2010 год, 20 мая
Лос-Анджелес, Калифорния
Вечеринка в честь восемнадцатого дня рождения внучки легендарного Винсента Гарднера была похожа на торжественный прием у царицы преисподней в тронном зале нижнего мира. Среди черных мраморных колонн, подпирающих мрачные своды, перешептывались тени приглашенных одноклассников; кое-кто утирал кровь с разбитого лица, другие ухмылялись, иные завидовали молча… никто из них не видел внутренней красоты именинницы Дианы; никто не мог разглядеть в ней будущую великую киноактрису, которой суждено покорить зрителей своим драматическим талантом и погибнуть в расцвете славы и всеобщей любви. Только самая красивая девочка в классе Молли Кристофер смотрела на Диану со страхом, что-то понимала и часто опускала глаза, боясь оскорбить взглядом царицу подземного мира.
Диана Гарднер возлежала на каменном пьедестале между двумя изогнутыми лестницами, ведущими в верхний мир, печально созерцала семерых волчиц, сидящих у ее ног, и меланхолично слушала напыщенную золотую рыбку, парящую в воздухе.
— Принцессу избрал Кевин, подобный Адаму, — вкрадчиво булькала рыбка в правое ухо именинницы. — От милой девушки он требует немного: быть честной, вышивать, любить его и Бога. Зависеть от него, почтет она за честь… — рыбка повернулась к парню с серым лицом и визгливо крикнула, выпучивая глазки: — Кевин! Что ты молчишь?! Скажи мужское слово!
Кевин Смит, стоящий рядом с Дианой, послушно пробубнил реплику из своей роли в школьном спектакле по пьесе Мольера:
— Дурнушка глупая милее, чем та, что чересчур красива и умна.
— Ди, не слушай Кевина, он просто вонючий скунс, — равнодушно заметила милашка Китти Палмер и похвасталась тонким золотым браслетиком на запястье. — Лучше посмотри, что мне подарил фанат твоего деда! Хоть кто-то оценил, что я твоя лучшая подруга.
Возле левого уха Дианы появился розовый малыш с крылышками, достал из-за спины детский лук, натянул тетиву и отправил одну из игрушечных стрел в сердце великолепного красавца Стива Харви.
— Она – жемчужина! — восторженно воскликнул Стив, отыгрывая роль пылкого любовника в том же спектакле по Мольеру. — О, можно ли отдать прелестное творенье такому дикарю! Готов усилия я тратить без числа, чтобы ему назло она моей была!
Диана оживилась, припомнила свою роль наивной девушки и трепетно отозвалась:
— Ты клялся мне в любви, в любви великой силы, и говорил слова, и все мне были милы…
Китти фыркнула и закатила глаза.
— Ди, очнись! Стиву нравится Молли!
Диана проснулась и открыла глаза.
«Стиву нравится Молли? А как же я? Нет, нет, он меня любит, это просто сон…»
Она полежала несколько минут, встала с кровати и подошла к круглому зеркалу.
— Я люблю себя… — Диана мило улыбнулась своему отражению, но вдруг в ужасе отпрянула в сторону и наткнулась спиной на кого-то сзади.
Испугавшись еще больше, она резко обернулась и увидела маму.
— Доченька, извини, дверь была открыта, и я… — Мама вдруг запнулась, взгляд ее стал подозрительным, а тон – строгим: — С кем ты разговаривала?
— Не знаю, я просто…
— Немедленно отвечай! Кого ты увидела в зеркале?!
— Никого! Мне показалось! — Диана сорвалась с места и бросилась вон из своей спальни.
— Диана, сейчас же вернись! — Миссис Гарднер гневно сдвинула брови, заглянула с опаской в круглое зеркало на стене, помедлила, окидывая взглядом спальню дочери, и вышла вслед за ней в коридор.
***
Альфред Гарднер был одним из тех мужчин, про которых говорят, что они как коньяк – с возрастом становятся только лучше.
Подтянутый, мускулистый, ухоженный и стильный отец Дианы в свои пятьдесят два выглядел импозантно: волосы, вьющиеся до плеч, и аккуратно подстриженная борода с проседью придавали ему сходство с писателем, художником, возможно, с композитором прошлого века или даже актером в роли античного царя; его высокий лоб, всегда открытый, украшали неглубокие волнистые морщины.
— На лбу мужчины написаны достоинства его ума. Зачем их скрывать? — шутливо отвечал Альфред своей дочери, когда она спросила о его привычке зачесывать волосы назад.
— Многие парни в моем классе носят конские челки, — заметила Диана.
— Они прячут возрастные недостатки ума и мысли, подобные подростковым прыщам, — лукаво отвечал отец.
— Никогда не возможно понять, шутишь ты или нет, — растерянно улыбаясь, замечала Диана.
— Это уловка, милая. — Внимательные глаза Альфреда смеялись и согревали отцовской теплотой. — Тонкая грань между шуткой и серьезностью побуждает к размышлениям. Представь, что парень сказал тебе комплимент в полушутливой манере. Что ты будешь делать?
— Ну, не знаю… наверно, попытаюсь понять, шутил ли он или говорил серьезно.
— И будешь думать о нем самом. — Альфред рассмеялся. — Именно этого он и добивался, а в его словах, скорее всего, не было никакого особенного смысла. Теперь понимаешь, как ловкий пройдоха может лишить покоя невинную девушку одной единственной фразой?
Определить возраст Мариэн Гарднер, женщины элегантной в душе и опрятной в образе мыслей, было также сложно, как цвет прозрачной морской воды, играющей лунными бликами. Многие из знакомых Мариэн и даже ее близкие полагали, будто она обладает секретом вечной молодости, но лишь один человек во всем мире знал, что, глядя на Мариэн, видит не результат ухода за внешностью, а духовную красоту фемины, обращенную вовне. Этим человеком был ее покойный муж Винсент Гарднер.
Мариэн уединялась в его кабинете, когда хотела общения с книгой или собой. В таких случаях она оставляла на дверной ручке снаружи фиолетовый шелковый платок, выполняющий роль таблички с просьбой «Не беспокоить». Домашние при виде этого сигнала невольно оценивали важность причины, по которой хотели говорить с Мариэн, и, если дело оказывалось не срочным, предпочитали ее не тревожить.
Рабочий кабинет знаменитого Винсента Гарднера, просторный, но по-британски тяжелый и основательный, с большим кожаным диваном, массивным письменным столом и высокими книжными полками до потолка, был наполнен сосредоточенной тишиной. Мариэн взяла в руки свежий номер газеты Лос-Анджелес Таймс. Одна из статей показалась ей интересной.
Люцифер ожидает пришествия мессии
Возле нового небоскреба «Люцифер», построенного на месте разрушенных в 2001 году «Апокалиптических близнецов», состоялась церемония открытия скульптурной сцены «Пришествие». Сюжет взят из древне-месопотамского мифа о богине Инанне – царице небес, сошедшей в нижний мир, из которого нет возврата. По пути на дно преисподней ее лишили семи атрибутов божественного могущества, затем она погибла, но позже воскресла. Собрав по пути из загробного мира утраченные регалии, Инанна вернулась наверх в сопровождении демонов и выбрала того, кто должен был сойти в царство мертвых вместо нее. Автор скульптуры Тони Фримас запечатлел момент, когда Инанна указывает демонам на своего праздного мужа, царя-пастуха Думузи, жившего в свое удовольствие, пока она томилась во мраке.
На открытии скульптурной композиции «Пришествие» выступила Верховная жрица церкви Сатаны – отца светлейшего Люцифера, чьим именем назван новый небоскреб. Как и полагается особам высшего церковного сана, она скрывала лицо под темной вуалью, дабы не обжечь своим взглядом тех, кто не посвящен в таинства дьяволического древа. Вот что она сказала:
— Церковь Сатаны ожидает появления избранной Мессии. С ее приходом старые патриархальные порядки окончательно уйдут в небытие, и все женщины мира станут свободнее. Но не только они. Мужчины искалечены порядками отцов не меньше женщин. Патриархат столетиями разделял сыновей на любимых и нелюбимых, на героев и неудачников, подавлял в мальчиках эмоциональность, якобы свойственную только женщинам – созданиям хрупким и беспомощным. В результате многие мужчины, усвоившие эту систему ценностей, хотят быть собой, но не могут, поэтому носят маски и тайком страдают от вины без вины. Их мучает стыд оттого, что они не оправдали надежд своих отцов. Но что это за правила, по которым жизнь детей не принадлежит им самим? Я вам скажу. Это правила эгоистов, они готовы кроить сыновей по своим лекалам, лишь бы потешить отцовское тщеславие. Пришло время положить этому конец. Скоро патриархальный диктат отправится в преисподнюю!
— Они явно готовят еще одно извращенное шоу… — помыслила вслух Мэриан и вдруг услышала знакомый звук: в тишине кабинета робко скреблись ноготки, будто белочка принялась грызть орешек.
«Внучка, — подумала миссис Гарднер старшая. — Только Диана способна извлекать из двери такой деликатный звук, и только ей позволительно нарушать мои правила».
Мариэн поднялась с кресла, сделала несколько шагов и открыла дверь.
В кабинет вошла светловолосая девушка в платье нежно-лилового оттенка. Могло показаться, что она внимательно изучает паркетный пол, но взгляд ее был тревожным и отвлеченным – так смотрят на предметы или сквозь них, когда мысли в голове вращаются, как снежинки в стеклянном новогоднем шаре; они кружат просто оттого, что их встряхнули.
Фигурка Дианы, стройная и статная, уже сформировалась, но в чертах ее не было той красоты, которая мгновенно обращает на себя мужское внимание. Между тем в лице этой девушки не было чего-то неправильного или неприятного глазу; все существо ее было наполнено той плавной и осмотрительной женственностью, которая непременно пощупает каждую дощечку моста перед тем, как ступить на нее ножкой. Этого очарования, окруженного лепестками юности, Диана в себе не замечала.
— Говори по-русски, милая, — попросила Мариэн, — но сначала успокойся.
— Прячусь от мамы, — коротко сообщила она.
Мариэн оставила фиолетовый платок на ручке, закрыла дверь и спокойно посмотрела на Диану, ожидая объяснений. Внучка пролепетала извиняющимся тоном:
— Я видела платок на двери…
Она принялась рассматривать свои босоножки, но вдруг подняла голову и защебетала. Голосок ее, звонкий и немного детский, создавал впечатление, что говорит героиня из мультфильма – любопытная белочка или маленькая шустрая птичка:
— Я видела в зеркале черное пятно! На моем лице, вот тут! — Диана обвела пальцем левый глаз и щеку. — Оно ужасное, огромное! Звериное, черно-коричневое, с волосами!
— А причем тут твоя мама? — невозмутимо поинтересовалась Мариэн.
— Она думает, что я разговаривала сама с собой.
Мариэн указала сыну на кожаный диван.
— Не подумай, что я собираюсь ошарашить тебя разгадками невообразимых тайн, но лучше бы ты присел. Помнишь, как восемнадцать лет назад мы говорили с твоим отцом об одной картине?
— О «Жемчужине» Врубеля, — догадался Альфред, — она странно сочеталась с моим сном. Я хотел рассказать о нем, но отец не пожелал меня слушать.
— Видимо, тогда у него были веские основания, о которых я не спрашивала оттого, что доверяла ему… — Мариэн помолчала, подравнивая закладки в книге. — Альфред, я чувствую, что время запретов на исходе. Скажи мне, что именно ты узнал из сна о твоей будущей дочери?
— Почему сейчас? — живо полюбопытствовал Альфред, располагаясь на диване и закидывая ногу на ногу.
— Думаю, Маргарет скоро появится.
Он заинтересованно наклонил голову:
— И ты полагаешь, что…
— Я полагаю, что тебе нужно ответить на мой вопрос, ведь я ответила на твой.
— Да, конечно, мама.
Альфред снова взглянул на часы и в раздумье погладил седеющую бороду; он часто размышлял о деталях памятного сна восемнадцатилетней давности, поэтому хорошо помнил все его подробности и рассказал матери, как, блуждая во сне по темной чаще, вышел к каменному алтарю возле раскидистого дерева. Ветви его были серебряными, а плоды золотыми…
Лес вокруг поляны с древом и алтарем сомкнулся в непреодолимые стены; по траве разлился тонкий слой молочного тумана. Минута полной и таинственной тишины.
Скрипнула дверь подземелья. По лестнице, скрытой меж корней дерева, как через потайной ход на сцену, вышла молодая женщина, окруженная говорливой свитой. Маленькие корявые существа втихомолку ссорились между собой за право услужить избранной, несли за ней полы белого церемониального одеяния, возбужденно шикали друг на друга и старались сохранить при этом почтительный вид. Другие из свиты, ростом выше, в плащах с капюшонами, чинно выступали рядом.
Безмолвная, она остановилась перед алтарем. Капюшоны встали в полукруг, вынули из-под балахонов кривые сучья, сложили на камне и подожгли. Шушукающая мелочь, как стая летучих мышей, облепила фигуру женщины, освободила ее от воздушных тканей и утащила их подальше от костра. Альфреду явилась черноволосая красавица, откровенно нагая и несравненная, как молодая богиня.
— Эрика! — воскликнул он, узнав жену, и не услышал своего голоса, зато услышал тишину.
Звуки будто провалились под землю. Благоговейное молчание свиты казалось торжественным. Постепенно стало слышно тихое потрескивание костра и даже то, как горит сам огонь. Нарастая, звуки жара сделались размеренными, ритмично закачались в воздухе и зазвучали музыкой огненной стихии.
Эрика дерзко одарила Альфреда обжигающим взглядом и задвигалась в танце то грациозно, как хищная рысь, то порывисто, как природная стихия. Завершив танец, она обняла ладонями золотой плод, висящий над костром, и сорвала его под взрыв одобрительного визга свиты.
Оглушенный этими восторгами, Альфред не сразу заметил на руках Эрики ребенка, обернутого розовой лентой. Он вдруг рывком оказался рядом с супругой, обнял ее за плечи, но она отстранилась и бросила малышку в огонь.
Альфреда сковала невидимая сила, он мог только видеть и страдать, будто ему показывали отрывок из кинофильма, на события которого невозможно повлиять. Слезная пелена мешала разглядеть жену, стоящую у костра с опущенными руками. В одной из них осталась лента.
Свита приглушенно забубнила и разошлась, как толпа после средневековой казни на площади. Супруга дерзко тряхнула волосами и вновь подошла к Альфреду. Разделив надвое почерневшую ленту, Эрика одной половиной обвязала свою талию, а другой крепко перетянула ему мешок, где зарождается мужское семя. Пылая от вожделения, жена стала тереться о плоть мужа, змееподобно обвивая собою, отчего он испытал муки насильника, приговоренного к адовой казни через ласки гетеры. От невыносимого давления фонтана, запертого внутри естества, слезы Альфреда закипели и высохли, налипнув на щеках перечными зернами.
Тень, готовая забрать мужа в свою обитель, спустилась на черных крыльях, заглянула бездной в его угасающий взгляд и вопросила вкрадчиво:
— Видел ли ты лес за черной стеной?
— Да, — отвечал он.
— Любишь ли ту, которую избрал?
— Да, — вновь отвечал он.
— Хочешь ли детей и будешь ли хорошим отцом?
— Да, — после некоторой паузы отвечал он.
— Трижды сказав «да», ты ни разу не солгал. Знай же, что слепых не судят, но со зрячего спросят сполна.
Взмахнув одним крылом, Тень сорвала черную ленту с талии Эрики и повязала округ ее груди. Альфред увидел, как из глаз супруги потекли ручейками серебряные слезы. Взмахнув другим крылом, Тень усмирила естество Альфреда и освободила его от ленты. Спрятав ее в складках своих одежд, она молвила:
— В одной дочери ты получишь двух – божественную жемчужину из воды и огня.
Послышался глухой рокот могучей стихии. От стен леса нахлынули морские воды и превратили поляну с деревом в малый остров, омываемый тихим прибоем. На фоне лесной чащи появился стройный силуэт девушки танцовщицы, выходящей из пенной волны. Двигаясь в балетных па, она коснулась золотого плода и превратила его в причудливую морскую раковину.
— Не хочу поднимать ложную тревогу, мистер Гарднер, но сегодня Диана выглядела напряженной. Возможно, она что-то скрывает, — умиротворенным тоном сообщила слегка полноватая и круглолицая Лаура Вайс. — Причины этого могут оказаться вполне безобидными. Подростки испытывают множество сильных, часто надуманных переживаний, но диагноз вашей дочери, я говорю о диссоциативном расстройстве идентичности, слишком серьезен…[1]
— Вы о раздвоении личности? — на всякий случай переспросил Альфред, интуитивно отказываясь воспринимать пугающую медицинскую терминологию.
— Это неточное название. Личностей, живущих в одном человеке, может быть больше двух. Например, в горничной Хуаните Максвелл уживались шесть, одна из которых совершила убийство, а у насильника Билли Миллигана психиатры выявили 24 субличности разного пола, возраста и национальности. Случай Дианы, конечно, не такой тяжелый, в противном случае я бы направила ее к другому специалисту. Но беспечность при таком диагнозе недопустима. Обострение расстройства может серьезно навредить вашей дочери, поэтому я рекомендую вам привезти ко мне Диану не через месяц, как обычно, а, скажем… через неделю, — Лаура взглянула на экран ноутбука, пощелкала мышкой и уточнила: — Как насчет 27 мая в 12 часов дня?
— Лучше в пятницу, 28-го числа, в удобное для вас время, — поправил Альфред. — В четверг у нас запланировано семейное мероприятие.
— Ах да! Как я могла упустить это из виду! — воскликнула Лаура. — Я ведь большая поклонница творчества вашего отца и знаю, что он родился именно 27 мая.
— В следующем году исполнится ровно сто лет со дня его рождения.
— Минуту, я отмечу вас в графике. — Лаура вновь закликала мышкой. — 28 мая в 12 часов дня, но если случится рецидив, то внеплановый сеанс будет категорически необходим. Возьмите рецепт. Пусть Диана принимает эти лекарства всю следующую неделю. Пока это только антидепрессанты.
Альфред машинально взял листок, рассеянно свернул его текстом наружу и поинтересовался:
— Что стало причиной ваших опасений? Скрытность Дианы?
Лаура Вайс оставила в покое компьютерную мышь и сложила руки на столе.
— Как вы, наверно, помните, диагноз Диане поставил признанный специалист по диссоциативным расстройствам, психиатр Джек Парсонс. При моем скромном участии. Это произошло… — Лаура заглянула в ноутбук, — в 1998 году, когда Диане было 5 лет. Тогда он и я руководствовались не только свидетельствами вашей жены, но и сами наблюдали появление вторичной личности, которая назвала себя Маргарет. Как у профессионалов, ни у доктора Парсонса, ни у меня не было никаких сомнений в ее существовании. Но она пропала так же внезапно, как и появилась. Тогда Диана сказала, будто Маргарет ушла в зеркало. С тех пор вот уже двенадцать лет с семью годичными перерывами Диана находится под моим наблюдением, и рецидивов расстройства не было.
Лаура выдержала короткую паузу, давая понять, что подошла к самому важному.
— Сегодня ваша дочь сообщила мне, что видела в зеркале не себя. Я задала дополнительные вопросы, но Диана замкнулась и отвечала односложно. Контраст между обычным течением сеанса и сегодняшним был резким, поэтому я и позволила себе настаивать на сокращении периода между сеансами с месяца до недели.
— Ваши опасения вполне обоснованы, миссис Вайс, но прошу вас не говорить о них моей жене. Она склонна преувеличивать, и я боюсь, что это плохо повлияет на Диану.
Лаура покачала головой.
— Миссис Эрика звонит мне после каждого сеанса и требует подробностей. Она доверяет мне. Это доверие заработано годами. Неужели вы допускаете, что я смогу ей лгать?
— Конечно, нет! — поспешил заверить Альфред. — Скажите о напряжении Дианы, о ее желании что-то скрыть, но не говорите о зеркале. По крайней мере, пока.
На этот раз Лаура Вайс помедлила с ответом. Немного помолчав, она подумала о возможной сделке, подразумевающей ее молчание, и нашла, что не будет иметь от нее никакой выгоды, если не предложит свои условия. «Раз муж хочет скрыть кое-что от своей жены, то должен пойти на некоторые уступки», — с этой мыслью Лаура заговорила, начав издалека:
— Ваша супруга очень красивая женщина. Диана невольно сравнивает себя с матерью и подсознательно винит ее в своем мнимом несовершенстве. С учетом сложностей этапа взросления, в котором находится ваша дочь, такое невыгодное сравнение дестабилизирует ее психику и может способствовать пробуждению субличности. — Лаура переложила на столе какие-то бумаги, обдумывая следующий аргумент. — Я сама хотела вам позвонить, но Диана меня опередила. Вероятно, она думала, что я позвоню миссис Эрике, и решила вызвать вас.
— Нет ничего удивительного в том, что моя дочь сделала по-своему, — Альфред начал смутно подозревать, что Лаура подводит его к какому-то выгодному для нее решению. — Диана уже не ребенок, это очевидно.
— А для меня очевидно, что она больше доверяет вам, чем матери.
— Не вижу в этом ничего плохого.
— Подобный контраст доверия обычно свидетельствует о вредной диспропорции в личностных отношениях, — продолжила развивать свою мысль Лаура. — Дети больше расположены к тому из родителей, которым легче манипулировать. Но иногда такой выбор имеет другую причину, более серьезную. Я имею в виду «комплекс Электры», женский вариант «Эдипова комплекса».