Прекрасный старинный город Элдория расположился на слиянии двух рек, одна из которых является главной артерией страны, не менее древней и великой, нежели сам город, а может, и постарше. Государство, хоть и зовется Эльфория, никогда не притесняло иные народы: ни хомо сапиенсов, ни фей-дриад, ни гномов с троллями, ни лепреконов — чтобы им пусто в сундуках было! Основатель нашего града третьесорт... третьестоличного повелел всем жить в мире и согласии, как завещал его предок, открывший сии благодатные земли миру. Как мы знаем, первопроходец Пульрик пришел с болот, что на далеком севере, но о болотах поговорим позже.
Если посмотреть налево, можно увидеть дом, где жил основатель Элдории. Ныне это здание главного банка, куда лучше не ходить и не упоминать его работников всуе. Если пришлось-таки вспомнить, плюньте через плечо... Нет, не здесь! Не культурно, да и народ кругом... Теперь одолжите соседу салфетку...
Обратив взор направо, мы упираемся... Эм-м... В торговые палатки. Но если глянуть выше, открывается панорамный вид на реку, соединившую Эльфорию от северной границы до южной. Прежде, до того, как Элдория превратилась в третью столицу, в здешние края сгоняли каторжников, и посему километры береговой линии занимались под тюрьмы. После глобальной амнистии преступников отпустили, и они дружно завопили: «волька!» Товарищи заключенные, как один, были малограмотные или вообще — тьфу! — лепреконы, так что высоким штилем не изъяснялись. Зато у реки появилось громкое имя.
Существует другая версия, согласно которой полноводная Волька получила название из-за огромного скопления волков, живших тут до нас. Обширные леса и множество дичи обеспечивали стаям хищников укрытие и пропитание. Волков вывели, леса вырубили, дичь постреляли, название чуть видоизменили. Остался памятник матерому волку-вожаку в качестве напоминания о былом, и к этому монументу мы скоро подойдем. На спине волка можно сделать фото... Двадцать пикселей.
Дориан моргнул. Он увлекся созерцанием банковского здания, и голос экскурсовода приятно убаюкивал. Немудрено было забыться. Сейчас, очнувшись от полудремы, он обнаружил, что стоит рядом с туристической группой, а женщина-экскурсовод смотрит прямо на него. Суровый взгляд сквозь толстые очки-лупы прожигал до костей.
— Двадцать пикселей, юноша, — как робот отчеканила женщина.
Дориана прошиб холодный пот. Он оказался в эпицентре внимания, когда полтора десятка глаз уставились только на него — справедливости ради, заинтересовались не все туристы, кое-кто листал ленту в Интернете, а кто-то щурился от внезапно ударившего в лицо солнца и превращался почти в циклопа. Но и этого хватало. Тем более экскурсовод таращилась за троих за счет линз в очках. Язык прилип к нёбу и как будто бы распух, Дориан сумел пролепетать невнятно:
— Я не... я просто...
Он поспешно ретировался под осуждающий взор экскурсовода и ее нарочито громкое бурчание, дескать, молодежь обнаглела и ничего «просто» не бывает. Дориан и сам знал, что всё, напротив, сложно. По крайней мере у него.
Дориан оглянулся с тоской на банк, который манил, подобно тому, как кусочек сахара влечет лошадь. Старинное сооружение словно кричало вслед:
— Посмотри, какой я зеленый! Как густые щедрые леса, где скакали по деревьям и охотились, натянув тетиву, твои предки. Разве не хочешь вернуться? И как остры мои шпили, тянущиеся к солнцу, чтобы те заиграли позолотой! Как твои уши.
Нет, уши Дориана не сверкали золотом, потому что сережки он не носил, но сей факт не умалял силы искусительного зова. В конце концов, вернуться вправду хотелось, ведь и лес — родина предков — наверняка зеленый, и уши острые, пусть по большей части и спрятаны под пепельными волосами. Но до чего страшно! Страшнее, чем в тайге с ее лютыми зверями. Служащие главного банка куда опаснее хищника. Последний что, только плотью полакомится, а те, помимо прочего, всю душу вытрясут вместе с кошельком и мозг выпьют... Если найдут.
Дориан с радостью, частично омраченной грустью, отметил, что старинное здание банка потонуло за дымкой тумана, и поплелся дальше. Чтобы слиться с толпой, он слегка взъерошил пепельные, или, как утверждала мать, серебристые, волосы и окончательно спрятал выдающиеся уши. Выделяться он не любил, впрочем, скрывать эльфийское происхождение тоже не получалось примерно никогда.
Они, потомки лесного гордого народа, гораздо выше обычного человека, и конституция тела чуть отличается: всё длиннее. Всё абсолютно. Дориан, будучи подростком, спрашивал. Словно бог, создавая эльфов, потянул не только кончики ушей, но и прочие места. И как такое богатство скроешь? Даже над туманами, в которые погружался город, казалось, возвышались эльфийские макушки и маячили всеми цветами радуги.
Только вот радугу Дориану не доводилось видеть ни разу. Туман окружал повсюду, превращал улицы и людей в серые силуэты. Серая пелена застилала Дориану глаза. Только один цвет окружал и преследовал. Такова участь дальтоника.
Вряд ли кому-то из его предков цветовая слепота омрачала существование. Они не задумывались о сочетании оттенков, бесполезном в подземных тоннелях и лабиринтах, потому что нет разницы, черная перед тобой курица или рябая, если вкус одинаковый. Так же как не имеет значения цвет каменных стен в жилище. Темные не замечали нюансов, что их нимало не заботило. Зато очень беспокоило их далекого потомка — он-то не обитал в глухих подземельях и выбирался из дома не только ночью. Например, сегодня решил прогуляться сразу после обеда и набраться впечатлений, но жестоко обманулся: погода не баловала солнцем и теплом, а одаривала исключительно промозглой сыростью.
Серые тени. Ими всегда казалась ему улица, и не просто как фон или перспектива, а как ощущение. Будто Элдория дышала неяркими, приглушенными тонами. Сейчас, в эту позднюю летнюю пору, когда воздух уже источал сладковатый аромат прелой листвы и влажной земли, тени стали еще гуще, еще объемнее, словно город нарядился в бархатный, но слегка поношенный плащ. Надо заметить, в плащах Дориан разбирался не хуже продавца-консультанта. По крайней мере, бархат от кожи отличал.