Деревня оборотней

Глава 1

В сельской больнице уже заканчивался приём больных, и молодой доктор Глеб Никифорович собирался пойти прилечь. В коридоре выясняла отношения с припозднившимися пациентами медсестра - опытная пожилая женщина Пелагея Ивановна.

- Вертайтесь, я вам говорю. Всё, не примет он вас. Раньше надо было приходить. Приходите в ночь, кто просит? Завтра, завтра...

Отчитав и усовестив всех пациентов, она ласково, по-матерински посмотрела на молодого худого стеснительного парня, наказывая также ему:

- А вы с ними, Глеб Никифорович, построже. Нечего поваживать. Пусть вовремя приходят. И так не дают вам покоя ни днём, ни ночью. Идите, полежите немного, отдохните. А мы тут управимся. Ежели тяжёлое чего будет - постучим к вам в комнатку.

Высокий угловатый Глеб Никифорович, стесняясь и сутулясь, благодарно кивает, смущённо улыбаясь, и пятится в соседнюю комнатку, где его разместили жить сразу по прибытии в деревню по распределению после учёбы.

Он скидывает сапоги и сладко растягивается на больничной койке, которую приволокли из отделения этажом выше специально для него. Сон морит, в голове мутно, он зевает и тут же отрубается. Снится ему вспаханная пашня, будто лезет он по чернозёму, по колено в рыхлой земле, стремясь за горизонт, куда-то к солнцу...

Через час его разбудили люди, что-то бубнящие за стеной. Отчётливо слышался строгий, увещевательный голос Пелагеи Ивановны, будто она с кем-то спорит. Другой же голос был хриплый, грубый, обрывистый, короткими фразами, похожий на лай. Наконец медсестра не выдержала натиска настойчивого посетителя и тихонечко постучала в дверь:

- Глеб Никифорович, - прошептала она виноватым голосом, словно извиняясь, - тут вот пришли...

- Да-да, иду. - Вскочил с постели молодой доктор, вмиг усевшись и тряся хмурной ото сна головой.

- Глеб Никифорович, - заговорчески продолжала Пелагея Ивановна, заглядывая в комнату и видя, что врач одет и уже встал, - я тут сказать хотела... - и она, осторожно оглянувшись назад и зайдя в его комнату, закрыла дверь и шёпотом продолжила, - Пришли люди... с Нелюдимки, что за лесом... Просят пулю из бедра кому-то достать... Вы бы не езжали с ними сегодня в ночь... Ну, их... Пусть сами его сюда привезут... Чего они?...

- Пулю? - удивлённо переспросил Глеб Никифорович, всё ещё моргая сонными глазами, - пулю достать можно...

- Нет, я говорю: скажите им, чтоб его сюда везли. Зачем вы-то туда поедите?

- А что же не поехать? - недоумевает доктор, - инструменты у меня есть, всё с собой... Можно и поехать...

Пелагея Ивановна, уразумев, что врач её намёков не понимает, продолжила шептать напрямую:

- Да вурдалаки они, понимаете? Вампиры. Как вам объяснить? Оборотни...

Глеб Никифорович расхохотался. Он, конечно, понимал, что пожилая медсестра его жалеет и оберегает, но чтоб такое...

- Ничего, Пелагея Ивановна, и у оборотня пулю достанем, - он ей весело подмигнул и прошёл мимо в свой кабинет. Там у двери стояли двое: огромного роста мужчина и девушка. Они недоверчиво, исподлобья косились в сторону медиков. Мужчина сжимал в руках меховую шапку. Высокая худая девушка диковато жалась к отцу и смотрела на доктора почти враждебно.

- Так что у вас? - спросил он их снова, сев за стол.

- Пуля. - Прохрипел низким голосом лохматый и бородатый рыжий мужчина. - Пуля в ноге застряла. Вытащить надо.

- А завтра никак? - переспросил уставший невыспавшийся доктор, откинувшись на спинку стула.

- Сегодня бы надо... Знобит его ... Кровь идёт...

- Да... - молодой хирург задумался. За окном было темно, мела пурга, переходящая временами во вьюгу с гудящим и свистящим ветром... На улицу в ночь не хотелось... Но, делать было нечего: пациент действительно срочно нуждался в помощи, и молодой доктор решился:

- Поехали.

Мужчина, с дочерью молча, вышли из кабинета. Врач стал собираться.

- Глеб Никифорович, вот не послушали вы меня... - переживала беспокойная Пелагея Ивановна, - а я вам говорю: нехорошие они люди. Нечистая сила с ними в деревне живёт. Оборотни там все. Их еще, когда из других сёл повыселяли да повыкидывали туда, за лес... Не связывается с ними никто. Страшные люди, лютые убийцы...

Глеб Никифорович удивлённо слушал медсестру и не понимал, зачем она с такой настойчивостью говорит ему странные антинаучные вещи. Он всё уже сложил в свой чемоданчик и направился к выходу, как медсестра выкрикнула напоследок:

- Крестик-то хоть у вас есть?...

Глеб Никифорович, не оглядываясь, закрыл дверь. Внизу, у крыльца больницы, стояли запряжённые двойкой сани. Вокруг была чёрная, непроглядная ночь. Вьюга выла, стегая ноги и лицо струями ледяного колкого снега. Врач огляделся, поднял воротник и уселся в сани рядом с девушкой, съёжившись и нахохлившись от холода. Бородатый мужчина, обернувшись и увидев, что доктор на месте, тронул вожжи, и сани поехали.

Дорогой молчали. Возничий периодически оглядывался, желая убедиться, что доктор не сбежал.

Глеб Никифорович с каждой минутой, пока отдалялись они от больницы, чувствовал, что это правда, странные люди. Дикие, недоверчивые, грубые и холодные. Даже в их взгляде читался нечеловеческий холод. "Так , наверное, смотрят аборигены и папуасы на чужаков... - думалось в санях молодому доктору, - Ну понятно: их выселили, не пойми за что, гнали, преследовали... Относятся плохо... Конечно, и они платят за такое неадекватное и нерадушное отношение той же монетой. В принципе, всё можно понять..." - объяснял себе уставший, желающий хоть немножко покемарить, молодой врач.

Он чуть-чуть пригрелся, закутавшись с головой в свой тулуп, и уснул, укачиваемый неровной снежной дорогой. Ему снова снились какие-то непроходимые леса, а он будто парил над ними, разглядывая, что там внизу...

Очнулся Глеб Никифорович от резкого толчка и грубого окрика возницы. Они находились глубоко в заснеженном, будто сказочном лесу. Вокруг по обе стороны снежной дороги стояли, покуда хватало глаз, высоким белым забором запорошённые ели и сосны. Снег на их пушистых лапах искрился и переливался от заглянувшего туда загадочного голубоватого света луны. Сани стояли, возница с кем-то переговаривался, и Глебу Никифоровичу пришлось высунуть голову из воротника тулупа, чтоб рассмотреть причину остановки.

Глава 2 - Погибший председатель

Молодой доктор выспался. А с утра продолжил приём пациентов, как ни в чём не бывало. О произошедшем с ним накануне напоминали лишь полностью посидевшие волосы, да и то, что Глеб Никифорович обратился в церковную лавку и купил там крестик.

Его медсестра Пелагея Ивановна два дня ни о чём не спрашивала. Она видела, что доктор скрывает своё внутреннее потрясение. Но какая-то метаморфоза с ним все, же произошла. И умудрённая годами женщина ждала удобного случая, чтоб выведать, когда он будет готов рассказать, что же с ним случилось.

Через два дня по окончании приёма они снова остались в кабинете одни. Глеб Никифорович дописывал историю болезни, Пелагея Ивановна сидела напротив за столом, разбирая и вклеивая результаты анализов. Вдруг со стороны окна послышался звук бубенчика, подъехали сани, и раздалось отчётливое "Тпру!" Глеб Никифорович обернулся на звук, привстал и непроизвольно схватился за сердце.

Это был селянин Митроха, что возил в больницу своё молоко, сметану и творог на продажу медперсоналу и всем желающим. Врач снова сел за стол, но лицо его было бледным и взволнованным, а руки слегка дрожали. Пелагея Ивановна, посмотрев в окно на Митроху, задвинула снова тюль и сказала:

- Да... Митрошка молочко привёз. Он у нас парень безобидный. Живёт в Игнатовке, с матерью. Коровку держат, коз. Молодцы, молоко не разбавляют, народ не дурят. Не то, что некоторые...

Доктор продолжал писать, молча, в знак согласия, кивая головой. Казалось, он успокоился.

- Я ведь вот здесь давно живу, почитай, с самого начала. Больница-то при мне строилась. Да, девчонками ходили сюда строительный мусор разбирать. Всем селом помогали. Все радовались, что будут теперь у нас свои лекари, не надо за семьдесят километров ездить. Народ у нас был весёлый, задорный, всё с шутками. Бывалочась... - Пелагея Ивановна что-то вспомнила, раскраснелась, начала смеяться, стыдливо отмахиваясь от Глеба Никифоровича руками. Насмеявшись и утерев от слёз глаза, продолжила:

- Ой, да что говорить? Весёлое было время. Молодость, она всегда, наверное, весёлая. За мной тракторист Ванька Суков ухаживал. Хороший был парень, зачем отказала? Видно, чтоб опосля всю жизнь со своим злыднем маяться. Ну, вот не любила я белобрысых, что с меня взять... Да и фамилия какая-то неприглядная... Постыдилась, что ли?... Зато мой-то, чернобровый, за кого пошла, хорош был, собака, нервы трепать. Поначалу с доярками всё курвился, а апосля так и вообще от пьянки издох... А вышла бы за Ивана - как королева бы до сих пор жила. Вон, жена его, Алевтина, что в кладовщица у нас - королева!...

Врач, дописав историю, молча, смотрел в окно. Казалось, его занимают сейчас совсем другие думы. Смотря вдаль, сквозь медленно падающий снег, он до сих пор был под впечатлением увиденного.

Пелагея Ивановна, пользуясь тем, что доктор всё ещё не уходит в свою комнатку, продолжала:

- Поначалу-то мы все дружные были. Знали друг друга по имени, помогали, всё вместе. А председатель-то, у нас какой хороший был! Золото, а не мужик. Идешь мимо - поздоровается в ответ, а то и первый окличит. "Как, - мол, - Полюшка - красавица, у тебя дела? Сам-то, твой, всё ли пьяный, али протрезвел?" И я ему на радостях кричу: " Благодарствую, Савелий Денисович, дрыхнет, скотина пропойская!" Вот такие беседы вели.

И тут случись такое, что сгорела наша церквушка... Как раз на Покрова... Полыхала, как свеча, затушить не могли. Народ в ужасе был. Все говорили: "Не к добру это, не к добру..." А когда председателя спросили:" Когда, мол, Денисыч, восстанавливать будем? Что скажешь?" - он махнул рукой и ответил: "Кому надо - и дома помолятся. Не до этого мне." Тут люди точно сказали: "Быть беде..."

Неженатый был председатель. Девкам очень нравился. Каждая норовила сарафан себе покраше на воскресном рынке ухватить, да в косу алую ленту пустить, чтоб председатель внимание обратил. А он всё в делах, да в делах...

И тут, смотри-ка ты, зачастил ездить в глухую заброшенную деревню, где старуха с дочкой одни жили. То дровишек им подкинет, то ещё чем по хозяйству поможет. А по весне привёз из той деревни в село свою невесту, и матерь её. Свадебку сыграл. Влюбила, значит, его в себя девка.

Ну, дело молодое, что тут скажешь? Приняли мы его жену, только сразу она нам не понравилась, вместе с мамашею. Обе - нелюдимки. Идут - глаза в пол, никогда не поздороваются. Брови вечно нахмурены, лица недовольные, в глаза не смотрят. Надменные очень, гордые - по-нашему.

Ну а нам-то что? Дело - его... Привыкли мы к ним, но стали обходить дом стороной. И председатель стал какой-то вечно хмурной, недовольный, не шутит больше с бабами. И бледненький стал какой-то, худеть начал...

Видим мы, что меняется мужик, тает на глазах. И понимаем, что дело в жене его, да в матери - ехидне. А поделать ничего не можем. Как вмешаешься? Да и, может, болеет чем?

Забеременела его женка. Тут-то я её и рассмотрела, поскольку санитарочкой уже в больнице в ту пору работала, помогала роды принимать. Лежала одна в двухместной палате, как барыня, по просьбе мужа. Бледная была! Только жилы синие сквозь кожу просвечивали, так что казалась голубой даже местами.

Я как ей однажды прям в глаза посмотрела - ну волчица волчицей! Жёлтые глаза-то... И светятся как-то в темноте странно... Вообще, мерзкое впечатление создавала, честно сказать. Побаивались мы её там, лишний раз не заходили, особенно вечером.

Мамаша её навещала, тоже рассмотрела старуху. Косматая, морщинистая, глаза злобные, исподлобья. Ну, ведьма - ведьмой. Я, кстати, тогда ещё в нечисть не верила, молодая была. Так вот мамаша приносила ей каждый вечер банку пол-литровую чего-то красного, или вишнёвого цвета. Мы всё гадали: сок, чтоль, вишнёвый, девка любит? Банками ведь хлебала у себя в палате...

И председатель забегал иной раз. Нервный какой-то стал, суетливый. Всклоченный, взлохмаченный, неухоженный. То смеяться начинает, как дурик, то огрызается, командует, ругается... Ну не узнать человека. Что с ним эта курва натворила?... А выходил когда от неё из палаты - так и вообще, как зомби: глаза смотрят в одну точку, ни с кем не разговаривает. Идёт, как лунатик, в двери головой стукается...

Глава 3 - Засилье ведьм

Утром привезли тяжёлого больного с ущемлённой грыжей и разлитым перитонитом. Дед Назар промаялся два дня на печи, охая да грелку к животу прикладывая, а под утро третьего дня старуха его, баба Фёкла, опомнилась, что помирает её мужик: лежит весь синий, глаза выкатил, в жару и холодном поте одновременно, язык - словно сухой наждак. Завопила Фёкла, прибежали старшие сыновья, сгребли батю с печи и в тот же час на санях в больницу и доставили.

Только цокает языком молодой доктор, да озадаченно качает головой... Не нравится ему состояние деда, запущен он, раньше надо было... А сейчас - никакой гарантии даже того, что очнётся от операции...

Плачут, вопят братья, всё, что хочешь, доктору сулят, только спаси отца! Подумал молодой врач, а делать нечего: без операции дед так и так помре... Поставил ему три капельницы, да и на операционный стол.

Долго стояли под дверью операционной мужики -Трофим и Тихон. Долго шла операция. Вышел доктор весь мокрый, бледный, уставший. На их вопросы только рукой махнул:

-Не знаю, - говорит. - Мужики, что будет с отцом вашим. Сделал всё, что мог. Кишку на бок вывел, трубки в живот вставил... Теперь только от него будет зависеть: выживет, али нет. Извиняйте...

Потолкались ещё немного братья в коридоре возле кабинета доктора, посовещались, и обещали завтра заехать поутру: проведать отца, а заодно и подарок привести, за операцию. Глеб Никифорович только грустно вздохнул и пожал плечами:

-Как хотите... Ничего обещать не могу... Как судьба...

Пелагея Ивановна делала перевязки, промывала дренажи и снимала швы послеоперационным больным. Работала она медленно, основательно, ответственно. Кто жаловался, что долго не поправляется, или ныл при перевязке - строго укоряла:

-А ты чего хотел? Сразу в рай? А ты "Отче наш" сегодня читал? А "Богородицу?" И чего ты хочешь? И как мы тебе после этого поможем? Эх вы... безбожные... - добавляла она в конце, как припечатывала, и пациенты сразу стыдливо замолкали, чувствуя свою доказанную вину.

Перед обедом привезли покусанного собакой ребёнка. Затем доставили мужика со сломанной от удара копыта жеребца челюстью. Потом было ещё два аппендицита и один перелом локтевого отростка со смещением. Фурункулы, карбункулы, абсцессы и флегмоны - просто не в счёт. На это Глеб Никифорович с Пелагеей Ивановной уже просто не обращали внимания, резали и дренировали между делом, как семечки лузгая.

Часам к трём поступление больных спало, и доктор с медсестрой решили уважить просьбу старика Семёна, который с утра сидел на стуле в конце коридора и смиренно ждал, когда же доктора освободятся и смогут съездить с ним в соседнюю Прохоровку, хоть одним глазком взглянуть на его больную, уже десять лет, как лежачую, дочь вследствие какого-то непонятного нервного недуга. По ногам у неё уже пошли паршивые пятна, и отец переживал, что сгинет она, врачами не осмотренная, что люди про них с бабкой скажут?

Детей у дочери не было, а муж её бросил, как слегла. Вот родители только и ухаживали. Так уж получилось, что и у них все дети в разное время поумирали: кто в младенчестве, а кто в отрочестве. Один сын Лука дожил до двадцати трёх годков, но потом простудил головушку и слёг от какого-то "мимянгита", как объяснял старик Семён соседям со слов доктора. Как слёг - так и помер. Приехали родители в больницу на следующий день сына навестить - а им холодное тело отдают хоронить. Такая судьба...

Вот и переживали старики, что дочь последняя от них уходит. Пусть и ухаживать приходилось, а всё, как-никак, одна семья... А-то останутся одни... С дочерью -то всё веселее. А может, надеялись, что встанет ещё? Ведь молодая, сорок годков, зачем умирать?...

Врач и медсестра сели в повозку, и Семён на радостях лихо тронулся. Он часто оглядывался, шмыгал красным замёрзшим носом, благодарил. Медики сидели сзади: Глеб Никифорович надеть большие плотные рукавицы; а Пелагея Ивановна где-то приобрела муфту, и теперь с удовольствием хвалилась, что руки у неё, как в печке. Ядрёный морозец раскрасил обеим щёчки в яркий румянец и настроение у медиков, не смотря на то, что ехать туда и назад составляло было трёх часов, было приподнятое.

-Глеб Никифорович, благодать-то, какая! Смотри, смотри, лиса побежала! -радовалась, как ребёнок, Пелагея Ивановна.

Глеб Никифорович довольно морщился, щурясь от яркого белого снега в поле.

- Ах, плутовка, ты смотри! За зайцами, что ли, охотится? - он с интересом всматривался в прыжки лисицы в сугроб.

- Не... За мышами... - протянул, уточняющее, дед Семён.

Дорога туда показалась лёгкой и быстрой. Зашли в дом, провели их к койке, на которой уже десять лет маялась спиной с отказанными ногами дочь Галина.

Она была худая, словно высохшая. Глаза большие, грустные, с виноватым взглядом и тёмными кругами под ними. Дочь приподнялась на руках, стало ёрзать, пытаясь присесть. Потом перевернулась, чтобы показать ноги под простынёй. Тёмно-синие, вишнёвые, бардовые пятна разной формы и размеров усыпали голени и бёдра. На пяточных областях появились язвы. Галина всё пыталась обернуться назад и посмотреть, что творится с её ногами.

Глею Никифорович внимательно осмотрел, поковырялся в язве на правой пятке, пощупал пульс на стопах, и, написав на клочке бумаги лекарства, наказал отцу:

- Отец! Ты, давай, в город поезжай. В главную аптеку. Только там может быть, больше не знаю, где ещё. Купи, и мажь. И вот эти таблеточки, слышишь? Тоже надо давать. Нейротрофические язвы - то у неё, я так полагаю.

- Пролежи? - переспросил, услужливо наклонившись вперёд, старик.

- Не! Ней-ро-тро-фи-чес-кие! От нервов, отец, от спины больной.

- А!... - старик, ничего не понимая, замотал головой, - нервические...

- Нервические, нервические, отец. Но перинку-то ты ей ещё одну подложи, чтоб и пролежей не было. Понял?

Старики усердно закивали головами. Бабушка кинулась в погреб и достала от туда мочёных яблок, да квашеной капусты. Доктор с медсестрой сначала отнекивались, потом с благодарностью приняли и поехали назад.

Глава 4 - Колокол

Глеб Никифорович всю ночь не спал. Привезли порезанного в пьяной драке Кузьму, конюха. Пырнул его за околицей Митька-щербатый - местный дебошир и пьяница. Он частенько любил руки распускать и привязываться к людям, когда выпьет, но до поножовщины не доходило. Сейчас же Митька, придравшись к такому же подвыпившему Кузьме, что брат его, Егор, обманул и за какую-то работу денег не дал, полез сначала с кулаками, а в оконцовке пырнул ножичком в брюхо.

Кузнец в смотровом кабинете был возбуждён и возмущался:

-Надо же, сволочь, сразу с ножом! Я ему по морде, кулаком съездил, чтоб не задавался, а он нож выхватил! Убивец! Да я его! Да мы его!...

-Тихо! Тихо! - пыталась уложить на кушетку размахивающего руками пациента санитарка баба Варя, -ишь, разбушевался. Лежи, говорят.

-Ну, сволочь... - цедил сквозь зубы Кузьма, укладываясь на спину и придерживая рукой кровавую рану на животе, - Ну подожди... Мне бы только выбраться... Я тебя!

-Да, - поддакивала баба Варя, - силы побереги! Тебе самому надо вылечиться. Мстить он собрался...

Глеб Никифорович осмотрел зандом рану, выяснив, что она является проникающей, и взял больного в операционную.

Через час, после окончания ревизии брюшной полости, ушивания раны брыжейки и большого сальника, когда хирург размылся и хотел пойти отдохнуть, ему доложили, что затемпературил ранее прооперированный дед Назар, стал жаловаться на боли в животе. Пришлось, после осмотра, взять на операцию и его, с подозрением на несостоятельность межкишечного анастомоза, либо межкишечный абсцесс.

Освободился Глеб Никифорович только под утро. Невыспавшийся, уставший, он зашёл к себе в кабинет. Там уже вовсю генералила не по годам шустрая Пелагея Ивановна, щедро разведя в тазу хлорку и отдраивая и оттирая подоконники, стены, лотки и прочую медицинскую утварь. На полу стояли тазики и вёдра, полкабинета уже блестело, а Пелагея Ивановна с тряпкой в руках довольно любовалась результатом своего труда.

-А, пришли, доктор! - радостно поприветствовала она хирурга, - Ну как там Назар? Жить-то будет?

Глеб Никифорович, осторожно переступая тазики и вёдра, пробирался к своей комнате.

-Не знаю, Пелагея Ивановна. Тазовый абсцесс, промыл, задренировал. Посмотрим... - грустно отчитался он.

-Дай Бог, чтоб пожил ещё Назар...- вздохнула Пелагея, -мы ведь с ним одногодки... Ой, да что это я?... Глеб Никифорович, вы ложитесь там, в комнатке, отдыхайте, я вам мешать не буду. Если уж кто тяжёлый иль срочный поступит - разбужу.

Глеб Никифорович улёгся, не раздеваясь, на кровать, подложив руку под голову. Тело от переутомления трясло, в голове шумело, он чувствовал перевозбуждение и подумал, что сейчас заснуть не сможет. На ум пришёл тот странный волосатый пациент с пулевым ранением бедра, куда его возили недавно в ночь. Не зная его судьбу, хирург спросил:

- Пелагея Ивановна, а волосатые-то эти, из Нелюдимки, больше не приезжали? Как брат-то, с простреленной ногой? Интересно, жив чтоль?...

- Ой, да что им будет, Глеб Никифорович. Нашли, за кого переживать. Они нелюди, что вы об них тужите? Всё на них, как на собаках заживает. Уж знаю я их. Одного, помню, вилами насквозь, проткнули. Ну и что? Бегал себе, как ни в чём не бывало, упырь поганый. Тьфу, на них! Враги! Бандиты!

- Да неужто вилами? А куда? В живот? И жив остался? Ну, чудеса... - Изумлялся врач. Его начинало понемногу смаривать сном, и молодой хирург, сладко зевая, лежал и думал: "Хоть бы часика три никого не пыряли и не резали... Дали поспать"...

- Вилами, в самый живот, - продолжала Пелагея Ивановна, залезши на табурет и пытаясь снять тюль с окон для стирки. - Вот вам крест, Глеб Никифорович. Эти вурдалаки ещё и не на такое способны. Вот я вам сейчас расскажу...

И Пелагея Ивановна начала рассказывать, а уставший доктор закрыл глаза и уснул. И снилось ему, будто возводят мужики в селе небольшую деревянную церквушку. Работают весело, споро, молотки стучат да шутки-прибаутки раздаются. Почти всю уже отстроили, купола осталось только установить. Ходит вокруг церкви новый председатель, с серьёзным видом осматривает. Приближается к нему батюшка, что-то объясняет, показывает... И вдруг слышат все одиночный колокольный звон... Смотрят, а в звоннице ребёнок стоит- мальчик лет пяти, сын одного из строителей. Держит за верёвку язык колокола, и смеётся, снова дёргает. Батюшка ему говорит:

- Ну-ка, пострел, куда залез? Давай быстро спускайся!

А мальчик смеётся и снова "звяньк" в колокол. Не успел никто и сообразить, что к чему, как видят, что за спиной у мальчика показалось лохматое чёрное существо с длинным крючковидным носом и злорадной улыбкой в прозрачных жёлтых глазах... Существо положило свои когтистые лапы на плечи ребёнку, и мальчик выпадает из звонницы вниз. Отец ребёнка бросается в малышу, председатель с батюшкой кидаются в церковь, забегают в звонницу - никого... Спускаются, снова обходят все углы и закоулки - никого...

И лишь Глеб Никифорович в своём сне видит, как залазает чёрная мохнатая нежить по верёвке в свод колокола и укрывается от человеческих глаз...

Доктор вздрогнул и проснулся... Пелагея Ивановна уже перемыла стены, полы, окна, и сидела за столом, разбирая картотеку больных. Она продолжала что-то рассказывать, даже не подозревая, что врач спал..

- Пелагея Ивановна, - перебил он её, - а мальчик-то выжил?

- А? Мальчишка-то? Выжил, только хромал всю жизнь. А ведь потом...

У Глеба Никифоровича опять слипались глаза. Голос становился неотчётливым, слова сливались в монотонный звук. Его снова уносило в сон...

Летний вечер в селе. Ароматы луговых цветов и трав кружат в воздухе, пьяня, свею сладостью. Всюду щебет птиц, в небе до сих пор летают стрекозы, стрижи и ласточки. Земля теплая, хочется босыми стопами пробежать по её зелёному ковру. Вдруг раздаётся звон колокола в новом храме, хотя служба давно закончена. Звон хаотичный, странный, судорожный, будто кто хватается за верёвку колокола, как за свою жизнь... Кто звонит? Зачем?

Глава 5 - Жена Макара

Пелагея Ивановна продолжала вспоминать, забросив картотеку и смотря на падающий за окном снег. Она как заново проживала всё былое, пересказывая доктору события тех лет. Лицо её озарялось тёплым светом при воспоминании людей, которых рядом уже не было. Пелагея Ивановна даже не подозревала, что доктор давно уже спит сном младенца с улыбкой на устах, и ему снятся красочные сны...

Вот, заходит Макар в избу... А в избе холодно, не топлено, дети малые в углу комнаты зажались под овчинным тулупом, голодные сидят. А где жена? Уж который раз пропадает вечером. Всякий раз нелепо оправдывается. Где она бродит? Изменяет ему, что ли?

Макар дождался Ульяну, и хотел было поучить её, но пришедшая поздно домой супруга была вся мокрая, грязная, спутанные распущенные волосы на голове, всё лицо в ссадинах... Муж не знал, что подумать:

- Ты где была? Где шляешься? - преградил он ей путь с порога.

Ульяна начала сбивчиво рассказывать, как напал на неё кто-то неизвестный, хотел в лес затащить, да вырвалась она... Супруг не верил, хотя ссадины и синяки на руках останавливали его от того, чтоб дать ей взбучку. Он выругался, швырнул со всей силы лавку о стену, и вышел из избы. Ульяна, такая как была, нечёсаная принялась неохотно готовить, посматривая в угол, где уже спали голодные дети.

Макар в раздражении вышел на улицу. Проходя мимо забора, он вдруг увидел висящий на нём клок, свалявшийся коричневой шерсти неизвестного животного. Такие же примерно волосы встречались ему и в избе... Ничего не понимающий мужчина решил начать следить за женой, чтобы вывести её на чистую воду и узнать, где она пропадает вечерами.

На следующий день он лёг на телеге возле мазанки, накрылся сеном и принялся ждать. Как назло его сморил сон, поэтому супругу он проследил. Вспомнил Макар, что проснулся от стука калитки, что ведёт в сад. Слез с телеги, и направился за ней следом. Нет никого в саду...Куда делась? И забор-частокол как могла миновать? Ни сквозь пролезть, ни перепрыгнуть... Опять на заборе увидел он бурые длинные волосы от чьей-то шерсти. Что творится? Не может понять Макар...

Развернулся было назад домой идти, с мыслью, что точно проучит сегодня супругу за эти похождения, как напнулась нога его на что-то острое в высокой траве. Нагнулся Макар и увидел два ножа, в землю вставленных по самое лезвие клинка. Хорошие ножи, в хозяйстве сгодятся, чего им в земле-то гнить?

Вынул их, отнёс домой. А вечером опять нет супруги. Стемнело уже, ночь на дворе, а Ульяна так и не идёт...

Вдруг слышит муж: кто-то скребётся в окно... Живность, чтоль, какая?...Завыла в саду... Снова стучать тихонько в окно...

Схватил мужик топор и вышел осторожно в сад, чтоб зверя того странного, что по заборам у него лазит, выследить и прибить. Подкрался сзади к какому-то существу, ползающему при свете луны в густой высокой траве под яблонями, где он сегодня ножи в земле нашёл. Слышит: то завоет зверь, то скулить начнёт. "Надо, - думает Макар, - ближе подойти. Издали промахнусь"...

Пока размышлял мужик, да выгадывал, зверь снова к дому на четвереньках поскакал. Стал на задние лапы, скребётся по стеклу, и человечьим голосом завывает:

- Верни, Макар, ножи на место. Не могу я иначе принять человеческое обличье....

Понял мужик, что сущность разговаривать может, окликает её со спины:

- Ты кто такой? Тебе чего надо? Убирайся от моего дома, или я тебя изрублю. Не ты ли с женой моей чего сделал?

Поворачивается к нему от окна нежить, глаза при свете луны в темноте светятся. Стоят они в саду, рассматривают друг друга. Думает Макар: "Вот, сейчас если удастся поближе подойти, или отвернётся - убью, не задумываясь." А нежить на колени опустилась, лапы когтистые сцепила и к нему тянет:

- Не губи, Макарушка... Супруга ведь я твоя... Не признал меня? Верни ножи, смилуйся... Мне в таком образе днём тошно, по ночам только мы промышляем, да вечером. Я ведь верой и правдой с тобой была, не изменяла... Давай, где ножи? Верни на место...

И зверь стал приближаться к мужчине с топором.

- Врёшь, гад... Какая ты Ульяна? Сожрал мою жену? Да я тебя!...

И Макар бросился на зверя с топором. Нежить высоко подпрыгнула, перескочила через Макара и скрылась за забором...

Тут врач вздрогнул и проснулся. Было слышно, как к крыльцу больнице подъехали сани. "Ещё кого-то привезли..." - понял он по разговору людей за окном.

- И больше Макар жену свою не видел. Поговаривали, что это именно она, Ульяна, перепрыгнув через ножи, обращалась в оборотня, терзающего вечерами и по ночам людей. Она пряталась в колоколе и чуть не убила звонаря. Но точно никто не знает. А Макар назад ножи и не поставил. "Не хочу, - говорит, с ней жить, если это правда. Какая же она после этого мне жена? Нет уж: раз по хорошему, в человечьем образе, не вернулась - через ножи она мне тоже не нужна." - закончила рассказ Пелагея Ивановна, после встав и начав высматривать, кого это на санях привезли.

Разговаривающий за окном мужской голос был резкий и лающий... Глеб Никифорович его узнал...

Глава 6 - Селена

Сани остановились у ворот больницы, и двое человек суетились возле них. Они пытались достать третьего, кто лежал на настиле из сухой травы. Высокий широкоплечий мужчина в потёртом тулупе с засаленным свалявшимся воротником грубо и громко отдавал приказы. Но в повозке кто-то стонал, и подниматься не хотел. Глеб Никифорович узнал этот хриплый лающий голос приехавшего мужчины, что суетился и командовал возле саней.

Врач сидел у себя в кабинете, на первом этаже, слышал каждое слово и размышлял: "Интересно, как же тот мужчина, чьему брату он в ту ночь помог, но тот всё же отдал врача на растерзание стае оборотней, будет смотреть ему в глаза?"... Исключительно это озадачивало и интересовало доктора.

Учитывая, что больного жители Нелюдимки привезли, сами и ехать к ним в деревню необходимости не было, Глеб Никифорович сильно не волновался. Тем более что в дневное время "эти люди" выглядят, как правило, обычно. Преображение начинается в вечерние и ночные часы. Поэтому внешний вид их вряд ли испугает теперь доктора.

Наконец-то двое суетившиеся у саней достали оттуда третьего и под руки повели в смотровой кабинет. Глеб Никифорович, услышав, что на посетителей и пациента начинает кричать в смотровой санитарочка баба Варя, поспешил туда.

- Куда прётесь, ироды? Не видите, полы намыты? - кричала она с обидой за свой поруганный труд. - Вытирайте ноги, не притесь, окаянные! - Справедливости ради нужно сказать, что кричала так баба Варя на всякого, кто посмел наступить непомытой ногой на сферу её ответственности. И ей было глубоко безразлично в таком случае, откуда приехали пациенты: из Нелюдимки, или Архангеловки. Суровый закон был един для всех: ни шагу грязной ступнёй по свеже-намытому полу.

Оторопевшие от "радушного" приёма посетители стали топтаться в коридоре, не смея пройти в только что намытую смотровую. Мимо них прошёл доктор.

- Варвара Игнатьевна, что, озоруют? - шутливо спросил он осерчавшую бабу Варю, сердито смотрящую на обескураженных посетителей. - Уже натоптали?

- Да хоть говори, хоть не говори... -недовольно бурчала баба Варя. И, кинув им под ноги тряпку, скомандовала:

- А ну вытирайте ноги!

Нелюдимовцы послушно потоптались на отжатой тряпке.

- Вот то-то же! - удовлетворённо изрекла баба Варя и вышла из кабинета.

Врач остался с ними один на один. Он первым взглянул в глаза Хозяину, но тот взгляда не отвёл, смотрел на хирурга спокойно, как будто ничего не произошло. "Интересная стратегия, - подумал Глеб Никифорович, - для начала хотели сожрать, будто я кусок мяса, не более, а теперь делает вид, что всё обычно, даже глаз не отводит... И очередного родственничка за помощью притащил... Ну, люди... Вернее - нелюди."

Глеб Никифорович приказал укладывать пациента на кушетку, а сам отвернулся к умывальнику мыть руки. И тут, отвернувшись к стене, на котором висело зеркало, он мельком посмотрел в него и встретился с её глазами...

Это был гром среди ясного неба... Словно время остановилось. Врач услышал почему-то в это время барабанную дробь дождя по подоконнику... Он увидел себя и ЕЁ, стоящих под карнизом какого-то здания, как два студента, мокрых от дождя, довольных и счастливых... Играло старое радио... Мелькали кадры киноплёнки старого кино... Это было в кино? Где он её видел? Или это было в прошлой жизни, в детстве? Почему он её знает? Что происходит?...

Глеб Никифорович стоял возле умывальника, и боялся повернуться, чтобы посмотреть на эту девушку, чей взгляд он увидел в зеркало напротив. Он был поражён, загипнотизирован, и понял, что жизнь его с того момента поделилась на "до" и "после". Он всю жизнь будет любить её, даже не зная, кто она, какая, ни имени, ничего про неё не ведая. Просто там где-то, наверху, звёзды по какой-то неведомой причине сошлись так, что она была ему предназначена. И никто другой не сможет "так" сыграть на струнах его души, никто другой не подарит ему столько урагана и покоя одновременно...

Глеб Никифорович встряхнул головой. Надо было выходить из головокружительного оцепенения и брать себя в руки. Он -врач, в его помощи нуждаются пациенты, не время волочиться за красивыми девушками, какими бы обворожительными они ни были. Хирург с напускной строгостью повернулся к пришедшим, стараясь не смотреть на стоящую рядом с Хозяином девушку, и подошёл к кушетке с больным. Врач понимал, что это, видимо, вторая дочь того человека. Сегодня он почему-то приехал с ней.

- Что случилось? На что жалуетесь?

Пациент - худой поджарый мужчина с осунувшимся лицом, впалыми щетинистыми щёками и огромными, горящими огнём страдания, глазами, жадно вдыхая воздух раздутыми ноздрями, с надеждой смотрел на врача. Он облизывал сухим языком пересохшие губы, мычал, и рукой указывал Хозяину на доктора, как бы прося рассказать всё за него. Поняв, что от пациент ничего не добиться, Глеб Никифорович перевёл глаза на него. Хозяин стоял понурый, молча, смотрел на внутрь себя, о чём-то думал.

- Ну что же вы молчите? Скажите, что у вас произошло?

И тут в разговор вступила эта миловидная барышня, с длинными распущенными светло-русыми волосами и загадочными, красивыми, переливающимися, словно изумруды, светло-коричневыми, почти жёлтыми в зелёную крапинку глазами.

- Доктор, - произнесла она, спокойно глядя на поражённого её красотой врача, - помогите моему дяде. Ему в живот лесничий сделал выстрел из дробовика, а потом в грудь хотел вогнать осиновый кол, но промахнулся, сделал ему вот такую дыру...

И девушка отвернула край полушубка на груди и животе пациента, обнажив уродливые раны. Из ран выделялось мутное кровянистое отделяемое с неприятным запахом.

"Сколько же у него братьев? - подумал Глеб Никифорович, - И ведь всем кланом охотятся, борются, нападают на стада и мирных жителей... И я сейчас должен его лечить для того, чтоб этот вурдалак, оклемавшись, снова охотился за лесничим, который ведёт с ними войну и до сих пор жив... Да, ну и работёнка у меня... Спасать убийц для того, чтоб они убивали... "