Дивные воды

Глава 1. Нет никаких тигров

Мама была права.

Когда я озвучила домашним своё решение, она только охнула и спросила:

— В ноябре?

А уже через несколько дней новость облетела всю нашу многочисленную родню, и в квартиру над рестораном началось паломничество неверующих.

— Это хорошее место, — аккуратно говорил Пашка. — Дивноводное. Хорошее место. Особенно летом, Наташа! В сезон! А зимой… ну что ты будешь делать там зимой?

— Работать, — сухо сказала я. — Орден направил меня в помощь местным школе и церкви.

— А жить как?

— Как и всем назначенным, мне полагаются жильё и содержание.

— Клетушка на чердаке и плошка овса?

— Гостеприимство станет мерой уважения к Ордену.

— Это дикость, — возмущалась мама. — Глухая деревня! Там наверняка мыши!

— Это крупный посёлок…

— Крупный?! Зимой одни пустые дома. Местных сколько, человек сто?

— Сто пятьдесят. И приезжие. А в часе езды — здравница, в которой…

— Сто пятьдесят!.. Это же деревня. Удобства на улице, куры, козы. И мыши! Наташа, мыши!

В семейном ресторане папа отвечал за вкусное, а мама — за чистое. Тараканы были для неё вражеской армией, а мыши — чудовищами нижнего мира, которых надлежало уничтожать со всем возможным рвением.

— Ты увянешь там от тоски, — постановила бабушка. — Нам это не нужно. В праздники вся семья…

— Я не буду работать на кухне.

— Кто тебя пустит на кухню?! Возьмёшь заказы по телефону! Поможешь матери с закупками! Девчонкам в зале! За делом и грустить будет некогда.

— Я и не грущу.

— Ну конечно! Сбегаешь от семьи на край земли, лишь бы…

— Ты должна будешь приехать на мою свадьбу, — встряла Оля.

— Свадьбу?..

— Свадьбу?! — папа схватился за сердце. — Какую ещё свадьбу?!

— Мне не нравится этот твой Виталя, — строго сказала мама.

— Выдумки, — бабушка хлопнула ладонью по столу. — Я не дозволяю.

— Оля. Какая свадьба?

— Ну, будет же у меня когда-нибудь свадьба…

— Когда-нибудь! Уж не раньше, чем Наташа вернётся!

— Наташа вообще никуда не поедет!

— Наташенька, ты подумай ещё, пожалуйста. Тебе не обязательно соглашаться. Ты ничего им больше не должна.

— Там мыши…

Ценные советы и уважительные причины сыпались со всех сторон. Игорь Сергеевич откашлялся и заявил важно:

— Тебе заплатят копейки.

— Алчность — один из смертных грехов, — напомнила я.

— Как и уныние. И попробуй только сказать, что не начнёшь там хандрить уже через две недели.

— На воды как раз и приезжают, чтобы поправить здоровье и избавиться от хандры.

— Пятнадцать лет!.. — разорялся папа. — Пятнадцать лет ты отдала Ордену, а теперь…

— Наташа, там ведь будут мыши. Мыши в подполе. Это же деревня.

— Мама, это посёлок.

— Деревня!..

— Праздники скоро. Лучше бы ты подождала весны.

— Служители требуются круглый год.

— Ты же никогда не хотела в церковь.

— Всякое служение угодно Богу.

— Наташенька, ты всё же подумай…

— Там ведь наверняка мыши. Много мы…

— Не мыши! Там водятся тигры, — авторитетно заявила Маруся.

На мгновение над столом повисла тишина, и Маруся, ничуть не смутившись, пояснила:

— Мне мама говорила.

— Нет там никаких тигров!

— А мама говорила, есть!

— Света! Ну какие тигры, ты зачем ребёнка пугаешь? Это крупный дачный посёлок, почти город, тигры если и есть — то глубоко в лесу!

— А она и не испугалась, — меланхолично отозвалась Пашкина жена. — Она просится с тобой, смотреть на тигров.

Я совсем растерялась.

— А как же школа?..

— Так я и не говорю, что разрешила тигров.

Маруся — мелкая актриса — сделала ужасно жалобное лицо, с дрожащей губой и влажными глазами. Света не поднимала глаз от газеты, мама смотрела на меня с осуждением, Маруся картинно шмыгнула носом.

— Никаких тигров, — твёрдо повторила я. — Там нет никаких тигров. И я уезжаю послезавтра.

На самом деле Дивноводное — не такое уж дикое место. Местные воды известны по меньшей мере лет триста, и за это время округа обросла десятком здравниц, одна другой больше. В зиму почти все они не работали, зато летом павильоны и променады были популярнее столичных театров и бульваров.

Ещё здесь строили дачи, из которых и получился посёлок Дивноводное. Вовсе никакая не деревня: он был давно электрифицирован и даже мог похвастаться центральной канализацией — но, увы, не горячим водоснабжением. Некоторые приезжие даже жили здесь круглый год. Говорят, скважинная вода тем полезнее, чем тебе от неё холоднее.

Вообще же до самого октября здесь кипела жизнь, ни в чём не уступающая городской. Потом дачи пустели, окна слепли, местному дядьке с ружьём вручали ключи и немного денег за присмотр. Гас свет, затворялись ворота, исчезали одна машина за другой. Пустели прилавки, в расписании автобусов множились прочерки. Дивноводное засыпало до самого апреля, и даже местные только и ждали, когда снова начнётся сезон, и в посёлок вернётся работа.

Паша пугал, что по зиме Дивноводное будет похоже на могильного мертвеца, и что творится здесь наверняка всякая жуть. Жути я не боялась, мертвецов тоже. Да и Дивноводное оказалось куда краше придуманного Пашкой чудовища: деревья кое-где ещё красовались сухой листвой, по бетонной дороге пыхтел жёлтый грузовичок с дровами, во дворе три бабки лузгали семечки и смотрели выставленный на подоконник телевизор. Что показывали, я понять не могла: изображение рябило, а голоса то и дело перебивал треск.

И вот теперь я только открыла калитку участка, который мне выделила местная администрация, и поняла: мама была права.

Мыши здесь действительно были.

🜛🜛🜛

К моему приезду здесь готовились, и довольно тщательно. На перроне меня встретил Андрей Андреевич, так-то тракторист, но мне предложили ехать не на тракторе, а во вполне приличном автомобиле, пусть и немолодом. В приоткрытых окнах свистел ветер, дорога от станции занимала почти два часа, и всё это время Андрей Андреевич болтал, не переставая.

Глава 2. Служить наставлением

Следующим утром я проснулась от холода.

За ночь печь выгорела, даже вода в баке успела остыть, а в окна откровенно дуло. Нужно было зайти вчера вечером к Зое Игнатьевне, попросить её помочь с печью, потому что сама я с ними никогда толком не имела дела, — но после того странного рыка я долго сидела над бумагой, пытаясь зарисовать возмущения эфира. Увы, нельзя сказать, что у меня хорошо получилось.

Когда я опомнилась, было уже совсем поздно, а от печи шло тепло — и я рассудила, что до утра мне этого хватит. Ошиблась: потребовалось всё моё мужество, чтобы вылезти из-под одеяла, пропрыгать по ледяному полу до шкафа и натянуть на себя штаны, шерстяные носки и длинный вязаный свитер.

Над Дивноводным ещё даже не загорелся рассвет. Печь возвышалась в прихожей не благочестивой белостенной хозяюшкой, а огромным металлическим монстром, местами немножко ржавым. Вода в верхнем баке была ещё немного тёплая, но осталась её едва ли четверть.

Наполнять бак, кстати, надлежало ведром, а под полом кто-то едва слышно скрёбся. Зато кур здесь не было, и унитаз был старенький, но вполне привычный. В этом Дивноводное было милостиво к глупенькой горожанке.

Начертив перед лицом знак благословления, я взялась за кочергу и даже сумела с первого раза открыть дверцу печи. В тёмном нутре печки пряталось широкое и длинное пространство с решёткой, на которой лежало что-то сизо-чёрное. В раннем детстве летом меня возили к двоюродной родне по маминой стороне, и там в доме готовили на печи — и, хотя там печь была совсем другая на вид, я худо-бедно понимала, что всё отгоревшее следовало стряхнуть вниз.

Выгрести золу и головёшки в совок было делом нехитрым, а в стороне от печи стояло сразу два ведра с дровами. Их, вероятно, надлежало положить на решётку и поджечь, но эта задача вызывала у меня робость. Дед всегда колдовал над огнём сам, мне же оставалось только поднести спичку.

Зябко было даже в свитере. А ведь на дворе только ноябрь!..

Я почти набралась смелости сделать уже хоть что-нибудь, когда от дороги раздался спасительный шум.

В этот раз я всё-таки надела пальто, тем более что звук вполне отчётливо оформился в тарахтение автомобильного двигателя, а потом в лязг ворот. Забрехала, а потом сразу затихла собака. Я выскочила на крыльцо, а мой сосед, большой ценитель вдумчивых бесед с зайцами, как раз вылез из машины и пошёл запирать ворота.

Автомобиль у него был забавный, похожий на скруглённый со всех углов кирпич — ярко-красный и с большими круглыми фарами. Вот сосед заглушил двигатель и принялся натягивать поверх машины брезент. В тусклом свете фонаря красная машина превращалась в чёрный силуэт

— Доброе утро! — крикнула я с крыльца.

Сосед дёрнулся и повернулся ко мне.

Любитель зайцев оказался довольно молод — наверняка моложе меня, я не дала бы ему тридцати. Доброе, светлое лицо улыбчивого человека. Русые волосы были коротко стрижены, а мягкая бородка была темнее, почти каштановая, в тон бровям.

— Доброе, — басовито сказал он. — Не спится?

Судя по движению, он глянул на часы. Я и так уже знала, что он там увидит: было едва ли пять утра.

Откуда этот человек приехал в такое время?

— Печь топить не умею, — честно сказала я. — Думала до утра потерпеть, а тут вы! Поможете?

Мужчина молча потянул на себя брезент, что-то поправил и совсем скрылся за тёмным силуэтом машины. Потом хлопнула его калитка, следом — моя.

— Наталья Алексеевна, — я подала ему руку с крыльца.

Он аккуратно пожал мои пальцы:

— Дима.

— Дмитрий?..

— Дима.

Вообще-то, я давала ему возможность вспомнить собственное отчество. Но его имя — его дело.

На веранде Дима разулся. Из огромных резиновых сапог вынырнули полосатые голубые носки. От яркого света прихожей он заморгался, прищурился, потом стянул с себя стёганку, присел на корточки перед печью, цокнул языком.

Кочергой он орудовал так, как будто был по профессии кочегаром, а не кем-то там по зайцам и ночным разъездам. Вытряхнул из печи всё лишнее, заодно научив меня таким словам, как «топка», «зольник» и «колосник», бодро соорудил из дров что-то вроде избяного сруба, добавил щепы. Похлопал себя по карманам — на фланелевой рубашке их было нашито сразу три, и все на кнопках, — достал коробок спичек.

Сверкнуло.

— Видите? Пламя не тянет.

Огонёк колыхался перед открытой дверцей. Дима затушил его о совок.

— Поддувало у вас почти закрыто.

Он что-то такое дёрнул и снова зажёг спичку — теперь огонёк тянуло внутрь. Дима завёл руку глубже в топку, пламя лизнуло щепу, язычки пламени заплясали по её соседкам.

Это было красиво. Потом Дима закрыл дверцу.

— Через часик можно немного прикрыть. Не до конца только, до середины. Хорошо?

— Да. Спасибо большое… Дима. Может быть, чаю вам? У меня байховый, из города.

— Чаю? — Он широко зевнул; чудо, что не выломал челюсть. — Спасибо, Наталья Алексеевна. Но я всё-таки спать.

— Конечно… конечно. А вы откуда ночью?..

— К Надьвитальне вызвали, на Осеннюю, у внучки температура поднялась. Ничего серьёзного.

У меня на лице, наверное, было написано, что я не очень-то понимаю. Дима вздохнул и сказал:

— Я здешний фельдшер. Если что — заходите.

— О. Спасибо.

— И это… как соберётесь печь топить сами, тоже позовите. И с поддувалом, знаете… вы лучше не трогайте ничего, я к вам перед службой зайду. Хорошо? А то печь — такое дело. Оно и несложное, и угореть можно. Дымоход-то здесь почистили?

— Не знаю.

— Вот и я не знаю. В общем, вы пока не трогайте. Я зайду.

И он снова зевнул, так же широко, как в прошлый раз. Потом снова пожал мне пальцы — да и ушёл.

+ 21.11

Дима не обманул: действительно зашёл около десяти с четвертью. Едва ли он мог успеть как следует выспаться, но вид имел бодрый и свежий, и к тому же нарядился в оранжевые вельветовые штаны, свитер домашней вязки и полупальто.

Дневной свет подчеркнул наметившиеся в уголках глаз морщинки-лапки, и я засомневалась: может, тридцать ему всё-таки есть. Так или иначе, мой новый знакомый был воцерковлен, но не посвящён, говорил басом, много смеялся и достойно наставлял меня в деле обращения с печью, а ещё слазил на крышу по каким-то загадочным надобностям и наполнил бак для нагрева воды. От крана до печи было три шага, то мне пришлось бы набирать по полведра, взбираться с ними на табуретку и надеяться, что силёнок хватит перевернуть ведро. А Дима, хотя и не выглядел особым атлетом, тягал воду с лёгкостью.

— Шланг вам нужен, — он недовольно покачал головой. — Накрутить на кран и бросить внутрь, чтобы без вёдер. Тут даже крюк есть, видите? Это шланг придержать, чтобы не вырвался и не залил тут всё.

— Я поищу, — кивнула я.

Дима вызвался помочь, и шланг мы действительно поискали. Но бывшая хозяйка была, по словам моего соседа, той ещё барахольщицей, а перед моим приездом дом как следует вычистили — и вместе с содержимым полок на веранде, ныне совершенно пустых, сгинул и шланг.

— Здесь есть, наверное, магазин?

— Конечно. Татьяна держит, первый дом на Пресной улице. Там и продукты, и хозяйственное. Я вам покажу после службы.

После службы мне следовало поговорить со служительницей, предложить ей свою помощь, попросить показать кладбище. Но все эти дела, откровенно говоря, могли и подождать, а вот таскать вёдра от крана к печи мне совершенно не хотелось. Ещё в списке первоочередных дел значился вопрос пропитания: сегодня я завтракала вчерашним хлебом. В моём распоряжении было два мешка картошки, овёс и даже солёные грузди. Хотелось бы добавить к ним яйца, творог и котлеты, но такой роскоши, как холодильник, в доме не обнаружилось.

Поэтому я кивнула снова:

— Спасибо.

— Да не за что, — он развёл руками и разулыбался. — Идёмте? Как раз к полудню будем в церкви.

— Да, конечно. Конечно.

В отличие от Димы, я наряжаться не стала. Лекционарий предписывал посвящённым надевать парадные одежды с символическим шитьём, но касалось это в первую очередь тех, кто вёл службы или участвовал в таинствах. Здесь же я была скорее прихожанкой, и потому позволила себе простые тёплые штаны, водолазку и пальто с пушистым шарфом.

— Вам бы валенки, — сказал Дима, галантно подавая мне руку на крылечке. — У вас ведь наверное нет?

— В ноябре?..

— Да и в ноябре тоже, — он пожал плечами. — Как снег ляжет, вы в городских сапогах здесь не находитесь.

— А калоши если поверх?

У Димы было очень говорящее лицо с выразительной мимикой. Сейчас он промолчал, но всё его отношение к калошам зимой в Дивноводном было написано ярче и чётче, чем меню в нашем семейном ресторане.

— Дело ваше, — миролюбиво сказал Дима тем самым тоном, каким церковный наставитель соглашался с тем, что у прихожанина всегда есть возможность совершить грех.

А я сделала себе заметку: валенки стоит купить.

От дома на Солёной улице до церкви было около получаса пути прогулочным шагом. Конечно, дорогу я нашла бы и сама — вот уж куда посвящённая может выйти даже из глухой чащи, так это к церкви, — но идти с провожатым было, конечно, интереснее, тем более что Дима оказался приятным собеседником. Он держался вежливо, но без лишнего подобострастия, какое бывает свойственно людям при общении с представителями Ордена. Ещё он не задавал лишних вопросов, не болтал попусту и охотно рассказывал обо всём, о чём я спрашивала.

— Почему Солёная? Есть Пресная, есть Солёная. Ключи какие-то?

— Не знаю, — он лениво почесал бороду. — Это давно, ещё со времён моей бабки. Может, тогда что-то и было такое, но с тех пор павильоны отстроили. Многое поменялось.

— А вы, получается, местный?

— Ну, конечно.

— Но фельдшер?

— Выучился в городе, вернулся. Смотрите, Солёная упирается в Крайнюю улицу. От Крайней, если видите, отходят улочки, там везде будут тупики вроде нашего. Здесь почти все местные. Если нужно в центр, в гостевое Дивноводное, то это вниз по дороге до самого конца, как раз к церкви, и оттуда к западу.

Я кивнула. Церковь я отсюда чувствовала очень хорошо, гораздо лучше, чем загадочное Димино «вниз». С моей точки зрения улица Крайняя была довольно-таки ровной.

Я оглянулась, чтобы запомнить, как выглядит поворот на Солёную. Место было не самое приметное: заборы как заборы, кусты как кусты, на углу — синее пятно колонки, но мало ли в Дивноводном колонок? Табличками с адресом утруждали себя далеко не все хозяева, кое-где были только номера, да и те написанные мелом на почтовом ящике.

— Вон там, — Дима махнул рукой в противоположную от церкви сторону, — через пару домов будет синий заяц. Если пройдёте дальше, сразу на него наткнётесь.

Я прищурилась, но отсюда синего зайца было не разглядеть. Дима, по всей видимости, питал какую-то слабость к зайцам, но если заяц всегда в одном и том же месте — едва ли он живой, верно? Рисунок, может быть. А рисовать синих зайцев в нашей стране не воспрещается.

— Улица Пресная, — подсказал Дима через несколько минут пути. — Магазин во-он там.

У магазина не было вывески, но и забора перед домом — в отличие от соседних, — не было тоже, а на открытой веранде были развешаны ткани, очевидно на продажу. Во дворе спала большая мохнатая собака.

— Пса не бойтесь. Без хозяев он пустить не пустит, но и кусать не станет. Он здесь уже продавцом может работать.

Я рассмеялась:

— И сдачу считать?

— Так на счётах если, много ли ума…

Дима снова улыбнулся. У него была открытая, тёплая улыбка. А ещё он не был женат: отсутствие кольца на пальце в случае с работником медицины могло ни о чём ещё и не говорить, но женатые мужчины не улыбаются вот так служительницам Ордена.

+ 24.11

С дороги церковь Дивноводного выглядела хорошенькой, как пряник в глазури. На площадь выходил аккуратный белёный фасад, с мозаиками и высокими узкими окнами, увенчанный скруглённым шатром крыши со знаком на вершине: квадрат, вписанный в круг, — всем ясный знак Божественного Плана. Посвящённые использовали более сложные символы, но простым людям довольно этого, как в быту для благословления достаточно начертить двумя раскрытыми ладонями круг по часовой стрелке, левой рукой рукой с шести до двенадцати, правой с двенадцати до шести. За годы в Ордене я почти забыла, как это делается, и в дверях повторила за Димой.

Как посвящённая, я сама даже перед пугающей печью рисовала другие знаки.

Внутри церкви обнаружилось небольшое квадратное помещение, в котором какой-то мальчишка торговал с самой простецкой школьной парты свечами. Стены над ним были любовно расписаны рыбами, серебряными и цветными, весьма изящными — кажется, похожую я видела на флюгере на доме напротив. Наверное, это был какой-то местный символ.

Запас свечей был выложен здесь же, в высоком, до самого потолка, резном шкафу с прозрачными дверцами. Я прищурилась: убранство богатое, на росписи и ручках позолота, и свечи, как полагается, литые, квадратного сечения, — но кривоватые, явно не купленные в мастерской Ордена, а сделанные на месте.

Это, впрочем, не возбранялось. Большой ящик для пожертвований — с табличкой «На храм», — тоже ничем не противоречил Учению. А вот то, что внутренние двери открывались не в парадный зал, а во что-то вроде сарая для лошадей, сложно было назвать правильным.

— Старая церковь обрушилась, — в полголоса пояснил мне Дима. — Лет десять назад.

— Обрушилась?

— Прямо во время службы, четыре человека погибло. Врата и свечную восстановили, а это всё временное.

«Временное», очевидно, стояло здесь уже десять лет: на месте зала служения местные возвели деревянное прямоугольное помещение с торчащими здесь и там колоннами-брёвнами. Хотя прихожане постарались придать ему должный вид — стены завесили тканями, над алтарём разместили картины и зеркала, полы начищены до блеску, здесь и там резьба, — потолок был слишком низок для такого большого помещения и давил на плечи. Алтарь выглядел достойно, парадно, а вот вместо скамей в зале стояли разномастные стулья. Те, что я успела тронуть, слегка качались.

Служительница заметила меня сразу же, стоило мне войти. Я кивнула ей, села с краю в четвёртом ряду. Не слишком близко, чтобы не мозолить глаза; не слишком далеко, чтобы не показать пренебрежения; в проходе, чтобы иметь возможность подойти, если ей потребуется меня подозвать.

— Наталья Алексеевна, — она подошла ко мне сама, нервно улыбаясь. — Наталья Алексеевна! Большая честь.

Я встала, мы пожали руки. Служительнице было немного за сорок, она была невысокой кудрявой женщиной с очень мягким, бархатным выговором.

— Вера Павловна, — сказала она. Голос немного дрожал. — Можно просто Вера.

Я снова кивнула. Начертила благословление, как равной. Она ощутимо расслабилась, улыбнулась уже дружелюбнее.

— У вас здесь очень спокойно, — сказала я. — Так легко дышится… Я могу попросить вас показать мне кладбище? На следующей неделе. В любой день, кроме четверга.

— Конечно, Наталья Алексеевна. Конечно! Может быть, во вторник? Вам будет удобно во вторник? Завтра у нас похороны. Если вы захотите присутствовать…

— Вы ведь уже говорили с родными? Тогда это будет неуместно. Я обращусь о покое позже, если вы не возражаете.

— Конечно, Наталья Алексеевна. Конечно! Вы располагайтесь, пожалуйста. Я отойду? Мне нужно ещё поговорить с чтецом…

Я начертила ещё одно благословление, и Вера Павловна спиной вперёд отступила к алтарю.

Я вздохнула, прикрыла глаза. Дима — молчаливый свидетель этой неловкой сцены, — делал вид, что ничего не заметил и занят исключительно тем, что подкладывал под ножку стула сложенный обрывок газеты так, чтобы стул перестал качаться.

Мне легко было понять нервозность Веры Павловны — это не значило, конечно, что я её одобряла. Вера Павловна была посвящённой всего-то четвёртой ступени. Первые три ступени в Ордене называли послушническими, и они не давали права на служение; строго говоря, таких людей было даже не совсем верно называть посвящёнными. Четвёртая ступень — низшая из тех, что позволяют человеку хотя бы наставлять, то есть вести еженедельные службы, разъяснять прихожанам Учение, принимать покаяния и проводить самые простые из таинств. Для служения знанием — преподавания — требовалась ступень не ниже седьмой.

Быть единственной (и, значит, старшей) служительницей в церкви, пусть даже небольшой, — большой успех для Веры Павловны. Конечно, она хочет сохранить за собой эту должность, а не стать моей помощницей или и вовсе получить низложение, если что-то в её работе мне не понравится.

К счастью для Веры Павловны, я никогда не мечтала о том, чтобы служить наставлением. Говоря откровенно, об учительстве — тоже. Но один только Бог знает, каким из наших мечт надлежит сбыться.

— Почему она вас боится? — негромко спросил Дима, наконец справившись со стулом.

— Вам показалось, — ровно сказала я.

— И всё-таки?

«Если я отвечу, ты тоже будешь бояться, — могла бы сказать я. — Так же, как она. И как Зоя Игнатьевна, которую явно предупредили, кого она встречает. И как директор местной школы Пётр Васильевич, который ждёт моего вводного урока в четверг и уже сейчас наверняка пугает мной детей. Потому что даже четвёртая ступень приближает Веру Павловну к Богу, а одиннадцатая и браслеты экзорциста делают меня Его карающей рукой.»

— Давайте слушать, — сказала я вместо этого. — Скоро начнётся.