Демонизируй это: когти Империи

Пролог

Когда демон впервые постучал когтем в моё окно на седьмом этаже доходного дома "Сатурн", я подумал, что это голубь. Или, на худой конец, почтовый грифон Министерства Имперских Сообщений, сбившийся с маршрута.
Глупо, да? Особенно если учесть, что "Сатурн" числится снесенным по бумагам Канцелярии Градоустройства аж с 1881-го года – ровно после того, как там поселился нехороший граф с коллекцией астральных паразитов. Но у нас в Санкт-Петербурге это ровным счетом ничего не значит. Полгорода на птичьих правах, полгорода эти права оформляет. Одним словом — столица. Да и само Министерство Внутренних, Тайных и Нечеловеческих Дел (МВТиНД, или ласково – "Мутное") по бумагам не существует. Только не говорите об этом моему жалованию – оно-то существует. Приходит аккурат каждое 13-е число, в конверте, пахнущем ладаном и сургучом, и с примечанием от службы расчета. В последний раз с благодарностью за терпение перед лицом онтологической нестабильности и с вычетом за порчу казенного артефакта (1 шт. зеркало души, модель "Ариадна плюс", 1910 г.в.)".

Демон был, что называется, скромный. Не чета тем пафосным тварям из "Черного Зодиака", что любят являться в клубах серного дыма с оперными ариями. Он просто выложил на заиндевевший подоконник записку, перевязанную чёрной нитью (казённого образца, кстати), и растворился в питерском тумане, который в этом квартале пахнет не только Невою, но и чем-то древним, спиртовым и слегка психоделическим. Или в моей голове. Сейчас уже не разберешь. Я тогда ещё официально "лечился". То есть пил настойку "Патологическая Трезвость" на психоактивных солях по казённому тарифу. Прописал её мне доктор Светлова, утверждая, что это поможет "стабилизировать контакт с родовым бесом Волконских без потери критического мышления". Помогало. Отчасти. От критического мышления оставалась лишь сардоническая струйка.

На записке, выведенным каллиграфическим почерком, значилось три слова:
"Я помню тело."

Это была, пожалуй, самая откровенно пугающая вещь, попавшая мне в руки за последние полгода службы в "Мутном".
И это при том, что только в прошлом месяце я вёл протокол допроса баронессы, чей "внутренний ребенок" не просто сбежал, но, по её уверениям, основал в подполе её особняка нелегальный салон теней, где играет в бирюльки с фрагментами её подавленных комплексов, и если его не вернуть до Новолуния – она "утратит вертикаль власти личности и будет вынуждена повторно вступить в брак со своим первым мужем-алкоголиком, дабы восстановить патологический баланс". Протокол, кстати, заполнили в трех экземплярах: для архива, для Инспекции Психо-Духовного Здоровья и лично для Демона Бюрократии, который питается пунктом 4.б подраздела "Гамма".

Но вернёмся к телу.

Тело обнаружили в "Ноктюрне" – одной из тех демонических гостиниц для уставших душ и недописанных сюжетов, где реальность сдаётся посуточно, а сны пересчитываются в счёт за "чай". "Ноктюрн" располагался в бывшем банке, и его стены всё ещё пахли деньгами, страхом и пылью от лопнувших афер. Тело было человеческим. Мужским. Средних лет. И неестественно, оскорбительно, спокойным. Будто его только что вынули из коробки с надписью "Стандартный Обыватель, сборка №3" и забыли дорисовать хоть одну эмоцию. Ни страха, ни боли, ни удивления. Трупное окоченение вносит коррективы в облик, но не делает просвещенным буддистом.

А рядом сидела она. Платье цвета подгнившей клубники, под горло, с сотней мелких пуговичек, блестящих спинками убиенных жучков (последний писк столичной моды, как уверяли модные журналы, одобренные лично Григорием Распутиным для укрепления народного духа), с лицом, выражающим одновременно усталое презрение, профессиональное любопытство и желание немедленно заархивировать всё происходящее в докладной для Отдела Демоанализа. Это была Вера Светлова. Доктор. Мой личный кошмар и спасительница от окончательного сползания в родовой безумный кювет.

Она улыбнулась мне – улыбкой, от которой даже демоны в углу зашевелились беспокойно – и произнесла голосом, звучавшим как скрип пера по официальному бланку:
— А вот и Вы, господин Волконский! А я все думала, кому я составляю декокты. Про Вас ходят слухи, что Вы свято верите, что логика и параграфы Уголовно-Демонического Кодекса способны объяснить что угодно. Что скажете про это? – Она кивнула на тело.

Я достал казенный блокнот "Мутного" (обтянутый кожей неопознанного существа, страницы пропитаны солью и серебром) и ответил, стараясь, чтобы мой голос не выдавал, что настойка заканчивается:
— А вы, доктор Светлова, вероятно, из тех светил науки, кто считает, что психоанализ – это не литература для развлечения внутренних демонов среднего класса? И что "Оно", "Я" и "Сверх-Я" – это не три соседних кабинета в нашей родной канцелярии?

Её глаза сверкнули – то ли от злости, то ли от внезапного профессионального интереса. Как к редкому экземпляру душевного расстройства.
— Пункт 7.в, подраздел "Дельта", – сухо парировала она. – "Сарказм следователя как компенсаторный механизм при столкновении с когнитивным диссонансом". Запишите это в протокол, Волконский. И прибавьте: "Образец – типичный".

Вот так мы и познакомились. По-настоящему.
А дальше... Дальше была слизь неопределенного онтологического статуса, сны, требовавшие подпись и печать, птица-Гоголь (в виде говорящей, вечно недовольной вороны, прикомандированной к нам из Архива Аномальных Литературных Явлений), комиссия из пяти архетипов (присланная Инспекцией, все в мундирах и с портфелями), и дело, которое не столько расследовалось, сколько переживалось. Как затяжной, дорогостоящий и крайне неудобный для всех участников невроз на фоне имперского абсурда.

Если бы я знал тогда, чем всё это кончится – я бы всё равно начал расследование.
Но взял бы с собой не только блокнот и казённый револьвер "Экзорцистъ", а ещё и запасную душу, выписанную по форме №666-Д "На временное хранение в экстренных онтологических случаях". На всякий имперский случай. Вы же понимаете – бюрократия.

Глава 1: Запротоколированная пустота

Вязкая горечь «Патологической Трезвости» еще сводила судорогой глотку и даже мозг, но не так сильно, как взгляд Веры Светловой. Мы стояли над тем самым телом в «Ноктюрне» – мужчиной средних лет, чье лицо было чистым холстом, где даже смерть забыла поставить свою подпись. Пустота, исходящая от него, была осязаемой, как питерский туман за окном, но куда холоднее.

— Итак, Волконский, — ее голос резал воздух. — Гипотеза «Стандартного Обывателя» отклонена за ненаучностью. Констатируем факт: объект демонстрирует признаки «Гамма-Пустоты» – полное отсутствие аффекта на всех уровнях, включая посмертный. Ваша задача – найти, что здесь отсутствует. Моя – выяснить, как это изъяли.

Она кивнула на блокнот в моей руке. Казенный, обтянутый кожей неопознанного существа. Я уже ненавидел его почти так же, как ее способность превращать кошмар в пункты подраздела «Дельта».

Из угла что-то хрюкнуло.

— Гоголь, прекрати подслушивать, — бросил я в сторону вороны, что сидела на спинке потускневшего кресла. — Архивариус не должен вмешиваться в поле событий до оформления хотя бы предварительного акта.

— Я здесь как наблюдатель, — обиженно каркнула птица, поправляя пенсне. — И, между прочим, имею аккредитацию Архива. У меня даже печать есть, с подписью самого Замысла.

— Ещё раз вмешаешься — направлю запрос на твою ревизию, — пообещала доктор Светлова.

— Протоколируем, — буркнул я.

— Твою ревизию — буркнул Гоголь и грузно выпорхнул в коридор.

Мы с Верой переглянулись. Случай явно не из простых. Тишина вокруг сгущалась, как кисель из сна больного символиста. В коридоре кто-то кашлянул метафизически. Шаги исчезли, как воспоминание о чём-то постыдном.

— Работаем, доктор, — процедил я, стараясь вложить в голос максимум непродуктивного сарказма. — Пункт первый: осмотр места преступления без прямого контакта с онтологической дырой. Готовы стабилизировать мою ауру серебряным спреем? Или пущу в ход родового беса как детектор аномалий? Гарантий не даю.

Ее холодные глаза сузились. Не со злости. А с каким-то пугающим хищно-прозекторским интересом.

— Пункт 7.г: «Ирония как защита от экзистенциального дискомфорта при контакте с Пустотой». Зафиксируйте. И держите вашего «гостя» на коротком поводке. Мы здесь для сбора улик, а не для спонтанных сеансов экзорцизма. — Она достала свой аэрозоль, но вместо меня направила струю «Экстракта Серебра» на пол в углу. Воздух затрещал, запахло озоном. — Образец №1: Слизь неопределенного онтологического статуса. Скорее всего, побочный продукт вмешательства. Не трогайте. Она… липкая к реальности.

— А что, если это не просто труп, — проговорил я. — А сосуд? Для чего-то. Или кого-то.

Я аккуратно обошел тело. Пустота давила. Не страх, а отсутствие чего-то жизненно важного. Как в доме после смерти близкого, только в тысячу раз концентрированнее. Мой «бес», дремавший где-то в подкорке, заворчал – не тревогой, а глухим недовольством, как пес, учуявший чужого на своей территории.

— Здесь что-то было, — пробормотал я, больше себе, глядя на прикроватную тумбочку. Она была пуста, но не пыльной пустотой забвения, а… нарочито чистой. Как будто кто-то тщательно стер следы. — Не личные вещи. Что-то… металлическое. Тяжелое. Чувствую пустоту от его отсутствия. Как дырку в кармане.

Светлова подошла, зарябило в глазах от пуговичек-жучков (черт побери Распутина и его моду!).

— Интересно. Пункт 2.а: «Интуитивное восприятие утраченного артефакта следователем, предположительно связанное с резонансом родового беса Волконских на следы мощного энергетического воздействия». — Она достала из саквояжа странный прибор – нечто среднее между компасом и камерой-обскурой, с линзами из черного кварца. — Спектрометр астральных остатков. Покажет выгоревший след. Держите дистанцию.

Прибор загудел, тонкая игла на шкале дернулась и замерла, указывая на пустое место у края тумбочки. В объективе черного кварца на секунду проступил расплывчатый контур – прямоугольный, с закругленными углами.

— Портсигар, — констатировала Светлова. — Серебряный. С гравировкой. Инициалы… «А.К.» Энергетический отпечаток сильный. Унесли недавно. И унесли специально. Это ключ.

Я ощутил странный холодок. Не от портсигара. От инициалов. «А.К.» Ничего конкретного, но… что-то щелкнуло в памяти. Смутно. Неприятно.

— Ключ к чему, доктор? К личности жертвы? Или к тому, что у него украли?

— Ко всему, — она выключила спектрометр. Ее лицо было сосредоточенным. — Личность установим через Архив. А вот что украли… — Она снова посмотрела на тело. — Это не просто эмоции, Волконский. Это субстанция ощущения себя. Самоосознание. Его вырезали. Чисто. Профессионально. Как орган на черном рынке душ.

В этот момент тело дернулось.

Не спазм. Не судорога. Плавное, почти изящное движение, как у марионетки. Голова повернулась. Пустые глаза уставились прямо на меня. Не сквозь – на. И в этой пустоте вдруг вспыхнуло нечто. Не свет. Не мысль. Черная дыра. Воронка из абсолютного ничто, затягивающая взгляд, сознание…

Мой «родовой бес» взревел внутри. Не страх. Ярость. Древняя, родовая. И вместе с яростью – вспышка:

Кабинет. Родовой особняк Волконских. Пыльные гобелены. Отец. Николай Волконский. Он сидит за столом, держит в руках… серебряный портсигар. На крышке – вензель «А.К.» Он поднимает голову. Его глаза… Его глаза такие же пустые, как у этого мертвеца в «Ноктюрне». Он смотрит на меня, но не видит. Губы шевелятся: «Я… помню… тело…»

— Волконский! Отойти! — Резкий голос Светловой, как удар хлыста. Ее рука схватила меня за плечо, оттаскивая. Я споткнулся, едва не упал. Перед глазами плясали цветные пятна, перекрывая образ отца и его пустой взгляд.

Тело замерло. Голова бессильно откинулась на подушку. Пустота вернулась, еще более оскорбительная в своей завершенности.

— Что… что это было? — Мой голос звучал хрипло, чужим. Сердце колотилось как бешеное.

Светлова быстро опрыскивала пространство вокруг кровати серебряным спреем. Ее лицо было бледным, но руки – твердыми.

Глава 2: Демоны в Цилиндрах и Изысканный Хаос

Гардеробная министерства являла собой печальное зрелище, достойное пера Гоголя в его самые мизантропические минуты. Пахло здесь, как в ломбарде последнего шанса: нафталиновой тоской, пылью забытых амбиций и едва уловимым серным шлейфом, словно от неосторожно погасшей инфернальной сигары. Алексей Лекс Волконский, потомственный охотник на нечисть и невольник государственной службы, созерцал врученный ему фрак. Цвета то ли запечённой брусники, то ли внутреннего мира неосторожного дуэлянта. Ткань же, на ощупь, была подозрительно похожа на шкуру существа, чье существование отрицалось даже Канцелярией Аномальной Фауны.

«Энтропийная маскировка, – прочитал на тканевом ярлычке Лекс, вертя уродца перед тусклой лампочкой в виде заспиртованного глаза. – Похоже, сама энтропия махнула на сей предмет рукой. Борис, голубчик, вы уверены, что в «Черном Зодиаке» наряд не сочтут за оскорбление, нанесенное лично Демону Хорошего Тона? Меня там просто съедят. В фигуральном, разумеется, смысле. Хотя…»

Маленький чиновник Борис, исполнявший роль живого справочника по бюрократическому безумию, заерзал, листая потрепанную «Методичку по Оперативному Вживанию в Астрально-Социальные Страты Повышенного Риска» (М.О.В.А.С.С.П.Р., ред. 7.б).

«Г-господин Волконский! – запищал он. – Метод официально утвержден! Взгляните: «Намеренное снижение когнитивной заметности агента в условиях сверхнормативного астрального фона посредством индукции визуального диссонанса». Проще говоря…» – Борис сделал театральную паузу, – «…чем экстравагантнее ваш вид, тем менее вы приметны как агент! Вы же не желаете быть раскрытым преждевременно?»

В углу, на вешалке, напоминавшей окаменевшую лапу дракона (или очень недовольного грифона), злобно хрипнула огромная ворона – их прикомандированный «резонатор аномальных нарративов» по кличке Гоголь.

«Кар-р-р! Диссонанс? – пронеслось по помещению. – Да в «Зодиаке» официанты подают «Кровавую Мэри» в настоящих черепах философов! А барышни щеголяют в платьях, сшитых по снам любовников! Сей фрак, коллега, – верх конформизма! Над вами просто издеваются. Как водится».

Светлова, невозмутимо щелкнула замком ридикюля. Внутри поблескивали приборы, достойные кабинета доктора Моро (был такой товарищ в мирах Герберта Уэллса): миниатюрный спектрометр, флакон с «Экстрактом Серебра» (пахнущий, как выяснилось, не серебром, а дорогим коньяком), блокнот в колючей обложке и шприц с жидкостью под этикеткой «Антидот Пси-Делирия», напоминавшей забродившее бордо.

«Астральный фон в «Черном Зодиаке» стабильно превышает все мыслимые нормы, – отстраненно заметила она, поправляя жучкообразное устройство на лацкане своего более чем аскетичного платья. – Стандартная маскировка бесполезна. Отсюда фрак. И присутствие резонатора. – Она кивнула на ворону. – Архив настоял. Гоголь чует ложь и пси-ловушки лучше ищейки».

«Резонатор аномальных нарративов?» – Лекс, с отчаянием человека, примеряющего смирительную рубашку, пытался втиснуться в фрак. «Борис, будьте другом, переведите сию околесицу на язык, понятный порядочному госслужащему».

Борис радостно зашуршал методичкой. «А, вот! «Сущность, обладающая повышенной сенситивностью к латентным нарративным паттернам, патологиям дискурса и подсознательным триггерам страха в зонах экстремальной пси-активности». То есть… – он сиял, как фонарь с улицы красных фонарей, – …ворона чует подвох и ложь! Или просто каркает от скуки. Второе статистически вероятнее».

«Чую ложь! – гордо возвестил Гоголь. – Особенно бюрократическую! А ваши мысли, коллега, пахнут отчаянием. И фраком».

«Ладно, пернатый детектор совести, – Лекс махнул рукой, смирившись. – А вот сия мерзость?» – Он ткнул в шприц. «Не хочу в разгар менуэта с суккубом начать декламировать «Я помню чудное мгновенье» или признаваться в любви к демонической Афине».

«Пси-Делирий, – пояснила Светлова с бесстрастностью лектора, читающего курс патологической анатомии, – состояние спонтанного прорыва коллективного бессознательного или целенаправленного ментального воздействия. Симптомы: галлюцинации, бред, неконтролируемые признания в любви к ближайшей нечеловеческой сущности. Антидот – синтез науки и скуки протокола №45-В. Вводится при первых признаках желания обнять гардеробщика с рогами».

«Понял, – Лекс с содроганием посмотрел на шприц. – Укольчик от потери душевного равновесия. А ваш жучок?» – Он кивнул на устройство. «Подавитель астрального шума? Смахивает на механического клопа, затесавшегося в светское общество».

«О, новинка Лаборатории Нестабильных Реалий! – Борис чуть не подпрыгнул. – Фильтрует фоновый пси-эфир! Отсекает чужие страхи, обрывки инфернальных переговоров, навязчивую рекламу эликсиров бессмертия! Без него ваш мозг попытается продать душу за бесплатный фуршет!»

«Кар! – фыркнул Гоголь. – Железяка! Лучший подавитель – мое ворчание! Или его сарказм. – Он кивнул на Лекса. – Особенно во фраке цвета запоздалого раскаяния».

«Довольно, – холодно отрезала Светлова. – Фокус нашего внимания: Антон Кречетов. Ювелир. Поставщик артефактов для «Зодиака». Ищет покупателей на свои изделия. Волконский, вы – аристократ в стесненных обстоятельствах, ищущий диковинку для… дамы с экстравагантными вкусами. Я – ваша сестра, страдающая «криптомнезией».

«Криптомнезия?» – Лекс устало поднял бровь. «Борис, спасайте. Пока не поздно».

«Криптомнезия! – Борис засиял. – Расстройство памяти! Чужие воспоминания кажутся своими! Часто вызвано… гм… контактом с артефактами. Доктор будет «вспоминать» детали о портсигаре, заранее известные! Идеально для допроса!»

«Вранье! – злобно каркнул Гоголь. – Она просто хочет врать с комфортом! А вы, коллега, идеальный разорившийся аристократ. Играть не надо. Особенно в этой тряпке».

* * *

«Черный Зодиак» оказался устроен подобно воронке. Неприметная вывеска углового парадного, темная лестница, на которой мрачная Светлова быстро сунула какую-то колбочку в дрожащую лапку демонической полудурочки, которая открыла им дверь, заполошно озираясь. Получив дозу чего-то, бесовка растворилась. Вера же преобразилась. Платье вдруг стало походить на ней на гимназическую форму, возможно так сыграло выражение лица: распахнулись в детской радости глазища, вся фигура стала детско-пластичной, руки утратили сдержанность, заплясали вокруг тела, чуть не итальянской жестикуляцией, дыхание сбилось и стало прорываться в речь. А тон стал отвратительно восторженным. Лекс поразился, но молча взял «сестру» под белу ручку и продолжил спуск, который как-то вдруг привел на верх помпезной лестницы в сверкающий и переливающийся драгоценной шкатулкой зал.