Девятый Вагон

1

Час ночи. Тишина двора, затянутого бетонными клешнями девятиэтажек, лопнула, как перезрелая гниль, от хриплого вопля:

— Эй! Выключите эту чертову музыку!

Голос вылетел из окна девятого этажа, где в тусклом свете маячил иссохший силуэт — дед, стиснутый злобой, как молью.

— Не ори, старый, глотку сорвешь, — бросил Ярик, и динамики захлебнулись в новом всплеске басов. Казалось, сами стены вздрогнули.

— Ах вы, черти… Сейчас спущусь, покажу вам… — угрожал дед, но в голосе его, как в просроченном спирте, больше было холода, чем жара.

Вика — наша тихая, тонущая гавань — дрожащей рукой приглушила музыку. Даже с качелей, где я сидел, казалось, что тишина вновь просачивается сквозь трещины. Её пепельные кудри спадали на плечи, ямочки на щеках исчезли, как будто стерлись. В её светло-карих глазах пульсировала тоска — глубокая, как трещина в стекле. Она была как лесная нимфа, потерявшая свою рощу. Добрая душа, сломленная чем-то, о чём лучше не спрашивать.

Летняя ночь дышала липкой, тревожной негой. Небо, затянутое звездами, смотрело сверху, как пустые глаза мертвецов. Полная луна лила на двор бледный свет, вычерчивая тени, которые не двигались, даже когда ветер гнал пыль по асфальту. В домах горели лишь редкие окна — маяки в вязком, тягучем океане ночи. Одно из них принадлежало нашему упёртому деду. Его тень застыла у стекла — он прищурился, словно вглядывался не просто в нас, а сквозь нас.

Этажом ниже в окне курил мужчина. Его лицо было погребено в тени, но я чувствовал его взгляд, холодный и липкий, как присоска.

— О чём задумался? — прошептала Юля, прильнув ко мне. Её рыжие волосы дрожали от лёгкого ветерка — будто языки пламени, вырывающиеся из сквозняка. Я обнял её — осторожно, как держат что-то живое и хрупкое, что может исчезнуть, стоит лишь моргнуть. Обнимать Юлю было всё равно что пытаться поймать руками дым.

Мы медленно раскачивались на скрипящих качелях, а луна, как глаз сумасшедшего, наблюдала за нами сверху. Остальные сгрудились у песочницы: кто-то пил, кто-то танцевал, а кто-то просто смотрел в темноту, будто в ней можно было что-то увидеть.

— Смотри, — я кивнул на восьмой этаж, — мужик курит и следит за нами.

Юля подняла взгляд, затем посмотрела на меня. В свете луны её глаза были бездонны, а улыбка — слишком мягкой, чтобы быть настоящей.

— Надо чаще вот так сидеть… если ты будешь так улыбаться, — прошептал я.

Она толкнула меня плечом. Лёгкий жест, но в нём была какая-то неуверенность, будто её что-то останавливало. Я медленно потянулся к её губам — и, как это бывает в реальности, момент разрушился.

— Потом нацелуетесь, голубки, — донёсся голос Малого, звонкий, но с каким-то фальшивым весельем, как хохот в морге. Его белая футболка с глупым смайликом будто светилась сама по себе в этой тьме.

— Отвали, Серый, — бросил я, но он не отставал:

— Вадим, мы тут спорим… насчёт легенды о Девятом Вагоне. Может, подключишься? Разногласия возникли.

Малой — живчик, спортсмен, энерджайзер. Но даже его заводная энергия сейчас казалась чужой, как бы натянутой. Его глаза чуть блестели — то ли от пива, то ли от чего-то другого.

— Кто верит в эту чушь? — фыркнул я.

— Чушь, говоришь? — отозвался голос, чужой, но до боли знакомый. Голос из тени.

Саня выключил музыку. Тишина стала почти физической. Я встал с качелей, взял Юлю за руку. Что бы это ни было — лучше быть вместе. В темноте могли прятаться не только кошки.

Из густой тени вышел силуэт. Фигура — прямая, как жердь. Синие спортивные штаны, чёрные шлёпанцы, белая майка, насквозь пропитанная потом и одиночеством. От него несло перегаром, и чем-то ещё… будто сыростью давно закрытой двери.

— Дед, это ты? — радостно спросил Ярик, раскинув руки, но его улыбка быстро увяла.

— Думаете, это чушь? — проигнорировав Ярика, дед подошёл ближе. Его глаза поблёскивали, но не светились.

Сверчки стрекотали, будто что-то обсуждали. Юля крепче прижалась ко мне, Ярик скрестил руки, Малой замер на краю песочницы.

Дед обвёл нас взглядом, и в его зловещей ухмылке что-то дрогнуло, как занавес перед началом спектакля.

— Зря, — сказал он.

2

Все взгляды устремились на деда, как на фокусника, который вот-вот вытащит из шляпы живую змею. Тишина, будто осязаемая, спустилась на двор, заставив даже сверчков умолкнуть. В каждом из нас взыграло что-то древнее и животное — не то предчувствие, не то страх.

Юля прижалась ко мне крепче, и я почувствовал, как её тело дрожит. Не от холода — ночь была тёплой, душной — а от тревоги, которая витала в воздухе. Я обнял её, машинально, пытаясь удержать в ладонях это хрупкое чувство безопасности.

Вика села рядом с Саней. Их взгляды пересеклись, и между ними что-то шевельнулось, невыносимо личное, почти болезненное. Ярик подсел ближе к деду, будто на школьной экскурсии — полный надежд и сомнений, впитывая каждое движение старика. Малой стоял, будто камень, даже не моргая.

Дед достал из кармана мятую пачку сигарет. Движения — неспешные, тяжёлые, как будто он не просто тянул время, а смаковал напряжение. Щёлкнул зажигалкой, пламя на миг озарило его морщинистое лицо, в глазах сверкнул огонёк — то ли от зажигалки, то ли от чего-то, что жилo в нём самом.

— Ну, — не выдержал Ярик. — Расскажешь или просто дымить будешь?

Дед затянулся. Дым из его ноздрей и губ струился в воздух, извиваясь, как что-то живое. В лунном свете он казался почти прозрачным призраком.

— Давно это было, — хрипло сказал он, не глядя ни на кого. — Молодой был, глупый. В армию ехал… В девятом вагоне.

Он замолчал. Его взгляд на секунду задержался на Юле — слишком долго. Холод прошёлся по моей спине. Ревность? Может. Но скорее — предчувствие. Он смотрел так, будто знал, что она сломается первой. Я обнял её крепче.

— Всё было обычно, — продолжил он. — Но потом… Я услышал шаги. Тяжёлые, как будто кто-то тащил за собой цепи. Звук — как гвозди по бетону.

— Может, сон? — хмыкнул Ярик.

Никто не поддержал его. Даже Саня молчал. Тишина стала липкой, вязкой, как болотная вода.

Дед затянулся ещё раз, и пепел с его сигареты осыпался в песок. Потом он посмотрел на Вику, медленно, пристально. Слишком пристально. Саня кашлянул, будто хотел разрядить обстановку, но дед лишь усмехнулся, не отводя взгляда.

— Странность была в том, — прошептал он, — что кроме меня никто этих шагов не слышал. Ни один человек в вагоне. Только я.

— Халлюцинации, — отмахнулся Саня. — Табак у тебя палёный.

Он поднялся, отряхивая шорты, и поправил прилипшую к телу майку. Но взгляд его был настороженным. Даже насмешка звучала как защита.

— Саша, заткнись, — ледяным тоном сказала Вика. Её янтарные глаза вспыхнули. В её голосе не было гнева — была власть. Та, что ломает без шума.

Я заметил, что Малой всё ещё смотрит на деда, не мигая. В его взгляде плескалось сомнение, почти страх. Он верил. Я — нет. Мне всегда хотелось верить в мистику, но в реальности она рассыпалась, как пепел от дешёвой сигареты.

Дед бросил окурок и медленно пошёл прочь. Его фигура растворялась в темноте, словно он никогда не существовал.

— Эй! А дальше?! — крикнул Ярик.

Ответа не было. Только скрип подъездной двери, вспышка света, и снова — мрак. Сверчки ожили, как по команде, заполняя тишину.

— Чёрт, — прошептала Юля. — Он не выдумывал. Я видела это в его глазах.

— Один он, — сказал я, гладя Юлю по плечу. — Пусто у него внутри. Может, и не врал. Но что с того?

— Он не спал, он пил, — сказал Саня. — Мозги плавятся у таких, цепи им слышатся.

— Не знаю… — Малой сжал кулаки. — Что-то в этом есть. Он — старейший здесь, это все знают.

— Слышал кто-нибудь, что я говорил?! — фыркнул Саня. — Вик, скажи уже что-нибудь!

Она промолчала. Но её молчание сказало больше, чем любые слова. Между ними что-то происходило, и мы все это чувствовали. Напряжение между Викой и Саней было, как тонкая проволока, натянутая до скрежета.

— Всё это чушь, — подумал я, но не вслух. Легенду про девятый вагон уже лет пять как никто не вспоминал. Значит, забыли. Но всегда находятся те, кто помнит.

— Есть только один способ узнать правду, — неожиданно сказал Ярик, поднимаясь. Тень от его тела, в свете полной луны, легла на нас, как покров.

Юля резко схватила меня за руку.

— Ты не поедешь!

Я посмотрел на неё. Почему она испугалась? Никогда раньше так не реагировала. Значит, она верила. А если верила — значит, что-то знала. Может, больше, чем говорила.

— Смешно, — усмехнулся Саня. — Я с тобой, брат.—Слышался разговор на заднем плане.

— НЕТ! — закричала Юля. Её голос резанул тишину.

Все уставились на нас. Малой качал головой. Вика — тоже. А я уже знал. Я поеду. Чтобы доказать себе, ей… и легенде, что она — всего лишь сказка.

— Я с вами, — сказал я не отводя взгляда от Юли.

3

Вокзал гудел, как рой мёртвых пчёл, чьи крылья всё ещё дрожат в посмертной судороге. Люди метались туда-сюда, будто пытаясь сбежать не от времени, а от чего-то куда более древнего. На дальнем пути, как забытый труп среди шумной толпы, одиноко стоял наш состав.

Само здание вокзала, белое, облупленное, возвышалось, как полуразрушенный мавзолей. Казалось, оно помнило крики тысяч голосов, давно исчезнувших в никуда. Мой родной городок — маленький, уютный, затерянный в складках времени — не мог похвастаться ни масштабами, ни амбициями. Я знал здесь каждую щель, каждую облезлую лавочку, каждую старушку, ворчащую под нос себе и Богу.

И всё же, это путешествие ощущалось как побег. Глоток гнилого, но всё же другого воздуха. Легендарный девятый вагон — будто магнит, таящий в себе нечто, что лучше бы осталось под замком. Именно на этом маршруте, ведущем в город, которого не было на картах, чаще всего исчезали люди. Без следа. Без следствия.

В девятом вагоне, как в гробу, где забыли закрыть крышку, было занято лишь одно купе — наше. Кассирша, чьё лицо было испещрено морщинами, будто кто-то вырезал на нём карту мест, куда не стоит соваться живым, долго не могла поверить, что мы серьёзно. Она разглядывала нас, как чумных, будто надеялась, что мы вот-вот передумаем. Но мы молчали. Слишком упорно. Слишком одержимо. В её глазах плескалась беззвучная мольба — не надо, — но она молча выдала нам билеты. И я почти ожидал, что позади нас появятся родители с полицией. Но всё обошлось.

Саня и Ярик — мои щиты и топоры — шли рядом, с рюкзаками, от которых пахло перекусом и дешёвыми гелями для душа. Саня — в белой футболке с Джокером и джинсовой рубашке с надписью, которую не хотелось читать дважды. Он пах дорогим парфюмом, но казался чужим в этом мире пыли и копоти. Ярик — как всегда — на расслабоне: вчерашняя футболка в горошек, джинсовые шорты, взгляд бродяги и вечного скептика.

— Ну что, кто первый даст заднюю? — спросил Саня, ухмыляясь, как лис в курятнике.

Я молчал. Ярик кивнул в мою сторону.

Я не боялся. Почти. Но в груди уже затаилась липкая тень, как пружина, ждущая выстрела. Я прочитал достаточно историй, чтобы знать: если в легенду никто не верит, это ещё не значит, что она мертва.

— Ну, похоже, это ты, — сказал Ярик и подмигнул, но в его глазах мелькнуло нечто тревожное. Как у животного, чуящего пожар за горизонтом.

Наш вагон стоял у самого края платформы, как изгнанник. У выхода — проводница. Толстая, словно часть пейзажа. Она напоминала кусок старого ландшафта, оторванного от земли — плотная, неподвижная, серая. Увидев нас, она оцепенела, будто узнала в нас давно похороненных.

— Может, и нам сюда устроиться? — толкнул меня Ярик. — Смотри, как тут кормят.

Мы рассмеялись — громко, неестественно, словно пытались отпугнуть собственный страх. Протянули билеты. Проводница морщилась, как будто билеты вели в ад, а ей пришлось быть проводником.

— Всё нормально? — выдавил я, чувствуя, как голос предательски дрожит.

Она долго сверлила меня взглядом, потом хрипло сплюнула куда-то в сторону.

— Ага, — процедила и отвернулась, будто мы её разочаровали.

— Может, перекур пока не тронулись? — предложил Саня, отступая в сторону.

— Солнце же палит, — возмутился Ярик. — А кондиционер есть? – обратился он к толстушке.

Проводница ковыряла во рту языком, как будто это могло помочь с ответом.

— Ага, — буркнула она и, словно усталый пингвин, поплелась к вокзалу, не забывая оборачиваться. Смотрела она на нас так, будто надеялась, что мы испаримся.

— Чё-то она не в восторге, — пробормотал Ярик.

Саня затянулся. Дым растёкся, как призрак, обволакивая нас.

— Может, в другую сторону дымить? — сказал я.

— Конечно, — и, улыбаясь, Саня выпустил струю прямо мне в лицо.

Я пнул его в плечо — слегка, но с нервами. Он врезался в вагон, хохоча. Ярик заржал следом.

Но смеялись мы от страха. Это было ясно. Пассажиры вокруг — случайные, казалось бы, люди — смотрели на нас с интересом. Слишком пристально. Как будто мы актёры в пьесе, финал которой они уже знают.

— Саня, ты спрашивал, кто струсил? — сказал Ярик и шагнул в вагон. — Я.

Я — за ним. Саня бросил окурок под колёса и последовал.

Внутри было прохладно. И странно тихо. Тишина, будто замурованная в стены. Ярик скинул рюкзак, плюхнулся на нижнюю полку. Саня занял противоположную верхнюю. Я остановился в коридоре. Сквозь пыльное окно видел вокзал. Проводница — всё там же, покачивает головой. Пожилая пара показывает на нас пальцами, шепчется.

Словно все знали что-то, чего не знали мы.

Сердце колотилось, как пойманная в ловушку мышь. Кровь то застывала, то кипела. Снова мелькнула мысль — а может, ещё не поздно?

И тут раздался глухой скрежет — будто железо не хотело отпускать нас.

Поезд тронулся.

4

Дверь купе закрылась с тихим щелчком — будто гильотина, отсекающая нас от остального мира. Внутри было прохладно, словно мы попали в склеп, спрятанный от палящего солнца. Узкий коридор, обитый потемневшими от времени панелями, тусклый свет ламп, хрипло жужжащих, как последние мухи осенью, создавали ощущение застоявшегося времени. В воздухе витал тяжелый запах — смесь пыли, креозота и дешёвого освежителя, отчаянно пытавшегося замаскировать запах гнили.

Ярик растянулся на нижней полке, закинув руки за голову. Его обычно живые глаза теперь были тусклыми, будто кто-то стер с них свет. Саня сидел свесив ноги, уставившись в окно. Его зрачки, черные и бездонные, словно впитывали в себя мелькающие за стеклом пейзажи.

— Ну что, герои, — протянул Ярик с хрипотцой, как будто давно не говорил. — Готовы к приключениям?

— Если эти приключения не закончатся свежевырытой могилой, то да, — ответил Саня, даже не обернувшись.

Я усмехнулся, но в груди всё скреблось. Мысли об этом вагоне, об исчезновениях, о цепях, что, говорят, порой слышны, они не отпускали. Что-то в поведении людей на вокзале было… неправильным.

— Не накручивай, — сказал я, больше себе, чем Сане. — Это всё сказки.

— Тогда почему мы тут одни? — прошептал он. — Почему так… пусто?

Вопрос повис в воздухе. Пустота действительно давила, как вакуум. Мы трое — единственные в этом длинном, пыльном, проклятом вагоне. Наша бравада испарилась сразу, как только поезд тронулся. Остались только мы и глухой стук колёс, бьющий по нервам, как метроном безумия.

Мелькающие пейзажи за окном были странно выцветшими — серые, однообразные, будто выгоревшие кадры пленки. В них не было жизни. Казалось, нас везли не в другой город, а в другой мир.

— Сыграем? — предложил Ярик, резко, как будто боялся замолчать. — В карты, может?

— Давай, — сказал Саня, спрыгивая вниз, звук его ботинок на полу был пугающе громким.

Мы сели за столик и начали раздачу. Карты в руках дрожали. Каждый из нас ловил себя на том, что прислушивается — не к звукам, а к тишине между ними.

Затем, без предупреждения, поезд дернулся. Не как обычно — нет. Это было резкое, судорожное движение, будто кто-то в ярости дёрнул за тормоз. Скрежет. Визг металла. Мы едва не слетели со своих мест. Карты разлетелись по полу, как испуганные птицы.

— Что за хрень?! — выкрикнул Саня, хватаясь за край стола.

— Не к добру... — я едва выдохнул, сердце не просто колотилось — оно пыталось вырваться наружу.

Мы бросились в коридор. Всё так же пусто. Слишком пусто. Свет теперь мигал, будто вагон пытался что-то нам сообщить — морзянкой из электрических замираний.

Мы подошли к двери в тамбур. Открыли.

И тогда увидели это.

Силуэт. Одинокий. Стоял на путях и смотрел прямо на нас. В ярком дневном свете его лицо было в тени, но ощущение… оно было неотвратимым. Он видел нас. Он знал нас. Его взгляд — хотя глаз не было видно — проникал под кожу, словно холодный металл.

Саня остолбенел. Его обычно непроницаемое лицо побелело, как мел. В глазах — страх. Настоящий, не театральный.

— Ч-что это?.. — прошептал Ярик, судорожно хватая меня за руку.

Я чувствовал, как всё внутри скрутилось в ледяной узел.

Фигура подняла руку и медленно, мучительно медленно, указала на нас. Пальцем. Ничего не сказав. Только жест.

Это было… предупреждение.