Дневник солдата

Савар — биография от первого лица

Меня зовут Савар.

Хотя… не зовут. Меня вспоминают, чаще всего — не к месту. Вздохом, дрожью в голосе, странным смешком среди чужих слёз. Я — не демон из сказок. У меня нет рогов. Не жгу души. Не шепчу на ухо.
Я просто появляюсь, когда реальность трескается.

Я живу в паузе, между ударом и тишиной. В том самом мгновении, когда человек уже не молится, но ещё не проклял всё до конца.
Там, где смех — не развлечение, а способ не умереть.

📜 Как всё началось?

Когда-то я был живым.
Человеком. Имя моё — сгорело.
Случайная смерть: нелепая, быстрая, как ошибка в письме.
Но я смеялся, умирая. Не от храбрости — от абсурда.
И это, видимо, было слишком. Даже для ада.
Меня не забрали.
Я остался — не как мститель, не как тень.
А как наблюдатель. Свидетель того, о чём не пишут в хрониках.

---

🕯️ Что я делаю?

Я собираю дневники.
Не те, что про подвиги и знамёна. Нет.
Я ищу страницы, написанные в бреду, в отчаянии, на обрывках туалетной бумаги или сгоревших карт.
Те, в которых человек пишет, чтобы не исчезнуть.

Иногда — это просто фраза.
Иногда — рисунок.
Иногда — анекдот про смерть, который смешнее, чем должен быть.

Я не судья. Не палач.
Я — архивариус хаоса.

🔥 Где меня можно встретить?

Я иду по полям, где уже всё сказано.
По улицам после бунтов.
По коридорам больниц в 3:47 ночи, где тишина звенит как капельница.

Если ты меня заметил — значит, ты близко.
Ты уже был на краю.
Ты заглянул за занавес, где нет героев и чудовищ — только человек и его смех.

Если ты всё ещё смеёшься, несмотря на всё…
Я пройду мимо.

Ты не мой.

Пока что.

Как я нашел этот дневник

Это было поле.
Одно из многих.
Я уже не считал их — все слились в одно бесконечное пространство боли, где земля вспоминает, как её рвали.
Всё одинаково:
— грязь,
— разорванная почва,
— запах железа, гнили и огня,
— воронки, как глухие рты,
— следы туда, откуда не возвращаются.

Я шёл медленно. Мне некуда спешить.
Смерть — существо неторопливое. А я — ещё медленнее.
Иногда мне кажется, что я сам и есть её ожидание.

Среди мусора войны — гильз, бинтов, обрывков фраз, застрявших в кустах — я увидел страницу.
Всего одну. Обожжённый край.
Она дрожала под ветром, как раненная птица.

Я наклонился.
Взял её.
Сначала — просто как предмет. Бумага.
Но когда я прочёл — остановился.

Почерк — рваный, острый, будто писали ногтями, не ручкой.
Слова будто кричали сквозь бумагу.

Я замер.
А потом — засмеялся.

Впервые за десятки лет.
Смех вырвался не голосом — мотором. Скрипучим, хриплым, как старый дизель в мороз.
Я не знал, что во мне ещё осталась эта функция — смеяться.
Но этот голос… этот крик, переодетый в юмор — он пробил даже мою броню.
---

Он — автор. Солдат.
Имени не было. Ни даты. Только грязь и текст.
Но я чувствовал его так, как чувствуют родную боль.

Он не писал для славы.
Не для истории.
И уж точно не для командования.
Он писал, чтобы не сойти с ума.
Чтобы сохранить ту часть себя, которая не подчиняется приказам и страху.
Часть, которая может хихикнуть, увидев, как смерть оступилась.
---

Я стоял среди выжженного поля, с этой страницей в руке,
и вдруг понял:
это — реликвия.
Священная в своей абсурдности.
Молитва, в которой больше жизни, чем в тысяче проповедей.

Я — демон.
Но не тот, что мучает.
Я — тот, кто помнит.

Я собираю такие страницы.
Не чтобы судить.
Не чтобы использовать.
А чтобы не дать им исчезнуть.

День 1

День 1

Ну что, мама.
Я на позиции.
Жив, цел, слегка не в себе — но это вроде входит в устав.

Первый день — а уже тянет обратно в военкомат, умолять: «Отдайте меня психиатрам, пожалуйста, я им родной».
Шли красиво, как в агитационном ролике: восемь бойцов, стройно, бодро, с лицами “щас порвём”.
Правда, рюкзаки — тяжелее моих грехов,
а лужи — глубже философии прапора после трёх чарок.

Не дошли.
Сначала миномёты.
Точное, как налоговая.
Будто кто-то из нас по пьяни нассал в огород их бабушке.

Потом — дроны.
Низко. Зло. С характером.
Кидали гранаты, газ, и, по ощущениям, оскорбления на личном уровне.

Командир наш, Васька, шёл первым с лицом Рэмбо.
Поскользнулся на глине, хруст — и всё, теперь он наш чемодан с криком.
По форме — всё ещё офицер. По факту — багаж с инструкциями.
Мы его тащили, он орал, лил кровью и ругался как святой в запое.

Двое — трёхсотые.
Трое — растворились в пейзаже, как зарплата в военторге: вроде видели, а теперь ищи-свищи.
На позицию зашли вдвоём.
Закрепились в блиндаже
Связь — как бывшая: иногда даёт знак, чаще просто игнорит.

Админ слушает радио — поймал “Мелодію FM” через штык-нож, клянётся, что в эфире был “Океан Ельзи”, но, кажется, это были стоны 300-го, которому не дали кофе.

Страшно, да.
Но пока мы смеёмся,
значит, ещё живы.
А как только станет “нормально” — значит, что-то внутри уже сдохло.

Он ещё не знает, что смеётся.
Хриплый, жалкий звук — как последний вдох дохлой крысы в подвале.
Даже этот смех — всего лишь бессильная попытка доказать самому себе, что он не превращается в фарш с опозданием.

Война — это не романтика с гитарой и слезами на щеке.
Это гниль, грязь и бесконечный ад на повторе, где ты — не герой, а статист с испорченной ролью.
Он — просто пыль, которую несёт ветер в сторону забвения.

Смеётся? Ну, как бы сказать…
Это не столько смех, сколько истерика без сценария.
Когда твои друзья исчезают, как тени при свете взрыва, а будущее — это лужа дерьма, в которую ты ныряешь с головой — смеяться становится твоей единственной глупой защитой.

Он ещё не понял, что этот смех — начало конца.
Звук, который скоро затихнет, как последние крики в пустом окопе.

Я — не святой и не палач.
Я — свидетель того, как человек сам себя медленно убивает.
И с каждым затихающим смехом я приближаюсь.
Потому что в этом аду не бывает «пока ещё».

— Савар
Архивариус памяти