Дочь чернокнижника

Любимый

886 год.

Место действия - Париж, осажденный норманнами конунга Сигурда.

Защитникам города неоткуда ожидать помощи. Люди гибнут от голода, вражеские катапульты превращают город в груду развалин.

Сигурд бросает все свои осадные башни на штурм, который должен стать решающим и уничтожить непокорный город.

Однако викингам не удается отпраздновать победу.

Граф Эд приказывает применить греческий огонь, секрет приготовления которого его оруженосец Озрик нашел в древних фолиантах дворцовой библиотеки.

Вражеский флот сожжен. но Эд опасно ранен.

Однако он уже догадался о том, что скрыто от многих - рыдающий у его изголовья верный оруженосец - на самом деле влюбленная девушка...

Я к нему поднимусь в небо,

Я за ним упаду в пропасть,

Я за ним - извини, гордость,

Я за ним одним,

Я к нему одному!

(И. Дубцова, "О нем")

Рана в боку была особенно опасна. Кольчуга норманнской стали, хоть и не дала вражескому копью пронзить графа насквозь, все же не выдержала страшной силы удара. Вторая рана, в бедро, оказалась менее глубокой.
Эда перенесли в тот самый дом, где еще недавно архиепископ Парижский принимал последнюю исповедь принцессы Аделаиды. Боль кровавой пеленой застилала глаза. Раздевание принесло еще больше мучений, но самое тяжелое было впереди. Уже пришедший в себя на воздухе, плачущий Озрик влил ему в рот какое-то питье и теперь промывал раны. Один из воинов тем временем прокалил в очаге кинжал и приблизился к Эду. Объяснять что-либо было не нужно, все знали, что раны нужно прижечь. Воин дал графу прикусить зубами кусок доски, через несколько секунд комнату заволокло жутким запахом горящего мяса. Раненый рычал от нестерпимой боли, бледное лицо его покрылось испариной, но он не мог позволить себе криков и жалоб. Казалось, ужасная процедура длится вечно. Беспамятство пришло как манна небесная, но не надолго.

Когда через несколько минут Эд пришел в себя, рядом с ним слышались рыдания, и кто-то отирал его лицо платком. Конечно же, это был Озрик. Морщась от боли, Эд проговорил:
— Ну что ты плачешь? И что, хотел бы я знать, ты делал в е….й библиотеке во время пожара? Только не говори мне, что захотел почитать!
— Прости, прости меня! — рыдал его верный оруженосец. — Я виноват, все из-за меня! Накажи меня, как захочешь, только не умирай! Ах, я только хотел спасти книги и не подумал, что не смогу выбраться… Если бы не я, с тобой ничего бы не случилось!
— Наказать тебя, конечно, стоит! — усмехнулся граф. — Но как-то неудобно драть кнутом человека, которого я сам же посвятил в рыцари. Надо же было додуматься — рисковать жизнью ради каких-то книжек! Около тебя на полу валялись несколько штук, но уж извини, я их не захватил.
Азарика продолжала плакать, стоя на коленях, и целовать его руку. Эду вдруг стало жалко Озрика и даже стыдно, что разозлился. Да, его оруженосец повел себя глупо и легкомысленно, но это же не со зла, и он почти ребенок! И после всего, что он сделал для своего господина, конечно же, следовало простить. Так он и поступит.
— Ну все, все, не реви, — говорил он, гладя своего верного Озрика по растрепанным черным кудряшкам. —Успокойся, я не злюсь на тебя. В меня и раньше тыкали мечами и копьями, и ничего!
— Но тебе больно! — не успокаивалась Азарика.
— Это да, но придется пережить. Я уже бывал ранен и знаю, скоро будет очень паршиво.
А сейчас я очень хочу спать, — глухо проговорил он, закрывая глаза.
Это начало действовать снадобье, которое она дала ему для снятия боли. Оно действовало еще и как сильное снотворное, поэтому уже через минуту Эд заснул. Правда, сон его в ту ночь нельзя было назвать спокойным, все-таки его трепала лихорадка, и время от времени он начинал бредить. Речи его были бессвязаны и отрывисты, лишь изредка можно было различить слова боевых команд.
Когда его бросало в холод, ему чудилось, что он снова заточен в ледяном подземелье, и он выкрикивал ужасные проклятия в адрес предателей-вассалов, Фулька и Балдуина. Азарика вслушивалась в его слова, боясь услышать женское имя. Имя Рикарды или Аолы... Но ни одно из них не было произнесено.
Холод сменялся жаром, он скидывал одеяло и метался, совершенно обнаженный, такой могучий и такой беспомощный... сейчас. Азарика обтирала его мягкой тканью, смоченной в прохладном отваре трав. На время он успокаивался и лежал на спине, а его белокурую голову она клала к себе на колени. Видимо, так ему было удобнее, потому что в эти моменты он даже слегка улыбался, лицо его становилось совсем юным, почти детским. Это трогало Азарику до слез.

Далеко за полночь, когда жар усилился, Азарика снова напоила его тем же отваром. Вспомнилось, как она, маленькая, однажды сильно заболела, и перепуганный отец тоже готовил для нее лекарства, приносил козье молоко и целыми ночами рассказывал сказки и старинные легенды. Лекарства имели противный вкус и запах, молоко ей тоже не нравилось, а вот истории нравились, даже очень. Девочка решила для себя, что главное в лечении — это интересные рассказы и обязательно что-нибудь вкусное, и переубедить ее было невозможно. И вот теперь, устроив графа поудобнее, она тихонько рассказывала ему истории о древних временах и языческих божествах и героях. Если что-то забывала, сочиняла на ходу сама. Даже рассказала ему кое-что о своем детстве. Эд вряд ли понимал смысл ее слов, но ласковый голос девушки и прикосновения ее прохладных рук действовали на него успокаивающе.

Следующие несколько дней и ночей, самых тяжелых, она не отходила от любимого, оберегая и ухаживая за ним. Командиры время от времени собирались в вестибюле, чтобы узнать, как себя чувствует Эд. По городу уже поползли тревожные слухи о его ранении, находились паникеры, утверждавшие, что граф при смерти и как только он испустит последний вздох, Париж будет обречен. Нельзя было допустить, чтобы подобные слухи распространились и дошли до Сигурда. Эбль, один из ближайших помощников Эда, почти такого же высокого роста и богатырского сложения, как граф, время от времени появлялся на стенах в золоченом шлеме и красном плаще. На расстоянии, да еще с опущенным забралом, отличить его от Эда было невозможно.
Теперь, когда Сигурд лишился почти всех своих дракаров и понес огромные людские потери, ему требовалось время зализать раны и подтянуть подкрепление из числа викингов, с переменным успехом осаждавших и грабивших близлежащие города и монастыри. Пользуясь замешательством врага, парижане совершали смелые вылазки и отбили у варваров немалое количество скота и провианта. Теперь горожанам не грозила голодная смерть. Готовую еду раздавали прямо на улицах, здесь же, в честь сожжения датского флота, можно было выпить и трофейного вина, и вот уже повсюду слышался радостно-возбужденный смех, а кое-где — песни и музыка. Многие потеряли родных и близких за эти изнуряющие, полные опасностей месяцы осады, но жизнь есть жизнь, теперь образуются новые пары, родятся дети... Это ли не счаcтье?

Зеркала

Известен всем мой господин, и смело я пою
О том, что он непобедим в застолье и в бою.
Никто не спорит ей-же-ей, все знают - он таков
Равно число его друзей числу его врагов
Он ест и спит в седле коня, презрев жару и холод
Не место гордым у огня, а смелым под подолом
Когда на битву он идёт, то часто говорит:
- Кто ищет смерти - пусть умрёт, кто смел - тот победит!:
Пусть погибают дураки и те кто слаб рукой,
А сила этой вот руки пока ещё со мной!
("Мой господин" С.Уткин)

Почти весь следующий день прошел для Азарики как в тумане. Болела голова после бессонной ночи, глаза слипались сами собой, а стоило им закрыться, как она видела сильное мужское тело, дрожащие на упругой коже капельки воды... Впрочем, открывая глаза, она тоже видела этого мужчину. Эд выглядел теперь гораздо лучше, лихорадка отпустила его, он начал есть. Даже решил побриться и велел найти цирюльника.
Когда по окончании работы тот почтительно подал зеркало, Эд даже удивился. Наверно, совсем одичал, если забыл о существовании такой вещи, но в последнее время он лишь изредка видел свое отражение в кадке с водой... Или в глазах своего оруженосца!
Лицо, глянувшее на него с поверхности гладко отполированного металла, было, как прежде, идеально красивым и мужественным, но каким-то иным! Этот тип в зеркале казался слишком мечтательным, больше похожим на принца из сказки, чем на сурового воина. На лице не было ни ссадин, ни сухости, появившейся от мороза и ледяного ветра, исчезла куда-то нездоровая синева под глазами. Эд улыбнулся своему отражению. Уж он-то знал, кто так позаботился о нем.

Пока он приводил себя в порядок, Азарика сидела в другой, маленькой комнате, которую специально для графского оруженосца освободили от старой рухляди и даже раздобыли приличную кровать.
Надо сказать, отношение к ней стало меняться. Прежняя настороженность, порожденная сплетнями, почти исчезла, сменилась уважением. Как знать, что было тому причиной? Не стало тех, кто распространял о ней слухи как об исчадии сатаны, а вместе с ними испарилась и ложь? Или наконец заметили ее преданность Эду, которого люди все-таки больше любили, нежели боялись?
Авель притащил ей сундук с вещами, очевидно, отобранными у норманнов во время очередной вылазки. Она была благодарна. В ночь похищения Эда она выбежала из дворца, в чем была. В этой же одежде, уже зимой, вернулась обратно. И до сих пор ходила в ней, вконец испорченной во время боев, опытов с греческим огнем и пожара. Каким удовольствием было бы сейчас посетить баню, но в осажденном, полуразрушенном городе это была недоступная роскошь. Поэтому, пользуясь затишьем, она попросила несколько кувшинов воды и таз. Комната была хорошо протоплена, и девушка с удовольствием вымылась. Закончив, не спешила одеться, как бывало раньше, а принялась со всех сторон оглядывать себя.
Да, в комнате было зеркало! Этот дом некоторое время занимали приближенные принцессы, видимо, после них оно и осталось. Никогда в жизни у Азарики не было настоящего зеркала, и видеть свое отражение полностью она могла только купаясь в реке. Казалось, с тех пор прошла вечность. Сейчас она поняла, насколько изменилась. Несмотря на тяготы походной жизни, природа брала свое. Из зеркала на нее смотрел уже не гадкий утенок, не девочка-подросток, а юная женщина. И как она не замечала своих округлившихся бедер и красивых маленьких грудок? И никто не замечал? А если заметили? Может, неспроста Красавчик Тьерри крутился возле нее все последнее время?

И тут же новая греховная мысль заставила ее щеки вспыхнуть от стыда. Понравилась бы она Эду сейчас? Такие мысли необходимо гнать, но не было сил это делать. Или просто не хотелось.
О, как долго Азарика боялась и не хотела быть девушкой! Гораздо безопаснее быть парнем. Мужчина может себя защитить. Его не станут хватать похотливыми руками мерзкие попы. Не выставят в клетке раздетым, на потеху зевакам.
Она содрогнулась от ужасных воспоминаний, но тут же приказала себе прекратить. Пора было одеваться.

Выйдя на улицу немного проветриться, она перемолвилась несколькими словами с охраной. Только теперь обратила внимание, что возле дома установили два копья с насаженными на них косматыми и окровавленными человеческими головами. Глаза уже выклевали птицы, от чего головы выглядели особенно страшно. Впрочем, Азарика уже не была той жалостливой девочкой, которая когда-то кричала от ужаса при виде пленных, зарезанных и брошенных в реку норманнами. Головы как раз и были норманнские, ей объяснили, что именно эти варвары напали на Эда, когда он вынес ее из дворца. Их тела были мигом изрублены палатинами, а головы теперь выставлены здесь, на радость парижанам.
Азарика уже хотела пройти мимо, когда перед ней выросла знакомая фигура во фламандском шишаке. Снова Тьерри, легок на помине. Конечно же, он принялся пыжиться и хвастать, как его теперь, за участие в сожжении норманнского флота, все зауважали.
- А здесь что делаешь? – прервала Азарика, которой беседы с ним не доставляли никакого удовольствия.
- К тебе пришел, - признался Красавчик. – Беспокоился, как ты тут. Дворец-то подчистую сгорел! Значит, тут теперь живёшь? А знаешь, ведь это я подсказал графу, где тебя искать. Ну, во время пожара.
- Что же не пошел с ним? – сердито перебила она. – Неужели испугался? Додумался же, отпустить его одного.
- Мне он такого не приказывал, - нашелся Тьерри. – Мое дело, знаешь ли, выполнять указания своего сеньора.
Помолчав, он оценивающе оглядел ее и добавил:
- А ты какая-то другая стала! Красивая, и глаза горят, как у кошки. Ты бы в девках не засиделась, если бы только сама хотела! И один наш общий знакомый просто глуп, если он тебя до сих пор не...
Комплименты Тьерри вдохновляли Азарику ещё меньше, чем разговоры с ним, и она принялась прощаться. Тьерри, вспыхнув от обиды и злости, ухмыльнулся.
- Только напрасно ты все это делаешь. Думаешь, будешь с ним? Он высоко взлетел, а может – еще выше, но не ты ему для этого нужна. Можешь и дальше жечь для него драккары и хоть самого Сигурда вместе с ними, а благодарности не дождешься. Хотя, может, и переспит с тобой пару раз, чтобы только объездить, а потом будешь не нужна. Так что ты подумай, девчонка, может, еще и я на что сгожусь!
Они разошлись в разные стороны, и если Красавчик надеялся уколоть Азарику или посеять сомнения в ее душе, то он ошибался. Она подумала лишь, что очень огрубела, если может спокойно болтать с поклонником, стоя в двух шагах от столь ужасных трофеев.

Вспомнить и понять

Глава полна воспоминаний. Чтобы разобраться в настоящем, Эду нужно все вспомнить, о мельчайших подробностей. Он станет ближе к истине, но пока всего-то на один шаг!

И еще это очень откровенная глава...

Но вспять безумцев не поворотить,
Они уже согласны заплатить.
Любой ценой - и жизнью бы рискнули,
Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить
Волшебную невидимую нить,
Которую меж ними протянули...
(В.Высоцкий "Баллада о любви").

Весь этот день он лишь казался спящим. Собирал по крупицам, поднимал из глубин памяти все, что произошло с ним за последний год. Он много успел сделать для Парижского графства, укрепления своей власти и усмирения непокорных вассалов. Только вот поесть и поспать не всегда успевал. Где уж ему было размышлять о чем-то, кроме дел, что-то вспоминать и сопоставлять. Теперь же у него появилось время кое-что обдумать. И он думал. Все эти разрозненные кусочки нужно было сложить в одну картину. Итак, с чего началось это наваждение? Когда он стал замечать нежные взгляды из-под длинных ресниц, и когда она начала будто бы случайно дотрагиваться до него?

До нападения на него в Париже и последующего спасения при помощи Озрика он ничего такого не замечал, а туманные намеки Кочерыжки и иже с ним пропускал мимо ушей, считая бредом. Он видел, конечно, что оруженосец всецело предан ему, ловит каждое слово, торопится как можно лучше исполнить любое поручение, но такое отношение к своему сеньору, особенно если он был храбрецом и лучшим воином Запада, было бы естественно для любого юноши, мечтающего о рыцарских подвигах. Но тут и самому сеньору, что уж скрывать, нравилось, когда именно Озрик сопровождал его в бесконечных поездках. Потому Эд и брал его с собой все чаще. Приятно беседовать с оруженосцем, таким образованным и умеющим и о вычитанном в книгах рассказать, и на службе своему господину знания применить. Или не только по этой причине он желал присутствия Озрика? Чувствовал что-то уже тогда?

Теперь, возвращаясь мыслями к тому, что было до его заточения (не так уж давно, и в то же время в другой жизни!) Эд понимал, что были в поведении его юного помощника некоторые странности. Например, он никогда, в отличие от товарищей по службе, не сбрасывал рубашку после упражнений на плацу, и не ополаскивался ледяной водой вместе со всеми, здесь же. Ссылаясь на склонность к простудам, спешил в свою комнату, иногда нарочито покашливая, и туда ему приносили подогретую воду. Сперва это было причиной для насмешек, потом как-то перестали обращать внимание. Озрик ведь такой славный мальчишка и так храбр, ну могут же быть у него какие-то мелкие недостатки! А через некоторое время из бывших школяров при графе почти никого не осталось. Например, Альберик оставил службу после смерти отца и уехал в Веррин. Протей и Фарисей получили увечья. Авель перешёл в подчинение благоволившего к нему архиепископа. Даже Роберт как-то растворился в своем новом пристрастии - стихосложении, и рвение его к службе поубавилось. В гвардии Эда теперь было много новичков, а Озрик - уже проявивший себя и верный графу человек, пользовался большим уважением. Никому и в голову не пришло бы теперь смеяться над ним.
А ведь он и в мыльню ходил до или после других, но никак не вместе со всеми. Все время у Озрика находились какие-то неотложные дела, но выглядело это естественно, ведь поручения господина - превыше всего и в первую очередь!

Но когда же он, Эд, впервые ощутил радостное биение сердца при ее приближении и посмотрел на нее глазами мужчины, а не как смотрит владетельный сеньор на покорного вассала? Может, в тот миг, когда она, как безумная, кинулась к нему, обросшему и грязному после Забывайки?*
Пока он отмывался в бане от жуткого запаха подземелья, чуть ли не сдирая с себя кожу лошадиным скребком, Озрик бдительно караулил вход, не выпуская из рук меч.
Днем, уже чистый, побритый и накормленный, он в разговоре с нею упомянул своего бывшего палатина, Протея. Мол, не ускользнул ли из монастыря этот прохвост, чтобы сообщить о произошедшем канцлеру Фульку? Она глянула на него настороженно, и в то же время с каким-то почти нескрываемым торжеством. И призналась, что убила Протея, когда тот собирался донести о ее приезде и не дать вызволить Эда.
"Смотри, я и это сделала во имя любви к тебе!”- вот что можно было прочесть в ее глазах. Она давно научилась понимать, что в таких ситуациях или убьют тебя, или убьешь ты, и былая дружба может оказаться не в счет. Но одно дело — убить мерзкого Кочерыжку, который всегда был ее врагом, и совсем другое — бывшего соученика по монастырской школе и товарища по службе. Даже если он всегда старался свалить свою вину на других, даже если он был неисправимый врун и хвастун, даже если неминуемо обрек бы и ее, и Эда на гибель, она все равно испытывала угрызения совести. В какой-то момент не смогла сдержаться, из глаз покатились слезы. Добрый Фортунат принялся утешать ее. Напомнил, что она не имела злого умысла, а лишь спасала жизнь - свою и Эда, а уж он, Фортунат, будет молиться, чтобы Господь простил ее невольный грех. Эд тоже постарался успокоить ее, поведав, как в ночь своего бегства из норманнского плена убил троих бросившихся на него хирдманнов короля Сигурда. Пример был, конечно, притянут за уши, но хотелось чем-то утешить, отвлечь Озрика. Похоже, Эду это удалось, Озрик жадно ловил каждое его слово, и вскоре успокоился. Больше они о Протее не упоминали.

Из монастыря уехали в тот же вечер. В лесах, тянувшихся на много миль окрест, их уже никто не смог бы настичь...
Совместный путь по нескончаемому зимнему лесу еще больше сдружил их, а дорожные впечатления быстро отвлекли Азарику от грустных мыслей. Вскоре оруженосец, радостно возбужденный и гордый своим подвигом, уже на бешеной скорости гонял своего Байона, стараясь настичь уносившегося вперед Эда. Им обоим нравилась эта игра. Эд чувствовал, как с каждой минутой прибывают силы, и пробовал их, то и дело выхватывая меч и рассекая им воздух.

Императрица Рикарда

Той же ночью, в Лаоне.
Императрица Рикарда отпустила Берту, приказав не гасить светильник. Оставшись одна в своей роскошной опочивальне, она легла, подперла золотисто-рыжую головку белоснежной рукой и погрузилась в раздумья. Были они нерадостны. Ей уже за тридцать, несмотря на все ухищрения, красота скоро увянет, а в жизни одна пустота и тоска.

Она всегда знала, что красива. Прекрасные волосы, молочно-белая кожа, тонкие черты лица и женственная фигурка не оставляли мужчин равнодушным.
Рикарда выросла в роскоши. Редко одевала одно платье дважды, а ее украшения были изготовлены лучшими ювелирами. В честь ее красоты и неземной прелести слагались стихи и баллады, льстецы восхваляли ее как мудрую императрицу и покровительницу искусств.
И все равно долгие зимние ночи, когда снаружи завывает метель и так хорошо было бы приникнуть к любимому и согреться в тепле любви, она проводила одна. Короткие летние ночи, упоительно теплые и пропитанные ароматами цветов, брызгами речной воды и веселым смехом прыгающих через костры влюбленных парочек, тоже были для императрицы одинокими и безрадостными. И таких унылых ночей за все годы своего замужества она провела без счета, как раз вот на этом просторном ложе, убранном, в зависимости от времени года, то роскошными мерцающими шелками, то драгоценными соболями.
Не спала. Все гадала, что же отличает ее от других женщин, не таких богатых и красивых, но зато желанных. Может, кто-то навел порчу? Даже ее собственный муж, вечно чем-нибудь болеющий одышливый толстяк, и тот вот уж года три как не посещал ее. Зато очень даже охотно посещал свою любовницу-простолюдинку, с которой прижил сына, и даже на некоторое время почти выздоравливал, когда ему предстояло свидание с этой…коровницей.

Отчаявшись, Рикарда решила взять себе любовника. Но и это оказалось непросто.
Сначала ее выбор пал на одного из могущественных Вельфов, Конрада Черного. Граф был молод и недурен собой. Преподносил Рикарде дорогие изысканные подарки, провожал ее долгими взглядами, при случае цитировал по-латыни известных авторов… Возможно, он стал бы фаворитом императрицы, если бы не ее внезапная встреча с восхитительным Эдом, бастардом Робертинов и, кстати, сводным братом Конрада.
В день ее знакомства с Эдом на королевской охоте Конрад тоже был там, и Рикарда заметила взаимную неприязнь этих молодых мужчин. Один — знатный, богатый, воспитанный в сознании собственного величия, по праву рождения имеющий все, о чем многие лишь мечтают. Второй — дерзкий рыцарь-разбойник, продающий свою воинскую выучку и отвагу тем, кто готов за это платить, а при случае не гнушающийся получить силой то, что ему нужно. Внебрачный сын, чье рождение навлекло позор на его мать.
Впрочем, в своей гордыне и надменности братья вполне могли потягаться, и еще неизвестно, чей был бы верх. Но уж по красоте и мужскому очарованию Эду не было равных. Один лишь насмешливый взгляд его серых глаз, одна улыбка, и вмиг оказался забыт и Конрад, и все прочие.

Она поняла, что за этим дерзким и жестоким воином смогла бы пойти на край света, стоило ему лишь позвать. Но он не звал. Порой она вскипала от ярости и обиды, сталкиваясь со стеной, которую он воздвиг между собой и ею из своего высокомерия и гордости.
Ее приглашения прибыть ко двору он оставлял без ответа. Подарки возвращались обратно. И это от него она была вынуждена терпеть отказы, от этого безродного, который, видно, мнил себя принцем крови!
Вскоре во дворце уже сплетничали, что взбалмошная императрица выбрала себе молодого жеребца, а вот сможет ли справиться с ним?
А старая интриганка Лалиевра, помешивая в тигле какие-то подозрительные, то вспыхивающие, то пенящиеся составы, шелестела своими изуродованными губами:
- Истинно королевский выбор, державнейшая...
Тогда она решила способствовать его возвышению, ведь одно дело — приблизить к себе бродягу, и совсем иное — взять в любовники графа. И тогда он будет обязан ей.

Внезапная и такая нелепая гибель Конрада Черного открыла перед Эдом возможность унаследовать его земли и титул.
Мы уже знаем, какие усилия прилагала Рикарда, чтобы это было так, на какие рычаги давила и кто ей помогал.
Будучи всегда непоколебимо уверена в своей власти, влиянии и непогрешимости, она не обладала государственным умом, как и умом вообще, а лишь мелочным умишком избалованной женщины, живущей своими прихотями.
Императрица даже и не догадывалась, что ее усилия — лишь верхняя часть айсберга, часть сложной интриги, в подробности которой она не была посвящена. Сама того не подозревая, она все больше становилась марионеткой в играх могущественных магнатов и князей церкви. Она приписывала возвышение Эда всецело себе, не видя и не понимая, сколько для этого сделал он сам, да и другие, о чьем участии она не подозревала. Эд никогда ни о чем не просил ее и, став графом, не чувствовал себя ей обязанным.

Ах, как ярко светило весеннее солнце, как радостно билось сердце влюбленной женщины в тот самый день, когда Эд въехал в имперскую столицу город Лаон в качестве уже графа Парижского! Он был даже прекраснее Солнца, так ослепительна была его торжествующая улыбка! Он победил в поединке троих противников, и народ восторженно приветствовал героя.

И вот, как гром среди ясного неба, его помолвка с дочерью герцога Трисского, о чем было объявлено так быстро после его избрания на графство, так оскорбительно для императрицы… Она не знала, что вопрос с этим браком был давно оговорен с отцом невесты. Герцогу брак дочери с Эдом был выгоден не меньше, чем самому новоявленному графу. Ждали лишь официального признания Эда преемником Конрада.
Конечно, Рикарда вообразила, что этот брак вызван любовью Эда к прекрасной Аоле. Ревность, ярость, оскорблённая гордость бушевали в сердце Рикарды, едва не убивая ее. И тогда она решила, что сможет возненавидеть его также сильно, как любила. Погубить, растоптать, унизить. Уничтожить то, что ему дорого, даже если для этого одновременно придется снести с лица земли половину империи. Пусть этот гордец корчится от нестерпимых мук, а она посмеётся.
Новоявленный граф выехал в свои владения в тот же день, когда было объявлено о помолвке. С Рикардой не подумал даже увидеться перед отъездом.

Утро

Все утро Азарика сходила с ума от волнения. Жизнь приучила ее скрывать свои чувства, но все же сейчас на побледневшем лице отображались ее переживания. Их ночь любви, первая ночь Азарики с мужчиной, которого она так давно любила и ждала, была волшебна. За первым соитием последовало второе, которое принесло уже не боль, а только наслаждение. Ванна почти остыла, но на столе были предусмотрительно оставлены несколько кувшинов с горячей водой. На этот раз они расположились в лохани вдвоем… Эд был нежен с нею. Она не знала, но как-то инстинктивно догадывалась, что именно так надлежит мужчине вести себя с девственницей, которая впервые познала возлюбленного.

На рассвете пришлось уйти к себе. О, как же было трудно это сделать! Несколько минут сидела, вновь разглядывая его, спящего, во всем блеске красоты и силы. Она нежно провела ладонями по его груди, несколько раз коснулась губами плеч... И, боясь разбудить, заставила себя оторваться от него. Он что-то невнятно проговорил, все еще не просыпаясь...

Она обнаружила, что кухню успели вернуть в рабочее состояние и теперь, внешне спокойная и невозмутимая, но с бушующим ураганом в сердце, сидела здесь, растирая и смешивая целебные травы, и еще готовила завтрак. Для него. Что он скажет, когда проснется? Вдруг посмеется над глупой девчонкой, так по-детски наивно раскрывшей ему тайну своей любви? Или ушлет от себя, ведь женщине не место на войне… Или будет теперь считать бесстыдной ту, что не смогла скрыть своего страстного желания? Или самое ужасное — станет вести себя так, будто этой ночи не было?
И что же ей тогда делать? Ведь для того, чтобы жить, ей нужно заглядывать в бездонную глубину его глаз, ощущать его дыхание на своей щеке, слышать его голос! Она и не представляла прежде, что этот голос может становиться ласковым, что его руки когда-нибудь обнимут ее и станут гладить ее тело, а обветренные губы сольются с ее губами!

Не представляла, но так хотела узнать, каким будет в любви этот непредсказуемый гордец.

Ее размышления прервало появление Авеля. Он с порога принялся сетовать на то, что даже во время этой небольшой передышки, когда никто не лезет на стены, а в город снова прорвались несколько барж с зерном и прочим провиантом, ему, страдальцу, все равно нет покоя. Собирался, сменившись с караула, позавтракать, но граф к тому времени уже проснулся и велел вызвать к нему Эбля и прочих командиров. Да, он и Озрику прямо сейчас приказал явиться.

Азарика, без единой кровинки в лице, вошла к Эду.
Он лежал, закинув руки за голову, лишь до пояса накрытый легким одеялом. Под которым, конечно же, на нем ничего не было. На Азарику глянул выжидающе. Наверно, ему было интересно, как поведет себя его оруженосец после всего случившегося между ними, и хотелось поиграть, как коту с мышонком. А может, просто сам не знал, как заговорить, и ждал инициативы от нее?
— Как вы себя чувствуете, ваша милость? — проговорила девушка, стараясь, чтобы ее голос прозвучал вежливо и в меру официально.
— Благодарю, достойный оруженосец, — ответил граф в тон ей. — Вашими стараниями, мне уже стало лучше.
— Как я рада… рад… что вы мною довольны.
Азарика расставляла на столе тарелки, от смущения боясь поднять на него глаза.
- Вот пирожки с медом, ваша милость.
И как-то по-детски добавила:
- Я сама испекла.
- Молодец.
- И мне нужно осмотреть ваши раны, господин.
- Что ж, осматривай.
Она приблизилась, сняла одеяло, коснулась тонкими пальчиками его кожи… и он понял, что не может, не хочет больше мучить ее и себя, притворяясь безразличным. Ведь это оказалось так приятно - быть любимым! Больше всего ему хотелось сорвать с девушки эту бесформенную безрукавку и что там еще на ней надето, вновь увидеть, ощутить под ладонями нежные груди с вызывающе торчащими сосками...
— Твои лекарства превосходно действуют, любезная Азарика. Особенно одно. То самое, которое так хорошо помогло мне прошлой ночью. Я хотел бы принимать его чаще, и сегодня буду снова ждать тебя с ним…
Говоря это, граф уже целовал ее, а она, обезумев от радости, отвечала на поцелуи и одаривала его ласками. Тяжелые шаги за дверью заставили их отпрянуть друг от друга. Вошедший Авель не увидел ничего особенного. Правда, граф лежал не совсем одетый, но так и подобает раненому, которого осматривает лекарь. А Озрик очень тщательно размешивал в кувшинчике какую-то резко пахнущую жидкость.
Авель доложил, что все командиры извещены и прибудут, как им велено, через полчаса. И наконец унесся завтракать.

Эд снова потянулся к девушке.
- Иди ко мне...
— О Эд, не надо, — шептала она, пытаясь освободиться из его рук. — Сейчас они придут, ты же сам всех вызвал! А нам нужно…обработать твои раны… И как же завтрак, он остынет… И ты должен одеться… Дверь не заперта, Эд!
Последний аргумент она приводила, уже будучи прижатой к кровати всей тяжестью его тела.
- Ты понимаешь, что сейчас может произойти? - в сладком ужасе пролепетала она.
- Еще бы. Только все уже происходит!
И она очень хорошо чувствовала, что это так и есть.
- Но если войдут...
Она так хотела быть покоренной, что, конечно же, сдалась. Соитие на этот раз получилось быстрым и бурным, но все равно — ах, каким прекрасным…

Она и Он (рассказывает Винифрид)

Мне 20 лет. Сейчас я убогий калека, а раньше был и землепашцем, и воином. Был свой клочок земли, теперь нет ничего. Сначала увечье, теперь вот война. Мы, беженцы, спасаемся от норманнов за стенами города Парижа. Был момент, думали, что не спасемся и здесь. Сколько тут было голодных смертей, а сколько погибло от стрел и огня! Но мы выжили. Мы — это я, моя жена Агата и брат Ральф. Спаслись ли остальные родичи, пока не ведаю. В суматохе бегства, в обезумевшей толпе мы потеряли их. Я и сам до сих пор жив только благодаря этим двум моим родным людям, тащившим меня на себе много миль.
Большой полуразрушенный сарай, в котором нам удалось поселиться, раньше был чьим-то дворцом. Через дыры в крыше попадает то снег, то дождь. Неимоверно холодно. Агата и Ральф целыми днями помогают восстанавливать проломленную норманнами городскую стену. А до этого лили на нехристей смолу. И только я, как развалина, лежу тут. Вокруг — такие же бедолаги, кто еще остался жив. Есть и дети, за ними присматривают старые монахини. Сейчас стало лучше с едой, все возносят молитвы, иногда даже поют песни. Агата приходит полуживая от усталости и сразу валится спать. А ко мне часто и сон не идет, все вспоминаю свою жизнь, словно какой-то старик…
Сколько я себя помнил, моя жизнь текла спокойно и размеренно. Так жили все мужчины нашего селения. Так жил мой отец, а до него — дед. Не скажу, что это была легкая и безоблачная жизнь, но, видимо, тогда мне не с чем было сравнивать. И я был молод, полон сил и, как говорили, неплох собой. Мать твердила, что скоро я должен что-то решить с женитьбой. Собственно, выбор был не велик. Взять какую-нибудь из соседских дочерей или купить монастырскую воспитанницу, сироту. Для матери был предпочтительнее второй вариант, ведь такую невестку проще держать в узде. Я и сам был не прочь жениться.
Но тут я увидел Её. Она была совсем не такая, как знакомые мне девчонки. Но пусть бы про нее хоть сто раз сказали, что она ведьма и дурнушка к тому же, для меня это значения не имело. Что я в ней нашел, сам не знаю. Может, и правда она была ведьмой. Ни у кого из женщин, ни у одного человеческого существа я не видел таких огромных карих глаз, в которых словно отражалась ее прекрасная душа. Ресницы неправдоподобно длинные… Это было красиво. Только худенькая очень, прямо невесомая.
Наш родич, Гермольд, сказал, что она дурнушка. Но он старик, а старикам всегда кажется, что красивая девица должна быть пышнотелой и беленькой. Может, его вкусы устарели, а может, просто мне нравилось не то, что всем. Одним словом, я увидел ее и пропал. Когда ее волокли в храм Св. Вааста, якобы для изгнания беса, я уже знал, что не отдам ее. У меня был нож, и я просто убил бы аббата, но он бы к ней не прикоснулся. К сожалению или к счастью, до этого не дошло. Помог Гермольд. Я был счастлив, что теперь смогу понравиться ей, и не важно, что скажет мать. Теперь я знал, чего хочу. Чтобы именно эта черноволосая девочка-тростинка обняла меня и сказала перед алтарем «Да». Для меня она была самой настоящей красавицей. И у нее был характер. Она улыбнулась мне, когда мы пришли в усадьбу к старику. И поблагодарила за помощь. У нее только что погиб отец, саму чуть не растерзали, а она нашла в себе силы сказать, как благодарна.
Но на следующий день она исчезла из наших мест. Как ей было там оставаться после нападения проклятых бандитов на дом Гермольда? Я бродил по лесу, звал, искал ее, но она не откликнулась. Может, и правда колдунья она, обернулась птицей и улетела...

Мать долго корила меня за отказ жениться по ее выбору и рыдала, что ведьма околдовала сына. Наилучшим выходом оказался призыв на воинскую службу. Опять напали норманны, и вот тогда я стал императорским лучником.

Потом было поражение армии Гугона, паника и бегство. Я блуждал по лесу, надеясь встретить хоть кого-то из своих и дальше пробиваться вместе. Сначала попадались одни дезертиры и мародеры. Наконец встретился большой отряд, причем собирались эти люди не бежать и спасаться, а обратить в бегство данов. Было неплохо влиться в такой отряд. Но первый, кого я там встретил, был проклятый Эд, сын какого-то там герцога. Тот самый, который угробил мельника, а затем позволил своим подонкам бесчинствовать в усадьбе Гермольда. Да, эти белесые близнецы все так же были при нем. Да и аббат наш бывший, да проклянет его Бог. Больше всего на свете я хотел уничтожить всю эту компанию. Особенно ненавидел его, Эда. Хотя признаюсь, что-то в нем одновременно и восхищало меня, все-таки он был храбрец, а как он владел мечом — я такого никогда не видел. Да и голова у него варила так, как нужно, во всем, что касается войны. Я выполнял его приказы, что, впрочем, не мешало мне задевать его. Был момент, когда я думал, он захочет перерезать мне глотку.
Когда мы освободили Самурский собор от язычников, один пожилой вавассор сказал мне:
- Ты вроде неплохой парень и стрелять мастер, но молод еще и глуп. Потому скажу тебе: если пришел и сам попросился под начало сеньора, не след ему дерзить. Пока Эд добр к тебе, ему по душе смельчаки, но лучше с огнем не играй.
Вечером, когда все праздновали победу над норманнами, я прислушивался к разговорам и кое-что узнал об Эде. Оказалось, он и сам был в плену у язычников, но как-то спасся. И я снова почувствовал что-то вроде уважения к нему.
На следующее утро мы, снова под его командой, кинулись в погоню за уходившими драккарами. Я дрался с ним бок о бок, а когда потребовалось вершить Божий суд, я вызвался биться. Один из всех. Не потому что остальные были трусами, а просто противник был - палач. Может, потому я и согласился, что даже он не смог принять этот вызов. А я смог. Да, это гордыня, а что поделаешь? Меня ранили, он со своими людьми отвез меня к знахарке. Везли меня на носилках, сделанных из шкур, несколько суток, и всё лесом.
На привалах Эд и его приятели, Райнер и Симон, обсуждали какие-то свои дела, иногда просто болтали про женщин, смеялись, и если не знать о них то, что знал я, этих парней вполне можно было бы назвать нормальными. Когда удавалось расположиться на отдых в какой-нибудь заводи, они скидывали одежду и с хохотом бросались купаться - все невероятно крепкие и сильные.
Пару раз натыкались на жилища каких-то полудиких лесных людей. Девчонки из этих хижин сами льнули к путникам, что очень радовало близнецов и их слуг. Парочки располагались в траве, почти что на виду у всех. Эд в этом не участвовал, ну ясно, он привык выбирать себе не таких подружек.

Она оказалась как раз такой!

Мне ведь совсем незачем знать

Все, что с тобой было раньше.

Раз ты меня научила летать,

Значит, не может быть фальши"

(А.Глызин "Ты не ангел")

Совещание началось в назначенное время, а еще через полчаса Эд велел седлать Гриса, серого коня, на котором он проделал путь от Святого Эриберта до Парижа. Это был, может быть, не такой красивый конь, к которым он привык, но зато сильный, выносливый и очень умный. И необычайно привязался к новому хозяину.
Азарика накинула на плечи Эда подбитый светло-серым волчьим мехом плащ. В нем он выглядел таким прекрасным и юным, что у нее сладко защемило сердце.
Как всегда, она сопровождала его на Байоне.
Активных боевых действий сейчас не было, и Эд не стал возражать, хотя и собирался запретить ей следовать за ним в сражениях.
В сопровождении командиров и охраны они двинулись к городской стене, где горожане и беженцы ускоренно заделывали бреши, пробитые вражескими катапультами. Работы не прекращались ни на минуту. Появление Эда было встречено всеобщей радостью. Давно были забыты введение им новых податей, суровые наказания за любой бунт против властей и редко пустовавшая виселица на городской площади. Теперь он был для них героем и спасителем народа от жестоких язычников, а его вспыльчивый, взрывной нрав даже стали считать плюсом. По крайней мере, он не размазня.
Эд улыбался и весело махал рукой, отвечая на приветствия. После слухов о тяжелом ранении графа, думала Азарика, с его стороны было мудрым решением показаться в городе, чтобы не дать разгореться панике. И воинам, и ополченцам не мешало убедиться, что их господин неплохо себя чувствует и, как всегда, в прекрасной физической форме.
И все же Азарика видела, что за веселостью Эда скрываются тяжкие раздумья. Как и он, девушка понимала, что Сигурд просто так не уйдет, и передышка эта — временная. Старый волк, лишившись большей части флота и немалого количества осадных орудий, мог снять осаду, но на много миль окрест сёла и усадьбы, города и монастыри выжжены и разграблены, а народ разбежался или угнан в рабство. Жертвы среди населения не поддавались подсчетам.
Предстояло изгнать данов, а для этого — получить поддержку императора и первых сеньоров королевства.
Дальше Эд пока не заглядывал, но ведь предстояло еще и восстановить все разрушенное и разграбленное… От такой перспективы впору было опустить руки, но он не привык сдаваться и не собирался делать это и впредь.
Раны еще не совсем зажили и, несмотря на лечение, причиняли определенное беспокойство. Но уже было известно, что императорское войско движется в их сторону, и встреча с Карлом III могла состояться всего через несколько дней. А вот исход ее может оказаться непредсказуемым и уж точно не зависит от обрюзгшей пешки в короне… Предстоит вновь встретиться лицом к лицу со своими врагами, самым коварным из которых был Фульк.

Глубокой ночью, когда Азарика спала в его объятиях, Эд лежал без сна. Думал о ней. Он так желал ее весь день, когда вокруг толпились люди и невозможно было даже на мгновение уединиться, чтобы только коснуться губами ее губ! Но вечером он, наконец, вознаградил себя за ожидание.

Они занимались любовью до изнеможения. Иногда ненадолго прерывались, болтали, опять любили друг друга.
Эд чувствовал, что она любит его теперь еще сильнее, чем прежде. Она оказалась именно такой, как он и думал… удивительно чувственной, отзывающейся на любую его ласку и готовой дарить наслаждения ему. Не висла у него на шее, не докучала проявлением чувств на людях, не молила Бога простить ее за испытываемые наслаждения в любви. Она просто любила. Но откуда же пришла в его жизнь эта удивительная девушка, одновременно наивная и мудрая? Почему столько времени скрывала, кто она?
Он не хотел мучить ее расспросами. Заговорив об этом, увидел, как слезы заблестели в ее глазах и решил, пусть расскажет, когда сама захочет. И если захочет. О том, что она все-таки рассказала, он догадывался и раньше. Прижимаясь к нему подрагивающим от переживаний телом, она говорила, что подверглась преследованиям служителей церкви, а будучи сиротой, не могла нигде найти защиты. Никакой родни у нее не было, денег — тоже, и единственным способом выжить оказалось выдать себя за юношу и поселиться в монастыре, благо добрый Фортунат когда-то знавал ее отца… А потом просто боялась признаться.
Боялась, что ее найдут, мрачно подумал он. Он прекратил эти болезненные расспросы и утешил ее извечным способом всех влюбленных мужчин, так что слезы быстро высохли.
Но сейчас он не мог не вспоминать. Там, в монастыре, где они познакомились, в ее взгляде не было боли. Всплыл в памяти день их встречи в келье каноника Фортуната. Перед ним был славный, добрый мальчик Озрик. На первый взгляд — ничего особенного, да и слабенький. В другое время Эд и внимания не обратил бы на такого. Но тогда он уже знал от брата, что именно Озрик спас его, когда глупая мальчишеская шалость привела их к заточению в подземной тюрьме. Сначала Озрик отдавал последний кусок хлеба, хотя сам голодал. Потом ухаживал, когда у Роберта началась горячка. А после и вовсе добился, чтобы друга выпустили. А сам остался в подземелье и болел, и голодал, и ему-то помочь было некому. Беднягу Озрика приор-самодур продержал в Забывайке дольше всех.
Все это было необычно для мира Эда, где люди грызутся, как волки и побеждает сильнейший. Доброта и самопожертвование в этом мире ценились не высоко. Да, непонятно. А Эд не любил вопросов без ответов. В этом нужно было разобраться. Умереть самому ради другого? Он допускал и понимал это, но чтобы такой слабенький физически оказался в то же время и таким сильным, самоотверженным? И удивительно добрым.
По-настоящему добрых людей Эд встречал редко. Вот если только Фортунат.
Сначала Озрик очень дичился и избегал Эда, но при следующей встрече как-то оттаял, даже обрадовался ему.
Но и тогда, в монастыре, и позже, во время рейда на Самур и их безумной гонки за норманнскими драккарами, она была другая. Удивительно доверчивая. Прямо как олененок. И в то же время смелая, искренняя. Это было воистину невинное создание.
Потом он не видел ее полгода или больше. А увидев, сразу заметил перемену в ней. Даже не во внешности, хотя и в этом тоже. Бедняга Озрик будто бы переболел жестокой лихорадкой или чем похуже. Похудел еще сильнее, казалось, дуновение ветерка может подхватить его и унести. Эд тогда решил, что парнишку можно и откормить, но хуже было другое. Озрик стал похож на раненого зверька, который чудом вырвался из ловушки и теперь ни за что не дастся в руки. Видимо, бедняга попал в серьезную переделку, может быть, его преследовали. Он ничего не рассказывал, но ведь и без того видно, если кто-то нуждается в помощи и защите. Главное — захотеть увидеть.
«Помни, мы, Робертины, навеки твои друзья», — сказал Эд когда-то. И он решил, что Озрик останется здесь, и точка. Захочет — все расскажет, нет — не надо.
В те первые недели в Париже во взгляде ее удивительных глаз больше было боли, чем прежней доверчивости. Глаза эти были огромные и скорее круглые, чем миндалевидные. Темно-карие, а когда она гневалась, становились совершенно черными. Хотя гнев и злость не были ей свойственны. Но иногда, во время воинских учений, на которые все палатины без исключения должны были выходить каждое утро, Эд замечал, что Озрик словно бы поставил себе цель добиться чего-то, преодолеть самого себя и превзойти других, и ради этого готов был драться ожесточенно. Иной раз со стороны было страшновато за этим наблюдать. Эд ничего не говорил, но присматривал за юным палатином пристальнее, чем за прочими. Такое рвение ему нравилось, но это ли было нужно человеку, который больше любил уединение и книги, нежели грохот сражений и веселые пирушки? Воинов у Эда было много, а образованных людей — гораздо меньше, поэтому он обрадовался, узнав, что Озрик стал посещать библиотеку и все свободное время проводил там.
Конечно же, доносы на Озрика, как письменные, так и устные, поступали Эду регулярно. Чего там только не было. И обвинения в ереси, и в колдовстве. И даже в том, что он не человек, а оборотень. И Эд понимал, что рано или поздно этот бред может сильно повредить мальчишке...

Императрица предполагает, а Бог располагает

Убегать от мужа, закатывать истерики и самовольно уводить за собой воинов ей не пришлось. Император, побуждаемый герцогами, наконец отдал приказ. До него с трудом, но дошло, что потеря Парижа в конечном итоге приведет к потере всей Нейстрии. Армия выступила в сторону осажденного Парижа. Герцог Суассонский мог вздохнуть с облегчением. Несколько месяцев он убеждал государя. Сам не знал, что у него столько терпения. Когда в ответ на фразу «Государь, спасая Париж, вы спасете империю!» Карл Толстый расслабленно пробормотал: «Ну как же, как же, дорогой герцог, я понимаю, вам не терпится весело погулять с вашим другом графом Эдом, ах, это такой напористый молодой человек…», Генрих с трудом удержался от неприличного выражения.
Выступление несколько раз назначалось, но переносилось. То у императора заныл зуб, то расстроился желудок у любимой болонки, то скончалась канарейка.
Канцлер Фульк, как обычно, интриговал и вел свою игру, никому, кроме его самого, не ведомую. Что и говорить, падение Парижа и разорение столь обширных территорий ему было не нужно, чем же тогда станет управлять его воспитанник принц Карл после того, как он, Фульк, низвергнет ненавистного Эда? С другой стороны, их общие дела с Сигурдом тоже требовали внимания. Уж очень хитер и жаден до добычи был король данов. Почти как сам Фульк. Вот и приходилось держать ухо востро.
Рикарда везла с собой огромный обоз. За нею следовали прислужницы, музыканты, портнихи, парикмахеры, массажисты, чтецы, шуты, да всех и не перечислить. В огромных сундуках, с тысячей предосторожностей везли украшения, платья, меховые плащи и муфты, тончайшие вуали, атласные и сафьяновые туфельки. Можно было подумать, что Рикарда надумала обосноваться в лагере под Парижем на долгие месяцы. Злые языки шептались, что Эд Парижский скоро подвергнется еще одной осаде.
Императрица всю дорогу была словно не в себе. Для ее путешествий имелся огромный роскошный дормез, стены которого для тепла были обиты мехом, а пол устлан драгоценными коврами. В этом дормезе императрица передвигалась со всем возможным комфортом в обществе Берты и фрейлин. Но на этот раз она словно не могла усидеть спокойно на месте. Изводила придирками своих дам. То ей было слишком жарко, и она приказывала убрать жаровни, то вдруг, по ее словам, становилось холодно, будто она лежала в сугробе. То ей слишком докучали ее собачки, и их срочно уносили. То она умирала от скуки без них и принималась кричать на Берту, что та дурно обращается с хвостатыми питомцами государыни. Потом оказывалось, что мех плаща недостаточно пушист и роскошен, а сапожки натерли ноги. Придворный певец получил веером по губам за якобы неблагозвучную песню, а чтец Ринальдо в очередной раз перенес вспышку гнева за то, что Андромаха слишком напыщенно и длинно объяснялась в любви Гектору. Во время остановок и привалов страдать от тяжелого характера императрицы приходилось уже не только ее ближайшему окружению, но всем, кто подворачивался под руку. Получил свою долю сарказма и супруг. Впрочем, его-то задевать было даже неинтересно, из-за своей лени он не хотел даже вдумываться в смысл ее оскорбительных, едких слов.

Чем ближе подъезжали к Парижу, тем взбалмошнее становилась Рикарда. В конце концов она потребовала коня и принялась носиться, взрывая рыхлый мартовский снег. Может, она немного успокоилась бы и привела в порядок свои мысли, будь у нее возможность побыть одной, но вокруг постоянно сновали охранники, евнухи, люди из свиты… А ей так необходимо было все обдумать, да и просто успокоиться. Что она скажет ему? Сможет ли признаться, что ждала его все эти долгие тоскливые месяцы и хочет разделить с ним власть и корону? Захочет ли он? Хоть Эд и тщеславен, но он и очень горд. А вдруг он уже знает про ее соучастие в заговоре Фулька против него? Об этом было страшно подумать!
И вот, когда до Парижа было уже рукой подать и они остановились на ночлег в лесу, ей пришла в голову гениальная мысль. Императрица заявила, что будет спать в своем дормезе с Бертой двумя-тремя женщинами, а для прочих пусть поставят шатер. Это пожелание никого не удивило, дормез был пригоден для сна со всеми возможными удобствами. И вот, когда ее женщины заснули, она накинула свой соболий плащ на одну из них, сама же закуталась в плащ фрейлины, низко опустила капюшон, как бы спасаясь от ледяного, бьющего прямо в лицо ветра, и выскользнула из дормеза. Нетерпение, сжигавшее ее душу, гнало ее куда-то, где можно побыть одной. Охранники, вавассоры и те из придворных, кто не спешил укрыться в раскинутых для них шатрах, грелись и болтали возле костров. Никто не обратил внимания на женщину из свиты, да она и в лес-то углубилась не сильно…

Утром императорский поезд вновь двинулся в путь. Крепко спавшую под собольим плащом государыню будить не стали, ведь она так не любила рано вставать! К тому же все знали: чем больше она спит, тем меньше от нее вреда.

Спустя несколько часов на то же место вышли трое воинов в норманнских рогатых шлемах и косматых меховых накидках. Это были люди Сигурда, отбившиеся от большого отряда в поисках добычи. На днях этот отряд совершил набег на один из еще каким-то чудом державшихся монастырей и разграбил его, но добыча оказалась совсем скудной. У монахов во время бескормицы почти закончились съестные припасы, а пополнить их было негде. Ценной утвари и дорогих церковных облачений тоже оказалось мало. В довершение всего, молодых монахов и послушников, пригодных для продажи в рабство, здесь не было, они все давно ушли защищать Париж. Старых монахов викинги в сердцах истребили, оставшийся в малом количестве скот погнали с собой. Путь их лежал снова под стены Парижа.

Руководимые жаждой наживы, трое воинов отделились от сотоварищей. Они знали, что иногда в лесных чащобах попадаются скрывающиеся там местные крестьяне, углежоги, лесники и прочий люд. Грабить у них нечего, но как товар для продажи вполне могут представлять интерес. На этот раз поиски добычи не увенчались успехом, и троица уже собиралась догонять своих, но тут очередной порыв ледяного мартовского ветра донес до них крик. Кричала женщина. Они двинулись в ту сторону, откуда он доносился. Чем ближе подходили, тем яснее становилось, что кричавшая не в себе или просто помешалась от страха. Она кричала без слов, просто выла и вопила что-то нечленораздельное. Голос доносился откуда-то из-под земли. Обшарив поляну, обнаружили остатки нескольких костров, почти занесенных снегом, видимо, недавно тут останавливался на привал большой отряд. В двух десятках шагов оттуда обнаружили глубокую узкую яму. Это была ловушка на зверя, но теперь в ней находился человек. Женщина. Она-то и кричала. Как она тут оказалась и почему спутники оставили ее, было совершенно непонятно. Впрочем, это не очень волновало норманнов.

О прошлом и настоящем

Пока императрицу Рикарду тащили связанной и без платья к конунгу Сигурду в его лагерь под Парижем, в самом Париже другая молодая женщина, преисполненная радостных надежд, стояла перед зеркалом, расчесывая густые черные волосы. Они были прекрасными и блестящими, но недостаточно длинными, чтобы заплести красивые косы. Поэтому Азарика собрала их в высокий конский хвост, оставляя открытой длинную стройную шею. Радостно улыбнулась, представив, как он будет целовать эту шею… Он обожал это делать! Стоило лишь вспомнить его пьянящие ласки, как сразу же становилось горячо внизу живота, и по всему телу пробегала дрожь.
Она почему-то заранее знала, что он окажется таким пылким и страстным, но иногда он бывал и невероятно, просто завораживающе нежным. Однажды она сказала ему об этом, а он даже немного смутился и ответил:
- Это потому что ты и сама такая!
Казалось, вся нежность, вся готовность любить, которая до тех пор была будто спрятана под непробиваемой толщей льда, вдруг вырвалась из его сердца наружу. И произошло это так быстро и внезапно, что Эд сам был поражен больше других.

Азарике очень хотелось сейчас надеть платье, у нее их было уже несколько, но Эд обещал взять ее с собой на осмотр городских укреплений, а туда лучше все-таки поехать верхом, в мужской одежде.
Еще недавно ей казалась неразрешимой задача, как теперь рассказать всем, что она девушка. Как к ней будут относиться, когда узнают? И ведь узнают не только это. Станет известно и о том, что Эд делит ложе с нею. Что касается Эда, то он совершенно не волновался и уверял ее, что все будет хорошо.

Они окончательно решили больше не скрывать, что Озрик — на самом деле Азарика, когда Эд однажды остался у нее на ночь. Их не смутило, что кровать была не очень широка, ведь так они были ближе друг к другу. Подхваченная вихрем наслаждения, Азарика не сразу поняла, что ложе оказалось еще и недостаточно крепким. Лишь через несколько минут до нее дошло, что они лежат на полу.
- Боже! Мы сломали кровать, - проговорила она, выбираясь из-под упавшего балдахина.
- Да, она сразу мне не понравилась, какая-то ненадежная. Будешь спать у меня, - решил Эд.
- Но что о нас скажут?
- По-моему, все, что могли, уже сказали!
И, как выяснилось, был прав. Когда Эд заговорил об этом со своими ближайшими помощниками, в число которых входили Эбль, племянник покойного архиепископа, и Альберик из Веррина, то оказалось, что для них это не такая уж и новость. Давно многие заметили их припухшие от поцелуев губы, страстные взгляды, которыми они обменивались, и как они держались за руки, когда думали, что никто не видит. Открытием это стало разве что для простодушного Авеля. Он не совсем понимал, что произошло, и Азарика даже задавалась вопросом, не начал ли он воспринимать своего товарища по дворцовой гвардии как двух человек — парня и девушку в отдельности? Что ж, он всегда был тугодумом, со временем привыкнет.
Зато новое знакомство с Альбериком прошло весело. Он был искренне рад за нее и Эда. У Азарики даже попросил извинения за то, что как-то раз, ещё в монастыре, дал ей подножку, из-за чего она свалилась посреди двора под всеобщий гогот. Он даже галантно поинтересовался, не слишком ли она тогда ушиблась.
— Не стоит извиняться, благородный сеньор, — весело ответила она, — вы уже поплатились за это в тот день, когда некое… гммм лекарственное средство… оказалась у вас в тарелке! Надеюсь, в тот день вы не слишком много потратили времени на посещение уборной!
— Так это ты сделала! — расхохотался бывший тутор. — Я должен был догадаться!
И они весело обнялись, как в былые времена.
Наверно, они вспомнили бы и еще что-нибудь не менее смешное, но Эд, в присутствии которого происходил этот разговор, не очень одобрил их пылкие объятия и услал бывшего старосту со срочным поручением. О том, как сам не менее пылко целовался с женой этого же Альберика, уже и не вспоминал!

Азарика, надо признаться, испытывала двойственное чувство. С одной стороны, радостно было больше не притворяться и стать снова собой. Теперь она могла, не прячась, любить Эда. Могла носить нарядные платья, туфельки и меховые накидки. Она обязательно отрастит длинные косы, которые будут красиво ниспадать по ее спине, а когда Эд захочет, он сможет расплести их!
И в то же время жаль было расставаться с Озриком. Ведь это под его именем она одолела Тьерри, получила рыцарское звание, спасла своего любимого из заточения и сожгла норманнский флот.
Она еще раз осмотрела себя в зеркале. Оно, как и заинтересованные мужские взгляды на улице, говорило Азарике, что она очень похорошела. Она еще не знала тогда, что девушка обязательно становится красивее, если каждую ночь ее ласкает любимый мужчина.
Теперь бы никто не назвал ее дурнушкой! Невольно вспомнила об Аоле. Несомненно, ее соперница была очень красива, но Эд так и не полюбил ее. И о Роберте… Последний раз Азарика видела их обоих в день, когда Эда отлучили от церкви, а затем похитили*. И ни один из них не изъявил желания помочь ему, да и просто поинтересоваться, куда он исчез. Почему? Им было настолько безразлично? Или все знали и это их устраивало? О нет, по крайней мере, о Роберте так думать было невыносимо. И все-таки, все-таки… Почему она сама, выбежав в ту жуткую ночь из дворца, даже не подумала обратиться к Роберту? Даже если он успел выехать в Трис, его легко можно было догнать.
Позже, живя под бдительной охраной Нануса, она узнала, что Роберт и правда находился уже в пути, когда мим вел ее в таверну к Заячьей Губе. И, кстати, это большая удача, говорил ей тот же Нанус, что Азарика не успела обратиться к Гоццелину, ибо близ его апартаментов еще длительное время дежурили люди, приставленные Фульком, и их целью была поимка оборотня, если он там объявится.
- Короче говоря, - твердил ей мим, - скажи спасибо, что я быстро бегаю. Еле успел тогда тебя перехватить!
Вообще Нанус оказался не таким уж злым во всем, что не касалось побега. Старался получше накормить ее и даже вызвался погадать по линиям ее руки. Долго вглядывался, потом вдруг заявил, что скоро она, Азарика, потеряет девственность! Тогда она с негодованием вырвала руку у этого наглеца и на всякий случай отошла подальше, а ведь предсказание его сбылось. Она блаженно вздохнула, вспомнив ту ночь.
Однако надо было ехать. Она должна была встретиться с Эдом в Сторожевой башне, где он сейчас и находился.

Вспоминает каноник Фортунат

Пока все это происходило в Париже, в монастыре св. Эриберта жизнь текла почти по-старому. Приором теперь стал честолюбивый Теобальд. Для каноника Фортуната это почти ничего не изменило. Вот разве что видеть свое начальство он стал теперь реже. Если покойный Балдуин ревностно следил за ним, завидовал учености Фортуната и той любви, которую к нему питали прихожане, монахи и школяры, то приор Теобальд, самоуверенный молодой человек знатного рода, даже не задумывался об этом. Для него Фортунат был просто доживающим свой век стариком, не более.
Монастырскую школу так и не восстановили, и Фортунат почти целыми днями готовил настойки, мази и прочие снадобья для болящих. Иной раз сам ходил в ближайшие деревни, если требовалась помощь неходячему больному, а то и последняя исповедь. Все труднее было ему переписывать книги. И глаза быстрее уставали, и рука уже не так тверда, как прежде. Спал он совсем мало. Бессонница. А может, так и лучше. Жалко старику тратить время на сон. Столько еще не сделано, столько не написано, а так хотелось оставить что-то после себя будущим поколениям. Единственное, что он мог оставить - это знания, мысли, его труд. Перечитал за последние месяцы свою хронику. По крайней мере, на память не жаловался, уже хорошо. Как это обычно бывает у стариков, он прекрасно, во всех подробностях помнил дела давно минувших лет. Но и недавние события не забывал. Лежа по ночам в своей келье, мыслями возвращался к былому. Скольких людей, близких и не очень, уже нет на этом свете. Одних унесли болезни, других — старость, третьих скосила своей беспощадной косой война. Не так давно упокоился приор Балдуин, провалился в прорубь и сгинул. Нет в живых бывших школяров Иова и Протея. Умер и граф Конрад Черный. Недавно пришли известия о смерти архиепископа Гоццелина, которого Фортунат лично не знал, и принцессы Аделаиды, которую в свое время знал очень хорошо. И уж совсем давно погиб герцог Роберт Сильный. У него Фортунат был капелланом. Давно минуло то неспокойное время, а не забывается. Да и как забудешь? Ведь благодаря этому жестокому властителю в жизни Фортуната появился Эд, его духовный сын, его мальчик. Теперь он взрослый мужчина и воин, одно имя которого заставляет бледнеть врагов, но Фортунат помнит его розовощеким младенцем, хорошеньким, как ангелочек, но уже тогда упрямым и непослушным. Когда-то давно Фортунат надеялся, что его крестник выберет духовную карьеру. Такой путь часто бывает уготован не только бастардам, но и законным младшим сыновьям владетельных сеньоров. Не самый плохой путь, вот и Фортунат когда-то выбрал его для себя. Но, видно, не лежала к церковной карьере неукротимая душа Эда. Нужно, решил Фортунат, написать и о нем, дабы не думали люди, будто Эд, бастард Робертинов, а ныне — граф Парижский, от природы жесток и безжалостен. Беда в том, что он слишком мало видел любви, вот и не знал, как надо любить.
— Моя вина, — прошептал едва слышно старик. — Ведь с самого начала любил его, как родного сына, а все-таки что-то я сделал не так.
С чего же начать новую страницу, повествование о его крестнике?

Точно такой же холодной и ветреной мартовской ночью 27 лет назад в келью каноника громко, по-хозяйски постучали. Это не мог быть кто-то из послушников или монастырских крестьян, слишком уж требовательно ночные гости барабанили в дверь. Сотворив крестное знамение, каноник открыл. За порогом в свете факелов увидел нескольких воинов. Стоявшего впереди он знал, это был Ангерран, доверенный человек Роберта Сильного.
Воин неумело держал в руках маленький, сердито орущий сверток. Каноник посторонился, давая воину войти.
— Дитя это поручается твоим заботам, Фортунат, — без предисловий бухнул Ангерран. — До того момента, когда господин Роберт или госпожа Аделаида пришлют новые распоряжения насчет него. Надеюсь, задавать лишние вопросы ты не станешь?
О, Фортунат и не собирался. Он давно знал Роберта (тогда ещё не герцога) , знал и о его любовной связи с королевской сестрой. Они не были ровней, но Аделаида в свои 39 лет так и не смогла выйти замуж, хотя помолвлена была не раз. Государственная необходимость неоднократно заставляла ее брата, короля Карла Лысого, то обещать ее руку кому-либо из герцогов и принцев, то расторгать соглашение. Принцесса уже смирилась с мыслью, что жизнь свою она закончит в монастырской келье, не познав радостей любви и материнства, но все-таки ей было суждено иное. Встреча с красивым, яростным, привыкшим идти к цели напролом выходцем из Саксонии изменила ее жизнь. Конечно, за принцессами королевского дома постоянно следят десятки глаз, но в случае с Аделаидой, немолодой и далеко не красивой, все получилось иначе. Ее настолько привыкли считать старой девой и без пяти минут невестой Христовой, что ослабили бдительность. И исстрадавшаяся без любви принцесса не замедлила упасть в объятия молодого, страстного любовника. Которого, впрочем, вскоре услали на какую-то войну.
Получалось, что сейчас перед ним, Фортунатом, как раз и находится плод этой тайной страсти. Светловолосый, крепкий, удивительно хорошенький мальчик, которого он окрестил именем Эд.
Фортунат нашел для него кормилицу в ближайшей деревне, благо вместе с ребенком передали и увесистый кошель. Мальчик рос смышленым и здоровеньким, с каждым днем становился все красивее. Фортунат при каждой возможности брал его к себе, возился с малышом, видел его первые шаги, умилялся улыбкам и первым словечкам.
Спустя ровно 3 года за ребенком приехали. За это время произошло немало событий, как трагических, так и радостных. Аделаида, которой венценосный брат все-таки подыскал знатного супруга, успела побывать замужем, родить еще одного ребенка, овдоветь и стать наконец-то женой избранника своего сердца — Роберта, теперь уже герцога.
Саксонец сам прибыл в Эриберт и велел привести мальчика, ещё слишком маленького, чтобы стесняться, когда его разглядывал голеньким огромный незнакомый человек. Увиденное Роберту понравилось. Ребенок был такой же белокурый, как он сам, здоровенький и без каких-либо изъянов. Герцог остался доволен и признал Эда своим сыном.
Фортунату герцог предложил стать его капелланом, таким образом, каноник переехал на новое место жительства вместе с крестником и видел, как растет маленький Эд.
Герцог очень привязался к ребенку и уделял ему много времени, чего нельзя было сказать об Аделаиде. Она ни разу не приласкала малыша, не позаботилась о чем-нибудь вкусном для него и, казалось, готова была вымещать на ребенке все свои обиды, многолетнее одиночество, неудовлетворенность, а главное — унижения и покрывший ее позор после рождения бастарда. Если изредка она и брала мальчика на руки или сажала на колени, то только когда рядом был муж, в угоду ему. Все остальное время она не замечала Эда.
Когда Эду было шесть лет, Конраду - пять, а Аделаида носила еще одного ребенка, герцог Роберт погиб в сражении с норманнами на Бриссартском мосту. Вдова, одетая в глубокий траур, прорыдала безостановочно целый месяц, потом родила Роберта-младшего и всецело посвятила себя ему.
6-летнему Эду было необходимо начинать воинское обучение, ибо именно с этого возраста мальчикам принято давать мужское воспитание под руководством опытных воинов. Вместо этого Аделаида отправила нелюбимого ребенка на воспитание в деревню, где он когда-то и жил. Попытки Фортуната воззвать к ее материнским чувствам привели лишь к тому, что ему тоже пришлось вернуться в Эриберт. Принцесса была слишком капризна и злопамятна, чтобы позволить ему остаться.
По дороге в монастырь священник, как мог, старался развлечь мальчика, рассказывал притчи и сказки, а тот слушал с не по-детски непроницаемым, серьезным лицом. Они ехали на спокойной пегой лошадке Мирте, чуть поотдаль двигались их сопровождающие — небольшой отряд, который им выделил сенешаль Ангерран. Дорога вела их через желто-красный осенний лес, и каноник, дабы развлечь своего маленького подопечного, то и дело показывал ему то скачущих с ветки на ветку веселых белок, то пугливых зайцев, кидавшихся от всадников в кусты. Начал было рассказывать о повадках этих животных, но его крестник мыслями оставался где-то далеко.
— Тебе не интересно, дитя мое? — мягко спросил каноник.
— Нет, — признался ребенок. — На что они мне нужны, все эти трусливые зайцы?
— А какие звери тебе нравятся, сын мой?
— Волки, кабаны, — начал серьезно перечислять ребенок, — медведи. Ну и олени, на них тоже можно охотиться. Мой папа брал меня с собой на охоту. Но теперь он умер и больше не возьмет.
Задумался на некоторое время, потом вдруг спросил:
— Если меня задерут волки, матушка очень обрадуется?
— Что ты говоришь, дитя! — воскликнул каноник. — Конечно же, нет! И никакие волки тебя не задерут.
— Если я буду сильным, — рассудительно сказал мальчик, — то отобьюсь от них. Когда я вырасту, буду сам охотиться на волков, и из их шкур сделаю ковер для твоей кельи. А на зайцев пусть охотятся всякие девчонки!
— Что ж, охота — это неплохо, — поддержал разговор каноник. — Например, жил когда-то неутомимый охотник Губерт. Он был внуком короля и сыном герцога, но решил удалиться от мира и стал священником, потом — епископом, а после смерти его стали считать святым покровителем Арденн.
Во взгляде мальчика ясно читалось сомнение в правильности такого выбора.
— Я бы лучше остался охотником, — сказал он, — так интереснее. А может быть, стану воином, еще не решил. Но тогда я уж точно не сяду на Мирту, у меня будет настоящий рыцарский конь, вот!
Спустя время Эд проговорил:
- Жалко, что мне не позволили взять с собой моего пони, которого подарил папа. Его отдадут Конраду, и у него их будет два.
После этого он долго молчал, и Фортунат решил было, что его маленький спутник заснул, убаюканный мерной поступью лошади. Но мальчик неожиданно спросил:
— Отец Фортунат, я очень плохой?
— Какие странные вопросы ты задаешь, сынок! — удивился каноник. — Ничего подобного, ты хороший мальчик!
— Почему тогда матушка не любит меня?
Каноник не нашелся, что ответить, лишь крепче прижал к себе мальчика. Чувствовал, что ни утешения, ни спасительная ложь Эду не нужны, а правда… Ох, если бы Фортунат сам знал ее!
В деревне, будучи отданным на воспитание в семью крестьянина Элуа и его жены Бэгги, Эд быстро сдружился с их детьми, и если и продолжал переживать из-за смерти отца и ненависти матери, то на его поведении это никак не сказывалось. Все-таки ребенок есть ребенок, и ему интереснее играть, дудеть в самодельную дудку и плескаться голышом в реке, чем думать о проблемах, придуманных взрослыми.
К тому же, ему очень понравилась застенчивая дочка крестьянина, его ровесница Магали, и гораздо приятнее было думать о ней.
Фортунат начал обучать крестника грамоте, но тот не отличался усидчивостью — ломал перья, захлопывал посреди занятия книгу, отказывался зубрить неинтересное. Даже будучи отшлепанным, не становился усерднее. Впрочем, разве мог добрый Фортунат всерьез наказать ребенка, тем более почти что сироту?
Так прошла зима, вновь наступила весна, а затем лето. И вот тем летом, как и теперь, в Нейстрии высадились норманны. Грабили, жгли, убивали, увозили в рабство людей. О нападении на деревню, где жил его крестник, Фортунат узнал утром. В монастырь из деревни прибежал мальчик-подросток, сообщил о несчастье. По его словам, драккар был только один, и как раз теперь на него грузят съестные припасы, нехитрые пожитки, отобранный в крестьянских дворах скот и пленных. Ветер уже доносил гарь пожара со стороны деревни. Надо было спешить. Приор выделил отряд вооруженных монахов, и они, одни на лошадях, другие просто бегом, бросились к деревне. Местный сеньор, тоже получивший известие о нападении, прислал отряд своих вавассоров. Норманны, опьяненные легкой добычей, запахом крови, да и найденной в крестьянских погребах брагой, встретили их поначалу ожесточенным сопротивлением, но почти все полегли от франкских мечей и секир. Нескольких врагов удалось захватить живыми, и теперь они, связанные, понуро сидели на земле. Знали, что пощады не будет.
Фортунат, примчавшийся верхом во главе монастырского отряда, нашел своего крестника среди захваченных пленных и даже не сразу узнал. Половина лица мальчика была одним сплошным синяком. Каноник заключил ребенка в объятия, принялся осматривать, но, кроме разбитого лица, повреждений не обнаружил. Не всем деревенским жителям так повезло. В схватке были убиты несколько мужчин, оказавших сопротивление врагам, и женщин, пытавшихся защитить своих детей. Рядом с родителями лежали трупы нескольких мальчиков и девочек, все они уже были прикрыты грубой тканью. Как рассказали спасенные, норманны для развлечения подбрасывали и ловили детей на копья — излюбленное развлечение в захваченных селах и городах! Горько рыдали подвергшиеся насилию девушки, жены оплакивали погибших мужей. Среди убитых оказалась вся семья Элуа. Как понял Фортунат из сбивчивого рассказа местных, маленький Эд кинулся защищать добрую Бэггу и, конечно же, был схвачен здоровенным рыжим викингом. Яростно сопротивляясь, ребенок вцепился зубами в его руку, получил сильный удар и потерял сознание. Обозленный викинг хотел было добить мальчика, но другие обратили его внимание на то, что тот хорош, как майский денек, а главное — он светлоглазый и белокурый, такие стоят целое состояние на рынках рабов. Оттуда они отправляются в Византию или к маврам, где им предстоит услаждать пресыщенных богачей-содомитов. После жестокого удара Эд некоторое время пролежал без чувств и только теперь узнал, что вся семья погибла.
— Мне можно попрощаться с ними? — спросил он, указывая туда, где родственники и монахи готовили к погребению убитых. Там же лежала и его маленькая подружка Магали.
— Лучше не надо, дитя мое, — мягко сказал каноник. Он уже подходил к убитым и видел, как истерзаны женщины и девочки… Но Эд решительно высвободил руку из сжимавших ее ладоней Фортуната и бросился в ту сторону… Потом он до конца дня не произнес ни слова. Молча и не отворачиваясь смотрел и слушал, как казнили плененных норманнов. А смерть им выбрали не самую быструю — всех посадили на колья.

Уроки любви

Последнее предположение императрицы оказалось верным. Пока она терзалась неизвестностью и строила новые планы, Эд добрался до особняка. Огонь в очаге горел, стол был накрыт к ужину, но Азарики здесь не было. Караульный доложил, что молодая госпожа прошла к себе. Значит, и впрямь обиделась, раньше она всегда ждала его здесь, не смыкая глаз, пока он не придет.
Что ж, понятно. Девочка простояла на городской стене все время его отсутствия и, конечно, замерзла и исстрадалась в тревоге. И вот он въехал во главе своего отряда, держа в седле перед собой другую женщину. Его вполне извиняло то, что Рикарда была без чувств и не смогла бы доехать самостоятельно, а все-таки глаза Азарики полыхнули ревностью и обидой. Он поручил спасенную своим людям, а сам спешился и шагнул к девушке. Обнял ее, но она не ответила на объятие, лишь спросила, какие будут приказания лично ей. Не желая объясняться на глазах у воинов, он холодновато ответил, что возьмет ее с собой осматривать вновь отстроенные укрепления.
И они ездили и осматривали, но поговорить времени не нашлось. Вернувшись в Сторожевую башню, он принимал наедине своих лазутчиков, выслушивал их отчеты, давал новые задания, а потом нанес визит Рикарде.
После этого, усталый и проголодавшийся, вернулся домой. Домом он теперь считал их с Азарикой временное пристанище, старый маленький особняк еще времен Меровингов, куда его перенесли после ранения. Можно уже было вернуться в Сторожевую башню, давно служившую резиденцией графов Парижских. Один этаж башни как раз и являлся апартаментами сеньора и его семьи. Но он уже привык приходить сюда и в глубине души как-то суеверно опасался, что переезд и связанные с ним перемены могут нарушить вот так внезапно свалившееся на них счастье…

Эд скинул плащ на руки слуге, велел приготовить ванну, а сам пошел за маленькой ревнивицей. Азарика сидела на кровати (Авель по своей инициативе все-таки починил ее), уткнувшись подбородком в колени, только лишь в короткой, не прикрывавшей бедер, рубашке. Волосы ее были собраны в два кудрявых хвостика. Конечно же, услышала и узнала его шаги. Стоило Эду войти, как она с радостным вскриком кинулась ему навстречу, прижалась. Это было такое счастье, видеть его, обнимать, и как глупо было на него сердиться! Да и он при виде ее стройных ножек и этих трогательных девчоночьих хвостиков совсем забыл, что собирался отругать ее за ревность.
— Ну и что это значит, красавица? — спросил он с притворным гневом. — Я прихожу, а тебя нет. Ты не хочешь меня поцеловать? Учти, я не собираюсь оставаться голодным, немытым и без… сама понимаешь!
— Я думала, ты не придешь, вот! — проговорила она с чисто девичьим лукавством.
— И ты совсем меня не ожидала, а почти голая сидишь просто так, из-за духоты, — насмешливо уточнил он.
Азарика, вспыхнув, потянулась к своей одежде, при этом тонкая ткань рубашки взметнулась, открыв на секунду нежные ягодицы.
— Не одевайся!
Одно мгновение, и Азарика уже лежала на кровати, опрокинутая навзничь, в поднятой до подмышек рубашке. С безумно бьющимся сердцем смотрела, как он освобождается от одежды. Еще мгновение, и он забросил ее ноги себе на плечи… Азарика удивленно вскрикнула и с любопытством уставилась на него, ожидая, что будет дальше. Такому он ее еще не учил!
Через минуту ее восторженный вопль долетел до часового, дежурившего в коридоре.
Она была такая горячая и упругая… там, дарила такое неземное наслаждение и так возбуждала, когда принималась кричать от его ласк, что Эд и сам терял голову! Ему нравилось доводить ее до полного исступления, когда она начинала умолять его. Так было и сейчас. Он излился в нее и почти без сил упал рядом, ожидая, когда она придет в себя. И почти сразу почувствовал новое возбуждение, стоило лишь взглянуть, как она лежит в позе, которую поборники морали назвали бы бесстыдной, почти без чувств, вся покрытая капельками пота, с разметавшимися волосами. С припухших губ срывались слабые стоны.
Он и сам не заметил, как вновь принялся ласкать ее ...
Оба смутно помнили, как попали в комнату Эда, но через час они сидели вдвоем в лохани напротив очага. Наступило время перевести дыхание после еще одного страстного соития.
— Эд, можно мне спросить тебя? — проговорила Азарика.
— Спрашивай, — разрешил он.
— Неужели тебе никогда не льстило, что в тебя влюблена сама императрица?
— Для меня это не имело значения.
— Не обманывай!
— Ну, почти… - лениво проговорил он, становясь похожим на отдыхающего крупного хищника.
— Но как такое может быть? Она очень красивая…
— У меня могут быть свои представления о красоте, правда?
— Наверно, она все же нравилась тебе! Я-то знаю, что она в тебя влюблена!
- Откуда тебе знать?
- Откуда?! Это всему королевству известно!
Ах, ну не рассказывать же было ему, какие разговоры она порой слышала в покоях императрицы, куда привезла ее с собою Заячья Губа! Азарику там и за человека не считали, а значит, при ней можно было болтать всякое... Рикарда часто откровенничала с Бертой, много говорилось и об Эде. Порой речь шла даже о том, чтобы приворожить его при помощи капельки крови, растворенной в вине, или иными способами... но это так страшно - обречь себя на адские муки! Самыми невинными были планы тайком посмотреть на него во время купания. Правда, сделать это они так и не успели, но Азарике часто хотелось набрать в обе пригоршни всяких разноцветных, резко пахнущих порошков, которые у дамы Лалиевры водилась в изобилии, и швырнуть похотливой императрице прямо в глаза!
— Послушай, хватить гнуть свою линию! — Эд с силой притянул ее к себе, так, что она оказалась буквально вжатой в него. — Не вздумай отбиваться, лучше послушай, что скажу. Отвечай мне, женщина. Ухаживали за тобой когда-нибудь молодые люди?
— Какие люди? — растерялась она.
— Ну, поклонники у тебя были?
— Я не знаю… Тебя можно считать… поклонником?
— Можно. Хотя я имел ввиду других поклонников, не себя. Ну, раньше были?
Она задумалась.
— А если мужчина ухаживал, даже преследовал, но не нравился… — несмело проговорила она. — Это тоже поклонник?
— Да, тоже. О тех, кто преследовал, потом расскажешь подробнее, — прищурился он.
Тогда она вспомнила Кочерыжку, Тьерри и принца Карла.
— Вижу, что такие были. Так вот скажи мне, что ты чувствовала, когда такой парень подходил к тебе? Тебе это нравилось? Приятны были его ухаживания, комплименты? Ты готова была принимать его подарки? Поцеловаться с ним?
Азарику передернуло при одной лишь мысли о поцелуе Тьерри. Да и слюнявый принц не лучше.
Эд продолжал:
— Ну вот представь себе, ты избегаешь его, тебя всегда нет дома или ты очень занята, если он заходит. А он не отстает. Ты была бы рада этому?
— Нет, конечно.
— А теперь представь, что он исчез. Больше не приходит, не подкарауливает, не уговаривает. Ты расстроишься или будешь рада?
— Конечно, буду рада.
— Ну вот, так и мы, мужчины, относимся к нежеланным женщинам. Только еще хуже, потому что мы очень нетерпеливые. Особенно я!
Он провел рукой по ее волосам и перевел разговор на другую тему:
- Мне понравились эти твои хвостики! Жалко, что так быстро развалились.
Промелькнула мысль, что он вполне может быть доволен собой — и Азарику успокоил, и не опустился до обсуждения дворцовых сплетен. А странные эти женщины, как подумаешь! Ревнует его к императрице, с которой у него ничего не было, и ни слова о том, как он чуть не женился на другой! Ему и самому только теперь пришло в голову, что вот не отлучили бы его от церкви прямо в день назначенной свадьбы, и обвенчался бы с Аолой, после свадебного пира их проводили бы в опочивальню, откуда утром должны были вынести простыню с кровавым пятном посередине… А что тогда стало бы с Азарикой? Нет, он не хотел думать об этом сейчас, тем более — делиться такими мыслями с нею. Она — его женщина, так судил Господь…

Аола и Роберт

"Какую паутину мы плетём, когда впервые пробуем обман!"

(В.Скотт).

Аола была не просто хороша собой, а ангельски прекрасна. И вдобавок богата, знатна и привыкла к преклонению. Верно заметила, глядя на нее, Заячья Губа, что Господь не всегда справедлив к людям, давая одним сверх меры, а другим — ничего.
Впрочем, один изъян у герцогской дочки все же имелся. Она была неумна. Однако не настолько, чтобы не понять: над этим ее недостатком втихомолку смеются, и старалась не говорить много. Все-таки прослыть молчуньей лучше, чем тупицей. Ну вот болтает о чем ни попадя ее старшая сестра Ингельтруда, герцогиня Суассонская, и что? С детства у нее репутация восторженной дурочки. Правда, это не мешало ей жить в мире и согласии с мужем Генрихом, с которым они были вполне довольны друг другом. Впрочем, Генрих часто отсутствовал, большую часть его времени занимали войны, набеги, охоты и пирушки с друзьями. В первые годы супружеской жизни молодая герцогиня плакала и отчаивалась, а однажды имела глупость пожаловаться отцу. Старый герцог Трисский, грузный краснолицый мужчина, большой любитель всего того, в чем Ингельтруда винила своего супруга, лишь поднял на нее отекшие глаза, швырнул кость своей собаке (дело было за трапезой) и сказал:
— Я тебя выслушал, дочь моя. Одного не пойму, чем ты недовольна?
— Но отец! — негодующе воскликнула она.- Мой супруг Генрих пренебрегает мною, постоянно отсутствует, а когда приезжает домой, то и там начинаются попойки и всякие непристойности! Со своими дружками и вассалами он устраивает оргии! Изменяет мне! Трахает разных девок!
Отец моргнул, почесал в затылке и деловито уточнил:
— А парней не трахает?
— Нет, — растерялась она.
— Ну так радуйся, дочь моя! — гаркнул он, разражаясь добродушным хохотом. — Твой муж — весьма достойный человек, не развратник.
Видимо, он считал, что удачно пошутил.

Впоследствии Ингельтруда родила мужу четверых детей, но мало интересовалась ими. Дочерьми занимались кормилицы и няньки, а сыновья, достигнув положенного возраста, обучались под руководством опытных воинов фехтованию и верховой езде.
Имея массу свободного времени и не зная, куда его девать, герцогиня пристрастилась к чтению. О нет, она не читала научные или философские трактаты и не интересовалась теологией. Она была поглощена романтическими любовными историями, и чем красивее была история, чем больше она изобиловала страданиями, метаниями, прекрасными принцами на белых конях и нежными беспомощными принцессами, тем интереснее она была для герцогини. По ее мнению, любовь могла оправдать абсолютно все, и именно поэтому больше всего она благоговела перед историей Париса и Елены. Такие книги ей читали иногда целыми днями. Когда герцогиню утомляли книги, в замок созывали всевозможных певцов и прочих гистрионов, чтобы потешили госпожу балладами и представлениями. Которые, конечно, тоже повествовали о любви.

Итак, две дочери герцога Трисского были очень разными. Старшая - восторженная, некрасивая толстушка, младшая - надменная, капризная красавица. Впрочем, разница во внешности и характерах не мешала сестрам любить друг друга. Ингельтруда искренне восхищалась и гордилась в младшей сестре тем, чего сама была лишена, и находила в Аоле сходство с прекрасными героинями античных трагедий. Аола же любила сестру, а вернее, позволяла той себя любить, за ее восторженное преклонение.
Гостя у сестры в Суассоне, Аола тоже охотно слушала чтецов и мечтала о красивом принце, который однажды явится и увезет ее в свой дворец. О чем же еще мечтать благородной девице на выданье?
Но вот однажды, движимая желанием преклонить колена пред гробницей святой, чьи мощи покоились в Самурском соборе, а если уж говорить до конца честно, то истинным побуждением было на время вырваться из-под опеки родителей, она в сопровождении своих компаньонок и служанок, под хорошей охраной отправилась на богомолье.

В Самуре началось нечто невообразимое. Это было похоже на не раз слышанные страшные истории о нападении кровожадных язычников. Но чтобы это случилось с ней самой — о таком она не думала. Ей всегда казалось, что девушки ее положения защищены от всего и вся и с ними никогда не может ничего случиться. Похитить, надругаться, продать в рабство могут какую-нибудь простолюдинку, но ведь не ее же, герцогскую дочь! Это наивное убеждение разбилось о грубую реальность, когда она, отстав от метавшихся в панике служанок, в испачканном придорожной грязью платье пряталась за какой-то перевернутой повозкой. Кругом шла резня, горели дома, слышались душераздирающие вопли, визг, предсмертные хрипы, испуганное ржание лошадей, да еще дьявольский хохот и ругань норманнов. Она была настолько испугана, что даже не пыталась понять, что происходит и кто на кого напал. Потом вдруг все как-то стихло. Она решилась выглянуть из своего укрытия и сделала это, конечно, напрасно. Ее тут же схватил какой-то отвратительный тип, по виду — настоящий бандит. От него несло перегаром, он хрипел от вожделения и куда-то тащил ее за волосы. Девушка принялась кричать от ужаса и звать на помощь. Спасение пришло так же быстро, как в балладе. И спасителем оказался прекрасный… хоть и не принц, но рыцарь — уж точно. Как оказалось, это он очистил город от врага. Правда, само спасение выглядело несколько прозаично. Ни поединка, ни напыщенных слов, ни красивого вызова… да и кого ему было вызывать? Не своего же собственного подчиненного, спившегося попа!

Выяснилось, что рыцарь разыскивал в Самуре своего брата, захваченного в плен норманнами.
Один из наиболее уважаемых горожан предложил Аоле воспользоваться гостеприимством его семьи. Прежде чем отправиться на ночлег, она спросила имя своего красивого спасителя. Его звали Эд, и был он бастардом покойного герцога Нейстрии. Аола испытала некоторое разочарование, узнав, что ее спаситель - всего лишь незаконный сын, а значит, не имеет титулов и земель. Но как поклонник, решила девушка, этот сорви-голова вполне подходит. Это же красиво и сказочно — хищник у ног девушки! Будет о чем рассказать сестре. О том, захочется ли Эду лежать у ее ног, она даже не думала.

Разбитая мечта

Сестра Бенедикта с самого начала поняла, что хлопот не оберешься с этой таинственной гостьей. Даже еще не видя ее! Ведь не каждый день сеньор Эд приезжает для приватного разговора к матери настоятельнице. И не для каждой гостьи настоятельница приказывает монахиням из числа наиболее доверенных оставить все дела. Привезенная графом дама оказалась та еще штучка. Хочет казаться доброй, говорит мелодичным голоском, мило улыбается. Но этот оценивающий недобрый взгляд с выражением превосходства, и эти ее желтоватые глаза… Очень неприятные. Да и голос у нее был слишком капризный, порой прорывались истеричные нотки. Кого здесь она надеется обмануть, прикидываясь ангелом? Пожалуй, только такой простак, как милый Горнульф, и поддался на ее чары. Он уже успел рассказать обеим монахиням, как обходительна и добра их гостья. Ох, скорее бы эта гостья отбыла восвояси. Но пока она тут, и нужно угождать ей.

Пожилая монахиня со вздохом подошла к окну и открыла ставни, чтобы проветрить давно пустовавшее, с затхлым воздухом помещение.
Скоро должны были принести платье этой дамы, отданное в починку местной швее. Платье было невероятно дорогое, работа требовалась тонкая, вот и пришлось отказаться от мысли привести его в порядок самим. Сестра Бенедикта спустилась на первый этаж встретить швею. Было совершенно ни к чему, чтобы эта девица поднялась наверх, где обитала рыжеволосая гостья.
Только монахиня успела о ней подумать, как швея, легка на помине, явилась с платьем.
Габриэла, дочь одного из городских кузнецов, считалась отличной швеей, но была не в меру нахальна и болтлива. Сейчас эта девица, чья яркая, смазливая внешность не слишком пострадала, несмотря пережитые во время осады тяготы, показывала выполненную работу монахине и болтала без умолку.
— Ах, сестра, для кого же понадобилось это платье? — вопрошала она, картинно прикладывая ладони к вискам. — Ума не приложу! Ведь не для этой же тощей пигалицы, с которой…
Тут она понизила голос и даже прикрыла рот рукой, но желание позлословить оказалось сильнее страха, и Габриэла продолжала:
— … с которой его милость теперь проводит время! Подумать только, достаются же такие великолепные мужчины всяким кошкам драным! Я еще могу понять, когда он был помолвлен с герцогской дочкой, она хоть красавица. Но эта! Наверно, колдовскими чарами приворожила его, она же ведьма!
— Габи! — строго остановила ее сестра Бенедикта. — Получи плату и уходи, мне неуместно слушать подобные речи. Да и ты лучше не обсуждала бы такие вещи, пока тебя не выдрали плетьми.
И, видя пренебрежительно-наглую усмешку на личике швеи, добавила совсем тихо:
— Я знаю, что в прежние времена ты пару раз побывала в кровати господина, но это тебе не поможет. Так что прекращай завидовать и иди подобру-поздорову.
— Подумать только! — дерзко ответила Габриэла, направляясь к выходу. — Даже сквозь стены монастыря проникают сплетни! Только вам солгали, он спал со мной гораздо чаще!
— А конец один, — невозмутимо ответила сестра Бенедикта, подталкивая ее к двери.
— Ах! — вскрикнула Габи. — Кто тут стоит под дверью? Новая прислуга, что ли? Вот, благочестивая сестра, кого нужно отделать плетью за подслушивание, а вы мне грозили! А потом будут думать, откуда идут всякие сплетни!
Кипя негодованием, она ушла.

— О, простите ее, госпожа! — воскликнула монахиня.
Положение создалось не самое приятное! И как она не подумала, что гостья сама сойдет вниз и услышит глупые речи Габи.
— Пустое, стоит ли обращать внимание на эту глупышку! — царственно вскинула голову Рикарда, решившая до конца играть роль милостивой и снисходительной дамы. К тому же, она в последнее время усвоила, что это даже выгодно. Нет слов, ей было неприятно, что ее, императрицу, приняли за служанку в этом грубом платье. Но теперь она переоденется в свой наряд, и облик ее вновь станет подобающим высокому титулу.
Переодевшись, она была вынуждена признать, что нахальная девка-швея — все же мастерица своего дела, даже малейших следов каких-либо повреждений никто бы не заметил. Ну и теперь она, Рикарда, знала, что у Эда есть возлюбленная. Не мимолетная подружка одной ночи, как эта самая Габи, а именно возлюбленная, из-за которой он позабыл даже прекрасную Аолу. Будь это не так, швея не полыхала бы такой злостью.

Сказать по правде, наличие вот таких смазливых габи, будь их хоть дюжина, не слишком волновало Рикарду. Красивый, обличенный властью, да еще и увенчанный воинской славой мужчина всегда будет окружен ими. Это не соперницы. У любого молодого (или даже не очень молодого) владетельного сеньора, да и у простого рыцаря, есть любовницы и наложницы. О чем тут говорить, если даже у вечно болеющего Карла III и то имелась таковая! Но вот насколько глубоко чувство Эда к его женщине? И захочет ли он ее услать с глаз долой, если Рикарда сделает его императором? Ах, хоть и мерзкая тварь и лгунья эта богопротивная Лалиевра, а сейчас очень пригодился бы ее совет. Впрочем, Рикарда давно не видела ее. Как только стало известно о возвращении Эда в Париж, коварная старуха у императрицы почти не появлялась.
Ее размышления прервал вестовой Эда, сообщивший, что граф желает переговорить с нею. В иное время Рикарда была бы возмущена, что он не просит покорно об аудиенции, но тут лишь спросила, где и когда состоится их встреча. Узнав, что он приедет сам, и уже через час, она вновь бросилась к кадке с водой — еще раз удостовериться, что выглядит безупречно.

Точно в назначенное время она услышала твердые, уверенные шаги и звон шпор – на лестнице, затем в коридоре... Он вошел в алом плаще поверх серебристой кольчуги, с рассыпавшимися по плечам льняными волосами. И вновь у Рикарды заныло сердце от его красоты. Она заметила синеватые круги под его глазами, похоже, ночью ему вовсе не пришлось спать...
Как и подобает, Эд преклонил колено, целуя руку императрицы. На этот раз его люди остались снаружи, да и монахинь здесь не было.
— Я прошу вас быть готовой к отъезду завтра вечером, государыня, но не рассказывать об этом никому, кто бы вас не посетил.
- Не слишком ли много предосторожностей, граф? - спросила она.
- Не слишком, светлейшая.
Он вдруг помрачнел, как при горьком воспоминании.
- Когда погиб архиепископ Гоццелин, уже через час норманны знали и с хохотом орали нам об этом. Где война, там не только герои, но и предатели, госпожа моя. Кому необходимо знать о нашем отъезде, узнают от меня. Императорское войско встало лагерем у подножия Горы Мучеников (Монмартр — прим. автора), прямо напротив башни Большого моста. Это отвлекло внимание норманнов, момент для отъезда сейчас благоприятный.