Деревенское счастье. Второй шанс для моего (бывшего) босса

Глава 1. Нежданный гость

— Мам, а почему ромашки пахнут не так сильно, как георгины? — тихо шепчет мне в ухо мой маленький продвинутый агроном, пока я пытаюсь ухватить последние минуты сна.

Я знаю, что ловким хозяйкам прощается сонливость до первого ведра рассады. Но не в нашем доме. Пока вся деревня вступает в свои ленивые права, у Левашовых уже кипит жизнь — бутон за бутоном, коробка за коробкой, шутка за шуткой. На кону всегда ставка: кто сегодня опередит даже солнечный луч — я или моя пятилетняя дочь Юля? Спойлер: чаще побеждает Юленька — воплощение утренней энергии, золотых косичек и карих глаз. Несмотря на свой юный возраст, она уже знает толк и в астрах, и в торговле, и в том, как убедить даже самого сурового бабушкиного клиента улыбнуться и купить ещё лоток бархатцев.

— Потому что ромашки скромные, — бурчу я, недосыпая, — и, в отличие от некоторых, не любят быть в центре внимания с утра пораньше.

Юля хихикает, карабкается наверх и, едва услышав весёлую перебранку на кухне, уже спешит туда. А я, медленно выползая из-под одеяла, лишний раз убеждаюсь: наш дом — это женское королевство и настоящий цветник. Наш папа и дедушка Юленьки ушёл из жизни пять лет назад, оставив нам наследство из любви, генетической тяги к земле и крепкой, как укоренённая гортензия, привязанности друг к дружке. Нас у папеньки было три «цветочка»: я, Марина и Алина. Потом и Юленька появилась. Но главным цветком в его жизни была, конечно, наша мама — Людмила Николаевна, которая уже вовсю командует на кухне.

Юля тут же обнимает бабушку за талию, прижимаясь к её фартуку, который всегда пахнет дрожжами, мёдом и землёй.

— Ну что, завтрак на всех, или только для лучших? — комментирует мама, хлопая по столешнице, где уже расцветают тарелки с овсянкой, посыпанной малиной и голубикой. А ещё тут блинчики и пирожки.

Я слежу за ней не без умиления. Наша мама из разряда тех, кто выведет три урожая с аршина земли и добьётся, чтобы ты точно не ушёл с завтрака без дополнительных двух блинчиков.

В этот момент на кухню, переступая порог, вбегает Алинка — моя младшая сестра. Ей семнадцать, и она мечтает о городской жизни, но одновременно является чемпионом по пересадке петуний.

— Доброе утро, семейство! — радостно объявляет Алина, на ходу отламывая кусочек пирожка.
Она, упрямо мечтая сбежать из «цветочного ада», уже поступила в аграрный, чему смеются все, особенно мама.
— Вот, вот сбегу в мегаполис, открою там фитнес-клуб для гладиолусов! — ворчит она, одновременно листая новостную ленту и поправляя лейку под мышкой.
— Да-да, а потом к нам в село вернёшься, как миленькая, — усмехается мама. — Поедешь продавать свои гладиолусы обратно в свою же Берёзовку!

Завтрак — ритуален, как смена сезонов: чайник, хлеб, каша, пара смешных рассказов от Юли про соседей и неизменная перекличка планов. Пока Алина торопится убежать к своим клумбам и фантазиям, в дом входит Марина — моя старшая сестра. Ей тридцать пять. Недавно она развелась с мужем, детей у неё, увы, нет, но зато есть золотое терпение и талант управлять любым бизнесом — хоть цветочным, хоть нефтяным, хоть межсемейными дебатами по поводу того, какие тюльпаны нынче в тренде.

— Опять чаем заливаетесь? — улыбается Марина, берёт на руки Юлю (которая тут же засияла), и шутит: — Кто сегодня отвечает за улучшение генофонда села? Если снова Алина — ничего доброго нам не светит.

— Я, пожалуй, за старшую, — пробую вставить я, не очень успешно, потому что в нашем клане всё решает коллектив.

После завтрака начинается бойкая суета. Мама командует, кто куда: Марина отправляется на склад проверять новую поставку компоста, Алина исчезает в цветнике разыскивать потерянные семена, а Юля, прилипшая к моей юбке, помогает мне готовить заказы для главного рынка в районном центре. Только эта юная бизнес-леди может на глаз отличить «идеальные бархатцы» и научить бабушку балансу между астрами и петуниями.

Наш семейный бизнес развивается, что называется, букетно. Местные магазины и фермеры заранее в очередь становятся за рассадой и цветами: кому — для клумб, кому — к праздникам и свадьбам. У нас даже из соседнего города клиенты приезжают — за «живой энергией берёзовских Левашовых кипарисов». Обожаю, когда нас так величают, хоть и смеёмся потом всей семьёй.

Пока мы с Юлей инспектируем сиреневую клумбу, задушевно обсуждая, какой букет лучше подарить соседке тёте Оле к дню рождения, я внезапно замираю.

Где-то за околицей, в разгаре нашего утра, раздаётся низкое урчание мощного двигателя. Я удивлённо поднимаю голову от петуний. Это вам не местный трактор лихачит — это что-то… из другого мира.

Сквозь клубы пыли подкатывает новенький, широкий внедорожник, сверкающий хромом, совсем чужой для нашего берёзовского пейзажа. Юля притихает и крепче берёт меня за руку.

— Мам, — шепчет она, — это не Кирилл за цветами?

— Нет, Юляш, это не наш Кирилл, — отвечаю, стараясь улыбнуться. Хотя каждый нерв внутри сжимается от предчувствия: что-то большое, чёрное, городское, беспощадное нашему покою подъезжает прямо к самому цветнику.

Я вытираю руки о фартук и, стараясь выглядеть спокойной, выхожу навстречу чужаку ко двору. Из машины неторопливо выходит мужчина и оглядывается по сторонам, словно до сих пор не понимает, как оказался в этих краях. И я вот тоже не понимаю, что он тут забыл? Хотя узнаю его сразу. Такого не забудешь!

Он выглядит абсолютно чужим для нашей деревни. На нём тёмно-синий костюм-тройка, чистейшие ботинки, на запястье дорогущие часы. Слишком нарядный для наших пыльных улиц, с дьявольски интеллигентной осанкой и ледяными, как мартовский снег, манерами топ-менеджера.

И это мой бывший.

Поправка.

Мой бывший босс.

И тот самый человек, из-за которого шесть лет назад моя жизнь вывернулась наизнанку.

Гордей Матвеевич Кац.

Он ловит меня взглядом, чуть хмурит брови — ровно так же, как тогда, в московском офисе, когда я заговаривала о честной зарплате. Внутри всё обрывается: и давняя обида, и самоуважение, и даже тот лёгкий страх перед неизвестностью.

Глава 2. Сделка по-деревенски

Как только в Берёзовке появляется человек в костюме и начищенных ботинках, половина деревни тут же решает, что приехал новый налоговый инспектор. Вторая половина уверенно рассуждает: “Точно жених к кому-то из наших девчат!” Такая новость по местным меркам — целое событие, особенно если этот гость не просто чужой, а чужой из города, да ещё и при полном параде.

Гордей Кац стоит напротив меня, ровный и уверенный, будто к памятнику примеряется. Не двигается, словно боится запачкать свои безупречно сверкающие лакированные ботинки о наш пыльный деревенский двор. Он чуть щурится от солнца, но держится так, будто вокруг не клумбы с бархатцами, а дорогой паркет его московского офиса.

Я тоже невольно замираю: и ведь смешно, сколько всего может прокрутиться в голове за одну долю секунды! Где-то внутри сразу поднимается целый тайфун воспоминаний: ускользнувшая молодость, ярость, обида и — пусть даже я себе не признаюсь — тонкое, ускользающее удовольствие. Вижу, как он выбивается из нашего яркого, простого цветочного пейзажа, этот городской пришелец, и чувствую странное, чуть ехидное удовлетворение от его беспомощного взгляда на все вокруг.

Юля всё это время держится за меня, но теперь, набравшись храбрости, решается выглянуть из-за моей юбки. Аккуратно высовывает нос, заглядывает снизу вверх на высокого, незнакомого мужчину и шепчет, явно думая, что её никто не услышит:

— Мама, а кто это?

Гордей моргает, будто впервые за всё время замечает не только меня, но и моё маленькое продолжение — Юленьку, серьёзную, с глазами-орехами, прямо как у меня. На миг его взгляд становится теплее, но ровно на одну секунду. Сердце у меня пропускает удар — он видит Юлю, он смотрит на неё…

В этот момент сердце у меня пропускает удар — старый рефлекс защитить дочь, укрыть её от прошлого и от правды. Я сама напрягаюсь, не зная, что опаснее: его молчание или слишком пристальное внимание. И всё равно, несмотря на обиду и тревогу, ощущаю, как внутри просыпается что-то щемящее — почти забытое тепло, горькая нежность, растерянность и страх, что этот взгляд сможет многое поменять.

Неожиданно и очень громко скрипит дверца парника — на заднем дворе такое происходит только в двух случаях: либо ветер, либо кто-то из Левашовых. Сегодня — второй случай. Моя старшая сестра осматривает происходящее с обжигающим аналитическим вниманием, и я почти физически ощущаю, как у неё в голове складывается вся картина, как идеально собранный бухгалтерский отчёт. Ну, не зря у неё два высших! Тут у любой рациональность заиграет, когда на пороге такой гость.

В глазах Марины сразу появляется знакомый огонёк понимания, и она окликает свою любимую племянницу:

— Юля! — строго, но с той самой материнской ноткой, от которой даже взрослые начинают собирать игрушки. — Помоги мне с коробками, ты ведь у нас эксперт по георгинам!

Юля послушно кивает, но перед тем, как пойти, бросает на Каца долгий, изучающий взгляд. Любопытство у неё в крови — никак иначе не объяснить такое пристальное внимание к чужим ботинкам и строгому костюму. Ей явно хочется знать, кто этот “столичный дядя” и почему мама от его появления такая… колючая.

Я мягко подталкиваю дочку к сестре, и две мои девчонки — малая и взрослая — уходят, оставляя меня один на один с прошлым, от которого, казалось, уже давно отгородилась цветочными грядками и плотным расписанием.

Если бы у меня сейчас в руках была лейка, кто-то оказался бы мокрым с ног до головы — чисто для профилактики и для поднятия боевого духа. Но лейка осталась в цветнике, а в руках — только нервы. Перекидываю волосы за плечо, скрещиваю руки на груди, собираю всю колкость в одном взгляде: встречаю бывшего так, как встречают партию прошлогоднего навоза по ошибке на своём дворе — с изрядной долей недоверия и капелькой садистского удовольствия.

— Так зачем же я вдруг понадобилась спустя столько лет, Гордей Матвеевич? — голос у меня мягкий, но с ядовитой ехидцей. — Неужели нынче в столице острый дефицит кадров? Или это меня так просто забыть не выходит?

Он дёргает плечом — видно, что сама форма вопроса раздражает, а ответ, кажется, даётся ему с трудом, будто царапает изнутри.

— Понадобилась. Вспомнил, — выдыхает и тут же отводит взгляд куда-то в сторону компостной кучи. — Вот и стою теперь перед тобой.

Показательная честность в его голосе не трогает ни меня, ни моих бархатцев.

— Ну раз вспомнил, катись обратно, — фыркаю я по-здешнему, как соседская упрямая коза. — Я уже забыла тебя с концами!

Он меняется на глазах, расправляет плечи и смотрит на меня со своим прищуром.

— Ну уж нет, Левашова! — приподнимает голос, будто мы снова в офисе на летучке, где он главный по дисциплине. — Это ты когда-то подсунула мне Царёва! А теперь этот тип из-за тебя контракт не хочет продлевать!

Я поражённо округляю глаза (у меня это выходит мастерски, после стольких сезонов тренировки на поставщиках и покупателях):

— А я тут при чём? Сто лет у вас не работаю, клянусь всеми гладиолусами Берёзовки. Пора бы забыть, как забывают холодный чай на подоконнике!

— Объясни это Царёву! — уже почти рычит Кац, пластмассовый блеск совещательного лица слетает, проступает обычная мужская злость и страх. — Мне нужен контракт. Ему нужна ты. Значит, и мне нужна ты! Элементарная математика, Левашова, даже ты поймёшь.

— Вот оно как… — я скрещиваю руки, криво улыбаюсь. — Корпоративная арифметика меня больше не интересует. Научилась считать по другим формулам.

— Мария, да я ради тебя в твою деревню приехал, а ты меня с порога! — в его голосе пробивается, может, настоящая усталость, а может — просто желание выбить из меня нужное любыми способами.

— Вы, Гордей Матвеевич, не ради меня приехали, а ради себя и вашего контракта, — уже без ярости, спокойнее, — и давай не будем изображать великую любовь инвестора к провинциальным подрядам.

— Процент твой, Левашова! — выпаливает он через силу.

— Заманчиво, но скучно, — мило отвечаю я. — И вообще, пригласи лучше Царёва на рыбалку, в баню, квасом напои, попробуй шашлыком соблазнить… Я тут не учу, как мужики бизнес делят. Хотя если что — Мастер-класс могу, конечно, провести. За отдельную плату.

Глава 3. Испытание работой

Сделка по-деревенски — штука не для слабонервных. В Берёзовке принцип простой: если дал слово — держи. А уж если пообещал выполнить любое условие — не обижайся, когда это условие ни в одном корпоративном уставе не прописано, да и ни в одной HR-инструкции не встретишь.

Я внимательно смотрю на Гордея, ощущая, как у меня внутри перемешались юмор, лёгкая злость и не скрываемый интерес — как поведёт себя столичный акула среди саженцев и парников.

— Ну что, Гордей Матвеевич, раз уж пообещал выполнить любое моё условие, ты готов прямо сейчас, без подготовки, или хочешь переспать с этой мыслью? — спрашиваю чуть насмешливо, прищуриваюсь, специально склоняю голову в сторону, как мама, когда ей что-то кажется сомнительным. Словно провожу не разговор с прошлым, а собеседование в наш семейный цветочный бизнес.

Он несколько секунд смотрит на меня в упор. Не отводит взгляда, а будто за что-то цепляется — разглядывает то ли сомнение, то ли подвох. В его лице неожиданно много упрямства, даже немного вызова: прочности характера у него не отбавишь, но, кажется, и страх мелькает — не передо мной, а перед деревенской неизвестностью.

— Готов сейчас, — произносит он наконец.

Говорит спокойно и довольно твёрдо. Я хмыкаю, осознанно медлю с ответом, чтобы дать ему повариться в этом напряжении. Потом киваю, словно бы принимаю на работу. Чувствую, как уголки губ так и норовят задаться снисходительной улыбкой. Ну ладно. Сам напросился.

— Ваш выбор, Гордей Матвеевич. Тогда за мной, — бросаю через плечо, разворачиваясь в сторону цветника.

Я слышу его короткий вздох.

Вообще, мне нравится, что он ни на минуту не спрашивает, что его ждёт, не начинает юлить или советоваться, а идёт за мной, не сбавляя шагу, — по грохочущему под каблуками гравию. Мой двор для меня привычен до последней щепки, а для него, кажется, это вовсе не прогулка, а настоящий квест на выживание.

И вот, впервые за эти шесть длинных лет, я действительно позволяю себе искренне улыбнуться. Чувствую и предвкушение предстоящей работы, и победную нотку: сегодня темп задаю я. Маша Левашова. Наконец-то.

Не давая ему ни секунды расслабиться, веду к нашему главному цветнику. Здесь воздух другой — насыщенный, терпкий, тягучий, будто сама Берёзовка держит ядро жизни прямо тут, среди клумб и цветов. Между рядов гордо мерцают астры, настурции, бархатцы, петунии. Всё тут переплетено: работа, забота, надежды, трещащие по швам перчатки и мамины усталые, но счастливо-сияющие глаза по вечерам.

— Работа простая, но муторная, — нарочно бодро улыбаюсь, вытаскивая большие картонные коробки и проверяя секатор на остроту. — Нужно срезать по заказу, аккуратно сложить вот сюда, не перепутать. Эти ящики пойдут в магазин на нашей площади, а те — строго на базу в город, там отсортировано по видам, высоте, цвету и настроению дня. Если что-то перепутаешь — прямая линия в штрафной батальон.

Вручаю ему секатор и перчатки. Гордей смотрит на садовый инструмент, как на очередную сделку на многомиллионном совещании. Решается сделать шаг в неизведанное. Снимает пиджак с особой аккуратностью — видно, как тяжело оставлять свой символ власти на стульчике у теплицы. Закатывает рукава безупречно белой рубашки, и впервые выглядит не директором, а обычным мужчиной — живым, немного теряющимся, но решительным.

И тут, сама не понимая зачем, бросаю взгляд на его правую руку — ищу, не блеснёт ли обручальное кольцо. Нет. Палец голый, только лёгкие следы от коробки и зелёная пыльца от стеблей.

Странно, почему меня это вдруг волнует? Хотя, если подумать, ничего удивительного. Многие мужики колец не носят, кому-то мешают, а кому-то и вовсе — «зачем, если все и так всё знают?». Но отчего-то внутренний голос всё равно подталкивает уточнить: вдруг там не всё так просто?

Гоню мысли прочь. И сама себе говорю, почти вслух:

Какая мне, собственно, разница до его семейного статуса? Верно. Не моё это дело!

— Покажешь, как надо? — подает голос мой новый разнорабочий.

— Покажу, покажу.

И я словно маленькому ребенку объясняю и показываю порядок работы. Первые попытки у него осторожные, он как хирург под лупой обрабатывает каждую астру и петунию, будто ни одна цветочная головка не должна пострадать в этом процессе. Движения неловкие, но упрямые — учится на ходу, берёт цветы крепко, старается попасть секатором по нужной точке.

Наблюдать за этим невольно приятно — и немного смешно. Вроде тот же столичный крутой босс, а как склонился над клумбой, будто сейчас по этой астре будет решаться судьба всей годовой презентации.

— Смотри, не спутай гвоздику с левкоем, — лениво поддразниваю, едва скрывая довольство. — За такое у нас первое китайское предупреждение, второе — от нашей бабушки, а там уже тяжёлая артиллерия из семейного архива.

— Беру на заметку, — коротко отвечает он, сосредоточившись, сурово хмуря брови.

А потом вдруг улыбается по-настоящему: немного неловко, но с каким-то удивлённым удовольствием, так, будто сам не ожидал, что может рассмеяться.

Я замечаю, что его рубашка уже прихватывается лёгкой зелёной пылью от стеблей, а на лбу проступает первая испарина. Вот это уже настоящее испытание, а не ваши офисные часы и селекторные летучки.

А на душе у меня становится немного теплее, как тогда, в детстве, когда я впервые сама вырастила рассаду бархатцев и получила от папы первое настоящее одобрение. Вот так, шаг за шагом, мой бывший учится заново дышать здесь, среди простых цветов и простых людских правил.

Еще через полчаса мы уже вполне командой — бок о бок таскаем коробки, аккуратно укладываем цветы из цветника к дому, словно слаженная бригада в самый разгар берёзовского сезона. Наш кот Семён, лежащий на крыльце, не выдерживает, встаёт, вытягивается и долго следит за действиями Каца.

Юленька, все-таки сбегает от сестры, и не никак ее отогнать от Гордея. Дочка бегает вокруг, раздаёт мудрые советы, держит приказной тон — откуда-то внутри неё просыпается маленький агроном и начальник:

Глава 4. Увлекательные вопросы и ответы

Деревенский обед у Левашовых — это целая наука.

Во-первых, стол накрывается так, будто к нам едет губернатор, а не просто свои и один совершенно чужой, но очень перспективный гость.

Во-вторых, каждый разговор — отдельное приключение, потому что в доме, где четыре женщины, секреты умирают молниеносно, их ещё только шепнули — а они уже на слуху у всей околице.

На веранде густо пахнет жареным луком, укропом и только что испечёнными пирогами. Мама выставляет на стол глубокую чашку с борщом, запотевшие миски с молодой картошкой, румяные пирожки с яйцом и зелёным луком. Марина приносит большую тарелку салата, Алина нарезает чёрный хлеб так старательно, словно от этого зависит её поступление в вуз мечты. Юля уже на старте — сытно подкрепиться, а заодно и выведать секреты у нового гостя. Для неё — это главное развлечение дня.

Гордей, с трудом избавившись от привычного делового напряжения, теперь выглядит вполне по-нашему — рукава скатаны до локтя, волосы взъерошены, щеки алые от солнца и работы. В какой-то момент он даже забывает контролировать выражение лица и просто садится за стол, не оглядываясь на свою статусность. Мама улыбается ему широкой, открытой улыбкой, от которой даже московские боссы не устоят.

— Приятного аппетита, — искренне говорит она. — Не жадничайте, добавка всегда будет!

Семейство принимается за еду с таким энтузиазмом, что у неподготовленного наблюдателя могло бы закружиться в голове от количества разговоров, шуток и ароматов. Первое время Гордей старается слушать больше, чем говорить — но тут на арену выходит Юля.

— Дядя, — деловито начинает она, уткнувшись ладошками в скатерть. — А вы в детстве тоже цветы собирали?

— Нет, Юля, — сдержанно улыбается он, — я в детстве чертежи рисовал, конструкторы собирал.

— А вы астры любите? — подмигивает ей Алина.

— Раньше не думал об этом, — Кац оглядывается на Алину. — Теперь, кажется, стану любить.

Юля расправляет плечи. Она сегодня главный допрашивающий:

— А как вы познакомились с мамой?

Сестры едва не закашливаются, мама незаметно улыбается. Мне приходится вмешиваться:

— На работе встретились, Юль. У дяди Гордея было много разных дел в Москве, а я помогала ему разбирать завалы в бумагах.

Юля не унимается:

— А вы всегда были таким серьёзным? А у вас есть кошка? А кто ваш любимый супер-герой?

Кац, кажется, на минуту теряет самообладание, но потом его захватывает добродушный интерес:

— Я не всегда был серьёзным, Юля. Кошки у меня нет, зато есть друг-пёс. Супергерой, наверное, Шерлок Холмс.

— А как зовут вашего песика? И кто такой этот Шерлок?

— Моего пса зовут Рассел. Шерлок - это сыщик, детектив.

— Ааа, — тянет дочка.

Семейство переглядывается — вот удалось-таки кого-то утомить! Но Юля не сдаётся. Вдруг она решает подойти к самому главному:

— А вы женаты?

Марина давится огурцом, мама утирает слёзы смеха полотенцем, я понимаю, что надо бы как-то увести тему, но Кац отвечает просто:

— Нет, не женат сейчас.

Юля удовлетворена простым ответом, а я сама чувствую, как щеки слегка горят — всё-таки вопросы детей всегда куда опаснее взрослых.

— А сколько вам лет? — продолжает Юля.

— Тридцать четыре.

— Ого, — округляет глаза Юля. — Почти как дядя Коля, только у него пузо.

В этот момент, словно собравшись с духом, Гордей тоже решается спросить:

— А тебе, Юля, сколько лет?

Юля гордо, широко улыбаясь, складывает пальчики для доходчивости:

— Пять! Целых пять! — и добавляет с улыбкой — Скоро будет шесть, если мама разрешит.

— А папа у тебя есть? — вдруг спрашивает Гордей, едва заметно приподнимая бровь.

Юля сияет, хлопает ресничками и прежде чем ответить, ищет мой взгляд. Я одобряю, слегка улыбаюсь и еле заметно киваю: пусть небольшой секрет семьи хоть сейчас всех повеселит.

— Да, он сейчас на Южном полюсе. У него очень важная работа, — уверенно сообщает Юля.

— Вот как? — Гордей подаётся вперёд, уже более заинтересованно.

— Он помогает пингвинам! — говорит Юля таким тоном, будто рассказывает о подвиге века. — Вы знали, если пингвин упал на спину, он не может сам перевернуться и встать?

Гордей, не зная, как реагировать, поднимает брови:

— Где-то я такое слышал…

Юля важничает:

— Ну вот мой папа им помогает — встаёт с утра пораньше, ходит, переворачивает! Без него бедные пингвины пропадут.

— Действительно, бедолаги… — Кац чешет подбородок, изображая задумчивость, но по глазам видно — рассмешила до слёз.

Тишина за столом становится гулкой — каждый переваривает эту историю по-своему: Марина усмехается, мама прячет улыбку в ладонях, Алина давится компотом. Я чуть прикусываю губу, чувствуя на себе долгий, пристальный взгляд Каца.

На короткий миг его лицо озаряется, как будто только сейчас он сопоставил даты и понемногу начал догадываться…

Поэтому резко меняю тему:

— А не позвонить вам, Гордей Матвеевич, Алексею Романовичу, раз уж вы ради бизнеса приехали. Пусть приезжает в баню к Левашовым — шашлык устроим, рыбалку на пруду покажу, бабушка пироги напечёт. Вот, организую вам переговоры по всем правилам деревенского дипломатического протокола.

Он медлит секунду, словно возвращается с другого берега своих мыслей.

Затем просто кивает, будто старается переключиться, но тень недоумения в его глазах не исчезает. Но все-таки достаёт телефон, легко кивает и выходит на крыльцо — звонить.

Дверь захлопывается, и в комнате становится на порядок громче.

Марина тут же хватает ложку и, наклонившись к уху, шепчет:

— Ну, Маша, и что дальше? Будешь признаваться?

Я моргаю, не сразу реагирую, но тут добавляется Алина:

— Да-да, пора, наверное! Мама-то уже всё давно поняла… Уж лучше пусть от тебя узнает, чем сам догадается.

Мама тяжело вздыхает, но очень внимательно смотрит на меня, а у меня внутри колотится маленький барабанщик.