Демониуим. Азазель

Глава 1. Шепот в бархате

Тьма в спальне была не просто отсутствием света. Она была веществом — густым, бархатистым, влажным. Она обволакивала меня, как тёплое одеяло из черного шёлка, поглощая звуки и стирая границы между телом и пустотой. Я тонула в ней, убаюканная монотонным ритмом собственного дыхания, уже на самой грани забытья, где мысли расплываются в бессвязные образы.

Именно поэтому первое движение я восприняла как часть сновидения.

Шевеление. В ногах. Едва уловимое, словно мышь пробежала по складкам одеяла. Я инстинктивно дернулась, ещё не проснувшись до конца, пытаясь встроить этот сигнал в канву сна. Но сон оборвался, а шевеление повторилось. Теперь оно было тяжелее, осознаннее. Медленное, почти церемонное смещение веса.

Ледяная игла страха вошла в меня где-то в районе солнечного сплетения и мгновенно разлилась по венам. Я замерла, не открывая глаз, слушая оглушительную тишину, которую теперь разрывало лишь учащенное биение моего сердца.

«Это сон, это просто сонный паралич, сейчас пройдет…»

Но не проходило.

По моим ногам, поверх тонкого батистового одеяла, что-то медленно поползло.

Мои веки, тяжелые от ужаса, предательски приоткрылись. В кромешной тьме горели, глядя прямо на меня, два угля. Не красных, как в сказках, а желтых, как расплавленная сера, с вертикальными, как у кошки, зрачками. Они светились своим собственным мерцающим светом и были прикованы ко мне.

Дыхание перехватило. Я пыталась крикнуть, но из горла вырвался лишь беззвучный стон. Я пыталась дернуться, отбросить это нечто, но тело не слушалось, закованное в невидимые цепи паралича. Я могла только наблюдать, как оно движется.

Оно было огромным, тёмным, сливающимся с тенями, но контуры его были чёткими и плотными. Я чувствовала его вес — не эфемерный, а очень даже реальный, прижимающий мои лодыжки к матрасу. Он полз с пугающей, ритуальной медлительностью. Через тонкую ткань пижамных штанин я ощутила прикосновение его кожи — шершавой, как старая, потрескавшаяся от времени каменная стена, и обжигающе холодной. И когти. Длинные, острые. Они не впивались в меня, а цеплялись за складки одеяла, с лёгким шелестом перебирая их, и этот звук был ужаснее любого крика.

Он полз выше. Через бёдра. Его ладонь, огромная и тяжелая, легла на мое бедро, и сквозь ткань я почувствовала каждый ее шероховатый миллиметр. Вес стал давить на таз, заставляя меня вжиматься в матрас. Хриплое, прерывистое дыхание теперь было слышно отчетливо — низкий гул, похожий на отдаленный раскат грома в безвоздушном пространстве. От него стыла кровь, а по коже бежали мурашки.

Я видела очертания могучего торса, широкие плечи. И, наконец, его голову. Из макушки, извиваясь, как у древнего горного барана, росли массивные рога. Его кожа на лице и груди была тёмно-серой, цвета пепла и стали, и казалась невероятно толстой и прочной, как броня.

И вот он навис над моим лицом, заслонив собой всю комнату. Его горящие серно-желтые глаза были в сантиметрах от моих. Его дыхание, пахнущее дымом, медовым вином и чем-то древним, земляным, как глубокая пещера, обжигало мои губы. Я ждала конца. Ждала клыков, боли, небытия. Слезы беззвучно потекли из моих глаз, исчезая в волосах.

Но случилось странное. Чем дольше я смотрела в эти бездонные зрачки, тем меньше видела в них злобу. Я видела… пустоту. Такую же, как у меня внутри. Бездонную, вековую тоску. И в этом зеркале мое собственное одиночество отразилось с такой пугающей четкостью, что ужас начал медленно трансформироваться. В его глубине поднялось что-то иное. Щемящее, острое, почти… узнавание.

Это было безумием. Но в тот миг это безумие было единственной правдой.

Моя рука, до этого одеревеневшая от страха, дрогнула. Я не думала, не анализировала. Я просто слушала этот новый, незнакомый голос внутри, который шептал: «Он такой же, как я».

Я медленно, будто сквозь толщу воды, подняла руку и коснулась его шеи.

Кожа под моими пальцами была именно такой, какой я ее ощущала через одеяло — холодной, шершавой, но в то же время живой и мягкой. Мускулы под ней напряглись, как стальные канаты. Он замер, его дыхание прервалось. В его глазах мелькнуло изумление, затем — настороженность.

Ободренная тем, что он не отпрянул, я обвила его шею. Мои пальцы утонули в ее мощи, не в силах сомкнуться до конца. Я почувствовала пульсацию — медленную, тяжелую, нечеловеческую — под моими ладонями.

И тогда я притянула его к себе.

Сначала слабо, почти несмело. Потом крепче, увереннее, прижимая его голову к своей груди.

Из его груди вырвался тот самый низкий, гортанный стон — стон невероятного облегчения, сброшенного с плеч бремени. Его могучие руки, способные разорвать на части, обняли меня в ответ. Он опустил свою тяжелую голову мне на плечо, уткнулся рогатым лбом в мою ключицу. Его когти, эти ужасные острия, лишь легонько зацепились за ткань моей пижамы, не разрывая её.

Его холод постепенно сменялся исходящим от него глубинным теплом, словно от раскаленного камня, много веков пролежавшего в глубине вулкана. Я запустила пальцы в его короткие, жесткие, как проволока, волосы у основания рогов. Он снова застонал, и на этот раз в этом звуке была не только благодарность, но и просьба, мольба не останавливаться.

Так мы и лежали, сплетенные в объятиях, в моей тёмной комнате. Его тяжесть из давящей стала защищающей. Его дыхание теперь совпадало с ритмом моего. Я закрыла глаза, больше не боясь. Страх уступил место чему-то новому, хрупкому и невероятно мощному одновременно. Чему-то, что пахло дымом, древностью и… надеждой.

А потом я уснула. Погрузилась в самый глубокий и безмятежный сон за многие годы.

Утро пришло резким и бесцеремонным. Солнечный луч упал на лицо, заставив меня моргнуть. Я лежала одна. В комнате никого не было. Одеяло было аккуратно натянуто. Тишина.

«Сон», — с облегчением и, к своему удивлению, с легкой горькой ноткой разочарования, прошептала я про себя.

Я села на кровати, проводя рукой по лицу. И тогда мой взгляд упал на пол. Рядом с кроватью, на темном деревянном полу, лежал один-единственный лепесток. Он был цвета ночи, почти черный, но с бордовым отливом. Я наклонилась, подняла его. Он был плотным, бархатистым на ощупь и пах… дымом и чем-то сладким, как перезрелый гранат.

Глава 2. Эхо в пустоте

Лепесток я не выбросила.

Он лежал на прикроватном столике, на грубой льняной салфетке, словно музейный экспонат. Угольно-бархатный, с кровавым подтоном. Я трогала его кончиками пальцев, пока варила кофе, пока загружала рабочий файл. Он был материальным доказательством, якорем, который цеплялся за реальность того ночного визита и не давал мне списать все на стресс или больное воображение.

Мой день был выстроен с безупречной, вымученной точностью. Рутина — вот что всегда спасало меня от самой себя.

9:00. Кофе. Горький, без сахара. Я пила его, стоя у окна, глядя на серый двор-колодец. Эта квартира, доставшаяся от бабушки, была моим коконом. Старый паркет скрипел определёнными половицами, в углах пахло пылью и застоявшимся временем. Друзья называли ее «берлогой» и спрашивали, не жутко ли мне одной в такой глуши. Я отвечала, что нет. Правда была в том, что лишь здесь, в этой тихой, тяжеловатой атмосфере, я чувствовала себя хоть сколько-то на своем месте. Вне этих стен я всегда была немного не в своей тарелке, играла роль «нормального» человека: улыбалась, поддерживала разговоры, но внутри оставалась пустой.

9:30. Работа. Я — дизайнер, рисую интерфейсы для приложений, которые никогда не увижу вживую. Удаленка — идеальная работа для того, кто, как я, предпочитает общаться с миром через экран. Сегодня монитор казался особенно плоским и безжизненным. Цвета — блеклыми. Я ловила себя на том, что сравниваю их с тем мерцающим серно-желтым светом, что ночью горел в темноте.

Мысли возвращались к нему. К его весу. К шершавой коже под моими пальцами. К тому стону — гортанному, полному такой немыслимой, животной благодарности.

Вместо страха внутри поднимался странный трепет. И стыд. Почему стыд? Потому что мне это… понравилось? Потому что в объятиях демона я почувствовала больше человечности, чем за последние годы в объятиях кого бы то ни было?

13:00. Обед. Суп, разогретый в микроволновке. Я ела его, не отрываясь от экрана, пытаясь загнать себя в рабочий ритм. Безуспешно. Взгляд снова и снова скользил к лепестку.

«Азазель», — прошептала я про себя, и слово обожгло губы, как его дыхание. Откуда я его знала? Оно просто пришло, всплыло из самых потаенных глубин памяти, будто было там всегда.

Я отложила ложку, подошла к столику и снова взяла лепесток. Он был тёплым и удивительно прочным. Я поднесла его к носу. Да, однозначно: дым, медь и что-то сладкое, пряное. Запах был густым, осязаемым, он пьянил.

И тогда я заметила еще кое-что. На салфетке, прямо под лепестком, остался едва заметный след, словно от рассыпанной темной пудры. Я провела по нему пальцем — крошечные, почти невесомые крупинки, похожие на вулканический песок.

Реальность происходящего накрыла меня с новой силой. Это не был сон. Это было вторжение. Физическое, осязаемое.

Весь остаток дня я провела на взводе. Каждый скрип половицы заставлял меня вздрагивать. Шорох за окном — оборачиваться. Я прислушивалась к тишине квартиры, и теперь она была не пустой, а… наполненной ожиданием. Тяжелый, плотный воздух словно вибрировал от нетерпения.

К вечеру я не выдержала. Я открыла ноутбук и в поисковой строке набрала: «Азазель. Демон. Кто он?»

Информация обрушилась на меня водопадом противоречивых сведений. Падший ангел, учитель человечества, демон войны, козлообразный искуситель… Ни одно описание не совпадало с тем, кого я ощутила. Тот, кто приходил ко мне, не был ни учителем, ни искусителем. Он был… просителем.

Я закрыла ноутбук с чувством растерянности. Кто бы он ни был, он был реален. И он приходил именно ко мне.

Ночь опустилась над городом, и я гасила свет с таким чувством, будто готовлюсь к ритуалу. Я не боялась темноты. Теперь я боялась, что он не придет.

Я легла в постель, и обычные звуки — гул холодильника, тиканье часов в гостиной — смолкли, уступив место звенящей тишине. Я ворочалась, прислушивалась к каждому шороху, к каждому биению своего сердца. Тело было напряжено, как струна.

И снова. Шевеление. Там, в ногах.

Сердце не замерло от ужаса, а наоборот, дико заколотилось, посылая по жилам волну горячей крови. Он был здесь. Он вернулся.

На этот раз я не закрывала глаза. Я смотрела, как тёмная масса отделяется от общего мрака и начинает свой медленный, неумолимый путь вверх по моему телу. Его прохладная кожа снова коснулась моих ног через одеяло, его когти с легким цоканьем цеплялись за ткань.

Но на этот раз все было иначе. Страх был, да. Глубинный, животный. Но поверх него лежал слой острого, почти невыносимого любопытства. И чего-то еще… предвкушения.

Когда он снова навис надо мной, заполнив всё пространство, его горящие глаза встретились с моими. В них читался всё тот же вопрос, та же неуверенность.

И снова моя рука сама потянулась к нему. На этот раз я не просто обняла его. Я медленно, давая ему возможность отстраниться, провела ладонью по его щеке. Кожа была грубой, как наждак, но под ней чувствовалась мощь и странная, неземная жизнь.

Он замер, и его веки на мгновение сомкнулись, словно от прикосновения, которого он ждал целую вечность. Из его груди вырвался тихий, шипящий выдох.

Мои пальцы скользнули ниже, к основанию его мощной шеи, ощутили пульсацию в яремной впадине. Его ритм все еще был медленнее моего, но теперь в нем чувствовалось волнение.

Он наклонился ниже. Его лоб, твердый и горячий, коснулся моего. Его рога, эти устрашающие спирали, теперь обрамляли мое лицо, создавая иллюзию кокона, клетки, в которой были только мы двое.

И тогда я почувствовала не просто тепло, исходящее от него. Я почувствовала жар. Сокрытый, глубинный, как огонь в недрах земли. Он разгорался с каждой секундой, с каждым моим прикосновением.

Его рука, та самая, с когтями, которая могла разорвать плоть, поднялась к моему лицу. Острие когтя, холодное и острое, как лезвие бритвы, коснулось моей щеки. Не царапая, а просто касаясь, проводя едва заметную линию от виска к уголку губ. Это было нежнее любого человеческого прикосновения, что я знала. Дрожь пробежала по всему моему телу, но это была дрожь не от страха, а от пробуждения.