Цветы со всех полей

Пролог

«В любом великом деле самый трудный шаг — первый. Он полон страха и сомнений, но именно он открывает путь ко всему остальному.»

Говорили древние мудрецы, греясь у костров под звёздами, что мерцали словно осколки вечности. Первый шаг — всегда самый страшный. Он как пропасть, полная теней, шёпотов и холода. Стоит только переступить её край — и перед тобой раскрывается дорога с цветами и шипами, с мечтами и испытаниями, ведущая к чему-то большему, чем ты сам можешь себе вообразить.

Я хорошо помню, как ещё мальчишкой впервые взял в руки перо. Оно казалось не игрушкой, а оружием — тонким и острым, словно клинок. Руки дрожали. Я боялся, что слова мои будут пустыми, что они утонут в пустоте детских мыслей. Но именно этот первый, робкий росчерк открыл мне путь — через леса, где деревья шептались на забытом языке, через споры с судьбой и самим собой, через любовь светлую, но не лишённую тени.

Тогда время текло иначе — не так, как теперь, когда я смотрю назад с высоты прожитых лет. История моя начинается с третьего дневника — мне было двенадцать. Первый я завёл в восемь, хотя детские годы не хотел бы считать годами — скорее, измеряю их расцветшими рощами, переливами закатов и запахами далёкого дома.

Мир тогда дышал тёплой магией: в шелесте листвы слышался зов драконов, а в отблесках солнца можно было различить тень феи. Я ещё не знал, что судьба — это не только дар, но и бремя. Что каждый выбор словно цветок, под которым скрываются корни, уходящие одновременно в радость и боль, в отчаяние и надежду.

Мои дневники были не просто тетрадями — это были ворота в попытке поймать искру вечности. Каждая строчка была тонким лучом, пробивающимся сквозь завесу детских иллюзий. Иногда в них звучала мягкая самоирония, почти светлая печаль по вещам, которые я ещё не потерял, но уже предчувствовал их утрату.

В ордене-лагере рыцарей, где я рос, учили: путь воина начинается не с меча, а с чернил. Слово — мост к вечности. Оно связывает нас с тенями предков, бродящих в тумане прошлого. Мой первый дневник, потрёпанный, с запахом кожи и сырости, был дверью — к себе, к прошлому, к будущему и к тем, кого я ещё не знал.

Каждую ночь при свете свечи я писал о сражениях с ветряными мельницами воображения, о клятвах защищать девочку с глазами цвета грозы, о страхе, о надежде, о тех словах, что не умел говорить тогда и научился произносить теперь.

Дневник стал ритуалом. Многие из нас, юных рыцарей, несли эту привычку через годы, словно факел сквозь тьму. Сейчас мне кажется: каждому человеку стоило бы вести свой дневник — не ради порядка, а ради откровения. Это разговор с собой, способ разглядеть свет в хаосе дней.

Некоторые эпизоды я вижу так, как видел их тогда — детской логикой, удивительно поэтичной. Что-то я понял лишь потом, но пишу, словно знал это всегда. Ведь правда памяти порой важнее правды фактов.

Я написал много. Может быть, даже слишком. Вероятно, никто, кроме меня, не прочтёт эти страницы. Но разве не для себя мы в первую очередь пишем? Остальные — лишь попутчики в нашем разговоре с вечностью. Здесь собраны почти все мои дневники в одну большую историю. Даже мне любопытно, что из этого выйдет. Возможно, рукопись поможет мне в будущем понять самого себя.

Если вы всё же читаете эти строки — знайте: перед вами не просто рассказ о мальчике, мечтавшем стать рыцарем. Это исповедь человека, который понял — настоящее рыцарство начинается не с доспехов и меча, а с готовности смотреть правде в глаза. Даже если эта правда касается самого себя.

Хватит размышлений. История ждёт.

Глава I, страница 1

Воспоминания о начале пути

«Память о служении Родине — это то, что делает клинок чистым, а сердце — стойким. Без Родины нет чести, без чести — нет воина.»

Эти слова я читал каждое утро на арке казарм Рыцарской Академии, и с каждым годом они казались всё более выцветшими, горькими на языке, словно старое железо.

11.13.384 г.

История любит повторяться, как пьяный менестрель, знающий лишь одну песню о предательстве и необходимости. Вот я снова пытаюсь разложить по полочкам память, понять, как мы оказались в этом удивительном танце воспоминаний.

На моё королевство Монария надвигалась война — не как гроза, что можно переждать под крышей, а как тень от крыльев огромного дракона, кружащего над полем перед тем, как обрушить огонь. Соседнее королевство Кривер, с которым мы делили хлеб и клятвы верности целых тридцать лет, теперь точило клинки против нас. Границы уже пылали — деревни на окраинах превращались в угли, а в воздухе висел запах гари и железа.

Мы, наивные, цеплялись за мысль, что их император просто потерял контроль над армией, что это временное безумие, как весенняя лихорадка у молодых жеребцов. В глубине души я — ещё ребёнок — знал: это ложь, которой мы себя тешили. Союз рассыпался в прах, как замок из песка под волной.

Всё это разворачивалось на материке Эскель — земле, где девяносто пять процентов жителей были людьми, а остальные пять — разумными расами, чьи голоса редко звучали в наших хрониках. Эскель был огромен и суров: бесконечные равнины сменялись грядами гор, острых как клыки, а реки текли медленно, словно кровь в жилах мира.

Монария занимала юго-восток материка — плодородные поля, усеянные золотыми колосьями, и города с белыми стенами, что сияли под солнцем, как жемчужины. Столица Минраль была сердцем королевства: узкие улочки, вымощенные булыжником, пахли свежим хлебом и раскалённым металлом из кузниц, а над всем возвышался замок — молчаливый страж, чьи башни пронзали небо.

Кривер лежал к северо-востоку, за горами, в землях холодных и мрачных, где леса из чёрных сосен шептались о древних тайнах, а города строились из камня, серого как их души.

За столько лет союза Кривер проглотил сорок процентов Эскеля. Их армия была машиной войны, не знающей усталости, а их идеология — ядом, отравлявшим всё живое. Они называли себя «белыми людьми» и мечтали о мире, где не останется ни эльфов с их тонкими песнями, ни гномов с их глубокими шахтами, ни даже нас, простых людей Монарии, если мы не склоним головы.

Глава I, страница 2

Почему мы держались за них? Страх — ответ простой, но горький как старое вино. Монария была слишком мала, чтобы выстоять в одиночку. Наш король Эльмир VII, мудрый, но осторожный до трусости, решил, что лучше идти за Кривером в пропасть, чем погибнуть, сопротивляясь. Ирония судьбы: верность, что когда-то спасла нас, теперь вела к могиле. Долг — штука страшная. Цепь может защитить, но и задушить.

Из-за этой войны моё обучение на рыцаря оборвалось, как песня, прерванная ударом молота. Меня, сына кухарки королевского двора, вернули домой, в Эльтор. Да, я плебей — кровь моя не голубая, а самая что ни на есть красная, пахнущая потом и землёй. По милости Эльмира VII меня отправили учиться искусству меча и щита.

Меня зовут Лойн. Имя знатное, хоть дала его мне мать из любви, а не из знатности. «Луна» и «защитник» — так оно переводится. Забавно, не правда ли? Луна светит в ночи, холодная и далёкая, а я — всего лишь парень с мозолями на руках, который любит свою мать и пытается понять своё место в этом мире.

Приехав в столицу после четырёх лет разлуки, я бросился к ней, едва ступив на землю Эльтора. Её лицо засияло, словно отражая внутренний свет. Мы обнялись, и её тепло растопило лёд в груди, что копился от тревог и дорог.

— Расскажи мне всё, — сказала она, усаживая меня за стол, где уже дымилась чашка чая, пахнущего травами и домом.

Я улыбнулся. Она читала мои письма, но жаждала историй из моих уст. Живой рассказ — это всё равно что сравнивать засушенный цветок с живым, благоухающим бутоном.

Одна из историй касалась моего имени. Помню, в первый день в Академии наш наставник — воин средних лет с лицом, покрытым шрамами, словно картой забытых битв — оглядел меня и зычно провозгласил на весь плац:

— Этот парень будет защищать вас в ночи. Ни одна муха не пролетит мимо него. — А потом добавил с улыбкой: — Правда, он, наверное, поздно встаёт, лунный защитник. Здесь ему придётся стать жаворонком.

Я тогда, наивный и честный, выпалил:

— Мы с мамой просыпаемся рано утром. Я очень редко вижу луну.

Наставник замолчал на секунду, а потом расхохотался:

— Тогда ты у нас жаворонок-сова!

Весь отряд покатился со смеху — и я вместе с ними. В том смехе звенело что-то светлое, как далёкий колокол детства. Ведь тогда мы ещё не знали, что скоро нам придётся защищать не только по ночам, но и днём, и на рассвете, и в те сумерки, когда трудно отличить друга от врага.

Мать кивнула, но за смехом я видел тень тревоги. Война стучалась в двери, и скоро мне предстояло защищать не только своё имя, но и всё, что мне дорого.

Прозвище «Жаворонок-Сова» прилипло ко мне надолго, став частью портрета того, кем я был и кем предстояло стать. Оксюморон, воплощённый в одном нескладном юнце. В этом была своя горько-сладкая поэзия — поэзия начала пути.

Глава I, страница 3

Напряжение висело в воздухе замка, как туман перед рассветом, когда даже птицы замирают, чуя неладное. Мы цеплялись за союзный пакт, словно утопающие за соломинку. Наш король твердил подданным: войны не будет, мол, всего лишь баловство заезжих рыцарей.

Интересно, а сам-то он в это верил?

Все хотели поверить королевским словам — кто же откажется от утешительной лжи? В глубине сердца каждый понимал: император Кривера играет с нами в кошки-мышки, берёт измором, провоцирует на первый удар. Мы, как благородные дураки, на провокации не поддавались, хотя прекрасно видели всю игру.

Позже я узнал приказ Монарии: «Защищать только города. Деревни — жертва необходимая». Циничная мудрость власти — спасти важное, пожертвовав второстепенным. У нас просто не хватало сил противостоять огромной империи.

Впрочем, какая империя не казалась огромной двенадцатилетнему мальчишке?

Жизнь в замке научила меня главному — близость к власти не делает тебя её частью. Я часто видел принцессу, мы были ровесниками и изредка — о, великодушие судьбы! — даже разговаривали. О погоде, о потерявшемся котёнке, о вкусном компоте. Детские пустяки, которые тогда казались целым миром.

Королю наше общение не нравилось. Ещё бы — его дочь, наследница престола, и сын кухарки! Возможно, именно поэтому меня отправили в рыцарское училище. Хотя, кто знает, какими соображениями руководствуются короли?

В нашем мире существовала магия, и мне досталась ледяная. Какая ирония судьбы — мой лёд был фиолетовым, а значит, хрупким, как моё положение. Звучит красиво, не правда ли? Ледяные пики, сверкающие клинки, зимняя стужа... Но судьба и тут не обошлась без подвоха. Мой лёд был непрочным, тонким как стекло, рассыпался от первого серьёзного удара.

Большинство людей обладали простыми магиями: ветер, огонь, вода, земля. Всего двадцать пять процентов населения могли похвастаться магическим даром — мы, избранные неудачники, отмеченные силой, которая чаще мешала, чем помогала.

А принцесса... Она была лучшей даже среди лучших. Магия растений — редчайшая из редких. Одним взмахом руки она могла вырастить любое растение. Был, правда, один недостаток — ей нужны были семена или корни. Магия с условностями, как и всё в этой жизни.

Дворяне считали её магию бесполезной, многие даже плебейской. Какие же они глупцы! Мне её дар казался идеальным для такой хрупкой девушки — сила, рождающая жизнь, а не отнимающая её