Держись ближе

Глава 1

Ты сделал меня сильнее, чтобы потом не смог разбить...

Глава 1. Виктория

Я мило улыбаюсь, сидя в ненавистном кресле, и жду очередной дебильный вопрос от лечащего врача. Мне нужно выбраться отсюда, и желательно официально. Кто бы только знал, как мне осточертело это место.

— Мы давно не поднимали тему твоего поступка по отношению к семье, — говорит доктор негромко. Как бы я не бесилась раньше, он никогда не повышал голоса, что раздражало ещё больше. — Как ты себя ощущаешь, спустя целый месяц, Вика?

Я стыдливо прячу глаза:

— Я надеюсь, что они смогли меня простить… Я поступила ужасно, но знаю, что у моих опекунов добрые сердца, и верю, что они примут меня обратно.

— Слышала анекдот про серебряные ложки? Ты оболгала Олега в глазах Риммы, пусть на мгновение, но она тебе поверила. Осознаёшь ли ты, что могла стать причиной расставания двух не чужих тебе людей?

— Это мгновение говорит само за себя — любви не существует.

Жевнов тихо смеётся:

— А вот и настоящая Виктория Климова. Спасибо, что показалась.

Я досадливо поджимаю губы и отворачиваюсь, через секунду снова вхожу в образ милой овечки и тихо замечаю:

— Я осознаю, что подвела их и брата. Да, я не верю в любовь, но рада, что Римма и Олег справились с тем, что я натворила.

— Вика, ты хочешь выписаться из клиники?

— Ещё бы! — фыркаю я.

— А стать психически здоровой личностью хочешь?

Я стискиваю зубы:

— Я не сумасшедшая.

— А я и не говорю о том, что ты сумасшедшая, — всё так же спокойно произносит он, нервируя меня сильнее. — Перестань играть, откройся мне — вместе мы сумеем добиться гораздо большего, чем по одиночке.

— Я знаю, как дерьмово поступила, — едва не рычу я. — Из-за этого от меня отвернулся единственный родной человек! Думаете, я этого хотела? Нет! Но меня достали ваши попытки залезть мне в голову. Я устала от этого места. Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое, разве не понятно?

— От чего же? — явно мне на зло улыбается Жевнов. — Очень даже понятно. Но уход от проблем — не может быть их решением. А мы как раз…

— Единственная моя проблема — это вы, — теряю я терпение. — Вы отделяете меня от свободы. И от брата.

— Разве ты здесь как раз не из-за зависимости от своего брата?

— У нас был план!

— Планы могут меняться — это нормально, Вика. Не нормально — подчинять других своей воле теми средствами, которыми воспользовалась ты.

— Я поняла это, чёрт возьми! Сколько раз мне ещё об этом сказать? Как показать, что до меня дошло? Что я больше не собираюсь выкидывать подобное? Мне чертовски стыдно! Я жалею о том, что так оплошала! Жалею, что Руслану ничего не осталось, кроме как запихать меня сюда!

— А Римма и Олег? Как же те люди, которые столько лет заботились о твоём благополучии?

— Да что им будет?! — тяжело дыша, подскакиваю я на ноги.

Жевнов вглядывается в меня мгновение и тоже поднимается с места:

— Встретимся на следующей неделе, Вика. Ради забавы можешь поразмышлять о том, что твоим опекунам тоже пришлось не сладко, когда они поддержали решение твоего брата.

Я сжимаю кулаки и выплёвываю, прежде чем сорваться к выходу из кабинета:

— Идите вы все к чёрту!

Я от души хлопаю дверью, замираю на мгновение, чтобы отдышаться, и чувствую чей-то взгляд. Смотрю на ряд кресел для ожидания у стены и вижу там парня с лёгкой щетиной на щеках, который нагло пялится прямо на меня.

— Что? — рявкаю я.

Губы парня дёргаются в мимолётной улыбке, он качает головой и отвечает:

— Ничего.

— Вот и славно.

Поворачиваю голову в сторону поста администратора — там никого нет — и направляюсь туда. Перегибаюсь через стойку, подхватываю первую попавшуюся стопку бумажек и начинаю их с наслаждением разрывать на мелкие кусочки. Это успокаивает. Через минуту рядом появляется парень с кресел: он облокачивается на стойку одной из рук и с интересом смотрит на мои действия:

— А вдруг это архиважные документы?

— Не от руки же написаны — распечатают ещё раз.

Парень усмехается и задает следующий вопрос:

— Тяжёлый разговор с Живновым?

Я присматриваюсь к этому любопытному верзиле: сколько в нём метров, около двух? Я сама не маленького роста, но едва ли достаю ему до плеча макушкой, и это с учётом копны моих кудрявых волос. Он симпатичный, каштановые волнистые волосы в лёгком беспорядке, поза расслабленная. Чёрная футболка с рисунком какой-то рок-группы и потёртая джинсовая куртка поверх. Этакий безразличный к миру рок-музыкант на минималках.

— Знаешь его? — отворачиваюсь я.

— Слышал.

— От кого? Что ты вообще делаешь в клинике? — Я усмехаюсь, приступая к следующему листу бумаги: — Ложишься на чудесное грёбанное лечение?

— Ты уходишь от вопроса.

— Ты тоже.

— Ладно. — Он укладывает оба локтя на стойку и пожимает плечами: — Я пришёл навестить сестру. Твоя очередь.

— Счастливчик. Да, меня серьёзно достали попытки Жевнова влезть мне в голову.

— Давно ты тут?

— Чёртов месяц, — радует меня звук рвущейся бумаги. — И не по своей воле.

— Не хило. Видимо, выкинула что-то действительно серьёзное.

Я морщусь:

— Ты и представить не сможешь.

— Заинтриговала.

— Климова! — верещит ассистента Жевнова, цокая шпильками туфель по плитке. Я бы тоже с удовольствием пощеголяла на каблуках, но точно не здесь. — Ты опять?!

Блондинка выдёргивает из-под моих рук ещё целые бумаги и, пыхтя от недовольства, заходит за стойку, чтобы оценить принесённый мною ущерб.

— Зарекалась же не покидать пост, когда ты здесь, — ворчит она, сдвинув идеальные брови. — Вся работа насмарку. Немедленно возвращайся в жилой корпус!

— Да пожалуйста.

Всё равно идти мне больше некуда.

Я разворачиваюсь от стойки, но мою руку ловят тёплые пальцы. Я перевожу вопросительный взгляд на лицо шатена, он с интересом смотрит на меня в ответ:

Глава 2

Мне снова снится кошмар из прошлого. Я одновременно рада и зла на то, что меня будит осточертевшая мелодия подъёма, которая звучит каждое грёбанное утро из динамика в углу над дверью. Пижама мокрая от пота, влажные волосы прилипли к вискам и шее. На душе паршиво и гадко.

Я всего лишь хотела поиграть. Что я могла понимать в семь лет? Игрушки, пусть и коллекционные, и в Африке игрушки. А маленьких и таких милых машинок у отца было много. Увлёкшись импровизированными гонками на полу его кабинета, я наступила на одну из машинок. Не смотря на животный ужас, что я тогда испытала, я была уверена, что он не заметит пропажу.

Но он, разумеется, заметил.

Для начала он избил маму за то, что та не доглядела за нами с братом. Каждая новая пауза между ударами означала возможность признаться. Я была напугана до истерики и не смогла сказать, что это моя вина. Поэтому Рус взял её на себя. Он часто так поступал и в дальнейшем — не мог допустить, чтобы мне причиняли боль.

В тот же вечер отец привёл нас в свой кабинет. Зловещий полумрак комнаты не предвещал ничего хорошего. Помню, как дрожал огонёк зажигалки, когда папа прикуривал сигару, и как дрожала я сама. Русу пришлось отпустить мою руку, потому что отец приказал ему подойти ближе.

— Сними рубашку, — велел он ему тогда. — Боль — лучший из учителей. А память об испытанной боли сделает из тебя человека, который будет думать, прежде чем делать.

Его мясистые пальцы, словно тиски, сжимали худенькое плечо Руслана, пока он ставил на него клеймо — ожог от сигары. А я, глотая слёзы, умоляла его прекратить. Первый памятный урок из трёх на теле моего брата. А всё потому что отец учил думать, прежде чем делать, не того своего ребёнка.

Я остервенело сдёргиваю с себя влажную простынь и кричу в набивший оскомину потолок:

— Как же я счастлива, что ты сдох!

Рус тоже хорош! Не защищай он меня от последствий моих поступков, я, может, и выросла бы хотя бы от части таким же сильным и благородным человеком, как он.

Я изгоняю из головы остатки липкого сна, поднимаюсь с кровати и иду принимать душ.

Настроение ни к чёрту.

Моих ровесников среди здешних «узников» почти нет. Появлялись, конечно, за тот месяц, что я здесь торчу, но не задерживались надолго. Лишь Виола, которая на самом деле носит обычное имя Машка, находится здесь дольше меня. Сама она говорит, что лечь на лечение было её собственной идеей, но от моего взора не укрылись рваные шрамы на её запястьях. Насколько я поняла Виола в ней мечтает купаться в лучах славы, будучи популярной актрисой, но Машке не хватает силы духа и смелости следовать за мечтой и преодолевать сопутствующие трудности.

Чёртово раздвоение личности, как есть.

Впрочем, эта девчонка то единственное, что спасает меня от скуки и мыслей о собственной болезни.

— У нас новенький! — вырвавшись из дверей столовой и увидев меня, восторженно сообщает она. — Симпатичный парень, чуть старше нас с тобой! Нет, ты представляешь?!

Лично меня больше не интересуют парни — с ними много ненужной и пустой возни, а толку ноль. Разумеется, я скучаю по вниманию от противоположного пола, но твёрдо поняла, что ничего больше они дать не могут. А если расслабишься, ещё и сердце в дребезги разобьют.

— Как славно, — кисло отвечаю я и иду дальше.

Я запрещаю себе пить кофе — вредно для белизны зубов, но в моменты паршивого настроения позволяю себе эту слабость. А сейчас именно такой случай.

— Нет, ты только посмотри на него! — не отстаёт Виола, пока я вожусь с кофемашиной у стойки раздачи. — Интересно, что у него случилось? Высокий какой, плечистый… Ах, как же я скучала по парням в своём обществе. Ой! Он смотрит прямо на нас! Представляешь, если одна из нас встретит здесь свою любовь? Так романтично…

— Любви не существует, — в который раз повторяю я.

— Существует, конечно! — спорит Виола. — О ней снято столько фильмов!

Я хмыкаю, подхватываю чашку с чёрным кофе и разворачиваюсь к столикам. Среди трёх калек, сидящих там, распиаренный Виолой парень сразу же бросается в глаза. Я удивлённо замираю, потому что узнаю в нём того «рок-музыканта», который пристал ко мне с вопросами пару дней назад.

Да быть этого не может!

И снова эта дурацкая мимолётная улыбка, тронувшая ровные губы.

Я отмираю и иду прямиком к нему.

— Привет, интересная Вика, — отклоняется он на спинку стула. — Как видишь, я не смог долго ждать следующей встречи. Даже эти два дня показались вечностью.

— Какого чёрта ты здесь делаешь? — шиплю я.

— Хочу узнать тебя ближе, — пожимает он плечами.

Я опускаюсь на стул напротив и склоняюсь над столешницей:

— И ради этого лёг в клинику? Ты совсем… — Я распрямляюсь и усмехаюсь: — Впрочем, очевидно же, что тебе это будет полезно.

— Брось, — улыбается он. — Я просто люблю интересно проводить время, пробовать что-то новое. Экспериментировать.

Перед ним на столе стоит целая гора еды: пышный омлет с овощами, тарелка с круасанами, кучка фруктов, вафли с мясной начинкой и стакан апельсинового сока. Я подхватываю один из круасанов и, прежде чем отломить от него кусочек, уточняю:

— Выходит, тебе просто приглянулась девчонка, которая лежит в психклинике, и ты, недолго думая, решил притвориться, что тоже болен? Серьёзно?

— Все мы в той или иной степени больны, — снова пожимает он плечами.

Его лукавая кривоватая улыбка начинает действовать мне на нервы.

— Вот это удача! — На стул сбоку присаживается Виола и ставит на стол свой поднос с завтраком. — Вы знакомы! Вика, представь и меня, пожалуйста, этому симпатичному молодому человеку.

Клянусь, иногда я вижу в этой девчонке свои собственные повадки. И я не скажу, что мне нравится смотреть на себя со стороны.

Я вздыхаю и скучающе проговариваю:

— Виола, это Кирилл. Кирилл, это Виола.

— Виола Каменская, — пафосно поправляет она меня, кокетливо протягивая руку к парню. — Будущая артистка театра и кино. Рада знакомству.

Глава 3

Остываю быстро — что я хорошо усвоила, находясь здесь, так это то, что злость разрушает. Психику, нервную систему и мозг. То, что мы творим, негодуя на кого-либо, не поддаётся контролю, а сожалеть потом о содеянном… Такое себе удовольствие. Особенно «загорая» в психклинике.

В общем, я оставила себе недовольство и плохое настроение, а злиться старалась как можно меньше. И потом, в конце концов, пришлось признать, что по-настоящему влиять я могу лишь на саму себя, а другим необходимо давать возможность самостоятельно решать как быть и что делать. Даже если это нелегко по отношению к самым близким.

Неожиданно, но терпеть эту жизнь, после этого умозаключения, стало гораздо проще.

— Вика! Идём! Приветственное собрание вот-вот начнётся!

Виола стоит у того самого орла, напомнившего мне о собственной низости, и, размахивая руками, зазывает меня обратно в помещение. Я ей киваю, вздыхаю и отрываю задницу от лавки.

Общие терапевтические кружки проходят каждый день, но в честь новоприбывших их временно обзывают приветственными. Мне против воли любопытно, что выдумал о себе этот странный Кирилл, чтобы не отличаться от нас, больных на голову.

Мы с Виолой входим в терапевтическую комнату последними. Она мало чем отличается от остальных комнат в клинике: те же стены тёплого жёлтого оттенка, окна в пол, убранные лёгкими занавесками, мягкая мебель и шкаф со всякой всячиной. Лишь чёртовы стулья, собранные в круг, говорят о том, что здесь будет проходить собрание. Сегодня прибавился ещё один стул — тринадцатый — количество «узников», способных более или менее разумно мыслить и говорить.

Групповые собрания проводит специальный врач, не курирующий ни одно из пациентов — Некрасова Надежда Леонидовна. Молодая, амбициозная и до скрипа зубов жизнерадостная. Я ни разу не видела, чтобы её миловидное личико покидала весёленькая улыбка. Как только у неё ещё скулы от неё не свело — ума не приложу.

— Ура! Теперь мы все в сборе и можем начать!

Некрасова цепко наблюдает за тем, как мы с Виолой занимаем свои стулья, а её пальцы в это время продолжают покоиться на плече новенького, у стула которого она и стоит. Затем она хлопает в ладоши, совсем как маленькая девчонка, и в припрыжку отправляется на свой стул.

Я хмыкаю: либо наш жизнерадостный врач очарована новеньким, либо она и есть его сестра. Нужно будет выяснить фамилию Кирилла.

Он, кстати, как только я вошла, не отрывает от меня глаз. И я пока не пойму, как к этому относиться. С одной стороны, он меня не слабо так интригует, с другой — я вроде как поставила крест на всех парнях.

— Итак, мои хорошие, как вы, должно быть, заметили у нас с вами пополнение! — сложив ладони у щёк, щебечет Некрасова. — Пожалуйста, давайте поприветствуем Кирилла Темнова! Добро пожаловать, Кирилл!

Фамилия другая. Может, сводные?

Аплодисменты смолкают, Кирилл улыбается всем с благодарностью и снова смотрит на меня. Не могу сдержаться и строю ему рожицу, он усмехается, а Некрасова предлагает:

— Кирилл, если ты не против, то может быть, мы и начнём сегодня с тебя? Расскажи нам что-нибудь о себе — что угодно! Нам жутко интересно узнать тебя поближе!

Кирилл прокашливается, садится на стуле ровнее и выдыхает:

— Всем привет. Да, меня зовут Кирилл, мне девятнадцать лет, я зарабатываю тем, что пишу музыку и тексты к песням. У меня чудесные родители и любящая сестра. А ещё я чересчур… увлекающийся, скажем так. Поэтому и нахожусь здесь.

На последних словах он подмигивает мне, и я не могу сдержать восхищённой улыбки. Каков хитрец, однако! Увлекающийся — и тонкий намёк на симпатию ко мне, и за болезнь вполне сойдёт.

Мозги у этого парня явно есть. Да и его чувство юмора только что в моих глазах многократно выросло. Вполне может статься, что мы с ним подружимся.

Рядом до невозможного романтично вздыхает Виола:

— Вот бы он увлёкся мной…

Чёрт, похоже, он ей всерьёз нравится. Я отворачиваюсь к окну и кусаю губы. Благодаря своему «чудесному» характеру настоящих подруг в моей жизни никогда не было. Во-первых, я всегда любила красоваться и быть в центре внимания, а популярность по умолчанию не предполагает близких отношений с кем-либо, лишь те, кто эту популярность тебе и обеспечивал. А во-вторых, я терпеть не могу, когда копаются в моей душе — там слишком много грязи, испачкаются.

И не то, чтобы Виола за этот месяц стала мне лучшей подружкой, просто я… Я хочу отсюда выбраться, а для этого требуется пересмотреть некоторые свои взгляды.

Виола вновь вздыхает:

— Но ему, кажется, понравилась ты.

Да, Кирилл всё так же пялится исключительно на меня. Я смотрю на него в ответ и хмыкаю: что ж, разонравиться людям гораздо легче, чем понравиться.

— Спасибо, Кирилл, — продолжает тем временем щебетать Некрасова. — Может быть, расскажешь нам о своём последнем увлечении?

Кирилл пожимает плечами:

— Это девушка.

— О, это так интересно! Нам срочно нужны подробности! Правда, мои хорошие?

Все одиннадцать голов кивают, как болванчики, в том числе и Виола. Я закатываю глаза.

— Она из тех, кто сразу бросается в глаза, — мимолётно улыбается Кирилл. — Притягивает взгляд как магнитом. Яркая в проявлении своих чувств. Но в тоже время в ней чувствуется глубина. То, что она скрывает от всех, и, возможно, от самой себя тоже. Такую хочется разгадывать, узнавать шаг за шагом и проникаться её историей.

Удивительно, но даже я, вместе с женским составом нашего собрания, как заворожённая слушала его слова.

Некрасова неловко хихикает:

— Кирилл, это так… не похоже на болезненное увлечение! Такие замечательные слова ты подобрал!

Он улыбается, опуская глаза на свои руки, и весело дополняет к вышесказанному:

— Я просто умолчал о том, что, добиваясь своего, могу быть чрезмерно настойчивым. Это, вроде как, не есть хорошо.

— О… — Некрасова берёт себя в руки и, наконец, вспоминает, что она врач, а не очарованная интересным парнем девчонка: — Да, всё правильно — очень важно понимать, что нельзя нарушать чужие границы в попытке достичь своей цели. Всё должно быть по взаимному согласию. Кирилл, ты поступил верно, присоединившись к нам: понимание своей проблемы — первый шаг к её решению.

Глава 4

— Ты соврала, — раздаётся над ухом, от чего я вздрагиваю.

Кисточка для рисования падает на бордовый ковёр, который и так не слабо измазан красками. Что, вообще, за гений додумался застелить пол в комнате для рисования ковролином?! Я со вздохом накланяюсь за чёртовой кисточкой, а уже потом оборачиваюсь на Кирилла и вопросительно вздёргиваю бровь.

Парень с интересом вглядывается в мои каракули на холсте, закреплённом на трёхногом мольберте, которых в этой просторной комнате штук двадцать, а затем переводит взгляд на меня:

— Удивлён, что ты увлекаешься рисованием. Что это будет?

— Очередная фигня, потому что я не черта не увлекаюсь рисованием.

— Ага, — усмехается он. — Тогда почему ты здесь?

Я около минуты раздумываю ответить ему честно или нет, а затем решаю, что пусть всё будет, как будет. К чёрту неработающие ухищрения.

— Утром я рассказывала о девушке брата, помнишь?

— Конечно.

— Лиза художница… И Римма, моя опекунша, тоже. Выбор занятий здесь не большой. И я… В общем, мне стало интересно, что их так привлекает в мазне по бумаге.

— И как успехи? — весело интересуется он.

— Никак, — мрачно смотрю я на свой паршивый рисунок. — Разрушать у меня выходит лучше, чем создавать.

— Ты слишком строга к себе.

— Да неужели? — усмехаюсь я.

Кирилл встаёт рядом с мольбертом, так чтобы мы могли смотреть в лица друг друга, и улыбается:

— Да, ты делаешь вид, что настоящая эгоистка, но на самом деле это не так.

Я поднимаю брови:

— Откуда тебе это знать — ты видишь меня второй раз в жизни!

— Ты правильно заметила, — склоняется он ближе ко мне. — Не просто смотрю, а вижу.

Когда тепло его дыхания касается моей кожи, мой пульс какого-то чёрта увеличивается. Я тут же отклоняюсь и сухо замечаю:

— Один чёрт, видеть и знать меня — не одно и тоже.

— Ты о поступках в прошлом? — распрямляется он. — Прошлое и не должно нас определять, как личность, если здесь и сейчас мы меняемся. Ведь ты уже не тот человек, который хотел жестоко поиграть с собственным братом, верно?

Я усмехаюсь:

— Ты спрашиваешь, поступила бы я так сейчас, будь у меня возможность?

— Только в этот раз ответь честно.

Я хмыкаю и задумываюсь.

Мне, — кстати говоря, по собственной вине, — пришлось заканчивать школу в другом городе. Небольшая и частная, она относилась к пригороду, в котором мы поселились, под пафосным названием «Изумрудный городок». Популярность — моё всё, а я то и дело слышала: Лиза Сорокина то, Сорокина Лиза это. Староста класса и девушка самого популярного из парней, Гордея Прибрежных. Разумеется, я захотела его себе, а он сам не то, чтобы отличался верностью. Это было так легко… Тем более, что эта Лиза таинственно исчезла буквально накануне нашего приезда в город. Шикарные четыре месяца, потрясающий выпускной, а затем выясняется, что Сорокина не только вернулась в пригород, но и оказалась нашей соседкой. Я была разочарована тем, что она из себя представляет — зажатая серая мышка. А сколько дифирамб этому чучелу пелось! Последней каплей стало то, что, когда Русу потребовалась помощь, меня не оказалось рядом, зато там оказалась чёртова Лиза. Это и положило начало концу.

Теперь я понимаю, что не будь я так увлечена ничтожным парнем Сорокиной, Руслан в тот день не пострадал бы. И, вероятно, Лиза так и осталась бы соседкой, не стоящей внимания.

Это моя вина.

А искупаю я её не самым лучшим образом — продолжая разрушать. И с учётом, что я сама не терплю ни одного из средств опьянения, подсыпать Лизе наркотик — было безусловно подло с моей стороны. Но я намерено пошла на эту сделку с совестью. Знать бы наперёд, к чему это приведёт…

Я смотрю на Кирилла и вздыхаю:

— Вряд ли сейчас я поступила бы так же. Но только потому что знаю, что это не сработало.

— Не поэтому.

— Давай, удиви меня, доктор Фрейд, — саркастично прошу я.

Кирилл тихо смеётся, а затем делает шаг ближе, приподнимает пальцами мой подбородок и снова будто в саму душу смотрит:

— Однажды ты пришла к мысли, что быть стервозной эгоисткой безопаснее для жизни. Оно и ясно — в этом мире хорошо живут те, кто не заботится о других. Но твоя суть… Она сопротивляется выбранному курсу, особенно сейчас, когда тебя оставили наедине с собой, верно? Ты же чувствуешь это, Вика?

Меня бросает в холодный пот от его слов, в горле пересыхает.

— Откуда ты… — хрипит мой голос.

Кирилл мимолётно улыбается:

— Я сам частенько оставался наедине с собой — творчество оно такое. Ну и да, одно время я увлекался психологией. Я вообще много чем увлекался.

— Точно, это же якобы твоя болезнь, — постепенно прихожу я в себя. — А ты не стал далеко ходить.

— Не видел смысла, — пожимает он плечами и наконец отступает от меня. — Достаточно было просто приукрасить истину.

— А когда её приукрашаю я…

— Со мной это не работает, — кивает он. — Я обманул систему, чтобы узнать тебя ближе, и сам легко распознаю обман.

Он меня пугает, честно, и одновременно с этим восхищает. Я впервые встречаю на своём пути подобного человека. Клянусь, чувствую себя сейчас маленькой девочкой, которой хочется напакостить взрослому, гораздо умнее её. Лишь бы не признавать его правоту и превосходство.

Чёрт.

Я нервно убираю кисточку обратно в стакан с другой канцелярией и твёрдо заявляю, правда в глаза Кириллу слабовольно не смотрю:

— Я не хочу, чтобы ты узнавал меня. Нам не стать ни друзьями, ни кем-то там ещё… Всё ясно?

Я спрыгиваю с высокого стула, чтобы уйти, но Кирилл одновременно со мной снова делает шаг вперёд. Его руки удерживают меня за спину, мне приходится запрокинуть голову, чтобы видеть его лицо. Наша неожиданная близость тревожит, но больше злит, конечно.

— Ты снова врёшь, Вика, — обжигает кожу его дыхание. Он отпускает меня так же резко, как прижал к себе, и предлагает с улыбкой: — Но давай допустим, это на самом деле так. Поэтому у меня есть встречное предложение: может быть, ты хочешь узнать меня?

Глава 5

Неожиданно откровенный разговор с Кириллом не покидает мои мысли вплоть до самого отбоя. В голову так и лезут не самые приятные воспоминании о детском доме. Особенно первые дни в нём. Нам с Русланом было ужасно страшно, мы потеряли мать, потеряли понимание, что вообще происходит с нашей жизнью, и не представляли, как нам быть.

Страшный сумбурный сон — вот как мне запомнились те дни.

А ещё я боялась, что это не правда. Что вот-вот в игровую комнату войдёт отец и заберёт нас обратно. Я безумно тосковала по маме и не была счастлива в детском доме, другие девочки возненавидели меня буквально сразу, но перспектива вернуться к отцу была ещё ужасней.

Но именно там, в детском доме, до меня наконец дошло, что быть послушной девочкой не равно избегать наказаний. Для этого наказывать нужно самой. И в считаные месяцы окрепший Рус мне в этом помогал. К тому моменту, когда нас забрали, уже никто не смел строить нам козни. А я сама, вероятно, изменилась до неузнаваемости.

Вот что сейчас мешало мне уснуть, терзая сердце — разговор с Кириллом вынудил меня вспомнить, что я не всегда была стервой. Это маска, которую однажды мне пришлось надеть, и которая срослась с моей кожей, словно я с ней родилась.

Что не плохо — с ней я выжила в детском доме, и прекрасно жила до сих пор. Или всё же плохо? Потому что именно она привела меня к тому, что я сейчас имею: одиночество и страх не вернуть потерянного.

Чёрт! Как же дико я не хочу копаться в себе! Бесит!

Я сдёргиваю с себя простынь, поднимаюсь и быстро натягиваю первые попавшиеся шмотки. В голове моментально зреет план, как избавить голову от мыслей. Сразу и от всех.

Меня не останавливает даже то, что я не приверженец такого подхода к решению проблем.

Осторожно поворочаю ручку двери и выглядываю в коридор — пусто, одна из тусклых ламп вдоль стены мигает с периодичностью в секунду, словно я попала в фильм ужасов. Усмехаюсь и смело выхожу из комнаты, а следом спускаюсь на первый этаж. В холле тоже никого, я миную его и заворачиваю в оранжерею, что связывает собою жилой и административный корпуса. Здесь сладко пахнет цветами. Это напоминает о Римме, о том, как она пыталась разбить сад в своей мастерской в надежде уменьшить запахи красок и растворителя. Не вышло, цветы были загублены, потому что никто их не поливал. И я бы их спасла, но тогда пришлось бы выйти из своей роли, а это в свою очередь могло привести к ненужным привязанностям. Римма не должна была проникнуться симпатией ко мне, как и я к ней, потому что однажды нам предстояло расстаться раз и навсегда.

Я сбавляю скорость и начинаю любоваться садом, лунный свет из панорамного окна добавляет растениям какой-то магической таинственности. Если честно, на месте садового дизайнера я не стала бы разбивать небольшой пруд у глухой стены, по мне — он смотрелся бы лучше прямо у окна, где вода в нём блестела бы серебром или золотом, в зависимости от времени суток.

У окна я и останавливаюсь, чтобы представить эту картину, и как раз в этот момент слышу шорох сбоку от себя. Резко разворачиваюсь и утыкаюсь носом в чью-то грудь. Пугаюсь, мои плечи ловят чьи-то руки, я делаю шаг назад и задираю голову.

Разумеется, это вездесущий Кирилл.

— Ты до чёртиков меня напугал, идиот! — шиплю я.

Он широко улыбается, продолжая удерживать меня на месте:

— Прогуливаешься или есть конкретная цель?

Я нахмуриваюсь:

— Ты за мной следишь?

— Я мог бы, — беззаботно кивает он. — Но это не тот случай — просто не мог уснуть и вспомнил об оранжерее.

— Мог бы?! — не верю я своим ушам.

— А что удивительного? Я здесь ради тебя.

У меня вмиг сохнет в горле от того, как вспыхивает его взгляд, когда он на секунду спускается к моим губам. Голос едва заметно хрипит:

— Ты чокнутый.

— Все мы немного того, — криво улыбается он. — Кажется, я уже говорил что-то подобное. Так и? Что ты здесь делаешь?

Я стряхиваю с себя его руки и продолжаю свой путь:

— Мне тоже не спится, поэтому я иду за снотворным.

— Кажется, не в ту сторону, — тут же нагоняет меня Кирилл. — Пост медсестры…

— К чёрту обычное снотворное, — усмехаюсь я.

Кирилл хмыкает, но ничего не говорит, продолжая вышагивать рядом. Мы добираемся до распашной двери, я осторожна жму на рычаг ручки и… дверь оказывается запертой.

— Чёрт! — психую я. — Мне обязательно нужно туда попасть!

— Это интересно, поэтому я тебе помогу. Отойди-ка.

Кирилл аккуратно отодвигает меня толчком бедра и начинает шарить по карманам спортивной кофты. Смотрит на меня, широко улыбается и подмигивает. Вскоре он демонстрирует мне обычную пластиковую карту, делая вид, что это какое-то супер-приспособление. Я закатываю глаза.

— Замок на двери простецкий, — делится он, наклонившись. — Тут главное попасть в нужный паз. Вауля!

В тишине раздаётся щелчок, Кирилл распрямляется и, довольный собой, распахивает передо мной дверь. Выглядит таким наглым и очаровательным при этом, что я невольно улыбаюсь, а, проходя мимо него, с опаской замечаю:

— Теперь ты меня пугаешь ещё сильнее.

Он на это тихо смеётся:

— Детские дома учат находчивости. Разве тебя он этому не научил?

— Меня он научил другому, — бросаю я, направляясь к кабинету Жевнова.

Здесь мне везёт больше — дверь не заперта. Я прохожу в кабинет, включаю свет и замираю перед стеллажом с прозрачными дверцами в верхней его половине. На меня в ответ глядит целое собрание разнообразных вин. Вероятно, подарочные. Я распахиваю дверцы и рассматриваю горлышки бутылок — не початые, и, надеюсь, не муляж. Беру одну из них в руки и приятно радуюсь её тяжести. Следом обшариваю ящики внизу в поисках штопора, мне почти сразу везёт. Отлично, теперь можно наконец расслабиться. Разворачиваюсь и снова нос к носу сталкиваюсь с Кириллом, бутылка едва не выпадает из рук.

— Прекрати так делать! — задрав голову, шиплю я на него.

Кирилл, весело хмурясь, кивает:

Глава 6

Я заставляю себя отвернуться от Кирилла и снова вглядываюсь в город вдали. Отсюда он как на ладони, но его высотки загораживают море. Я и правда планировала уехать от него?..

— Я была слепа, — выдыхаю я, вино делало своё дело, звеня в крови и в голове, оно легко развязывало язык. Возможно, позже я об этом пожалею. — И даже не догадывалась, что намеренно. Сначала нам с братом диктовал правила паршивый отец-тиран, затем детский дом, а после совершенно чужие, по сути, люди. Безумно хотелось свободы, подчиняться лишь самой себе. Эта жажда мешала увидеть две очевидные вещи: Римма и Олег и так давали нам полную свободу, при чём, явно наступая себе на горло. Второе я поняла совсем недавно: я жаждала свободы, у которой не было будущего, не было элементарного понимания, что с ней делать. Ну свалили бы мы отсюда, за год или два спустили бы всё дедово наследство, а что потом? Я не хотела об этом думать, считала, что решение придёт само собой, ведь у меня, чёрт возьми, будет то, о чём я так долго мечтала. Слепая поверхностная идиотка — вот, что я из себя представляю. — Я вновь смотрю в глаза парня и усмехаюсь: — Вот с каким человеком ты хочешь связаться.

— Ошибаться нормально, Вик, нормально признавать это и пытаться исправить.

— А если исправлять нечего? Что, если я уничтожила всё до основания?

— Но основание осталось же. Отстрой всё заново.

Я усмехаюсь и киваю: звучит чертовски просто. Знал бы он подробности, его тошнило бы, как тошнит меня саму.

— Куча людей меня ненавидят, — выразительно веду я бровями и делаю новый глоток.

Кирилл протягивает руку и забирает у меня бутылку, но не для того, чтобы глотнуть вина самому, как я подумала. Вместо этого он ставит её на пол.

— Какого…

— Твоя проблема не в этом, — берёт он меня за руки, пальцы сухие и тёплые. — И наверняка ты ошибаешься, что все они… Но это не главное. Ты сама себя ненавидишь. И поэтому сидишь здесь, гробишь своё здоровье и вздыхаешь по недоступному городу. Намерено мучаешь себя. Плюсом, несмотря на то, что буквально жаждешь вырваться отсюда, ты боишься возвращаться обратно. — Пальцы сильнее сжимают мои, когда я хочу возмутиться. — И не говори, что я не прав.

Я поджимаю губы, но не отвожу глаз и не вырываю руки. Хотя следовало бы. Сердце ускоряет бег.

— А ты не боялся бы возвращаться туда, где тебя со стопроцентной вероятностью не желают видеть?

— Это ты так решила, а решать за других — неблагодарное дело.

Я стискиваю зубы и цежу:

— Тебе напомнить, что я здесь не по своей воле? Они избавились от меня!

— И снова ты думаешь за них. Просто перестань это делать.

— О да! Они запихали меня сюда из лучших побуждений!

— И вот опять. Да пойми ты, что совсем неважно, что ими двигало, — легонько дергает он мои руки. — Важно то, что двигает тобой и только тобой. Не вчера, или год назад. Настоящее, сегодня, сейчас.

Он напряжён, глаза расширены и фанатично блестят, словно ему чертовски необходимо, чтобы я поняла. Но зачем ему это? Почему так важно? Именно я? Какого чёрта?

— Кир…

Он тяжело выдыхает, опускает голову и утыкается лбом в наши руки. Тихо смеётся.

— Прости. Не могу этого объяснить, но у меня ощущение, что я знаю тебя тысячу лет, что ты не чужой мне человек. Поэтому хочу, чтобы ты была счастлива.

— Счастлива?

Он снова смотрит мне в глаза, тем самым взглядом, который будто глядит в душу, и молчит. Молчит долго, но не вызывая во мне раздражения. Наоборот. Этот его взгляд рождает тёплые искры в груди, они коротят, дёргают нервные окончания, вызывая приятную дрожь.

— Знаю, что быть счастливым непросто, — слегка хрипит его голос, когда он наконец говорит. — Как знаю и то, что наше счастье зависит от нас самих. Сделай этот шаг, Вика, выбери не мучить себя за прошлое, а быть счастливой в настоящем, и ты увидишь, как счастливы все вокруг.

Я сглатываю сухость во рту и спрашиваю на полном серьёзе:

— Хочешь сказать, меня ненавидят, пока я сама себя ненавижу? И мне лишь стоит изменить отношение к себе самой?

— Это я и хочу сказать, — кивает он и нагло улыбается. — Спасибо.

Спасибо, что наконец дошло? Весело, конечно, вот только мне по-прежнему не до веселья.

— И снова звучит чертовски просто, — говорю я с сарказмом.

Улыбка меркнет, Кирилл склоняется ко мне чуть ближе и говорит:

— Справляться с тем, что накопилось у тебя внутри, не обязательно в одиночку. Позволь себе помочь. Ты в правильном месте, Вика, просто перестань сопротивляться.

— В правильном? — сужаю я глаза.

— Не в обидном смысле, — улыбается он, на секунду опуская взгляд на мои губы, что заставляет моё сердце запнуться. Отклоняется и весело выдыхает: — Для начала откройся Жевному, а затем и целому миру. Там есть чему удивляться, обещаю.

Я горько усмехаюсь и киваю:

— Точно, ведь чертовски приятно, когда копаются в твоей голове.

— Тут важен результат, а не процесс.

— У тебя на всё есть ответ? — снова сужаю я глаза. — И откуда ты только взялся такой умный?

— Здесь я тебя не удивлю: оттуда, откуда берутся все, — смеётся он.

— Это был риторический вопрос.

Мы оба несколько секунд смеётся и замолкаем одновременно. Снова глаза в глаза. И мурашки, разбегающиеся по коже, вызывает вовсе не короткий порыв прохладного ветра. Пусть он и заставляет нас зябко поёжится, разрывая зрительный контакт. Кирилл возвращается в исходное положение, от чего ночь буквально в один миг становится холодной, а меня резко раздражают собственные ощущения. Парень утыкается лбом в большой палец и усмехается:

— Ужасно хочу тебя поцеловать, но не буду.

Вот спасибо! Это он хотел обрадовать меня или расстроить?

— А я и не позволила бы, — фыркаю я.

Он опускает руку и улыбается с наглым вызовом:

— Не советую спорить. Сейчас, когда твою кровь разбавил алкоголь, читать тебя особенно легко.

— Я не чёртова книга, — напоминаю я.

Глава 7

— Ощущение, что ты раздражена, — негромко замечает Жевнов, усаживаясь на диванчик напротив кресла, в котором сижу я, беспардонно поставив на него ноги и обняв колени. — Впрочем, я не могу не радоваться, что сегодня ты решила обойтись без притворства.

— Не благодарите.

Мужчину ни капли не смущает моя грубость, лишь веселит.

— Поделишься тем, что у тебя на уме? — улыбнувшись, просит он.

По взгляду вижу, что он даже не надеется на успех. Я отворачиваюсь к окну. Перед глазами возникает нахальная улыбка Темнова, которой он накормил меня вместо завтрака — сбежала из столовой, как только её увидела. Чёртова трусиха. С каких пор, спрашивается, я превратилась в размазню?

— Вы победили. — Я прижимаю колени к груди теснее и смотрю на озадаченного мозгоправа: — Копайтесь в своё удовольствие в моей голове и внутренностях. Отныне я и для вас чёртова открытая книга.

— Твоя поза говорит об ином, — хмыкает он.

Стиснув зубы, я вынуждаю себя уложить руки на подлокотники и спустить ноги на пол. Становится неуютно, словно я только что разделась догола, но я терплю. Раз иного способа убраться отсюда нет, то придётся идти себе наперекор. Вдруг из меня и правда сделают психически уравновешенного человека? В чём я серьёзно сомневаюсь, разумеется.

— Итак, — продолжает Жевнов. — Я победил, по твоим словам. Мы не соревновались, но пусть так. Что, кроме злости и неудобства, ты ещё чувствуешь по этому поводу?

— Желание побыстрее с этим всем расправиться.

— Спасибо за честность. Раньше ты наотрез отказывалась говорить о своём детстве, а сейчас как?

Тело деревенеет, а внутри наоборот разыгрывается целая буря мучительных чувств. Я сжимаю кулаки и не смотрю на Жевнова:

— Отец регулярно избивал маму, издевался над Русом и мною. Детство полное страха перед ним. Ничего особенного.

— Как считаешь, у него были на то причины или же он сам по себе являлся жестоким человеком?

Я прожигаю доктора свирепым взглядом:

— Вы сейчас шутите? Какие, к чёрту, причины? Ублюдок, он и…

— Понял, ты права: мы говорим о тебе, а не нём. Какое твоё самое яркое воспоминание из детства?

Я с извращённым удовольствием смакую следующие слова, ожидая соответствующей реакции на них:

— Как эта тварь тушила сигары о кожу моего брата.

Брови Жевнова ползут вверх, что меня вполне удовлетворяет, и, хмыкнув, я вновь отворачиваюсь к окну, но не сдерживаю себя от очередной откровенности:

— По моей вине. Я знала, что брать его чёртовы машинки нельзя, а после так и не призналась, что именно я сломала одну из них. Руслан взял вину на себя и пострадал. Он и позже не раз страдал из-за того, что брал мою вину на себя.

— Ты не виновата в том, какое наказание за проступок выбрал ваш отец. Здесь вина лежит исключительно на этом жестоком человеке. Ты это понимаешь?

— Да. И ненавижу его за это.

— И себя тоже. А это лишнее.

— Лишнее? — вновь прожигаю я его взглядом. — Вы все серьёзно считаете, что можно стряхнуть с себя чувства, с которыми ты живёшь годами, как снег с шапки?

— Вы все? — игнорирует он мой вопрос.

Я передёргиваю плечами:

— Наш новенький, Кирилл, тоже считает, что я запросто могу измениться. Мне стоит только…

— Захотеть. Вижу, что тебе это неприятно, но парень прав, Вика.

— И где мне искать это желание? По факту мне и так живётся неплохо. — Я отворачиваюсь в сторону и добавляю: — Жилось.

— Кроме плохих воспоминай из детства у тебя наверняка есть и хорошие. Попробуй поискать в них.

Мама.

Я с силой зажмуриваюсь, но это не избавляет сознание от вида её нежной улыбки. В тот день мы катались на колесе обозрения. Голубое безоблачное небо, её распущенные кудрявые локоны, совсем как у меня, и эта улыбка, переходящая от меня к Русу и обратно. Наверное, это был самый долгий и счастливый день с ней.

А уже вечером она страдала от побоев отца за то, что потратила чересчур много денег на детские глупости.

— Я не хочу быть, как она, — сдавлено признаюсь я. — Не хочу быть слабой и зависимой от чужого настроения.

— Как она?

— Как мама, — киваю я. — Слишком добрая, слишком безропотная, беззащитная. Я любила её… до сих пор люблю, но силён тот, кто бьёт первым.

— Выходит, ты хочешь быть, как отец, чтобы не стать такой, как мама?

Его вопрос ощущается, как удар в солнечное сплетение: такой же ощутимый и болезненный, но я и сама приходила к такой мысли, поэтому этот выпад переношу легче, чем могла бы без подготовки. Усмехаюсь горько и киваю:

— Я на грани того, чтобы стать его копией. Поэтому загораю тут.

— Как думаешь, твоему отцу приносило удовольствие причинение вреда?

— О да, его глаза горели каждый чёртов раз, когда он замахивался по новой!

Жевнов подаётся вперёд, укладывает локти на колени и понижает голос:

— А тебе, Вика, было приятно вредить другим?

— Я делала это по необходимости, а не ради удовольствия.

— Выходит, что нет?

— Выходит, что нет.

Жевнов кивает, не сводя с меня торжественного взгляда, возвращается в исходное положение и просит:

— Подумай об этом, как следует. На сегодня закончим, я очень благодарен тебе за твою откровенность: за этот небольшой разговор мы продвинулись гораздо дальше, чем за длинные беседы до этого. Ты молодец.

Не хочу себе признаваться, но мне приятна его похвала, и, чтобы не усугублять своё плачевное положение, я резко поднимаюсь и стремительно направляюсь вон. Намеренно не попрощавшись.

В коридоре с облегчением выдыхаю. Сегодня тот первый раз, когда мне не хочется рвать бумагу, чтобы успокоиться после визита к психврачу. Снова не хочу признавать, но радуюсь сложившейся ситуации. Мне и правда было паршиво от осознания того, на что я иду, преследуя свои цели. Одно только мусорное ведро чего стоит — брр. А с проведённым здесь месяцем ещё и добавилось понимание, что цели я преследовала, чёрт их побери, совершенно пустые.