Добро пожаловать в Ад!

Глава 1

Пронзительный, бесчеловечный вой будильника вырвал Лию из сна, как рыболовный крючок из плоти. Шесть утра. В предутренней серой дымке, просачивающейся сквозь щель в шторах, комната казалась чужой, наполненной незнакомыми тенями. Лия со стоном шлепнула по кнопке, и наступившая тишина оглушила своей вязкостью. Лежать бы так вечно, в коконе из старенького одеяла, но мир за пределами кровати уже заводил свой безжалостный механизм.

Утро пахло двумя жизнями, и обе были ее.

С одной стороны, от массивного, заложенного десятками стикеров тома Уголовного кодекса на столе исходил сухой, стерильный запах бумаги и типографской краски. Запах неоспоримых фактов, строгой логики и холодной справедливости. Actus non facit reum nisi mens sit rea. «Деяние не делает виновным, если не виновна мысль». Эта фраза, вбитая в голову на первом курсе, стала для нее мантрой, фильтром, через который она пыталась просеивать хаос окружающего мира. Это была жизнь Лии-юриста.

С другой стороны, на спинке кресла, небрежно брошенный вчерашней ночью, лежал потрепанный сценарий. От его страниц веяло совершенно иным: пылью кулис, сладковатым ароматом грима и призрачным, щекочущим нервы волнением перед выходом на сцену. Джульетта. Ее новая, почти непосильная роль. Жизнь Лии-актрисы.

Она свесила ноги с кровати, и босые ступни утонули в теплом ворсе старого ковра — единственного островка настоящего уюта в этой съемной московской однушке. Два мира, две Лии. Иногда ей казалось, что эти две женщины внутри нее ведут непрерывную гражданскую войну. Одна требовала порядка, доказательств и ясности. Вторая жила эмоциями, искала правду в надрыве голоса и верила, что величайшие трагедии не умещаются в рамки статей и параграфов.

Приняв душ и наскоро заварив в турке крепкий, горький кофе, она подошла к окну. Москва просыпалась. Восемь этажей вниз река из стали и стекла уже набирала скорость. Желтые коробки такси, как хищные рыбы, сновали в общем потоке. Люди-муравьи спешили к зияющей пасти метро, уткнувшись в светящиеся экраны своих жизней. Лия смотрела на них и видела не толпу, а сотни отдельных историй. Вон та женщина в строгом пальто наверняка спешит на совещание, где ее ждет выговор. А тот парень с рюкзаком, скорее всего, студент, не выспавшийся после ночи над курсовой. Это была профессиональная деформация — и актрисы, и юриста. Одна наблюдала за характерами, другая — за мотивами.

В этот самый момент ее собственный, тщательно выстроенный мир дал трещину.

Телефон на тумбочке завибрировал с настойчивостью судебного пристава. На экране высветилось имя, от которого у Лии свело живот холодным узлом: «Катя». Сестра. Глубокий вдох, выдох. Разговор с Катей всегда был похож на обезвреживание бомбы с неизвестным таймером.

— Да? — ответила она, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально, почти официально.

— Лийка, приветик! Не разбудила, котенок? — щебетание Кати на том конце провода было сладким, как перезрелый персик, и таким же обманчиво-мягким. Она никогда не заботилась о том, спит Лия или нет. Это была лишь прелюдия.

— Нет, я давно на ногах. Что-то случилось?

— Ну вот, вечно у тебя драма! — в голосе сестры мгновенно прорезался металл. — Просто так позвонить уже преступление? Я, между прочим, по делу. Мне нужны деньги. Прямо сейчас.

Лия устало прикрыла глаза, массируя переносицу. Вот и бомба. Таймер пошел.

— Кать, я же тебе отправляла на прошлой неделе. У меня стипендия не бесконечная, и в театре платят…

— Ой, умоляю, не начинай шарманку про свой нищий театр! — перебила Катя с такой брезгливостью, будто говорила о чем-то непристойном. — Там платят на проезд и кофе. Я говорю о нормальных деньгах. Мне нужно пятьдесят тысяч.

Лия поперхнулась воздухом. Пятьдесят. Эта сумма была равна ее месячной плате за квартиру и всем расходам на еду.

— Пятьдесят? Катя, ты в своем уме? Где я тебе их возьму?

— А это уже твои проблемы, сестренка, — тон стал ледяным, не терпящим возражений. — Ты же у нас самая умная, будущий адвокат. Голова как дом советов. Вот и посоветуй себе, где их найти. А я, между прочим, свою жизнь устраиваю, в отличие от некоторых. У меня появился мужчина, Лия. Понимаешь? Настоящий. Не какой-то твой прыщавый Ромео со сцены. Он… он как принц. И я должна выглядеть соответственно. У нас сегодня вечером ужин в таком месте, куда тебя даже на порог не пустят.

Лия молчала, глядя на свой Уголовный кодекс. «Принц». У Кати всегда были «принцы». Финансовые директора, владельцы ночных клубов, загадочные бизнесмены. Они появлялись в вихре дорогих подарков и шампанского, а исчезали через пару месяцев, оставляя после себя шлейф долгов, которые почему-то приходилось гасить Лии, и горький осадок унижения. В памяти всплыла картинка: Катя, рыдающая на кухне три года назад, потому что очередной «принц» исчез вместе с ее сбережениями, которые она копила на машину. Тогда Лия отдала ей все, что откладывала на стажировку в юридической фирме. Катя взяла деньги, не сказав спасибо, и через неделю уже постила фото с новым кавалером из пятизвездочного отеля.

— У меня нет таких денег, Катя, — повторила она твердо, чувствуя, как внутри все замерзает.

— Плохо ищешь! — взвизгнула сестра, и Лия физически ощутила, как яд потек по проводу. — Я так и знала! Вечно ты мне завидуешь! Сидишь в своей норе, как серая мышь, обложилась книжками и завидуешь, что я умею жить! Умею быть красивой, желанной! Вечно ты мне все портишь! Если не найдешь деньги к обеду, можешь забыть, что у тебя есть сестра! Поняла?!

Глава 2

Тьма в углу комнаты перестала быть пассивным отсутствием света. Она загустела, уплотнилась, словно чернила, пролитые в воду, обретая зловещий, маслянистый объем. Она начала дышать. Лия чувствовала это всем своим существом — медленные, глубокие, нечеловеческие вдохи, которые заставляли воздух в ее маленькой квартире становиться тяжелым и разреженным одновременно. Привычные тени от книжного шкафа и кресла съежились, отступая перед этой аномальной, живой темнотой, которая расползалась по стене, поглощая свет лампы, звук тикающих часов, саму концепцию уюта и безопасности.

Лия стояла, вжавшись спиной в холодную стену коридора. Каждая мышца ее тела превратилась в камень, парализованная первобытным, иррациональным ужасом, который был древнее любых законов и кодексов. Ее разум, натренированный на поиск логических объяснений, лихорадочно перебирал варианты: аневризма, опухоль мозга, отравление неизвестным газом, острый шизофренический эпизод. Любое из этих объяснений было бы спасением, билетом обратно в нормальность. Но инстинкт, древний и безошибочный, как инстинкт лани, почуявшей хищника, кричал, что это не иллюзия. Это вторжение.

Из сгустившейся тьмы проступили очертания. Они не просто появились, они вылепились из мрака, как будто невидимый скульптор работал с податливой, черной глиной. Первыми возникли рога — массивные, витые, похожие на корни тысячелетнего дуба, вырванного из проклятой земли. Они были такими огромными, что, казалось, царапают потолок. Затем проступила исполинская, широкая спина, покрытая кожей, похожей на потрескавшийся гранит, и два сложенных, как у гигантской летучей мыши, кожистых крыла, чьи края терялись в тени. Существо медленно, с тяжестью тектонической плиты, шагнуло в комнату, и старый паркет под его ногами протестующе скрипнул.

Оно выпрямилось во весь свой чудовищный рост, и его голова почти коснулась потолка. Лицо было высечено из того же камня, что и тело — грубое, асимметричное, с глубокими складками, похожими на трещины в скале. Но глаза… Глаза были живыми. Два желтых, фосфоресцирующих провала, источающих не свет, а видимое, ощутимое отсутствие тепла. В них не было эмоций — ни ярости, ни злобы. Лишь холодное, деловитое любопытство и вековое равнодушие к короткой, трепещущей жизни существ вроде нее.

— Екатерина? — голос монстра был не звуком, а вибрацией, которая прошла сквозь пол, стены, сквозь тело Лии, заставив ее внутренности сжаться в тугой, ледяной комок. Это был рокот камнепада, скрежет сдвигающихся континентов.

Имя. Это было имя ее сестры. Не Лия. Екатерина. В одно мгновение хаос обрел страшную, уродливую логику. Это не было случайным нападением. Это не был монстр из бездны, вырвавшийся на охоту. Это был курьер. Он пришел по адресу. Но ошибся квартирой. Ошибся человеком.

Тот «принц», о котором щебетала Катя по телефону, тот «настоящий мужчина», ради которого ей срочно понадобились деньги на новое платье... он был из этого мира. И он послал за своей возлюбленной самого жуткого доставщика, какого только можно было вообразить. Весь пазл сложился, и картина, что открылась Лие, была настолько чудовищной, что перехватило дыхание.

— Нет… — выдохнула она, но звук утонул в ее собственном горле. Она хотела крикнуть, объяснить, указать на ошибку, как юрист указывает на опечатку в протоколе. «Простите, вы ошиблись, нужная вам Екатерина Смирнова живет этажом выше, в квартире с розовой дверью, она вам всё подтвердит, она очень ждала своего принца…» Но язык прилип к нёбу.

Существо не слушало. Оно было исполнителем, а не переговорщиком. Оно подняло свою огромную, трехпалую лапу, покрытую серой, чешуйчатой кожей. Когти были длинными, желтыми, как старая слоновая кость, и изогнутыми, как серпы. На среднем пальце тускло мерцал перстень из черного металла с мутным, багровым камнем, который, казалось, слабо пульсировал, указывая прямо на Лию.

— Артефакт не лжет, — пророкотал демон, и в его голосе прозвучали нотки недовольства, как у работника, столкнувшегося с непредвиденной заминкой. — Запах тот же. Кровь та же. Сущность схожа. Приказ был ясен. Доставить Екатерину. Без повреждений. Быстро.

Он явно не собирался вдаваться в тонкости семейных отношений и детали внешнего сходства близнецов. Заказ есть заказ. Товар на месте.

Он протянул к ней свою лапу. Расстояние между ними сокращалось с мучительной, неотвратимой медлительностью.

И в этот момент, когда смерть или нечто худшее уже дышало ей в лицо, животный инстинкт выживания прорвал ледяные оковы паралича. Это был не разум, не воля. Это было тело, которое не хотело умирать. Лия оттолкнулась от стены и, как подкошенная, рванулась в единственное доступное ей укрытие — в свою комнату, к письменному столу. Ее рука, действуя по собственной воле, на лету схватила самое тяжелое и значимое, что было на столе — массивный, толстый том Уголовного Кодекса, ее библию, ее щит, ее единственную правду в этом рушащемся мире.

— Не подходи! — выкрикнула она, разворачиваясь и выставляя книгу перед собой, словно крест против вампира. Голос сорвался, превратившись в хриплый визг, но в нем уже звенела не только паника, но и ярость. Ярость жертвы, которую перепутали с другой. Ярость человека, чей мир рушили из-за каприза ее эгоистичной сестры.

Демон остановился. На его каменном лице отразилось нечто похожее на мимолетное удивление. Затем его тонкие, бескровные губы скривились в ухмылке. Это была гримаса абсолютного, вселенского презрения, с которым смотрят на отчаянные, но бессмысленные попытки насекомого избежать своей участи.

— Смелая, — пророкотал он, и эта интонация была страшнее любой угрозы. — Принцу Арманду это может понравиться. Или нет. Мне все равно.

Глава 3

Сознание возвращалось не плавно, не как рассвет, а рывками, болезненными вспышками, словно кто-то пытался завести старый, заглохший механизм. Первым пришло ощущение. Ощущение немыслимой, удушающей мягкости. Ее тело, тяжелое и непослушное, как чужое, утопало в чем-то, что не имело ничего общего с ее привычным миром. Это была не ее промятая кровать со стареньким синтепоновым одеялом, не жесткий диван в родительском доме, не холодный каменный пол, на котором она потеряла сознание. Это было нечто иное. Перины, пуховые и бесчисленные, принимали ее в свои объятия, как вязкое, теплое болото, из которого невозможно выбраться.

Ткань, касавшаяся кожи, была прохладной, гладкой и невесомой. Лия, даже с закрытыми глазами, поняла, что это шелк. Не тот грубоватый искусственный шелк, из которого шьют бюджетные блузки, а настоящий, живой, струящийся, как вода. Она пошевелила пальцами, и они утонули в пуховом покрывале, которое отозвалось на ее движение тихим, аристократическим шорохом.

Затем пришел запах. Он был густым, дурманящим, почти осязаемым, и он заполнил ее легкие, вызывая легкую тошноту. Это был сложный, многослойный аромат, в котором переплетались ноты незнакомых, приторно-сладких ночных цветов, похожих на туберозу или гардению, но с тяжелым, почти хищным, дурманящим подтоном. К этому цветочному запаху примешивался тонкий, чистый аромат дорогого пчелиного воска, пряный оттенок сандалового дерева и еще что-то — едва уловимый, холодный, металлический оттенок, как от старинной бронзы или… запекшейся, сладковатой крови. Этот последний оттенок вызывал подсознательную тревогу, внося диссонанс в общую атмосферу удушающей, декадентской роскоши.

В голове гудело. Боль в плече, том самом, за которое ее схватил демон, превратилась из острой, разрывающей в тупую, ноющую, пульсирующую в такт сердцу. Лия заставила себя разлепить веки. Ресницы казались склеенными, а свет, ударивший по глазам, был мягким, рассеянным, но все равно заставил ее зажмуриться.

Когда глаза привыкли, первое, что она увидела, был потолок.
Не ее знакомый, белый, с едва заметной паутинкой трещин, которую она изучала по утрам, размышляя о предстоящем дне. Этот потолок терялся где-то в невообразимой высоте, и он не был белым. Он был расписан. Темная, почти черная фреска изображала звездное небо, но созвездия на нем были чужими, зловещими, неземными. Спиральные галактики закручивались в хищные вихри, а звезды мерцали не дружелюбным, а холодным, мертвенным, пронзительным светом, словно осколки льда.

Взгляд скользнул ниже. Она лежала на огромной, непостижимых размеров кровати под тяжелым балдахином из темно-алого бархата. Ткань была настолько густой и плотной, что, казалось, поглощала свет и звук. Четыре резных столба, поддерживающих балдахин, были не просто деревом. Они были вырезаны из черного, как сама ночь, материала, похожего на эбеновое дерево, но с прожилками застывшей лавы. Столбы были выполнены в виде переплетенных змеиных тел, чьи раскрытые пасти с острыми, как иглы, клыками смотрели в углы комнаты.

Комната… Это слово было слишком мелким, слишком жалким для описания этого пространства. Это были покои. Зала. Помещение было настолько большим, что в нем легко поместилась бы вся ее московская квартира вместе с лестничной клеткой. Стены были затянуты темными, тяжелыми гобеленами, на которых с пугающей детализацией была выткана жестокая сцена охоты: рогатые всадники на ящероподобных, чешуйчатых скакунах с горящими глазами гнали стаю существ, похожих на волков, но с пылающими гривами. Фигуры на гобеленах казались живыми, застывшими в движении, и Лии почудилось, что она слышит их безмолвные крики.

Лия села. Голова тут же закружилась, и комната качнулась перед глазами. Шелковое покрывало соскользнуло с нее, обнажив тончайшую ночную сорочку из черного, как смола, шелка с изысканной вышивкой по вороту. Сорочка была чужой. Ее собственная одежда — удобные джинсы, простой свитер, практичные ботинки — исчезла. Ее личность, ее привычный образ, ее защита — все было стерто, заменено на эту дорогую, но чуждую оболочку.

Паника, до этого дремавшая на дне сознания, начала подступать к горлу ледяной, колючей волной.
«Сон. Это просто очень реалистичный сон, вызванный стрессом и переутомлением», — ее мозг, натренированный на логику, отчаянно цеплялся за это последнее рациональное объяснение, как утопающий за щепку.

Она огляделась в поисках хоть одной знакомой, реальной детали, которая могла бы разрушить этот кошмар. Но все было чужим, враждебным. Огромный камин из черного мрамора, в котором не было огня, а его портал был вырезан в виде разинутой пасти демона. Шкаф размером с ее кухню, с дверцами, инкрустированными перламутром, складывающимся в сложный, мучительный узор из терновых ветвей. Туалетный столик из того же черного дерева, что и кровать, с зеркалом в тяжелой, витой серебряной раме.

Зеркало.

Она сползла с кровати. Босые ноги коснулись не теплого ковра, а холодного, отполированного до зеркального блеска камня, испещренного темно-красными прожилками, похожими на вены, полные застывшей крови. Холод от пола пробрал ее до самых костей. Дрожа, она сделала несколько неуверенных шагов к туалетному столику.

Из глубины зеркала на нее смотрела испуганная девушка с растрепанными каштановыми волосами и широко распахнутыми карими глазами, в которых плескался ужас. Ее лицо. Но фон за ее спиной был чужим, враждебным, нереальным. И само зеркало… Оно было странным. Это было не простое стекло с амальгамой на обратной стороне. Поверхность была идеально гладкой, но черной, как полированный обсидиан. Отражение в нем казалось глубже, объемнее, словно она заглядывала не в зеркало, а в окно в другую, более темную комнату, где жила ее точная, испуганная до смерти копия.

Глава 4

Время в золотой клетке текло иначе. Оно не измерялось привычной сменой дня и ночи, которых здесь, в мире вечных сумерек, кажется, не существовало вовсе. Оно не отсчитывалось тиканьем часов. Оно сочилось, как густая, темная, вязкая смола, отмеряясь беззвучной сменой бесстрастных служанок, приходивших и уходивших по одному им известному расписанию. Они приносили изысканные, немыслимые блюда на тяжелых серебряных подносах — кусочки мяса, истекающие рубиновым соком, фрукты, переливающиеся всеми цветами радуги, напитки, искрящиеся в хрустальных кубках. От одного вида этой еды у Лии к горлу подкатывала тошнота, но она заставляла себя есть. Немного. Просто чтобы поддерживать силы. Она понимала, что слабость — это первое, что убьет ее здесь.

Она не сопротивлялась. Не потому, что смирилась или сломалась. Ее душа, закаленная годами соперничества с сестрой и интеллектуальной дисциплиной юридического факультета, не была хрупкой. Она не сопротивлялась, потому что ее мозг, натренированный на холодный анализ в самых стрессовых ситуациях, уже переключился из режима паники в режим выживания. Сбор информации. Это было первое правило, которое им вдалбливали на занятиях по криминалистике. Прежде чем действовать, нужно понять среду, изучить противника, найти его слабые места. Она стала актрисой, играющей самую сложную и, возможно, последнюю роль в своей жизни — роль покорной, сломленной, растерянной жертвы. Роль, которая была так далека от ее истинной, упрямой и непокорной натуры.

За маской апатии, которую она демонстрировала Эларе и ее молчаливым, похожим на тени, помощницам, ее разум лихорадочно работал, как сверхмощный компьютер. Она фиксировала каждую деталь: строгую, почти военную иерархию служанок, где Элара с ее серебряными глазами была безусловным авторитетом, а остальные боялись поднять на нее взгляд, общаясь лишь жестами; материалы, из которых была сделана мебель — неземное, прочное, как железо, дерево, холодный, как лед, камень, который не нагревался даже от жара свечей; и главное — полное, абсолютное отсутствие окон, ведущих во внешний мир. Это была не просто комната. Это был роскошный, герметичный склеп.

Она прокручивала в голове ключевой, спасительный факт: похищение по ошибке. Где-то там, в ее мире, осталась Катя. Что она делает? Заметила ли ее исчезновение? Вряд ли. Скорее всего, до сих пор злится, что Лия так и не прислала деньги на новое платье. А может, уже кружит голову своему новому «принцу», не подозревая, что ее место в Аду — а Лия больше не сомневалась, что это именно Ад или одно из его аристократических преддверий — по ошибке заняла сестра.

Близнецы. Но не идентичные. Катя всегда гордилась этим, подчеркивая их различия. У Кати на левой щеке, у самого уголка губ, крошечная, едва заметная родинка, которую она всегда тщательно замазывала тональным кремом, но о которой знали все ее близкие. У Лии ее не было. У Кати на левом запястье был тонкий белый шрам от неудачного падения с велосипеда в детстве — память о дне, когда Лия впервые увидела сестру плачущей от настоящей боли, а не от капризной злости. У Лии кожа была чистой. Мелочи. Детали. Улики. Если этот принц Арманд действительно был так влюблен в Катю, как она хвасталась, он должен был знать эти интимные, крошечные детали. Он должен был заметить подмену.

Эта мысль стала ее спасательным кругом в океане отчаяния. Ей не нужно было сражаться, кричать или доказывать свою правоту бездушным слугам. Ей нужно было просто дождаться встречи с женихом. Он — ее единственный шанс. Он увидит, что она не Катя, и весь этот кошмар закончится. Возможно, он придет в ярость от ошибки своих подчиненных. Возможно, ее накажут за то, что она посмела сопротивляться. Но что они ей сделают? Убьют? Зачем? Им нужна Катя. Они просто вернут ее обратно, как бракованный товар, и заберут ту, за кем пришли.

Вдох-выдох. Спокойствие. Как учила ее наставница в театре, великая Тамара Петровна: «Страх — плохой актер. Он всегда переигрывает, его видно за версту. Играй на холодном расчете, на паузе, на внутреннем монологе. Это сильнее любого крика».

Она подошла к зеркалу из черного обсидиана. На нее смотрела бледная, измученная девушка с потухшим взглядом и растрепанными волосами. Нет, так не пойдет. Катя никогда не выглядела бы так. Катя всегда была королевой, даже в самые худшие свои дни. Лия заставила себя расправить плечи, приподнять подбородок. Она вспомнила, как двигается сестра: легкая, чуть ленивая, хищная походка с едва заметным покачиванием бедер, взгляд с ленивым превосходством, уголки губ всегда чуть приподняты в намеке на усмешку. Она начала репетировать. Перед зеркалом. Без слов. Только язык тела. Мимика. Жесты. Это была самая важная роль в ее жизни, и провалить ее было нельзя.

Когда замок снова щелкнул, она была готова.

Элара вошла не одна. За ней две служанки внесли целый арсенал для преображения: тазы из чеканного серебра с дымящейся ароматной водой, десятки флаконов из темного стекла с маслами и благовониями, гребни из полированной кости, пуховки из белоснежного лебяжьего пуха, шкатулки с минеральными красками всех оттенков тьмы.
— Пришло время готовиться к встрече с Его Высочеством, госпожа, — бесстрастно сообщила Элара.

Лия молча подчинилась. Она превратилась в безвольную, пассивную куклу, позволив им делать свою работу. Это было частью ее роли — роли сломленной, но покорной пленницы. Ее вымыли в воде, пахнущей горькими травами и незнакомыми специями, которые делали кожу мягкой, но оставляли на ней странное, покалывающее ощущение. Ее кожу растерли маслами, от которых она стала гладкой, как шелк, и начала источать тот самый приторно-сладкий цветочный аромат, что царил в комнате. Ее длинные каштановые волосы расчесали и уложили в сложную, высокую прическу на затылке, закрепив шпильками с черными жемчужинами на концах и оставив несколько тщательно завитых локонов обрамлять лицо.

Затем наступила очередь макияжа. Они подвели ей глаза темной, почти черной пастой, сделав их визуально больше и придав взгляду томную глубину. Подкрасили губы в темно-вишневый, почти черный цвет, который делал ее лицо еще бледнее и аристократичнее. Нанесли на скулы что-то мерцающее, какую-то серебристую пыльцу, отчего кожа приобрела неземное, холодное сияние.

Глава 6

Когда тяжелые, окованные черным металлом ворота Малой тронной залы беззвучно сомкнулись за ее спиной, отсекая ледяное, всепроникающее присутствие Арманда, Лия смогла наконец сделать полноценный, судорожный вдох. Воздух, который она втянула в легкие, был все тем же — холодным, с привкусом вековой пыли и озона, — но он казался спасительным, живительным после удушающей, вакуумной атмосферы, царившей у подножия трона. Ее ноги, обутые в невесомые туфельки из тончайшей кожи, казались ватными и едва держали ее. Сердце все еще колотилось о ребра с бешеной, неровной дробью раненой птицы. Она шла по бесконечному, гулкому коридору, ведомая бесстрастной, словно автоматон, Эларой, но не видела ни зловещих гобеленов с их кровавыми сценами, ни уродливых статуй горгулий, застывших в вечном оскале. Весь ее мир сузился до одного оглушающего, вибрирующего в каждой клетке осознания: она выжила.

Она выдержала первый, самый страшный экзамен. Она встретилась с чудовищем лицом к лицу, заглянула в его фиалковую, бездонную пустоту и не сорвалась, не выдала себя, не закричала «вы ошиблись!». Ее ложь, рожденная из смеси первобытного ужаса и отточенного актерского мастерства, была принята. Не потому, что была идеальной. А потому, что идеально ложилась на холст его чудовищного, непостижимого человеческим разумом эго. Он хотел видеть в своей невесте трепет и обожание, и он это получил. Он хотел видеть страх, который считал высшей формой поклонения, и он его получил. Он был настолько поглощен отражением собственного величия, что не удосужился вглядеться в детали, в мелкий шрифт договора, который, как он думал, заключил. Родинка, шрам, тембр голоса, блеск глаз — все это было для него несущественной рябью на поверхности воды, под которой он и не пытался разглядеть дно. Она была для него не человеком, а зеркалом, и пока это зеркало отражало то, что он хотел видеть, оно было ему угодно.

Это осознание было ее спасением. И ее проклятием. Оно давало ей время, отсрочку, но одновременно подчеркивало всю чудовищность ее положения. Она была вещью. Красивой, ценной, но неодушевленной вещью, чья единственная функция — услаждать взор своего владельца.

Она не заметила, как они вернулись в ее покои. Элара и ее молчаливые помощницы, двигаясь с призрачной легкостью, помогли ей снять тяжелое, как свинцовая мантия, бархатное платье, распустили сложную прическу, освобождая ее голову от плена жемчужных шпилек. Лия подчинялась их рукам механически, ее разум был далеко, он все еще прокручивал каждую секунду встречи с Армандом, анализируя, препарируя, ища ошибки и слабые места. Когда служанки ушли, так же беззвучно, как и появились, оставив на столе новый поднос с едой и питьем, она осталась одна.

Тишина, которая навалилась на нее, была не спасительной, а оглушающей. Она подошла к обсидиановому зеркалу. На нее смотрела незнакомка. Идеально уложенные волосы, разметавшиеся по плечам каштановыми волнами. Бледное, аристократическое лицо. Подведенные темным глаза, в которых застыл незнакомый, пугающий блеск. Губы цвета запекшейся крови. Она протянула руку и коснулась своего отражения. Холодная, гладкая, непроницаемая поверхность. Кто она теперь? Лия Смирнова, студентка-юристка, мечтавшая о справедливости и верховенстве закона? Или Екатерина Смирнова, самозванка, невеста принца Ада, вынужденная играть в самую смертельную игру в своей жизни?

Она села на край огромной, мягкой, как облако, кровати, и ее охватила волна отчаяния, такая сильная и всепоглощающая, что на мгновение потемнело в глазах. Все кончено. Ее жизнь, ее мечты, ее мир — все осталось где-то там, за непреодолимой гранью, по ту сторону багрового, кипящего вихря. Она пленница. Игрушка в руках садиста с ангельским лицом. Ее будущее — это вечная ложь, вечный страх быть разоблаченной, вечное унижение рядом с существом, которое она ненавидела и боялась до дрожи в коленях, до спазма в желудке.

Хотелось плакать. Хотелось кричать, пока не порвутся связки. Хотелось биться головой о холодные каменные стены этой золотой клетки до тех пор, пока не наступит спасительное, милосердное беспамятство. Она упала на шелковые подушки, зарылась в них лицом и позволила себе то, чего не позволяла с самого момента похищения. Она заплакала. Беззвучно, судорожно, всем телом, сотрясаясь от горьких, отчаянных рыданий. Она оплакивала не только себя. Она оплакивала свою свободу, такую привычную и незаметную, как воздух, ценность которой понимаешь, лишь когда начинаешь задыхаться. Она оплакивала свою личность, свои привычки, свою любовь к утреннему кофе и старым фильмам. Она оплакивала свою душу, которую у нее отняли, заменив на эту блестящую, но пустую оболочку.

Но слезы не приносили облегчения. Они лишь опустошали, вымывая остатки сил. В этом мире слезы были не катарсисом, а лишь признаком слабости, запахом крови, который привлекает хищников. Она плакала несколько долгих, бесконечных минут, а потом, сделав над собой огромное, почти физическое усилие, заставила себя остановиться. Она села, глубоко, прерывисто вдохнула, вытерла влажные щеки тыльной стороной ладони и подняла голову.

Хватит.
Хватит быть жертвой. Хватит оплакивать то, что уже потеряно и чего не вернуть. Тамара Петровна, ее великая, безжалостная наставница по актерскому мастерству, всегда говорила: «Актриса не имеет права на публичную истерику. Все свои слезы, всю свою боль, весь свой страх она должна переплавить в энергию, в действие, в роль. Иначе она просто сломается, превратится в рефлексирующую размазню, на которую неинтересно смотреть».

Именно в этот момент, в этой точке абсолютного отчаяния, Лия Смирнова умерла окончательно. А на ее месте родилась другая. Не Екатерина. Нет, она никогда не станет своей эгоистичной, поверхностной сестрой. Но и не прежняя Лия, наивная идеалистка. Родилась та, которую позже назовут Анна. Расчетливая, холодная, упрямая выжившая, чьим главным оружием станет ее ум.

Она встала и снова подошла к зеркалу. Теперь она смотрела на свое отражение иначе. Не с ужасом и отвращением, а с холодным, аналитическим любопытством, с каким режиссер смотрит на актрису перед выходом на сцену. Это была ее маска. Ее сценический костюм. Ее инструмент. Она — актриса. Вся ее предыдущая жизнь была долгой, изнурительной репетицией. Учеба на юрфаке научила ее логике, анализу, умению выстраивать сложные, многоуровневые конструкции из фактов и лжи, находить лазейки в любом, даже самом совершенном кодексе. Театр научил ее владеть своим телом, голосом, эмоциями, носить чужие маски так, чтобы они прирастали к лицу, становились второй кожей. Два ее мира, которые вечно воевали внутри нее, теперь должны были объединиться ради одной-единственной цели — выживания.

Глава 7

Подготовка к вечернему приему была похожа на ритуал. Не на предпраздничную суету, а именно на древний, сложный, полный скрытых смыслов ритуал, где Лия была одновременно и божеством, которому поклоняются, и жертвой, которую готовят к закланию. Элара и ее безмолвные помощницы действовали с точностью и слаженностью бригады хирургов. Они не говорили почти ничего, обмениваясь лишь короткими, деловыми фразами или едва заметными знаками, но их руки двигались с поразительной скоростью и уверенностью.

Сначала была ванна. Огромная, высеченная из цельного куска черного, как ночь, мрамора, она была наполнена дымящейся, почти горячей водой, в которую были вылиты настои из десятка разных флаконов. Вода приобрела молочно-белый оттенок и источала сложный аромат — все те же дурманящие цветы, но теперь с горькими нотами полыни и еще чего-то, от чего слегка кружилась голова. Когда Лия погрузилась в воду, ее кожа начала покалывать, словно тысячи крошечных иголочек прошлись по ней. Элара, невозмутимо стоявшая рядом, пояснила своим безжизненным голосом: «Это масло редкой пустынной лилии. Оно очищает поры и придает коже сияние, достойное будущей королевы. К нему нужно привыкнуть».

Привыкнуть. Это слово стало ключевым в ее новой жизни. Привыкнуть к страху, к лжи, к постоянному напряжению. Привыкнуть быть вещью.

После ванны ее усадили перед обсидиановым зеркалом, и началось священнодействие. Ее кожу растерли маслами, от которых она стала гладкой и прохладной на ощупь. Ее волосы, ставшие после мытья невероятно шелковистыми, уложили в еще более сложную и высокую прическу, чем днем. На этот раз в нее вплели тонкие серебряные нити, которые мерцали в свете свечей, создавая эффект звездной пыли. Макияж был более ярким, вечерним. Темная линия, подводившая глаза, стала шире, делая взгляд более глубоким и драматичным. На веки нанесли тени с мерцающими частицами, а губы покрыли темным, почти черным вином, которое придавало ее лицу оттенок трагической, готической красоты.

Наконец, они принесли платье. Оно висело на специальной подставке, и казалось, что оно живое. Это было то самое алое, как свежая кровь, платье, о котором Лия читала в романах про королев. Оно было сшито из тяжелого, струящегося шелка, который, казалось, сам излучал тусклый, внутренний свет. Весь его лиф и подол были расшиты тысячами крошечных, как песчинки, рубинов, которые вспыхивали при каждом движении, словно тлеющие угли. Платье было ослепительно красивым и невыносимо тяжелым. Когда его надели на нее, Лия почувствовала, как его вес давит на плечи, заставляя распрямить спину, принять царственную осанку. Это был не просто наряд. Это были изысканные, драгоценные кандалы.

Когда все было готово, Элара отступила на шаг и окинула ее критическим, оценивающим взглядом. На ее безупречном лице впервые промелькнуло нечто похожее на эмоцию — тень удовлетворения.
— Вы готовы, госпожа. Его Высочество ждет вас в Большой Приемной Зале.

Лия встала. Шелк и рубины зашуршали, издав звук, похожий на шелест огня. Она подошла к зеркалу. Из его темной глубины на нее смотрело существо, которого она не знала. Неземное, прекрасное, холодное и бесконечно одинокое. Она была готова. Не к празднику. К битве.

Путь в Большую Приемную Залу был еще длиннее и торжественнее, чем в тронную. Коридоры были ярко освещены тысячами свечей в гигантских канделябрах. На стенах висели не только гобелены, но и боевые знамена великих домов Ада — черные, алые, темно-зеленые, с вышитыми на них гербами: драконами, гидрами, скорпионами. Воздух был наполнен гулом сотен голосов и звуками странной, тягучей, одновременно и прекрасной, и тревожной музыки, которая, казалось, лилась из самих стен.

У входа в залу, под высокими сводами, ее уже ждал Арманд. Он был еще более ослепителен, чем днем. Его черный камзол был заменен на темно-красный, цвета запекшейся крови, расшитый золотыми нитями. На его груди сияла брошь в виде скорпиона с алмазными глазами. Он нетерпеливо постукивал пальцами по эфесу парадной шпаги.

Увидев ее, он на мгновение замер. Его фиалковые глаза медленно, с головы до ног, оглядели ее, и в их глубине промелькнул огонь собственнического удовлетворения. Она была безупречна. Его вещь была самой красивой.
— Превосходно, — произнес он, и в его голосе прозвучали нотки одобрения. — Ты выглядишь так, как и должна выглядеть моя будущая королева.

Он властно взял ее руку и положил на свой сгиб локтя. Его прикосновение сквозь тонкую ткань перчатки было ледяным.
— Улыбайся, — прошептал он ей на ухо, его дыхание было холодным. — Они все смотрят на тебя. Запомни: ты — выше их всех. Смотри на них так, словно они грязь под твоими ногами. Но улыбайся. Они должны тебя и желать, и бояться.

И Лия заставила себя улыбнуться. Она подняла голову и обвела зал взглядом, который, как она надеялась, выглядел царственным и немного снисходительным, как учил Арманд. Она была Екатериной. Она была будущей королевой. И она не боится этих тварей.

Зала была так велика, что могла бы вместить небольшой стадион. Тысячи свечей в гигантских люстрах под высоким, расписанным звездами потолком заливали пространство трепещущим, неровным светом, который отражался в полированном до зеркального блеска полу и в бесчисленных драгоценностях гостей.

И гости… Их были сотни. Они не были похожи на людей. Вернее, некоторые были почти людьми, но с небольшими, выдающими их нечеловеческую природу, отличиями: слишком бледная, почти светящаяся кожа, слишком острые, удлиненные уши, глаза необычных, невозможных цветов — золотые, серебряные, изумрудные. Другие же были явными демонами, едва прикрывающими свою сущность светскими нарядами — с небольшими рожками, скрытыми в пышных прическах, с длинными, чешуйчатыми хвостами с кисточкой на конце, выглядывающими из-под роскошных платьев, с длинными, отполированными когтями вместо ногтей. Все они были одеты в немыслимые, фантастические наряды из бархата, шелка и парчи, увешанные драгоценностями, которые сверкали в свете свечей, как россыпи звезд.

Глава 8

Вечер тянулся, как пытка, обернутая в шелк и багрянец. Лия стояла рядом с Армандом, словно изысканное, но бездушное изваяние, привезенное из далеких земель для украшения тронной залы. Она была частью декора, дорогим аксессуаром, подчеркивающим статус и вкус своего владельца. Она научилась улыбаться — не своей открытой, искренней улыбкой, а едва заметным, загадочным изгибом губ, который можно было трактовать и как благосклонность, и как легкое презрение. Она научилась держать в руке тяжелый серебряный кубок с искрящимся, холодным напитком, который имел привкус металла и горького миндаля, и делать вид, что наслаждается им. Она играла свою роль. И, к своему ужасу, понимала, что начинает вживаться в нее слишком хорошо. Маска холодной, высокомерной отстраненности, которую она надела, чтобы защититься, начала прирастать к лицу, давая обманчивое, но такое соблазнительное чувство безопасности.

Она наблюдала. Ее мозг, привыкший к анализу и систематизации, работал с лихорадочной скоростью, жадно впитывая информацию, раскладывая по невидимым полочкам сложную, ядовитую иерархию этого двора. Это был не просто бал, это была демонстрация силы, парад хищников, и каждый из них занимал свое, строго определенное место в пищевой цепи. Она видела, как могущественный герцог Морбиус, чьи легионы держали в страхе все северные границы, демон, чье имя заставляло дрожать целые провинции, подобострастно смеялся плоской и жестокой шутке Арманда. Его смех был похож на грохот камней, но в нем не было веселья — лишь расчетливое желание угодить. Она видела, как прекрасная и смертоносная леди Лилит, чья семья веками славилась самыми изощренными ядами и любовными чарами, смотрела на Арманда с плохо скрываемым обожанием и животным голодом, готовая на все ради одного его благосклонного взгляда. Ее красота была оружием, и она направляла его на единственную цель, которая казалась ей достойной.

Она видела, как лорды и бароны, чьи имена звучали как заклинания из темных гримуаров — Астарот, Бельфегор, Маммон, — толкались и интриговали, пытаясь подобраться поближе к принцу, к источнику власти. Они были похожи на стаю шакалов, кружащих вокруг льва, в надежде урвать кусок падали, оставшейся после его пира. Они все были хищниками, акулами, плавающими в одном аквариуме, но все они боялись одного, самого главного хищника — Арманда. Он был солнцем их темной, извращенной системы, и все они вращались вокруг него, моля о тепле его внимания и панически боясь его испепеляющего гнева.

В какой-то момент музыка стала громче, и несколько пар вышли в центр залы, чтобы начать сложный, ритуальный танец. Это не было похоже на вальс или мазурку из ее мира. Движения были резкими, порывистыми, полными скрытой агрессии и соблазна. Танец был больше похож на поединок, на демонстрацию доминирования, чем на развлечение. Арманд, которому, очевидно, наскучило принимать бесконечные почести, обернулся к Лие.
— Пойдем, — сказал он, и его голос не терпел возражений. — Моя невеста должна быть представлена королевской чете. Пора засвидетельствовать почтение моим родителям.

Сердце Лии пропустило удар, а затем заколотилось с новой силой. Король и королева. Родители этого чудовища. Она предполагала, что они тоже здесь, в этом зале, но старалась не думать об этом, оттягивая неприятный момент. Теперь встречи было не избежать. Она представила себе двух монстров, еще более ужасных, чем их сын, и почувствовала, как по спине пробежал холодок.

Арманд повел ее сквозь расступающуюся толпу к высокому помосту из красного, как венозная кровь, мрамора, который доминировал над всей залой. Помост был настолько высоким, что те, кто находился на нем, взирали на остальных гостей с высоты птичьего полета. На помосте, на двух огромных тронах, вырезанных, казалось, из кости какого-то гигантского, ископаемого существа, восседали правители Ада.

Первый взгляд на них принес Лие удивление, смешанное с разочарованием. Король Белфегор оказался полной противоположностью своему сыну. Он был грузным, обрюзгшим демоном с дряблой кожей пепельного цвета, с усталыми, потухшими глазами и редкой седой бородой, в которой запутались крошки от пирожных. На его лице застыло выражение вселенской скуки и апатии. Он сидел, тяжело откинувшись на спинку своего трона, и казалось, что пышная мантия из черного горностая и тяжелая железная корона, венчавшая его лысеющую голову, не возвеличивают, а давят на него, пригибая к земле. Он едва кивнул, когда Арманд представил ему Лию, и тут же снова уставился в пустоту, словно все происходящее — этот блеск, эта музыка, эти сотни подданных — было лишь утомительным, дурным сном, от которого он не мог проснуться. Он был не правителем. Он был символом, пустой оболочкой власти, выцветшим портретом на стене.

Истинная власть сидела рядом.

Королева Моргана была ее полной противоположностью. Она была воплощением энергии, воли и холодной, расчетливой силы. Она была поразительно красива той зрелой, хищной красотой, которая со временем становится лишь острее, как у хорошо заточенного кинжала. Ее черные, как смоль, волосы были уложены в высокую, сложную, бросающую вызов гравитации прическу, увенчанную диадемой из острых обсидиановых осколков, напоминающих зубы дракона. Темно-зеленое платье, облегавшее ее точеную, безупречную фигуру, казалось сотканным из змеиной кожи и переливалось при каждом движении, меняя оттенок от малахитового до почти черного. Но главным в ней были глаза — яркие, пронзительные, цвета ядовитой зелени. В них горели нечеловеческий ум, ледяная жестокость и неутолимая, всепоглощающая жажда власти. Это она была истинной правительницей этого королевства. Она была пауком в центре этой огромной, липкой паутины. Это было очевидно с первого взгляда.

— Итак, это ты, — произнесла Моргана, оглядывая Лию с головы до ног медленным, уничижительным взглядом, от которого по коже побежали мурашки. Она не просто смотрела, она препарировала, взвешивала, оценивала. Ее голос был низким, грудным, властным, как у укротительницы, говорящей с диким зверем. — Екатерина. Смертная, что сумела очаровать моего сына. Должна признать, ты превзошла мои ожидания. В тебе есть… порода. Не кровь, конечно, — она сделала на этом слове особый, презрительный акцент, словно сплюнула, — но характер. Это хорошо. Слабые здесь не выживают.

Глава 9

После бала Лию на несколько дней оставили в покое. Это было затишье, зловещее в своей тишине, похожее на мертвый штиль перед ураганом. Арманд, очевидно, удовлетворенный произведенным эффектом и ее безупречным, покорным поведением на приеме, был занят какими-то своими, несомненно, жестокими и важными государственными делами. Он не призывал ее к себе, но его незримое, давящее присутствие ощущалось во всем. Оно проявлялось в присылаемых через Элару подарках, каждый из которых был тонко продуманным актом доминирования. То это была шкатулка из полированного обсидиана, наполненная драгоценностями, от которых веяло магическим холодом и чужой, застарелой болью — казалось, каждый камень был свидетелем чьей-то трагедии. То экзотический цветок в хрустальной вазе, чьи лепестки были цвета полуночного неба, но который увядал через час, испуская сладковатый, ядовитый аромат, вызывающий головную боль.

Лия принимала все с подобающей, тщательно отрепетированной благодарностью и покорностью. «Передайте Его Высочеству мою глубочайшую признательность. Он так добр ко мне», — говорила она Эларе, и ее голос был наполнен девичьим трепетом. А затем, оставшись одна, она прятала эти зловещие знаки внимания в самый дальний, темный угол своей огромной гардеробной, как прячут улики с места преступления.

Эти дни кажущегося бездействия она использовала с максимальной, лихорадочной эффективностью. Она больше не плакала и не поддавалась отчаянию. Ее ум, освобожденный от непосредственной угрозы, работал с холодной, ясной точностью часового механизма. Она изучала свою клетку. Она составила в уме детальный график жизни своих покоев: точное время прихода и ухода служанок, время смены безмолвного караула у ее дверей, даже ритм шагов патрулей в дальнем коридоре. Она исследовала каждый сантиметр своей темницы. Простукивала стены в поисках пустот. Проверяла прочность чугунных решеток в камине. Изучала узоры на гобеленах, пытаясь понять, не являются ли эти сцены охоты и битв аллегорией, картой или исторической хроникой.

Но главной ее целью, навязчивой идеей, стала Элис. Образ одинокой, испуганной девушки в тени не выходил у нее из головы. Элис была ключом. Не только к жизненно важной информации, но и, возможно, к чему-то большему — к союзнику, к единственной живой душе в этом механистичном, холодном мире автоматов и монстров. Но как к ней подобраться? Прямой подход был исключен. Любое проявленное к Элис внимание вызвало бы немедленное подозрение у Арманда и его всевидящей матери. Принцесса-изгой была под негласным карантином. Нужно было найти официальный, благовидный, безупречный с точки зрения этикета предлог.

Идея пришла неожиданно, во время очередной лекции, которую ей читала Элара. Камеристка, с монотонностью метронома, объясняла Лие тонкости придворного этикета.
— …когда вы обращаетесь к герцогу крови, ваш поклон должен быть на три счета глубже и на два дюйма ниже, чем при обращении к барону тени. А вручая перчатку чемпиону на турнире, вы должны коснуться его руки мизинцем, но ни в коем случае не безымянным пальцем, это будет сочтено за оскорбление его рода и может спровоцировать кровную месть…

Лия слушала этот аристократический бред, который в ее мире показался бы пародией, и на ее лице было выражение покорного, прилежного внимания. И вдруг ее осенило. Она нашла лазейку в кодексе их нелепых правил.
— Элара, — прервала она камеристку, стараясь, чтобы ее голос звучал неуверенно и капризно, как и подобает ее роли избалованной, но напуганной смертной. — Это все так сложно. Так много правил. Я боюсь, что до свадьбы не успею выучить все эти тонкости. Я опозорю Его Высочество. Я совершу ошибку, и все будут смеяться над его выбором.

Элара поджала свои тонкие, бесцветные губы. Ее серебряные глаза, казалось, стали еще холоднее.
— Вы должны стараться усерднее, госпожа. Ваше положение обязывает.
— Я стараюсь! — с ноткой почти натуральной обиды в голосе воскликнула Лия. — Но теория — это одно, а практика — совсем другое. Я читаю книги по этикету, что вы мне дали, но этого мало. Мне нужна… практика. Мне нужен кто-то, на ком я могла бы оттачивать эти поклоны и реверансы. Кто-то, кто мог бы поправлять меня.
Она сделала паузу, словно ей в голову только что пришла гениальная, наивная мысль.
— Принцесса Элис! — выпалила она. — Она же член королевской семьи. Она, должно быть, знает все эти правила с самого рождения. Может быть, она согласится мне помочь? Мы могли бы заниматься вместе. Я бы училась у нее, а она… она бы… ну… немного развеялась. Ей, наверное, так одиноко. И я бы быстрее всему научилась и не опозорила бы принца! Пожалуйста, Элара, попросите Ее Величество Королеву. Я так боюсь ее разочаровать.

Элара смотрела на нее своими зеркальными, непроницаемыми глазами. Лия не знала, о чем думает это существо, но ее предложение было логичным и безупречным с точки зрения придворной жизни. Оно было облечено в форму заботы о репутации принца и почтительного страха перед королевой. Это были правильные мотивы. Она не просила о дружбе, она просила о наставничестве, тем самым даже подчеркивая свое низшее, ученическое положение по отношению к члену королевской семьи, пусть и опальному.
— Я передам вашу просьбу Ее Величеству, — бесстрастно ответила Элара после долгой паузы.

Лия ждала ответа два дня, находясь в мучительном, изматывающем напряжении. Она сделала свой ход. Если королева откажет, это будет означать, что Элис держат в полной, герметичной изоляции, и подобраться к ней невозможно. Но если согласится…

На третий день Элара, войдя в покои, сообщила:
— Ее Величество находит вашу идею весьма… разумной. Она считает, что общение с вами, возможно, пойдет принцессе Элис на пользу и поможет ей лучше подготовиться к исполнению своих скромных обязанностей при дворе. Принцесса будет приходить к вам каждый день после полудня.

Лия едва сдержала торжествующую улыбку, спрятав ее за маской детской, восторженной радости.
— О, правда? Как милостиво со стороны Ее Величества!

Глава 10

Прошла еще одна неделя, тягучая и однообразная, как капающая в темноте вода. Дни Лии были похожи один на другой, разделенные на две совершенно разные, но одинаково напряженные части. Первая половина дня была посвящена роли «Екатерины». Она была живой куклой, манекеном, на котором придворные мастера оттачивали свое искусство. Она послушно сносила визиты портних, ювелиров и учителей танцев, которых присылал Арманд с той же деловитостью, с какой садовник подрезает декоративный куст, чтобы придать ему нужную форму. Она разучивала шаги ядовито-изящного придворного танца, который больше походил на ритуальный поединок, полный выпадов, уклонений и застывших, угрожающих поз. Она часами стояла на постаменте, пока портниха, пожилая, суетливая демонесса с лицом, похожим на печеное яблоко, драпировала на ней метры шелка и парчи. Она примеряла десятки платьев, одно роскошнее другого, чувствуя себя экспонатом в музее, который готовят к выставке.

Иногда Арманд призывал ее на совместную трапезу, которая проходила в гнетущей, холодной тишине огромной столовой, где стук столовых приборов о серебряные тарелки отдавался гулким эхом. Он ел, не глядя на нее, погруженный в свои мысли о войнах и заговорах, а она ковырялась в тарелке с едой, которая казалась ей безвкусной, изображая отсутствие аппетита, свойственное благородной девице. Это была мучительная, изматывающая игра, требовавшая постоянного контроля над каждым мускулом лица, над каждым жестом.

Вторая половина дня принадлежала ей и Элис. Их «уроки» стали для Лии единственной отдушиной, единственным смыслом ее существования. Они больше не говорили об этикете. Под этим предлогом они занимались совсем другим. Элис, рискуя всем, начала приносить Лие книги из заброшенной библиотеки. Она прятала тяжелые фолианты под своей широкой, бесформенной накидкой, пронося их по тайным ходам, о которых знала только она. Это были не романы, а пыльные, пахнущие тленом и временем тома: «История Великих Домов Ада», «Трактат о природе магических контрактов и клятв крови», «Свод законов и указов короля Белфегора», «Демонология для начинающих».

Лия вгрызалась в них, как голодный в хлеб. Ее юридический мозг, истосковавшийся по сложной интеллектуальной работе, жадно поглощал информацию, анализировал, систематизировал. Она сидела ночами при свете одной свечи, исписывая украденные у прислуги клочки пергамента своими заметками. Она узнавала о структуре этого мира, о его политике, о его слабых местах. Она поняла, что вся власть здесь держится не только на грубой силе, но и на хрупком балансе страха и древних магических договоров, которые, как ни странно, даже такие тираны, как Арманд, боялись нарушать. Нарушение такой клятвы могло лишить целый род магической силы или даже физически уничтожить его. Это было знание. А знание, как ее учили, — это сила.

Элис, в свою очередь, расцветала. Она была глазами и ушами Лии во дворце. Научившись быть невидимой, она подслушивала разговоры слуг, пересказывала сплетни, которые часто оказывались важнее официальных новостей. Она принесла Лие грубый, нарисованный от руки план дворцовых подземелий, который ей удалось выменять у старого кухонного работника на краюху хлеба. Их дружба, рожденная из общего одиночества и общей ненависти к этому месту, крепла с каждым днем.

Но все это происходило внутри герметичного, изолированного мира дворца. Лия видела лишь роскошь и интриги. Она не знала, что находится за его высокими, неприступными стенами. И именно это незнание мешало ей составить полную картину, понять, на чем на самом деле держится власть Арманда и его матери, откуда берутся те несметные богатства, которые они тратят на балы и войны.

Возможность увидеть другую сторону жизни представилась неожиданно.

Однажды утром Арманд, пребывавший в необычно благодушном, почти веселом настроении (накануне ему доложили об успешном и кровавом подавлении бунта в одной из шахтерских провинций), вызвал Лию к себе.
— Сегодня мы поедем на конную прогулку, — объявил он своим обычным, не терпящим возражений тоном, оторвавшись от полировки своего меча. — Хватит тебе сидеть в четырех стенах, как бледная немочь. Ты должна увидеть мои владения. Привыкай к ним. Скоро все это будет твоим.

Сердце Лии заколотилось от смеси страха и дикого, почти истерического возбуждения. Выбраться за пределы дворца! Увидеть небо, пусть и серое, адское! Это был шанс, который выпадает раз в жизни. Шанс увидеть, собрать информацию, запомнить дорогу.
— Но… я почти не умею ездить верхом, Ваше Высочество, — пролепетала она, играя свою роль испуганной, изнеженной девушки. — В моем мире… дамы редко ездят на таких больших животных.
— Научишься, — отрезал он. — Я не потерплю, чтобы моя королева не умела держаться в седле. Это позорно. Я лично преподам тебе первый урок.

Их готовили к прогулке, как к военному походу. Лии принесли элегантный, но практичный костюм для верховой езды из темной, мягкой кожи, который облегал ее, как вторая кожа. Сапоги были высокими, с крепкой подошвой. Арманд был в черном, его наряд подчеркивал его хищную, атлетическую фигуру. Их ждал конвой из десяти гвардейцев в полной черной броне, их лица были скрыты шлемами с узкими прорезями для глаз.

Лошади, которых им подвели во внутренний двор, не были похожи на земных. Это были высокие, могучие создания с иссиня-черной шерстью, которая блестела, как полированный антрацит, горящими красными глазами и маленькими, едва заметными рожками на лбу. Они фыркали, выпуская из ноздрей облачка серого дыма, и нетерпеливо били копытами, высекая искры из камней. Лие подвели более спокойное животное, которое, как заверил ее конюший, было обучено возить дам. Арманд легко, одним движением, взлетел в седло своего скакуна — огромного, как боевой слон, жеребца, который под ним казался покорным ягненком. Лии помогли забраться в седло двое конюхов. Она вцепилась в поводья, чувствуя, как под ней перекатываются мощные мышцы.

Они выехали из главных ворот дворца, и лязг опускающейся за ними решетки прозвучал для Лии как выстрел стартового пистолета.

Глава 11

Прогулка с Армандом стала для Лии тем химическим реагентом, который превратил аморфный раствор ее страха и гнева в твердые, острые, как иглы, кристаллы чистой, незамутненной решимости. Образы, которые она увидела в трущобах столицы, больше не были просто пугающими картинами. Они стали частью ее, выжгли себя на ее сетчатке, преследовали ее во сне и наяву. Босой ребенок с раздутым от голода животом, копающийся в куче гниющего мусора с сосредоточенностью искателя сокровищ. Безногий старик, протягивающий костлявую руку в пустоту, его глаза были мутными от катаракты и безнадежности. И самое страшное — женщина с мертвым младенцем на руках, ее пустые, безжизненные глаза, в которых не было даже слез, лишь бесконечное, выжженное горе. Эти картины были страшнее любого демона с рогами и копытами, потому что они были реальны, и их создала не природа, а система, королевой которой она должна была стать.

Она смотрела на роскошь, которая ее окружала, другими глазами. Теперь это была не просто чуждая, враждебная среда. Это была роскошь, построенная на крови и страданиях, на отнятых жизнях и растоптанных надеждах. Каждый кусок изысканного мяса на ее тарелке, тающий во рту, казался ей вырванным изо рта голодного ребенка. Каждое шелковое платье, которое ей приносили, казалось сотканным из слез и безнадежности миллионов. Ее золотая клетка, стены которой были отделаны перламутром и бархатом, а воздух напоен ароматами редких цветов, стала для нее невыносимой, потому что теперь она знала, какой смрад царит за ее пределами.

Ярость, которая закипела в ней тогда, на грязной улице, не утихла. Она ушла вглубь, как огонь, запертый в торфянике. Она не обжигала, а тлела, превратившись в холодную, острую, как осколок льда, решимость. Просто выжить — этого было уже недостаточно. Просто сбежать — слишком мало. Она должна была не просто спастись. Она должна была нанести ответный удар. Разрушить эту систему, которая порождала такую чудовищную, немыслимую несправедливость. Эта мысль, безумная, самоубийственная, абсолютно невыполнимая для одинокой смертной девушки, стала центром ее существа, ее новой, единственной целью.

Но для того, чтобы воевать, нужно сначала выбраться с поля боя, на котором ты — гарантированная жертва. Побег из абстрактной мечты превратился в насущную, тактическую задачу. Ее мозг, привыкший к многоуровневым юридическим конструкциям, начал работать, как у стратега, планирующего сложную военную операцию. Операцию под кодовым названием «Свобода».

Она начала действовать. Маленькими, почти незаметными шагами, как сапер на минном поле, где любое неверное движение, любой неверно истолкованный взгляд мог привести к взрыву.

Первой и самой насущной задачей в ее плане была одежда. Ее шелковые платья и невесомые туфельки были прекрасны, но абсолютно бесполезны для побега. Они были символами ее рабства. Ей нужна была простая, прочная, неприметная одежда, которая позволила бы ей затеряться в толпе трущоб и выдержать долгий путь по враждебным землям. Но как ее достать? Попросить Элару? Невозможно. Любая подобная просьба была бы равносильна признанию.

Она нашла выход во время очередного визита портнихи, пожилой, суетливой демонессы с морщинистым лицом, похожим на печеное яблоко, и вечно испуганными глазами. Та принесла очередное бальное платье, на этот раз из серебристой парчи, которая кололась и царапала кожу.
— Ах, какая у вас тонкая, нежная кожа, госпожа, — причитала портниха, втыкая в ткань острые булавки. — Этот грубый шелк из северных провинций может ее натереть. Не беспокойтесь, я сделаю подкладку. Из самого тонкого имперского батиста.
— Нет, — неожиданно капризным, пронзительным тоном заявила Лия, идеально играя роль избалованной, взбалмошной аристократки. — Я не люблю батист. Он слишком холодный и скользкий. Я хочу подкладку из простого, теплого полотна. Как носили в моем мире. Оно грубое, да, но такое уютное, такое настоящее.

Портниха посмотрела на нее с ужасом и удивлением. Простое полотно для подкладки платья будущей королевы? Это было неслыханно, это было оскорблением для ее мастерства.
— Но, госпожа… это же ткань для слуг… для мешков…
— Я так хочу! — топнула ногой Лия, едва не уколовшись о булавку. — Я устала от всех этих ваших скользких, холодных, мертвых тканей! Я хочу чувствовать на коже что-то живое! Если я не получу то, что хочу, я не надену это платье и пожалуюсь Его Высочеству, что вы перечите мне и не понимаете тонкостей моей натуры!

Угроза подействовала безотказно. Портниха, испугавшись гнева принца больше, чем нарушения всех мыслимых канонов моды, тут же закивала, лепеча извинения. Через два дня она принесла платье. Лия с восторгом оценила работу. А ночью, когда все стихло, и лишь тени от свечей плясали на стенах, она, заперев дверь, приступила к священнодействию. Вооружившись маленькими маникюрными ножницами из своего туалетного набора, она несколько часов аккуратно, по шву, выпарывала плотную полотняную подкладку. Затем, используя иглу и нитки, которые она незаметно припрятала во время визита портнихи, она сшила из этой грубой, пахнущей полем ткани некое подобие простой рубахи и широких штанов. Это было уродливое, бесформенное одеяние, но оно было прочным, теплым и, самое главное, оно было ее. Она надежно спрятала свой первый трофей в потайном отделении одного из громоздких сундуков, стоявших в гардеробной.

Следующей задачей была обувь. Ее изящные туфельки не выдержали бы и ста шагов по брусчатке трущоб. Во время той самой конной прогулки она с завистью смотрела на высокие, прочные сапоги гвардейцев. Ей нужны были такие же, только ее размера.
Предлог снова нашелся в капризе.
— Я хочу еще одну конную прогулку, — заявила она Эларе на следующее утро. — Мне понравилось. Но в прошлый раз я чуть не натерла ноги. Эти туфли для верховой езды, что вы мне дали, слишком тонкие. Они для парковых дорожек, а не для настоящей езды. Я хочу настоящие сапоги. Как у солдат. Крепкие, высокие, чтобы защищали ноги от веток и камней. Иначе я больше никуда не поеду.

Глава 12

Шторм, которого так ждала Лия, грянул через три дня после ее вылазки в кабинет Арманда. Поводом стал ежегодный Бал Огненной Луны — одно из самых грандиозных, варварских и обязательных для посещения торжеств в столице Ада. В эту ночь, когда на черном бархате неба восходила огромная, багровая, словно налитая кровью, луна, чей зловещий свет, по поверьям, пробуждал в демонах первобытную ярость и самые темные инстинкты, вся аристократия съезжалась во дворец. Это была не просто вечеринка. Это была ежегодная демонстрация лояльности, силы и богатства, ритуальное преклонение перед троном, и не явиться на него означало подписать себе смертный приговор.

Для Лии это был идеальный момент. Она знала из подробных, испуганных рассказов Элис, что в эту ночь дворец превращается в кипящий, хаотичный котел, полный гостей, их свиты, сотен дополнительных слуг, музыкантов и усиленных отрядов стражи. Сотни карет и повозок, запряженных кошмарными тварями, запружают внутренние дворы, создавая невообразимый хаос, шум и суматоху. Внимание всей охраны будет приковано к главным залам, к королевской семье и самым влиятельным гостям. А на нижних уровнях, в бесконечных, похожих на муравейник, служебных коридорах, бдительность неизбежно ослабнет. Это был ее единственный шанс. Одна ночь, когда она могла попытаться проскользнуть сквозь ячейки этой гигантской, хорошо отлаженной сети.

День перед балом был наполнен лихорадочной, почти истерической суетой. В покои Лии то и дело врывались портнихи, ювелиры, парикмахеры, мастера по маникюру и даже странное существо, чьей единственной обязанностью было натереть ее кожу ароматическими маслами до блеска. Они суетились вокруг нее, как муравьи вокруг своей царицы, их голоса смешивались в один гудящий, нервный улей. Лия сносила все это с показной покорностью и легкой скукой, но внутри у нее все сжалось в ледяной, звенящий комок. Она чувствовала себя актрисой перед премьерой самого важного спектакля в ее жизни. Спектакля, где не было права на ошибку, где ценой провала была не критика в газетах, а мучительная, изобретательная смерть.

Ее нарядили в платье, которое, казалось, было соткано из самой сути этого мира — из огня и тьмы. Оно было из тяжелого, иссиня-черного шелка, который, казалось, поглощал свет, создавая вокруг нее ауру глубокой ночи. Но вся его поверхность, от лифа до самого подола, была расшита тысячами крошечных, ограненных алмазов, которые вспыхивали при каждом движении, как далекие, холодные звезды на ночном небе. Оно было ослепительно красивым и невыносимо тяжелым, как сама ее судьба в этом мире. Оно сковывало движения, заставляло держать спину неестественно прямо. Это был идеальный наряд для королевы. И для жертвы.

Последние, самые важные приготовления она сделала в тайне. За час до начала бала к ней, под предлогом помощи в подготовке, проскользнула Элис. Ее маленькая, запуганная подруга, рискуя всем, совершила последнюю, самую важную вылазку. Она пробралась в прачечные и выкрала комплект одежды простого слуги-помощника на кухне — грубые штаны из мешковины, мешковатую рубаху из небеленого холста, которая пахла дымом, жиром и луком, и темный, засаленный плащ с глубоким капюшоном. Она принесла все это Лие, спрятав под своим широким, бесформенным платьем, вместе с небольшим, но острым, хорошо заточенным ножом для резки овощей, который она утащила с кухни.

— Сегодня ночью, когда начнут съезжаться гости, откроют западные ворота для служебных повозок с провизией, — шептала Элис, ее глаза блестели от страха и возбуждения. — Это единственный шанс. Главные ворота будут охранять личные гвардейцы королевы, «Бессмертные». Они знают в лицо каждого, кто служит во дворце. Тебя пропустят только там, где суматоха и где стража из обычного гарнизона, ленивая и глупая.
— Ты все сделала правильно, Элис, — сказала Лия, крепко сжимая руку подруги. Ее собственное сердце колотилось, как пойманная птица, отдаваясь в ушах. — Ты дала мне шанс.
— Вы… вы вернетесь? — в голосе Элис прозвучала детская, наивная надежда, от которой у Лии болезненно сжалось сердце. Она смотрела на Элис и видела не принцессу, а одинокого ребенка, который впервые нашел друга и теперь боялся его потерять.

Лия посмотрела в ее полные слез серые глаза и не смогла солгать, не смогла дать пустую надежду.
— Я не знаю, Элис. Я не знаю, что ждет меня там, за стенами этого дворца. Но я обещаю тебе одно. Если я выживу, если я обрету свободу и силу, я найду способ помочь тебе. Я не забуду тебя. Я не оставлю тебя здесь.

Она обняла хрупкую принцессу. Возможно, в последний раз. Элис быстро спрятала узелок с одеждой и ножом в тайник, о котором они договорились заранее — в пустое пространство за отъезжающей панелью в задней стенке гардеробной.

Когда Арманд вошел в ее покои, чтобы забрать на бал, Лия уже была в роли. Он был великолепен в своем парадном черном камзоле, на котором золотыми нитями был вышит герб его рода — трехглавый дракон. На его груди сияла брошь с огромным черным опалом, в глубине которого, казалось, тлели красные огни. Но на его идеальном лице лежала тень раздражения.
— Сегодня ты будешь сиять, Екатерина, — произнес он, властно беря ее за руку. Его пальцы были холодными, как мрамор. — Ты будешь танцевать со мной. Ты будешь улыбаться всем. Ты покажешь этим старым стервятникам, кто их будущая королева. Я не потерплю сегодня ни капризов, ни усталости, ни твоих мигреней. Это понятно?
— Да, Ваше Высочество, — покорно ответила Лия, опустив глаза и делая легкий, трепетный реверанс.

План требовал, чтобы она была в центре внимания, чтобы ее видели все, а потом она должна была исчезнуть. Она должна была создать себе алиби.

Бал был в самом разгаре. Музыка гремела, сотрясая стены, — странная, дикая, завораживающая мелодия, полная диссонансов и резких, рваных ритмов. Сотни пар кружились в сложном, хищном танце. Лия танцевала с Армандом. Он вел властно, уверенно, его рука на ее талии была как стальной обруч. Он не смотрел на нее, он смотрел поверх ее головы, принимая восхищенные и завистливые взгляды своих подданных. Она улыбалась, она смеялась, она играла роль влюбленной, счастливой, немного ошеломленной невесты с таким мастерством, что, кажется, даже сама начала в это верить.

Глава 13

Свобода пахла гнилью, сточными канавами и застарелым, въевшимся в камни страхом. Этот запах был первым, что Лия осознала по-настоящему, когда адреналиновый угар побега, пьянящий и яростный, начал спадать, уступая место холодному, трезвому, липкому ужасу. Она сидела, сжавшись в комок, в вонючей, скользкой от нечистот подворотне и пыталась унять дрожь, сотрясавшую все тело. Это была не просто дрожь от холода сырых, покрытых плесенью камней, к которым она прижималась спиной. Это была глубокая, внутренняя дрожь — реакция тела на пережитый стресс, на разрыв всех привычных шаблонов, на чудовищное осознание того, что обратной дороги нет. Адреналин, который гнал ее вперед, заставляя сердце колотиться, а легкие гореть огнем, схлынул, как морской отлив, обнажая илистое дно отчаяния. Он оставил после себя оглушающую, звенящую в ушах усталость и холод, который, казалось, пробрался до самых костей, до مغزа.

Шум погони и яростный, голодный лай адских гончих, звук, который, как ей казалось, навсегда въелся в ее память, стих где-то в лабиринте узких, кривых улочек. Но эта тишина не приносила облегчения. Она была обманчивой, напряженной, как затишье перед новой, еще более жестокой атакой. Она знала — она чувствовала это каждой клеткой своего измученного тела — что прямо в этот момент по приказу разъяренного, униженного, оскорбленного в своих лучших чувствах собственника Арманда город превращается в гигантскую, хорошо организованную мышеловку. Все выходы перекрывали, а по улицам, как стаи голодных псов, уже рыскали патрули, их тяжелые, подкованные сапоги отдавались гулким эхом от стен домов, их фонари выхватывали из мрака случайные, испуганные лица. Они заглядывали в каждый темный угол, в каждую подворотню, подобную этой.

Она была свободна от своей золотой клетки, от ее шелков и бриллиантов, но попала в клетку куда большего размера — в целый город, который был для нее враждебной, неизвестной территорией. Она осторожно, боясь издать хоть малейший шорох, выглянула из своего укрытия. Над ней нависали уродливые, остроконечные крыши домов, построенных без всякого плана и порядка, теснясь друг к другу, словно гнилые зубы в челюсти великана. Узкие улочки, похожие на глубокие трещины в земле, были погружены во мрак, лишь изредка освещаемый тусклым, болезненным светом из щелей в закрытых ставнях или мутным сиянием газовых фонарей. В их неровном, дрожащем свете плавали тусклые, неживые огоньки, похожие на души грешников, запертые в стеклянных банках. Воздух был тяжелым и влажным, он был пропитан запахами нечистот, дешевой, сивушной выпивки, угля и чего-то еще — сладковатого, пряного дыма, который валил из многочисленных курилен, обещая забвение отчаявшейся бедноте.

Здесь не было блеска и холодной, стерильной роскоши дворца. Это был Ад для бедняков. Мир теней, выживающих по своим жестоким, неписаным законам.

Лия знала, что не может оставаться здесь долго. Каждый скрежет, каждый далекий крик, каждый пьяный смех заставлял ее вздрагивать. Ей нужно было двигаться, уходить из столицы как можно дальше, пока кольцо блокады не сжалось окончательно. Она достала из-за подкладки плаща свою драгоценную карту, нарисованную на куске пергамента. Она развернула ее, и ее пальцы дрожали. В тусклом свете, пробивавшемся от далекого фонаря, она едва могла разобрать линии, которые так усердно заучивала. Западный тракт. Это была ее главная цель, дорога, ведущая из города к границам королевства. Но идти по ней было бы самоубийством. Именно там в первую очередь будут искать беглую невесту принца. Все патрули, все заставы будут сосредоточены там.

Ей нужен был обходной путь. Она снова всмотрелась в карту, мысленно накладывая ее на свои смутные представления о городе, который она видела с высоты своей кареты во время той роковой прогулки. Ее план состоял в том, чтобы двигаться параллельно тракту, через лабиринт трущоб и предместий, где знатные гвардейцы побрезгуют пачкать свои сапоги. А затем выйти к Ущелью Теней — месту, которого, по словам Элис, избегали даже патрули из-за обитавших там хищных тварей. Это было безумно опасно, но это был единственный шанс.

Собрав последние силы, она поднялась на ноги. Каждый мускул в теле болел после безумной гонки. Она плотнее натянула капюшон, стараясь максимально скрыть лицо, и шагнула из своей временной тени в полумрак переулка.

Она шла, стараясь держаться как можно ближе к стенам, превратившись в еще одну безликую тень в этом городе теней. Она научилась идти особой походкой — неспешной, но целеустремленной, чуть сутулясь, как делают те, кто не хочет привлекать к себе внимания. Мимо нее проходили другие существа. Оборванные демоны с потухшими глазами, в которых плескалась лишь безнадежность. Шайки подростков-гоблинов с наглыми, хищными взглядами, которые провожали ее оценивающе, но, к счастью, не трогали, приняв за такого же нищего парня. Изредка из дверей таверн, отмеченных грубо нарисованными вывесками, доносились пьяные крики, звуки драки и разбитой посуды.

Этот мир был грубым, жестоким, но в нем была жизнь. Уродливая, отчаявшаяся, но настоящая. И это было лучше, чем мертвая, холодная красота дворца Арманда.

Она шла несколько часов, ориентируясь по расположению багровой Огненной Луны на небе и по своей ментальной карте. Дома становились все более ветхими и покосившимися. Улицы — все более грязными и пустынными. Она выбралась на окраину столицы, в район, который даже по меркам этого города считался дном. Здесь не было даже газовых фонарей. Единственным источником света были редкие костры в проржавевших бочках, у которых грелись бездомные, похожие на ожившие тряпичные куклы.

Она чувствовала на себе их взгляды — голодные, недоверчивые, а порой и враждебные. Она ускорила шаг, крепче сжимая в кармане рукоять ножа. Она понимала, что ее одежда, хоть и была одеждой слуги, все равно была слишком чистой и целой для этих мест. Она была чужой, и это было написано на ней невидимыми буквами.

Преодолев последние лачуги, она наконец вышла за пределы города. Перед ней раскинулись враждебные земли. Это были не поля и не леса. Это была выжженная, растрескавшаяся пустошь, усеянная острыми, как зубы, черными камнями. Из серой, мертвой земли торчали лишь колючие, скрюченные кустарники и редкие, чахлые деревья, похожие на костлявые руки, тянущиеся к вечно серому небу. Воздух здесь был другим — холодным и чистым, но в этой чистоте было что-то неживое. Тишина была почти абсолютной, нарушаемая лишь заунывным свистом ветра.

Глава 14

Побег из столицы был лишь первым, почти рефлекторным актом драмы, продиктованным инстинктом самосохранения. Лия быстро поняла, что стены дворца, какими бы ненавистными, холодными и лживыми они ни были, все же давали иллюзию защиты, порядка и предсказуемости. Там были правила, пусть и жестокие. Там были враги, но у них были имена и лица. Здесь, в диких, враждебных землях, правил не было. Здесь каждый камень, казалось, скрывал угрозу, каждый порыв ветра доносил шепот опасности. Здесь врагом была сама земля, сам воздух, само небо.

Ее стычка с ржавым, хитиновым скорпионом стала жестоким, но необходимым уроком. Она поняла, что в этом мире грубая сила — не единственный и не всегда лучший способ выжить. Ум, смекалка, умение использовать окружение и слабости противника — вот что могло дать ей шанс. Ее юридическое прошлое, казавшееся таким бесполезным в мире, где право заменял меч, неожиданно обрело новый, извращенный смысл. Она привыкла искать лазейки в законах, находить нестандартные решения, строить сложные логические цепочки. Теперь ей предстояло искать лазейки в законах природы этого жестокого, первобытного мира.

Она шла уже два дня, и каждый из них был похож на вечность. Пустоши, унылые и плоские, сменились предгорьями. Ландшафт стал более пересеченным, враждебным. Земля под ногами вздыбилась, ощетинившись острыми, как зубы, скалами. Появились глубокие ущелья, овраги и хаотичные россыпи валунов, похожих на кости гигантских, давно вымерших существ. Идти стало труднее, каждый шаг требовал концентрации, но и прятаться было легче. Она научилась двигаться от укрытия к укрытию, постоянно сканируя местность, как ее учили на военной кафедре, которую она посещала ради зачета. Тогда это казалось скучной, нелепой игрой в солдатиков. Теперь от этих навыков зависела ее жизнь.

Ее припасы, которые казались ей такими значительными и надежными во дворце, таяли на глазах с пугающей скоростью. Она растягивала их как могла, съедая лишь несколько орехов и один ломтик вяленого мяса в день, но понимала, что этого надолго не хватит. Вода во фляге тоже подходила к концу.

Голод и жажда стали ее постоянными, навязчивыми спутниками. Они были не просто физическим ощущением. Они меняли ее восприятие. Мир стал ярче, звуки — громче, запахи — острее. Она начала замечать то, чего не видела раньше. Движение крошечной, переливающейся всеми цветами радуги ящерицы на камне, полет хищной птицы высоко в сером, безрадостном небе, следы какого-то копытного зверя на пыльной тропе. Ее городские, притупленные чувства обострялись, превращая ее из испуганной жертвы в настороженного, внимательного хищника.

На третий день пути, когда язык уже прилипал к нёбу, а губы потрескались, она наткнулась на ручей. Это была не река, а тонкая, едва заметная струйка воды, пробивающаяся между замшелыми камнями. Но это была вода. Чистая, холодная, с привкусом металла. Лия упала на колени и пила долго, жадно, почти до боли в желудке, чувствуя, как живительная влага наполняет ее пересохшее тело. Она наполнила свою флягу до краев и пошла дальше вдоль ручья, инстинктивно понимая, что там, где есть вода, должна быть и жизнь.

Она оказалась права. Через несколько часов, миновав очередной скальный выступ, она вышла на небольшую поляну, поросшую чахлой, но все же зеленой травой. А на поляне паслись они. Это были существа, похожие на больших, уродливых ящериц, но покрытые не гладкой чешуей, а грубой, клочковатой шерстью грязно-бурого цвета. Они были размером с крупную овцу, с длинными, глупыми, вытянутыми мордами и тупыми, безразличными глазами. Они щипали траву, издавая тихие, хрюкающие звуки.

Еда.

Первой мыслью Лии была охота. У нее был нож. Если ей удастся подобраться к одному из этих существ достаточно близко, подкрасться, пока оно ест… Но тут же пришло отрезвление. Она никогда в жизни не охотилась. Она не знала, как убить такое большое животное. Она могла лишь ранить его, разозлить, и тогда эта тупая, травоядная тварь превратится в смертельно опасного, обезумевшего от боли врага.

Она спряталась за большим валуном и начала наблюдать. Думай, Лия. Думай, как юрист, а не как голодный дикарь. Каковы факты? Существа травоядные, стадные, пугливые. Вероятно, не очень умные. Каковы твои ресурсы? Нож, веревка, которую она сделала из подкладки плаща, и собственный ум.

Идея пришла неожиданно, из глубин памяти. Фильмы о дикой природе, которые она смотрела в детстве с отцом. Ловушка. Не силок на мелкого зверя, а что-то более серьезное.

Она заметила, что тропа, по которой стадо, очевидно, спускалось к ручью на водопой, проходила через узкий, не шире двух метров, проход между двумя отвесными скалами. Идеальное место. Она потратила несколько часов на подготовку. Нашла молодое, гибкое деревце, росшее у самого прохода. С помощью ножа и неимоверных усилий она согнула его, привязав верхушку к тяжелому камню. К спусковому механизму из двух палочек она привязала петлю из своей веревки, аккуратно замаскировав ее травой и листьями на тропе. Это была примитивная, грубая конструкция, но теоретически она должна была сработать.

Она отошла и стала ждать. Часы тянулись мучительно долго. Солнце начало клониться к закату. Стадо не шло. Лия уже отчаялась, решив, что ее затея провалилась, когда услышала знакомое хрюканье. Они шли. Медленно, переваливаясь с боку на бок. Вожак, самый крупный самец, шел впереди.

Сердце Лии заколотилось. Она затаила дыхание. Вот он подходит к ловушке… Шаг, еще один… Сработай, пожалуйста, сработай…

Раздался резкий щелчок. Спусковой механизм сработал. Дерево, освободившись от груза, с огромной силой выпрямилось. Петля взметнулась вверх, захлестнув заднюю ногу вожака.

Тварь взревела от боли и неожиданности. Все стадо в панике бросилось врассыпную. А вожак, подвешенный за ногу, беспомощно бился, раскачиваясь на импровизированной виселице.

Лия выскочила из укрытия с ножом в руке. Она победила. Но радости не было. Перед ней было живое, страдающее существо. Она подошла к нему. Тварь смотрела на нее своими глупыми, полными ужаса глазами. Лия знала, что должна сделать. Она не могла оставить его так умирать. Это было бы слишком жестоко.