Диагноз мира: Не жить

Пролог "начало начал"

Немного здравого смысла,

Немного терпимости, немного чувства юмора,

И можно очень уютно устроиться на этой планете…

Сомерсет Моэм «Милый уголок»

Если бы у моего города было медицинское заключение, диагноз звучал бы так: «пост-алкогольный синдром на фоне хронической усталости». Я шел на свою последнюю смену в антикварную лавку «Старье и Раритеты» — место, где пыль собиралась слоями, как геологические пласты, а самый частый покупатель был кот хозяина. Работа аспиранта-хирурга не оплачивала общежитие, поэтому пришлось временно сменить скальпель на тряпку. Безопаснее, хоть и скучнее.

Мои обязанности сводились к тому, чтобы не дать лавке рассыпаться от старости и не дать части средств пройти мимо моих карманов. Хозяин, дед Ефим, был милым чудаком, чьи истории были такими же ветхими, как и его товар. Он утверждал, что лично откопал Атлантиду, но потерял ее на бегах. Я, как хороший диагност, ставил ему «старческую фантазию в хронической форме» и кивал.

После долгого рабочего дня последняя фарфоровая пастушка заняла свое место на пыльной полке. Подсобка антикварной лавки встретила меня привычным коктейлем запахов: пыль, старое дерево и едва уловимый аромат тлена. Я потянулся, чувствуя, как хрустит позвоночник после целого дня на ногах. «Отличная тренировка для будущего хирурга, ничего не скажешь. Развивает выносливость к стоянию у операционного стола и вдыханию миазмов».

В дверном проеме, словно призрак, возник дед Ефим. Он стоял, опираясь на костыль с бронзовым набалдашником в виде ворона, и внимательно оглядывал помещение, будто проводил инвентаризацию.

— Ну что, Лев, закончил свой консилиум с неодушевленными пациентами? Всех разложил по палатам? — кашлянул он, внимательно оглядывая подсобку.

— Вроде того, — я отложил тряпку. — Последнюю — на искусственную вентиляцию легких отправил. Слишком много пыли в легких для самостоятельного дыхания.

Ефим кивнул, прошел внутрь и провел пальцем по полке, разглядывая пыль.

— Старательный... Очень. У меня тут один букинист, в позапрошлом веке, так тот вообще с тряпкой не расставался. Говорил, боится, что древние манускрипты чихнут и рассыпятся. В итоге сам чихнул и рассыпался. Старость.

Он помолчал, глядя на меня так, будто пытался поставить диагноз.

— Знаешь, Лев, жаль тебя отпускать. С тобой интересно. Ты на мертвые вещи смотришь как на живых, а на живых людей — как на сложные механизмы, которые вот-вот сломаются. Это... редкий дар. Или проклятие. Я до сих пор не решил. Царь зверей, а не студент в общем. – старик хитро прищурился.

— Спасаю то, что можно починить, — пожал я плечами. — Здесь проще — сломался стул, подклеил ножку. С людьми так не выходит.

— Ага! Вот именно! Поэтому я хочу сделать тебе прощальный подарок. Не материальный, так сказать, а метафизический. Выбери себе любую вещь со склада. Любую. Она... э-э-э... поможет тебе найти то, что не ломается.

— Дед, у вас тут в углу римский шлем проржавел до дыр. «Не ломается» — это не про ваш ассортимент.

— Внешность обманчива, мальчик, — таинственно улыбнулся Ефим. — Самые прочные вещи выглядят самыми хрупкими. Ну, выбирай, выбирай! У тебя есть час. А потом... сработает сигнализация. — Он подмигнул, и в этом подмигивании было что-то тревожное. — Очень громкая. Способна разбудить даже мертвых. Так что не задерживайся.

Прежде чем я успел что-то ответить, старик развернулся и вышел, бросив на прощание:

— И не бери амулет с черепом! Он вызывает изжогу! У предыдущего владельца была жуткая изжога!

Дверь захлопнулась с тихим щелчком. Я остался один в гробовой тишине подсобки. Его слова висели в воздухе, смешные и безумные. «Найти то, что не ломается». Хорошая шутка. В моем мире ломалось все: от инструментов в операционной до нервной системы перед экзаменом.

Я засунул руку в карман, нащупал телефон. «Хотя бы зарплата не сломалась, благополучно поступила». Это было единственное, что сегодня имело смысл.

И вот, с этой мыслью, я начал бродить между стеллажами, уже не как работник, а как гость на странной выставке абсурда. Мечи, ожерелья, статуэтки... Все это было просто «барахлом», как я и подумал. Но где-то в глубине этого лабиринта из прошлого, тот самый «редкий дар», о котором говорил Ефим, начал щемить и ныть. Что-то меня звало.

И я начал осмотр. «Дифференциальная диагностика: ваза с трещиной (прогноз неблагоприятный), сабля (противопоказана при моей склонности к порезам), чучело совы (вызывает вопросы этического характера)».

И тут мои ноги сами понесли меня в угол. Мозг выдавал ошибку 404, но тело работало как часы. «Ладно, – подумал я, – посмотрим на этот феномен».

И я его увидел. Браслет.

Он лежал на обрывках какой-то парчи, черный, как прогоревшая фотография. Никаких узоров. Простая, грубая полоса металла, поглощавшая свет так, что казалось, это не поверхность, а дыра в пространстве, обведенная по контуру.

«Ну конечно, — с долей сарказма отметил я. — Что еще мог подарить дед Ефим на прощание? Цепную пилу? Нет, вот тебе, Лев, кусок тьмы в виде аксессуара. Поздравляю с повышением — от уборщика до владельца никому не нужного хлама».

Но именно в этот момент «хлам» пришел в движение.

Тишину разрезал звук. Не громкий, но от этого лишь более противный — сухой, костяной треск. Я оглянулся, ожидая увидеть падающую с полки вазу. Ничего. Треск повторился, уже прямо передо мной. Это лопалась краска на старинном портрете. Лак сходил мелкими чешуйками, обнажая почерневший холст, будто картина старела на глазах со скоростью год за секунду.

«Ладно, — подумал я, чувствуя, как по спине бегут мурашки. — Началось. Похоже, у этого браслета начались послеоперационные осложнения. И я сейчас стану главным хирургом в этой непонятной процедуре».

Глава 1

В мире есть только один человек,

Способный потянуть тебя на дно

Или вытянуть наверх - это ты сам…

«Цитаты Великих»

Клиническая смерть. Помню, на втором курсе нам читали лекцию о НТК (необратимая терминальная кома). Симптомы: отсутствие сознания, рефлексов, мозговой активности. Ни слова о том, что ты при этом будешь осознавать себя светящимся шаром, парящим в бархатной пелене абсолютного ничто. Диагноз: похуже, чем сессия. Прогноз: крайне сомнительный.

«Клинический случай, достойный публикации в „Журнале странной медицины“. Пациент Л. Полная диссоциация сознания от физического тела. Принимает форму сферического источника люминесценции неясного генеза. Аффект — отсутствует. В анамнезе — контакт с подозрительным артефактом и профессиональное выгорание. Лечение — не разработано. Прогноз — „на усмотрение высших сил“, если они, конечно, существуют».

«И как я дошёл до жизни такой?» — хотел бы я сказать, но не мог. А ведь всё так хорошо начиналось. Пятница, вечер, пришедшая зарплата, и даже премия в виде дорогого антиквариата... Да, антиквариат. Хех, кто бы мог подумать, что какая-то вещь способна перевернуть мою жизнь с ног на голову. Или уже не жизнь? Но если это не жизнь, то где я? Ад? Слишком стерильно и нет запаха серы. Рай? Не похоже на курорт. Чистилище? «Временное отделение для неопределённых диагнозов» — звучит куда правдоподобнее.

Я так замечтался, что не заметил, как через тьму начал проступать свет. Поначалу, конечно, тусклый, будто сквозь матовое стекло, но затем он начал сиять всё ярче и ярче, пока не поглотил меня.

«Световая терапия? Или просто конец?

Когда свет рассеялся, я обнаружил себя сидящим в белом кресле. И, самое главное, я снова был в своём теле. Первым делом я провёл пальцами по лицу, ощутил знакомые черты. «Так-так, возвращение к материальной форме. Интересный симптом. Надо бы изучить...»

Осмотревшись, я констатировал: стерильная кубическая комната. Белые стены, белый пол, белый потолок. Ни окон, ни дверей. «Напоминает либо камеру сенсорной депривации для особо буйных пациентов, либо концепт-арт рая, сделанный по дешёвке». И тут мой взгляд упал на источник неестественного освещения — и на ещё одно кресло. В нём сидел парень.

Парень лет двадцати пяти, худощавый, с длинными волосами цвета лабораторной мыши. Он был настолько идеально вписан в этот интерьер, что казался его частью — словно штатный патологоанатом в своём морге.

И, слава богу, в его руках была синяя папка. Единственный цветной акцент в этой монохромной тоске. Мои глаза инстинктивно зацепились за него, как за глоток воздуха. «Единственный симптом, что здесь что-то вообще происходит».

Так, на чём я остановился? Ах да, паренёк. Хм... Он даже внимания на меня не обращает... Спит? А нет, посмотрел на меня и вздохнул. Тяжело, с той вселенской, выгоревшей усталостью, которую я видел только у главных врачей после проверки Минздрава.

И что всё это значит? Похоже, приёмная у того самого Создателя. Или, судя по выражению лица этого типа, в лучшем случае — у его сильно перегруженного и явно недоплачиваемого ассистента.

— Очередной биоробот с разбитым двигателем, — раздался усталый голос. Я поднял голову. Передо мной сидел парень в идеально отутюженной, до мозолей в глазах, белой рубашке и с такой же безупречной стрижкой. Он не смотрел на меня, уткнувшись в синюю папку — единственное цветное пятно в этой стерильной агонии.

— Поздравляю, вы десептикон, — он наконец поднял на меня взгляд, в котором читалась вселенская скука. — Шутка. Вы мертвы. Вопрос «хочешь ли жить» считаю риторическим и энергозатратным. У меня таких, как вы, конвейер. Карма — в норме, грехи — заурядны, личность — усреднённая. Идеальный кандидат.

Я медленно моргнул. Мой мозг, годами тренированный на приём информации в формате «поступил пациент с ножом в груди, нужна срочная операция», обработал этот словесный понос и выдал единственно возможную в этой ситуации профессиональную реакцию — холодный анализ.

Клиническая картина ясна. Субъект мужского пола, 25-30 лет. Признаки тяжёлого профессионального выгорания, возможно, хронического. Речь монотонная, с элементами цинизма. Диагноз: бюрократический невроз в терминальной стадии. Рекомендация: не провоцировать, соблюдать дистанцию.

— Я не совсем пони... — начал я, пытаясь внести толику здравомыслия в этот абсурд.

— Тихо, — его голос не изменил тона, но в нём появилась сталь, похрустывающая, как лёд на асфальте ранним утром. — Тебе слово не давали.

Я открыл рот, чтобы возразить, но не смог издать ни звука. Физически. Горло не сжалось, просто... не вышло. Как будто я был на экзамене, а этот тип — профессор, вычеркнувший меня из списка сдающих одним росчерком пера.

«Интересно. Паралич голосовых связок неврологического генеза? Или прямое внешнее воздействие? Требует изучения. Позже».

— Всё, что нужно было сделать, я сделал, — устало прикрыв глаза, парень откинулся на спинку кресла, словно только что завершил плановую обработку документа. — Проваливай.

Он посмотрел на меня, и в его взгляде читался один-единственный вопрос: «Ты ещё здесь?».

Мы играли в гляделки около десяти секунд. За это время я успел мысленно:

Поставить ему предварительный диагноз «синдром хронического превосходства на почве профессиональной деформации».

Понять, что аргументы здесь не работают.

Решить, что лучшая тактика — наблюдение.

Видимо, моё молчаливое присутствие начало действовать ему на нервы сильнее, чем ожидалось. Он раздражённо вздохнул и сделал отмахивающий жест рукой, словно смахивая со стола крошку.

И всё померкло. Не так, как в прошлый раз — не медленное растворение, а резкое, как выключение света в операционной в самый неподходящий момент.

Последнее, что я успел заметить, — это его усталое, но довольное лицо. Наконец-то он избавился от очередной помехи в своём безупречно скучном рабочем дне.