До последней стрелы

Глава первая

Узлы были сделаны на совесть. До петли, обвивавшей ноги, удалось дотянуться и даже ухватить ее зубами, но это не помогло – тугая конопляная веревка не поддавалась. Да и много ли толку от свободных ног, если руки все равно намертво связаны за спиной? Старый Али-Хаджи часто говорил: видишь, что дергаться бесполезно, – не трать силы, прибереги их до подходящего мига. Сейчас оставалось только поудобнее устроиться в тряской повозке да посматривать через прореху в рогоже на густой лес по сторонам, тощий конский зад впереди и двух толстяков, правящих колымагой. С этой парочкой неповоротливых бочек вполне можно было сладить, если бы не проклятая веревка. Лес шелестел кипучей листвой раннего лета, увальни негромко болтали друг с другом, грубая повозка скрипела, подпрыгивая на корнях деревьев.

– Да чтоб мне! – прошипел один из толстяков. Второй громко выругался. Повозка остановилась.

Сквозь дыру в рогоже было видно, что путь впереди преграждают двое. Один, рыжеволосый, рослый и крепкий, стоял прямо посреди дороги и поигрывал кинжалами. Второй, среднего роста, худощавый и широкоплечий, приготовил длинный деревянный лук. И, хотя оружие было опущено, а стрела спокойно лежала на не натянутой пока тетиве, не было никаких сомнений: один миг – и стрела окажется в груди противника.

Старому Али-Хаджи понравилось бы, как этот белобрысый держит лук. Очень понравилось бы.

– Добрый вам вечер, святые отцы, – весело сказал лучник. – В город направляетесь? Что везете?

– Что может быть у бедных монахов из Ньюстеда? Пустая повозка.

– И кошельки пустые? Зачем ехать на завтрашнюю ярмарку с пустой повозкой и без денег? Скарлет, срежь у них кошельки и проверь, что в телеге. Только осторожно.

Белобрысый чуть приподнял лук и едва заметно натянул тетиву. Его напарник ловко срезал поясные мешки монахов, бросил под ноги лучнику и направился к повозке.

– А звенят, словно полные. Не переживайте, святые отцы, каждый пенс пойдет на доброе дело. Ну, что там, Скарлет?

– Два мешка. Кажется, с мукой. Котомка со снедью в дорогу, – начал рыжий парень с двумя кинжалами и вдруг растерянно добавил:

– Девка.

– Что?

– Девка, говорю. Связана. Избита. На сарацинку похожа.

– Помоги ей выбраться.

– Эй, – затараторил парень с кинжалами, – ты… ты меня понимаешь? Двигаться можешь? Говорить? Рот, что ли, заткнут?

– Могу. Была тряпка, я ее выплюнула.

– Выбирайся. Да не бойся ты!

Девушка внутри зашевелилась и, осторожно перекатившись, выбралась наружу. Выглядела она потрепанно, но на ногах держалась вполне твердо. Простое, не слишком чистое платье из грубого полотна было перетянуто веревкой и от этого четко обрисовывало броскую восточную фигуру: хрупкие плечи, тонкую талию и крутые пышные бедра. Босые ноги были сбиты в кровь, длинные черные косы – растрепаны. Ссадины на лице, шее и руках казались совсем свежими.

– Кости целы? – быстро спросил белобрысый. Взгляд его скользил по тонким ключицам, мелькавшим в вырезе платья.

Пленница молча кивнула.

– Прекрасно развлекаетесь, святые отцы, – видя, что перепуганные монахи даже не пытаются шелохнуться, лучник убрал стрелу в колчан, закинул оружие на плечо и вместо этого вынул из кожаных ножен на поясе легкий охотничий нож. – Никогда мне не нравилось, что ваш монастырь носит имя Святой Марии.

– Нам просто велели ее отвезти!

– Они что-нибудь тебе сделали?

– Эти? – фыркнула девушка. – Попробовали бы!

– Скарлет, свяжи мешки и закинь на свою лошадь. Она выдержит?

– Она даже Джона выдерживает, – Скарлет шагнул в сторону от дороги, исчез в лесной зелени, но через несколько мгновений вернулся, ведя под уздцы двух коней – чубарого и серого.

Белобрысый тем временем быстро перерезал петли на ногах пленницы.

– Повернись, давай руки. Не бойся. Как тебя зовут?

– Ясмина.

Когда петли на руках ослабли, девушка зашипела: ее запястья были истерты в клочья, и пеньковая веревка, пропитавшись кровью, за время пути успела намертво присохнуть к ранам.

– На лошади удержишься? Запрыгнешь? Хватайся за меня и не бойся.

Скарлет уже сидел на сером коне, два мешка с мукой были связаны и переброшены через седло. Белобрысый ловко подобрал срезанные кошельки и закинул их в седельную сумку.

– Подожди, – Ясмина, развернувшись, шагнула к одному из монахов и протянула ладонь. – Кольцо.

– Какое еще кольцо? – попытался было отмахнуться толстяк, но девушка едва уловимым движением схватила его за руку и резко, быстро вывернула кисть на излом.

Монах взвыл.

– Мое кольцо, – спокойно повторила она, не ослабляя хватки. – Ну?

– Отпусти! Сейчас, сейчас! – толстяк судорожно рылся свободной рукой в складках сутаны. – Вот!

В ладонь Ясмины легло кольцо с крупным зеленым камнем.

– Поехали, – белобрысый запрыгнул на чубарого коня, потом, обернувшись с седла, обратился к девушке. – Придется тебе немного прокатиться на крупе. Но тут рядом, да и поедем шагом. Скарлет, отвези мешки в Эдвинстоу. Потом в лагерь. Прощайте, святые отцы! Ноттингем недалеко, до закрытия ворот вы успеете. И покормите лошадь – на нее смотреть больно.

Через полчаса чубарый конь довез своих седоков до большой поляны, со всех сторон защищенной пышными высокими дубами. Посреди поляны большими камнями было огорожено место для костра, вокруг стояли несколько саксонских шатров, у дальнего края виднелся навес.

– Приехали, – сказал всадник и обернулся через плечо к девушке. – Что ты так смотришь?

– Пытаюсь понять, ты меня спас или похитил?

Ясмина легко спрыгнула на землю. Белобрысый рассмеялся:

– Все сразу. Не бойся, ты не пленница.

– А вдруг меня за дело связали? Может, я страшный человек? Убила кого-нибудь?

– Здесь тебя никто расспрашивать не будет. Захочешь – расскажешь, нет – значит, нет.

– Не сейчас, ладно?

– Хорошо.

Он повернулся, увидел подошедшего толстяка в монашеской сутане и махнул ему рукой.

Глава вторая

– Не вздумай, – ворчал монах. – Вот только сунься!

– Да замолчи уже, я и оружия-то никакого не беру. Но отпускать девчонку одну правда опасно. Да и не знает она никого, обманут. Хью, конечно, и так полной цены не даст, но при мне хоть мошенничать не посмеет. Продаст она свое кольцо, подберем ей спокойную лошадку и вернемся.

– Она вроде стрелять собралась.

– Не смеши меня.

– Скарлета не хочешь взять на турнир? Его-то как раз не знают.

– Пусть отсыпается. До половины он бы точно прошел, а дальше – нет, – главарь разбойников поднялся с бревна и направился к одному из шатров. – Скарлет дальше половины не потянет, Дик тоже. Эмиль дойдет до конца, но промажет решающим выстрелом. А вот ты мог бы и выиграть, но тебя разве выкуришь из лагеря?

– Ну уж нет. Осел меня до города не дотянет, а на лошадь я не заберусь, – отмахнулся Тук. – О, твоя гостья уже готова, – проворчал он, увидев, как навстречу им из шатра выходит Ясмина. Маленькая сарацинка на ходу одергивала плащ и пыталась заправить под шапку длинные черные волосы.

– Поехали?

– Да.

– Парень из тебя, честно сказать, неказистый, – Тук, скривившись, со всех сторон оглядел закутанную в широкий бесформенный плащ девушку. – И волосы выбиваются, да и фигурка хлипкая. То ли дело Марион, мы из нее пару раз такого бравого молодца делали – рослого, плечистого!

– Зато взгляд ни на чем не цепляется, – ухмыльнулся Робин. – Готова? Сейчас приведу лошадей.

– Чубарого своего не бери, – заворчал монах. – Слишком он приметный.

– Конечно, нет. Пока Скарлет дрыхнет после ночного караула, оседлал себе его серого, а Ясмине – рыжую Теодора.

– Она же с норовом.

– Вот и поладят.

Разбойник направился к навесу на другом краю поляны и вскоре вернулся, ведя под уздцы двух лошадей.

– Помочь? – спросил он, обернувшись к девушке, но та только фыркнула, проверила подпругу, чуть подтянула повыше стремена – и через миг была в седле.

– Передавай привет старому проходимцу Хью! – буркнул монах.

– Передам, – кивнул Робин, вскочил на серого коня и направил его быстрым шагом по узкой лесной тропинке. – Не отставай, – бросил он, не оборачиваясь.

Ясмина двинулась следом.

Вскоре тропинка стала шире, а затем вывела на лесную дорогу, где можно было ехать не друг за другом, а рядом. Ясмина, поравнявшись с разбойником, отпустила повод и принялась на ощупь заталкивать под шапку смоляные пряди, выбивавшиеся со всех сторон.

– Может, лучше просто капюшон накинуть? – спросила она.

– Под капюшон все так и норовят заглянуть. А шапка – ну шапка и шапка, скользнут взглядом, и все.

– А тебя точно не узнают?

– Мимо стражников на воротах мы проедем, не бойся. А в городе на ярмарке будет толпа, где никто ни на кого не смотрит.

– Так нормально? Не торчат волосы?

– Торчат, но ничего, сойдет, – отозвался Робин и вдруг, прищурившись, развернулся к спутнице. – А ведь тебя учили стрелять с седла. Да?

– Почему ты так решил? – ответила она, заправляя под шапку очередной завиток.

– Ты болтаешь со мной и возишься с волосами, бросив поводья. И едешь как ни в чем не бывало. Ты привыкла управлять лошадью без рук. А для чего всаднику свободные руки, а?

– Волосы под шапку запихивать, – ответила девушка и взялась за повод.

– Во что я ввязался?

– Помогаешь слабым и беззащитным. Я слышала, ты это любишь. Сначала поможешь слабой девушке, а потом, если все получится, и беззащитным крестьянам. А стрелять с седла, – Ясмина повернулась, поймала взгляд разбойника и продолжила. – Я дочь охотника, Робин. В наших краях, если в семье нет сыновей, ремесло отца продолжает старшая дочь. А я – старшая из четырех сестер.

Впереди на высоких холмах поднимались городские стены.

– Меня, конечно, узнать не должны, но мало ли что. Если вдруг начнется шум – думай только о себе и ни в какие стычки не ввязывайся. С обученными и вооруженными стражниками драться – это не монахам руки выворачивать. Рыжая знает дорогу к лагерю, да и ты, если дочь охотника, запомнила каждую тропинку.

– Запомнила, да. Слушай, а как мне назваться на турнире?

Робин быстро улыбнулся:

– Ты не из Эдвинстоу, не из Лакстона, вообще не из окрестностей Ноттингема – тут все друг друга знают. Будешь из других мест, из Йоркшира.

– Это далеко?

– На севере. Дочь охотника, выговор нездешний… ты Гюнтер из Йоркшира. Отличное имя, тебе подходит.

До моста они доехали молча. Перед самыми воротами Робин быстро обернулся к спутнице:

– Не пугайся.

– Что?

Разбойник, не успев ответить, вдруг обмяк в седле и начал валиться то в одну, то в другую сторону. Повод выпал из его рук. Робин еле держался на лошади, судорожно цепляясь за гриву. Серые глаза, мгновение назад веселые и хитрые, затуманились. Вместо собранного главаря шайки в седле оказался крепко выпивший крестьянин. Этот крестьянин жалко болтался на коне, но умудрялся, запинаясь, горланить песню:

На старой соломе, на голых камнях

Чужие жены любили меня,

Но всех на свете была милей

Та, что ни взгляда не бросила мне.

На старой соломе, на свежей траве

Красотки честь отдавали мне,

Но всех на свете желанней была

Та, которая не отдала.

– Где ты успел так надраться с самого утра? – загоготал стражник у ворот.

– Да посмотри на эту рожу, сразу видно – не первый день в запое! – отозвался его напарник. – Эй, смотри не запачкай приличных людей! И за своим цыганенком следи, если хоть один кошелек пропадет – шкуру с тебя снимем!

Под хохот охраны Робин и Ясмина въехали в Ноттингем.

Старый Хью с сомнением повертел кольцо.

– Египетский камень, арабская работа. Обычно к таким еще и серьги делают.

– Были и серьги, – согласилась Ясмина.

Тон ее не оставлял ни малейших сомнений – никаких пояснений не последует.

Глава третья

Сэм, командир ноттингемского гарнизона, давно привык к громам и молниям, которые извергал шериф, если был недоволен. А сейчас шериф Ноттингемшира был не просто недоволен – он метался в ярости.

– Сначала обоз торговцев! Так к нам на ярмарки скоро перестанут ездить – кому захочется терять деньги, если до города невозможно безопасно добраться? Потом эти чертовы монахи! – рычал шериф, кружа по просторной, почти не обставленной комнате замка. – Епископ Герфордский в бешенстве от того, что собранное серебро не удалось довезти. Да еще проклятый турнир лучников!

– На турнир-то он не явился, – осторожно вставил Сэм. – Струсил.

– Явиться не явился, а привет передал. Откуда там наш парнишка-победитель, из Йоршкира? – скривился шериф. – Чертов йоркширец, да он почти подпись поставил! Словно прислал вместо себя!

– Почему подпись?

– Этот проклятый разбойник сам родом из Йоркшира. Каким-то чудом спасся из деревни Локсли, которую разорили и сожгли из-за неуплаты податей. Робин Локсли, черт бы его побрал.

– Я повыспрашивал про выигравшего мальчишку, милорд. Никто его не видел раньше ни на каких турнирах. Что у него восточный лук – это понятно, парень хлипкий. Но он и тетиву по-сарацински захватывает, заметили?

– Сэр Гай Гисборн! – звонко доложил слуга. И тут же, не дожидаясь ответа и приглашения, в комнату уверенным шагом вошел человек в дорогой, но совсем простой на вид котте и такой же дорогой, но совсем простой рубашке. Сверху, несмотря на летнее тепло, был наброшен плащ. Видно было, что вошедший только что с дороги.

– Приветствую, сэр Гай, – обратился к нему шериф. – Весть о вашей победе на рыцарском турнире в Бирмингеме донеслась сюда раньше вас. Впрочем, у меня не было никаких сомнений на этот счет.

– Благодарю, – отозвался вошедший.

Это был высокий плечистый мужчина лет тридцати с небольшим, очень крепкий, притягивающий взгляд, с прекрасными пепельными волосами и правильными чертами лица. Внимательные светло-голубые глаза скользнули по лицам шерифа и начальника стражи.

– Что вы задумали?

– Что я ценю в вас, Гисборн, так это вашу прямоту. Едва вошли – и сразу к делу.

– Я должен был сначала расспросить о погоде в Ноттингеме?

– За неделю, что вас не было, в Шервудском лесу ограбили монахов из Ньюстеда и обоз торговцев. А может, и еще кого-нибудь, – мы можем далеко не все знать, ведь вовсе не каждый ограбленный рассказывает об этом. Пора найти это разбойничье логово.

– В очередной раз? – Гисборн с явным сомнением покачал головой. – Найти его лагерь? У нас не хватит людей, чтобы прочесывать лес. А другого способа нет. Его лагерь слишком хорошо укрыт. Локсли беспечен, когда отвечает лишь за себя, но становится очень осторожным, если речь не только о нем, а о его людях.

– Кто-то же наверняка должен знать дорогу.

– Думаю, затею с лагерем лучше оставить, – сэр Гай снова перевел взгляд с шерифа на Сэма. – Да и не нужна нам вся шайка, лишняя возня только. Хватит и главаря.

– Мы сделаем так, что его возненавидят. И тогда сразу сдадут, – шериф стремительно шагнул к окну, резко развернулся и снова метнулся к столу.

– Это как же?

– Каким там деревням чаще всего помогает их шайка? Лакстон, Эдвинстоу, Паплвик? Схватить по несколько человек оттуда, без разбора. Объявить на каждом перекрестке, чтобы все услышали, что будем вешать по одному каждый день, пока нам не выдадут Робина Локсли.

– И что будет? – прервал его Гисборн. – Локсли явится сам, как только узнает. Глазом не моргнув, сдастся страже и пойдет на виселицу. Не удивлюсь, если до последней минуты станет горланить какую-нибудь непристойную песенку, – он позер и шут до мозга костей.

– Пусть горланит.

– Ну хорошо, пусть. Мы его повесим. И через несколько дней появятся новые баллады о кровавой власти, о жестоком шерифе и о том, как держался перед казнью народный герой. А держаться он будет на загляденье. Еще и беспорядки поднимутся. А вас станут ненавидеть вдвойне. И так-то не сильно любят.

– Баллады запретить! – прорычал шериф.

– Нельзя запретить стихи. То есть можно, но толку-то? – Гисборн без приглашения опустился на грубый дубовый стул и вытянулся, откинувшись на спинку. – Нет, разбираться с ним надо осторожно, не поднимая лишнего шума.

– Пьяная драка в харчевне, пара хороших ударов ножом? – оживился Сэм. – Или просто – удавка на шею в темном закоулке?

– Вызов, – ответил сэр Гай, покачиваясь на стуле.

– Что?

– Придумать дело, с которым может справиться только он. Кинуть ему эту кость – и он ее проглотит. Локсли – позер, повторяю. Он даже оленя не может застрелить просто так, ему надо вогнать стрелу ровно в середину какого-нибудь пятнышка на груди несчастного зверя.

– Не понимаю, чем удавка на шею не нравится.

Гай Гисборн, поднявшись, спокойно обернулся к командиру гарнизона, потом взглянул на шерифа:

– Я хочу, чтобы человек, соблазнивший и обесчестивший мою сестру, умер от моей руки.

– Вы потому и не желаете, чтобы мы нашли лагерь? – осторожно спросил шериф. – Из-за леди Марион? Обещаю, вашу сестру мы не тронем.

– Сестры у меня больше нет, – Гисборн резко вскинул голову, – а судьба любовницы разбойника меня совершенно не интересует.

– Но убить Локсли вы хотите своими руками.

– Мой долг бейлифа – поддерживать порядок в Ноттингемшире. Если надо, силой. Что до Марион – я хочу отомстить за свою сестренку, какой она была и какую никто у меня не отнимет. Поэтому я против убийства в подворотне, хотя так было бы проще всего. Считайте это личной просьбой. Надеюсь, у меня есть такое право.

Никто из собеседников ему не ответил.

Марион. Голубоглазая крошка Марион, любимая младшая сестренка. Ему никогда не было по-настоящему интересно с ней: пятнадцать лет – огромная разница. Но он любил ее, да и она его тоже.

Растрепанные пепельные косы, заплаканные глаза, – она всегда пускалась в рев из-за любой ерунды:

Глава четвертая

Темный пенящийся эль плескался на дне кружки.

– Давай-ка еще тебе подолью, а?

– Робин, ты меня решил напоить?

– Не до беспамятства. Но ты, когда пьян, так забавно рассказываешь! Так что там случилось дальше, кто из рыцарей дошел до последнего боя на турнире?

Бродячий менестрель Алан был частым гостем в лагере разбойников и всегда привозил новости и свежие сплетни не только из Ноттингема, но и из половины Англии.

– В последнем бою сошлись Эдвард Ли и Гай Гисборн.

– Эдвард Ли? – переспросил Робин.

– Сын того самого Ричарда Ли, которому ты помог выкупить заложенный замок. Я еще тогда написал про это балладу, которую теперь по всей Англии поют! – гордо заявил менестрель. – Помнишь?

– Помню. И стоило двум здешним рыцарям ехать в Бирмингем, чтобы там подраться?

– Но это было захватывающе! Оба были уже измотаны, но они же оба – мастера! Каждый, думаю, перед началом схватки прикинул цену коня и доспехов противника. Сам-то последний бой, хоть и стал сражением двух сильнейших участников, не был лучшей схваткой турнира – до этого сэр Гай сражался с нормандским воином, и вот то был всем боям бой. А с Эдвардом Ли они уже оба слишком устали.

– И что?

– Сначала обменялись быстрыми ударами, но оба удержались в седле. Развернулись, дождались команды и снова бросились навстречу друг другу. Снова оба ударили точно и оба удержались. Только на третий раз Гисборну удалось выбить противника из седла. Видно было, что сил у сэра Гая почти нет, но ему оставалось-то всего лишь выбрать королеву турнира. И вот тут он учудил! – менестрель снова замахал руками. – Представляешь, что он выдал?

Желание было только одно – не грохнуться с коня прямо сейчас. Давно победы не давались ему так тяжело. Чертов нормандец измотал почти до последнего. Ничего. Доспехи и лошадь нормандца, сэра Эдварда Ли и остальных сегодняшних противников – неплохая добыча. На турниры Гай Гисборн приезжал именно за добычей. Хотя, конечно, и сражаться любил. Глупо постоянно лезть в бой, если не получаешь удовольствия от схватки.

Каждый раз, разгоняя коня навстречу очередному противнику, он представлял себе одну и ту же картину: вскинутая рука с намотанным на кисть хлыстом и серые глаза, прищуренные от резкой боли. Гай направлял коня и поднимал копье, видя перед собой это лицо, – и никогда не промахивался.

Сейчас оставалось продержаться совсем чуть-чуть, несколько минут. Выбрать королеву турнира, ту, из чьих рук он получит награду. Силы небесные, да какая разница? Все они одинаковы. Он окинул взглядом места для благородных дам. Молоденькие дочери окрестной знати – рыцарей и благородных землевладельцев. Нарядные, в лучших платьях. Заинтересованные, выжидающие. Русые, белокурые, золотистые, с рыжиной, каштановые. Какая разница. Все одинаковы. Хорошенькие и не очень, совсем юные и постарше, уже засидевшиеся в девках. Все одинаковы. Каждая легко побежит за первым встречным лесником, пастухом или мельником, стоит только поманить. Гисборн проехал мимо рядов для знати, не задержавшись ни на миг, и обернулся к загородке, где стояла публика попроще. По правилам турнира он мог выбрать королеву из любого сословия. Гай скользнул взглядом по толпе простолюдинов – девушки тут были куда веселее – и вдруг словно споткнулся. Смуглое тонкое лицо – непохожее на другие лица, некрасивое, тревожное. Грошовое платье. Длинные черные волосы. Ухо со шрамом. Женщина стояла вполоборота к нему, и это порванное ухо было очень заметным. Поймав взгляд, она развернулась и посмотрела на Гая в ответ – с быстрой уверенной улыбкой, но без всякого кокетства.

Что там несут эти менестрели о глазах? Звезды, алмазы? Чушь полная. Не звезды, не алмазы, – клокочущая черная смола с крепостных стен.

Она легко нашла в Бирмингеме нужный дом, потом дождалась, когда стемнеет, и неслышно обошла здание пару раз, запоминая все окна и двери и пытаясь представить себе, как дом устроен внутри. Хорошее, добротное, богатое жилье удачливого торговца. Господские комнаты, конечно, на втором этаже. Невысоко. Если потом уйти по лестнице не получится, то из окна можно будет выпрыгнуть на улицу. Тупика там нет, надо будет сразу броситься направо – и улица приведет к рыночной площади, где легко затеряться. В доме есть прислуга. Что это за прислуга, сколько человек? Она видела только тех, кто выходил наружу: молоденькую девчонку, бегавшую на рынок, – наверное, кухарку, – да женщину постарше, выводившую куда-то двух крохотных девочек. Кормилица, няня? При виде девочек она дрогнула, но тут же снова собралась. Нет. Никакие маленькие дети ничего не изменят. А молоденькая кухарка, наверное, и к вечеру выскочит на рынок, надо бы ее подстеречь.

Вечером она знала почти все. И вряд ли у юной кухарки вызвал хоть какие-то подозрения бойкий черноглазый мальчишка, дотащивший ее корзинки от рыночной площади до самого дома. Прислуги в доме мало – кроме кухарки, есть еще горничная, которая заодно смотрит за девочками, да старый слуга, он же конюх. Сам хозяин в Бирмингеме бывает нечасто, сейчас он в замке в Нормандии и вернется только к концу сентября.

Ехать в Нормандию было слишком глупо и дорого. Снова пересекать полстраны и перебираться через пролив? Нет уж, правильнее – дождаться в Англии. Только, конечно, не здесь, – лишний раз попадаться на глаза горожанам на бирмингемских улицах совсем не надо. Ничего, у нее есть время подумать, куда деться до конца сентября.

Конец сентября. Еще три с лишним месяца. Ну что ж. Ты только вернись. Не свались там с лошади во время охоты в своем нормандском замке. Не подохни от холеры, хлебнув сырой воды из подозрительного колодца. Не подайся в какой-нибудь дальний поход – хотя это вряд ли, ты достаточно потрепан и Палестиной. Вернись под конец сентября в свой дом в Бирмингеме.

И тогда, Зигфрид Мазер, ты пожалеешь, что родился на свет.

Пойти посмотреть на рыцарский турнир, да еще в женском платье, было, конечно, неосторожностью. Хорошо, что она быстро улизнула, как только вручила рыцарю венец победителя. Сейчас, снова переодевшись подростком, Ясмина шла от рыночной площади к дешевому постоялому двору, где она остановилась сама и оставила лошадь.

Глава пятая

– Видели бы вы это! – монах Тук сделал еще один виток, закрепляя полотняную полоску на запястье рыжего разбойника.

– Да хватит уже! – зашипел Скарлет. – Дай тебе волю, ты меня всего с ног до головы замотаешь!

– Не вырывайся. Так вот, вожусь я спокойно в шатре, разбираю свои травки, вдруг – топот за спиной. Влетает эта крошка на всем скаку прямо на середину поляны, я выбегаю из шатра, а она, не спешиваясь, накидывается на меня с расспросами, кто на той дороге и давно ли ушли. Ну и началось: Марион – в слезы, Тео – за дубинку…

– Мы тут слышали, что сэр Гай Гисборн, выигравший на турнире в Бирмингеме, выбрал королевой черноволосую восточную женщину, то ли мавританку, то ли сарацинку, – Робин, стоявший у входа в шатер, в упор посмотрел на Ясмину.

– Точно, – рассмеялась она. – Но он перед этим пропустил довольно сильный удар по голове, – девушка улыбнулась и, быстро поднявшись, шагнула к выходу из шатра. – Пойдем со мной, а?

– Что?

– Ненадолго, на пару слов. Хочу тебе предложить неплохую сделку.

– Что-то, чего ты не можешь сказать при Скарлете и Туке? – разбойник склонил голову набок, серые глаза его заблестели. – Говори тут, у меня нет от них секретов.

– Ну хорошо, – Ясмина снова опустилась на пол, застеленный бобровыми шкурами. – Так получилось, что мне надо пробыть в Англии до конца сентября, а то и дольше. И я ищу себе пристанище, которое готова честно отработать.

– И что же?

– Я неплохая лучница, ты это знаешь. Сносно бросаю ножи, быстро ориентируюсь где угодно, вынослива и могу быть толковым посыльным, если надо. Разбираюсь в картах и звездах, хорошо говорю по-французски и по-арабски. И легко переношу самую противную вахту – перед рассветом.

– А как насчет вышивки золотыми нитями и прядения шерсти? – очень серьезно спросил Робин. – Или хотя бы игры на лютне?

– Что? – растерялась Ясмина.

Главарь разбойников в упор посмотрел на девушку:

– Под утро охранять лагерь должен был Скарлет, но он пусть отдыхает. Так что будешь ты. Через три часа после полуночи сменишь Эмиля и останешься до рассвета. Для начала с тобой побудет Дик – ты в Англии недавно, здешних лесных звуков не знаешь, и ухо местного охотника не помешает. А пока – со мной на дорогу из Ноттингема. Еще весь день впереди, дорога людная, без добычи не останемся.

– Ты позволишь мне взять чью-нибудь лошадь? Мой каурый еле живой, заставлять его сейчас куда-то скакать – бесчеловечно.

– А тебя?

– Ну, я-то догадывалась, на что иду.

– Возьми кобылу Теодора. Пресвятая Дева, она догадывалась! А я во что ввязался?

– Робин! – заворчал монах. Продолжать вслух Тук не стал, но главарь его понял – он и сам видел, что девушка совершенно измотана и держится только на упрямстве.

– Прости, – улыбнулся он Ясмине. – Прости, занесло.

Она молча улыбнулась в ответ.

– А в одиночку грабить несподручно. Так что сегодня пусть едут через лес спокойно, – начал разбойник.

Топот копыт прервал его на полуслове – к шатру во весь опор подлетел Эмиль.

– Прядильщица, – еле выдохнул он, ловя воздух. – Прядильщица из Лакстона.

– Рыженькая такая? – вскинулся Робин. – Что с ней случилось?

– Не с ней, – Эмиль замотал головой, сбившись с мысли. – Она плачет. С ее братом. Схватили. За браконьерство.

Робин тихо выругался.

– Говорил же – не попадаться! – он быстро развернулся к выходу из шатра. – Скарлет…

– Без него обойдешься, – заворчал отец Тук. – Кровь только остановилась.

– Обойдусь, – кивнул разбойник. – Эмиль, крикни Тео, пусть оседлает Ясмине свою рыжую. Сколько их там?

– Да один у нее брат!

– Стражников сколько? Джон где, остался в Лакстоне?

– Восемь. Джон да, прядильщицу успокаивает.

– Еще бы. Кудрявая, статная. Я б такую тоже успокоил, – Робин протянул руку Ясмине, помогая ей подняться с бобровой шкуры. – Вперед. Далеко уйти они не могли, надо не выпустить из леса. И сейчас мне правда нужен хороший лучник.

– Конечно, – кивнула она, вставая. – У вас тут всегда так весело?

– Думаешь, не прогадала ли? – засмеялся он. – Поздно. Мы договорились, и до конца сентября я на тебя рассчитываю.

– Значит, всегда?

– Нет, сегодня просто день такой, – ответил разбойник, запрыгивая на своего чубарого. – А так-то у нас сплошь пиры да менестрели. И шуты.

– Ага. Одного я уже знаю.

В сравнении с глухим селом в горах Хамадана, где она выросла, Багдад казался суматошным, душным, крикливым. Будь ее воля, Ясмина ни минуты бы не провела в большом городе, но старый Али-Хаджи хотел умереть там, где родился. После почти двухнедельного пути он стал похож на тень, и было понятно, что счет идет на дни.

– Без тебя я бы сюда уже не добрался, – проскрипел он вечером после приезда в город. – А вот ждать моей смерти не надо. Завтра утром ты отсюда уедешь, а пока принеси перо и чернильницу.

В последние недели Али-Хаджи говорил с ней только по-арабски, добиваясь, чтобы язык стал для Ясмины почти родным.

– О какой вы смерти? – улыбнулась она. – Вы же пьете свое лекарство, оно помогает.

– Оно просто снимает боль. Да и не лекарство это. Страшная вещь: один раз попробовал – и больше без нее не можешь. Мне уже все равно, а ты никогда не смей. Неси чернильницу. И ложись спать. Завтра утром будь готова к дороге.

– А вы? – нахмурилась Ясмина. – Я вас не брошу.

– Ложись спать, я же сказал. Тебе завтра уезжать ранним утром. И что это за «не брошу»? Ты не раненого в горах оставляешь, а взрослого человека с деньгами – в большом городе, где можно кого угодно нанять и что угодно купить. Не бросит она, тоже мне! Это я и в дороге понял. Два раза на нас нападали, да?

– Да.

– Оба раза ты могла легко умчаться на своей арабской кобыле.

Ясмина вдруг нахмурилась и, секунду посомневавшись, спросила:

– Эти нападения… они?.. – она не решилась договорить, но Али-Хаджи все понял.

Глава шестая

– Восемь, говоришь? – Робин покосился на Эмиля, потом перевел взгляд на дорогу. С холма было прекрасно видно отряд стражников.

– Было восемь. Может, остальные их поджидали.

– Разворачиваемся. Нам втроем тут не справиться.

– Мы же можем их всех перестрелять!

– И положить два десятка человек из-за одного бестолкового браконьера? Нет. Назад.

– Он же еще совсем молоденький, – Ясмина посмотрела на главаря, разворачивая рыжую кобылку. – Что теперь с ним будет?

– Я разве сказал, что мы его бросим? Сегодня с ним ничего не сделают. Пока доедут до города, пока будут разбираться… Завтра – ярмарочный день, вот на завтра-то казнь и наметят. Чтобы другим неповадно было.

– Казнь? – растерянно переспросила Ясмина.

– Ты не знала? – Робин обернулся к девушке. – Лесной закон. Олени, кабаны, косули – королевская дичь, и за охоту на них положена смертная казнь.

– И его что, должны повесить?

– Я не позволю, – усмехнулся разбойник. – Но да, должны бы повесить. Будь он чуть помладше – могли бы по малолетству простить и просто отрубить руку.

Косматый верзила Джон успокаивал рыдающую прядильщицу:

– Ну хватит, не плачь, не плачь. Все будет хорошо. Завтра твой брат будет с нами. Как его зовут?

– Билли, – всхлипнула девушка, пряча лицо на груди Джона.

– А тебя? – Робин, подойдя, устроился на бревне с другой стороны и ободряюще потрепал прядильщицу по кудрявой голове, но, встретив суровый взгляд Джона, быстро кивнул в ответ и убрал руку.

– Билли.

– В смысле?

– Он – Уильям, я – Сибилла. А его точно не повесят?

– Если я сказал нет – значит, нет. Вас только двое? Еще кто-то есть из родных?

– Еще сестра, – снова всхлипнула прядильщица. – Старшая. Замужем, в Лидсе живет.

– Боюсь даже спросить, как зовут.

Гай Гисборн сначала пытался прогнать лицо из памяти, но потом, поняв, что бесполезно, стал просто прокручивать воспоминание снова и снова. По кусочкам, каждое мгновение. Узнать бы о ней хоть что-нибудь, но как узнаешь? Будь то благородная дама, он давно бы выяснил все подробности. Но что и как можно узнать о случайной простолюдинке?

Чернь. Он не любил чернь и никогда не скрывал этого.

Уверенный, сильный, тревожный взгляд. Глаза – словно черное пламя. Рваный шрам на ухе. Что могло случиться, кто посмел ее когда-то обидеть?

Они успели обменяться лишь несколькими словами, но Гай заметил в ее речи ту отточенную правильность, с какой на родном языке не говорят. Наверное, занесена сюда волной после крестового похода. Как Ламбер и его бывший напарник Мазер. Что с ней было раньше, где и с кем жила, со сколькими делила постель? Да что там раньше – он и про сейчас-то ничего не знал.

Но теперь Гай понял, что так изводило его в этом лице, казалось таким неправильным. Тревога, излом, обреченность. Убрать эту тревогу – и тонкое некрасивое лицо, наверное, стало бы мягче и нежнее.

Больше всего Билли злился на себя: он сам был виноват и понимал это. Надо было сразу бежать, как только он увидел лесничих, – а он почему-то решил, что сумеет их перехитрить.

Он пытался держаться, изо всех сил пытался держаться, но все-таки не смог и разревелся. Глупо было верить, что кто-то придет на помощь, но Билли до последнего верил. Сестры ведь столько раз говорили, что лесные разбойники защищают простой люд из окрестных деревень. Он верил вчера, когда стражники везли его через лес в город. Верил всю ночь, валяясь в подземелье на вонючей соломе вместе с двумя неудачливыми воришками, которых поймали на рыночной площади. Верил сегодня с утра, так верил, что отказался от священника. Верил, когда за ним пришли стражники, когда его пинками толкали, заставляя быстрее топать по длинному сырому коридору.

А теперь оказался на свету, на рыночной площади, сломался и расплакался. Он не знал, когда именно придет время казни. Пока до Билли никому не было дела: связанный по рукам и ногам, он стоял на помосте под присмотром стражников, изо всех сил пытаясь не реветь и не смотреть на виселицу. Вокруг бурлила ярмарка. На другом краю площади нахваливали свой товар местные и приезжие торговцы, в толпе сновали разносчики пирожков и прочей нехитрой снеди, а около помоста собралось уже несколько десятков человек – но все глядели не на Билли, а на представление бродячего балаганчика. Билли и самому нравилось иногда поглазеть на заезжих лицедеев, но сейчас все казалось тоскливым. Руки были связаны, вытереть лицо он не мог, и чем отчаяннее Билли пытался не плакать, тем сильнее лились слезы.

Балаганчик тем временем собирал все больше зрителей. Даже сам ноттингемский шериф, удобно расположившись на деревянной трибуне, увлеченно смотрел на представление. Рядом с шерифом был мальчишка лет на пять младше Билли, над мальчишкой висела занавеска, закрывая его от жалящего летнего солнца. По обеим сторонам маленькой трибуны стояли стражники с наточенными алебардами. Ближе к балаганчику, внизу, расположился народ попроще: несколько обычных горожан болтали друг с другом, пухленькая торговка раскладывала пирожки на лотке, невысокая цыганочка хрустела ярким сочным яблоком.

Бродячие лицедеи старались. Седой дед с неожиданным проворством жонглировал тяжелыми глиняными шариками – сначала тремя, потом пятью, потом Билли сбился со счета. Рядом с жонглером веселил публику кукольник: две разрисованные деревянные фигурки в его руках изображали рыцаря и прекрасную даму. В другой обстановке Билли покраснел бы от того, что вытворяли деревянные дама с рыцарем, но сейчас ему было противно. Билли отвел взгляд в сторону, чтобы не смотреть на кукольника и не видеть, даже краем глаза не видеть виселицу. Напротив кукольника и жонглера сухой, подтянутый жилистый парень с раскрашенным лицом и в колпаке с ослиными ушами прилаживал тонкую прочную жердь, надежно укрепляя ее с обеих сторон на деревянных козлах. Убедившись, что жердь крепко держится и не болтается, он взял лежавший рядом маленький лук – детскую игрушку с тупыми стрелами – а потом легко запрыгнул на жердь и так же легко, ни разу не покачнувшись, выпрямился в полный рост. Бубенцы на кончиках ослиных ушей тихо зазвенели. Одну стрелу парень положил на тетиву, остальные пока держал в зубах.

Глава седьмая

– Когда ты только успел его купить? – Марион вытянула руку, любуясь витым серебряным браслетом. – Спасибо.

– Так ярмарочный день же. Показал Ясмине, где лаз в катакомбы, потом, пока она пару раз повторяла сама путь туда и обратно и прикидывала время, прошелся по торговым рядам. Нравится?

– Очень, – девушка сняла браслет и бережно положила его на резной ларь, стоявший у стенки шатра. – Почему ты никого из парней с собой не взял? – спросила она, забираясь под одеяло, сшитое из овечьих шкур. – Иди ко мне.

– В смысле – никого из парней? Теодор нас ждал с лошадьми.

– Ты понял, про что я. В Ноттингем ты никого не взял.

– А, – отмахнулся разбойник. – Кого бы, красавица моя? Мужчина, торчащий возле помоста, сразу покажется страже подозрительным, а вот маленькая девушка – ничуть. И катакомбы.

– Что катакомбы?

– Там и мне-то приходится идти, выдохнув и согнувшись. Скарлет выше и крупнее, ему там не протолкнуться. Про Джона молчу, он бы сразу застрял. Да и прядильщицу тут надо было успокоить, это, похоже, по его части, – Робин тихо рассмеялся. – Эмиль пролез бы, но он может дрогнуть в решающий момент.

– А она, конечно, не дрогнет, и ты это понял за три дня знакомства.

– За три минуты, – снова засмеялся Робин и нырнул к ней под одеяло. – Ты будешь учить меня, как надо спасать пленников?

Голос у Гая Гисборна и так был твердым, а в небольшой комнате замка, среди каменных стен, звучал даже четче обычного:

– Милорд, мне вообще не отлучаться из Ноттингема? Меня не было один день. Один. Надо было разобраться с беспорядками в деревнях. Вечером, перед моим отъездом, у нас был браконьер, пойманный с поличным. Казалось бы, взять да вздернуть, дел на пять минут. Почему же на следующий день, возвращаясь, я останавливаюсь на обед в придорожной харчевне – и слышу там новую песенку о том, как ловкий разбойник снова одурачил шерифа?

– Сэр Гай! – взвился шериф. – Вы забываетесь! Кто из нас кому подчиняется?!

– Сам иногда сомневаюсь, – Гисборн подошел к распахнутому окну и остановился, словно осматривая окрестности. – Милорд, вы знаете епископа Герфордского куда лучше, чем я. Он хочет снова заполучить ту сарацинку, что у него отбили разбойники, так?

– Да.

– И вам нужно расположение его преосвященства?

– С церковью лучше дружить, Гисборн.

– Епископу нужна его пленница, – кивнул Гай. – Вам нужно хорошее отношение епископа. Мне нужна шкура Локсли. Вот все и увязалось.

– Не понимаю вас, сэр Гай.

– Вот тут-то нам и понадобятся головорезы Ламбера.

– С Ламбером вы можете договориться напрямую, он должен быть с минуты на минуту. Вы наконец объясните, что задумали?

– Да, милорд, – Гисборн обернулся к шерифу и посмотрел на него с удивлением, словно план был настолько очевиден, что не требовал никаких пояснений. – Нам не взять Локсли в лесу, там он в своей стихии. Надо его выманить. И не в Ноттингем. Ноттингем этот разбойник знает до последней дыры в заборе, улизнуть там может прямо из-под носа, да и в уличных стычках держится куда уверенней, чем наши стражники. Надо его завлечь в место, где наши люди будут ориентироваться, а он – нет.

– И куда же?

– Ньюстед или Шелфорд, к примеру.

– Августинские монастыри? – усмехнулся шериф. – И как вы собираетесь его туда завлечь?

– Он придет за своим бойцом. Я про это говорил – как раз тот самый вызов. Никто не сунулся бы, а он сунется. Даже и не важно, за кем, – пришел бы и за любым из своих парней, но раз его преосвященству нужна сарацинка – значит, будет она. А ее изловить куда проще, чем его.

– Наверняка. Один-то раз она уже попалась – священники же везли ее через лес как раз из Ньюстеда. В Ноттингем. Знать бы, зачем?

– Думаю, для не слишком вежливой беседы, – скривился Гисборн. – Видимо, пленница знала что-то, что было важно его преосвященству, но разговорить ее в Ньюстеде не удалось.

– Какая разница, где разговаривать?

– Сэр Гай имеет в виду, что епископ пытался что-то выбить из пленницы, но девушка оказалась стойкой, – откликнулся подошедший Ламбер. – Похоже, обычные побои, нанесенные неумелыми олухами, не подействовали, и тогда его преосвященство направил даму в Ноттингем – здесь за нее взялся бы палач, а это уже совсем другое дело.

– И вы уверены, что сможете ее поймать?

– Вопрос времени, – кивнул Гисборн. – Она наверняка появится в городе или в ближайших деревнях. Судя по описанию стражников, видевших ее в лесу и в Ноттингеме, девушка броская и заметная. Смуглая яркая брюнетка – не примета для Палестины, но в наших краях она слишком выделяется.

Гай поймал себя на мысли, что прав: если не считать неведомой сарацинки из шайки Локсли, сам он видел в Англии только одну по-настоящему яркую брюнетку – ту девушку в Бирмингеме, которую выбрал королевой турнира. Зачем она снова вспомнилась? Почему он вообще постоянно о ней вспоминает?

– Сэр Гай, вы опять не с нами? – раздался совсем рядом насмешливый голос шерифа.

– Простите, милорд.

– Повторяю лично для вас – мне интересно, что же за сведения так нужны епископу? И почему он решил, что дикая сарацинка может знать что-то важное?

– Милорд, я долго об этом думал, – признался Гай. – Молодая сарацинка, прекрасно стреляющая с седла и хорошо говорящая по-саксонски – как-то же она объясняется с разбойниками? И, возможно, знающая что-то, что интересует епископа? Думаю, я догадываюсь, кто это.

Шериф и Ламбер, словно по команде, удивленно к нему обернулись.

– И кто же? – кривясь, произнес нормандец.

– Жасминовая Веточка.

– Не может быть, – выдохнул Ламбер. – Я лично видел ее…

– Мертвой? – продолжил Гисборн, глядя на нормандца в упор.

– Да.

– Точно?

Зигфрид Мазер не сводил глаз с лежавшей у его ног женщины. Плотный платок и длинное широкое платье зеленого венецианского шелка оставляли открытыми лишь лицо и кисти рук. Наклонившись, Мазер стянул платок с головы девушки. Смоляные волосы рассыпались, вырвавшись на свободу.

Глава восьмая

Ясмина знала далеко не все названия и теперь с интересом повторяла за разбойником незнакомые слова: бук, каштан, ясень, лещина, боярышник, папоротник.

– Давно ты живешь в лесу? – спросила она.

Едва они втроем отошли от лагеря, охотник Дик отстал, сказав, что проверит силки и догонит Робина с Ясминой у кривого граба.

– Именно в Шервуде? С прошлого декабря. Примерно полгода получается.

– Только не говори, что зимой вы жили в этих шатрах!

– Нет, конечно. Ближе к городу есть заброшенная каменоломня. Я о ней знал, и то нашел не сразу, так что от посторонних глаз она хорошо укрыта. Да меня тогда и не искали. Обустроил ее немного, прикрыл вход, сделал неподалеку стойло для чубарого, придумал, как дым от костра отводить.

– И что?

– Для одного меня было прекрасно. Потом, когда присоединились Джон и Скарлет, – сносно, но тесновато.

– А как присоединились? Как вы вообще все собрались?

Робин улыбнулся:

– Джон давно разбойничал в Шервуде, был в одной из старых банд. Такая громадина, все его боялись! А с Уиллом мы знакомы с детства, их семья жила в соседней деревне, а потом он подался в Ноттингем, в наемники. Когда я перебрался в лес, – случайно узнал, что он подрался со стражниками и сидит в подземелье замка. Полез вытаскивать его оттуда. Вытащил, да так он и остался. Ничего, для троих в каменоломне было терпимо. Под Рождество прибавилась Марион, стало куда труднее, но ничего, как-то перезимовали.

Под Рождество, да. Марион плохо помнила тот вечер, хотя времени прошло не так много. Стрела с письмом, влетевшая в окошко – ровно в середину щита, ровно в назначенное время. Светло-серая кобылка, безропотно ступающая по мосту, вдаль от родного замка. Темный лес и голые ветви деревьев. Суровый декабрьский ветер, под которым она заледенела, едва оказавшись за воротами. Почему она покорилась, не стала спорить с братом? Что он сделал бы? Выставил бы ее силой, ударил? Нет, исключено, Гай не может ударить женщину. Но Марион не спорила – она никогда не спорила. Не спорила с отцом, покорно изучая богословие и осваивая ненавистную лютню. Не спорила с Гаем, заставлявшим ее много читать. Она с самого детства знала, что будет красавицей и первой невестой Ноттингемшира. Приходилось соответствовать. И Марион любовалась отражением в маленьком бронзовом зеркальце, вела себя, как положено юной леди из знатного рода, и мечтала о блестящем замужестве, перебирая всех благородных кандидатов – и, разумеется, всем мысленно отказывая.

В ноябре, едва первый снег коснулся земли, Гай созвал окрестную знать на охоту – отметить возвращение из крестового похода. Марион, с ног до головы одетая в небесно-голубое, была на своей любимой светло-серой кобылке. Девушка быстро окинула взглядом всех приглашенных соседей, улыбнувшись каждому, потом посмотрела на брата. Гай стоял рядом с незнакомым светловолосым мужчиной, который был чуть ниже него, и о чем-то говорил, показывая в сторону леса, – видно, обсуждая предстоящую травлю лисы. Марион отметила необыкновенно четкие движения и очень прямую осанку незнакомца. Мужчины договорились: светловолосый, кивнув Гаю, развернулся и направился к своей лошади. Он одним движением взлетел в седло, выпрямился и вскользь посмотрел на Марион. На какое-то мгновение их взгляды встретились, мужчина неуловимо улыбнулся и направил коня чуть в сторону, чтобы остальным было удобнее собраться рядом. Казалось, он не обращает больше на девушку никакого внимания.

– Гай, – негромко спросила она у брата вмиг пересохшими губами, – а кто это?

– Где?

– Только что с тобой говорил… вон, на крапчатом коне…

– А, это новый лесник. А что?

– Нет, просто… – еле выдохнула она. – Очень красивый конь!

– Да, – кивнул брат. – Где он только нашел? Такой масти днем с огнем не сыщешь. Я даже хотел купить, но он говорит – лошадь не продается.

– Еще бы, – прошептала девушка. – Глаз не отвести, какой конь!

Охота началась, собаки уже гнали зверя по полю, но Марион, всегда любившая эту забаву, сейчас смотрела не на рыжую лисицу, а на белокурого лесника. И потом, когда Гай замахнулся хлыстом на маленького псаря, а лесник поймал на лету хвост плети, девушка сама словно почувствовала ожог.

Охотники возвращались к замку, лесник ехал последним. Марион тоже чуть отстала. Никогда в жизни она не призналась бы себе, что нарочно придержала светло-серую кобылку. Никто из уехавших вперед не оборачивался, но девушка, обычно разговорчивая, никак не могла собраться с силами и выдавить из себя хоть слово. Наконец, одной рукой держа повод, другой она развязала узел и стянула с себя голубой платок тончайшего льна.

– У вас же кровь льется, – решилась она и чуть обернулась к нему, держа платок. – Давайте руку.

– Не привыкать, – рассмеялся лесник. Лицо его было белым, но держался он как ни в чем не бывало. – Спасибо, леди. Не стоит портить такую дорогую вещицу.

– Давайте руку, – повторила Марион. – Я не могу на это смотреть.

Упрямиться дальше лесник не стал:

– Ладно. Нет, не пристало юной знатной леди возиться с повязками. Давайте ваш платок.

Протянув левую руку, он взял у девушки платок, – Марион увидела, что тыльная сторона ладони рассечена почти до костей, широкая полоса кожи была выдрана кнутом. Лесник отвернулся, пряча лицо, быстро намотал на руку платок и снова посмотрел на Марион:

– Спасибо, леди.

После охоты приглашенные знатные соседи остались на обед. Марион считала минуты до завершения вечера, пару раз Гай даже тихо спросил, не дурно ли ей. Наконец, проводив с вежливой улыбкой гостей, она пожелала спокойной ночи отцу и брату, потом поднялась к себе, закрыла тяжелую дверь на засов, прямо в платье упала на кровать и расплакалась.

Лесник. Всего лишь простой лесник. Чернь, как говорит Гай, кривясь при этом слове. Какое-то наваждение. Ничего, сегодня она вволю отплачется, а завтра воскресенье, – Марион никогда не пропускала мессу, а если вдруг начинала грустить – после службы ей всегда становилось легче. Она любила церковь Святой Марии в Ноттингеме и мечтала, что, когда придет время, будет венчаться именно в этой церкви.

Глава девятая

Алан перестал размазывать слезы по щекам и, не отрываясь, смотрел на разбойника.

– Значит, невеста живет в Аденсбурге, а богатый жених с сопровождающими поедет из Ноттингема? – повторил Робин.

– Да, – вздохнул Алан. – Богатый, эх… Он сборщик податей, ему хорошо платят, да еще и наследство получил.

– Ага. Сборщик податей, значит. Кажется, я его знаю. Ну, поедет, да не доедет.

– Нет! – менестрель снова уронил голову на руки. – Не надо никого убивать! Лучше я умру сам, моя жизнь бесцветна без Агнес!

– Совсем с ума сошел, – рассмеялся разбойник. – Успокойся, ни с кого даже волосок не упадет. Хватит рыдать. Иди к ручью, умойся и возвращайся обедать. И познакомься уже наконец с Ясминой.

– Джон не успеет вернуться, он и до Лидса-то еще не добрался, – сказал Робин сарацинке, вытолкав менестреля из шатра. – Значит, у нас есть мы с тобой, Скарлет и Эмиль.

– Возьми Теодора, – проворчал монах. – За лагерем я и один присмотрю, ну и Дик будет неподалеку. А пятеро лучше, чем четверо. Да и дело, как я понимаю, намечается доброе и не кровавое.

– Ты прав, возьму. Вернутся Эмиль и Скарлет – соберемся и решим, как лучше. Ясми… так, а где она, только что же тут была?

– Здесь я, здесь, – откликнулась сарацинка, проскальзывая в шатер. В руках ее была глиняная плошка с горячим мясом, вареной репой и несколькими кусками хлеба. – Держи-ка. А то сейчас вернется завтрашний жених, тебе снова придется его утешать, и поесть тебе опять не дадут.

Мишень нарисовали углем на широкой доске и повесили на одном из дубов, обрамлявших поляну. Теодор, Дик, Марион и уже успокоившийся Алан собрались вокруг стрелков. Марион заплела причудливые косы, словно на праздник, выбрала ярко-голубое верхнее платье, подходившее к ее глазам, и надела несколько украшений из подарков Робина.

– Ты ведь выиграешь? – проворковала она разбойнику.

– Посмотрим.

Он надел на лук тетиву, отошел от дуба с мишенью ярдов на пятьдесят и обернулся к остальным.

– Начнем отсюда?

– Давай еще подальше, – кивнул монах.

– Я тебя вспомнил! – сказал вдруг Алан, внимательно посмотрев на сарацинку. – Это ведь тебя сэр Гай Гисборн выбрал королевой турнира в Бирмингеме?

– У него всегда был причудливый вкус, – усмехнулась Марион.

Робин, нахмурившись, посмотрел на нее, потом перевел взгляд на Ясмину – та стояла, держа в руках свой легкий персидский лук из черного клена и буйволиного рога да пару стрел. Колчан с остальными стрелами лежал на траве у ног девушки. Разбойник, быстро улыбнувшись, кивнул ей. Ясмина ответила такой же быстрой улыбкой и кивком, подняла лук, выпрямилась, сама тоненькая и напряженная, словно тетива, – и выпустила стрелу.

Менестрель Алан присвистнул, когда мгновением позже стрела впилась в самый центр нарисованной мишени. Стрелявшие следом Эмиль, Робин и отец Тук тоже были точны, Робин и монах даже не стали целиться.

– Отойдем еще шагов на десять, – решил главарь.

Первым из состязания выбыл Эмиль: сделав несколько безупречных выстрелов, он вдруг заволновался и промахнулся мимо доски. Но ни Робин, ни отец Тук, ни Ясмина не собирались мазать.

– Эдак мы на другой край леса скоро уйдем, – заворчал монах, в очередной раз отступая от мишени на несколько шагов. – Надо что-то с этим делать.

Робин, подхватив лук, вышел стрелять. Он обернулся, и Ясмина молча положила ему в руку две стрелы. Разбойник и сарацинка быстро переглянулись, обменялись почти неуловимыми улыбками, и Робин пристроил обе стрелы на тетиву.

– Что он делает? – заворчал монах.

– Увидишь.

– Что, будет стрелять сразу двумя стрелами?

– Да.

– Так он же ни одной не попадет!

– Попадет обеими.

Свистнула тетива. Обе стрелы вошли в яблочко – верхняя вонзилась чуть выше самого центра, нижняя – чуть ниже.

– Мне такой выстрел не повторить, – произнес Тук.

– Мне тоже, – согласилась Ясмина и обернулась к разбойнику: – Ты сам не представляешь, как красиво это смотрелось.

– Подумаешь, – рассмеялся он.

– Наконец хоть кто-то, кроме меня, понимает, какой ты прекрасный стрелок, – ухмыльнулся Тук.

Звонкий щебет, похожий на пение малиновки, разнесся вдруг по всему лесу.

– Птицы поют, – тревожно сказал Алан, вытирая ладони о штаны. – Это же хорошая примета?

– Какие, к черту, птицы. Музыкант, тоже мне. Теодор это, – усмехнулся Робин и ответил таким же заливистым свистом. – Ты как будто не знаешь, что мы всегда свистом малиновки перекликаемся. Жених едет. Людей с ним немного, оружия нет или почти нет. Да не трясись ты так, лучше подумай еще раз, вы точно все решили?

– Да, – Алан снова вытер руки о штаны. – Мне вчера вечером удалось немного поговорить с Агнес. Она согласна. Сразу же после венчания мы отправимся в Лондон, я уверен, что найду там себе хорошее место. А на первое время деньги есть.

– Смотри, осторожнее, тут разбойники кругом в лесах. Еще раз: сейчас встречаем жениха с его сопровождением. Встречаем их здесь, у выезда на полянку, потом очень вежливо их останавливаем. Мы с тобой и со Скарлетом бережно сопровождаем этого сборщика налогов к церкви и там объясняем, что любящие сердца должны быть вместе и что Агнес выйдет только за тебя. Эмиль, Ясминка и Теодор остаются с друзьями жениха, удерживая их от глупостей, и заодно следят за дорогой, чтобы никто из деревни не бросился за помощью – город все-таки тут слишком близко.

Вдали на неширокой лесной дороге показались несколько всадников.

– Всего-то шестеро, – хмыкнул Робин. – А жених-то солидный, смотри. Точно, сборщик податей, помню эту рожу. Может, пусть Агнес идет за него замуж, а?

– Ты… – задохнулся Алан, – ты же дразнишься?

– Конечно. Ну, вперед. Держись в стороне и не бойся!

Разбойник едва коснулся коня пятками, и чуткий чубарый вышел из-за деревьев, показавшись на дороге.

– Добрый день вам, путники! – улыбнулся Робин, сверкнув серыми глазами. – На свадьбу едете?