Да гори оно всё...

Глава 1

— Табе худеть надо, Евгеня Пална, — режет своим акцентом слух Аль-Али Мохамад Махмудович.

Дали же родители ему такое имечко. И я бы хрен пошла к такому звучному доктору, но он, говорят, лучший, а я не для того пашу по шестнадцать часов в сутки, чтобы выбирать посредственность. Хватило с меня в своё время и овощных ящиков, и китайской лапши с батоном хлеба, и районных поликлиник, где с шести утра занимают очередь боевые бабки-терминаторши.

— У меня голова болит, а не жир на костях, — огрызаюсь в ответ, причмокнув губами, жирно сдобренными французской помадой.

Вот пристал. Мои сто двадцать килограмм давно ассимилировались и сроднились с организмом. Да и Жорик от них в восторге. Бывает, утонет во мне и качается на волнах любви, пока не освоит все части тела.

— Голова твой от спины болит. Кость устал таскать столько… ммм… мяса. И сердце устал. Небось нога тоже болит?

Да, ноги ноют и отекают, но я с упёртостью идиота продолжаю бегать в тесных лодочках и на каблуках. Мне по статусу положено. Владелец рынка, а по совместительству директор и лицо сытой жизни. На всех рекламных вывесках блещу. «Лучшие колбасы». «Самое полезное молоко». «Плюшки от Женюшки». Ну разве пойдёт покупатель, видя тощую, бледную анорексичку, вяло обнимающую противень с булками?

— Ты, Мохамад Махмудович, мне байки не трави, — с грохотом шлёпаю рукой по столу и одновременно рассматриваю как подпрыгивают солнечные блики в брюликах.

Пальцы немного отекли от жары и кольца впиваются в пухлость. Ничего. Сейчас доберусь до холодильных камер, проведу ревизию по срокам, вздрючу Орамчика с его пропитой бабой, и отёки сами спадут.

— Назначай анализы, обследование, аппараты разные. Выясняй причину головных болей и прописывай волшебную таблетку, — упрямо хлопаю наращенными ресницами и выгибаю татуажную бровь. — Я тебе не за лекцию о полезном голодание плачу.

— Аллах. Женшины, — подкатывает глаза к потолку Аль-Али, нелестно отзываясь на своём языке о слабом поле. Не понимаю, чего бормочет, но шкурой чую весь негатив, вложенный в каркающую речь. — Завтра придёщ, на голодный тощак кров сдащ, потом по списку кардиограмм, ангиоргаф, энцефалограф и так далее.

Долго пишет почему-то от руки и передаёт мне список. Господи, почерк не лучше имечка. Дал же боженька такие кривые руки и такой светлый ум. И сам он весь какой-то тёмный и неопрятный. Вроде, дорогая рубашка и галстук торчат в вороте халата, на напольной вешалке весит фирмовый пиджак, голова и морда чисто выбриты, отражая блики софитов, а ощущение, что передо мной сидит обугленная головёшка, вытащенная из печи.

— Иди, Евгеня Пална, — небрежно машет лапкой в сторону двери, раздражённо дёргая верхней губой в оскале. — И не жры сегодня ничего в ночь.

И я иду, поскрипывая расшатавшимся супинатором, не выдержавшим борьбу с моим весом. Солнце палит как никогда, штукатурка ощутимо стекает маслом с лица, ресницы противно слипаются. Вот тебе и устойчивая серия косметических средств по цене поездки в Турцию.

— Не жры, — со злостью передразниваю Аль-Али, с завистью скользя взглядом по открытой террасе итальянского ресторанчика.

Мужик с таким аппетитом наворачивает пасту, параллельно тыкая вилкой в миску с тёплым салатом и в тарелку с пармской ветчиной, что меня скручивает от голодной судороги в животе.

— Да пошёл ты, Мохамад Махмудович, — тянусь к ароматам расплавленного сыра и раскалённых специй, слепо поднимаясь по деревянным ступеням.

Заказываю себе всё то, что пожирается за соседним столиком, и сверху добавляю блюдо с канолли. Умопомрачительно! И канала я все эти диеты, правильное питание и низкокалорийную кухню. Успею ещё поголодать, когда зубы от старости выпадут.

«Всё полезно, что в рот полезло», — так и вертятся слова бабушки, впихивающей в меня восьмой пирожок на полдник и подливающей парное молоко. — «А на вес не смотри. У нас в роду все бабы с широкой костью».

Закатываю в экстазе глаза, облизывая пальцы, испачканные в шоколаде. Вот умеет же вкусная еда поднять настроение. И в затылке не так печёт. А то «табе худеть надо», «кость устал таскать столько мяса», «на голодный тощак придёщ». Урод. Только б ущемить женщину в её праве.

Расплатившись, сыто потираю бока и спускаюсь по ступеням с террасы. На память приходит тупая реклама о красивой линии талии с бёдрами и о ненавистном жире, скрывающем всё это. Не скажу, что сильно люблю свою прослойку и не хочу проснутся как-нибудь, стряхнув с себя килограмм сорок, но ограничивать рацион и жрать траву я не готова.

На телефон брякает смска, а следом в такт стучащим каблукам динамично бьют басы зажигательного хита прошлого лета.

— Да, Жорик, — жму кнопку на брелоке, и моя отполированная до зеркального блеска крошка задорно подмигивает габаритами.

— Беляшик, я тебе там список продуктов скинул, — воркует Жора, подмешивая в голос пошленькой хрипотцы. — Устроим вечером романтический ужин. Врубим порнушку, пошалим.

И какой тут может быть «голодный тощак»?

Сажусь в салон, закрываю дверцу, отрезая себя от невыносимого зноя. Завожу двигатель и врубаю климат-контроль, выставляя его на самый минус. Внутри торпеды что-то подозрительно щёлкает и трещит, а следом из дефлекторов прёт нагретый воздух. Зашибись!

Теперь добраться до морозильных камер становится жизненно необходимым. И я жму на педаль газа, обтекая по́том и нарушая скоростной режим. На очередном перекрёстке на дорогу выбегает облезлая псина, и я на автомате дёргаю руль вправо.

По окнам хлещет листва, подвеска пружинит по бордюрам, бетонный забор слишком быстро приближается к лобовому стеклу, а педаль тормоза с лёгкостью проваливается в пол. Удар по лицу, резь в груди, что-то лопается в голове и наступает кромешная темнота.

Глава 2

Плыву по чёрному лабиринту, пытаясь поймать пульсирующую точку света. Воздух какой-то мёрзлый и густой, как будто в трубу нагнали жидкий азот и протаскивают меня через неё. Лёгкие болезненно сжимаются, не желая тянуть эту тошнотворную мерзость. Задерживаю дыхание до мельтешения разноцветных пятен в глазах и до проскальзывающих мимолётных глюков.

Мерещится мне низкий свод, перетекающий грубыми булыжниками в стены, поросшие местами тонким мхом или лишайником. По камням танцуют отблески пламени, нагнетая в атмосферу парадоксальности. Кажется, что в этом каменном мешке я не одна. А нет, не кажется…

Учащённое, похотливое дыхание, неврастеничный рык. Моих бёдер касаются чужие руки, давя на них и продвигая меня спиной по жёсткой поверхности ближе к краю.

— Тощая сельдь, годная лишь на разовый трах для подзарядки, — скрипит противный мужской голос, и одновременно на мою задницу обрушивается хамский шлепок.

Ублюдок!

И я бы ответила этом хамлу, но… Меня словно разрывает изнутри от варварского внедрения между ног. От боли спирает дыхание, живот скручивает в узел, из глаз брызгают слёзы, как будто вновь лишилась девственности, но более жёстким методом. А я последний раз плакала лет тридцать назад, когда соседский мальчик не оценил моих пышных форм и обозвал жирухой.

И сначала меня парализует ледяным холодом, а через считанные секунды я словно закипаю. По моим венам со страшной скоростью несётся горючая смесь, распирая и пытаясь вырваться наружу. С всхлипом выгибаюсь дугой, ногой отталкиваю урода и выбрасываю в его сторону руки, пресекая дальнейшие поползновения в мою сторону.

А дальше начинается какой-то сюр. Мои ладони загораются, по пальцам пробегают языки пламени и перескакивают на обидчика. Его нелепая длинная рубаха вспыхивает и ярко занимается всполохами. Красиво, если отрубить стороннюю озвучку.

Мужик душераздирающе орёт и хаотично носится по кругу, напоминая большой и оживший факел. Настоящее фаер шоу, если бы не запах.

В ноздри настырно лезет вонь палёного мяса, к горлу подступает тошнота и разум гасит в моей голове свет, утягивая в спасительную темноту.

Приснится же такое…

— Святой Валис, чего же теперь будет? — слышу совсем рядом перепуганный шёпот. — От королевского лекаря одни угольки остались.

— А позор-то какой? — вторит ему шипящий голос. — Приехал жениться на старшенькой, а нашли его в подземелье вместе с младшенькой. И, судя по виду Ларель, занимались они там сущим непотребством.

— Тихоня-то наша оказалась с сюрпризом, — поддакивает первая сплетница. — Соблазнила жениха сестры в отчем доме. Хозяин рвёт и мечет. Засидевшуюся в девках Адельку еле пристроил, а тут такое.

— Вот не женился бы барин на простолюдинке, не было бы таких проблем с дочерями. У одной дар мизерный, у второй вообще никаких проявлений. Кому они нужны в высшем обществе?

Лежу и стараюсь не дышать, прислушиваясь к болтовне двух кумушек. Какой королевский лекарь? Какой дар? Что за Аделька с Ларелькой? В психушку что ли меня определили после аварии? Облезлую собаку и удар об бетонную стену помню. Дальше провал.

— Ну Аделию господин Нарави ещё может отдать какому-нибудь стареющему вдовцу для услады глаз и для продления жизни за счёт крупиц дара, а обесчещенную и пустую Ларелию только выгнать или утопить. Больше ни на что она не годная.

— И всё же интересно, чего именно произошло в подземелье, — сокровенно шелестит та, что поминала какого-то Валиса. — Как там оказалась младшенькая и кто поджёг лекаря? Не сам же он воспламенился.

Даже с закрытыми глазами чувствую вспарывающие меня взгляды, как будто я знаю, как там оказалась младшенькая и кто поджёг лекаря. Смутно сознания касается навязчивая мысль, но я гоню её, не позволяя угнездиться.

Почему-то в памяти всплывает список покупок, высланный Жориком. Он намекал на романтический ужин и игрища в постели, а я застряла в непонятной богадельне. Сразу представляются зелёно-синие, пошарпанные стены, пожелтевший, облупившийся потолок, персонал в белых халатах, завязанных сзади, здоровых санитаров, похожих на мясников.

Как ещё объяснить мои глюки и несущих чушь двух клуш, что сидят со мной в одной палате? Разве будут в обычной больнице обсуждать фантастичные вещи? А может всё прозаичнее? Бабы обсуждают очередной сюжет идущего по второсортному каналу сериала и пытаются предугадать продолжение?

Да. Так картина насыщается совсем другими красками. Мне вкололи седативное после лёгкого сотрясения. Отсюда и такой кошмарный сон, похожий на искажённую реальность, и боязнь открыть глаза и обнаружить, что с аварии у меня не только сотряс, но и переломанное тело.

И я лежу, притихнув. Обещаю Мохамаду Махмудовичу не жрать по ночам. Вообще не жрать. Сесть на сбалансированную диету, заняться йогой, сбросить сорок килограмм, что насилуют своей тяжестью мои кости, лишь бы обошлось минимальными потерями. Господи, да я доведу себя до состояния анорексии — только убереги меня от инвалидного кресла и обездвиженного состояния.

— Хозяин говорит, что не обошлось без колдовского огня, — в ответ поясняет ей подруга. — Там такая температура была, что от жениха осталась лишь кучка пепла. Опознали по зачарованному перстню, подаренному самим королём. Всё остальное словно попало под дыхание дракона.

— И не замнёшь никак. Проверку из самой столицы пришлют. Дознавателей. Будут у всех в мозгах ковыряться.

— Святой Валис! Говорят, что после сканирования недоумной можно стать. Бежать надо на вольные хлеба.

— Да кому вы нужны, дуры старые! — взрывается мужской бас, и одновременно тяжёлая дверь бьётся о стену. — Пошли вон отсюда!

Глава 3

Наконец-то врач пожаловал и прогнал трясогусок, от которых голова грозит вот-вот расколоться как перезревший арбуз. Мне бы в тишине восстанавливаться после аварии, а не слушать галдёж незатыкаемых болтушек.

— Скажи, что он тебя изнасиловал! — не в тему грохочет мужик. Хоть я и продолжаю лежать с закрытыми глазами, но слишком явно ощущаю давление от нависшего надо мной тела. — Чего ты вообще делала в подземелье в таком виде?!

Мне бы пропустить ненужную информацию мимо ушей, да только дальнейшие действия вошедшего говорят о том, что весь его бред относится ко мне. Этот болезный сдёргивает с меня одеяло, наматывает на кулак ворот ночнушки и… стаскивает мою тушку с кровати! Меня и мои сто двадцать килограмм с такой лёгкостью, как будто свершилось чудо и в процессе удара о бетонную стену с меня слетело лишних семьдесят кило.

— Отвечай, а не строй из себя безмозглую курицу, грохнувшуюся в обморок от вида топора! — совсем невежливо встряхивает меня появившийся персонал, обдавая лицо вонью кислой капусты и креплёным пойлом.

На автомате открываю глаза и вижу перед собой здоровенного мужика с всклокоченной бородой, с густой растительностью на голове, торчащей в разные стороны, с крепким, желтоватым оскалом и с горящими злостью глазами, сверлящими во мне дыры.

— Пришла в себя, идиотка?! Можешь говорить?! — вздёргивает меня кверху, отчего ноги отрываются от пола, а я шокировано клацаю челюстью. — Или язык проглотила?

— Почему вы так со мной обращаетесь? — не выдерживаю тряски, цепляясь за мощные запястья и впивая в них ногти. — Немедленно отпустите и позовите главврача.

На адреналине не сразу замечая существенные изменения в тональности. Обычно грубый и с лёгкой хрипотцой мой голос сейчас переливается кристальной прозрачностью горного ручья. И столько в нём молодости и чистоты, что мне становится не по себе. Разве может удар и сотряс так отразиться на связках?

— Кого позвать? — рычит мужчина, выпуская меня из стальной хватки. — Мозги вместе с честью отдала, болезная?

Жалкой кучкой сползаю на колючий ковёр и в неверии смотрю на свои руки. Они тонкие, белые, с изящным рисунком голубых вен. На длинных пальцах отсутствует маникюр, а молочная кожа на ладонях по-девичьи гладка и нежна. И всё это обрамлено длинными рукавами из шёлка и кружев.

С трудом отрываюсь от похудевших и посвежевших конечностей, переводя взгляд на пространство вокруг. И оно меньше всего походит на больничную палату. Мраморные стены, сводчатые потолки, сотни свечей, освещающие старинный интерьер. Массивная мебель из цельного дерева, вензеля, покрытые золотом, широкая кровать под тончайшим палантином, пол из каменных плит, самотканые ковры с узорами райских птиц.

— Где я? — прерываю бранный речитатив разошедшегося мужика. — Что со мной? Кто вы?

— Порази тебя Валис, — сдувается оппонент, обречённо опуская вдоль тела, облачённого в парчовый камзол, огромные кулаки. — Головой бедовой что ль ударилась? Память отшибло? Отца ро́дного не узнаёшь?

Да умер мой отец уже лет десять как — хочу ему сказать, но прикусываю язык. Что-то нечистое творится здесь, и пока я не выяснила что, лучше помолчать.

То ли киваю, то ли мотаю из стороны в сторону головой, отвечая на заданные вопросы. Может и ударилась… Но удар никак не объясняет изменения в голосе и в весовой категории. Неловко поднимаюсь на ноги и, пошатываясь, иду к овальному зеркалу в бронзовой оправе. Зажмуриваюсь, стряхиваю всплывшее в мутноватом полотне видение, дышу на раз-два-три-четыре и вновь распахиваю очи.

Увы…

Стройное, даже излишне тонкое создание с длинными золотистыми волосами, смотрит на меня прозрачными голубыми глазами. И столько откровенной растерянности во взгляде, что мои щёки обжигает непрошенными слезами.

Делаю к отражению полшага и обвожу контуры незнакомки. Лет семнадцать-девятнадцать, то ли нездоровая, то ли аристократичная бледность, тёмные брови вразлёт, изящные крылья носа, капризный излом губ. Островатые скулы и отсутствие женской мягкости в лице и в теле, приобретённой мной на хорошем питание. Эх. Недокармливают девчонку.

— Да что с тобой произошло, в конце концов, Ларелия? — вытягивается за спиной бородатый мужик, назвавший себя моим ро́дным отцом. — Лекаря надо позвать. Пусть настойки какие пропишет. А ты ложись, доченька, не стой. Упадёшь ещё. Снова головой ударишься.

Мужчина бережно обнимает меня за плечи и ведёт к кровати. Удивительно, как в этой горе мяса уживаются сила, грубость и нежность. Он помогает мне лечь и заботливо укрывает пуховым одеялом, тщательно следя за моими эмоциями. Сводит к переносице кустистые брови, кривит в отчаяние рот, бегает растерянным взглядом.

— Спасибо, — подтягиваю край одеяло по самый подбородок, мечтая скорее остаться одной. — Я посплю, папа, — выдавливаю из себя, сглотнув вязкую слюну. — Голова болит.

— Поспи, Ларелия. Поспи, доченька, — наклоняется, по-отечески целует в лоб, оставляя на коже липкую влажность. — Прикажу прислуге посидеть возле тебя.

Здоровенный мужик, а по странному стечению обстоятельств мой ро́дный батя пятится задом на выход и, пригнувшись, ныряет в проём. Тихо прикрывает дверь и уже за ней зычно раздаёт команды, вибрируя басом по каменным стенам.

Я же, воспользовавшись временной передышкой, переворачиваюсь на бок, подтягиваю к впалому животу ноги и укрываюсь с головой. От моей вскормленной за сорок с лихом лет уверенности не осталось ни грамма. По самое темечко топит паникой и каким-то первобытным страхом. Как будто меня раздели до гола и бросили в самую гущу каннибалов-извращенцев. И стоит случайно шевельнуться, как меня тут же начнут насиловать и одновременно обгладывать конечности.

Что, чёрт возьми, происходит?

Где я нахожусь?

Кто все эти люди вокруг?

И куда, мать его за ногу, пропали мои возраст и привычные запасы?

Глава 4

— Аделия долго билась в истерике, изорвала свадебное платье, пожгла все подношения почившего жениха и, совсем обессилив, упала в кровать. Заснула, но постоянно вздрагивает во сне и бубнит проклятия, — суетится вокруг меня дородная тётка с простецким лицом и с огромными дойками, мерно колышущимися от каждого движения. Судя по голосу, её у своей постели я ещё не слышала. — Она-то уже представляла себя во дворце нашего правителя, а тут такой скандал. Глубокоуважаемый королевский лекарь оказался насильником. Если бы его не покарал Святой Валис, хозяин оскопил, а потом четвертовал бы негодяя собственными руками.

Женщина постоянно поправляет одеяло, смачивает полотенце и кладёт мне на лоб, ласково убирая с лица пряди. И кудахчет, кудахчет, кудахчет, не замолкая.

— А маменька ваша плакала, когда говорила с папенькой, — гладит по ладони и коротко сжимает своими пальцами. — Кричала, что не могли вы по своей воле пойти в подземелье с мужчиной. Что не так вы воспитаны.

Закатываю глаза. Может быть эта тощая девица и не так воспитана, а на моём опыте и не через такое приходилось пройти. Один раз даже проснулась с двумя гостями с Кавказа, хорошо приложившись вечером в кабаке к водочке. Ох, я потом дня три не могла сидеть и глотать нормально. Ощущение, что драли меня мужики во все дыры от души.

— Пришлось даже напоить хозяйку настойкой на сон-траве, чтобы успокоить немного, — продолжает делиться со мной последними новостями тётка. Странно, она тараторит монотонно, но от её заботливой тональности накрывает каким-то спокойствием и тягучей сонливостью, будто я не нахожусь в чужеродной реальности. — А хозяин как отослал вестника королю, так сразу заперся в кабинете и не выходит. Лишь грохот раздаётся из-за двери да звон бьющегося стекла.

В общем, поверхностная картина не сильно проясняет моё положение. Если основываться на глупых книжонках, что я читала в юном возрасте, меня, вернее мою душу, перенесло в далёкое прошлое, где живут в замках, не знают про энергетический прогресс и служат какому-то королю.

У молодки, в тщедушном теле которой не повезло мне застрять, есть мать, вышедшая из простолюдинок, отец — зажиточный купец или землевладелец, и старшая сестра. Был ещё жених сестрички, на которого возлагались большие надежды, но он позарился на младшенькую и снасильничал под крышей гостеприимного дома. Правда, поплатился за это, сгорев заживо.

Моментально всплывают жуткие кадры в подземелье и фантомная боль внизу живота при чужеродном вторжение. Походу, это был не сон. И не Святой Валис покарал насильника. Я чётко вспоминаю как по моим рукам пляшут языки пламени, задорно перепрыгивая на мужика, кривляющегося у меня между ног.

И вот тут всплывают вопросы поважнее, чем место моего пребывания. Откуда взялся этот огонь, так вольготно бегающий по мне? Почему насильник вспыхнул от него как факел, пропитанный бензином, а у меня нет ни малейшего ожога? А самое главное, что случилось со мной в настоящем? Погибла? В коме? В психушке под наркотой?

Мне очень захотелось надеяться, что я лежу в больнице под аппаратами и вижу какую-то параллельную реальность, из которой обязательно вернусь, когда приду в себя. Достаточно было осознавать временность и краткосрочность моего нахождения здесь, чтобы смириться и просто дождаться этого дня. И я дождусь. Побуду Ларелией, потерявшей память, попытаюсь разузнать побольше о тонкостях местной материи и постараюсь вписаться в неё, не привлекая излишнего внимания.

— В доме затеяли генеральную уборку, — переходит от меня к окну тётка и с треском распахивает здоровенное окно, впуская свежий воздух. Комнату тут же наполняют запахи сена, прожаренной солнцем земли и стоялой воды. — Из деревни нагнали народу, чтобы успеть до приезда дознавателей. Чую, не досчитаемся столового серебра после такого нашествия. Но разве сейчас есть кому дело до вилок с ложками?

Меня точно не беспокоят столовые приборы. За шевелением занавесок я вижу дверь на балкон и ловлю себя на том, что не могу не пойти и не добавить ещё немного знаний о новом мире.

— Может вам ягодный отвар принести? — так кстати предлагает наседка, отвлекаясь от окна.

— И чего-нибудь поесть, — киваю, стягивая со лба нагревшееся полотенце.

Баба шустро смывается из спальни, а я отбрасываю одеяло, подхожу к стеклянной двери и толкаю её наружу, с любопытством осматривая раскинувшиеся просторы.

Обширные поля, поделённые на разноцветные квадраты, за ними пёстрый луг с пасущимися стадами, в низине серые крыши приземистых домов, мелькающие точки живущих там людей. А на горизонте чернеет непроходимый лес, карабкающийся на неприступные скалы. И над всем этим необыкновенной синевы небо, цепляющее верхушки далёких гор.

Красота, пока не переведёшь взгляд на антураж поближе. Прямо под балконом мощная стена и ров с поросшей ряской жижей, справа пыльный двор со снующими курами и прислугой, слева, скорее всего, парадный въезд с высоченными воротами. Широкая дорожка, выложенная отшлифованным булыжником и обрамлённая кустами малиновых роз.

Откидываюсь назад, упираясь поясницей на перила, задираю голову, разглядывая монументальность серого камня. Метров десять вверх, не считая семи, что под балконом. Башни по углам, глазницы бойниц по периметру. Настоящая крепость, готовая держать длительную осаду.

— Тварь! Мелкая дрянь! — прерывает экскурсию женский визг, и вокруг шеи смыкаются чьи-то пальцы, давя и с яростью перетягивая меня через ограду. — Чтоб ты сдохла, мразь, ещё в детстве! Чтоб ты вообще не родилась!

Глава 5

Ноги отрываются от пола, а тело балансирует на нешироких перилах, всё сильнее склоняясь к пустоте между землёй и балконом. Не уверена, что мои шейные позвонки переживут удар о каменистую почву после полёта вниз головой, поэтому одной рукой вцепляюсь за неровность в кладке, а второй за рукав гостьи. Понимаю, что эта хватка «ничто», но в спасение готова хвататься за воздух.

— Ты специально совратила моего Деклана! Позавидовала, что я выхожу замуж и переезжаю в королевский дворец! — толкает меня в пропасть истеричка, визжа похлеще напуганного поросёнка. — Решила испортить мне жизнь!?

Её вопли доносятся до меня словно через толщу воды. В ушах от адреналина бьёт пульс, кровь под давлением гуди по венам, а сердце пытается проломить грудную клетку.

— Аделия, с ума сошла? — в писклявый визг врывается спасительный бас, и психованную девку отрывают от меня, одновременно ловя мои бёдра и затягивая обратно на балкон. — Я же специально оставил здесь Мисти, чтобы присмотрела.

— Она пошла за отваром и едой, — сипло шепчу, потирая ладонью шею.

От мелкой дрожи подгибаются ноги, дыхание рвёт лёгкие, глаза заливает красным. Я ещё не до конца осознаю не случившуюся опасность смерти, поэтому откат только набирает силу. Ещё минут десять, и зуб на зуб перестанет попадать, а судорожное дыхание позорно перерастёт в жалобные всхлипы и рыдания. Но это впереди, а сейчас…

— Ты, сука кудрявая, совсем охренела?! — такой профессиональной прокуренности в голосе позавидовал бы сам Джигурда. — Давно зубы не прореживали и не реставрировали фасад?! Так я быстро восполню пробел и удовлетворю твои мазохистские потребности!

Вот и познакомились с сестричкой. На меня смотрит такая же блёклость, как и я, только чуть потолще и постарше. Злость так искажает её рожу, что мне мерещатся раздвоенный язык и подрагивающие змеи вместо волос.

А чтобы она точно приняла мои слова в свой адрес, вытягиваю руку, тыча в неё указательным пальцем. И вот тут выражения лиц всех присутствующих, включая меня, вытягиваются в недоумённую и растерянную маску. По предплечью начинают подпрыгивать язычки пламени, а с ладоней срываются яркие искры. Они падают на каменный пол в нескольких сантиметрах от замшевых туфель сестрицы и угрожающе шипят, выдавая негодование серыми струйками дыма.

— Это что-то новенькое, — ошарашенно выплёвываю, поднося ладонь к глазам и рассматривая зажигалку. Растопыриваю веером пальцы, кручу из стороны в сторону ладонью и любуюсь каким-то потусторонним свечением. Подсознательно чувствую адову температуру горения, но в реале ощущаю лишь ласковое тепло и что-то пушистое в груди.

— Зачем вы её родили, папенька? — первая приходит в себя Аделия, жалобно всхлипывая и прячась за спину отца. — Она отняла у меня всё. Перспективный брак, свободу, обеспеченную жизнь во дворце. И дар… дар огня она тоже отобрала. Им должен владеть первенец! Он мой! Верни его мне, дрянь!

Нытьё девки приводит и меня в чувства, выдёргивая из оторопелости и вбрасывая в кипящую злость. Вот не зря я никогда не хотела иметь братика или сестрёнку. Для меня было достаточно пьющего отца и всегда заёбанной подработками матери. Ещё один спиногрыз в семье доканал бы маму окончательно. А так, ушла она спокойно в мир иной на подаренной мной даче, занимаясь цветочками и макраме.

— Забирай, — выбрасываю вперёд руку, и огненный шматок впечатывается в стену, слегка прихватывая рюшу платья старшенькой.

Ро́дный отец тут же спохватывается и огромной лапищей сбивает пламя с верещащей дочери. Ей же он выпихивает доченьку в спальню и угрожающе рявкает:

— Ты сейчас успокоишься и помолчишь, Аделия. И не дай тебе Святой Валис проронить хоть слово об увиденном здесь. Никакого огня не было. Деклан нарушил гостеприимство и был сожжён божьим гневом. Вы всё это время находились в своих спальнях.

— Может вы и наложите всем печать неразглашения, папенька, но что будете делать, когда дознаватели полезут прислуге в головы? — воинственно скалится Аделия.

— Сканирование дозволительно только с согласия хозяина дома, а я не позволю вредить разуму своей семье и слугам, — устало опускается Карлос в кресло и оглаживает взлохмаченную бороду. — Иди, Аделия, в комнату. Потом поговорим.

— Но…

— Иди. Не гневи отца.

До меня доносится шуршание юбок и следом раздражённый хлопок двери. Дышу по квадрату, замечая, как с успокоением затухает пламя. Мне нужно обдумать произошедшее, откалибровать и разложить по полочкам, пошуршать извилинами наедине с собой, но…

— Ларелия, дочка, — зовёт отец, тяжело вздыхая.

Уверена, он лучше меня знает, что случилось с несчастной Ларелией, поэтому без спора захожу в спальню. Сажусь во второе кресло и нервно закидываю ногу на ногу. Вглядываюсь в лицо «папеньки» и буквально слышу, как перекручиваются у него в голове шестерёнки. Звонко, протяжно, изнуряюще.

— Ты же понимаешь, чего произошло в подземелье? — тихо, с надрывом произносит он.

— Догадываюсь, — киваю в ответ. — Кажется, этого Деклана спалил не Святой Валис.

— Скорее всего, от пережитого шока в тебе проснулся дремлющий дар. Очень сильный дар огня, — как-то растерянно чешет он пятернёй космы. — Поэтому ты должна исчезнуть.

— Почему? — подаюсь вперёд, совсем не ожидав такой развязки. Почему-то перед внутренним зрением скачут напуганные картинки как меня топят в болоте или закапывают в лесу. — Насколько я поняла, иметь дар огня хорошо.

— Хорошо, — тянет Карлос тоном, как будто читает загробную отповедь. — Только убийство королевского лекаря карается смертью. Казнь путём отсечения головы без суда и следствия. И не важно, что полыхнуло в защитных целях. Уже утром тебя поведут на эшафот.

— Но он же изнасиловал меня, — неверующе гляжу на мужчину, растрепавшего ещё больше растительность на голове. — Мне что, нужно было лежать и терпеть?

— Нет, — подбирается «папенька» и нежно сжимает мои кисти. — Я бы сам порвал его на части. Но, пока дознаватели во всём разберутся, твоё тело уже зароют в землю. Потом, конечно, от короля придут извинения и компенсация, только дочь нам никто не вернёт. Поэтому мой старый друг вывезет тебя сегодня ночью. Собери всё необходимое. Времени мало. Будь готова к полуночи.

Глава 6

Стою перед раскрытым шкафом, наполненным длинными платьями, нижними юбками, каким-то подобием чулок и нижнего белья и пытаюсь понять, чего из этого необходимое. Вон тот голубой наряд с легкомысленными рюшами? Или эта ряса грязно-коричневого цвета? Те панталоны с кружевами до колен? Целомудренная ночная сорочка, закрывающая тело от подбородка до пят?

— Господи, — сползаю перед вместилищем «модной» одежды и впиваюсь ногтями в кожу головы. — Лучше бы я лежала в больнице вся переломанная. Либо с вниманием отнеслась к словам Мохамада Махмудовича и прошла бы мимо террасы ресторанчика и жадно жрущего мужика.

— Ларелия, деточка, что же вы сидите? — просачивается в спальню Мисти, неся в руках поднос с едой. — Батюшка сказал поторопиться. Перекусите, а я займусь сборами.

Протяжно вздыхаю и поднимаюсь с пола. Подкрепиться не помешает, хотя кусок не лезет в глотку. Не лез бы он раньше, когда я жрала как не в себя, не оказалась бы здесь. А во всём виновато неправильное питание в детстве. На полезную еду денег не было, что вполне замещалось бабушкиными пирогами и плюшками. Их в меня запихивали с удвоенной силой, чтобы соседи не шептались, что Женечку не докармливают.

— Хозяин сказал, что вы изъявили желание переселиться в монастырь и провести год в молитвах, — сдвигает в сторону все яркие платья Мисти и откладывает на кровать серую, коричневую и чёрную скромность. — Как же так? Молодая барышня решила похоронить себя в застенках храмовых строений? Подумаешь, попался подлец на дороге. Разве на этом заканчивается жизнь?

— Я не нуждаюсь в нравоучениях, — обрубаю её, засовывая в рот что-то похожее на репу.

Отвратительно. Как они это едят? Как они все вообще здесь живут? Тёмный век. За смерть насильника ведут на эшафот или предлагают другую альтернативу — монастырь. Уверена, что еда и условия проживания там значительно хуже. Бедная девочка. Бедная я.

— Конечно, — всхлипывает баба. — Нянька Мисти никому больше не нужна. Выросли детки. Самостоятельные стали. Сами решили. Сами уезжают. А как же я без вас, деточка?

Несмотря на текущие слёзы, тётка справно складывает и пакует в безразмерный саквояж вещи. Не скажу, что прониклась её мудовыми рыданиями, но всё же она одна из немногих, кто относится ко мне с любовью и может помочь разобраться в тонкостях этого мира.

— Что, я молиться что ли не умею? — кидает щётку и какие-то баночки в сумку Мисти. — Умею. За двоих могу на коленях стоять. И кельи уберу, и одежду постираю. Как моя девочка обойдётся без меня?

Стиральная машинка, посудомойка, робот-пылесос, клининг, мягкие ковры, мультиварка, гриль, тостер… Перечисляю про себя приборы, созданные для облегчения домашнего труда и оставленные все там. От этого тоска становится ещё невыносимее. А автомобили, поезда, самолёты… Вряд ли здесь лучшие умы изобрели что-то подобное раз освещение до сих пор свечное.

— А дорога? — в ход идёт шкатулка с драгоценностями и гребни с заколками. Хотя, зачем в монастыре украшения? — Неможно юной леди ехать одной. Позорно. Грешно. И батюшка с матушкой не должны допустить этого. Они просто обязаны отправить с вами надёжную няньку Мисти.

— У тебя язык без костей, Мисти, — неожиданно обрушивается на нас бас. За стенаниями тётки я даже не услышала скрип открывающейся двери. — Лучше бы шустрее выполняла приказы.

За папенькой в спальню заходит, наверное, маменька. Вполне молодая, статная, фигуристая и очень красивая женщина. Смотрю на родителей Ларелии и Аделии и не понимаю, как у такой яркой, колоритной пары родились две такие блёклые моли? Прям как у Деми с Брюсом. Что ни дочь, то крепкий орешек.

— Я уже всё собрала, — по-деревенски вытирает рукавом влажные щёки Мисти. — И я всё равно считаю, что неможно отправлять Ларелию одну. Она росла как домашний цветочек. Ей просто необходим близкий человек рядом. А ближе родителей и няньки у неё никого нет.

— Папенька, маменька, — сглатываю протест и скромно опускаю очи в пол. — Я боюсь ехать одна. Можно возьму с собой Мисти?

— Мы не можем ждать, пока она соберётся. Экипаж уже ждёт, — мотает головой Карлос. Маменька, не знаю, как её зовут, в это время судорожно вдыхает и прикрывает глаза. Из-под ресниц вытекают крупные слёзы, а губы жалобно трясутся.

— Я уже собралась, — вышагивает вперёд Мисти, прижимая к огромной груди ладони.

— Пусть едет, Карлос, — подаёт бархатный голос маменька, осторожно проводя пальцами по предплечью супруга. — Мне спокойнее будет.

— Ладно. Пусть, — накрывает батюшка своей ладонью руку жены. — Спускай свои пожитки во двор, Мисти.

Нянька чуть ли не лбом бьёт об пол в благодарности и задом, не выпрямляясь, пятится на выход. Я же ограничиваюсь кивком, не представляя, как себя сейчас вести и что говорить. Наверное, надо выяснить куда меня везут и на сколько, но кроме матерных эпитетов ничего не вертится на языке.

— Послушай меня внимательно, Ларелия, — отстраняется от супруги Карлос и склоняется ко мне, приобняв за плечи и переходя на шёпот. — В экипаже тебя ждёт Седорик. Ты, наверное, не помнишь его, но можешь полностью доверять. Когда вы покинете наши земли, он расскажет тебе куда и зачем вы едете. Связь будем держать через него. Как только всё решится в нашу пользу, я сразу пошлю за тобой. Главное, помни, что мы тебя любим и сделаем всё, чтобы ты вернулась.

Мы обнимаемся. Ро́дный отец с трудом сдерживает скупую слезу, маменька захлёбывается рыданиями, я для приличия всхлипываю, за окном в тему завывает неведомая зверюшка.

А дальше скомканное прощание, закрытый экипаж, не менее лохматый чем Карлос дядька внутри, непроглядная темень впереди и страх, что моя жизнь рассыпается на глазах и воронкой стремительно уходит в слив канализации.

Глава 7

Тусклый свет окон быстро удаляется и скрывается в черноте, погружая всё вокруг в непроглядную темень. Как в этой саже, иногда проткнутой туманными щупальцами блёклой луны, экипаж держится утрамбованной телегами дороги, и, не сбавляя темпа, несётся в неизвестность?

Правда, пункт назначения секретен для меня и Мисти. Седорик, выглядящий в полумраке небольшой лампы, походящей на наши керосинки, значительно старше Карлоса, точно знает, куда везёт двух перепуганных женщин и молчит.

Из его заросшего шерстью рта не вырвалось ни звука с тех пор, как кучер закрыл за нами дверь и вскочил на козлы. Мужик невозмутимо пялится в окно, как будто видит все красоты, что проносятся за ним. На притихшую меня и вздыхающую Мисти угрюмый молчун не обращает никакого внимания.

И пока моя персона обделена вниманием друга Карлоса, я прикрываю глаза и погружаюсь в думы. Меня уже не так волнует причина выброса в этот мир, как страшит та огненная зараза, что пробралась в моё тело и вспыхивает в самый неподходящий момент.

Судя по тому, как она превращает меня в живой факел, кормится эта тварь моей злостью. Достаточно словить повышенную дозу адреналина, как руки начинают лизать языки пламени. И самое странное во всём этом, что огонь, сжигающий человеческую плоть похлеще крематория, мне абсолютно не приносит никакого вреда. Наоборот, ластится как приставучий котёнок, рождая внутри странную нежность.

Зажмуриваюсь сильнее, вспоминая свои ощущения перед вспышкой. Дрожь в коленях, пульсация в висках, покалывание от ускорившегося гона крови, распирание в груди то ли от нехватки, то ли от переизбытка воздуха и паскудное желание разреветься немедленно. Всё то, что я испытывала в моменте изнасилования и удушения. Совпадение? Вряд ли…

По крайней мере, если действительно считать их за симптомы, я смогу с точностью до секунд прогнозировать сход лавины и попытаться успокоиться, выровнять дыхание, замедлить бег сердца.

Из мыслей вырывает резкий толчок, подбрасывающий и сталкивающий меня с неудобного сиденья. Судя по оханью тётки с бидонами и ругани хмурого мужика, удержаться на попах не удалось никому. Подскакивания на кочках и провалы в ямы продолжаются, заставляя всех вцепиться с ручки на дверях.

— Что ж, теперь можем поговорить, — низким баритоном подпрыгивает от тряски голос Седорика. — Путь наш лежит на север Теодории. Жить вы будете в моём охотничьем имении. Там на пол скакового дня нет никого в округе. Для прислуги ты дочь моей сестры Маруши Лара. Больше двадцать лет назад Мара вышла замуж и уехала из наших мест и с тех пор не появлялась, так что все легко поверят в эту легенду.

— Кем буду я при Ларелии? — запыхавшись, взволнованно интересуется Мисти. Видно, что прыжки в карете даются ей нелегко.

— Лары, — жёстко поправляет её Седорик. — У супруга Маруши была безмужняя и бездетная тётка. Имара так опекала племянника на свадьбе, что не смогла отпустить юную девицу без сопровождения.

— Какая цель моего переезда к дядюшке? — оживаю и я. Новость, что ро́дный отец сплавил меня не в монастырь безмерно радует. Досуг в охотничьем имении лучше, чем молитвы и принудительный труд на благо церкви.

— После последнего покоса ты отправишься в магическую школу, а пока мы будем усмирять твой огонь.

— Почему нельзя сразу отвезти меня в школу? — в нетерпении заёрзала я.

По тем книжкам, что я читала в совсем молодом возрасте, такие школы представлялись мне увеселительными заведениями, где горячие отроки с талантами приручали дар, тусили и влюблялись. Я бы с удовольствием провела там пару недель, ища возможность вернуться домой.

— Потому что ты неуправляема как семилетний ребёнок, — рявкает явно теряющий терпение Седорик и стучит по стене экипажа. — Поаккуратнее там! Не дрова везёшь!

Извозчик сразу сбавляет темп, и мы дружно выдыхаем. От перемешанных внутренностей тошнота, скорее всего, упирается в горло не только у меня.

— У повзрослевших огонь не просыпается, — спокойнее объясняет мне «дядюшка». — Первые признаки появляются с семи до двенадцати. И всех этих детишек тут же записывают в магическую книгу. С ними занимаются маги, раскрывая и обучая усмирять огонь, а с совершеннолетием отправляют в магическую школу, где распределяют в группы по уровню дара. Самые сильные готовятся под военные подразделения, послабее становятся зарядными батарейками или продаются на аукционах для служения в быту.

— Что значит продаются? — отвисает у меня челюсть. Звучит, как рабовладельческая торговля.

— Обычно, слабый дар просыпается у детей из бедных семей. Их покупают богатые вельможи для обслуживания замков. Свечи, факелы, камины. Кто-то должен их поджигать и следить за непрерывным горением. Для родных одарённого это очень хорошее подспорье. Часть заработанных денег ежемесячно перечисляется им. У твоей сестры, насколько я знаю, очень слабый дар, поэтому её и поспешили выдать замуж, чтобы она подпитывала магические силы супруга.

Пытаюсь уложить полученную информацию в голове. Значит Аделия оказалась батарейкой, и Деклан, действительно, был её выигрышным билетом в лучшую жизнь. Дворцовая роскошь, балы, наверное, перспективы, а я лишила её шанса вырваться из отчего дома.

А что ждёт меня, если я задержусь здесь? Подзаряжать какого-нибудь жирного старика? Разжигать камины и свечи? Воевать в напряжённой зоне? Для этого мою сытую и счастливую душу вырвали и перенесли сюда?

Скорее всего, на бесцветном лице Ларелии видны все мысли даже в отсвете тусклой лампы.

— Да не переживай ты так, Лара, — как-то по-отечески смягчается Седорик. — К последнему покосу Карлос разрешит вашу проблему, и ты вернёшься домой. А там подыщет тебе выгодную партию при дворе. Судя по тому, что он рассказал, твой огонь очень сильно поднимет цену на наследницу Нарави.

Прокручиваю его слова и закипаю. По ногам пробегает мелкая дрожь, по вискам лупят ускорившиеся потоки крови, в груди распирает от возмущения, кожу рук покалывает. Это по чём в этом мире барышни? Сколько они стоят на рынке невест?

Глава 8

А с подступлением слёз к глазам я понимаю, что не удержу огонь, сколько бы мне не пришлось дышать по квадрату. Меня как будто разрывает изнутри, принуждая выпустить на свет скопившуюся силу. На мгновение задумываюсь, как в это тощем тельце умещается такая мощь, и успеваю лишь на ходу открыть дверцу, чтобы не спалить соседей по экипажу.

— Варговы копыта! — вырывается у Седорика одновременно со столпом пламени, что тут же набрасывается на группу деревьев, окружённую кустами. Сразу становится светлее и снаружи, и внутри от пляшущих язычков по второй руке. — Тормози! — бахает в стену кулаком извозчику, но тот уже и сам натягивает поводья.

И если Седерик и не наложил в штаны от ужаса, то о Мисти и о себе я такого сказать не могу, потому что в салоне ощутимо воняет страхом.

Экипаж ещё не успевает полностью остановиться, а мой названный дядюшка выталкивает меня из него. Чем? Буду думать, что рукой, но кажется, на ткани моего серого платья остался отпечаток его здоровых сапог не первой свежести. Почти на той же части, что стала квадратной от тряски на твёрдом сиденье.

В общем, пока я лечу рыбкой вперёд с полыхающими конечностями, пламенем опаляет жухлую траву по обочине, берёзовую рощу в стороне и огромный ствол дуба, что не один десяток лет подпирает объёмной кроной небо. Небо, кстати, красиво озаряется «северным сиянием» от фаер-шоу.

И вот тут колючие мысли о несправедливости к женщинам в этом зачуханном мирке, где полностью отсутствует бытовая цивилизация, замещаются паникой, что сейчас я спалю здесь всё нахрен. И внутри будто ошпаривает ледяной водой, а зараза, что подселилась ко мне, с шипением затихает и впитывается в кожу, словно иномирные паразиты.

— Твою мать! — сплёвываю набившуюся в рот во время полёта дорожную пыль, перекатываясь на попу и подтягивая к груди острые коленки. — Можно эту дрянь как-то выдрать из моего тела?

Не хочу я уживаться с ней и учиться усмирять. Хватит с меня и этого мира, и этого чужого тела, и неизвестности впереди. Господь, верни мне мои запасики, моего Жорика, мой рынок и моего подкопчённого Аль-Али.

— Дааа, — тянет Седорик и присаживается рядом.

От трещащей в оранжевом пламени древесины пышет на нас жар, и если закрыть глаза, то можно представить, что мы в походе и расселись вокруг костра. Не хватает только гитары, голосистого завывания пьяненькой компании и запаха обугленного хлеба. Чёрного, потому что белый хлеб Мохамад Махмудович запретил жрать.

— И чего тебя так разозлило или возбудило? — лениво осматривает стихийные повреждения природных ресурсов Седорик. — Хорошо горит. Душевно.

Достаёт из кармана мешочек с табаком, проходится языком по самокрутке и делает то, что приводит меня в восторг — с лёгким щелчком выуживает маленький огонёк из пальца и прикуривает сигарету, активно причмокивая губами.

— В семь лет я поджёг коровник на ферме, когда соседский мальчишка сломал мою игрушку, — задумчиво пускает в прогретый воздух цепочку колец, а следом полупрозрачную стрелу. — Мгновенно выгорело всё поголовье, и зимой от голода вымерло четверть деревни. Еды было мало, особенно у крестьян, а налоги, ушедшие в королевскую казну, не позволили отцу закупить не хватающей провизии. И вроде, я не виноват. Всего лишь первый всплеск и неумение справиться, но вонь горящей плоти и погребальных костров навсегда оставили свой отпечаток. А в шестнадцать я чуть не спалил деревенскую шлюшку. Хорошо, что валялись мы в поле, а не в замкнутом помещение. Она отделалась ожогами на заднице и ляжках. Правда, трава на выгоревшем поле два года потом не росла.

— И в какую группу по силе вас определили? — машинально задаю глупый вопрос, шокированная его рассказом. — Военное подразделение, батарейка, бытовая зажигалка?

— Двадцать лет на защите границы государства, — невесело качает Седорик головой. — Ни жены, ни детей.

— Вам запретили жениться? — поворачиваюсь к нему.

— Нет. Браки у нас приветствуются. Стране нужно больше огненных магов. Просто не хотел такой судьбы своим детям и боялся оставить супругу вдовой, — сводит брови он, поднимаясь. — Ты владеешь страшной силой, Лара, которую надо всё время держать в узде. Любой всплеск эмоций может иметь очень серьёзные последствия. И чем сильнее и негативнее эти эмоции, тем больше урон. Однажды мой товарищ вернулся домой и застал убитыми жену и детей. За несколько минут была сожжена целая деревня вместе с жителями. Никто не выжил. Ни стар, ни млад.

— А товарищ? — в ужасе прикрываю ладонью рот. Что за дерьмо заселилось в Ларелию? Всю жизнь бояться свои же эмоции.

— Не смог вынести совершённое. Перерезал себе глотку, — отворачивается, затаптывает окурок и сплёвывает на дорогу. — Едем. До утра надо пересечь границу Дроуда.

Поднимаюсь за ним и запинаюсь на первом же шаге, видя ошалевшую Мисти. Бледная, потерянная, кажется, даже всхуднувшая. По крайней мере, сиськи уже не торчат двумя бидонами, а как будто грустно повисли, поддерживаемые животом.

— Я там поеду, — тычет трясущейся рукой в сторону скамейки кучера она, с трудом сползая со ступеньки экипажа. — Можно?

— Не влезешь, — скептически осматривает няньку Седорик, указывая, а вернее приказывая, ей кивком подбородка на прежнее место. — Девчонка больше не будет. Правда, Лара?

На небрежно брошенное «девчонка», я привычно реагирую раздражением, но тепло, опаляющее спину гасит моё возмущение. В конце концов, мужик ведь не знает, что мне давно за сорок.

Глава 9

Четыре дня, проведённые в дороге, показались мне самыми длинными и нудными днями в жизни. Вяленное мясо тошнотворным комом стояло в глотке, а вода, пахнущая тиной, вызывала стойкое отвращение. Нам бы остановиться у какой-нибудь харчевни, похлебать горячее, растянуть затёкшие кости на кроватях, но Седорик напрочь отказался где-нибудь светиться.

Мы спали, скорее от усталости, сидя на осточертелых скамейках, справляли нужду в кустах и жрали резиновые волокна какого-то дикого зверя. Я-то в силу данного мне молодого тела справлялась кое как, а вот Мисти совсем погрустнела от такого переезда. И как бы она не старалась делать вид, что всё нормально, держалась из последних сил.

Путешествие скрашивали лишь рассказы Седорика о магах, управляющих огнём, о принципах управления силой, о способах сдерживания эмоций под контролем. А ещё этот хмурый мужик оказался кладезем нескончаемых историй из своей и чужой военной службы.

— Мы даже не успели вступить в бой, — гудел он, улыбаясь в бороду. — Мелкий то ли от предвкушения, то ли от страха не справился и выдал сгусток себе под ноги. И всё бы ничего, да только лёд ещё не набрал всей морозной твёрдости. Трещины пошли по всему озеру, глыбы поднимались и переворачивались под нашим весом. Обе армии оказались в воде вместе с командирами. Мокрые, замёрзшие, опозоренные, а после ещё и простуженные. Сражение пришлось отложить на весну, а там правители договорились полюбовно.

Под вечер четвёртого дня мы сворачиваем на просёлку через лес и сквозь открытые ворота въезжаем на просторный двор с немногочисленными строениями.

— Я думала, что мы никогда не доедем, — тянусь и выгибаюсь, выбравшись из ненавистного экипажа и рассматривая место моего временного пребывания.

Высокая стена из брёвен по периметру, смотровые площадки по углам, монументальный сруб из двух этажей и с башней посередине, широкий и длинный барак с заполненной дровницей, белоснежные простыни, раздувающиеся парусами на верёвках, собаки, брешущие и оттягивающие цепи.

А вокруг хвойный лес, расползающийся до горизонта и навевающий первобытный страх. Скорее всего в нём живёт хищное зверьё и с прогулками следует быть осторожной.

— Добро пожаловать, — лупит себя по шее Седорик, прибивая ладонью комара.

Кровососущие сволочи здесь раза в три крупнее, чем попадались в моём мире, и впиваются они, мне кажется, острыми зубами, а не хоботками.

— Имара сейчас позаботится о тебе, деточка, — вываливается соломенным тюком Мисти, вцепившись рукой в поручень. Вид у неё такой, что заботиться придётся о ней, а не обо мне.

— Сейчас вам приготовят комнаты, принесут горячую еду и наполнят ванны, — обещает нам и одновременно приказывает прислуге Седорик, не спеша поднимаясь по ступеням. Доски уютно скрипят под его тяжестью.

Молчаливый мужчина провожает нас наверх, оставляет в выделенных комнатах, и, сняв пыльное и пропахшее по́том платье, я испытываю свой самый лучший в мире оргазм, погружаясь в большое корыто с тёплой водой. Все эти дни о помывке я мечтала больше всего.

А уже поедая мясной гуляш с овощами и макая в подливу домашний хлеб, я мычу от удовольствия. И моё попаданство сюда мне уже не кажется таким удручающем. Горячая еда, мягкая постель, свежий воздух, наполненный сосновыми маслами — чего ещё нужно для спокойного отпуска, так внезапно выпавшего из перевёрнутого самосвала.

Засыпаю сразу, сто́ит лишь коснуться головой мягкой подушки. Колыбельной за окном шуршат и подвывают различные зверушки, свистят и кричат ночные птицы, поют сверчки и жужжат жуки, периодически ударяясь о стекло. И из этой какофонии звуков, умиротворяюще убаюкивающих меня, я резко проваливаюсь в темноту и оказываюсь в… морге?

На постаменте стоит закрытый гроб, оббитый красным атласом, на крышке лежит траурный венок из каких-то тёмных листьях, переплетённых с белыми каллами, до пола свисает чёрная лента с золотой надписью, и как я ни стараюсь, прочесть имя у меня не получается, хоть и выбито оно крупными буквами.

Зал наполняется людьми в чёрном, на контрасте белые платки скользят по бледным лицам, вытирая слёзы, что-то монотонно тянет церемониймейстер, но я опять не слышу произносимые ей слова. Просто невнятный бубнёж из-под толщи воды. Народ выстраивается в очередь, по одному подходит к гробу, кладёт цветы, касается рукой крышки и выходит через дверной проём с светлый коридор.

Меня то же тянет встать в эту очередь, подойти, приподнять крышку и посмотреть, кого провожают в последний путь. И я уже подлетаю и встаю, но тут взгляд натыкается на Жорика, сидящего на единственном стуле и подвывающего под торжественно-грустную мелодию.

Приглядевшись к простившимся и выходящим узнаю и Орамчика, и Алмаза, и Нюрку из пекарни. Вот плечо Жорика сжимает Пал Борисыч, мой бессменный бухгалтер, и четыре гвоздики на кучу цветов кладёт Ленка из ларька с зеленью.

А услышав сквозь всхлипы и музыку Жоркино «Беляшик», я уже не хочу заглядывать под крышку. Более того, мне до дрожи хочется отсюда сбежать и вот совсем не догадываться с кем сегодня прощаются в этом зале.

И я бы сбежала, но меня как будто держит здесь неведомая сила. Держит и не даёт отвернуться или зажмурить глаза. Я так и смотрю, как остаётся один Жорик, тыкается головой в закрытую крышку, рыдает и целует красное полотно.

Меня утягивает обратно в темноту только после того, как гроб медленно скрывается в разинутой пасти крематория, из которой жаром дышит огонь.

Глава 10

Из сна меня выдёргивает леденящий душу холод, как в морозильнике морга. Он расползается по венам вместо крови, оплетает сердце и затягивает в мёртвый панцирь все внутренности и звенит в каждом вдохе.

— Лара, ты как? — склоняется ко мне Седорик, тревожно ощупывая руки. — Не стоило оставлять тебя без присмотра. Понадеялся на твою усталость с дороги.

— Что произошло? — выдыхаю облачко пара изо рта, не понимая, почему же так холодно. Вроде, на улице лето, внизу постоянно топится печь, а тут температура уходит в минус.

— Небольшой пожар, — удручённо ведёт взглядом по комнате «дядюшка», теребя пальцами всклокоченную бороду. Зарывается пятернёй в не менее лохматую шевелюру и обречённо вздыхает.

Осматриваюсь вслед за ним и в ужасе сжимаю кулаки, чувствуя, как ногтевые пластины оставляют глубокие бороздки на коже. Обугленные стены, чёрные ошмётки занавесок, руины осыпавшегося в труху шкафа, оплавленные остатки свечников. Одеяло, которым я с блаженством укрывалась, ложась спать, распалось на мне серым пеплом, простыня с матрасом остаточно дымят.

— Спасибо, Ториан, — отступает от моей кровати Седорик, и я наталкиваюсь на изучающий взгляд незнакомого мужчины.

Лёд в голубых глазах, о который можно обрезаться, морозный блонд в волосах, бледность в узких, сжатых от недовольства губах. Высок, статен, широкоплеч. Хорош чертяга своей холодной красотой. Такие без сожаления разбивают девичьи сердца и идут дальше, совсем не переживая о несчастных бедняжках.

И этот лучший экземпляр самцовости стоит в моей спальне, а я сижу тут на потухших углях, хлопаю глазами и стучу зубами, не в состояние согреться.

— Если бы ты так удачно не заехал в гости… — похлопывает по спине незнакомца Седорик.

— То горела бы твоя усадьба красным пламенем, — с божественной хрипотцой заканчивает за него Ториан и улыбается.

Мамочки, держите меня семеро. У него такая улыбка, что мне вдруг становится жарко. Везде. Кажется, моё сердце пропустило удар и замерло влюблённым куском мяса.

В моём мире такие мужчины не водятся. Жорик с ним и рядом не стоит. Господи, Жорик…

Меня окатывает воспоминанием случившегося сна, и к горлу подкатывает горький ком, раскорячиваясь шипами в распор по узкой стенке. Похоже, меня в моём мире больше нет. Остался лишь прах в керамической урне.

И так от осознания становится больно в груди, что присутствие неземного красавчика больше не трогает. Наверное, не замёрзни я внутри — заполыхало бы имение Седорика с новой силой.

— Чего бы сейчас не происходило в твоей головке, Лара, — возвращается ко мне Седорик, жёстко сжимая моё плечо. — Успокойся и выброси из неё всё, иначе одним сожжённым помещением мы не обойдёмся. Комнату тебе подготовят новую, одежду какую-нибудь подберут, и спускайся в столовую.

Мужчины, тихо переговариваясь, покидают спальню, а я, глянув в оплавленное окно, понимаю, что уже наступило утро, окрасив россыпью золота изумрудные макушки сосен и елей.

Утрамбовываю поглубже свои переживания, обещая подумать о сне вне дома. Там безопаснее для всех. Служанка по имени Гелия, рыжая, коренастая девчонка с яркими веснушками на переносице и округлых щеках, провожает меня в другую комнату и приносит коричневое платье и стоптанные ботинки. Заношенную хламиду я бы ни за что не одела, останься у меня хоть что-нибудь из Ларелькиного гардероба.

Но делать нечего. Облачаюсь в потёртый с чужого плеча наряд, подвязываю шнурком в талию, заплетаю тугую косу, смываю с лица мазки сажи. Кошмар. Ну и видок был у меня, когда мужики топтались в моей спальне. Хорошо, что ночная рубаха осталась цела. Хотя это странно.

Не знаю почему, но по лестнице стараюсь спускаться тихо, вытягивая шею и прислушиваясь к голосам.

— Ты где отхватил такую ягодку? — похабненько хрипит Ториан, а я притормаживаю на предпоследней ступени. От столовой меня отгораживает бревенчатая стена и здоровая голова лося с ветвистыми рогами на ней.

— Моя племянница, — уверено врёт Седорик и звучно серпает горячее питьё. — Старшая дочь Марушки. Приехала поступать в академию.

— Заливаешь ты, дружище, — понижает тон Льдышечка, но я всё равно его слышу. — Она совсем сырая, неуправляемая. С такой необузданной силой её бы забрали давно. Я видел эту силу, когда загонял назад и замораживал. У тебя и сотой части её нет, хотя ты считаешься достаточно сильным магом. Так откуда взялась девчонка?

— Повторяю, — упрямо настаивает Седорик. — Моя племянница Лара, дочь Мары. В детстве дар был небольшой. Не могла даже свечку зажечь, поэтому в обучение не нуждалась. Готовили к замужеству.

— Но? — нетерпеливо заполняет паузу Ториан. Лязгает посуда и нервно скребёт вилка или нож по тарелке.

— Но с девочкой случилась беда. Она перенесла потрясение, и сила неожиданно возросла, — скармливает придуманную легенду дружищу дядюшка. — Тут уж ни о каком браке не может идти речь. Помолвку расторгли, Лару отправили ко мне, и я теперь должен подготовить её для академии. Ещё нужно посмотреть, насколько стабильно это усиление. Бывали же случаи резкой вспышки и последующего утихания.

— Бунтующий резерв… — задумчиво произносит Льдышечка, и до меня доносится скрип мебели, как будто кто-то раскачивается на стуле. — Редкий и опасный феномен. Помню я такой из детства. Нам говорят, что сила утихает, а я своими глазами видел, как совсем юную магичку разорвало на мелкие куски очередной волной огня. Не боишься держать такую силу в доме?

Глава 11

Не успеваю дослушать и осмыслить уже услышанное, потому что лестница нещадно начинает скрипеть под добротным весом Мисти. Похоже, ночи ей оказалось недостаточно — она жалобно покрякивает от каждого шага.

— Ларочка, деточка, чего ж так гарью воняет? — интересуется, завидев меня на ступенях, и мужские голоса сразу замолкают.

А я остаюсь в неведение о том, что такое бунтующий резерв и у кого из мужиков более верные сведения. Поворачиваюсь к няньке и чуть ли не грожу кулаком. Пользы, ради которой я взяла с собой это ходячее вымя, до сих пор нет. Одни убытки.

— Подожгла ночью комнату, тётушка, — цежу сквозь зубы, злясь на надоедливость стареющей наседки. А насколько стареющей? — Тебе лет то сколько, Имара?

— Так сорок два нынче исполнилось, — кряхтит баба, спустившись до меня.

Её отдышка убивает, как и внешний вид моей ровесницы. Я весь день носилась на каблуках, следила за ногтями, причёской и штукатуркой, одевалась ярко и стильно, массировала морду от морщин. Даже со своими сорока пятью лишними килограммами я была женщиной, для кого-то девушкой, для Жорика Беляшиком, в простонародье бабой, но только не бабкой.

На воспоминание о Жорике и Беляшике не сдерживаюсь и всхлипываю. Как он там без меня? Как Пал Борисыч справляется с документацией? Кто теперь будет обнимать на рекламном билборде Нюркин плюшки? Кому вообще достанется мой рынок? А квартира, дача, счета? Родных у меня не осталось, а о завещание я не озаботилась, не считая свои сорок два преклонным возрастом.

Я снова принудительно затаптываю утопические мысли поглубже и покидаю надоевшие ступени. В спину тяжело дышит Мисти-Имара, подойдя так близко, что иногда обтирается об мои лопатки дойками.

Столовая представляет из себя просторное помещение, обвешенное залихватскими портретами, холодным оружием и трофеями. Этакий музей мужских амбиций и охотничьего азарта. Вдоль стен комоды, застеклённые шкафы с книгами, кресла, деревянные этажерки, а посередине отполированный стол на двенадцать персон. Именно столько стульев окружает добротное изделие плотника. Два из них заняты мужчинами, два гостеприимно выдвинуты для меня и Мисти.

— Приятного всем аппетита, — произношу и сажусь по левую руку от Седорика. Рядом приземляется Мисти, нервно теребя юбку. Уверена, совместная едальня с барином у неё впервые.

— Благословение Валиса этому дому, — тихо шепчет Мисти, и я понимаю, что ляпнула неизвестную здесь фразу. Прикрытые глаза Седорика и ехидная усмешка Льдышечки подтверждают мои выводы.

— Интересное пожелание к застолью, — высверливает во мне дыру ледяной взгляд.

— Маменька всегда говорит так в семейном кругу, — посылаю ему улыбку, а точнее оскаливаюсь. — Я решила, раз мы завтракаем по-семейному, то хорошо бы привнести немного тепла и добра в нашу трапезу.

— И где же вы жили с маменькой? — не отстаёт Ториан, скрепляя пальцы в замок и упираясь на конструкцию подбородком.

О, это совсем легко. Седорик вбивал в мою голову информацию все четыре дня, так что я даже в красках представила всю жизнь Лары за девятнадцать лет.

— В Палатеи, — придвигаю к себе тарелку с глазуньей и куском отварного мяса. — Горная местность, сырость, холод. Тепло лишь от костров, каминов и маминой заботы.

— От отца доброго слова не приходилось ждать? — разглядывает он меня как экзотическую зверушку.

— Папеньке некогда быть добрым, — отпиливаю кусок яичницы и цепляю его на вилку. — Суровые условия не предполагают эмоциональности в семье. Хорошо, если отвесит подзатыльник. Он приравнивался к задушевной беседе.

В памяти всплывает собственный отец. Тот по пьяни не брезговал поднимать руку на маму и на меня. Не знаю, может кто-нибудь и скорбел над его могилой. Мы же с матерью только выдохнули. Пусть скажет спасибо, что не пустились в пляс на похоронах.

— Вы его боялись? — продолжает топить меня Льдышечка, наверное, считав моё выражение с лица.

Но за сорок с лихом лет я хорошо научилась играть. То пожарные, то трудовая инспекция, то нелегальных мигрантов отлавливают, то сотрудник санэпидемстанции. Где слезу́ пустишь, где каблук подвернёшь, падая в объятия, где конверт из лифчика вытащишь, а кому-то и подмахнёшь.

— Меня воспитывали в уважение к родителям и старшим родственникам, — скромно опускаю ресницы, надеясь, что ледяной гость заткнётся и даст пожрать. Поджёг целой комнаты израсходовал много калорий. А Ларелькино тело и так тощее. Его надо хорошенько кормить.

Не дожидаясь очередного вопроса, запихиваю в рот яйцо и сразу отрезаю кусок от мяса, отправляя его следом. Тщательное пережёвывание пищи временно спасает меня от чрезмерного внимания. И Седорик приходит на помощь, продавливая тему охоты.

— Мой следопыт напал на след медведя недалеко, — басит дядюшка, отбросив столовые приборы и разделывая запечённую рульку руками. — И собаки волнуются. Видно, ходит бурый кругами. К сараю с птицей подбирается.

— Крупный? — наливает себе в стакан тёмную жидкость Ториан и в пару глотков выпивает её, оживившись на приятный разговор.

Типичный мужик. Глаза горят, губы подрагивают, руки жадно рвут мясо. Представляет, что уже забил и освежевал.

— Рис говорит, что огромный. Отпечаток лапы с мою голову, — кивает Седорик, тряся сжатым кулаком над столом. — Думаю, большими арбалетами справимся. Мне тут подарили Варговы болты на крупное зверьё. Не терпится испробовать в деле.

— А вы, Лара, ходили на охоту? — переводит на меня голубые омуты Льдышечка и тянет свою божественную улыбочку.

На плотах ходила, на лыжах в школе каталась, с парашюта, послушав, как Бабкина потеряла за раз пятнадцать кило, прыгнула, а с охотой не сложилось. Вот Лисичкин, экс любовник, согревающий меня до Жорки, был заядлым охотником. Был, пока не загремел за решётку за браконьерство в крупном размере.

— Не приходилось, — мотаю головой и складываю на пустой тарелке нож с вилкой. — Папенька не позволял.

— Тогда приглашаю вас на охоту, — безапелляционно заявляет Льдышечка и, выдержав короткую, но многозначительную паузу, добавляет: — если дядюшка не будет против.

Глава 12

— А если она лес с испуга подожжёт? — откашливается Седорик, выкатывая от неожиданного предложения глаза. — Дождей не было месяц, древесина пересушена. Деревья вспыхнут как свечи.

— Да ты не волнуйся так, — вытирает сальные руки о салфетку Ториан и поднимает наполненный стакан, чокаясь с воздухом. — Присмотрю я за девчонкой. Ни одна веточка не вспыхнет.

— Варговы копыта, — отталкивает тарелку Седорик и размазывает жир по полотенцу. — Баба на охоте…

И тут меня распирает обида на его слова и вечное соперничество с мужиками, одарёнными жалкими мешочками между ног вместо яиц. Приходилось всю жизнь доказывать, что моя сталь крепче и умеет не только звенеть. Даже свой рынок я зубами выдрала у Мавлида в знак прощения за ненавистный мне анальный секс. Тогда меня на протяжение года спасали только молодость и лечебные свечи от трещин.

— Я с удовольствием схожу на охоту, — вырывается раньше, чем мозг даёт команду заткнуться. — Никогда не видела живого медведя.

И не обязательно говорить о зоопарках и цирке в моём мире. Льдышечка и Седорик вряд ли оценят рассказ о косолапых на велосипедах и танцующих в юбках ради вкусняшек.

— Что ж, тогда надо подобрать тебе подходящую одежду, — сдаётся дядюшка, залпом выпивая дымящийся отвар. — Прикажу принести штаны с рубахой.

Благодарю кивком и бегу в выделенную мне комнату. Щёки пылают от сумасшествия, на которое я напросилась. Мало того, что это опасно само по себе, а в компании Ториана опасность увеличивается кратно. И сама мысль убийства хозяина лесов приводит в ужас.

— Неможно леди по лесам в штанах бегать, — бубнит рядом тётушка, заламывая пухлые руки. — Батюшка узнает и прикажет высечь няньку Мисти. Порядочная девушка должна сидеть в опочивальне, читать книги, вышивать и молиться Святому Валису.

И я уже готова сослаться на головную боль и отказаться на радость Мисти, как в дверь входит Гелия, неся сложенные вещи.

— Ваш размер нашли только у Ная, сына поварихи, — щебечет служанка, распаковывая меня из платья и натягивая чуть великоватую рубашку. Следом Гелия впихивает тощий зад Ларельки в штаны, подпоясывая их верёвкой. А я в очередной раз поражаюсь мелковатости моего нового тела, которому даже шмотьё подростка оказалось велико. — Хозяин с гостем ждут вас во дворе.

— Я тоже пойду, — воинственно выпячивает бидоны Мисти, становясь похожей на отважную гномиху. Поворачивается к Гельке и упирается кулаками в бока. — Принеси мне штаны с сапогами.

— Боюсь, мадам, вашего размера мы не найдём, — мельком отвлекается на неё Гелия и двигает в мою сторону высокие ботинки. — Да и тяжело вам будет в лесу. В этом году много деревьев повалило.

О чём предупредила служанка я понимаю сразу, стоит углубиться поглубже в чащу. Вместе с одуряющими запахами хвои, мха и грибов меня встречают все прелести непроходимого леса. Под ногами чавкает болотная грязь, ветки кустарников лупят по лицу, а через поваленные стволы приходится перепрыгивать каждые пару метров.

В общем, когда свора собак с Рисом и Седориком скрываются в зарослях, обходя овраг, я без сил складываюсь в пополам, дыша похлеще туберкулёзника.

— Мне вот интересно, — хрипит сбоку Ториан, пожёвывая травинку. — Когда первый раз твой дар дал о себе знать?

— В двенадцать лет, — без запинки отвечаю, выпрямляясь и стирая рукавом мокрый лоб. — Маменька испугалась, когда на пол скатилась одинокая искра. В семье, кроме дядюшки, больше никто не имел дар огня.

— И что же спровоцировало пробуждение? — давит красную шляпку мухомора Льдышечка, растирая её подошвой сапога.

— Ругалась с младшим братом. Он вспылил и толкнул меня, а я разозлилась.

— Слабенько разозлилась, раз ничего не подожгла, — усмехается мой временный надсмотрщик, огибая разлапистую ёлку и отламывая молодую шишку.

— До недавнего времени дар тоже был слабенький, — отмахиваюсь и двигаюсь на удаляющийся собачий лай. Остаться с этим морозным принцем в гуще леса в мои планы не входит. Видно, он не верит в придуманную Седориком легенду и пытается подловить меня на лжи. — Редкие искры затухали уже на подлёте к полу.

— Могу я узнать, чем ты обязана такому резкому усилению силы сейчас? — не отстаёт Ториал, и я оттягиваю торчащую ветку, прежде чем резко её отпустить. Ругань сзади оповещает, что прилетела она куда следует.

— Нет, — недовольно обрубаю его, ускоряя шаг. — Это останется внутри семьи. Вы бы лучше приготовили арбалет и заняли позицию поудобнее. Судя по лаю, собаки взяли след и гонят зверя на нас.

— Всенепременно, — кланяется шут, а соседняя ель покрывается инеем. — А тебе следует спрятать свой чудесный зад, чтобы мишка не решил им полакомиться.

— Хамло, — цежу сквозь зубы и устремляюсь к берёзовой рощице, что проглядывает в просвете. — Что б он отпялил тебя в твой аппетитный зад и примёрз в нём намертво.

Выйдя на освещённое солнцем пространство, упираюсь в малинник. Спелые ягоды, налившиеся медовой сладостью, тают на языке, усмиряя вспыхнувшую на Льдышечку злость. Я даже начинаю мурлыкать песенку под нос, набивая рот малиной.

Треск поломанных веток и шумное дыхание не отвлекает меня от плодотворного сбора ягод. Наверное, Ториану стало скучно в одиночестве и он пожаловал ко мне. Вот-вот начнёт снова сыпать каверзными вопросами, надеясь запутать неопытную девчонку.

Так я думаю ровно до того момента, как в спину прилетает звериный рык, а плечо прогибается под тяжёлой лапой. И мне плевать на беспокойство Седорика за сожжённый лес. Мой визг, скорее всего, слышен даже в поместье родителей Ларельки, а вспыхнувший круг берёзника виден из космоса. И ореол этого круга увеличивается прямо пропорционально моему страху.

Глава 13

Ториан

Вопль этой ненормальной режет по ушам, спугивает с веток притихших птиц и заглушает надрывистый лай гончих собак. А столб чёрного дыма, с хлопком уходящий в посеревшее небо, не оставляет сомнений, что случилось чего-то ужасное. Ну не могла же эта дурочка чихнуть и спалить в этот момент лес. Хотя… от этой несъедобной ягодки можно ожидать чего угодно.

Закинув за спину арбалет, несусь в её сторону, как невменяемый лось в гоне, перепрыгивая через поваленные деревья. Ветки со всей силы хлещут по лицу, рубаха рвётся, цепляясь за сучья, сапоги норовят остаться в болотной топи, но я преодолеваю все эти препятствия, чувствуя себя придурковатым принцем, спешащим спасти полоумную принцессу, попавшую по своей тупости в беду.

На второй план отправляется нетерпение разгадать тайну, сплетённую вокруг этой, Варговы копыта, монашки. Ложь Седорика я ощутил на интуитивном уровне. Старый вояка не трогает свою лохматую бороду, когда врёт. Делает руками что угодно, но не оскверняет в этот момент волосяной покров касаниями.

Да и сказка, втираемая ими, настолько глупа и неправдоподобна, что меня перекашивает от желания вывести их на чистую воду. Я же ещё в спальне влез в неё, прощупал, рассмотрел эту силу. И она оказалась новорождённой, а не дремлющей годами. И такого просто не могло произойти. Это больше походит на чёрную магию с подселением, и карается в нашем королевстве смертной казнью.

В Пустоше балуются таким. Ксарк не брезгует призывать потусторонние силы. И я больше поверю в то, что девчонка оттуда. Шпионка, заряженная и присланная в Теодорию.

Вылетев в просвет, затянутый дымом, считываю всё происходящее. Малинник трещит, пригнувшись к земле, молодые берёзы гудят, полыхая как свечи, вековые сосны взметнулись факелами и изливаются на мшистую поверхность водопадом огня, а ветер подхватывает танцующие искры и по верхушкам деревьев радостно разносит их вглубь леса.

А в паре шагов от визжащей девицы корчится в последних судорогах наш медведь, каким-то способом умудрившийся обойти меня и выйти к этой дурынде. Мог бы занять место у камина в виде шкуры с головой, а теперь так бесполезно сгорает вместе с деревьями.

И я почти опустошаю свой резерв, замораживая беснующий огонь на сотни метров. По вискам и спине течёт пот, ноги с трудом удерживают меня в вертикальном положение, голову вот-вот разорвёт от напряжения. Но я отпускаю петлю, только затушив последний всполох пламени.

— Что здесь происходит? — врывается Седорик, в растерянности разводя руками. С десяток собак несутся вперёд, огибая его как прокажённого, и тыкаются мордами в обугленный кусок мяса. — Лара? С тобой всё нормально?

Он подбегает к ней, ощупывает её тощие плечи и прижимает к себе отеческими объятиями. И у меня возникает предательская мысль: а не его ли это незаконная дочурка, которую он прятал девятнадцать лет. Можно даже с натяжкой натянуть их россказни о проснувшемся даре. Он сильный огневик. Может и обрюхатил не менее важную огневичку. И сдерживали они её дар с помощью магии, пока огонь не набрал силу и не вырвался из-под контроля. Нет, бред. Скорее всего околдован.

— Ты же обещал присмотреть за ней! — в гневе басит товарищ, тряся за её спиной кулаками. — А если бы Лара самосожглась от страха?!

— Пока пострадал лишь бурый, — тычу рукой в кучку замороженной и обгоревшей туши, по-своему радуясь, что зверушка отмучился. Гореть заживо то ещё удовольствие. Лучше быстрая смерть от болта или мгновенной заморозки. — Даже на жаркое не пойдёт. Увидела, Лара, живого медведя?

— Он схватил меня за плечо, — заикается девчонка, жалуясь Седорику. — Тихо подошёл сзади, рыкнул и вцепился. Я чуть не умерла от страха. Думала, что эта зубастая тварь сожрёт меня.

— Куда уж ему, — ухмыляюсь, усаживаясь на подмёрзший мох.

«Хамло. Что б он отпялил тебя в твой аппетитный зад и примёрз в нём намертво», — почему-то всплывают в памяти её тихие пожелания, которые она бубнила себе под нос думая, что я не слышу. Скромница, домашний цветочек. А с языка слетают фразочки похлеще, чем в кабаках у пьяных наёмников. За такие слова ей рот надо с мылом вымыть и по жопе розгами отходить, чтобы сидеть не могла неделю.

— Ничего, ничего, — гладит её по спине Седорик. — Все живы, пожар остановлен. Сегодня отдохнёшь, а завтра начнём обучение. К сезону покоса справимся. Будешь держать в себе своего зверя.

Отпускает её и идёт ко мне, протягивая руку.

— Спасибо, друг, и прости, что вспылил, — дёргает вверх, помогая подняться. — Ты тоже отдохни денёк и в путь. Отец заждался уже тебя.

Киваю, хлопаю его по плечу и осматриваю поле погрома. Солнце делает своё дело, стаивая лёд с обгорелых и уцелевших деревьев. Капель звенит в притихшем лесе, и потоки ветра уносят пепел к облакам. В отличие от нас, огненные маги всегда производили больше ущерба. А эта девица переплюнула любого огневика.

Отец, действительно, ждёт. Мы не виделись больше года. После того, как он похоронил мать, я один у него остался. Но, наверное, Валис прислал меня сюда не просто так. Эта девчонка одержима Варгом, и я должен выяснить кто она и спасти от этой заразы старого друга. А, возможно, и королевство.

— Знаешь, отец подождёт, — скрещиваю на груди руки и всем видом показываю, что не отступлюсь. — Без меня вы лишите Дроуд леса, а твоё имение стен. Я остаюсь. Подстрахую тебя в обучение.

Глава 14

Останется он! Надменный индюк! Пришёл, палочкой взмахнул, устроил зиму в Якутии! Всех насекомых и мелких грызунов заморозил! И не надо мне говорить, что перед этим я эту живность сожгла! Не моя вина, что Снежный Королевич просрал косолапого, непонятно о чём замечтавшись. Не я виновата, что медведь оказался гурманом и решил пожрать не малину, а меня, объевшуюся теми же ягодами.

Передёргиваю плечами, зябко растирая плечи. Холодом тянет изнутри. Трясёт не по-детски. То ли ловлю отходняк после пережитого ужаса, то ли мёрзну в заиндевелом воздухе, потрескивающем снежным морозцем. Прямо как дома в январе.

Стискиваю зубы и оглядываюсь. Ядрёна вошь! Дерьмо мамонта! И всё в том же духе…

На расстояние взгляда чернотой режет глаза выжженное поле с замороженными остовами деревьев. От малинника не осталось даже трухи. На земле, рядом с обугленными останками мишки, то там, то здесь разбросаны памятуемые мной ранее птички и грызуны, не успевшие спастись от прожорливого пламени. И вонища стоит жуткая. Палёной шерстью, горелым мясом, затушенным водой кострищем, вскипевшей болотной жижей.

Жалобно выдыхаю, выпуская изо рта морозное облачко. Второй пожар за день. Я в ударе, и, явно, преуспела в создание вокруг себя апокалиптического антуража. И чем дальше, тем всё большую опасность представляю для окружения.

Страшно представить, на сколько увеличилась бы площадь пожара, если бы не все эти фокусы и пасы Льдышечки. И я бы бросилась к нему с благодарственной речью, но он своей сволочностью отбивает у меня любое стремление на общение.

Его сарказм по поводу моего желания увидеть живых медведей и уточнение, что после меня медвежье мясо даже не сгодится на ужин, вызывает стойкую потребность надавать с ноги по щам, а не расшаркиваться в любезностях. Где он был, когда двухметровый хищник с клыками с мою ладонь и с когтями не меньше облизывался в предвкушение?

Седорик качает головой, треплет бороду и подталкивает меня с выжженного пятна. Минут через десять быстрой ходьбы мы достигаем кромку живого леса. И весь путь до дома меня гложет совесть за содеянное. Она впивается своими мелкими зубками, как пиранья рвёт на кусочки плоть и заставляет кровоточить душу. Это тело принадлежит Ларельке, а душа-то моя. И она болезненно переносит огнедышащего подселенца.

— Лара, деточка, — всплескивает руками Мисти и прижимает их к груди, утапливая в щедро данные природой округлости. — С тобой всё нормально?

— Всё хорошо, тётушка, — попадаю в её душные объятья, мечтая быстрее скрыться в своей комнате.

— Вот говорила, что неможно де́вице бегать на охоту, — ведёт она меня к лестнице и не спеша поднимается по ней. — Сейчас снимем это тряпьё, примем ванну и баиньки.

И раздеваясь, меня не отпускает вопрос: почему же одежда на мне остаётся целой, когда всё остальное вокруг сгорает моментально? Всё. Дерево, ткани, чужая плоть.

Как бы ужасно это не звучало, я понимаю, что по нелепой случайности стала машиной для убийств. В своём мире пожалела облезлую шавку. В этом… Лучше не считать трупы, что уже оставила и потом оставлю за собой.

Мисти укрывает меня одеялом и покидает спальню, а я, наконец, разрешаю себе разложить по полочкам происходящее. Спокойно, без лишних эмоций, стараясь не тревожить ту тварь, что пустила во мне корни и уничтожает любые препятствия по щелчку пальцев.

Странно, но перебирая показанное во сне, мне уже не так больно от увиденного. Ну да, умерла, кремировали, похоронили. Моя душа, мои воспоминания, мой опыт выживания — они со мной, здесь, и мне необходимо научиться существовать в этом мире. Чужом, непонятном, отсталом от цивилизации, опасном. Теперь в моём новом мире.

Вспомнив прошлое, переварив настоящее, смерившись с будущим, я засыпаю. Видно, растратив на поджёг энергию и измотав себя муками совести, просыпаюсь я лишь утром следующего дня. С радостью замечаю белые занавески в тонкую полоску, отполированные брёвна стен, забитых паклей, коричневую дерюжку на полу из крашенных досок, переживший эту ночь коренастый шкаф и колченогий табурет рядом. Всё в целости и сохранности. До чего же мало нужно для счастья.

Переодевшись в очередное платье, что досталось мне от прислуги, спускаюсь вниз, прислушиваясь к шуму дома. Со двора слышен гомон рабочих, лай собак, кудахтанье куриц, а из столовой доносится только напряжённый скрип столовых приборов о посуду и гнетущее молчание собравшихся за столом.

Мисти, Седорик и Ториан молча жуют, уставившись каждый в свою тарелку. Мой приход, как будто, остаётся незамеченным. Лишь Гелия, бесшумно проскользнув, ставит передо мной яичницу и стакан с горячим отваром, похожим на плохого качества цикорий.

— Благословение Валиса этому дому, — присаживаюсь на стул, лишний раз удивляясь неприспособленности здесь к уюту и удобству. Неужели нельзя бросить на жёсткие сиденья мягкие подушки из пера.

— Как себя чувствуешь? — отрывает от еды своё внимание Седорик, поднимая голову.

— Выспалась, дядюшка, — улыбаюсь ему и с озверевшим аппетитом набрасываюсь на яйца, параллельно цепляя на вилку порезанное мясо птицы.

— Ночь прошла спокойно? — интересуется Льдышечка, исподлобья глядя на меня.

— Ну, раз пожарников не пришлось вызывать, то без эксцессов, — киваю и, только ляпнув обыденное в моём мире, незаметно напрягаюсь.

— Пожарников? — удивлённо взмывают к линии роста волос брови Ториана. — Это что за зверь такой неизвестный?

Глава 15

— Судя по тому, что лес не сгорел полностью, — спешно шевелю шестерёнками, придумывая убедительный ответ, — пожарником можно считать вас, Ториан. Охота — охотник. Пожар — пожарник, — глупо хлопаю глазами, объясняя женскую логику.

— Потоп — потопник. Куры — курник. Навоз — навозник. Не за столом будет сказано, — продолжает последовательно Льдышечка, осматривая меня с какой-то жалость, что я сама себе кажусь недалёкой и болезной на голову. — Столько всего нового можно придумать, наделяя по делам.

Улыбаюсь, спрятавшись за кружку с питьём. Не говорить же ему, что есть такой жук навозник. Что пирог с курицей и грибами называется курником, а утонувших называют утопленниками.

— В детстве мы с братом часто придумывала необычные слова, — ставлю на стол стакан и непринуждённо отрезаю кусочек яичницы. — Суровыми зимами особо нечем себя занять, а словесные игры помогали скрасить досуг. Иногда, выходили очень смешные варианты.

— Отец не одобрял такие игры. Говорил, что лучше бы над книгами сидели, — помогает врать Мисти. — А мать всегда поощряла детские развлечения. Добрейшая женщина.

— Да, — грохает в бороду Седорик, разламывая тушку курицы пополам. — Маруша всегда была сердобольной. Всех сирых и убогих подбирала и вела во двор. Хромых собак, драных котов, нищих работяг. Замёрзнут же. Заболеют, умрут. Надо отмыть, накормить, полечить.

— Мне очень не хватает маменьки с папенькой, — тяну с грустью, тяжело вздыхая. — И Оби, — не забываю припомнить младшего братишку.

— А у племянника огонь проснулся? — отдирает от меня морозный взгляд Ториан и сверлит им жующего Седорика.

— Не, — невнятно буркает тот, мотнув головой. — Я, честно говоря, надеялся, что детей Мары обойдёт стороной этот дар. Но… Теперь переживаю, что и мальчишку не убережёт.

— Многие мечтают о магической силе, — как-то не весело заявляет Льдышечка.

— Они просто не представляют каково жить с ней, зависеть от неё, постоянно контролировать себя, бояться за близких, — невесело усмехается дядюшка. — Тебе ли не знать.

Все замолкают, задумчиво ковыряясь в тарелках, и в столовой наступает неуютная тишина, прерываемая звоном посуды. Чем больше я вижу и слышу, тем ненавистнее мне та тварь, что засела внутри. И проку от неё никакого, лишь проблемы одни, и взорваться я могу как окислившаяся батарейка, и убить кого-нибудь со злости.

Не надо было так гнать. Не стоило выворачивать руль, спасая бездомную собаку. Сейчас бы ехала на любимую работу, позавтракав с Жориком. И никаких надменных мужиков, никакого горшка вместо толчка, никакой необузданной силы и полное отсутствие страха не так подумать и не то ляпнуть. Единственный плюс худобы Ларельки — жрать можно от души, и голова не болит от того, что кость устала таскать лишнее мясо.

— А теперь займёмся усмирением твоего дара, Лара, — вытирает ладони о полотенце Седорик и со скрежетом двигает собой стул от стола. Он невозмутим, а меня от страха сразу начинает тошнить, хочется на горшок по нужде, на руках встают дыбом волоски.

Идём к курятнику, и я непонимающе кручу по сторонам головой. Если в обучение входит уборка обосранного сена, то я пас. Вот ещё за животинкой мне только не приходилось ухаживать.

Дядюшка подходит к кучке сена, сгоняет с него наседку, и из примятой травы высовывают головки восемь жёлтеньких комочков. И даже моё сорокадвухлетнее сердце пропускает чувствительный скачок, когда умиляешься беззащитному детёнышу. Не важно кто перед тобой — птенец, котёнок, жеребёнок, мышонок — его хочется обнять, нюхнуть, чмокнуть в мордочку.

— Сейчас огонь тебе неподвластен. Питается любыми сильными эмоциями, бунтует, набирает силу и вырывается наружу, указывая, что он твой хозяин, а не наоборот, — сдвигает ногой обеспокоенную курицу в сторону дядюшка и подхватывает пушистого кроху. — И пока ты не научишься контролировать всё, что копошится в твоей головке, его не приручить. Как с собаками. Они постоянно пытаются отстоять свой авторитет, и им всё время приходится указывать их место.

— Чем мне помогут цыплята? — беру по примеру Седорика малыша и утыкаюсь носом в пушок. Странно, он пахнет теплом, солнцем, нагретой солнцем пшеницей, а не помётом, вонь которого навязчиво лезет в ноздри.

— Они вызывают правильные эмоции, — расправляет ладонь дядюшка, приподнимая её на уровне глаз. Мелкий желтохвостик нервничает, лишившись круговой опоры и боязливо приседает на лапках. — Ровные, умиротворённые, неагрессивные, успокаивающие. Именно те, что должны нежно вибрировать в тебе постоянно.

— Предлагаете носить с собой выводок детёнышей? — отлепляюсь от комочка и скептически выгибаю бровь.

— Носить в себе тебе нужно только это ощущение, что чувствуешь сейчас, — возвращает к братишкам и сестрёнкам малыша Седорик и отряхивает руки. — Оно должно угнездиться внутри и к нему надо тянуться каждый раз, как что-то начинает вызывать более бурные эмоции. Не обязательно привязываться к цыплятам. Можно вытягивать из памяти любые моменты, когда ты испытывала чего-нибудь похожее.

Всё то время, что мы тискаем малышей, заставляя их мамашку нервничать, Ториан подпирает плечом дверь, прожигая меня льдом. Елозит своим морозным взглядом от кончиков туфель до волос на макушке, отчего я стрессую и смущаюсь. Я! Баба с охрененным опытом в играх с мужиками, привыкшая держать весь рынок в кулаке, сейчас стояла и боялась выдать смущение стыдливым румянцем.

— И как его угнездить? — отпускаю комочек и вытираю об юбку вспотевшие ладони, перемещаясь и поворачиваясь к Льдышечке спиной.

Осторожно выдыхаю, расслабляя скованные плечи. Помимо ровного, умиротворённого, неагрессивного и успокаивающего меня распирает от странного напряжения, чем-то похожего на пошлое возбуждение.

— Каждый день начинать с общения с этими маленькими созданиями. В псарне ощенилась Мальта. Скажу Наю, чтобы он проводил тебя к ним.

Седорик выходит из курятника, и я следую за ним. В принципе, неплохое начало обучения. Меня всегда умиляли малыши.

Глава 16

Слепые щенки тычутся мокрыми носами в ладонь, их мамка поскуливает, волнуясь, а я пытаюсь сродниться с этим ощущением счастья, как советовал Седорик. И, наверное, у меня бы получилось, если б сбоку на сбитом ящике не сидел Ториан.

Льдышечка с безразличием смотрит на копошащихся кутят, беся меня своей приставучестью. Как репейник в хвосте у кота, чесслово. Как будто человеку делать нечего. Хотя о чём я. Он и не человек. Так, ходячий морозильник.

— Седорик тратит напрасно время, — с ленцой бросает он, почёсывая затылок. — Все эти щеночки и птенчики не помогут. Может, при том слабеньком даре, что был у тебя, тисканье и подошло бы, но не сейчас.

— И что вы предлагаете, Ториан? — вытаскиваю руку из загона и с лёгким пренебрежением смотрю на него.

Строить из себя скромницу и опускать очи долу нет никаких моральных сил. Господин Снежный Королевич настолько осточертел со своим вниманием, что хочется возмутиться и спалить его нахрен. Мохамад Махмудович Аль-Али и то не так меня раздражал, как это юное дарование.

— Можно на ты, — облагодетельствует он меня, позволяя стать чуточку ближе и замёрзнуть. — Тебя надо дрессировать на насильственное подавление агрессии, а не на какие-то пустые воспоминания.

— Я собака чтобы меня дрессировать? — прищуриваюсь, начиная злиться. Сразу тянусь пальцами к тёплым малышам, потом вспоминаю: «Я обучался на щенках. Моё обучение не перенёс ни один», и резко выдёргиваю конечность. — Чёрт бы тебя побрал, Дед Мороз! Твоим ртом хорошо говно жрать, а не оказывать словесную поддержку!

— Мой рот умеет делать много всего другого, ягодка, — подмигивает он мне, поднимаясь и подходя вплотную. Подхватывает под локоть и тянет вверх, на мгновение прижимая к себе. — Предлагаю не растрачивать энергию и перейти к приятному, — выдерживает паузу, жаденько шевелит бровями. — К обучению.

И если смысл, вложенный в слова, далёк от непотребств, то мне слышится конкретный намёк на потрахаться. Да что там намёк. Голос с вибрирующей хрипотцой обещает отыметь меня во все дыры.

— Что ж, покажи мастер-класс, — вздёргиваю надменно подбородок, обхожу его по дуге и гордо шествую к выходу, жалея, что тапки без каблуков и бёдра не выписывают красивую дугу. Дура!

— Варговы копыта, — зло выругивается Льдышечка, следуя за мной. Обгоняет уже на улице и плывёт в сторону неприметной калитки на заднем дворе. Именно плывёт, как стройный корвет по волнам. Позёр!

Мы выходим к кромке леса, врезаясь в какофонию звуков, переливающихся Лунной симфонией в разлапистой пушистости сосен и елей. Птицы надрываются воплем, крича в полною глотку о свободе, о готовности размножаться, о бездонности синего неба.

— Хочешь и здесь оставить мёртвое поле? — останавливаюсь, захлебнувшись ещё свежими воспоминаниями.

— Тебе не о чем беспокоиться. Я удержу.

Не понимаю, чего или кого он собирается удержать, но послушно углубляюсь за ним в заросли какого-то колючего кустарника, что нещадно цепляется за волосы и платье. И чем дальше мы идём, тем гуще могучие ветви сплетаются над головами, пропуская всё меньше света. Редкие солнечные лучи режут пространство как сырную головку сквозь небольшие прогалины в кронах, золотя летающие пылинки и ажурное плетение паутины.

— Далеко нам ещё? — запыхавшись задираю юбку, переползая через очередной ствол поваленного дерева.

— Столько же, — отвечает Льдышечка, абсолютно ровно дыша.

И я продолжаю тащиться за широкой спиной, за упругой задницей, за крепкими бёдрами. В общем, за мускулистым куском мяса, как мечтательно изрекала Ленка, сбрызгивая пучки зелени из пульверизатора и неотрывно следя за Орамчиком, разгружающим свиные полутуши.

А ещё думаю, что прав был Аль-Али. Жрать надо было меньше. Потому что в своём родном весе я не прошла бы и двести метров. Сдохла бы уже на третьей сосне, лежащий с вывороченными из земли корневищами. Распласталась бы на ней как Жаб Жабыч и пускала бы пузыри.

Наверное, мы удалились от дома на приличное расстояние. На протяжение получаса не доносятся звуки охотничьего имения. Лошади не ржут, молот кузнеца не лупит по мозгам, собаки не лают и сварливые бабы не выясняют отношения. Даже птицы заткнулись и не делятся своей радостью.

— Почти пришли, — кивает на маячащий впереди просвет.

Но я уже настолько вымотана пробежкой по лесу, этими ветками, что выдрали ни один пучок волос и превратили и так старое платье в костюм пьяньчужки-потаскушки, что радости от приближения конечного пункта не испытываю. Ни второго дыхания, ни прилива сил, ни желания шевелить ногами.

— Здесь самое безопасное место, — сдвигает высокую траву, похожую на осоку, и обнажает сверкающую безмятежность потрясающего озера.

И пока я пытаюсь восхититься прикрасами водной глади, заканчивающейся далеко на горизонте изумрудным частоколом деревьев и стальной серостью скал, Льдышечка хватает меня за шкирку, встряхивает, как спелую яблоню и отшвыривает в сторону, сопровождая мой полёт брезгливым взглядом.

Болезненно пропахав задницей по камням и свалившись в ледяную воду, не до конца понимаю такой манёвр в мою сторону. От обиды и злости наворачиваются слёзы, и знакомая дрожь прошивает тело насквозь. Правда, она какая-то слабая, неполноценная, уставшая, как в засранном насосе, циркулирующем не в полную силу. Дотолкал жидкую струю до водопровода и сдох.

Жалкие язычки пламени трусливо бегут по рукавам, соскальзывают на мокрую юбку и… ничего. Просто затухают с мягким шипением.

— Выдохлась? — склоняется надо мной Ториан, кривя свою сволочную рожу. Обхватывает мою тощую шею рукой, сдавливает, впечатывает головой в твёрдую поверхность прибрежной зоны и шипит гневно. — А теперь поговорим, ягодка. Кто ты и откуда здесь появилась?

Глава 17

— Выдохлась? — склоняется надо мной Ториан, кривя свою сволочную рожу. Обхватывает мою тощую шею рукой, сдавливает, впечатывает головой в твёрдую поверхность прибрежной зоны и шипит гневно. — А теперь поговорим, ягодка. Кто ты и откуда здесь появилась?

— Лара, — сиплю, впиваясь ногтями в безжалостное запястье и продираю кожу из последних сил, надеясь нанести как можно больший урон. — Племянница Седорика. Дочь Брута и Маруши.

Твёрдо стою на придуманной лжи, где-то подсознательно понимая, что правда аукнется мне сильнее хуже. Не оценит мужик забежавшую на огонёк из другого мира.

Задыхаясь, почему-то вспоминаю Мавлида, который не чурался таких удушающих захватов, насилуя меня в задницу. Год, прожитый в объятиях мудака-садиста, сделал меня крепче и бесстрашнее, за что я сказала бы ему спасибо, но желание отрезать козлу яйца не даёт растекаться в благодарности.

— Седорика тебе удалось обвести вокруг пальца привлекательной мордашкой, — рычит чёртов Ториан, обжигая своим дыханием. — Со мной провернуть такое не получится. Я же чую проделки чёрной магии.

Он сдавливает шею сильнее и, прищурившись, всматривается в лицо, надеясь, скорее всего, увидеть страх в моих глазах. Льдышечка не знает, что моё детство и юность прошли за железным занавесом Советского Союза. Там мы играли в войнушку, в лесную братию и в казаки-разбойники, сбивая колени об асфальт, сдирая руки и ноги о сучья, бесстрашно ломая конечности на стройках.

Залезть в подвал и полежать на трубах, обмотанных стекловатой, а потом под душем расчёсывать в кровь спину с жопой — для детей советов было обычным делом. Как и смотреть салют стоя на краю крыши девятиэтажки, доступ к которой перекрывался простой щеколдой или петлёй на верёвке.

А какой пионер не представлял себя партизаном, плюющим в рожу ненавистному фашисту при пытках? И какой октябрёнок не подрывал вражеские эшелоны, жертвуя ради победы жизнью? Уже то, что галстуки нам повязывали рядом с мумифицированным телом вождя революции, после отстоянной очереди в мавзолей, говорило о смелости и патриотизме будущего могучей страны.

Так что я, как шпион, засланный на враждебную чужбину, стиснув зубы, теряю связь с миром, но уверенно молчу, не проронив больше ни слова. Да, страшно. И больше всего боюсь, что на удушение допрос не закончится. Но упёртости мне не занимать. На этой мысли утекаю в темноту с надеждой, что всё-таки я нахожусь в больнице, пребывая в коме.

В кромешной темноте проявляется светящееся пятно, стремительно увеличивающееся в размерах и переходящее в тоннель. Оказавшись в густом тумане, начинаю думать, что это переход в загробный мир. Сейчас появится дребезжащий лифт и увезёт меня либо вверх, либо вниз.

Рваные ошмётки дымчатой субстанции плывут над землёй и сгущаются, поднимаясь выше. Странная фигура в серой хламиде и в капюшоне материализуется из неё, плавно увеличиваясь до человеческого размера. То ли яркий свет, то ли потусторонние тени мешают рассмотреть лицо Нечто. Ощущение, что оно подёрнулось дымкой или сползло подтаявшим воском.

— Я умерла? — слышу себя, и рикошет эха, отскакивающего от невидимых стен и потолка.

— В своём мире да, — отвечает то ли мужской, то ли женский голос, парящий в пространстве.

— А Ларелия? — задаю следующий вопрос. Если я там с концами, то куда-то же должна была деться доходяжка?

— Ларелия? Везде. Её душа была слишком слабой, — получаю ответ, и мне кажется, что восковое месиво брезгливо морщится.

— Её убил огонь? — пытаюсь собрать с нёба и сглотнуть слюну, но сухость во рту не оставляет надежд.

— Он не её, — гневно повышает тон Нечто, взмахивая руками, обвитыми туманом и похожими на потрёпанные крылья. — Он твой. А Ларелию убили страх и стыд. Не перенесла девчонка позора.

— Но у меня не было огня, — возмущённо трясу головой, отступая на шаг назад. Бред. Ведь за сорок два года не ссыпалось ни одной искры, не пробежало ни одного язычка.

— Там нет, а здесь ты сильнейшая из магов огня, — словно от ветра колышется хламидия, облепляя тонкие ноги. — И в данный момент тратишь напрасно подаренное время. У тебя особая роль. Твоё место в Пустоши.

— И какая у меня роль?! — кричу, заметив, что создание растворяется в тумане.

— Быть в нужном месте в нужное время, — доносится шёпот, и подсвеченное пространство схлопывается со звуком проткнутого булавкой шарика, а я остаюсь в кромешной и в беззвучной темноте.

Мне холодно, сыро, душно и почему-то печёт щёки. Мокрые юбки тяжелеют и тянут вниз, в горло устремляется вода, песок и ил. Из тьмы выдёргивает пощёчина и озлобленный рык моего палача.

— Приходи в себя, ведьма, — отвешивает он мне затрещину и топит головой в озере. — Давай. Ты не могла сдохнуть. Не так уж и сильно я тебя придушил.

— Господи, да убери от меня свои лапы, пока не убил, — булькая, цепляюсь в его запястья руками и стараюсь оттолкнуть.

Или от радости, или от неожиданности, но Ториан меня отпускает. А я от слабости валюсь мешком и ухожу под воду, захлёбываясь озёрной мутью, что Льдышечка поднял со дна.

— Урод конченный, — отплёвываюсь, выползя на берег. — Чтоб тебя Халк жёстко отпялил.

И мне абсолютно плевать на последствия после моих слов и на реакцию стоящего рядом ублюдка. Я чувствую тошноту, желание разреветься, покалывание кожи на руках. Всем своим нутром ощущаю шевеление огня, стремящегося защитить своё вместилище. И его сила настолько сильна, зла и непримирима, что мне самой становится страшно.

Глава 18

Ториан

— Чёрт бы тебя побрал, Дед Мороз! — нервно одёргивает она руку от щенков и зло испепеляет меня взглядом. —Твоим ртом хорошо говно жрать, а не оказывать словесную поддержку!

Настолько красива, просто нереальна в гневе и настолько же грязна в высказываниях. Но меня не околдуешь. Крыл я баб и покрасивее. И хоть я не понимаю кто такие Чёрт и Дед Мороз, но уверенность в том, что передо мной не простая девчонка, а продуманная и хитрая тварь крепнет сильнее.

— Мой рот умеет делать много всего другого, ягодка, — отвечаю на её вызов, отлично считав последнюю фразу.

Подхожу к ней, тяну вверх и, не сдержав непонятного порыва, прижимаю к себе. Теплом омывает мой внутренний холод, подтверждая байки о смешанных связях. Лёд с огнём никогда не создавали пары, боясь перерождения магии. К Варгу всё.

— Предлагаю не растрачивать энергию и перейти к приятному. К обучению, — осаживаю свою похоть к ведьме и её ставя на место. Меня не околдовать. Я кремень.

Да и важнее сейчас избавить Седорика от девки. Ведь всё в моих умозаключениях складывается как один плюс один. И огонь, пульсирующий неукротимой мощью, и непонятные выражения, режущие слух своей чужеродностью. А с виду такая скромная и невинная дева. Но у девушек Теодории не затянуты глаза взрослой мудростью. И не слетает с языка несусветная тарабарщина.

Да что женщины… Даже я, просидев ни одни штаны в кабаках, протерев ни одни ботинки в гарнизонах, ни разу не слышал про Чёрта и Деда Мороза. И это её Приятного аппетита или Пожарники. Явно какие-то колдовские словечки из Пустоши.

Мне везёт, что Седорик озаботился своими делами, и я притворяю продуманный план в жизнь. Заманиваю колдунью на дальнее озеро и веду её туда через лес кругами. Продираюсь через чащу, удерживая достаточно быстрый темп, стремясь к единственной цели — измотать противника и подавить на время силу.

Достаточно будет нескольких секунд, чтобы дезориентировать, блокировать и напугать. А дальше трусливая женская натура сдастся и во всём признается. Расскажет с какой целью её подослали на наши земли и выдаст своих сообщников.

Так я думаю ровно до того момента, как лживая дрянь упрямо повторяет выдуманную легенду и отключается, оставив меня ни с чем. Не пугается, не истерит, не делает попытки вывернуться из удушья, ничего не обещает. Просто спокойно смотрит в небесную синеву, смирившись с неминуемым.

Поначалу я даже думаю, что ошибся, что девчонка ни в чём не виновата. Но в памяти сразу всплывает приграничное селение и внезапное нападение колдуна, пришедшего из Пустоши пятнадцать лет назад. Тот прикидывался больным старцем, совершающим святой ход во имя Валиса.

Наверное, он спокойно бы прошёл мимо поселения дальше, но подвыпившие пацаны решили поглумиться над чужаком и пристали к старику возле таверны.

Всё произошло слишком быстро. Взмах руки, и харчевня, дома, скот, люди, опали пеплом. В секунду от пары сотен дворов осталось выжженное поле. Женщины, дети, старики в мгновение лишились жизни.

Меня спас выставленный от страха щит, а последующая за этим ответная атака захлебнулась в огне невиданной мной ранее мощи. От отдачи я свалился наземь, и, теряя сознание, заметил огромную чёрную птицу, взлетевшую в небо.

Нашёл меня разведывательный отряд, возвращавшихся в гарнизон после осмотра границы. Весь в ожогах, в пыли и в золе, с опустошённым резервом — физически восстанавливаться мне пришлось недели три, а душевно… Ещё день назад мне казалось, что я излечился и отпустил, но новорождённое пламя этой лгуньи всколыхнуло прошлое с новой силой.

А глядя на бездыханное и обмякшее тело в моих руках, такое беспомощное сейчас и уязвимое, всматриваясь в спокойное и красивое лицо, подкрадывается подспудное желание защитить, но выжженная деревня упрямо встаёт перед глазами.

— Приходи в себя, ведьма, — отвешиваю ей очередную пощёчину и освежаю в ледяном озере. — Давай. Ты не могла сдохнуть. Не так уж и сильно я тебя придушил.

Лживая сучка выгибается, захлёбывается водой, пытается высвободиться из захвата и растерянно смотрит на меня.

— Господи, да убери от меня свои лапы, пока не убил, — дёргается, цепляется за запястья и с силой отталкивает.

Отпускаю, но она заваливается на бок и снова уходит под воду, судорожно взмахивая рукой. Её платье, насквозь мокрое, путается в ногах, усложняя попытку выбраться. Всё же справившись, Лара выползает на берег и выплёвывает мне в лицо:

— Урод конченный. Чтоб тебя Халк жёстко отпялил.

А дальше я не успеваю ни ответить, ни спросить, что за Халк. Да и не важны становятся препирательства с ней. Ведьма вспыхивает живым факелом и выстраивает вокруг себя гудящую стену.

Секунда, и в мою сторону летит залп огня, перепрыгивая через сооружённый ледяной заслон и играючи жаля укусами пламени. Ощущаю, как дымится проплешинами одежда, как под сгоревшими волосами лопается кожа, как трещит и растрескивается выставленная защита.

Её сила выходит из-под контроля, а моя послушно растекается под ней. И сквозь стену бушующего пламени я вижу закипающую гладь озера, плавящуюся кромку песка, раскалывающиеся от высокой температуры камни. И большую чёрную птицу, камнем падающую с неба, и оставшуюся на месте Лары пустоту.