Дело Блеквуд

Глава 1

Тишина в этом месте была особенной: густая, тяжелая, как старый, не проветриваемый склеп. Ее нарушал только низкий, утробный гул вентиляции, разносящийся по бетонным коридорам. Это был секретный, подвальный архив ФБР, расположенный где-то под Вашингтоном, округом Колумбия. Место, куда отправлялись нераскрытые, неудобные и необъяснимые дела, чтобы быть погребенными заживо.

Агент Дженсон Шепард сидел за столом из серого ламината. Он был одет в идеально скроенный, но измятый от многочасовой работы костюм. В отличие от многих своих коллег, Дженсон был аналитиком. Он специализировался на распознавании закономерностей и выявлении скрытых связей в "невозможных" делах. Его ум был острым, как скальпель, и, что более важно, глубоко скептическим. Он не верил в призраков, демонов или мистику. Он верил в ошибки, ложь и пробелы в протоколах. Он верил в то, что его отец, почтенный священник, и его крестный, честный шериф, не смогли бы справиться с чем-то, что нельзя списать на человеческий фактор.

Перед ним лежала папка, толщиной с кирпич. Ее обложка, пожелтевшая и потрепанная временем, была отмечена тисненым грифом "СЕКРЕТНО – УРОВЕНЬ ОМЕГА". На ней, отпечатанной на старом механическом принтере, значилось: ДЕЛО БЛЕКВУД. ЭЛЬМА, ВАШИНГТОН. 1956 Г.

Это было "Дело-легенда" в определенных кругах Бюро. Не из-за своей сложности, а из-за своей пугающей простоты и финального, нелепого заключения. Семья из девяти человек – отец, мать и семеро детей – погибла за одну ночь. Официальный вердикт: "Массовое помешательство, вызванное отравлением или галлюциногенами, с последующим убийством-самоубийством, совершенным главой семьи".

Дженсон фыркнул. Он знал, что это ложь. И он знал, кто ее написал.

Он открыл папку, и в нос ударил затхлый запах старой бумаги и нафталина.

Официальный Отчет 1956 год.

Первый лист – стандартный полицейский отчет, написанный неровным, но уверенным почерком на бланке "Офис Шерифа, округ Грейс-Харбор, Эльма, Вашингтон".

Дата: 11 октября 1956 года, 07:30.Автор Отчета: Шериф Джордж Мейсон, 55 лет.

«В ночь на 11 октября 1956 года, мною, Шерифом Мейсоном, после телефонного звонка от Преподобного Адама Шепарда, прибывшего по просьбе семьи, обнаружены тела Дэниела Блеквуда (45), его супруги Элеанор Блеквуд (42) и пятерых из семерых детей: Джереми (17), Шарлотты (15), Томаса (13), Стеллы (11) и Бенджамина (6).

Тела найдены в различных частях дома. Смерть наступила от травм, нанесенных тупым предметом и, в двух случаях от удушения. Орудие убийства (топор для колки дров) найдено рядом с телом главы семьи, Дэниела Блеквуд. Предполагается, что убийство было совершено главой семьи в состоянии временного безумия, вызванного...» (Дальше следовало нечеткое слово, замазанное чернилами, видимо, позднее вписанное другим почерком).

«...состоянием острого психоза, которое привело к самоубийству (Дэниел Блеквуд погиб от самонанесенной раны головы).

Остальные двое детей – Софи Блеквуд (8 лет) и Кара Блеквуд (9 лет) – не обнаружены на месте происшествия.

Тело Кары Блеквуд не найдено. Предположительно, ребенок сбежал в лес в состоянии шока. Поиски продолжаются.»

Дженсон тяжело вздохнул. Его отец, Преподобный Адам Шепард (66). Шериф Джордж Мейсон. Они были не просто друзьями — они были как братья, вместе выросшие в этом захолустном городке. Джордж Мейсон, порядочный, трезвый офицер, ветеран Второй мировой, прослуживший в полиции более тридцати лет. И он подписывает отчет, который был чистым, неприкрытым враньем.

Враньем, которое не соответствовало даже тому, что он видел на приложенных фотографиях.

Дженсон открыл конверт с черно-белыми снимками. Он видел их сотни раз, но они все равно вызывали холодок. Топор лежал не рядом с Дэниелом, а в коридоре. Тела были разбросаны так, будто их швырнули, а не убили.

И самое главное – тела. Они не выглядели так, будто их убил собственный отец в ярости. Они выглядели... сломанными, будто внутри у них что-то перекрутили, оставив оболочку целой, но пустой.

Он пролистал к свидетельским показаниям.

Свидетель №1: Софи Блеквуд, 8 лет. Найдена Преподобным Шепардом живой, спрятавшейся в кладовой. Находилась в состоянии шока, не говорила. После длительной сессии с доктором Лином, дала одно показание.

«Кара сказала, что мы должны спать. Навсегда» (записано со слов).

Дженсон провел пальцем по строке. Вся полиция округа, ФБР (которое вскоре закрыло дело) и местная церковь — всё строилось на том, что этот 45-летний отец сошел с ума. Он знал, что это не так. И Мейсон тоже знал. Он, Дженсон, знал, что его отец — человек веры и долга, никогда бы не оставил своего друга в такой беде, если бы не было чего-то гораздо более страшного, чем человеческая ярость. Что-то, что нужно было скрыть от глаз мира, от любопытства Бюро.

Личные Заметки Шерифа Мейсона

Дженсон отложил официальные документы. Он знал, что настоящая история всегда хранится в обход протокола. Он нашел в середине папки несколько листов, не пронумерованных и написанных на другой, более плотной бумаге, с пометкой "Л.З." (Личные Заметки). Почерк был тот же — Джордж Мейсон, но почерк был шатающимся, нервным.

12 октября 1956 г. (Первый день после)

«Я не могу спать. Я не могу рассказать Мэри. Я не могу рассказать ни одному человеку в Эльме. То, что я видел, не было работой Дэниела. Он был мертв, и его глаза были... выжжены. Но его смерть была последней. Я знаю это, потому что Адам сказал мне.

Адам меня спас, забрав к себе девочку Софи. Никто не поверит. Я не могу поверить. Они были сломаны, Джордж. Просто сломаны, как сухие ветки... Я солгал в отчете. Мне пришлось. Если я скажу правду, люди придут сюда с ружьями. Если я скажу правду, они придут с бензином и сожгут все. Но правда... правда в том, что оно было. И оно ушло. И оно забрало Кару. Я видел этот маленький, мерзкий блеск в ее глазах в последний раз, когда она посмотрела на меня перед тем, как исчезнуть.

Глава 2

Осень 1956 года в Эльме, штат Вашингтон, стояла на пороге настоящих холодов. В доме Блеквуд, стоявшем особняком на невысоком холме, еще не успели установиться те запахи и атмосфера, которые делают чужой дом — своим. Они переехали сюда всего два месяца назад, сбежав от финансовых проблем в крупном городе. Дэниел купил это место за бесценок, проигнорировав зловещие слухи о старом склепе в фундаменте. Для него этот дом был экономией и началом новой, независимой жизни, где семеро детей могли дышать полной грудью. Но для его жены, Элеанор, и, что более важно, для младших дочерей, эти стены оставались чужими, гулкими и полными старых, не наших теней.

Дэниел, широкоплечий мужчина с руками, огрубевшими от работы, сидел за обеденным столом. Его взгляд, обычно устремленный в будущее, сегодня был сосредоточен на списке недоделок, которые необходимо завершить до первых снегов. Ему нравилась эта земля, нравилась тишина, окружающая дом, и нравилось ощущение полной власти над своей судьбой. Дэниел был человеком действия и здравого смысла, для которого любые суеверия были просто признаком слабости. В нем читалась сила, которая могла бы выдержать землетрясение, и его семья всегда чувствовала себя защищенной рядом с его мощной фигурой.

На кухне, как всегда, суетилась Элеанор. Она была женщиной с удивительным запасом жизненной энергии; даже в самые трудные дни ее руки не опускались. Элеанор была воплощением тепла и порядка. У нее было правило: если в доме беспорядок, то и в головах беспорядок. И она боролась с беспорядком, который навязал им этот старый дом. Она отмывала вековую грязь, перешивала шторы и пыталась создать уют, который никак не хотел приживаться в этих холодных, высоченных комнатах. Она чувствовала, что дом сопротивляется ей, но ее решимость была непоколебима.

— Дэниел, ты не можешь работать сегодня в лесу, — строго сказала Элеанор, взбивая тесто. — Нам нужно, чтобы ты помог Джереми в сарае.

Старший сын, Джереми, был надеждой Дэниела и его правой рукой. Ему уже пора было думать о взрослой жизни, но он оставался дома, чувствуя ответственность за младших. Он был серьезным, немногословным, с усталыми глазами, часто смотревшими на горизонт. Он любил отца и беспрекословно выполнял все поручения, но в его душе, как считала Элеанор, росло нетерпение и желание вырваться из этих лесов.

В гостиной, где еще не стояла привычная мебель, Лотти и Стелла занимались своими делами. Лотти, девушка, которая вот-вот должна была стать невестой, была образцом спокойствия. Она шила, сосредоточенно и аккуратно, стараясь сделать так, чтобы их новые, самодельные занавески соответствовали духу старого дома. Ее терпению могли позавидовать даже святые; она сносила все шалости младших с тихой, почти невидимой улыбкой.

Рядом со Стеллой, художницей в семье, царил полный хаос из обрезков бумаги и карандашей. Стелла была поглощена своим миром, перенося на бумагу все, что видела, но ее работы в этом доме стали темнее. Ее палитра, ранее яркая и солнечная, теперь включала много серых, землистых и черных оттенков, что беспокоило Элеанор.

Томас, самый беспокойный мальчишка, вместе с младшим, Бенджамином, бегали по дому, играя в какую-то бесконечную игру с деревянными ружьями. Их смех и шум были единственной гарантией того, что в доме все в порядке. Это был живой, громкий пульс семьи.

Кара и Софи делили не только комнату, но и тихий, обособленный мир. Они были почти одногодками, но в их паре всегда доминировала Кара. Софи, младшая, была как солнечный луч — открытая и звонкая. Кара же была задумчивой, очень тихой девочкой, которая предпочитала наблюдать, а не участвовать. Она сидела, как маленький, внимательный судья, изучая всех вокруг.

Сегодня Кара подарила Софи подарок. Это был не настоящий, покупной, а собственноручно сделанный рисунок куклы — большая голова, примитивное тело и непропорционально большие, темные глаза. Кара нарисовала ее на обороте старой бумажной обложки, которую нашла в ящике.

— Вот, Софи. Это Кукла-Сестра, — прошептала Кара, сидя на краешке их общей кровати. — Она будет охранять тебя от всего.

Софи, несмотря на странный вид рисунка, крепко прижала его к груди. Для нее все, что исходило от Кары, было особенным. Это был знак их дружбы, их особой связи, которую не понимал никто из остальных братьев и сестер.

— А от чего она должна меня охранять? — спросила Софи.

Кара наклонила голову. Она говорила очень тихо, ее тон был наивно-серьезным, как у ребенка, который впервые осознал, что у старых зданий есть секреты.

— От тишины, Софи. Когда дом становится слишком тихим. Здесь так много тишины. Наш старый дом был шумным, и тишина там не могла спрятаться. А здесь она такая глубокая.

— Ты про склеп в подвале? Папа говорит, что там просто старый фундамент, — попыталась пошутить Софи.

Кара не улыбнулась. Она просто продолжала смотреть в угол комнаты, где тени были плотнее всего.

— Нет. Я про то, что здесь было. Все эти комнаты — они были чьими-то. Они помнят. А мы чужие. Им не нравятся чужие.

Софи нахмурилась. Она знала, что Кара часто говорила странные вещи. Но в ее голосе не было ничего злого, только детская, почти философская задумчивость о новом, необжитом пространстве. Кара всегда была такой: тихой, мечтательной, придумывающей истории о вещах, которые нельзя увидеть.

— Ты просто придумываешь, Кара. Пойдем лучше на улицу, пока не стемнело! — сказала Софи, беря ее за руку.

Кара позволила себя отвести, но перед тем, как выйти из комнаты, она обернулась. Ее взгляд упал на большое, овальное зеркало, которое стояло на антикварном комоде. Зеркало было старым, с немного мутной поверхностью, и в верхнем левом углу была еле заметная паутинообразная трещина.

— Мы чужие, — тихо повторила Кара. — Но скоро не будем.

Вечером, когда дети улеглись, Дэниел и Элеанор сидели в гостиной. Огонь в камине единственное живое тепло в этом холодном, большом доме. Элеанор тяжело вздохнула.