Диагноз - влечение

Глава 1. Первичный осмотр

Пятнадцать лет в медицине научили меня с легкостью распознавать симптомы любого заболевания.

Жар? Проверяем инфекцию.

Учащённый пульс? Исключаем тахикардию.

Влажность между ног при звуке мужских шагов в коридоре? Гугл выдаёт только порносайты.

Я поняла, что у меня серьёзные проблемы, когда начала узнавать эти шаги на расстоянии.

Тяжёлые, уверенные, с едва уловимой неравномерностью — будто он сдерживался, чтобы не бежать к палате сына. Три недели я слышала их каждое утро в 7:45 и каждый вечер в 19:00. Три недели моё предательское тело реагировало совершенно неподобающим для рабочего места образом.

«Отлично, Правдина. В свои тридцать три ты возбуждаешься от звука шагов.»

Сидела в ординаторской, делая вид, что изучаю результаты бронхоскопии пятилетнего Тимофея Серебрякова. На экране компьютера мелькали снимки лёгких, а я думала о руках его отца. Крупных, с длинными пальцами хирурга. Или музыканта. Или...

«Стоп. Никаких "или". Это руки бизнесмена, который платит страховку».

Но мозг предательски подсовывал картинки: эти руки на моей талии, на бёдрах, скользят выше...

Тряхнула головой. Больница — не место для эротических фантазий.

Лейкоциты — 6.2. СОЭ — 12. Температурная кривая стабильна третий день. Мальчик шёл на поправку после тяжёлой пневмонии, осложнённой плевритом. В пятницу можно будет выписать.

Пятница. Завтра. И тогда я больше никогда не увижу Леона Серебрякова.

От этой мысли в груди что-то неприятно сжалось. Будто бронхоспазм, только эмоциональный.

За окном моросил типичный февральский дождь. Москва в это время года особенно депрессивна — серая, мокрая, холодная. Идеальная декорация для моей личной жизни.

Телефон в дурацком чехле с авокадо (подарок Алисы на день медика) завибрировал. Подруга прислала очередной мем про врачей и кофе. В другой раз посмеялась бы, но сейчас юмор про «введите кофеин внутривенно» казался пресным.

Встала, подошла к окну. Внизу на парковке стоял его Мерседес — чёрный, блестящий, идеальный. Как и сам владелец. Леон Серебряков — воплощение успешного мужчины из глянцевого журнала. Владелец сети частных клиник, вдовец, отец-одиночка. И чертовски красивый мужик, от одного взгляда которого мои трусики становились мокрыми.

«Профессионализм, Правдина. Вспомни про профессионализм».

Но какой к чёрту профессионализм, когда каждый раз при встрече он смотрел так, будто раздевал взглядом? Будто точно знал, что под строгим медицинским халатом прячется женщина, которая уже три года не чувствовала мужских рук.

Дверь ординаторской приоткрылась. Подняла взгляд, готовая напомнить дежурной медсестре про стук, но слова застряли где-то между гортанью и трахеей.

Леон Серебряков заглянул в кабинет, держа в руках два стакана кофе. Волосы слегка взъерошены — наверное, Тимофей опять не давался причесаться. На щеке след от детской ладошки в гуаши.

— Ника? Можно?

Кивнула. Что ещё оставалось?

Он вошёл, аккуратно прикрыв за собой дверь. На идеальном пиджаке от Бриони (да, я гуглила марки мужских костюмов, не судите) красовалось крошечное пятно. Яблочное пюре, если не ошибаюсь.

— Подумал, вам не помешает кофе, — поставил стакан передо мной. — Капучино, одна ложка сахара, корица.

«Он запомнил, как я пью кофе. Чёрт».

— Спасибо, — взяла стакан, благодарная за возможность занять руки. — Как Тимофей?

— Строит больницу из Лего. Говорит, его доктору Нике нужен новый кабинет. С бассейном. И батутом. А ещё он нарисовал вас. Гуашью. На мне.

Улыбнулась. Тимоша был особенным ребёнком — умным не по годам, но эмоционально уязвимым. История с уходом матери оставила след. Первую неделю он вообще не разговаривал с персоналом, только плакал по ночам.

— Прогресс налицо. Вчера он хотел построить мне ракету.

— Чтобы вы могли прилетать быстрее? — Леон сел в кресло напротив. — Он вас ждёт с утра. Спрашивает каждые полчаса.

В животе потеплело. И дело было не в кофе.

«Соберись, Правдина. Это просто благодарный родитель. У тебя таких десятки».

Ложь. У меня не было таких родителей. Которые смотрели ТАК.

Или это мне казалось?

— Я выпишу его в пятницу, — сказала ровным, профессиональным тоном. — Все показатели в норме. Остаточные явления пройдут при правильной реабилитации.

— Реабилитации, — повторил он, растягивая слово. — А что входит в реабилитацию?

«Дыхательная гимнастика, массаж грудной клетки, витамины», — должна была сказать я.

— Полный покой, правильное питание, свежий воздух, — начала перечислять. — Дыхательные упражнения. Игры с мыльными пузырями отлично стимулируют глубокое дыхание.

— Стимулируют, — эхом отозвался он, и я поняла, что влипла.

Потому что Леон Серебряков смотрел на меня так, будто мы говорили совсем не о детской реабилитации. Будто каждое моё слово он переводил на какой-то другой, взрослый язык.

— И... массаж грудной клетки, — закончила, чувствуя, как горят щёки.

— Покажете?

— Что? — голос дрогнул.

— Массаж. Вдруг я делаю неправильно.

«Он же не серьёзно? Серьёзно. О боже».

— Это простая техника, — прокашлялась. — Лёгкие постукивания по рёбрам, поглаживания...

— Поглаживания, — он наклонился вперёд. — Где именно?

Воздуха стало катастрофически мало. Будто кто-то откачал кислород из кабинета.

— По... по межрёберным промежуткам. Снизу вверх. Чтобы улучшить дренаж...

— Дренаж, — в его голосе появились бархатные нотки. — Важная вещь — правильный дренаж.

«Всё. Я официально схожу с ума. Мужчина говорит про дренаж лёгких, а я думаю про... Нет. Не думать».

Но тело предавало. Соски напряглись под бюстгальтером, внизу живота разлилось знакомое тепло. Давно я не чувствовала ничего подобного.

После Дмитрия — того самого, который назвал секс со мной «медицинской процедурой» и свалил к аспирантке помоложе — я закрылась. Работа, дом, сериалы. Вибратор по пятницам, если совсем припрёт. Алиса говорила, что я превращаюсь в монашку. Я отшучивалась, что монашки хотя бы замужем за Богом.

Глава 2. Палата номер секс

Шесть утра. Проснулась до будильника, и первая мысль — его голос. Низкий, с хрипотцой, когда произносил: «Не надевай бельё».

«Мать честная, Правдина. Ты всю ночь об этом думала?»

Перевернулась, уткнулась лицом в подушку. Между ног разлилось знакомое тепло от одного воспоминания. От того, как он смотрел, когда говорил это. Как облизнул губы, будто уже представлял...

«Стоп. Хватит. Это последний рабочий день. Держись».

Встала, поплелась в ванную. В зеркале отразилась помятая физиономия с кругами под глазами. Растрёпанные волосы торчали во все стороны, губы припухли — видимо, кусала их во сне.

«Красавица. Мисс "Секс-бомба года". Он сразу сбежит, едва увидит».

Включила холодную воду — ледяной душ должен был привести мысли в порядок. Струи хлестали по коже, но вместо отрезвления принесли новые образы. Его руки. Большие, с длинными пальцами. Интересно, что он ими делал вчера после нашего разговора? Запирался ли в кабинете, как признался?

«Блядь, Правдина. Ты в душе стоишь и о мужских руках фантазируешь. Диагноз окончательный — терминальная стадия неудовлетворённости».

Выключила воду, начала яростно вытираться. Полотенце тёрлось о соски, и те вопреки воле стали чувствительными, напряглись.

«Даже полотенце меня домогается. Отлично».

На кухне заварила кофе покрепче. Нужно было взять себя в руки. Сегодня последний день, когда Леон Серебряков — родитель пациента. Последний день профессиональных границ. А завтра...

Телефон завибрировал. В груди что-то оборвалось. Знакомый номер.

«Доброе утро. Не передумала?»

Пальцы стали ватными над экраном. Он что, читает мысли? Откуда знает, что я всю ночь металась между «послать его к чёрту» и «купить новое бельё»?

Набрала ответ, стёрла. Набрала снова.

«С чего бы?»

Отправила. Ответ пришёл мгновенно:

«Хорошо. Помни про дресс-код».

«Какой дресс-код?»

Вместо ответа — смайлик. Ухмыляющийся.

«Гад!»

Но губы сами растянулись в улыбке. Допила кофе, обжигая язык, и пошла одеваться.

Стояла перед открытым шкафом голая, разглядывая коллекцию белья. Взгляд зацепился за красный кружевной комплект — подарок себе на прошлый Новый год. Ни разу не надетый.

«Он сказал без белья. Приказал».

Рука потянулась к ящику, замерла. А если я приду в бельё? Нарушу его приказ?

Внутренний голос тут же подсказал: «Он сам снимет. Медленно. Зубами».

От этой мысли грудь налилась тяжестью, а внизу живота сладко сжалось.

«Нет! Хватит! Никаких фантазий!»

Выдернула из ящика самое простое, что нашла. Белые хлопковые — остались с тех времён, когда заедала стресс после Дмитрия. И такой же бюстгальтер-броню, закрывающий всё, что можно закрыть.

«Анти-секс комплект. Пусть попробует возбудиться на это».

Натянула бельё, сверху — самый строгий костюм. Тёмно-серый, мешковатый, скрывающий фигуру. Волосы собрала в строгий узел. Макияж минимальный — только тональник под глаза.

В зеркале отразилась сорокалетняя училка математики. Идеально.

«Никакого флирта. Никаких намёков. Выпишу и забуду».

Но ткань белья уже прилипла к влажной коже. От одних мыслей о нём.

«Тело-бунтарь. Заодно с ним против меня».

В больницу приехала на полчаса раньше обычного. Февральское утро встретило мокрым снегом и ветром. Пока дошла от метро, промокли ноги.

«Отлично. Буду хлюпать весь день. Очень сексуально».

Охранник Петрович удивлённо поднял брови:

— Рано сегодня, Ника Андреевна.

— Работы много, — пробормотала, проходя через турникет.

Ординаторская встретила благословенной тишиной. Села за стол, разложила бумаги.

Всё утро ёрзала на стуле, пытаясь унять это сладкое мучение. На полях истории болезни машинально рисовала спирали — детская привычка из мединститута. Тогда спирали помогали сосредоточиться на лекциях. Сейчас — отвлечься от мыслей о завтра.

В ящике стола лежала фотография — я и коллектив отделения на прошлогоднем корпоративе. Тогда я ещё улыбалась искренне, не натянуто. До Димы. До его "ты холодная, как рыба". До того, как перестала верить, что достойна желания.

Выписной эпикриз Тимофея Серебрякова был готов ещё вчера, но перечитала ещё раз. Потом ещё. На третий раз поняла, что не вижу букв.

«Соберись, Правдина. Это просто выписка. Обычная процедура».

Ага, обычная. Когда родитель пациента озвучивает такие... специфические пожелания к дресс-коду.

Дверь открылась. Заведующая отделением Марина Петровна заглянула внутрь:

— О, Правдина! Рано сегодня.

— Да, решила бумаги разобрать.

— Молодец. Кстати, Серебряков-старший уже здесь.

Пульс зашкалил.

— Уже? Сколько время?

— Половина восьмого. С семи утра по коридору круги нарезает. Как лев в клетке.

«Почему так рано?»

— Родители часто нервничают перед выпиской, — произнесла максимально равнодушным тоном.

— Ага, родители. Особенно те, которые приносят по букету роз каждый день. Кстати, сегодняшний уже в процедурной. Пионы. Розовые.

Марина Петровна ухмыльнулась и закрыла дверь.

«Пионы. Розовые. Мои любимые...»

Стоп. Никаких сантиментов. Это просто цветы. Дежурная благодарность.

Но сердце помимо желания заныло.

Начала обход с самой дальней палаты. Пятилетняя Маша с ангиной. Близнецы Петровы с ротавирусом. Подросток Витя со сломанной ногой. Все стабильны, все идут на поправку.

Только не заходила в палату номер семь.

— Ника Андреевна! — Галя перехватила в коридоре. — Вы это специально?

— Что специально?

— Серебряковых игнорируете. Третий круг по отделению делаете, а к ним — ни ногой.

— У меня много пациентов, Галина.

— Ага. Которых вы по три раза проверяете. Температуру Машке уже четырежды измерили.

— Я тщательная.

— Вы его избегаете, — фыркнула медсестра. — Мужчина места себе не находит, каждые пять минут выглядывает. Идите уже, не мучайте человека.

Глава 3. Синдром красного платья

Торговый центр в субботу — это отдельный круг ада, придуманный специально для одиноких женщин, которые покупают красное платье для первого за три года свидания.

Хуже толпы было только одно: предательская дрожь в коленях, которая началась ещё утром, когда я в очередной раз перечитывала его вчерашние сообщения, пытаясь найти скрытый смысл между строк.

«Хочу проверить, насколько она стойкая».

Блядь.

От одного воспоминания о его голосе — низком, с лёгкой хрипотцой — внизу живота сладко сжалось, а самые интимные мышцы непроизвольно сократились, будто репетировали главное представление вечера.

Репетировали что именно?

«Заткнись, Правдина. Просто заткнись и не думай».

— Красное! — Алиса тащила меня мимо витрин с маниакальным упорством личного стилиста. — Он же сказал красную помаду? Значит, платье должно быть в тон!

Кивнула, не доверяя собственному голосу, который наверняка выдал бы предательскую дрожь — ту самую, что пробегала по всему телу от одной мысли о предстоящем вечере.

В голове крутилась одна навязчивая мысль, от которой невозможно было избавиться: через четыре часа я буду с ним, в красном платье, без белья под ним, с галстуком, который он специально оставит «для моих рук».

Соски напряглись под футболкой, став настолько чувствительными, что даже лёгкое трение ткани отдавалось электрическими разрядами прямо в низ живота.

«Отлично. Теперь они торчат на весь торговый центр. Привет, уважаемые покупатели, я иду выбирать наряд для долгожданного секса».

— Вот! — Алиса выдернула что-то алое с вешалки, размахивая находкой как боевым знаменем. — Это оно! Твоё платье!

Платье?

Нет, это было не платье. Это было откровенное оскорбление всех правил приличия и здравого смысла.

Декольте ныряло вниз почти до пупа, обещая показать больше, чем скрыть. Спина отсутствовала как класс — голая до самого копчика. Подол едва-едва прикрывал стратегические места, намекая, что при любом неосторожном движении можно устроить бесплатное шоу.

«В этом даже нагнуться нельзя без риска для репутации».

Но мой предательский мозг тут же услужливо подкинул яркую картинку: я нагибаюсь за упавшей салфеткой, подол задирается, открывая Леону вид на то, что под ним нет абсолютно ничего, кроме кружева чулок...

Пульс забился между ног с такой силой, что пришлось незаметно сжать бёдра.

— Ты что, в кому впала? — Алиса помахала рукой перед моим лицом. — Земля вызывает Нику! Приём!

— Я... я просто думаю.

— О чём это ты там думаешь с таким лицом?

«О том, как его пальцы будут скользить под край этого платья, находя горячую влажную кожу, как он обнаружит, что я послушалась его приказа...»

— О погоде! — выпалила первое, что пришло в голову.

— При чём тут погода? — Алиса прищурилась подозрительно.

— Холодно же на улице. Февраль. В таком платье замёрзну.

— И? У него дома отопление есть, я полагаю. Хотя вряд ли ты вообще замёрзнешь, судя по тому, как он на тебя смотрел в больнице.

Покраснела до корней волос, вспомнив тот взгляд — тёмный, голодный, раздевающий.

В примерочной стянула джинсы дрожащими руками, чувствуя, как горит кожа от одного предвкушения. Каждое прикосновение ткани к разгорячённому телу отдавалось новой волной возбуждения.

«Спокойно, Правдина. Это просто примерка платья. Не генеральная репетиция стриптиза для конкретного мужчины».

Натянула платье.

Алый шёлк скользнул по телу как жидкий огонь, как ласка, как обещание греха. Тонкая ткань прошлась по напряжённым соскам, заставив непроизвольно вздрогнуть и прикусить губу, чтобы не застонать.

В зеркале отразилась совершенно незнакомая женщина.

Какая-то хищница с лихорадочным блеском в глазах и припухшими губами. С грудью, которая вот-вот вывалится из непристойного декольте. С бёдрами, которые это платье не столько прикрывало, сколько подчёркивало.

«Мамочки. Я выгляжу как десерт. Как главное блюдо на его персональном банкете».

— Ну что там? — Алиса нетерпеливо ёрзала за дверью. — Ты там не умерла от смущения?

— Я... я не уверена, что это подходящий вариант.

— Выходи давай! Дай оценить!

Вышла, чувствуя себя голой несмотря на платье.

Алиса присвистнула:

— Офигеть! Да он же дар речи потеряет! И не только дар речи, судя по всему.

— Не слишком откровенно? — повернулась к зеркалу, изучая себя со всех сторон.

При движении подол опасно задрался, грозя показать больше дозволенного. Ещё чуть-чуть — и точно будет видно кружево чулок, которые я планировала надеть.

Без трусов под ними.

«Господи, о чём я вообще думаю?»

— Для свидания без белья — самое то! — хихикнула подруга, понизив голос.

— Тише ты! — зашипела я, оглядываясь по сторонам.

В соседней кабинке кто-то фыркнул — то ли от смеха, то ли от возмущения.

— Ника? Ника Правдина? Это ты?

Застыла, узнав голос.

«Только не это. Только не сейчас. Не в этом платье».

Обернулась с улыбкой обречённой на казнь.

Дмитрий. Мой бывший. Тот самый засранец, который три года назад назвал меня «холодной как рыба» и «эмоционально недоступной». Тот, кто сказал, что секс со мной — это «медицинская процедура без намёка на страсть».

Сволочь.

Рядом с ним — девочка лет двадцати с заметным животиком под розовой кофточкой. Кукольное личико, наивные глазки, сияющая улыбка беременной дурочки.

«Залетела. Видимо, с ней процесс оказался увлекательнее, чем со мной».

— Дима, — растянула губы в профессиональной улыбке. — Какая неожиданная встреча.

Его взгляд медленно прополз по моей фигуре в красном платье — от глубокого выреза до короткого подола, задержавшись на груди, бёдрах, ногах.

Зрачки расширились.

«Жри глазами, подонок. Но поздно. Сегодня ночью другой мужчина будет снимать это платье. И он точно не назовёт меня холодной».

От мысли о том, как именно Леон будет снимать с меня этот алый шёлк, соски стали ещё твёрже. Наверняка их очертания видны через тонкую ткань.

Глава 4. Диагноз: острая недо...сказанность

В метро смотрела на своё отражение в тёмном стекле. Размазанная от спешки помада, растрёпанные волосы, безумный взгляд загнанной лошади. Час назад я была секс-бомбой, готовой взорвать мир одним своим видом. Теперь — уставший врач, бегущий на помощь.

«История моей жизни в двух картинках. Было/стало».

Приёмное отделение встретило настоящим адом.

Резкий запах болезни. Детский плач разрывал барабанные перепонки. Истерика родителей довершала картину апокалипсиса.

— Ника! Слава всем богам! — дежурный врач выглядел так, будто готов расцеловать меня. — Третья палата, там самые тяжёлые!

Переоделась на автомате, стараясь не думать о том, что могла бы сейчас делать. Медицинский халат скрыл следы несостоявшегося свидания.

Но не чулки.

«Сними их, дура!»

Некогда. Дети ждут.

Следующие два часа — сплошной марафон на выживание. Капельницы в вены тоньше волоса. Противосудорожные препараты. Детские глаза, полные слёз и страха. Тонкие ручки, вцепившиеся в мою ладонь как в единственную надежду.

— Знаю, солнышко. Ещё чуть-чуть. Потерпи, мой хороший.

«А мне кто скажет "потерпи"? Кто вылечит меня от одиночества!? »

К девяти вечера основная волна кризиса спала. Тяжёлые пациенты стабилизированы, лёгкие отправлены домой с рекомендациями.

Села в ординаторской, чувствуя полное опустошение. Усталость навалилась тяжёлым грузом. И где-то глубоко внутри — острая, почти физическая тоска по несбывшемуся вечеру.

— Ника, прости! — Марина Петровна заглянула в дверь. — Знаю, испортила тебе выходной...

— Работа есть работа, — ответила механически.

«А жизнь? Где моя жизнь? Почему она всегда на втором месте после чужих проблем?»

Телефон завибрировал:

«На парковке больницы. Жду тебя».

Сердце пропустило удар, забилось где-то в горле.

«Он приехал? Ждёт меня? После всего?»

Вскочила, как ужаленная.

Есть шанс спасти хоть что-то от этого вечера.

Посмотрела на себя в зеркало ординаторской.

«Мамочки».

Вид как после марафона по пересечённой местности. Футболка помята и заправлена криво. На рукаве пятно неясного происхождения (лучше не знать какого). Волосы выбились из хвоста и торчат во все стороны.

Макияж? Какой макияж? Тушь размазана под глазами панда-стайл. Помада съедена нервами.

В шкафчике всегда есть запасная одежда для экстренных случаев. Достала:

Чёрная юбка-карандаш (немного велика после стресс-похудения, но сойдёт)

Белая блузка (чистая, но скучная как диагноз)

Серый кардиган (хотя бы без пятен от биологических жидкостей)

Помчалась в душевую как ошпаренная. Три минуты ледяной воды — смыть запах больницы, дезинфектанта и чужого страха.

Вытиралась на скорости, прыгая на одной ноге.

Бельё. В ящике стола лежал аварийный комплект — то, что всегда держу на крайний случай. Белые хлопковые трусики с дурацкой надписью "Saturday".

«Он велел прийти без белья».

Секунда раздумий.

«А я взрослая женщина, попавшая в форс-мажор. Поймёт и простит».

Натянула трусики. Потом бюстгальтер — простой, спортивный, больше похожий на топ.

«Да, теперь никто мне не указ!»

Внутренний голос ехидничал: «Ага, конечно. Поэтому ты два дня ходила мокрая от одних его сообщений».

Юбка села сносно. Блузка... что есть, то есть. Не Victoria's Secret, конечно, но хотя бы чистая.

Чулки! Слава богу, не сняла их дома. Проверила — целые, без затяжек. Натянула юбку поверх кружева.

«Хоть что-то от первоначального образа».

Макияж на скорую руку — тушь, чтобы не быть альбиносом. Помада нашлась в сумке — не "Спелая вишня", а обычный блеск. Волосы собрала в пучок, несколько прядей упрямо выбились — ну и ладно, сойдёт за небрежную причёску.

21:45. Результат в зеркале: уставший врач после тяжёлой смены. Не богиня в красном платье, не женщина-мечта, а типичная медик в конце рабочего дня.

«Он ждал секс-бомбу, а получит вот это недоразумение».

Схватила сумку, выбежала из больницы. На улице стемнело, февральский вечер встретил морозом и ветром. Накинула медицинский халат поверх кардигана — холодно же.

На парковке сразу увидела знакомый силуэт. Чёрный «Мерседес» под фонарём, как маяк в ночи.

И паника накрыла волной страха и стыда.

«Не могу. Не могу в таком виде. Он увидит меня и сбежит. Или рассмеётся. Или вежливо отвезёт домой и больше никогда не позвонит».

Развернулась. Ноги понесли в противоположную сторону. Почти бежала, спотыкаясь на неровном асфальте.

Сзади взревел мотор. Машина обогнала меня, дверь распахнулась, преграждая путь к отступлению.

— Куда это мы бежим? — голос Леона. Спокойный, с лёгкой ноткой веселья.

Остановилась, тяжело дыша. Пар вырывался изо рта белыми облачками.

— Я... домой собралась.

— В больничном халате? По морозу? В юбке?

— Я ужасно выгляжу! — выпалила, чувствуя, как горят щёки.

— Садись в машину, Ника.

— Нет! Ты не понимаешь! — голос срывался от отчаяния. — Должно было быть красное платье... туфли на шпильках... причёска... макияж... а я вот это! Чучело больничное!

Он вышел из машины. Высокий, в чёрном пальто, идеально выбритый. Красивый до боли в сердце.

А я — растрёпанная, в медицинском халате поверх офисной одежды, похожая на сбежавшую пациентку.

Подошёл медленно, а я пятилась.

— Не подходи!

— Ника.

— Я пахну больницей! И дезинфектантом! И детской рвотой, наверное!

— Ника.

— У меня даже туфель нормальных нет! Кроссовки!

Поймал моё запястье. Притянул резко, не давая сбежать.

— Мне плевать, — выдохнул прямо в ухо, обжигая кожу. — Ты спасала детей. Весь вечер. А теперь... — его дыхание обожгло чувствительную шею. — Садись в машину. Немедленно.

От его близости, от низкого голоса, от руки на запястье ноги стали ватными.

«Он не злится. Не разочарован. Господи, за что мне такое счастье?»

Глава 5. Уроки вожде(ле)ния

Машина набирала ход, и я поняла — обратного пути нет.

Кожаное сиденье холодило голую кожу под юбкой. Каждая неровность дороги отдавалась вибрацией между ног, где всё уже пульсировало от неудовлетворённого желания.

«Господи, я вся мокрая. Чувствую, как растекается тепло, предательское и неконтролируемое».

Его рука лежала на моём колене — тяжёлая, горячая даже через ткань. Большой палец чертил медленные круги, и от каждого движения внизу живота всё сильнее закручивалось в тугую спираль желания.

— Знаешь, о чём я думал эти два часа на парковке? — его голос прорезал тишину. Низкий, задумчивый.

— О работе? — предположила я, хотя сердце уже знало ответ.

— О тебе. О нас. О том, что я хочу.

Машина плавно набирала скорость, выезжая на Ленинградку. Стрелка спидометра медленно ползла вправо. Огни города начинали размываться, превращаясь в оранжевые полосы.

— И чего ты хочешь? — голос прозвучал тише, чем планировала.

«Пожалуйста, не говори "просто секс". Я не переживу, если это только секс».

Он помолчал, будто подбирая слова. Его рука чуть сжала моё колено — не больно, но ощутимо. Пальцы чуть дрожали, выдавая его волнение.

— Всего, — наконец сказал он. — Не просто переспать и забыть. Не просто снять напряжение после трёх недель возбуждения.

Город за окном превращался в импрессионистскую картину из света и тьмы.

— А что тогда?

— Хочу просыпаться и видеть твои растрёпанные волосы на соседней подушке.

Пауза. Сердце пропустило удар.

— Хочу, чтобы Тимофей бежал к тебе со своими рисунками.

Ещё пауза. Дыхание застряло в горле.

— Хочу спорить, кто моет посуду. Ссориться из-за пульта от телевизора. Мириться в постели.

Его рука поднялась выше по моей ноге, нашла край чулка через ткань юбки. Пальцы обвели кружевную резинку, и я почувствовала тугую дрожь внизу живота.

Сердце колотилось так громко, что казалось — он слышит. Горло сжалось от эмоций.

«Он говорит о будущем. О совместной жизни. О том, о чём я мечтала, но боялась даже надеяться».

— Леон...

— Знаю, — перебил он. — Слишком быстро. Слишком рано для таких разговоров. Но мне тридцать восемь, Ника. У меня нет времени на игры. И за эти два часа я понял — ты либо та самая, либо я полный идиот.

Мотор запел выше, увереннее. Потом плавное торможение — машина свернула на обочину, шины зашуршали по гравию.

Остановились под старыми деревьями, чьи ветви создавали тёмный купол над нами. Мотор заглох. Наступила оглушительная тишина.

— Что ты об этом думаешь? — прямой вопрос, требующий прямого ответа. — Готова к такому?

Повернула голову, встретилась с его взглядом. В полумраке салона его глаза казались чёрными омутами. Зрачки расширены так, что почти поглотили радужку. Дыхание тяжёлое, челюсть напряжена.

«Не говори это. Не говори, Правдина. Закрой рот. Беги. Сейчас же».

— Я тоже, — прошептала, и голос сломался.

«Дура. Какая же ты дура».

Горло сжалось. Нос защипало изнутри — верный признак надвигающихся слёз. Моргнула быстро, но поздно — влага уже собралась на ресницах.

— Тоже хочу не просто секс. Хочу... всё. С тобой. С Тимофеем.

«Заткнись! Он тебя бросит. Как Дима. Как все. Слишком рано. Слишком честно. Слишком много».

— Хочу быть частью чего-то большего…

Его рука поднялась к моему лицу. Резко. Я дёрнулась — ждала удара? Отталкивания? Но большой палец просто погладил по щеке. Влажной?

— Не реви, — сказал он жёстко, но голос дрогнул. — Терпеть не могу женские слёзы.

— Прости, — начала я, ненавидя себя за эту слабость. — Я не должна была...

— Молчи, — оборвал он. — И иди сюда.

Секунда тишины. Две. Его взгляд держал меня, не отпускал.

«Нет. Не надо. Если он поцелует, я окончательно пропаду. Стану зависимой. Снова. А когда он уйдёт, я… я просто сдохну».

Но тело предало. Потянулась к нему через консоль, ненавидя себя за эту слабость, за эту потребность, за это проклятое желание быть любимой.

Первое прикосновение — осторожное, почти невесомое. Губы были мягкими, тёплыми, чуть дрожащими. Я почувствовала вкус кофе и мяты, и что-то ещё — что-то тёмное, мужское, его.

Всхлипнула, и он воспринял это как приглашение. Его рука скользнула мне на затылок, длинные пальцы зарылись в волосы, слегка сжали — не больно, но властно. И поцелуй изменился. Стал глубже, требовательнее. Его язык прошёлся по моей нижней губе, прося впустить, и я открылась для него.

«Боже. Он целует так, будто от этого зависит его жизнь».

Его язык коснулся моего — осторожное исследование, которое быстро переросло в нечто большее. Он не брал — он забирал. Не просил — требовал. Я застонала — тихо, жалобно. Он ответил низким рычанием, от которого всё внутри сжалось.

Вторая рука обняла за талию, притянула ближе, насколько позволяло ограниченное пространство. Я чувствовала жар его тела, чувствовала, как бешено бьётся его сердце. Слышала тихие звуки, которые он издавал — полустоны-полурычания.

Прикусила его нижнюю губу — легонько, играючи. Он дёрнулся, сжал мои волосы сильнее, углубил поцелуй. Теперь он не просто целовал — он пожирал мой рот, трахал его языком, будто показывая, что будет делать с моим телом.

«Если он так целует... Господи, что же будет в постели?»

Целовались долго. Минута. Пять. Десять. Время растворилось. Существовали только наши губы, языки, дыхание, смешивающееся в тесном пространстве машины.

Когда наконец оторвались друг от друга, оба задыхались. Его лоб прижался к моему. Чувствовала его дыхание на своих губах — горячее, прерывистое.

— Ника, — он хрипло выдохнул моё имя.

Я открыла глаза. Он смотрел так... Господи. С таким желанием…

«Дима никогда так не смотрел. Даже в самом начале, когда клялся в любви. А Леон смотрит так после трёх недель знакомства».

Но вместе с эйфорией, с головокружением от его близости пришли они — ледяные щупальца страха. Обвили сердце, сдавили горло.