Дагаз. Проклятие Крона

Глава 1: Запах Гнили и Серебра

В хижине воняло смертью. Не свежей, а старой — вымоченной в уксусе болотной горечи, заспиртованной и припудренной солью и пылью мастерской. Воздух стоял густой, тягучий, словно суп из могильных червей. Дагаз сидел на табурете перед низким столом, заляпанным тёмными пятнами — то ли кровью, то ли ржавчиной, то ли чем похуже. Тусклый свет сального огарка, вставленного в глиняную плошку, выхватывал из полумрака его руки. Шрамы переплетались на них, словно корни болотного кипариса, покрытые сетью старых ожогов и свежих царапин. Пальцы двигались с ювелирной точностью. Костяным шилом он скоблил клык болотной гадюки, сдирая последние лоскуты высохшей плоти. Каждое движение, каждый нажим отзывался глухой, ноющей болью где-то в глубине костей предплечий — вечный «подарок» Чернолесского Крона. Там, под кожей, вдоль лучевых костей, сидели вмурованные фрагменты… чего-то. Не его. Покрытые гномьими рунами стойкости, жутковато гудящие перед бурей. Сейчас они ныли ровно, тупо, словно плохо затянутая струна.

Снаружи, за стенами из кривых, пропитанных тиной и смолой брёвен, Великие Топи дышали. Хлюпали. Вздыхали пузырями гнилого газа. Шелестели камышом, будто шептались о чём-то своём, чуждом. Дагаз слышал этот шёпот. Его уши слышали всё. В них стоял высокий, тонкий звон — ещё один «сувенир» алхимиков Крона, накачавших его в детстве экстрактами ночных хищников. Управляя им, он мог вычленять звуки по отдельности. Ноздри, истерзанные годами инъекций звериных желёз и вдыхания ядовитых паров, вздрагивали, вылавливая из густого болотного коктейля — сладковатой гнили ила, едкой медянки испарений, резкой мяты — что-то новое. Кислое. Тревожное. Как прокисшее молоко, смешанное со ржавчиной. Незнакомое. Чужое.

Он отложил очищенный клык в деревянную чашу с другими — дешёвый товар для торговцев или на рукояти ножей. Десять таких — и можно было выменять новую тетиву. Двадцать — на мешок муки, если торговец будет пьян и сговорчив.

Потянулся за глиняной кружкой на краю стола. «Болотный чай». Густой. Чёрный. Горький до спазмов в желудке. Заваренный на корнях и травах, которые лишь он знал, где искать. Он уже чувствовал на языке его вяжущую горечь, предвкушая, как она сожжёт горло и тяжёлым теплом разольётся в животе. Единственное спасение от мигрени, раскалывающей череп от обострённого чутья, и от мелкой, назойливой трясучки в руках — отголоска «Дара Белиза», вчерашнего эликсира, продлевающего выносливость ценой износа тела. Дагаз уже поднёс кружку к потрескавшимся губам, ощущая предвкушение хоть какого-то облегчения, как в дверь — низкую, сколоченную из грубых досок, покосившуюся на скрипучих петлях — постучали. Негромко. Но настойчиво. Три удара. Методично.

Дагаз замер. Кружка так и не коснулась губ. Он никого не ждал. Шкуродёры из деревушки стучали иначе — робко, с долгими паузами, словно боясь потревожить зверя в логове. Этот стук был чужим, уверенным. От него пахло страхом, потом крепкого мужика и… хлебом. Чисть. Ещё одна деревня.

Хриплый вздох вырвался из его груди. Заказ. Или беда. В этих проклятых топях разницы не было. Одно всегда вело к другому.

Входи! — прокричал он, ставя кружку неотпитой. Боль в висках ударила с новой силой.

Дверь с пронзительным скрипом отворилась, впуская полосу серого, болотного света. В проёме стоял староста Чисти, Игнат. Полный мужик в добротной, хоть и выцветшей рубахе и кожухе. Лицо, обычно самоуверенное, было бледным, с желтоватым оттенком болотной лихорадки, покрытым испариной. Глаза бегали, избегая смотреть прямо на Дагаза, скользя по закопчённым стенам, стойкам с натянутыми шкурами мелких тварей, банкам с мутными жидкостями, где плавали пугающие органы. Он поморщился от запаха, невольно зажав нос рукавом.

— Дагаз, — начал староста, голос дрожал, срывался. — Беда… у Ржавой Старицы. Не по-людски.

Дагаз молчал. Ждал. Его мутный, повреждённый когда-то взглядом василиска глаз казался совсем мёртвым. Здоровый — устало фиксировал старосту. Хотя его лицо было молодым, в нём не осталось ничего от юности.

— Тварь… — Игнат сглотнул, сжал кулаки, костяшки побелели. — Неведомая. Корову… Марфушину корову… изодрала. Совсем. В клочья. И всё в слизе. Воняет за версту. — Староста сморщился, зажмурив глаза.

Кислый запах. Тот самый. Дагаз почувствовал, как под кожей вдоль рёбер глухо загудели вмурованные в кости пластины тверди. Готовься. Предупреждение. Он машинально провёл ладонью по лицу, ощущая грубость шрамов, рубцовую ткань под щетиной.

— Следы? — спросил он коротко. Голос был ровным, лишённым эмоций. Голос донесения в Кроне. Голос инструмента.

— Большие, босые, — выпалил староста, шагнув вперёд, забыв про отвращение. Лицо исказил страх. — Тропа — как будто пьяный мельник пошёл! К камышам ведёт… к самым Топям! — Он схватился за косяк, будто ища опоры. — Дагаз, спаси! Село в панике! Бабы ревут! Мужики с косами не пойдут, у них семьи, это ж не волк! Пятьдесят серебряников! Даю пятьдесят, только убей гадину! Убери её!

Пятьдесят. Скупо. Как всегда. Дагаз медленно поднялся. Его тень, искажённая пламенем огарка, гигантская и уродливая, заколебалась на стене, накрыв банку с парой мутных глаз Гнильца, добытого на прошлой неделе. Он подошёл к старосте. Тот невольно отшатнулся, наткнувшись на косяк. Запах Дагаза — смесь дыма, бальзамирующих солей, болотной гнили и чего-то глубоко звериного, чуждого — ударил в нос сильнее прежнего.

— Семьдесят, — произнёс Дагаз тихо, глядя куда-то в район жилетки старосты. Глаза — щели во льду. — И корову. Целую. Завтра утром.

— Семьдесят?! — возопил Игнат, отпрянув. — Да ты…! Корову?! Но её же… её же съесть можно! Мужики ропщут, и так скотины мало!

— На приманку. И я тоже должен есть, — перебил Дагаз. Голос не повысился, но в нём появилась сталь. Сталь Мастеров Крона. Холодная и неоспоримая. — Или пусть погань подползает к Чисте. Посмотрим, сколько она «стоит».

Староста побледнел ещё больше, лицо стало землистым. Он посмотрел на руки Дагаза — мощные, жилистые, покрытые шрамами и старыми химическими ожогами. На тяжёлый нож-скрамасакс у пояса. На усталые, нечеловечески острые глаза. Страх перевесил скупость. Пальцы полезли в кожаную суму на поясе.

Глава 2: Кровь, Кости и Кислота

Он совершил привычный, отягощающий душу не меньше тела, ритуал: накинул потрепанный кожаный фартук, скрывающий кольчугу, нашпигованную грубыми серебряными заплатками. Перекинул через плечо арбалет, пристегнул к поясу «Мясник». Взял мешок с болтами, сеть, кисет с солью и тяжелую дубину. Последним взглядом окинул свою крепость — убогую, кривую, пропахшую болью и ремеслом. Взгляд скользнул по истлевшему клоку на стене.

Он толкнул скрипучую дверь и вышел в объятия Великих Топей.

Серая мгла, хлюпающая под ногами грязь, крики невидимых птиц, похожие на стоны. Кислый запах стал явственнее, вонзаясь в ноздри, как игла. Гул в костях безошибочно указывал: опасность близко.

Дагаз глубже натянул капюшон грубой робы, пытаясь отгородиться от сырости и незримых, ползучих взглядов, которые он постоянно чувствовал в спине. Сделал шаг с шаткого мостка на зыбкую, предательскую тропу, ведущую к Ржавой Старице. К охоте. К работе. К очередному шагу в сторону могилы — или превращения во что-то еще более чужое.

Гнилая, ледяная вода тут же принялась хлюпать в сапогах, пробираясь сквозь прорехи грубых кожаных поножей. Каждый шаг по краю трясины был изматывающей борьбой с илистой пучиной, тянущей вниз с тихим, равнодушным упрямством.

Дагаз, напрягая спину, тянул за толстую веревку заднюю половину туши коровы — невероятно тяжелую, кровавую плату. Аромат свежего мяса и крови бил в нос, обостренное зельями, как обухом, заставляя каждый нерв оглушительно грохотать в его черепе. Он чувствовал бы его и за версту. А поверх — вился тот самый, чуждый, кислый шлейф, ведущий вглубь спутанных камышовых джунглей. Знание, вбитое болью и страхом в Чернолесском Кроне, тут же нарисовало в сознании образ: Болотник. Не дух, не призрак, а плотоядная плоть и кровь топи. Трупоед, заманивающий добычу стоном утопающего. И слабые места: узловатые суставы-связки, основание черепа, трепещущие мембраны за ушами — органы, чувствующие страх жертвы.

Рука сама потянулась к тяжелому скрамасаксу на поясе. Но сначала — усыпить или ослабить. Снять арбалет с плеча было привычным движением, даже когда механизм скрипел ржаво. Болт с наконечником, пропитанным густой, липкой массой из опиумного мака и корня болотного бешенца, лег в желобок. Тварь была близко. Он не просто слышал хлюпающие шаги в камышах — он чувствовал их под ногами, и кости в его предплечьях и ключицах отзывались глухим, нарастающим гулом, как натягиваемый лук. Чернолесский дар. Кусочки нечеловеческой тверди, вживленные в его кости алхимиками Крона, чуяли угрозу раньше глаз и носа. И тогда знакомая, неминуемая слабая боль толкнула в виски. Мигрень. Цена за ту остроту чутья, что дали ему зелья Крона. Дагаз стиснул зубы, игнорируя подкатывающую тошноту, и поднял арбалет. Хотя бы день отдохнуть. Переждать ломку. Но уже началась охота. Работа.

Он выбрал место не просто так: чуть в стороне от зыбкой трясины, у полузатонувшей ольхи, о которую можно было опереться спиной, отсекая тыл. Бросил приманку на относительно твердый участок, снял с плеча арбалет и замер, слившись с тенью коряги. Он ждал. Минута. Другая. Ничего, кроме хлюпанья воды и шелеста камыша. Слишком свежо, — мелькнула холодная, отстраненная мысль. Тварь осторожничает. Чует подвох.

Хлюп. Хлюп. Скрип…

Звук был не из камышей. Он шел из памяти. Холодный камень под голой спиной. Скрип грифеля по доске. Сухой голос Мастера Гала: «Погань тридцать четвертой категории. Зелье «Зверь». Наблюдай за своей дрожью в пальцах. Наблюдай, как ноет в носу. Подай склянку «Тумана» — эссенция готова…» Боль в висках сжалась стальными тисками.

Шшшшшурх!

Из камышей метнулась тень. Не болотник. Быстрее. Ниже. Крысиный гнус с гибким, чешуйчатым хвостом и парой ядовитых жал на конце. Болотный Шершень — размером с крупную кошку, падальщик, привлеченный запахом крови. Рефлексы, вбитые Кроном, сработали быстрее мысли. Он резко развернулся — арбалет уже неудобен вплотную. Да и не на эту дичь оружие. Его левая рука, словно сама собой, рванула с пояса короткую дубинку с крюком. Удар! Твердый стук костяного набалдашника о хитиновый панцирь. Шершень завизжал, отлетел в грязь, судорожно взметая жало. Дагаз шагнул вперед, и тяжелый, подбитый гвоздями сапог с хрустом раздавил тварь. Едкая, желтая жижа брызнула из брюшка. Запах — резкий, обжигающий. Яд. Но для его крови, годами приученной к малым дозам всякой пакости, это был лишь едкий дым, вызвавший легкое першение в горле. Он вытер сапог о мох, счищая липкие остатки.

Время, потраченное на шершня, не пропало даром. Туша коровы уже успела пропитаться болотом, запах крови стал приглушеннее и естественнее. И тварь, наконец, клюнула.

Внезапно кости под шрамами на предплечьях завыли — низко, вибрирующе, как натянутая тетива перед выстрелом. Не просто гул — предостерегающий вой. Опасность! Сзади!

Дагаз бросился в сторону, вязкая грязь замедлила движение. Из камышей, точно из самой топи, выплеснулась огромная, покрытая слизью и тиной фигура. Болотник. Ростом с медведя, раздутый, но жилистый. Его серо-зеленая кожа бугрилась наростами, как старая коряга. Длинные руки с корнеподобными пальцами, заканчивающимися черными когтями, рванулись к тому месту, где он только что стоял. Пасть, усеянная зубами, разинулась, издав звук — не рык, а скрежещущий, булькающий стон, похожий на хрип утопающего. «Помоооооги…» — пронеслось в голове Дагаза, обманчиво человеческое. Трюк. Голос самой топи.

Болотник не стал медлить. Он развернулся с пугающей для его массы ловкостью, и когтистая лапа метнулась к лицу охотника. Дагаз инстинктивно поднял левую руку с дубинкой на парирование. Удар!

Ледяная волна ударила от локтя до пальцев. Рука онемела, отяжелела, будто налилась свинцом. Под кожей, вдоль кости, где были вживлены куски чужой тверди, вспыхнул холодный, тускло-зеленый свет, пробиваясь сквозь шрамы. Они приняли удар, спасли кость от перелома, но сила удара оглушила мышцы и связки, а холодное свечение было знаком того, что вживленное сопротивлялось чужой, болотной силе, пытавшейся сломить волю. Цена — ощущение, будто рука не своя, скованная льдом и свинцом. Дубинку вырвало из рук. Дагаз отлетел назад, едва удержав равновесие, грязь забралась за поясницу.

Глава 3. Преданность

Дверь хижины скрипнула, прогнувшись, как кость на изломе. Дагаз ввалился внутрь, волоча за собой тяжелый мешок со шкурой болотника; нестерпимое зловоние, казалось, уже пропитало всё вокруг. Запах болота — гниль, тина, сладковатый трупный дух — въелся в поры кожи и одежды. Он швырнул мешок в угол, где тот тяжело шлепнулся о глиняный пол, выпустив новую волну смрада. Арбалет последовал за ним, глухо звякнув о бревенчатую стену.

Тяжелый воздух хижины — запах старого дерева, пыли, тушеной картошки — ударил в нос после болотной вони. Запах норы. Зато своей. Дагаз прислонился к косяку, чувствуя, как ломота в костях наливается свинцовой тяжестью. Каждый сустав скрипел, каждый шрам на предплечьях ныл глухой, назойливой болью.

Он открыл глаза, потому что Сиг тыкался мокрым носом в его потрескавшиеся ладони. Пёс вилял хвостом, наконец-то дождавшись хозяина. Слабая, кривая улыбка пробилась сквозь маску грязи на лице Дагаза. Нужно было поесть и покормить друга. Еда из дома старосты растворилась в выпитых зельях. Хорошо, что оставалась еще половина коровы. Отрезав большой кусок, он умело разделал его: часть бросил на сковородку, уже стоявшую на жаровне, другую — в котелок, где на соседних углях уже пыхтела каша из дикой полбы с кусками сала.

Дагаз смотрел на Сига, и старый шрам, видневшийся сквозь густую шерсть пса, болезненно ударил в память, навязывая воспоминания.

Не образ. Запах. Запах тролля. Настоящего, молодого, из тех, что днюют в каменных норах под корнями старых ив. Гнилая тухлятина, въевшаяся в шкуру намертво. Сладковатый дух влажного камня, покрытого лишайником. И острый, ядовитый аромат бледных поганок, растущих прямо на его бородавчатой спине. Запах тупого, первобытного зла.

Дагаз выслеживал тогда водяную змею для шкуры, а нашел это. Солнце, пробиваясь сквозь туман, золотило болотные пушицы, превращая их в сияющие островки. Стрекозы, словно живые самоцветы, вибрировали в воздухе. Тишину нарушал лишь шелест камыша да далекий, скрипучий крик цапли.

И тут — рев. Волна звука, от которой сжались легкие, задрожали колени, а земля под ногами — зыбкая, предательская топь — заходила ходуном. Кровь стыла в жилах, превращаясь в ледяную крошку. Он присел, укрывшись за корягой, облепленной ярко-оранжевым мхом. Сердце колотилось, пытаясь вырваться из груди.

И он увидел. Сквозь завесу серого тумана и плакучих ветвей. Огромная, покрытая бородавками, мхом и сизыми лишайниками лапища. Размером с телегу. Она сжимала маленький, отчаянно визжащий черный комок. Щенка. Откуда он здесь взялся? Тролль, похожий на оживший, покрытый слизью валун, поднес добычу ко рту — широкой, мокрой щели, усеянной обломками зубов цвета гнилого дерева. Лакомство. Просто закуска.

Нет.

Мысль была чистой, яростной искрой. Пронзительное «Нет!», вырванное из самого нутра. Он даже не помнил, кричал ли это он. Тело работало, сознание отставало от рефлексов. Помнил лишь яростный рывок. Через хлюпающую жижу, мимо мерцающих бирюзой болотных огоньков, прямо на гиганта.

Клинок тяжелел в руке. Он искал уязвимое место. Знал же, что тролли при дневном свете не так сильны и неуклюжи. Главное — попасть в соединение копчика и хребта, чуть повыше основания хвоста.

Дагаз бросился вперед, как сорвавшийся с привязи пес. Троллю стало интересно, что же на него такое маленькое двигается. Ещё закуска?

Закуска, которая подпрыгнула и всадила острие сакса с размаху в огромный, мутно-желтый глаз тролля. Прямо в зрачок, размером с кулак Дагаза. Хруст был отвратительным — влажным, хлюпающим. Точно давишь перезрелую сливу.

Жуткий, режущий уши вопль разорвал туман. Визг чистой боли и ярости, от которого содрогнулся воздух. Тролль рванул головой. Охотник взлетел вместе с оружием. Гигантская лапа разжалась инстинктивно.

Черный комок полетел вниз. Лютич перевернулся в воздухе и упал на землю, сгруппировавшись. Рванулся вперед, под градом брызг горячей, вонючей тролльей крови и слизи. Поймал щенка на лету. Теплый. Дрожащий. Весь липкий от слюны чудовища, пахнущей падалью и болотом. Маленькое сердечко колотилось о его ладонь, как птичка в клетке. Он прижал его к груди, чувствуя крошечные коготки, впившиеся в кожу.

И побежал. По зыбкой, предательской топи, где каждый шаг мог стать последним. За спиной — вой разъяренного тролля, от которого сжималось сердце. Грохот ломаемых деревьев — старые ивы падали, как тростинки, под слепыми ударами исполина. Земля дрожала. Клочья тумана рвали крики яростной боли чудовища.

Выносливости не хватало. Легкие горели. Ноги стали ватными, вязли в трясине по колено. Щенок жалобно скулил, прижавшись к нему. Тролль приближался. Его топот был как землетрясение. Дагаз почувствовал горячее, зловонное дыхание на затылке. Отчаяние сжало горло.

Зелье.

Единственная склянка. Хорошо, что взял с собой. Мутная, зеленая жижа в пузырьке на поясе. Гадость редкостная. Сводит с ума и кости ломает изнутри. Но дает силу. Скорость.

Он выхватил пузырек. Зубами вытянул пробку. Выпил залпом. Густая, горькая, как полынь и перегной, жижа обожгла горло. Тошнота ударила в голову. Потом — взрыв. Огненная волна прокатилась по жилам. Ломота в мышцах сменилась стальной пружиной. Туман перед глазами стал четче, звуки — острее, но окрасились в багряные тона безумия. Сердце забилось, как бешеный барабан.

Щенка он сунул в полый пень. Дагаз рванул ноги из трясины с ревом, больше похожим на звериный рык. Зелье гнало вперед, притупляя страх, обостряя инстинкт. Великан нагнал добычу, с зубов капала жижа, перемешанная с кровью. На его лице растянулась ухмылка. Он отомстит. От зелья пластины под кожей взвыли не предупреждающим гулом, а боевой песней — яростной, жгучей, выжигающей остатки боли и страха. Дагаз теперь не просто чувствовал намерения тролля — он «видел» их мысленными всплесками, похожими на удары грома в мутном небе.

Здоровенная лапа приземлилась на мягкую болотную землю. Лютич прошмыгнул прямо под ногами чудовища, зацепился за хвост, который еле помещался в ладонь. Тварь инстинктивно дёрнула отростком, подняв Дагаза. Охотник оказался там, где нужно. У молодого тролля в месте сочленения лопатки ещё была не огрубевшая кожа. Сакс вошёл, разрывая плоть. Тролль заорал и рухнул на землю. Перевернулся так резко, что Дагаз еле успел спрыгнуть. Чудовище не было готово сражаться дальше; скуля, оно поползло прочь, вглубь болота, зло поглядывая на человека. Дагаз не собирался его добивать. Сам не знал почему. Думал о щенке. Впервые за долгое время думал о ком-то, кроме себя. Он развернулся и побрел к пню, где маленький черный комочек скулил и плакал, боясь, что его снова бросили.

Глава 4. Путь в Крон

Холодный осенний дождь хлестал по спине, превращая дорогу в сплошную коричневую жижу. Тяжелый мешок со шкурами нещадно тянул плечи, врезаясь ремнями в тело. Знакомый коктейль из болотной гнили, медвежьего жира и запекшейся крови намертво въелся в кожу и одежду. Рядом, не отставая ни на шаг, шел Сиг, его темная шерсть слипалась от влаги, но он стойко переносил непогоду.

Они покидали Топи. Добровольно? Нет. Это был приказ. Вживленный под кожу затылка осколок кости Крона ныл глухой, назойливой болью, отзываясь на каждый шаг. Сигнал. Пора было отметиться. Путь лежал мимо Велехольма. Домой. Само слово обжигало изнутри горечью старой желчи. Крон. Каменное чрево в горах. Лаборатория, тюрьма, кузница… дом. Место, где его ломали и собирали заново, вживляя в кости осколки чужой тверди, вливая в глотку зелья, от которых рвало чернотой и звенело в ушах неделями. Там он выжил, когда другое «сырье» умирало в конвульсиях. Там он стал Лютичем. Не человеком. Орудием. Лютым борцом с нечистью. Инструментом со сроком службы.

Воспоминание ударило, острое, как игла под ноготь.

Каменный зал. Холодный свет голубых кристаллов в потолке. Запах антисептика, крови и озона. Всепроникающая боль, выворачивающая кости. Он, молодой, с торчащими ребрами и глазами, полными животного ужаса, прикован к столу. Над ним — Мастер Ульф. Голос — скрип несмазанной телеги.

— Терпи. Боль сделает тебя сильнее. Ты станешь орудием.

Рука Ульфа с иглой, полной мутной, пульсирующей жидкости. Игла входит в позвонок. Мир взрывается белым огнем…

Дагаз вздрогнул, споткнулся о скользкий корень. Сиг тут же ткнулся холодным носом ему в бедро, тихо заворчав. Предупреждение. Дагаз провел рукой по лицу, смывая струи дождя и призрак боли. Ульф понимал. Цену каждой секунды в Кроне.

Велехольм встретил их стеной запахов: дым печных труб, сусло, свежий хлеб, конский навоз и легкий, почти забытый аромат луга и леса. После болотной вони это было спасением. Деревянные дома теснились за частоколом. Люди косились на Дагаза — высокого, широкоплечего, с лицом в шрамах и вечной тенью под глазами, с тяжелым мешком и огромным черным псом. На Сига смотрели с еще большим подозрением.

Таверна «Горшок лешего» была их первым пунктом. Отдых. Слухи. Работа. Внутри царил полумрак и было на удивление пустынно. Пахло кислым пивом, луком и влажной шерстью. Несколько местных угрюмо молчали в углу. Дагаз заказал тушеную свинину и миску каши с салом для пса. Единственная малая радость.

Тавернщик, коренастый тип со сломанным носом, хрипло хрюкнул.

— Собакам не подаем.

Дагаз медленно поднял на него взгляд. Глаза — узкие щели во льду.

— Собака здесь — ты. Я плачу, значит решаю, кто ест.

Руны на руках под кожей загорелись тусклым ядовито-зеленым светом.

— Хочешь поспорить?

Тавернщик побледнел, закивал, сглотнув.

— Так ты лютич. Так бы и сказал. — Он затравленно заморгал и метнулся на кухню. Сиг смотрел на Дагаза с безмолвным осуждением.

Еда была горячей и вкусной. После болотной похлебки — настоящий пир.

Их прервала тень, упавшая на стол. Это был посадник. Сухощавый, подтянутый мужчина в добротном, хоть и поношенном кафтане с городским гербом. Лицо бледное и напряженное.

— Лютич из Крона? — Голос тихий, твердый, не терпящий возражений.

Дагаз медленно поднял на него взгляд, прожевывая кусок мяса. Кивнул.

Рука посадника легла на стол. Пальцы разжались. На столе лежала монета. Темная, не серебро и не золото. Знак Крона. Приказ. Отказаться было нельзя.

— Пойдем со мной. Дело есть.

Его крепость была не дворцом, а суровым форпостом. Невысокая башня из темного, потрескавшегося камня, вросшая в склон холма. Узкие бойницы вместо окон. Частокол из заточенных кольев. Внутри пахло влажным камнем, плесенью и дымом очага. Аскетично: грубые скамьи, дубовый стол, пожелтевшие карты на стенах.

— Беда, — посадник обернулся. Лицо его было серым от усталости. — Не зверь. Не медведь. Нечто. Режет скот. Задрало двух пастухов на дальнем выгоне. Следы… странные. То звериные, то почти человечьи. След босой ноги, но с когтями.

Дагаз молчал. Костяные пластины под шрамами на предплечьях отозвались глухим, низким гулом. Предупреждение.

— Плачу сто серебряников. Кров, еду. Убей тварь.

Дагаз кивнул. Без эмоций. Сто — мало. Но приказ есть приказ. Монета Крона жгла карман.

Охота началась на рассвете. Дальний выгон представлял собой жуткое зрелище. Земля была вспорота не копытами, а чем-то острым и яростным. Туши овец не просто лежали — они были препарированы с холодной, почти хирургической точностью. Ребра разломаны, внутренности аккуратно, почти бережно извлечены и развешаны на низких ветках дубов, образуя промокшие на дожде гирлянды. Крови было пугающе мало.

Сиг, обычно нетерпеливый, шел осторожно, низко прижавшись к земле. Его нос вздрагивал, втягивая воздух, а глухое рычание не сходило с его глотки. Он не лаял, не рвался вперед. Он чувствовал не добычу, а угрозу иного порядка.

Следы сбивали с толку. Глубокие вмятины с отпечатками когтей, размером с медвежью лапу, но с неверным поставом. И между ними — отпечаток почти человеческой стопы, но удлиненной, с раздавленными, расплющенными пальцами, каждый из которых заканчивался глубокой вмятиной от когтя. И повсюду этот запах — едкой меди, озона и разложения.

Они шли чахлым леском, и Дагаз впервые за долгое время почувствовал себя не охотником, а дичью. Он не видел ничего. Не слышал ничего, кроме шелеста дождя. Но он чувствовал на себе взгляд. Пристальный, изучающий, лишенный всякой звериной эмоции. Холодный и аналитический. Он оборачивался так резко, что кости хрустели — позади колыхались лишь ветки. Слышалось тяжелое, влажное дыхание прямо за спиной — но вокруг была лишь пустота. Сиг метался, ощетинившись, огрызаясь на пустоту.

Это была изощренная пытка. Игра с наглой, презрительной уверенностью.

Хруст ветки. Сзади.

Дагаз резко обернулся с арбалетом наготове. Ничего. Только качающиеся ветки.