Десять тысяч дней осени

Глава 1

Кофе. Дархану до смерти хотелось горячего черного кофе. Кофе он ненавидел с детства, но сейчас понимал – не хлебни он противного напитка, протянет недолго. Дархан пристально вглядывался в морозкий, словно состоящий из мириадов ледышек, туман. Пусто. Противно. Ни заправок, ни захудалой придорожной кафешки. Лишь темная, шуршащая как змея, полоса дырявого асфальта да бескрайная степь. Дархан посмотрел влево. Степь стелила свои жухлые кураи у самой обочины. А дальше – густой, ледяной туман. Дархан приоткрыл окно машины. В салон ворвался скриплый свист и пахнуло душным морозом. Если бы было просто зябко, Дархан смог наслаждаться свежим, ледяным воздухом. Духота же никак не совместима с туманом, густыми, словно свинцовыми облаками и влажным асфальтом. Отчего он влажный, если нет дождя? И почему так душно, будто палит жаркое южное солнце. Дархан крепко держал баранку, стараясь облетать рытвины и ямы на трассе. Да уж. Еще полстраны в таких. Дархан закрыл окно. Свист прекратился. Кондиционер мягко нагнетал прохладу. Дархан любовно погладил руль. Это его пятый уже конек. Если реклама не врет – самая безопасная машина в мире. Дархан влюбился в нее с первого километра, плавный ход, легкий руль. Машина слушается пилота, как маму. Напичкана электроникой и заранее предупреждает о малейшей опасности. Ухмыльнувшись, Дархан подумал, что машина иногда ворчливее Дамиры. Супруга, словно штурман, участвовала в вождении охая, ахая, цокая и причитая. Не забывала корить, если свернул не туда или застрял в глубокой пробке. Впрочем, Дархан с Дамирой не спорил, такая уж она уродилась. Обычно во время бурчания супруги Дархан весело перемигивался через зеркало с Камилкой, дочкой, что нет на свете дороже. Камилка кривлялась своими огромными карими глазами и нежно улыбалась, когда Дархан корчил рожи в ответ. Дархан с нежностью подумал о жене, о дочери и так внезапно повзрослевшем сыне. Ведь эти выходные он мог провести с ними. А теперь катит в чертову даль и вот-вот уснет за рулем.

Дархан вспомнил, как катал Камилку и Олжика на ламе. Лама вальяжно чапала, словно и не лама вовсе, а генеральный прокурор. Олжас, вцепившись в пестрые веревки, старался быть серьезным и солидным. Камилка хохотала, обнимая брата за пояс. Дархан шагал рядом. Лама все же не прокурор, вдруг ей взбредет в голову сбросить детей на горячий асфальт. Дархан даже запах почувствовал этого асфальта – пресный, пыльный, искусственный. Жара… Детский парк…

Система фронтального столкновения своим подлым верещанием мигом выдернула Дархана из сна. Машина затормозила, распознав помеху в густом тумане. Дархан, ударив ботинком в тормоз, стремился отвести машину влево, что задействовало АБС и прочие приблуды. Развернувшись на девяносто градусов, машина осветила яркими фарами густой туман. Упругие галогенные лучи не смогли пронзить его больше чем на двадцать метров. Врубив задний ход, Дархан быстро согнал машину с трассы на обочину. Осмотревшись, направил ее прямо в туман, подальше от слепой трассы. Машина пищала, подсвечивая красным светом помехи, которых принимала за людей. Вот ведь дура, откуда тут люди? Может кочки? Но и кочек нет. Ладно, когда-нибудь разберется в настройках. Плавно открыв дверь, Дархан покинул машину. Тихо, безжизненно. Воздух даже не думал пахнуть с детства ему знакомым запахом степи. Где он? На что так кстати среагировала машина? Дархан подошел к своей бежевой красавице и любовно погладил ее по крылу. Здесь, вдали от людей, Дархан не боялся дать волю сантиментам. С древнейших веков его предки уважали транспорт. Будь то кони, верблюды, пусть даже вьючные мулы, животные сроднялись с номадами, возили их по бескрайним степям, тащили на себе юрты и прочие грузы. Теперь вот на смену пришли машины. Дархан вспомнил, как у деда случился сердечный приступ, когда продавали «Волгу». Дед любовно называл ее жирмабирка, двадцать первая, та самая с оленем на капоте. Отца дед в шутку называл предателем, когда тот поменял «Москвич» на «Семерку». Когда «Семерку» меняли на Ладу-Девятку деда уже не было. Дархан любил свои машины. Знал всех новых хозяев, общался с ними. Зачем? Он и сам не знал. Новенькую любовно называл Каракал. Так захотела Камилка. Пусть будет каракал – ловкая степная рысь с кисточками на ушах.

Безжизненным монстром в тумане чернела громадина – К-700, массивный трактор, вероятнее всего сдохший на обочине в середине девяностых. От трактора остался лишь ржавый остов, изорванная спинка сидушки да полувыдранный, висящий на проводах кусок приборной панели. Молодец каракал, не прошло и месяца, как спас пилота. Влети Дархан в такую махину на скорости, ни эйрбэг, ни новейшая система ременной фиксации не защитили бы от тяжкой травмы или вероятной смерти. Ее, родимой, он особо не боялся, уж слишком часто костлявая ходила рядом. Но и совсем не торопился в ледяные объятия. Нечего ей. Подождет.

Размявшись, Дархан вновь сел за руль. Сотка здесь уже не ловила, но навигатор, как ни странно, упрямо показывал пятьдесят два километра вперед. Может все же поспать? Нет. Последнее приключение напрочь отогнало сон. Как-нибудь доедет.

***

Дархан в шестой раз пытался дозвониться отцу. Нажав на голосовую кнопку на руле, он хрипло произнес:

— Папа.

На бортовой панели возникла фотография отца и зеленые смайлы полетели к виртуальной трубке, визуализируя набор номера. Дархан залюбовался отцом. Стройный, с благородной сединой, в свои семьдесят два он выглядел на полтос, не больше. Задумавшись, Дархан понял, что ни внуки, ни правнуки не называли отца скуфом. Так называли Ербола, хотя Ербол на пятнадцать лет младше Дархана, так называли Касыма. Чего греха таить, досталось даже рубашке Дархана с некстати подшитым карманом. Скуф да и только. А вот отца скуфом не называли. Никогда. Дархан любил отца. Любил с тех самых пор, когда отец таскал его за руку в садик, а тот семенил маленькими ножками и никак не мог поспеть за длинными, как у царя Петра, отцовьими ногами. Дархан помнил, как в лихие девяностые боялся, что отца убьют-зарежут контрабандисты на таможне. Страну лихорадило, но их семья не знала многих бед, что постигли соплеменников. Отец приходил домой, снимал свой китель, мать предлагала чай и ужин. Он улыбался ей в ответ, благодарил и просил пару минут побыть с самим собой. Там, на диване в зале, подальше от чая и дастархана, он оставлял свой гнев и рабочий пыл. Там остывал от негатива и лишь потом садился есть. Дархан принес эту традицию в свою семью. Но по правде говоря, не получалось так, как у отца. Прилетало и Дамире, и сыну. Не часто, но все же.

Глава 2

Алмаз попытался вновь обнять брата. Коротким в щеку Дархан лишь хотел остудить нелепый пыл братца. Да и не удар был это вовсе. Так, шапалак, пощечина. Однако и этого хватило, чтобы очки слетели, звякнув о бордюр, которому именно в этом месте зачем-то понадобилось выбраться из-под листвы. Алмаз бросился искать очки словно от этого зависела жизнь. Швырнув в него листву ногой, Дархан сел в машину и медленно поехал со двора. Ну его к черту. Сейчас он не владеет собой. Чего доброго, и вправду искалечит доходягу. И тогда (Дархан знал это точно) отец не простит его. До самой смерти. А может и после смерти. В зеркало заднего вида Дархан заметил, как Алмаз, наконец-то разыскавший свои очки, бросился к нему, крича что-то вдогонку. Злорадно улыбнувшись, Дархан прибавил газу. Заставляя бежать за собой этого нелепого, близорукого человека, Дархан словно вымещал на нем все эти годы обид и безразличия. Все этому очкарику вечно сходило с рук. Он, Дархан, должен то, должен это. А Алмазик – молодое дарование. Он не как все. Следует проявлять снисхождение. И то, что сходило с рук Алмазу, никогда не прощалось Дархану. А больше всего бесило вечное это желание идти наперекор судьбе, делать не как другие. И ладно бы толк. А то – за что не возьмется, все поперек жопы. И родители решают проблемы, куда сынок загнал их по своей глупости. Хорошо так жить. Рисковать, ничего не бояться. Предки и старший брат все покроют. А он будет делать как хочет. Наперекор судьбе. Вот она его судьба. Валяться в жухлой листве в Аллахом проклятом городе, выглядеть как бомж, просравший все на свете. А если бы Алмаз тут сдох? Ведь не нашли бы ни за что, подключи Дархан хоть всю казахстанскую полицию. Братец всю жизнь забивал на догмы и принципы. Отец, напротив, строго блюл традиции. А он, Дархан, словно маркитанская лодка, вынужден скитаться между хотелками Алмаза и уставами отца. Самая позорная роль, за которую он себя иногда ненавидел. Глянув в зеркало, Дархан понял, что Алмаз давно уже отстал и возится у мотоцикла. Потягаться хочет? Дархан уделает его.

***

Где-то в глубине души Дархан понимал, что мотоцикл из прошлого века не может тягаться с его новым каракалом. Братец плелся где-то позади, отчаянно фаря и сигналя. Он выжимал из бирюзового бедолаги все соки, но Дархан лишь играючи прибавлял газу, чтобы держаться от братца не дальше сотни метров. Плутать по незнакомому городу в потемках не хотелось. Он выгонит братца на трассу, а где-то у стелы резко остановится, перехватит Алмаза и закинет в машину. Если и есть тут какие-то важные вещи, то Алмаз непременно о них скажет в дороге. Дархан еще не знал, позволит ли он вернуться за ними или нет. Его больше забавляла другая мысль. В багажнике, справа от аптечки валялся здоровенный моток широкого скотча. Скотч, сама по себе, вещь незаменимая. А тут представлялась возможность использовать его по новому назначению. Что, если связать Алмаза? Отец, узнав, конечно побухтит. Но всегда можно рассказать о пируэтах Алмаза возле подъезда. Мол буйный был, возможно под солями. И он, Дархан, принял такое решение, чтобы обезопасить драгоценного Алмазика, которому вдруг, да вздумается покинуть машину на ста сорока километрах в час. Детское запирание не поможет. Алмазик – круглый отличник. Эта мысль так позабавила Дархана, что он пулей погнал машину к стеле. Мотоцикл остался далеко позади. Там, на окраинах города мерцал его одинокий фонарь. Здесь же, на трассе, темень была такая, что яркие неоновые фары освещали лишь узкий коридор. Переключение на «дальний» не сильно помогло. Дархан понял, что занимается ребячеством. В кромешной тьме эта гонка до добра не доведет. Надо съехать с трассы, дождаться брата, оставив включенной аварийку. Поговорить спокойно. Все объяснить. Может и обмануть. Мол, отвезу к отцу, побеседует, а дальше, если хочешь, вернешься. Алмаз все время жаловался на гиперопеку. Вот пусть сам и решает. Не привезти тоже нельзя. Сам Алмаз не простит Дархану, что тот не дал проститься с отцом. От последней этой мысли Дархана покорежило. Он снова додумывал за брата мысли, которых, возможно, и не было в помине в его непутевой голове. Дархан начал плавно сбрасывать скорость, выискивая удобное место для съезда на обочину. Что за черт. Машина, вместо торможения, стала разгоняться. Сбылись пророчества завистников, что тачки еще новые, что совсем необкатанные, что иностры-производители хотят протестировать их на казахстанцах, а уж потом пустить в цивилизованный мир. Тормоз не работал. Ручник (если крохотную сенсорную кнопку на приборной панели можно было назвать ручником) и не думал слушаться. Сто девятнадцать… Сто двадцать… Медленно, но неотвратимо, машина набирала скорость. Может свернуть с трассы? Нет, на такой скорости в степи он точно разобьётся. Сто тридцать три… Вот же проклятье. Дархан пытался вилять, чтобы сбросить дикую прыть. Ясно было, что на такой скорости любой маневр вышвырнет его к шайтану. Вцепившись в руль Дархан отчаянно жал в педаль тормоза, которая застыла на месте. Проклятая электроника. Были бы ключи, можно было выдернуть их нахрен и тормознуть двигателем. А здесь кнопка «старт» и не думала реагировать. Оставалось одно – держать курс, вцепившись обеими руками в руль. Малейший поворот или кочка и Дархан слетит с трассы или перевернется. Сто пятьдесят восемь, сто пятьдесят девять… Дорога слилась в одно сплошное бегущее полотно. Дархан уже не видел, что происходит по сторонам, все внимание было приковано к трассе. Удержать! Удержать машину во что бы то ни стало. Приближаясь к двумстам, он, давно уже перечитавший все молитвы, какие смог вспомнить, на секунду подумал, что бензин рано или поздно кончится. А до этого надо держать, вцепившись всеми силами, руль, не позволяя колесам повернуть ни на миллиметр. Паниковать Дархан начал, когда на спидометре значилась неимоверная цифра – двести тридцать два. Точнее Дархан думал, что паникует, до этого самого рубежа. И вот теперь, когда в принципе он ни на что не реагировал и уже ничего не мог поделать, Дархан стал задыхаться. Снова, как в девятнадцать лет в том жутком бараке закололо сердце. Закололо так, словно Реквава (а может и другой хирург) и не вынул заточку тогда, на операционном столе. Двести тридцать семь… двести тридцать восемь… двести тридцать девять… двести сорок. Скорость продолжала расти. Просто спидометр не предусматривал цифры выше. Давно уже гирляндами сияли всевозможные «алярмы» и «предупреждения». Пищали сигналы, нежное сопрано голосового помощника, напоминавшее о критической опасности, казалось напуганным. И вдруг все замерло-остановилось. Медленно колыхались степные кустарники по краям трассы, пыль неторопливо мельтешила в ярком снопе фар. Пропали все звуки, стало тихо. Дархан тупо смотрел на полыхающие от слабого ветерка, зонтики кураев. И вот в правом окне появилось что-то длинное, узкое, серое. Дархан лишь запомнил, как нечто повернуло крохотную лохматую голову, словно пыталось рассмотреть его получше. Молочный свет электронного спидометра на секунду отразился в жухлых ассиметричных глазах. Нелепо, неуклюже, словно нехотя, существо попятилось назад, извиваясь, словно змея, скрылось в зарослях кураев. Дархан же запомнил длинные, кривые, со свернутыми назад коленками конечности, которые при всем желании невозможно было назвать ногами.

Глава 3

В комнате Алмаза окно было больше, а главное – намного чище. Дархан лежал на широкой кровати брата и сонно смотрел на тяжелые тучи. Давно уже они должны были разродиться крепким осенним дождем, но чего-то ждали, не торопились. Вопросы, роившиеся в голове всего лишь пару минут назад, теперь лениво плавали, словно куски жирного мяса в бульоне, варившемся на медленном огне. Апатия.

— Эй… ты что мне такого вкатил?

Алмаз бросил Дархану на кровать пустую ампулу.

— Ди…Дих..ро…, — почувствовав безразличие, Дархан швырнул ампулу в сторону.

— Спи, давай. В твоем состоянии не то, что кататься по полу, подниматься резко нельзя.

Дархан лениво ухмыльнулся.

— Ты же меня хлоркой отравил.

Оглядев потолок и стены, Алмаз покивал головой.

— Лучше уж так… Если бы она тебя утащила...

В дверь громко постучали. Дархан лениво повернул голову, даже не пытаясь слезть с кровати. Пока Алмаз натягивал спортивные брюки, постучали еще раз.

— Шара, ты? — Алмаз долго открывал нескончаемые замки и засовы. Что он тут, золото скифов прячет что ли? С порога запахло дождем. Алмаз прикрыл дверь. Без всякого приветствия Шара деловито спросила:

— Ну как он?

— Крепкий. Сегодня, правда, досталось.

— Рассказывай.

— Не тут. В кухню пошли.

***

Как не прислушивался Дархан, как не пытался разобрать разговор, только не слышал ничего, кроме кипящего на таганке чайника, звона посуды и монотонного бу-бу-бу, из которого не понял ни слова. Он силился бороться со сном, но в этой борьбе человек редко одерживает победу. Казалось, Дархан спал всего пару минут, но очнулся бодрым и свежим. Резко захотелось до ветру. Дархан вскочил и поплелся в туалет. Шара и Алмаз все еще сидели на кухне, хотя чай давно уже был выпит, а на столе царила негостеприимная пустота. Шара и Алмаз тут же замолчали. Алмаз лишь дал Дархану ведерко и ковш.

— Воды нет. Пользуйся этим. Света тоже. На. Только береги.

Алмаз протянул Дархану небольшой черный фонарик с курком. Алмаз начал методично нажимать курок, раздалось монотонное жужжание, тусклая лампочка светилась неровно. Обычный фонарик с динамо. Тяжелый, как и все советское. Справив нужду, Дархан пошел к кровати. Комната, где он спал вчера, была заткнута тряпками и, несмотря на это, из нее жутко тянуло хлоркой. Сделав вид, что закрывает в туалет дверь, Дархан оставил небольшую щель. Судя по всему, Шара и Алмаз не заметили, потому что продолжили беседовать, не понижая голос.

— Закир все равно до него доберется.

— Ну и что с того, скажу, что брат.

— Брат, — Шара сардонически рассмеялась, — да он сейчас никого не щадит. А тут – чужак. Алмаз, пойми, кончились спокойные времена. Люди Закира всех, кого могли, перетаскали.

— Сама же говорила. Кто-то дал отпор.

— Говорила. И еще повторю, если надо. Тот, кто дал, висит на газовой трубе. Всему городу в назидание.

— Что же он хватку ослабил? Почему банду не увеличит. Люди за пропуск душу продадут.

— Куда увеличивать? Итак, уже банда, больше некуда. У того родню не тронь, у этого. Говорят, даже жребий тянут. Тут каждый лишний – на вес золота.

— А всех перетаскает?..

— Как перетаскает, начнется анархия.

Шара звякнула браслетом по столу.

— Пошли. Осмотрю твоего братца.

***

Дархан, едва успевший шмыгнуть в постель, притворился спящим, но Шару особо это не заботило. Бесцеремонно откинув одеяло, она принялась мять и простукивать его, жизнерадостно выпалив, едва Дархан раскрыл глаза.

— Ну-с, молодой человек. Как мы себя чувствуем?

Несмотря на возраст, руки у Шары были крепкие, сильные, пальцы виртуозно и точно выполняли свою работу. Осмотрев Дархана быстро, но тщательно, Шара вынесла вердикт:

— Идете на поправку. И быстрее, чем я думала. А знаете, почему?

— Почему, тәте?

— Всего лишь выспались. Уверена, ближайшие пару недель, а может и месяц спали отвратительно.

Дархан пожал плечами. Шара была права. Только не месяц, а возможно на несколько лет Дархан забыл, что такое полноценный сон. Алмаз принес ковшик и тазик. Шара тщательно сполоснула руки.

— Алмаз, ты все правильно делаешь, только с повязками поаккуратнее. Вот так надо накладывать, — Шара, широким точным жестом показала, как следует накладывать повязку, — и такие, как утром, чудеса эквилибристики пока что противопоказаны. Швы разойдутся. Кстати, туда не лезь. Придет время, сниму сама. Брата никому не свети и даже по телефону не вздумай болтать.

Строго посмотрев на Дархана, Шара сказала:

— Молодой человек, а вы с вопросами к брату не приставайте, все равно мало чего поймете. Слушайтесь его во всем и на улицу не ходите. Здесь очень опасно, — оглядев братьев суровым взглядом, Шара сказала:

Глава 4

Остаток ночи и целое утро братья возились с могилой. Видел Дархан в своей непростой жизни вещи и пострашнее. И все же, людей при тебе убивают не каждый день. По дороге назад Алмаз тараторил без умолку.

— Может и хорошо, что так. Ну что ему эти десять-пятнадцать минут. Не спасти. Ты же сам видел - полный фарш. Словно взрыв какой-то. А так… помогли ему что ли…

Дархан качался в люльке и думал о чем-то своем. Розовел на горизонте рассвет. На пустынных улицах тьма лениво уступала место синему утру. Заметив группу людей, Алмаз резко свернул в проулок. На ходу одной рукой он накинул кожух на Дархана.

— Спрячься. Да спрячься ты! Не надо, чтобы тебя видели.

Откуда-то из-под кожуха донеслась глухая речь Дархана.

— Они что, с лопатами шли?

— Полевые работы. А с ними – конвой. Охрана.

— Преступники что ли?

— Ну какие преступники? На картошку это. Не управились за сентябрь. Жрать городу надо? Вот и ходят, пашут, сеют, собирают. Есть и охотники у нас. Тут вяхирей до черта расплодилось. Вкусные, с лапшой-то. И пшеница у нас есть, и овощи. И яйца куры несут. Даже утки и гуси есть. За всем этим следить надо.

— Прям благодать какая-то. А конвойные зачем?

— Диких животных тоже немало стало. Меньше людей, больше животных. Волки, шакалы. Собаки одичалые. Но не для них конвой. В последнее время отморозков расплодилось. Беззащитных стариков в квартирах грабят. На склады нападают. Закир только и успевает…

— Что? Что он успевает?

Дархан снял чехол. Они неслись по пустынной улице. До дома оставалось совсем немного.

— Нас тут совсем мало осталось. Хочешь еды и защиты – работай. Закир распределит. Но есть особо охреневшие. Шарятся целыми днями по домам, вещи ценные ищут. Потом на черном рынке сбывают. Батарейки очень ценятся. Электричества совсем мало.

— Значит все-таки есть.

— Есть. У нас тут умелец один собрал электростанцию на угле. Угля жрет немерено, но все же выдает кое-что. Рации, там, зарядить. Телефонную станцию поддержать. Ну и радио.

— Нахрена вам радио, если ничего не ловит?

— Так чок же, — Алмаз осекся, —радио, говоришь? Там Дархан вещает… Есть время, когда радио обязательно работать должно. Так передаются вести. Ну а телефон, тот у избранных стоит.

— Как у тебя?

— Да. Нас, врачей тут, на весь город не больше пяти. Все наперечет. Только я не только врач, мы с Шарой еще и хлорку готовим.

— А она-то вам зачем?

— Артық только ее боится. Хлорка – на вес золота. Замешкаешься, хана.

Алмаз резко отвернул мотоцикл, но Дархан все равно успел заметить болтающегося в петле человека со связанными руками. На шее у него висела картонная табличка, где черной тушью было жирно выведено на казахском - «Тонаушы». Под ним располагался русский перевод – «Мародер». Словно оправдываясь, Алмаз буркнул:

— Ну а как иначе? В городе ни власти, ни полиции. Ходят всякие отморозки. Раньше хоть просто грабили. А сейчас убивают. Чтобы свидетелей не оставить. И у Закира на всех людей не хватает. Полгорода его уже ненавидит.

— За принудительные работы?

— За родственников. Артықу раз в две недели жертва нужна. А то и чаще. Иначе придет внезапно и ничего с ней не сделаешь.

— Кого же он ей таскает? Преступников?

Алмаз ухмыльнулся.

— Этих тоже. Хотя они на коленях молят, чтобы их просто расстреляли или хотя бы повесили. Родня, какая осталась, любые деньги отдаст лишь бы Артықу не тащить. Хуже, когда преступников нет.

— Тогда кого?

— Жребий.

— И Закир тоже в нем участвует?

Алмаз подогнал машину к подъезду. Сняв шлем, устало вытер рукавом взмокший лоб.

— Нет, Закир, патруль, работники, врачи, хозсслужбы, короче все ценные люди освобождены. Есть списки. Их, кроме Закира, никто не знает. И за каждым могут прийти. Что она с людьми творит – одному дьяволу известно. Да только по перекошенным от ужаса и боли лицам тел, которые мы потом находим ясно, что ничего хорошего. Вылезай давай, домой пора.

— Слушай. Давай посидим еще немного. Такое утро свежее. Задолбала эта проклятая квартира. Ну что с нами тут случиться? А? Алеке? Посидим немного, а если что, я тут же в подъезд шмыгну.

***

Второй час они сидели и громко смеялись на узкой скамеечке, которую некий умелец умудрился пристроить между стволов двух гигантских тополей. Тополя все росли, поглощая скамейку своими деревянными телами. Возможно раньше на ней могло расположиться не менее пяти человек, а сейчас два брата едва умещались на узкой доске.

— А помнишь, как кто-то сказал, что на районе бешенная собака появилась и родаки нас на улицу не выпускали?

— Да-а. Весело было.

Дархан скривил лицо.

— Очень весело. Обхохочешься. Особенно, когда тебе вздумалось мягкие игрушки на подоконник выставить, чтобы смотрели, как собаку ловить будут. И «Чарли», кажется полетела.

Глава 5

Закир полулежал за щедрым дастарханом. Он уже отобедал. Стол накрывали для чая. Закир лично налил Алмазу в мельхиоровую пиалку душистый горячий напиток.

— Пей, давай. Такого уже не найти. Две пачки осталось.

Алмаз осторожно отхлебнул чая. Тот и вправду был изумительным. Подняв глаза на хозяина, Алмаз невольно вздрогнул. Закир внимательно сверлил его своими желто-карими, свирепыми глазами.

— Зачем тебе пленный? Только не ври. Говори, как есть.

Алмаз протянул руку к фарфоровой десертнице с наватом. Сладкое лакомство не поддавалось. Пытаясь выцепить крохотный кусочек, Алмаз опрокинул десертницу на стол.

— Ай-ай-ай, — Закир зацокал языком, — пришел в мой дом. Уронил сервиз. Ну что ты за человек такой, доктор? — Закир беззлобно улыбался. Алмаз, не зная, как скрыть предательскую дрожь, комком бросил нават в десертницу, хлебнув еще чая.

Закир молчал и Алмаз молчал. Сделав небольшой глоток, Закир заговорил.

— А я тебе скажу, доктор. Всю правду скажу. Тебе не пленный нужен. Тебе правда нужна. Знаешь какая? В драндулете своем старом ты что-то ценное прятал. Очень ценное. Не хлорка это. Даже не батарейки-аккумуляторы. Такое ценное, что тебя не остановило сюда притащиться, хотя прекрасно знаю, как ты меня боишься и ненавидишь, — Закир засмеялся неприятным трескучим козлиным смехом, — только не учел ты одного, доктор. Пленник твой – не простой мародер. Наши его так отделали, мало не показалось. И сам он весь раненный, перераненный. Даже швы есть. А что это значит? А значит это то, что в городе готовится какая-то пакость. Вот эти все, ублюдки, что в сады шастают да кур воруют, они нам не большая помеха. Только развелось их слишком много и огрызаться стали. Там сторожа зарезали, тут в патрульного пальнули. Порядка нет, Алмазик. Порядка! Весь город стонет, что еды нет совсем. А почему ее нет? Да потому что работать не хотят. Все дядя Закир сделает, все за них решит. Ну что мне, рабство что ли тут организовать? Кто за скотиной уследит? Кто землю пахать будет? Вот, — Алмаз обвел рукой вокруг себя, — земля тут щедрая, работай. Тут не то что наш вонючий городок, тут Алматы, Нью-Йорк прокормить можно. Нет же. Все хотят грабить, нападать. Слышал, как апашку из окна выбросили? За какое-то сраное варенье. До чего дошли.

Алмаз помотал головой.

— Что гривой машешь. Или я не прав?

— Люди не за то бунтуют. Слишком часто Артықу жертвы таска…

Закир ударил кулаком по столу с такой силой, что отлетела прочь и покатилась по мраморному полу крышка серебристого чайника. Алмаз невольно вздрогнул.

— Ах, вот как они заговорили. Жертвы. Закир – палач. Кровопийца, — рассвирепев, Закир уже не подбирал выражения и интонацию, от злобы его глаза стали совсем желтыми, от ярости он рычал и задыхался.

— Не я! Не я выдумал весь этот кошмар! А теперь вот – ни жены, ни сына. Заживо сгорели в чертовой машине. Я выжил. Только зачем? Я тебя спрашиваю, заче-е-ем! — Закир поднял глаза к небу и погрозил кому-то пальцем. Посмотрев на Алмаза, продолжил.

— В этом бардаке мы бы сожрали друг друга в первые недели. Я, именно я собрал людей. Я навел порядок. Я защитил город от мародеров. Что мне с ней делать? Как быть? Ты скажи? Она… она приходит и тащит. Ночью. Когда все спят. Матерей. Беременных. Влюбленных. Всех без разбора. Ты видел тела? Видел их лица? Что она с ними делает?..

Подбежал охранник, молча протянул Закиру кружку с водой. Выпив почти всю, Закир крякнул и стал говорить спокойным, вкрадчивым голосом.

— Ты вкусно ешь, сладко спишь. А мои люди по городу ходят ночью. Думаешь – не боятся? Мародеры совсем озверели. А у меня на патруль по три ствола. И то самых паскудных. А что до жертв – то вы с Шарой даже не заикайтесь мне тут. Пойдешь к ней туда, в кресло? А Шара твоя пойдет? Вот, глазки прячешь, рот на замочек. Потому что знаешь – не притащу я жертву, вползет к любому в квартиру и утащит, чтобы тело истерзанное через недельку-другую подбросить.

Закир постепенно взял себя в руки.

— И к этим… жертвам…, — Закир хотел сказать что-то еще, но передумал, — вы с Шарой тут не отвертитесь. У вас руки по локоть в крови…, — Закир погрозил Алмазу пальцем, — ты, доктор, ценен для нас, пока лечишь! И слушаешься. Вот чего ты возмущаться стал, когда мои ребятки тебе пациента принесли? Что ты ему для отвода глаз укол сделать не мог?

— Не умею… лечить… для отвода глаз…

Закир поднялся и облокотился на низкий стол.

— А, надо. Надо, понимаешь?! Надо людям показать, что у меня везде контроль и забота. В дисциплине вся сила. Только так выжить получится.

Алмаз невольно усмехнулся, отвернувшись тихо спросил.

— Сколько нам еще так выживать? Десять лет? Двадцать?

— А это, пока я жив. Как крякну, так и начнется – мародеры растащат город, а родственники жертв вырежут всех солдат из мести. Тебя тоже, доктор, вырежут. Знают, что я тебе покровительствовал. Никакие бинты и микстуры не спасут. Народ, когда звереет, о последствиях не думает. Потом, через пару недель, кто-нибудь может и скажет, что понапрасну доктора замочили. Да поздно уже.

Допив чай, Закир хлопнул в ладоши.

— Будет тебе пленный. Выпотрошим сейчас из него, что там он у тебя такого ценного стырил. А вот и он, — Закир недобро улыбнулся. Алмаз резко повернул голову, хрустнули шейные позвонки. Два дюжих бугая держали за руки свежеизбитого мужчину. Его лицо затекло и опухло. Из носа до сих пор сочилась кровь. Это был не Дархан.