Дева и сердце

Пролог

Мы пока слишком близко, и кровораздел

Так мучительно тяжко нам давит на плечи.

Но когда мы увидим друг друга в прицел,

Станет легче, мой ангел, клянусь, станет легче!

С. Калугин

Тьма сменилась резким, режущим глаза светом. Голова кружилась, за окном мелькали деревья и проезжающие мимо машины. Руки сводило от стягивающей их верёвки.

Я не успела что-либо сделать, начать сопротивляться или хотя бы просто понять, что происходит. Кто-то схватил меня сзади, прижал к носу клочок ткани, смоченной в чём-то, что заставило меня потерять сознание. И сон был долгим. А теперь я здесь — на заднем сидении чужой машины. Хорошо, что не в багажнике.

Еще не знаю, к счастью ли это, но мне даже не требуется взглянуть на водителя, чтобы сказать, кто меня похитил. Мне хорошо известно, что на это способен только один человек.

Слишком давно я перестала вздрагивать при виде чёрного джипа, оглядываться на уверенные шаги позади себя, терять дар речи при произнесении моей фамилии низким приглушенным голосом. За несколько месяцев чрезмерной опеки и уверенности, граничащей с беспечностью, я потеряла бдительность. И в этом был мой главный просчёт. Казалось, что всё позади. Казалось, мне больше нечего бояться. Казалось, я никогда не увижу его снова.

Мне сказали, что он уехал из города. Первое время я часто думала о нём чуть ли не с сожалением, будто бы даже винила себя в случившемся. Размышляла, что он теперь делает, где он, нашел ли себе новую… Жертву? Любовь? Инструмент для удовлетворения изощренных желаний? Вспоминает ли обо мне с иным чувством, кроме ненависти?.. Оказалось, что он и не забывал меня. Теперь остаётся лишь надеяться, что он везёт меня не в лес, чтобы закопать в чаще потемнее.

Когда я собралась с силами и заставила себя шевельнуться, он сразу же это почувствовал. Даже не оглянулся, не посмотрел на меня. Просто почувствовал. Я не видела его лица, но знала, что он улыбается — нахально, удовлетворенно, как всегда.

— Очнулась?

Этот голос. Я не слышала его несколько месяцев. Отвыкла. Чуть ли не скучала по нему, но теперь, когда слышу его вновь — просто мурашки бегут по коже. От чего? От страха, омерзения или непонятного возбуждения?

— Надеюсь, ты чувствуешь себя хорошо, — в словах насмешка. — Если будешь себя хорошо вести, я даже развяжу тебя. Хотя… Что ты можешь сделать здесь? Не выпрыгнуть же на трассу.

— Сомневаетесь, что я могу это сделать? — мне хотелось, чтобы мой тон был надменным и отважным, но голос был ещё слишком тих.

— О, нет. Я в тебе никогда не сомневался. Потому и связал, — опять усмешка.

— И куда мы едем? — тупой вопрос, идиотский, но ничего другого на ум не приходит в нынешнем состоянии.

— Домой, — вкрадчиво произнёс он.

— Мой дом остался позади, — настаивала я.

— Теперь у тебя новый дом, — отрезал он.

В старину, когда в деревне кто-то умирал, всю дорогу от дома до кладбища устилали еловыми ветками, иглами от порога. Чтобы мёртвые не вернулись. Отголоски этой традиции перекочевали в наши дни в города. Это в чём-то правильно, наверно. Но, несмотря на предосторожности, иногда мертвецы всё-таки возвращаются. Не полуразложившиеся трупы в обрывках истлевшей одежды, конечно. И не призраки, стенающие в кладовой и разбрасывающие предметы. Нет. Просто события в жизни, порой невообразимые, берут начало из неизвестного до поры источника, движутся, будто по инерции, от импульса, что когда-то оставил ныне умерший.

Корень бед

Всё началось со смерти моей сестры. Хотя, нет. Как что-то можется начаться со смерти? Разве что продолжиться или закончиться. Тогда так: всё началось с рождения… моего дедушки.

Он оставил мне в наследство красивую фамилию Низовцева и мечту не моей жизни. Дело в том, что дедушка был знаменитым в городе психиатром, а его единственный сын, мой отец, стал неврологом. Так в нашей семье наметилась династия врачей. Но моя старшая сестра первой вознамерилась прервать традицию, поэтому робкие чаяния возлагали на меня. В этом и крылся корень почти всех моих бед.

Моя сестра – ветреная особа. По крайней мере, так всегда говорили родители. Ещё они говорили, что мы совсем не похожи, просто диаметрально противоположные личности. Я их мнения не оспаривала, поскольку плохо её знала: она упорхнула из родительской квартиры, едва ей исполнилось шестнадцать и с тех пор – поминай, как звали. Однако в тот год, когда я училась в десятом классе, она неожиданно вернулась и прожила с нами месяц, показавшийся всем дурной вечностью.

За это время она успела набрать несметное количество кредитов, испортить со всеми отношения и снова исчезнуть в неизвестном направлении, оставив родителям долги и нервное расстройство. После этого происшествия, у мамы с папой появилось новое ругательство – «как твоя сестра». И признаться честно, оно мне казалось довольно обидным. Однако же ко мне оно не применялось. До определённого времени.

Вообще до этого знаменательного появления моей сестры, в моей жизни не происходило особенных треволнений. Я жила в сонном районном городке, из тех, где не случается ничего интересного. Большинство жителей вспоминают о том, что жизнь проходит мимо по смене времён года. Зимой рано включают свет в квартирах, тротуары засыпает снегом и приходится протаптывать узкие тропинки. Весной сугробы ручейками утекают в сточные канавы, а придверного коврика не видно из-под грязи. Летом не спится от комариного жужжания и тяжело дышится от торфяного смога. Осенью туман обнимает привычные панельки, придавая им фантастический вид. А потом всё повторяется.

Я училась в ближайшей к дому школе и ничем не выделялась среди сверсников. Разве что, за исключением ирландского степа. Я занималась им для «общего физического развития» дважды в неделю. Такое направление считалось довольно экзотичным на фоне привычных народников и балетьных воображал. Танцевать мне нравилось, но в восьмом классе это пришлось прекратить. Родители настояли на том, что мне пора перестать отвлекаться на «незначительные вещи» и обратиться к учёбе, чтобы потом без проблем поступить в медицинский институт. Моего мнения, конечно, никто не спрашивал, но раз меня не пугал вид крови, им показалось, что этого достаточно и я справлюсь. Врачебная стезя, сама по себе, меня не привлекала – я просто покорилась судьбе, потому что мне досталась роль послушной дочери.

Мне наняли репетитора по химии, а биологию я вывозила сама. И я честно готовилась к ЕГЭ: зубрила органику и восполняла пробелы по цитологии, уделяя этому всё свободное время. Его было много, потому что шумные компании и зависание у друзей, в последнее время, не про меня.

А потом явилась моя сестра и, между прочим, невзначай, шепнула, что каждый волен распоряжаться своим временем и умственными ресурсами так, как хочет. Что нет смысла тратить силы на то, что не любишь. Простые слова, но, видимо, мне нужно было их услышать. И тогда внутри меня будто что-то перещёлкнуло.

Я представила себе расписанную во всех красках будущую жизнь. Медик. Казалось бы, довольно престижная профессия, востребованная, интеллигентная. Практики деда я уже не застала в сознательном возрасте, но на отца я в детстве насмотрелась вдоволь. Поэтому я хорошо знала: врач – это тот, кто не принадлежит себе. Да, спасение людей – это благородно и возвышенно, но в реальности… Это грязное и тяжёлое дело, которое начинаешь ненавидеть каждый раз, когда задерживаешься в своём кабинете после конца рабочего дня. Или выслушиваешь жалобы пациентов, когда вдруг нечаянно заболеешь сам. Ты винт в системе, где не хватает финансирования, приборов, инструментов и препаратов, а зарплата год от года не только не растёт, но уменьшается.

Тогда я осознала, впервые прочувствовала, что это должно стать моим ремеслом на всю жизнь. Так день за днём, много лет: всё вечно повторяется и идёт по кругу, и голова от этого тоже идёт кругом. Это привело меня в ужас. Я стала плохо спать: в кошмарах мне мерещились пустые больничные койки, пакеты с тёмной венозной кровью и слышались стоны умирающих. Вообще-то я люблю сны, у меня даже была привычка их записывать – они ведь как бесплатное развлечение, бонусный фильм в конце дня. Но эти меня встревожили. И я откопала в залежах дедушкиных книг Юнга и Фрейда, чтобы разобраться, что это такое со мной происходит.

Может быть, это отголосок невысказанной любви к дедушке. Мне было всего два, когда он умер. От него остался размытый образ: седая борода, роговые очки. И огромный книжный шкаф с медицинскими справочниками, томами по психиатрии, подшивкой журналов по психоанализу и брошюрами по психологии. Отец изредка обращался к некоторым изданиям, но большую часть времени они просто пылились без дела.

Часть библиотеки увезла сестра. Ещё тогда, много лет назад. Я ей немного завидовала: она была любимой внучкой, всё детство не слезала с дедушкиных колен, он лично научил её читать, и и якобы завещал ей собрание «Памятников философской мысли» из своей коллекции. Мне же остались книжки про шизофрению, кататонию и психопатию.

Но мне и их оказалось достаточно. Эти архетипы и бессознательное отдавали чем-то художественным, похожим на сны и сказки. А мне всегда больше нравились легенды, чем кишки и нервные окончания. И я подумала, почему бы не попытать счастье на психологическом факультете? Это не медицина, хотя чем-то её напоминает. Издалека. Но при этом, на мой взгляд, не так нудно. Когда же в августе, перед самым началом учебного года, я решила обсудить с мамой моё решение сменить специальность, случилась катастрофа. Мы сильно повздорили. Это была первая наша крупная ссора.

Белый день

Как-то странно изменил настроение первый день зимы. Он был даже немного волшебным, этот день. Выпал снег и укрыл сирую землю. Шел он, по-видимому, всю ночь, поскольку наутро всё уже было белым-бело; настолько, что глаза резало от белизны. Стало немного теплее.

Первый снег пробудил во мне воспоминания, из-за которых мне показалось, что колесо моей жизни сделало один полный оборот. Я оказалась в той же ситуации, что и раньше. Только хуже.

Думаю, впервые я начала чувствовать себя одинокой в восьмом классе, когда родители заставили меня бросить ирландский степ. Я ходила на него с шести лет, но поскольку речи о карьере в танцевальной труппе не шло, они решили, что не стоит размениваться и тратить моё драгоценное время на лишние телодвижения. Но с ребятами из группы, в которую входила и моя лучшая подруга, я продолжала общаться. Мы выбирались гулять каждые выходные первое время. А потом встречались всё реже и реже. Со временем наша дружба начала сходить на нет: у нас не осталось общих интересов, дела, которое бы нас всех объединяло. Существование каждого шло в своём ритме, и мы просто потерялись в наших таких разных жизнях. Что ж, ничего не попишешь — и даже обвинить некого.

К десятому классу единственной, с кем я всё ещё поддерживала контакт, осталась Неля. Мы с ней были вместе с первого дня занятий, то есть больше десяти лет, за которые стали очень близки. Неля — ходячий серотонин: она лёгкая на подъём, активная и кругом видит плюсы. Она моя лучшая половина, всегда восполнявшая ту энергию, которой мне не хватало.

Её отец, кадастровый инженер по будням, во время выходных, праздников и отпусков превращался в заядлого грибника, байдарочника и походника. Любовь к активному туризму он привил своей дочери, а она — мне. Моих-то родителей не вытащить из стерильных помещений, зато вместе с семьёй Нели мы обошли все окрестные леса, а летом непременно выбирались куда-нибудь подальше. Однажды до самой Карелии доехали. Мы спали в палатках и ели консервы. В шутку называя себя юннатами, мы с Нелей учились определять сторону света по коре и мху, солнцу и муравейникам, отличать ложные опята от настоящих и находить самый вкусный щавель. Но больше, чем листать полевой атлас «Растения средней полосы», мне нравилось слушать у костра легенды и страшилки.

Нам с Нелей казалось, что занятия ирландскими танцами обязывают нас любить грозовые небеса, вересковые пустоши и замки на скалах, а также искать следы малого народца на лесных полянах. Иногда, когда взрослые засыпали, мы с ней брали фонарики и отходили от лагеря, чтобы подкараулить фей, танцующих в лунном свете. И пусть фэйри нам не встретились, зато однажды мы вспугнули лису, которая рыскала в наших рюкзаках.

Неля знала меня лучше всех: она как никто другой понимала конфликт моей мечтательной стороны с прагматической, которую питали чаяния моей семьи. Мы с ней всё свободное время проводили вместе: хоть учились в разных школах, после уроков сразу бежали к телефону, чтобы рассказать последние новости или того лучше — наведывались друг к другу в гости. В нашем скучном городе заняться особо нечем, поэтому пока мы не собирались в очередной поход, занимались совершенной чепухой. Летом дни напролёт просиживали на лавках в тенистом сквере, поглощая фруктовый лёд. Зимой бежали после танцев в ближайший кафетерий — пить отвратительный кофе и смотреть как на улице зажигаются первые фонари, и снег начинает искриться в их свете.

Я знала всё до мельчайших подробностей о её первой любви — парне из параллельного класса, по которому она вздыхала два года. Ей я докладывала о чаепитиях в доме Миши, над которыми она всегда потешалась. У меня не было сомнений, что мы с Нелей навсегда вместе. Разве можно оставить человека, с которым загадывал желания, глядя на звёзды? Оказалось, можно.

В прошлом году, в долгое бесснежное межсезонье я потеряла Нелю. Мы не ссорились, нет. Просто у неё появился парень — та самая первая любовь. Она стала проводить с ним всё свободное время, совсем забыв обо мне. Неля не звонила, не писала, не звала гулять. А когда это делала я, извинялась, что занята. Вскоре я оставила попытки. Но было жутко обидно. Я буквально оказалась в одиночестве, которое очень остро переживала.

В то время, возвращаясь из школы, я целыми днями валялась в своей комнате, пялясь в записи мюзиклов. Я подсела на них, потому что там было много хореографических номеров, а кроме того ещё и привязчивых песен. Да и вообще все герои были очень красиво одеты и накрашены. От английских я постепенно перешла на немецкие — недором же столько лет учила этот язык в школе. Так, в перерывах между уроками и походами к репетиторам, я проваливалась в полный эскапизма мир вампиров, императриц, готических замков и подземелий с призраками, играющими на органах.

Но в реальности я оставалась одинокой и неприкаянной. Тогда я почему-то не придумала ничего лучше, кроме как обратиться к Мише. По сути, он был единственным, с кем ещё я общалась, пусть и по настоятельному принуждению. Его так же, как и меня не радовали чаепития, устраиваемые нашими родителями. Нас ничего не связывало, кроме них.

Я знала, что Миша имел обыкновение играть с одноклассниками в мяч на школьной спортплощадке. Они ошивались там после уроков с весны, с той поры, как дожди съедали сугробы. Но в первый снежный день в начале декабря они были вынуждены пойти домой. Тогда я и поймала его, улучив момент, и спросила, не занят ли он. Он лишь плечами пожал. Миша не был особенно общительным, но и злюкой я его назвать не могла. Я объяснила, что у меня какая-то лажа в жизни. Идти, кроме как в пустую квартиру, больше некуда, а там тоска. И он, как настоящий рыцарь, отвёл меня к себе домой. Хоть я там часто бывала, но в тот раз мы впервые были только вдвоём, без его и моих родителей.

Я рассказала, что у меня расстроились отношения с лучшей подругой, не вдаваясь в подробности. Миша серьёзно кивнул. Он порезал китайскую грушу, и мы ели её из одной тарелки, накалывая кусочки на вилку, сидя на его кровати в уютной тишине. У него было чёрно-белое постельное бельё с газетным принтом, а в углу комнаты стоял синтезатор. Миша закончил музыкальную школу и любил играть каверы на свои любимые панк-рок песни.

Следы на снегу

Так что это всё-таки было? За ночь, проведённую без сна, ответа на этот вопрос я так и не отыскала. Но случай этот был явно выходящий за рамки и до ужаса неправдоподобный. К утру я уже начала сомневаться в реальности произошедшего. Но биология — первый урок… Всё должно разрешиться? Или ещё больше запутаться.

Перед тем, как зайти в класс, я предусмотрительно осведомилась у одноклассников, не здесь ли директор. Нет. И то хорошо. Честно сказать, я не представляла, как буду смотреть на него сегодня, а он на меня. На его месте я бы залилась краской и выбежала бы к чертям из школы. Хотя, о чём это я? На такие действия я была готова и на своём собственном месте. Ведь мне было до ужаса стыдно. Почему? Никаких предосудительных поступков я, кажется, не совершала, но чувство какого-то неимоверного стыда меня всё равно не покидало.

— Ты чего? — глухо спросил Миша, мрачно уставившись на меня, когда я опустилась на стул рядом с ним.

— Что? — неожиданно нервно воскликнула я. — Сижу здесь, если ты не забыл, — ответила я, взяв себя в руки и пытаясь не вызывать подозрений. Плоховато получалось. Со стороны я, должно быть, походила на незадачливого убийцу-новичка, пытающегося разрядить обстановку, заслоняя собой шкаф со свежим трупом.
Миша посмотрел на меня всего секунду и, пожав плечами, напустил свой обычный безразличный вид. Кого-то такое поведение парней бесит, но мне оно даже нравилось. В этом было определённое удобство, как по мне. После поцелуев в его постели он смотрел точно так же. Или, вернее сказать, вообще почти не смотрел на меня. Как и я на него. В конце концов, кем мы были друг для друга, если не грелками? А грелки ничего от тебя не требуют после того, как подарили своё тепло.

Я разложила вещи на парте и села, тупо уставившись в одну точку. Это единственный возможный приём, чтобы выжить в школе, когда не хочешь, чтобы окружение тебя доставало. Зашорься и не обращай внимания на происходящее вокруг — здоровей будешь.

Моя «бесконечность до» пролетела слишком быстро. Прозвенел звонок. Через пару минут, как всегда с опозданием, в класс вошел он. Все встали. Я не могла поднять глаз и взглянуть на него. Однако он вёл урок, как и в любой другой день. Спокойно и размеренно объяснял новую тему, чётко диктовал термины, даже шутил, сравнивая учеников с амёбами. Такое его поведение заставило меня расслабиться. Мне казалось, что вчерашний вечер — бред, мною же выдуманный, так уж непринужденно и повседневно он себя вёл. Я даже отважилась взглянуть на него — такой же, как обычно. На меня даже и не смотрит. К концу урока я совершенно успокоилась и уже смеялась над собой. Подумать только, какая я глупая, раз так нервничала.

Но праздновать победу над страхами было рановато. После звонка я как бы невзначай взглянула на него, чтобы в последний раз удостовериться в своей ошибке. И как раз в этот момент он пристально посмотрел на меня и, поймав мой взгляд, жестом подозвал к себе. У меня руки похолодели.

Я подошла к его столу и стала ожидать развязки. Он не начал говорить, пока все до единого не покинули класс. Буквально за несколько мгновений в голове пронеслась куча мыслей, и, когда он повернулся ко мне, я почему-то была абсолютно уверена, что сейчас услышу извинения. Он будет оправдывать своё вчерашнее поведение, неподобающее директору школы. Будет просить всё забыть и не держать на него зла. Может, даже пятёрку в полугодии предложит. Я была расположена услышать именно эти слова, готова была с языка их снять, но он молчал. Это меня и удивило. Прежде я смотрела в пол, теперь же уставилась на него. Он смотрел на меня. Нет, разглядывал. Мы снова встретились взглядами. Мне эта неопределённость порядком надоела, и я не отвела глаз. Вопросительно глядя на него, я чуть ли не скрестила руки на груди. Но он, наконец, заговорил.

— Вы не очень-то похожи, — как бы с досадой протянул он. — И по характеру совсем разные.

— О ком это Вы? — я опешила. Умеет же он удивлять.

— О твоей сестре. Вы не особо ладили, да? — продолжал он, как ни в чём не бывало.

— Вы знали мою сестру?

— Знавал, знавал. И довольно близко… — он улыбнулся слишком уж сально.

— Ну, а я-то тут причём?! — не выдержала я.

Он задумался. Некоторое время он снова молча разглядывал меня, прищурившись и улыбаясь своим мыслям. А затем изрёк нечто совсем уж выбившее меня из колеи:

— И грудь у тебя больше. Какой размер? Два? Или два с половиной?

— Да что Вы себе позволяете? — вяло выговорила я. — Я ведь расскажу родителям, Вас засудят и…

— Расскажешь? А про вчерашнее ты уже рассказала? — насмешливо спросил он, заранее зная ответ.

— Нет… — только и смогла промямлить я.

— Про это, значит, тоже не расскажешь, — сказал он и ощерился во все свои белые тридцать два зуба.

Чёрт, самое обидное то, что он был прав! Ни за что бы я не стала рассказывать родителям такие вещи. А зачем? Мама бы ответила мне, что я просто долбанулась и всё выдумываю, а в довершение от души бы треснула мне по затылку за такие «выдумки». А отец… Он вообще не слушает, что я ему говорю. Пропустил бы и это мимо ушей, как всегда.

Не зная, что ответить, я стояла, опустив голову. Почему я сразу не развернулась и не ушла? Для чего продолжала стоять. Однако же, директор посерьёзнел и, кашлянув, более дружелюбным тоном произнёс:

— На самом деле, я хотел тебя попросить кое о чём. Ты не покажешь мне, где её могила?

Я подняла на него глаза. Он смотрел прямо и серьёзно, ожидая ответа и надеясь на моё согласие. Но я молчала. Тогда он продолжил так, будто я уже согласилась:

— Скажем, завтра? После школы. Кладбище же на окраине города, да? Поедем на моей машине.

— Думаете, что после этого всего я сяду с Вами в одну машину? — выговорила я, неожиданно для себя самой.

— А что? — бесцеремонно поинтересовался он, снова глумливо скалясь.

— Зимой на кладбище не ходят… — ляпнула я, утратив иные аргументы.

— Ничего. Мы же никому не скажем, — он лукаво подмигнул мне. В этот момент прозвенел звонок на урок. Он вновь принял серьёзный вид и дежурным тоном скомандовал: — Отправляйся на урок, Низовцева.