Цветы в паутине

Перед прологом — 1

Все персонажи и события в книге вымышленные. Любые совпадения следует расценивать как совпадения.

Автор не всегда разделяет точку зрения героев романа.

Из откровений Нонталпафига:

«Разве я жесток? Я лишь вывернул человека наизнанку. Его страдания порождены его же пороками».

«О чем больше всего приходится жалеть? О детской ссоре более ста лет назад».

«Конечно же, это все правда».

«Я ведаю».

«Да, я прерывал жизнь других – но мой дар требовал развития».

«Когда деньги оттягивают карманы, человек перестает замечать тяжесть собственных грехов».

«Конечно же, я грешен. Но свой грех я не собираюсь оправдывать – ведь мне приходится жить с ним вечно».

«Чего больше всего хочется? Встретить такого же».

«Ненавидеть детей? Что вы! У меня нет для этого никаких оснований».

«Да, я любил. И у меня есть ребенок».

«Все люди – марионетки. Но у них всегда остается право выбора».

«Чего я боюсь? Пожалуй, Вечности… в Одиночестве».

Земля....

Жизнь нашей лазоревой планеты очень длинна по меркам и тысячи поколений, и десятка цивилизаций. То время, что выделено у Земли для человека, несравненно мало по сравнению со сроком Ее жизни. Но призвание человека – использовать это время по максимуму, спросив себя: что же нужно для того, чтобы жили его потомки? и что он может сделать для этого сам лично? Возможно, имеет смысл подумать о другом доме, способном заменить существующий – пусть не полностью, а хотя бы частично? Что же. Мысли, уносящие за пределы Земли, бесспорно, похвальны. Но: за отсутствием информации соприкоснувшихся с «запределами» нашей планеты (а если быть точнее – за отсутствием самих соприкоснувшихся), все-таки, сейчас эти мысли больше подходят для фантастического романа.

То ли дело соприкасаться с Землей! Не просто родиться на Ней, набраться соками и, отравившись ядом, уготовленным для каждого, раствориться внутри Нее, дабы исчезнуть навсегда, – а именно соприкасаться. Любознательность порождает стремление, а стремление при условии хотя бы малейшей искры обособленности способно оказаться отличным противоядием забитому в мозги ржавому гвоздю, атрофировавшему и силы, и возможности видеть то, что не видно, и слышать то, что не слышно. А когда есть сила – разве есть смысл не пользоваться ею? Только глупец ее не заметит, и только слабак будет стараться ее сдерживать. Она будет съедать тебя изнутри, как червь, проникший в спелое яблоко. А еще хуже: она станет накапливаться в тебе, и однажды, не сумев с ней совладать, ты взорвешься, как взбесившийся овощ под палящим солнцем. Нет. Ее не нужно сдерживать. В нее нужно вцепиться, как в гриву дикого арабского скакуна; чего бы это тебе ни стоило – доказать ей, что ты ее достоин; приручить ее; и, в конце концов, научиться управлять ею. И после всего этого – соприкасаться. И обмениваться, и учиться, и созидать. А еще: конечно же, ведать.

Земля – третья видимая планета от Солнца. Она состоит из более чем двадцати параллельных миров, переплетенных друг с другом. Человек осознанно пребывает лишь в одном из них – гиперматериальном. Если не считать Рай с Адом и соединяющих эти антиподы двух огненных миров – пребывание в остальных плоскостях является для человека случайным, и вызванным либо исключительными качествами его психики, либо нахождением в местах изломов этих плоскостей. Взаимодействия с этими мирами в основном кратковременны и влияют на человека крайне неблагоприятно, что обусловлено уязвимостью его материи и ограниченностью его психического состояния. Если говорить об изломах, то они схожи с трещинами в тюбике, через которые начинает просачиваться зубная паста. Но на этом сравнение и заканчивается. Трещины в непривычных для человека мирах могут исчезать так же внезапно, как и появляться, выбрасывая попавшего туда совсем в другом месте земного шара, а то и вовсе отправляя человека в его прошлое или будущее. Случается и так, что человек исчезает навсегда, и информация о нем обрывается не только в мыслях других людей, но и в памяти самой планеты.

Еще задолго до появления первого прямоходящего Земля отличалась активностью, вызванной скоплением множества энергий, часть которых не покидает планету и до сих пор. Большинство из них наделены разумом или же управляются разумными силами.

Есть основания полагать, что на Земле находится некий проход, позволяющий проникать далеко за ее пределы, а возможно – и на другие планеты. Не исключено, что возникновение Земли обязано именно этому древнему порталу. Во всяком случае, некоторые представители органической жизни на ней имеют явно внеземное происхождение.

Земля. Люди придумали параллели и меридианы, поделив планету на отсеки, чтобы лучше ориентироваться в своем обширном доме. Но ни одна географическая карта не показывает границ, созданных самой планетой, и таких отсеков на самом деле гораздо больше. Подобно дубовой бочке, опоясанной железными обручами, Земля обмотана невидимыми нитями. Они могут быть тоньше человеческого волоса, но иногда достигают и нескольких километров в диаметре. Они не прямые, а об их назначении и составе можно только догадываться. Однако точно известно, что в местах пересечения таких линий друг с другом возникают аномальные зоны, где время то замедляется, то ускоряется, и где возможен переход в прошлое или в будущее. Пока непонятно, вызваны ли изломы такими перекрестками или же, наоборот, трещины в тонких мирах и притягивают к себе таинственные нити. Несколько раз в столетие на каждом из перекрестков происходят информационные выбросы, длящиеся какое-то мгновение, и не готовый к ним человек словно облучается этой загадочной энергией Земли. Последствия могут быть самыми ужасными – разум, рефлексы и приобретенные способности начинают исчезать, и человек деградирует. Иногда выброс бывает настолько мощным, что любые живые существа, находящиеся на перекрестке, – будь то мыши или люди, букашки или слоны, – сгорают дотла за мгновение.

Перед прологом — 2

«Когда я был совсем ребенком, мне запомнился один случай. Очень странный случай, но только если таковым его считали бы вы. Я же уверен, что все предопределено. Предопределено некой высшей субстанцией, решившей однажды одному из смертных дать шанс. Вы спрашиваете: какой? Шанс приобретения иммунитета к самой Костлявой, отнимавшей величайшую ценность у всего мыслящего, как бы оно тому не сопротивлялось! Вот о каком шансе я веду речь. И поверьте, я не напрасно трачу слова, и ваше время тоже.

Шел 1877 год. Мне, пятилетнему, как и любому другому ребенку, не терпелось узнать как можно больше о мире, в котором мы все с вами живем. Каждый день у меня появлялся добрый десяток вопросов, не дающих покоя и требующих немедленных ответов. И потому, когда в очередной базарный день отец и старший брат Алексей усадили вашего покорного слугу в телегу рядом с продуктами и мешками со всякой живностью, моему счастью не было предела.

Как обычно, я всю дорогу на городскую ярмарку донимал и отца, и брата вопросами, казавшимися Алексею очень глупыми, а мне – невероятно интересными. Почему небо голубое, листья на деревьях зеленые, а не наоборот? Что такое боль, и зачем люди при какой-то просьбе тыкают себя пальцами в тело и поднимают головы вверх? Зачем отец покупает поросят, дает им человеческие имена, выращивает, убивает, затем покупает новых, и называет теми же именами? Когда мы приехали на место, я им уже окончательно докучил, и потому они были рады заняться делом. Разложив свой товар на привезенных лавках, отец стал зазывать покупателей. Алексей ему помогал. Для меня же стоять на месте и расписывать, какие у нас жирные гуси и большая морковка, было слишком скучно. Незаметно от отца и брата я отошел в сторону и отправился бродить между торговыми рядами.

Суета, творившаяся здесь, меня всегда удивляла, и, в то же время, завораживала. Все эти люди, таскающие туда-сюда бедных животных, по-видимому не испытывали к ним никакой жалости. А к каким-то блеклым круглым железкам и цветным бумажкам относились с таким трепетом, словно в них была заключена их собственная жизнь. Если с первым я еще мог свыкнуться, то влечение людей к материальным ценностям (а вернее – к их количеству) у меня всегда вызывало насмешку и отвращение. Я, конечно, понимал, что эти побрякушки нужны человеку, чтобы он существовал. Просто так было устроено в этом мире. Но у меня крутился в голове вопрос (у меня, у пятилетнего, но это факт!): а можно ли что-то изменить здесь? Ведь жизнь людей была невероятно скучна, лишена самого главного – понимания ее сути. А если представить, что вместо обычных денег человек смог бы расплачиваться, делясь своими знаниями, жизненным опытом, стихами, рассказами, историями, например?! Это я сейчас понимаю, что мое детское представление об идеальном мире, взаимоотношениях между людьми являлось на самом деле самой большой утопией, когда-либо существовавшей, у которой не было ни единого шанса выйти за рамки одного человеческого разума. Но в тот день умом пятилетнего мальчишки я для себя твердо решил: нужно что-то изменить. Я не понимал: что? Но я знал, что когда-нибудь это станет в моих силах. В моих руках будет дать человеку шанс окунуться в мой мир, в мою утопию, где деньги – это ничто, а человеческая Жизнь – это стрела, летящая к мишени через множество ярмарок, где разменной монетой является внутренний мир этого человека, а длина полета стрелы зависит от его поступков.

С такими странными для ребенка мыслями я бродил среди торгующих людей и обреченных животных. Небо над головой вдруг стало серым от туч, и в вышине просверкали молнии. Мне за шиворот упала первая капля, и я захотел вернуться. И тут мне стало страшно. Я подумал: а ведь и мой отец точно такой же, как все! Еще ужаснее оказывалось то, что и мой десятилетний брат Алексей не менее безжалостен и глуп. И это те люди, к которым я постоянно приставал с вопросами! Мне стало горько за них. Но все-таки я был вынужден у этих невежественных людей брать необходимую информацию о том, что нас окружает, чтобы из этих крупиц делать фундамент, на котором я и собирался построить свой собственный мир. Не хочу, чтобы вы думали, будто я не любил своих родных. Это не так. Я их очень любил. И потому они были первыми, перед которыми я был готов распахнуть свои двери.

Пошел дождь. Люди стали прятаться под навесами. Нужно было возвращаться к отцу, который мог меня искать. Сорвав большой лист лопуха, я накрыл им голову и двинулся назад. И тут в стороне я увидел толпу, обступившую кругом какой-то пестрый шатер. Я остановился. Дождь набирал обороты, выбивая над моей головой чечетку и вонзаясь в лужи взбеленившимися змеями. Мне стало казаться, что злобное шипенье невидимых рептилий, от которого мое маленькое сердечко замирало, предвещает, если не конец света, то всемирный потоп. Маленькие лужи собирались в одну большую, выбраться из которой я все не решался. В конце концов мое воображение немножко остыло, а мое любопытство пересилило опасность получить от родных хорошую взбучку, и я подбежал к толпе. Судя по тому, как люди восторженно хлопали, я догадался, что внутри кольца было что-то очень интересное. Я протиснулся вперед и увидел такое, от чего захватывало дух, – и сразу забыл о несуществующих змеях, падающих с неба. То, что я увидел, было поистине достойно оваций, раздававшихся вокруг шатра! Огромный мужчина с голым торсом в широких голубых шароварах, запрокинув голову, глотал огонь! Маленькая девочка в красном платьице с белыми горошинами раз за разом подносила ему небольшие зажженные факелы, которые тот всовывал себе в рот, а когда вынимал их, огня уже не было. Я заворожено наблюдал за происходящим, и мне стало казаться, что этот мужчина, на самом деле, настоящий дракон, принявший человеческий облик, и что вот-вот, еще совсем немного, – и он выдохнет на стоящих рядом людей огромный столп огня.

Я вздрогнул. Раздался гром такой силы, что огнеглотатель замер. Испугавшись, что моя догадка сейчас подтвердится, я вцепился в чью-то штанину, но глаз с факира не спускал. Факир посмотрел на меня, улыбнувшись резиновым ртом, и мое бедное сердце провалилось в пятки. В вышине прогремело еще раз, и еще. Перед тем, как мужчина в голубых шароварах наконец-то превратился в дракона, я услышал знакомый голос. Это был отец. Он меня искал. Что-то вспыхнуло, и я потерял сознание…

Перед прологом — 3

Человек в сером спортивном костюме, на котором красовался лейбл «Adidas» (с зеркально изображенными буквами «d») замолчал. Из-под расстегнутой мастерки выглядывала зеленая футболка. Большая скрепка на молнии, вероятно, была важным атрибутом в убранстве человека, так как даже ее ржавчина не послужила причиной от нее избавиться. Вверх по футболке упрямо полз сине-красный герой из комиксов и уже почти добрался до худой шеи хозяина. На ногах у хозяина ржавой скрепки были коричневые босоножки, имеющие свойство при каждом шаге противно поскрипывать. Но сейчас он сидел за столом, и босоножки молчали.

Евгений Трофимович Нещетный также не спешил что-либо говорить, с интересом продолжая разглядывать загадочного писателя. Невзрачным же тот был не только в одежде, но и во внешности. Крысиные желтые зубы, оттопыренные уши, крохотный нос, сальные взъерошенные волосы темного цвета… Подбородок? Его просто не было! Кисти? Натуральные коряги – такие же узловатые и длинные. И, конечно же, легкая небритость, отнюдь не прибавлявшая тому шарма. Хорошо еще, – отметил не без иронии редактор, – что от этой странной личности, представившейся еще более странным именем (которое никак не удавалось запомнить), вместо уксусного альдегида доносился запах живых цветов. Но все-таки: оставалось в его виде что-то еще более примечательное. Весь нелепый вид писателя с лихвой компенсировали огромные воспаленные глаза, которые, словно щупальцами, дотрагивались до сидящего напротив. А иногда сидящему напротив казалось, что это уже и не щупальца, а биологический сканер, способный пробираться вовнутрь до мозга костей – и этой способностью активно пользующийся.

«Ну и тип!» – подумал редактор издательства «Золотой Пегас» и, усмехнувшись, сказал:

– Да уж! Фантазии вам не занимать! И что же этот дар, – эти необыкновенные ниточки?

Человек пододвинул к нему папку с рукописью:

– Он понял, что нахрапом его не взять. И что придется приложить немало усилий… Прочитайте. Здесь все написано. Персонаж заслужил, чтобы о нем узнали.

Редактор улыбнулся:

– Вы так считаете?

Возможно, кривоватую ухмылку писателя, вылепленную из желтых зубов и тонких сухих губ, также следовало считать за улыбку.

– От слабохарактерных обрываний нитей к хитросплетениям истин начала и конца. Разве это не развитие?

Отвечать на подобное «хитросплетение» слов вряд ли можно было назвать адекватной реакцией. И потому редактору не оставалось ничего другого, как, тактично выкашлявшись в кулак, сказать:

– Говорю же вам: материалов у нас уже на полгода скопилось. Попробуйте куда-нибудь в другое место: в «Серпантин», или же в «Книги мира», например.

Помолчав, он добавил:

– Поверьте: мне было интересно с вами пообщаться. Да и рассказ довольно занимательный. Уверен, что и с вашей книгой все получится. Однако, поймите: у нас все забито.

– Вы знаете, что такое смерть? – неожиданно спросил писатель, просканировав редактора.

Евгений Трофимович удивленно, и как ему же показалось, немного раздраженно пожал плечами.

– Почему вы спрашиваете об этом?! Я думаю, все знают.

– То, что вы знаете, это всего лишь иллюзия. Я же разгадал ее тайну… Загадку смерти.

– Загадку?!

– Именно!

Блеск в глазах писателя снова оживил его бледное лицо.

– Прочтите. Здесь мир, каков он есть – безо всяких иллюзий и лжи…

Евгений Трофимович процедил:

– Ну, уж знаете!

– С открытыми людскими пороками, – продолжая говорить о своей рукописи, человек глубоко вздохнул, – которые не спрятать под личиной добродетеля. Здесь только правда, и ни капли вымысла.

Нещетный покачал головой. Да уж, неделька выдалась богата на новые имена. Без иронии, начистоту. В день по нескольку самоцветов, и в огранке не особо нуждающихся. А парочку авторов и вообще самородками можно назвать – была б его воля, по сто тысяч экземпляров каждому бы в печать запустил. Ну а этот же…Как его лучше-то охарактеризовать?! Странный – это почти ничего не сказать. Совсем ничего. Ненормальный. Да, так-то будет ближе. Не такой, как все, кто удосужился принести в редакцию свои вымученные бессонными ночами творения. Предлагает опубликовать так, будто его роман тянет на Нобелевскую премию, но при этом удосужился придти неопрятным. И как же он сам по этому поводу выразился? Ах да: мол, оболочка – это совсем не главное, и что он просто не успел привести ее в порядок! Да и это еще не все. Ко всему он заставляет поверить в то, что фантастическая история, рассказанная им – правда.

– То есть, это правда?! – переспросил писателя Нещетный.

– Самая что ни на есть. – Ну, другого редактор и не ожидал уже услышать. Писатель же не унимался: – И поверьте: не нужно больше тому доказательств.

– А по-моему, это уже че-рес-чур. Даже слишком!

Писатель слегка наклонился вперед:

– Слишком было бы отказаться! Но ведь вы не глупы. – Не обратив внимания на пожимание плечами несговорчивого собеседника, он продолжил: – Ваши мысли сейчас заняты только тем, как бы побыстрее от меня избавиться. Ведь так? – Редактор сдержал желание прокашляться, а его визави за столом, отодвинувшись назад, сказал: – Я знаю, что так. Можете не сомневаться. Но не забывайте, дорогой друг: когда случайным обстоятельствам выпадает джокер, не стоит перегибаться через край колодца.

Нещетный, сдержавшись от парирования на «друга», сказал:

– Мне не совсем понятно…

С акцентом на местоимения, невзрачный человек с блеском в глазах проговорил:

– То, что я здесь, не случайно. То, что вы здесь – это сила обстоятельств. То, что мы здесь вместе, это – шанс.

– Шанс на что? – устало спросил Евгений Трофимович.

– На то, чтобы остановить уже начатое. Начатое много лет назад, когда я был еще ребенком. Иными словами, это шанс поставить последнюю точку в этом романе. Ведь, даже и не подозревая… – писатель пристально посмотрел в глаза редактору, – вы теперь тоже…на его страницах.

ПРОЛОГ

Бог великий музыкант, вселенная — превосходный клавесин, мы лишь смиренные клавиши. Ангелы коротают вечность, наслаждаясь этим божественным концертом, который называется случай, неизбежность, слепая судьба.

Карамзин Н.М.

Среднего роста мужчина вошел в больничное отделение. В одной руке он держал букет цветов и пакет с фруктами, а другой поправлял темно-синий галстук. Запылившиеся туфли, в тон черному костюму, все равно блестели. Весь его вид говорил о солидности. Хотя что-то оставалось и от небрежности. Мужчина провел пальцами по небритой щеке и кивнул вышедшей из ординаторской медсестре. Звали его Артем Родионович Делега. Ему было сорок семь лет, и он считал себя успешным бизнесменом.

Делега скривил нос. Запахи медикаментов и хлорки, смешанные с подсознательным страхом стать одним из пациентов больницы, заставляли его невольно поеживаться.

Навстречу ему шаркающей походкой шел по коридору заведующий травматологическим отделением Мелешко.

– Здравствуйте, Виктор Палыч, – поздоровался Делега.

– Здравствуй, Артемчик. – Мелешко пожал ему руку и протараторил: – Спешу тебя обрадовать: у Катерины твоей ничего серьезного. Но недельки две-три ей определенно придется побыть у нас.

Доктор отвел Делегу в сторону:

– Я тут подготовил список необходимых лекарств – для быстрого выздоровления. Ну, там, плюс бинты, процедуры... Но готов помочь и так, не обременяя тебя… так сказать...

– Что я могу для вас сделать? – сразу понял Делега.

– Да, в принципе, ничего особенного. Ты же знаешь: лишнего не прошу. У меня тут теща дачу перестраивает – и надо бы твоих ребят. Поштукатурить кое-где, пошпаклевать, обои... Да и с крышей порядок навести. Все уже куплено, лежит и ждет. Как раз недельки бы за две и справились. Ну, а я в долгу не останусь. Все будет на высшем уровне. Поставим твою на ноги. – Мелешко кивнул в сторону палаты, где лежала жена Артема Родионовича.

– Спасибо, Виктор Палыч. Насчет бригады, считайте, договорились.

– Ну, вот и отлично. – Мелешко хлопнул Делегу по плечу. – Пойдем, познакомлю с Зинаидой Сергеевной. Опытный врач, всю неделю будет с твоей Катериной. Так что езжай, работай и ни о чем не беспокойся.

Они направились в конец коридора. Мелешко открыл дверь:

– Зинаида Сергеевна, можно вас на минутку?

Из палаты вышла миловидная женщина лет сорока пяти. Взглянув на нее, Делега понял, что может быть спокоен за жену – эта женщина в белом халате внушала доверие.

Виктор Павлович представил их друг другу. Внезапно из-за двери раздался крик:

– Не надо туда, соленый! Не ходи на красный! Соленый! Не ходи туда, не ходи!

– Это еще что такое?! – встрепенулся Мелешко.

– Лисицын, – пояснила Зинаида Сергеевна. – Находит на него временами. Сейчас успокоим. – Она вежливо улыбнулась Артему Родионовичу и скрылась в палате.

– На красный! Не ходи на красный, соленый! – продолжало доноситься из-за двери.

– Психушка, однако, по нему плачет, – заметил Виктор Павлович и снова хлопнул Делегу по плечу. – И такие у нас пациенты бывают, Артем. Ну, все, договорились. Пошел я! Дела-с.

Проведав жену, Артем Родионович уже покидал травматологическое отделение, когда вновь услышал хриплые крики насчет Соленого, которому куда-то не надо ходить.

Спускаясь по лестнице, Делега невольно изучал ступени. Они выгодно отличались от ступеней в их подъезде – были шире и ниже.

«И как ее угораздило упасть? – думал он, вспоминая вчерашний несчастный случай с женой. – С чего вдруг у нее голова закружилась? Давление?»

Слава Богу, скорая приехала уже через десять минут. Да и повреждения, как потом выяснилось, были не самыми страшными: два сломанных ребра, легкое сотрясение мозга и вывихнутая нога. Не считая синяков. Могло быть хуже, гораздо хуже.

«Хорошо все-таки в этой жизни иметь связи», – в который раз подумал Делега. Не успели они вчера приехать в больницу, как для Кати была готова отдельная палата.

«Завтра, наверное, прийти не получится – позвоню. А приду послезавтра», – решил он, выходя из ворот больницы.

Вскоре в боковом кармане его пиджака раздался вибросигнал мобильного телефона. Делега поднес его к уху и, по привычке не глядя на экран, нажал кнопку ответа.

– Слушаю.

– Привет, дорогой, – промурлыкал голос в трубке.

– Ленка, ты, что ль? – усмехнулся он, хотя и сильно обрадовался звонку.

– Я, дорогой, и уже по тебе очень сильно соскучилась. – В трубке раздался причмокивающий звук поцелуя. – Ты вчера был такой вкусный, необычный, солененький. И мне это очень понравилось.

«Черт, – подумал Делега. – Надо было вчера все-таки помыться после больницы. Издевается, малолетняя негодница».

– Дорогой мой, я жду. Приезжай поскорей!

– Да, моя красавица, через час-полтора буду у тебя. Только шампанское и конфеты куплю. Да и домой еще заехать надо. Побриться бы не мешало.

– Как там твоя?

– Сказали, недели три пролежит. Вроде бы ничего страш…

– Я жду-у. Любимый мой, соле-оный! – в трубке раздались гудки.

Артема Родионовича вдруг передернуло: «Соленый!»

Тот псих в больнице...

По спине пробежали мурашки, хотя осенний вечер был теплым.

«Соленый, не ходи на красный!»

Еще в больнице у Делеги возникло ощущение, что эти слова были адресованы именно ему.

«Светофор! – осенило Артема Родионовича. – Говорят, ущербные могут предсказывать будущее... Это же он о светофоре!»

Как раз в этот момент Делега подошел к перекрестку. Горел красный свет, но кое-кто перебегал улицу перед машинами.

«Глупцы! – подумал он. – Со смертью играете».

В это время загорелся желтый, потом – зеленый. И Артем Родионович, посмотрев по сторонам, благополучно перешел дорогу.

ЛЮДИ ПОДЗЕМЕЛЬЯ. Глава 1. «Чертовщина какая-то...»

Когда божество хочет наказать человека, оно прежде всего лишает его рассудка.

Еврипид

Из откровений Нонталпафига:

«Человек – это Бог, но прежде чем он это понимает, им может управлять Лукавый».

«Я – Бог».

«Лукавому райские кущи – геенна огненная. Стоит ли верить тому, кем управляет Лукавый?!»

«Ты – тоже Бог. Но Бог ли тот, кто рядом с тобой?»

«Душа – это сгусток энергии, на состав и примерный курс которого мы можем повлиять лишь пока жива оболочка. Что делает сгусток после смерти оболочки? Воссоединяется».

«Задача каждого человека – делая выбор и создавая окружение, найти истину, потерять истину, сформировать истину, донести истину, подчиниться истине. Воссоединиться».

«Любое сомнительное обстоятельство обусловлено ограниченностью сомневающегося».

«Верить всему, что тебе говорят – это безрассудство».

(два месяца ранее)

Почему он боится этой маленькой собачонки? Он не знал этого. Но что-то подсказывало: «Беги, Сержант, беги!». И Сержант побежал. Однако ноги настолько налились тяжестью, что бег давался с трудом.

«Не оборачивайся, Сержант! Не оборачивайся! Только вперед!»

И он продолжал бежать. А страх сковывал тело все больше и больше. Теперь стало отчетливо слышно: то, что находилось сзади, уже наступало на пятки.

«Господи, ну почему она так громко топает?! Это уже не маленькая собачонка, ведь так?!»

Сержант на ходу обернулся – и его охватил страх. Вместо дворняжки он увидел огромного питбуля. Весь образ несущейся во всю прыть собаки источал смертельную угрозу – изодранные в боях уши, прищур черно-красных глаз и необычайно широкая пасть, напоминающая мясорубку. Хотелось закричать – до боли, неистово, – но голосовые связки больше не повиновались. Правая нога Сержанта зацепилась за левую, а руки попытались ухватиться хоть за что-нибудь. Но ничего в воздухе не было – и Сержант упал. Перевернувшись на спину, он в полном оцепенении наблюдал, как питбуль летит на него – летит, чтобы вцепиться в горло, вырвать кадык, перекусить шею – словно это и не человеческая шея, а мосол в собачьей миске! Громадная туша упала на Сержанта. Нет! Даже не упала, а рухнула, вдавив человека в землю и прижавшись мордой к его лицу! Глаза к глазам.

Такого ужаса Сержант никогда еще не испытывал. Вместо глаз у питбуля оказались дыры, в которых что-то шевелилось. Догадавшись, что это копошатся черви, а собака, лежащая на нем, мертва, Сержант выдавил мычание и рывком, из последних сил, попытался освободиться от тяжелого груза. И понял, что куда-то падает...

Виктор приподнял голову и обнаружил, что лежит на полу у дивана. Сердце бешено колотилось, раздаваясь в голове шлепками от собачьих лап. Это был всего лишь сон – страшный, бестолковый, но оставляющий ощущение, что все было по-настоящему. Уже третий такой сон за месяц. Пора бы и прислушаться! Но Виктор снова отнес его к переутомлению. Что-что, а суеверий теперь он всячески старался избегать.

Отогнав воспоминание о кошмаре, Виктор Краснов отодвинул шторку и стал смотреть в окно. На нем была обтягивающая футболка цвета хаки с короткими рукавами – она немного выцвела, но в том причины, чтобы ее не носить, он не видел. Черные спортивные штаны с тонкими зелеными лампасами и того же цвета кроссовки на толстой подошве дополняли этот нехитрый гардероб. Виктор не отличался большими мышцами; наоборот – он был худощав, хотя и крепко сложен. Коротко остриженные темные волосы придавали его спокойному взгляду твердость. На самом деле, если бы кому-то и пришло в голову определить самое приметное в нем, то однозначно он выделил бы глаза. Они походили на глаза шахтера, который так и не смог в конце смены хорошо вымыть с них угольную пыль. Все дело было в сочетании мелких черных ресничек и в темном пигменте кожи на его веках. Может быть, именно поэтому его ярко-голубые глаза в окружении черного ореола и обладали такой магической притягательностью – по крайней мере, для некоторых очень близких ему людей? Хотя, если не брать в расчет его глаза, Виктор был самым обычным россиянином, которых тысячи, если не миллионы вокруг. Обычным был и он, и автобус «Икарус», и грязное окно, за которым мелькали такие же обычные деревья.

«Проносятся, как годы, – вздохнув, подумал Виктор. – Хотя что это я – в свои тридцать пять?»

Да, ему было тридцать пять, но выглядел Виктор значительно старше. Может быть – из-за рано появившейся седины на висках, а может – из-за присущей ему с детства серьезности, доставшейся, скорее всего, от отца. Виктор ценил это качество в себе. Именно оно помогло ему стать самостоятельным еще на первом курсе горного техникума, когда по ночам приходилось разгружать вагоны. А потом и дворником работал, и в киоске торговал, даже барменом одно время пристроился – лишь бы обузой родным не быть. Со временем Виктор и собственным ларьком обзавелся, но через год его пришлось продать ради новой должности в НИИ безопасности угольной промышленности – главным специалистом. Так и жил – учась и работая, и родителям помогать успевая. А когда же не стало десять лет назад ни отца, ни матери, Виктор стал присматривать за младшей сестрой, в честь которой назвал и свою дочь.

Светланка, поджав губки и смешно сопя, старательно выводила пальчиком на запотевшем стекле автобуса фигурки человечков. Ее рыжие косички колыхались, когда автобус трясло на выбоинах.

Глава 2. «Куда же он подевался?»

Человек в красной клетчатой рубашке бежал через лес. Он бежал так, словно от кого-то спасался, и совсем не обращал внимания на изодранные в кровь лицо и руки. Казалось, ставкой в этой безумной игре, где существовало всего лишь одно правило: «убежать», была его собственная жизнь. Иногда человек падал на колени, будто уже заканчивались силы, и полз вперед на четвереньках, но потом снова и снова поднимался, чтобы бежать дальше. Временами он зажимал руками уши и кричал: «Проклятые колокола! Замолчите, наконец! Будьте вы прокляты!» Ему казалось, что они гудят у него в голове, заполняя каждую клеточку пылающего огнем мозга, и их набат растекается волной боли и ужаса по всему телу, уничтожая душу. Иногда эти колокола замолкали, и удары пульса смешивались с учащенным дыханием – дыханием чудовищного леса, от которого никуда не скрыться.

Но вот все звуки прекратились. Человек в красной клетчатой рубашке, висевшей клочьями, увидел впереди самого себя – еще одного! и в такой же точно рубашке! – ползущего на четвереньках и кричащего от боли. Кричащего беззвучно, потому что вокруг стояла полнейшая тишина. Дерево, возле которого полз двойник, вдруг подалось к нему и схватило ветвями за ногу. И тут же первый почувствовал боль и в своей ноге! Что-то заставило его обернуться. Огромное черное дупло в стволе исполина приближалось к нему – ничтожному двуногому существу – с явным намерением поглотить! Пустота в дупле казалась бездонной, и бесспорно, должна была стать сейчас его последним пристанищем! Каждая ветка пришедшего в движение дерева тянулась вперед, стараясь вцепиться в измученное тело, причинить боль. В самый последний момент, приложив невероятные усилия, человек сумел вырваться из цепких древесных объятий. Он упал, но тут же вскочил и со всех ног бросился прочь. Ему навстречу так же быстро бежал он сам. А чуть в стороне он увидел еще одного себя – громадное дерево засовывало его в свое дупло. Оглянувшись, человек увидел: весь лес заполнился людьми в красных измазанных рубашках, бегущих в разные стороны. У всех было одинаковое лицо – его лицо. За каждым спешили деревья и, догнав и обвив ветвями, поглощали этих людишек своими черными ртами. Неожиданно оглушительно зазвенели колокола, и все двойники, зажав уши руками, стали кричать и ползать, словно слепые беспомощные только что родившиеся щенята.

Мужчина бежал, очертя голову, и не разбирал дороги; он давно уже окончательно заблудился в этом лесу. Он набегал на себя самого, бегущего; спотыкался о себя ползущего; перепрыгивал через себя, неподвижно лежащего на земле, – и бежал все дальше и дальше.

Споткнувшись, человек упал и покатился в овраг, но тут же полез вверх, цепляясь окровавленными руками за обнаженные корни и колючие ветки кустарника. Он уже почти выбрался из оврага, когда на самом краю вдруг заметил чьи-то ноги. Подняв голову, человек в красных клочьях увидел знакомое лицо. Показав на мужчину рукой, стоящий на краю оврага закричал:

– Он здесь!

– Будь ты проклят! – под звон колоколов прохрипел из последних сил мужчина и покатился вниз.

Он слышал учащенное дыхание, раздающееся со всех сторон, – дыхание ожившего леса, весь гнев которого был направлен против него одного. А еще человек слышал частый топот. Топот бегущих деревьев. И понял, что никуда не скрыться от этого лесного ужаса. Топот приближался, становился все громче и громче. Казалось, сейчас лопнет голова. Барабанные перепонки не выдержали, из ушей побежали тоненькие струйки крови – и человек пронзительно и страшно закричал.

* * *

Виктор отлично помнил, что если идти по старому высохшему руслу реки, то там, где оно делает изгиб вправо, нужно повернуть в противоположную сторону. Обогнув холм и держась правее лесных овражков, они через некоторое время выйдут на поляну, где должны будут опять повернуть, ориентируясь на древний дуб с огромным дуплом. Потом покажется заброшенное кладбище. Его могилы давно превратились в едва заметные бугорки, поросшие травой. Однако, атмосфера, присущая всем погостам, там сохранилась – атмосфера умиротворенности, отрешенности и покоя. В таких местах остро ощущаешь свою собственную недолговечность. И вспоминаешь Бога, и уповаешь на его милость... Кладбище надо обойти, за ним будет такой же старый колодец. А там рукой подать до первых домов Чернухино.

Их поход продолжался второй час, когда они вышли к холму. «Кар!» – раздалось с его верхушки. Виктор порыскал глазами в поисках палки – как раньше, как в детстве. Но Сержант уже давно остался в прошлом, и мужчина с девочкой на плечах лишь улыбнулся. Пот струился по его лицу, футболка – хоть выкручивай, да ныла щиколотка, которую незаметно от Вики он успел подвернуть, как только они вступили на территорию леса. Но Виктор не жаловался.

Энергия Светланки была неиссякаемой. Казалось, что ее завели, словно игрушку, и пружине внутри белого платьица с красными горошинами еще предстоит разворачиваться и разворачиваться. Она то бежала впереди, то ныряла вправо и влево, прячась среди деревьев и улюлюкая подобно индейцам, то скакала вокруг папы и мамы. Для нее это была замечательная увеселительная прогулка.

А у Виктории стало на душе тревожно. И она не могла найти тому причины.

Виктор тоже ощущал какое-то внутреннее неудобство – и совсем не из-за ноющей щиколотки, и не из-за пота, лезущего в глаза. Взгляд его то и дело натыкался на нечто знакомое с детства. Вот искривленное дерево, на которое они с друзьями любили забираться; вот огромный валун, нависающий над землей – на него можно усесться вчетвером, и еще место останется... Круглая впадина, похожая на воронку от снаряда... Вырезанные давным-давно на деревьях знаки... Еще валун, еще одно дерево, другое, третье. А вот и то самое – похожее на рогатину; именно на нем сидел ворон, которого убил Виктор. Не специально, но убил. Но почему-то именно сейчас это уже не ощущалось злодеянием, которым стоило тяготиться всю жизнь. Наоборот: Виктор почувствовал тоску по тем временам. Приятное чувство, появившееся возле сердца, разливалось по телу, обволакивало, заставляло вдыхать терпкий лесной воздух полной грудью, выискивать еще знаки. Но дискомфорт, испытываемый Викторией, постепенно передавался Виктору, и щемящая тоска менялась на необъяснимое чувство тревоги.

Глава 3. «Виктор успел подхватить падающую навзничь жену»

Почесав Муську между рогами, а затем под шеей, Павел ласково погладил ее по округлому боку. Под рукой шевелилась новая жизнь. Большая рыжая корова замычала и замотала хвостом, пару раз даже шлепнув человека по руке.

– Вот и славно, моя гарна. Вот и славно.

Человек потянулся к выключателю. Но в последний момент он остановился и оставил в хлеву свет.

– Так, про всякий случай. Мало ли что.

Вкладывая в это «мало ли что» так много, Павел еще раз посмотрел на Муську и вышел.

Вечерело.

Осевшая дверца пропахала землю полукругом сначала в одну сторону, а затем в другую. Жилистые руки, которые никак не доходили до ремонта навесов, приподняли дверцу, подперли ее лопатой и с лязгом закрыли задвижку.

– Вот и гарно, – еще раз повторил Павел с довольной улыбкой. Если все будет хорошо, завтра их корова отелится, а это означало не только новые заботы, но и новые радости их размеренной деревенской жизни.

Засунув руки в карманы, он сделал глубокий вдох и посмотрел на первую звезду.

Его подвернутые до колен шаровары, галоши на босую ногу и майка с дырявой лямкой могли показаться кому-нибудь комичными. Но атлетичное телосложение заставляло уважать его. А простоватое выражение круглого лица располагало к доверию. В целом же это был обычный деревенский парень, двадцати восьми лет от роду, который не прочь и выпить, и попеть от души, и подраться, если надо – тоже от души и смачно.

Когда в небе появилась еще одна звезда, он опустил голову и посмотрел по сторонам.

Двор растворялся в сумерках.

Появлялись новые звуки, исчезали старые. Разморенный дневной жарой ветер колыхал листья нахального ореха, положившего одну из веток на соседский забор. Забор временами поскрипывал, иногда попадая нотами с арией еженощного сверчка. Вот прозвучала первая трель ночного соловья – и забор, и сверчок на время замолчали. Со стороны речки донеслась продолжительная трескотня козодоев. Когда под вновь скрипнувшим забором зашуршал вышедший на охоту еж, зашлепала по дорожке жаба.

В права вступала ночь – ночь, полная тайн и сновидений; дифирамбы ей слышались отовсюду. Феерией звуков дирижировали сверчки, без которых нельзя представить ни один летний вечер в деревне. Такой вечер, перетекающий в ночь, нельзя представить и без других звуков. Помимо ночных пернатых, соревнующихся в перепевах на свободе, нельзя забывать и о запертой живности. То полусонное хрюканье, то такое же полусонное мычание, курлыканье, гогот, кряканье или кудахтатье. В клетках могут возиться кролики или нутрии, на чердаках – ворковать голуби. А еще слышен шорох волочащейся по земле собачьей цепи – и это означает, что хозяин может спать спокойно, так как двор охраняет его верный четвероногий друг.

Павел знал, что простой он так до полуночи, звуки станут еще разнообразней. Также он знал, что пройдет еще немного времени, и, если повезет, эта ночная симфония станет сопровождаться иллюминацией светлячков.

«Смотри: как в театре!» – любил говорить он Светлане, наслаждаясь таким представлением. Но светлячки еще не появились, зато распахнулась дверь, и симфония двора нарушилась приятным женским голосом.

– Ну, где ты, Павлуш? Уже попо́рався? Как там наша коровка? – спросила вышедшая на крыльцо Светлана, вытирая руки о фартук. Длинные темные волосы крупными локонами обрамляли ее лицо, правильные черты которого делали ее настоящей красавицей. Некоторые украинские слова она позаимствовала у мужа. «Попо́ратысь» означало, примерно, «управиться с делами», и теперь по-другому на этот счет Светлана не выражалась.

– Завтра, Бог даст, у нас будет малэнькэ тэля, – так же мешая украинские слова с русскими, ответил ей Павел. – Накрывай вэчэрю, я уже скоро – тилькы кролям еще дам. И воды принесу.

Щелкнул выключатель, и все еще бессветлячковый двор осветился желтым светом.

Было около девяти вечера, темнело быстро и незаметно. Вокруг лампы, словно выполняя некий ритуальный танец, закружился круговорот из мошкары, назойливых мух и еще более назойливых комаров. Вся эта мелкая братия двигалась хаотично, иногда обжигаясь о горячее стекло и падая, – но на смену им приходили все новые и новые сородичи. Вот подлетела еще недавно ползавшая, но теперь осчастливленная крыльями маленькая бабочка. Она захлопала ими то о лампу, то о железный балахон, а потом так же внезапно улетела, уступая место другим участникам спектакля.

Наконец, это представление решил покинуть и Павел.

Он зашел в дом и задвинул щеколду. Светлана уже поставила ужин на стол – и по всему дому витал запах жареной картошки с маринованными грибами. На столе стоял небольшой графин с самогонкой. В телевизоре громко пели смазливые, ярко одетые мальчики.

Внезапно свет погас. Песня оборвалась на полуслове, мальчики и графин на столе исчезли – и в комнату раньше времени вторглась ночь.

– Что еще за новости? – воскликнула Светлана.

Павел взял коногонку и, сказав: «За́раз гляну», – вышел на веранду.

– Ну что там? – через некоторое время крикнула из комнаты Светлана.

– Да пробки нормальни. Схожу за хви́ртку.

Спустившись с крыльца во двор, Павел прислушался. Через несколько домов доносились мужские голоса.

Послышалась имитирующая соловья садовая камышовка – эта песня перемежевывалась короткими позывками; и хотя в благозвучности ей нельзя было отказать, она осталась без внимания.

Бросив короткий взгляд на россыпь светлячков под грушей, Павел направился к воротам. Голосов на улице становилось все больше, и они приближались.

Отовсюду раздавался разноголосый лай собак, потревоженных внезапным оживлением последи ночи. Павел открыл калитку.

– Слыхал, Пашка? Перед тем, как вырубился свет, что-то бахнуло! – сказал один из мужиков, завидев его. – Ты смотри: вся деревня вымерла!

Павел посмотрел по сторонам и убедился, что единственным источником света оставалась луна, висящая в небесах – не считая коногонок и спичек с зажигалками.