Дикий. По праву зверя

Глава 1

Я застываю в дверях спальни, и время будто останавливается.

Мой каблук замирает над паркетом, не решаясь опуститься. В ушах — гул. Задыхаюсь.

Они не слышат меня. Они слишком заняты.

Мой муж. Моя младшая сестра.

Наша дизайнерская спальня, бархатные подушки, которые я выбирала месяц, чтобы оттенок идеально сочетался с обоями. Его рука на её бедре — том самом, где у неё родинка, которую я видела с детства.

— Яна? — он замечает меня первым.

Сначала растерянный, потом резко холодный. Я не отвечаю. Моё тело будто не моё. Муж срывает с них шелковое покрывало — то самое, которое мы купили в Милане на корпоративном выезде. Фирма оплатила. Наша фирма.

— Это не то, что ты думаешь, — говорит Света. Её губы всё ещё влажные.

Я медленно поднимаю руку, будто в замедленной съемке, и срываю со стены рамку. Наша свадебная фотография. Стекло разбивается о стену, оставляя царапину на дорогих обоях.

— Я думаю, что ты трахаешь моего мужа в нашей постели, — говорю очень тихо.

Миша встаёт, натягивает брюки. Деловой, собранный, как на переговорах. Как будто можно договориться.

— Давай поговорим спокойно, — произносит.

Я поворачиваюсь и выхожу из спальни. Иду через наш идеальный холл. Я так старательно организовала ремонт в нашей новой большой квартире. Думала, мы будем здесь очень счастливы. Наконец заведём ребёнка.

Но нет.

У мужа другие планы.

— Яна! — Он бежит за мной и захлопывает дверь, не давая мне выйти.

Начинается настоящий ураган.

— Яна, подожди! — Его пальцы впиваются мне в запястье.

Я не дергаюсь. Просто поворачиваюсь и смотрю ему в глаза. Без дрожи.

— Это ничего не значит, — он говорит быстро, будто отрепетировал. — Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Это просто...

— Просто что, Миша? — Мой голос звучит чужим. — Просто случайность? Просто «так вышло»?

Он морщит лоб, будто действительно ищет объяснение.

— Она сама начала, — тихо бросает он. — Твоя сестра шлюха.

— Да? А ты тогда кто?

— Я люблю только тебя, — шепчет он. — Это была ошибка. Глупость.

Я медленно выдергиваю руку.

— Интересно, а если бы я не вернулась с совещания раньше, ты бы вообще признался? Или просто продолжил бы врать?

Миша открывает рот, но я не даю ему ответить.

— Ты знаешь, что самое мерзкое? — продолжаю. — Что ты даже не можешь честно признать, что просто захотел её. Вместо этого ты врешь, оправдываешься, сваливаешь вину.

В этот момент к нам выходит сестра. Длинные чёрные волосы в беспорядке, губы красные. Она просто замоталась в мою простынь и теперь нагло смотрит мне в глаза.

Не стыд, не раскаяние. Наглость. Превосходство.

— Уйди, — шипит Миша.

— Не уйду, милый. Мне надоело слушать, как ты унижаешься перед ней, — произносит и кладёт руку на его плечо.

— Хватит! — рявкает. — Света, давай к себе. Мы поговорим с Яной сами.

— Ага, конечно. Ты будешь делать вид, что не трахал меня весь месяц? Что я не стояла на коленях под твоим столом в твоём офисе? — с горечью спрашивает сестра.

У меня кружится голова, тошнота подкатывает к горлу. Но слёз нет. Странно. Просто внутри всё сжимается.

Я словно во сне. Всё кажется нереальным.

— Сестрёнка, ты думала, я просто так приехала из нашего дырявого городка после развода? Я планировала закрепиться в большом городе и не виновата, что влюбилась в Мишу, — она старается скрыть улыбку. — Ты всегда была такой эгоисткой, сестра. Ты получила по заслугам! Как не стыдно припеваючи жить, зная, что родная кровь живёт в дыре и считает копейки?!

— Я мало делала для тебя? — мой голос надламывается. — Правда? Не я купила тебе квартиру в Москве, чтобы ты смогла переехать и не искать деньги на аренду? Не я устроила тебя в нашу фирму на хорошую должность, хотя у тебя нет ни образования, ни опыта?!

Света усмехается.

— Ты моя старшая сестра, а значит, априори должна! И мне пришлось просить тебя это сделать, умолять практически!

— Не лги!

— Сама ты что-то не предлагала вытащить меня из дерьма и из этого маленького городка, откуда мы родом. Не отговорила от брака с тем неудачником! Сама-то вышла за обеспеченного!

— Мы добились всего вместе! С неба нам богатство не падало!

— Ну-ну. Ни за что не поверю, что ты как-то приложила усилий, чтобы купить всю эту роскошь. Просто строишь из себя деловую!

Миша напрягается, но даже не пытается оспорить слова Светы.

— Это он тебе сказал, что я ничего не делала? — тихо спрашиваю.

Сестра кивает.

Фирмой всегда занималась я одна. Открыла, развивала, искала спонсоров, бизнес-партнёров. Много труда и сил вложила. У меня был нервный срыв, бессонные ночи, отчаяние.

Глава 2

Подземный паркинг встречает меня эхом шагов. Я иду к своей машине. Грудь сжимает спазм, в горле ком, но я стискиваю зубы. Не сейчас. Ещё немного потерпеть. Сажусь за руль, захлопываю дверь.

И тут наконец приходит первая волна. Дрожь. Сначала едва заметная, потом все сильнее. Руки трясутся так, что я едва могу вставить ключ в замок зажигания. В голове — каша из обрывков:

«Он задыхался».

«Без тебя всем лучше».

«Ты ничего не делала».

Я резко бью ладонью по рулю. Вырывается рыдание. Оно разрывает тишину салона.

Слёзы застилают лицо.

Не понимаю, за что? Почему Миша так поступил?

Мы вместе были восемь лет. Всего достигли. Руководим компанией. Купили загородный дом, новую квартиру в центре. Что ещё нужно для счастья?..

От Миши я не ожидала такого. Да, последнее время мы не были близки, но я винила работу и усталость. Думала, что сейчас доделаем ремонт и рванём в отпуск, где вспомним, какими влюблёнными был раньше.

Но этого не будет…

Сестра… про неё даже думать больно. Да, Света всегда хотела брать от жизни всё. Но я не ожидала, что она возьмёт моё. Она младше меня на пять лет. Ей всего двадцать три, но она уже успела побывать замужем и развестись. С этим помогла я, так как её бывший был тираном. Подарила ей квартиру в Москве, дала работу. Хотела, чтобы она была счастлива.

А Света просто растоптала всю мою жизнь.

Я просто идиотка. Доверчивая дура.

Глубокий вдох. Еще один. Зажигание. Рёв двигателя.

Я выезжаю на вечерние улицы, и дождь, начавшийся неизвестно когда, хлещет по лобовому стеклу. Продолжаю плакать. Не могу остановиться.

Никак.

Куда мне ехать? Мама умерла, когда я только заканчивала школу. Отца я не знаю. Нас воспитывала бабушка. Но я не стану так волновать её.

Звоню своей лучшей подруге. Она до сих пор живёт в нашем небольшом городе. Любит его. Знаю, что она всегда примет меня.

Она берёт трубку почти сразу:

— Янчик, привет, — бодрый голос.

— Кать, я тут… — сложно говорить.

— Что случилось?!

— Миша и Света… они… предали меня… — снова рыдания.

Подруга около минуты матерится.

— Можно я у тебя побуду?

— Конечно! Жду! Может, тебе лучше на поезде добраться? Как ты за рулём в таком состоянии?

— Всё в порядке.

Ещё около десяти минут Катя утешает меня. Благодарю её, кладу трубку и выезжаю на трассу.

Включаю музыку и, как назло, играет грустная песня. Снова вою и плачу. Телефон начинает разрываться от звонков. Миша.

— Сволочь, — бормочу, смотря на экран.

Врубаю музыку громче.

Спустя пару часов слёзы так и не заканчиваются. Как и дождь. Он только усиливается.

Я жму на газ. Стрелка спидометра ползет вверх — 100, 120, 140.

Дождь хлещет по стеклу, дворники не успевают, мир за окном расплывается в серо-водянистую муть.

«Он задыхался с тобой».

Громче музыку. Громче, чтобы заглушить этот голос. Но даже сквозь грохот басов он звучит четко, ясно.

Телефон снова вибрирует. Миша. Я сбрасываю вызов. Он звонит опять. И опять.

— Отстань! — кричу в пустой салон, швыряя телефон на пассажирское сиденье.

Слезы текут рекой. Я почти не вижу дорогу, но мне все равно. Просто ехать. К тому же машин почти нет.

Впереди поворот. Я слишком поздно замечаю знак. Резко бью по тормозам. Машину срывает в занос. Мир переворачивается. Шины визжат, асфальт уходит из-под колес. Я чувствую, как машина кренится, подпрыгивает на кочках.

Удар.

Голова бьётся о подушку безопасности. В ушах звон. В глазах — искры.

Я пытаюсь пошевелиться, но тело не слушается. Стекло разбито. Чувствую на лице холодный капли дождя. Где-то далеко гудят гудки машин. Но звуки становятся тише...

Темнота накрывает меня, как тяжёлое одеяло.

Глава 3

Боль.

Она пронизывает, как только пытаюсь открыть глаза. Голова раскалывается, будто внутри застрял раскаленный гвоздь. Я стону и тут же зажмуриваюсь — даже слабый свет из узкого окна режет, как лезвие.

Где я?

Медленно, через силу, снова приподнимаю веки. Деревянные стены, почерневшие от времени. Низкий потолок, перекрещенный толстыми балками. Над головой — керосиновая лампа, её желтый свет мерцает, отбрасывая дрожащие тени. Я лежу на жёсткой койке, укрытая грубым шерстяным одеялом.

Хижина. Маленькая, тесная, но... чистая. По-мужски чистая. Ничего лишнего. Стол, пара табуреток, печь-буржуйка, на которой стоит чугунок. Оттуда тянет густым, наваристым запахом — мясной бульон, лук, картошка.

Я пытаюсь приподняться — и тут же чувствую, как все тело кричит от боли. Ссадины на руках, синяки на ногах. Даже дышать больно — рёбра ноют при каждом вдохе.

— Очнулась.

Голос. Глухой, низкий, как ворчание медведя. Я резко поворачиваю голову и тут же жалею об этом — мир плывет перед глазами. В дверном проёме стоит мужчина. Высокий, широкоплечий, в потёртой фланелевой рубахе. Темные волосы, густая борода. Глаза — холодные, зелёные.

— Где... — мой голос хрипит, горло пересохло.

— На трассе свернула в кювет. Мимо никто не останавливался. — Он подходит к печке, снимает крышку с чугунка, помешивает ложкой. — Повезло, что я мимо проезжал.

Молча сжимаю одеяло.

— Машину надо в ремонт, она в кювете, — наливает суп в жестяную миску.

Я смотрю на него, потом на миску.

— Спасибо, что спасли, — тихо произношу.

Он ставит еду передо мной.

— Поешь — расскажешь, куда тебя везти.

В голосе нет ни жалости, ни злости. Просто констатация факта.

Я медленно беру ложку. И только теперь замечаю — на его руках татуировки и шрамы. Глубокие.

Горячий суп обжигает губы, но я жадно глотаю — тело требует тепла, энергии. Вкус простой, насыщенный: говядина, коренья, лавровый лист. Как в детстве, когда бабушка варила бульон после долгих зимних прогулок.

Мужчина сидит напротив, закинув ногу на ногу, и курит самокрутку. Дым клубится под потолком, смешиваясь с паром от чугунка.

— Так куда? — спрашивает он, прищуриваясь.

Я замираю с ложкой в воздухе.

Куда?

В сознании — пустота. Липкий, тягучий туман. Я напрягаю память, но там только обрывки: дождь, телефонные звонки, Мишино лицо в дверном проеме...

— Я... — голос срывается. — Не помню.

Он хмыкает, стряхивает пепел на пол.

— Сотрясение. Пройдет.

Я киваю, но внутри поднимается волна паники. Как же так?

— Подожди... — вдруг вырывается у меня. — Вроде... я ехала в другой город. Мне нужно было уехать.

Он медленно выдыхает дым, изучая меня.

— Далеко?

— Да…

— Не повезу.

— Почему?

— Дела. — Коротко, без объяснений.

Я опускаю глаза в тарелку. Внезапно понимаю, что даже не знаю его имени. И он не спросил моего.

— Тогда... хотя бы до ближайшего города. Чтобы вызвать такси.

Он задумчиво почесывает бороду, оставляет сигарету в углу рта.

— Завтра, сейчас уже вечер.

— В смысле?

— Ты в отключке была почти сутки.

Сглатываю. Ничего себе. Но удивления нет. Или я до сих пор частично в отключке.

Слышу завывание ветра за стенами, скрип дерева под его напором.

— Я Яна, кстати, а... как вас зовут? — робко спрашиваю.

Он встает, подходит к окну, зашторивает его плотной тканью.

— Булат. Тебе необязательно знать.

В его голосе — четкая граница. Не переступай.

Я доедаю суп, чувствуя, как тяжесть наваливается на веки.

— Спи.

Он гасит лампу. Последнее, что я вижу перед тем, как провалиться в сон — его силуэт у печки. И отблеск чего-то металлического на поясе... Нож?

Но страха почему-то нет.

Только усталость.

Глава 4

Солнце режет глаза, пробиваясь сквозь щели в ставнях. Я просыпаюсь с ощущением, будто чугунная гиря придавлена к вискам. Даже моргнуть больно.

Постепенно в комнату вползают звуки: ритмичные, чёткие — тук-тук-тук. Как сердцебиение этой хижины. Я сбрасываю одеяло, ступаю босыми ногами на прохладный деревянный пол. Тело ноет, но уже не так сильно. В зеркале над умывальником — бледное лицо, синяк на скуле, царапины на щеках, спутанные светлые волосы.

Кто ты теперь, Яна?

Выглядываю в окно — и замираю.

Двор. Выжженный солнцем клочок земли. И он. Булат.(Имя вдруг всплывает в памяти — наверное, представился ночью, пока я была в полубреду).

Он рубит дрова. Без рубахи. Загорелая кожа блестит на солнце, мышцы спины играют при каждом взмахе топора. Широкие плечи, узкие бедра, темные волосы, прилипшие ко лбу. Капли пота скатываются по грудной клетке, исчезая в линии пресса.

Всё тело в татуировках.

Вдруг ощущаю сухость во рту.

Я прикасаюсь к горячей щеке. Тело предательски откликается теплом внизу живота.

Глупо. Опасно.

Топор взлетает — солнечный луч отражается от лезвия — хруст! — полено раскалывается пополам. Он поворачивается, будто чувствуя мой взгляд. Зелёные глаза на мгновение встречаются с моими.

— Чай на столе, — глухо доносится через окно.

Я отступаю, внезапно осознавая, что стою в чёрной рубашке (чистой, но слишком большой), которая едва прикрывает бедра.

Что за черт?

В следующий момент застываю на месте, внезапно осознавая странную легкость. Под ней ничего нет.

Кровь приливает к лицу ещё сильнее, смешиваясь с жаром летнего утра.

— Эй! — мой голос звучит резче, чем я планировала, когда распахиваю дверь.

Булат замирает с топором в воздухе.

— Ты меня... раздел?

Он медленно ставит топор на колоду, вытирает ладонь о джинсы.

— Твоя одежда была в крови и осколках, — говорит спокойно, будто объясняет погоду. — Пришлось снять.

— И ты не мог... — я чувствую, как горит лицо, — найти что-то для низа?!

Его взгляд скользит по моим ногам на секунду дольше необходимого.

— Нашел. Ты отбросила одеяло ночью.

Я открываю рот, но воспоминание накрывает волной: жар, бред, я скидываю всё, что мешает дышать...

— О... — выдыхаю я.

Булат поворачивается к поленнице:

— Шорты на табурете. Мои, завязки подтянешь.

Я пячусь назад, натыкаясь на косяк.

— И... ты не?..

Он хватает очередное полено, ставит на колоду.

— Что?

— Ну... — я жестом показываю на себя.

Топор с грохотом раскалывает древесину.

— Принцесса, — он даже не оборачивается, — если бы я хотел что-то — ты бы проснулась не одна.

Воздух перехватывает в горле. Не от страха — от чего-то другого.

Острого.

Я хлопаю дверью, прислоняюсь к ней спиной. На табурете действительно лежат чёрные шорты. Натягиваю их, затягиваю шнурок на талии. Нюхаю от рубашки. Пахнет дымом и какой-то травой.

Когда выхожу снова, мужчина уже у колодца, обливается ледяной водой. Спина напряжена под струями, мышцы играют.

Я пью чай, наблюдая, как капли воды стекают по его позвоночнику. Замечаю на спине, ближе к лопатке заживший шрам. Похожий на след от пули.

Преступник? Бандит?

— Возьми себе кашу, и мне положи, — бросает через плечо.

Вздрагиваю.

— Хорошо.

Овсянка в чугунке покрыта плотной плёнкой. Я мешаю её ложкой, затем накладываю себе и ему. Замечаю стол на улице и иду туда. Сегодня очень жарко. Летний зной смягчается только здесь — под навесом из грубо сколоченных досок, где стоит стол из цельного дерева. Доски тёмные от времени, с трещинами, в которые въелась пыль и смола. На столе — жестяная кружка, ложка с обломанным краем и глиняная солонка с трещиной.

Я сажусь на пень-табурет. Кора с него давно ободрана, но поверхность отполирована до блеска — видно, им часто пользуются. Под ногами — утоптанная земля, перемешанная с желтой сухой травой.

Смотрю на кашу. Густая серо-белая масса. Выглядит не очень. Осторожно пробую. На удивление вкусно. Сливочное. С легкой сладостью. Может, мёд добавил? Или мне просто кажется — после аварии даже подгоревшая корка хлеба покажется деликатесом.

Я ем медленно, чувствуя, как каждая ложка возвращает меня к жизни. Либо каша и правда хороша. Либо я так сильно приложилась, что вкусовые рецепторы сбились.

Продолжаю вертеть головой по сторонам.

Слева — сарай с покосившейся дверью. Из щели торчит топорище. За ним густой лес. Справа — колодец с ведром на ржавой цепи. Прямо, чуть поодаль тоже лес.

Глава 5

У меня начинает болеть голова, и я иду в хижину. Решаю прилечь на немного.

Проваливаюсь в сон.

Мне снится Миша и сестра. Их слова. Они смеются надо мной.

Просыпаюсь с дико колотящимся сердцем. Я вскакиваю с кровати, как ошпаренная.

На мгновение не понимаю, где нахожусь. В глазах темно, в ушах — навязчивый звон.

Около меня стоит Булат.

— Тихо, — его голос грубый, но не злой.

Он держит в руках стакан воды. Лунный свет через окно падает на его лицо, делая резкие скулы еще выразительнее.

Я сажусь и хватаюсь за простынь, сжимаю её в кулаках.

— Я...

Слова застревают в горле. Вместо них — ком. Горячий, колючий. И тогда слезы начинают литься сами.

Проклятые, предательские слезы.

Я ненавижу плакать.

Но остановиться не могу.

Вспоминаю их — Мишу и Свету. В нашей постели. В нашей квартире.

Вот почему я уехала. От них. Подальше.

— Черт, — я с силой трясу головой, как будто могу стряхнуть эти образы.

Булат молча ставит стакан на тумбу.

— Выпей.

Я пытаюсь взять стакан, но руки дрожат слишком сильно. Вода расплескивается на одеяло.

— Черт! — я снова сжимаю кулаки.

И тут он делает неожиданное. Берёт мои руки в свои. Крепко. По-мужски.

Его ладони шершавые, теплые. Настоящие.

— Дыши.

Я пытаюсь.

Вдох. Выдох.

— Ещё.

Снова.

— Так. Теперь пей.

Он подносит стакан к моим губам сам. Я делаю глоток. Потом ещё один.

— Они... — начинаю я, но он резко качает головой.

— Не сейчас.

— Но...

— Не сейчас, — повторяет жестче. — Сначала приди в себя.

Я киваю. Он отпускает мои руки, но не уходит. Садится на край кровати, спиной ко мне.

— Спи. Я посижу.

— Тебе не обязательно...

— Спи.

И странное дело — несмотря на все, что случилось, несмотря на кошмары и предательство, я чувствую себя в безопасности.

Впервые за долгое время.

Я закрываю глаза. На этот раз сны не приходят.

Открываю глаза и чувствую себя намного лучше. Голова не такая мутная, но всё равно тяжёлая. Видимо, я проспала очень долго.

Выхожу на улицу. Кажется, уже не утро.

Булата нигде нет. Умываюсь у бочки. Внутри всё начинает бурлить от брезгливости. Сегодня смотрю на всё более чётко. Без дымки. Я давно отвыкла от таких условий. Всю жизнь я работала как проклятая, чтобы никогда не возвращаться к такому уровню жизни.

Но выбора нет.

Нужно скорее выбираться отсюда.

Не могу заставить себя вытереть лицо полотенцем, которое висит на гвозде. Лицо высохнет само. Подставляю его солнцу. Дышу.

Миша и Света. От них я уезжала той ночью.

Вот они, наверное, рады, что я пропала.

Глаза щиплет, но больше не пущу и слезинки. Возвращаюсь в хижину и подхожу к зеркалу. Раны и ссадины на месте. Волосы, кажется, никогда не получится расчесать. Вижу на раковине зубную пасту и выдавливаю на палец. Чищу зубы. Хоть как-то.

Затем иду в туалет. Я уже познакомилась на днях с этой деревянной будкой за домом, с плотно пригнанными досками и даже крючком на двери.

— Хоть какое-то удобство, — бормочу, снимая трусики.

Бельё требует стирки. У меня ведь нет никаких вещей.

Делаю свои дела, прячу трусы в ладони на всякий случай и выхожу. Всё ещё одна.

Оглядываюсь: бочка с дождевой водой у крыльца, кусок серого мыла на краю умывальника, верёвка для просушки между двумя соснами.

Пять минут — и никто не заметит.

Тщательно намыливаю ткань и затем поливаю водой из ковша. Ветер шевелит волосы, пока вешаю трусики на верёвке. Солнце уже начинает припекать — должно высохнуть быстро.

Медленно обхожу хижину, босые ноги вязнут в мягком мху. Лес вокруг стоит неподвижный, будто затаившийся. Ни голосов, ни машин, ни привычного гула города — только треск веток под ногами и далекий стук дятла.

Как же здесь тихо...

Глоток воздуха застревает в горле. Внезапная мысль бьет как током: а если Булат не вернётся?

— Глупости, — вслух говорю, сжимая кулаки. — Он же...

Но что я знаю о нем на самом деле?

Сердце колотится так, будто хочет вырваться из груди. Я закрываю глаза, пытаясь успокоиться.

Глава 6

Спустя полчаса одеваюсь и иду к бочке. Моюсь. От прохладной воды бегут мурашки. Полотенце всё ещё не беру. Брезгую. Солнце быстро справляется само. Надеваю рубашку и высохшие трусики.

Живот начинает урчать и иду к холодильнику. В хижине нет электричества, но он работает. Внутри полбутылки молока, банки с творогом, яйца и нарубленное мясо.

Сглатываю.

Я не умею готовить. Работа не позволила мне стать хозяйкой и стоять у плиты. Настолько привыкла к готовой еде, что даже на мгновение теряюсь. Нужно что-то приготовить, чтобы разговорить Булата. Узнать своего спасителя.

В этот момент вспоминаю, что я направлялась к подруге… Чёрт. Она, должно быть, волнуется обо мне. А у этого дикого парня даже нет телефона.

Ну ничего. Скоро он меня отвезёт. Наверное, сегодня.

Открываю ящики, висящие на стене, в поисках сковороды. Хмыкаю. Тут у него и мука есть.

Наливаю себе стакан молока. Жадно выпиваю. Вкуснее его никогда не пила. Пробую творог. Как у бабушки в детстве.

Засучиваю рукава рубашки Булата и решаю сделать яичницу. Нахожу сливочное масло. Тут есть небольшая плитка, подключённая к газовому баллону.

Ну, начнём.

Даже яичницу последний раз я делала много лет назад. Но сейчас это кажется единственным способом достучаться до молчаливого медведя. За едой и говорится легче.

Нахожу чугунную сковороду — тяжелую, покрытую слоем старого жира. Морщу нос, но мою её под ледяной водой. Над раковиной висит ёмкость, в которой торчит кран. Видимо, он носит сюда воду из колодца.

Сливочное масло шипит, когда бросаю его на раскаленную поверхность. Раз-два. Яйца трескаются о край сковороды. Один желток расплывается сразу, второй держится гордо, как островок в белом море.

— Блин, — бормочу я, когда края начинают подгорать.

Дым поднимается к потолку. В этот момент дверь скрипит.

— Хижину собралась спалить?

Голос за спиной заставляет меня вздрогнуть. Лопатка со звоном падает на пол. Булат стоит на пороге, на нём чёрная майка и спортивные штаны. В одной руке — большая хозяйственная сумка, полная овощей и фруктов, в другой — ключи от машины. Его глаза сужаются от дыма.

— Я... пыталась...

— Вижу, — он бросает сумку на пол и шагает ко мне.

Я жду крика. Ругани. Но он просто выключает плиту, берет сковороду и вываливает мою полуобгоревшую яичницу в собачью миску у двери. Только сейчас её замечаю.

— У тебя собака есть?

— Да.

— Где она?

— Гуляет.

— Ты ездил куда-то?

— Ты сегодня очень сообразительная.

— А где машина? — выглядываю в окно.

Там нет припаркованного автомобиля.

— Где надо, — отрезает.

Его большие руки ловко разбивают новые яйца одним движением. Лопатка в пальцах кажется игрушечной.

— Ну, спрашивай дальше, — неожиданно говорит он, помешивая. — Говори, пока яичница не пригорела.

Открываю рот, но в голове — пустота. Все вопросы испаряются.

— Почему ты живешь здесь? Давно? — выхожу из ступора.

Сковорода шипит. Он не поворачивается.

— Пару лет.

— Откуда ты сейчас приехал?

— Раз в две недели езжу до деревни, час езды отсюда.

Мы сидим за грубым деревянным столом, когда снаружи раздаётся тяжёлое шуршание и глухое сопение. Дверь приоткрывается с лёгким скрипом, и в проёме появляется массивная морда алабая.

Замираю.

Пёс заходит внутрь, величественный, как медведь. Его густая белая шерсть в пыли и сухих листьях. Он обнюхивает воздух, янтарные глаза останавливаются на мне.

— Это... твой? — я невольно отодвигаюсь.

Булат кивает и протягивает руку, пёс тычется мордой в его ладонь.

— Гром. Сказал ему присмотреть за тобой, пока меня не было.

— Но я его не видела…

— Он умеет быть тихим.

Гром флегматично обходит стол, его хвост задевает мои колени. Затем он устраивается у дивана, с громким вздохом плюхаясь на бок.

— Он же огромный, — шепчу я.

Булат наливает себе чай.

— Так о чём спрашивала? — отпивает из кружки.

— Ты сказал, что ездишь в деревню... Зачем?

— Продукты. Бензин. Иногда почта, — он отламывает кусок хлеба, макает в желток.

— А люди там... они знают, что ты живёшь здесь?

— Примерно.

— И что?..

— И ничего. Не их дело, — его голос становится твёрже.

Я ковыряю вилкой в тарелке.

— Ты отвезёшь меня в город?

Глава 7

Весь следующий день я становлюсь тенью Булата. Сегодня мне намного лучше. Чувствую себя хорошо. Голова почти не болит, ссадины заживают, дышу полной грудью.

Когда Булат кормит куриц — а их тут оказывается пять штук, — стою на пороге, обхватив себя за локти. Когда чинит старую бензопилу — сажусь на корточки в двух шагах, наблюдая, как его сильные пальцы ковыряются в механизме.

— Ты вообще разговаривать умеешь?

— Умею.

Я подбираю упавшую ветку, верчу в руках. На улице стоит жара, поэтому на мне только его рубашка. Рукава я закатала до локтя.

— Просто жду, когда ты сам захочешь рассказать.

— О чём? — Он вытирает руки тряпкой, пропитанной машинным маслом.

— Кто ты. Почему здесь. Почему один.

Его плечи напрягаются.

— Обычный мужик. Живу. Потому что хочу.

Я закатываю глаза:

— О, ну конечно. Ведь все мечтают о жизни без электричества и с сортиром во дворе.

Булат резко оборачивается. В его глазах вспыхивает что-то опасное.

— Тебе какое дело, принцесса?

— Просто интересно, — я встаю. — Может, ты беглый преступник? Или сектант?

Он внезапно делает шаг вперёд. Я инстинктивно отступаю, чувствуя за спиной грубую древесину сарая.

— А может, — его голос становится тихим и страшным, — я просто ненавижу людей. Особенно любопытных.

Между нами повисает напряжённое молчание.

Он внезапно бросает гаечный ключ — металл с лязгом ударяет о камень. В два шага сокращает расстояние, и я чувствую запах пота, машинного масла и чего-то дикого, звериного.

— Хватит вопросов, — хрипит он.

Его лапа впивается мне в волосы, резко запрокидывая голову. Я вскрикиваю, когда спиной ударяюсь о стену сарая. Доски скрипят под нашим весом.

Его грубость обжигает сильнее любого прикосновения. Я чувствую, как тепло разливается по низу живота, как влага предательски проступает между ног.

Нет, нет, нет...

Но тело не врёт.

Булат прижимает меня к стене всем весом, и я чувствую его возбуждение сквозь штаны — твердое, неумолимое.

— Ты вся дрожишь, — его голос звучит насмешливо, губы скользят по моей шее. — Боишься?

Пытаюсь ответить, но все, что выходит — предательский стон, когда его рука грубо сжимает мою грудь.

— Или нравится?

Ненавижу его в этот момент. Ненавижу за то, что он видит меня насквозь. За то, что моё тело реагирует на эту грубость, на это животное доминирование.

Он же грязный, дикий, потный.

— Отпусти... — пытаюсь вырваться, но это ложь, и он знает.

Булат хрипло смеется, прижимаясь еще сильнее.

— Врешь. Ты вся горишь.

Его пальцы скользят под подол моей рубашки, и я закусываю губу, чувствуя, как влажно моё тело.

Его руки рвут рубаху. Прохладный воздух бьёт по оголённой коже, но тут же сменяется жаром его тела.

— Ты... — пытаюсь что-то сказать, но он затыкает меня своим ртом.

Жёсткий, влажный, безжалостный поцелуй. Я кусаю его губу в ответ — медный вкус крови заполняет рот.

Я не должна...

Но когда его рука резко рвёт мои трусы, я только выгибаюсь навстречу, забыв всё — обиды, боль, предательство.

Есть только этот момент.

Только он.

Только этот дикий, первобытный голод.

Булат хрипло смеётся и одной рукой заламывает мне руки за спину. Второй он уже спускает вниз свои штаны.

— Больше никаких разговоров, — шепчет мне в ухо горячим дыханием.

Его пальцы — шершавые, в мозолях грубо сжимают мои бёдра, оставляя огненные следы. Он поднимает меня. Я впиваюсь ногтями в его спину, чувствую под пальцами старые шрамы. В следующее мгновение он входит в меня резким толчком — без подготовки, без нежностей.

Боль.

Я вскрикиваю.

— Ещё, — хриплю сквозь зубы.

Булат отвечает ударом бёдер, пригвоздив меня к стене. Его движения грубые, неровные, как будто он сдерживал это слишком долго.

Сарай дрожит вокруг нас. Где-то падает ведро с грохотом. Я чувствую, как нарастает что-то горячее, неудержимое.

— Смотри на меня, — рычит он, хватает за подбородок. — Смотри, кто тебя трахает.

Наши взгляды сталкиваются. В его глазах — не злоба.

Голод.

— Так... этого... ты хотела? — он рычит прямо в губы.

Я не отвечаю — только кусаю его плечо, когда он входит особенно глубоко. Металлический вкус крови на языке, запах пота и машинного масла — всё сплетается в один пьянящий коктейль.