Доктор, да вы больной! 2

Глава 1

Часть 2

Два месяца спустя

Во всяком событии можно найти положительные моменты. Иногда для этого нужно, правда, очень постараться. Особенно когда всё вокруг кажется чёрным или тёмно-серым. Так и было со мной в первые дни, когда я лишилась любимой работы. Но не уволилась, а всего лишь отправилась в отпуск, к которому прибавились почти четыре недели неиспользованных отгулов. С этим мне помогла Марина Арнольдовна. Позвонила и сказала:

– Элли, не торопись. Иди-ка ты и отдохни как следует, а мы…

– Простите, Марина Арнольдовна, кто это «мы»? – перебила я её грустным голосом.

– Девочка, не перебивай старших, это невежливо!

– Простите…

– Мы – это те, кто ценит тебя, уважает и любит в нашей клинике, вот кто, – строго сказала заведующая. – Так вот, мы постараемся что-нибудь придумать. Не обсуждается. Заявление на отпуск жду до конца рабочего дня. Поспеши.

Конечно, я так и сделала. Гранин наложил резолюцию «Не возражаю».

Могу себе представить, каким у него было лицо в этот момент. Но спорить с Мариной Арнольдовной он ещё побаивается. Может, потом, когда-нибудь. А пока наша заведующая для него фигура, обойти которую не получится. Она работает в нашей клинике почти 40 лет, и за это время обзавелась большими связями с городской медицине. Жаль, их недостаточно, чтобы избавить меня от глупых обвинений.

В тот же день я написала заявление на отпуск, быстро попрощалась с коллегами. Анна Геннадьевна Прохорова, конечно, расстроилась. Ведь ей снова придётся исполнять мои обязанности заведующей отделением. Хорошо, что не заместителя главврача, – для этой должности ей не хватило бы административного опыта. Да и все остальные тоже не были рады тому, что случилось. Я услышала много слов поддержки, поблагодарила коллег и, едва сдерживая слёзы, уехала домой.

«Наконец-то настало время, когда смогу побыть с Олюшкой», – думала во время пути. И когда вернулась и отпустила няню, дала волю чувствам. Пока моя доченька спала, её мама, сидя на кухне, обливалась слезами от обиды. Но едва услышала, как ребёнок проснулся, умылась и пошла заниматься домашними делами, от которых почти отвыкла.

За последующие четыре дня мой телефон раскалился от звонков и сообщений. Все, с кем я общаюсь, выразили слова поддержки. Я принимала их, сколько могла, а потом поставила смартфон на беззвучный режим. Кончились силы и слова, чтобы говорить в ответ. Захотелось тишины и покоя, к тому же Олюшка приболела немного, и всё внимание я переключила на неё.

На пятый день ко мне примчался Дима. К счастью, один, без своего большого семейства, иначе им бы здесь не понравилось. Трудно соблюдать идеальный порядок, нужный для приёма гостей, когда в душе такое творится. Но родному брату эти мелочи в виде огромной стопки детского белья, которое я не успела погладить, или висящих на балконе пелёнок, разбросанных игрушек были привычны. Он-то, папа многодетный, из состояния перманентного бардака не выбирается. Привык.

Дима крепко обнял меня на пороге, а потом мы провели чудесный вечер, болтали до самой ночи. Пришлось ему всё рассказать в подробностях. Да он, собственно, потому и примчался, что позвонил в первый день моего вынужденного отпуска. Я не удержалась, расплакалась, и брат тут же сообщил о скором приезде.

Боже, как я благодарна небу и родителям, что у меня есть такой близкий человек!

Пока мы говорили о том, как Гранин требовал, чтобы я уволилась, по глазам Димы видела: ему так и хочется сказать «говорил же тебе об этом человеке». Но брат, к чего чести, сдержался. Да я и сама всё понимаю. Не стоило снова погружаться с Никитой в новый-старый роман. Единственное светлое пятно в этом – моя Олюшка.

На следующее утро, когда мы все проснулись и собирались завтракать, в дверь позвонили.

– Ты кого-то ждёшь? – удивлённо спросил Дима, посмотрев на часы. Они показывали половину восьмого.

– Никого, – ответила я и пошла посмотреть, кого это нелёгкая принесла в такую рань.

Стоило мне посмотреть в глазок, как изнутри обдало жаром. За дверью, хмурый и сосредоточенный, стоял… Гранин. Прежде чем он успел снова нетерпеливо позвонить, я успела сказать:

– Что вам нужно?

Никита посмотрел прямо в глазок.

– И тебе доброе утро, Элли. Может, откроешь? Или так и будем через дверь разговаривать?

Я оглянулась. Позади меня с Олюшкой в руках стоял Дима. Он услышал голос Никиты с лестничной клетки и отрицательно помотал головой. Мол, не открывай ему. «Прости, братик, но я иначе воспитана. К тому же формально Гранин ещё мой руководитель», – подумала я и показала Диме, чтобы он ушёл в детскую. Тот снова недовольно покачал головой и удалился, оставив дверь чуть приоткрытой. Я улыбнулась, поняв: будет подслушивать.

Повернула ключ, открыла дверь. Не полностью, наполовину. И встала там, давая ясно понять нежданному гостю: внутрь его впускать никто не собирается. Заметив это, Никита усмехнулся:

– Что, даже в дом не пригласишь?

– Прости, но нет, – вежливо отвечаю ему. – У меня не прибрано.

Взгляд Гранина скользит вниз, натыкается на мужскую обувь. Это ботинки Димы, и лицо Никиты сразу меняется. Оно будто каменеет.

Глава 2

Всё оказалось намного лучше, чем предполагала. Родители мои, стоило им Олюшку увидеть и на руки взять, растаяли, а папа даже сердцем смягчился. Уже потом, когда малышку уложили спать и сели на кухне, чтобы поговорить, глава семейства, конечно, поворчал немного. Мол, это неправильно – рожать детей, не будучи замужем. Мол, теперь мне будет трудно найти себе достойного мужчину, поскольку «с прицепом, Элли, ты сама понимаешь…»

Но тут мама очень строго посмотрела на папу. Он смутился.

– А что, я разве не прав? – пробурчал, засовывая в рот пельмень, словно рот себе затыкая.

– Ты, Родя, как ляпнешь чего, так хоть стой, хоть падай, – сказала мама. – Какие такие ещё «прицепы»? Привык там у себя на работе с железяками дело иметь. А тут живой человек, понимать надо!

– Да я…

– Родя, молчи лучше, прошу тебя, – мама стала накаляться, как сковородка на плите.

Папа продолжил старательно жевать.

– Всё будет у тебя хорошо, Эллинушка…

– Мамочка, ты меня прости, конечно, – перебиваю её. – Но я хотела тебе кое в чём признаться.

Папа перестаёт жевать и поднимает брови. Думает, наверное, что я родила не одного ребёнка, а троих.

– Я терпеть не могу, когда меня называют Эллинушкой.

– Как? Давно ли? – поражается мама.

– С детства.

Они с отцом переглядываются.

– Как же мне тебя…

– Придумай сама, мама, только не… ну ты знаешь теперь.

– Ну хорошо, – растерянно говорит она. – Хм… надо же, не знала.

– Послушай, а мы же не спросили! – пельмень благополучно добрался до желудка, папа готов нацепить на вилку следующий. – Как отчество у нашей внучки? То есть кто её отец?

На меня находит лёгкий ступор. Хочется дать себе ложкой по лбу. Совсем забыла продумать этот вопрос! Для себя-то давно решила, и в свидетельстве о рождении данные записаны.

– Ольга Николаевна Печерская, – так официально зовут мою дочку, – отвечаю я. – Имя – в честь моей бабушки по материнской линии, – смотрю на свою маму. – Отчество – имя моего дедушки по отцовской, – взгляд на папу.

Они улыбаются, но глава семьи первым становится серьёзным.

– Хитрая ты лиса, Элли! Я спросил, кто отец нашей внучки, а ты выкрутилась.

– Папа, это был… мимолётный роман. Давай лучше не будем вспоминать.

Он обиженно накалывает сразу два пельменя и запихивает в рот. Жуёт, на меня не смотрит. Обиделся.

– Мам, ну хоть ты ему скажи… – ищу поддержки, но не получаю её.

– Элли, так нельзя. Мы тебе не чужие люди.

– Ну хорошо! – всплёскиваю руками. – Это Никита Гранин.

Мамины глаза становятся огромными, как блюдца. Папа замирает в процессе жевания, потом нервно сглатывает, хватает стакан и запивает. Глотает снова, прочищает горло.

– Мне… послышалось? – спрашивает сурово.

– Нет. Биологический отец Олюшки – Никита Гранин.

Папа хмурится. Темнеет лицом. Вытирает рот салфеткой и встаёт из-за стола.

– Родя… – говорит ему мама.

– Мне надо… мусор вынести.

– Ночь на дворе, какой мусор!

– Мне… надо! – бросает он и уходит. Но дверью не хлопает, памятуя об Олюшке.

– Элли, как же это так? – горестно спрашивает мама. – Ведь Никита, он же тебе чуть всю жизнь не загубил. Помнишь, как эти Гранины вели себя, когда ты в него влюбилась? Они же готовы были нас всех со свету сжить. Не понимаю, как мы выжили тут. Впору было в другой город переезжать. Как травили, как с работы хотели выгнать, а тебя даже предлагали в психушку отправить. Мол, одержимая мальчиком, это ненормально.

Я опускаю глаза и смотрю в тарелку.

– Мама, всё это помню прекрасно.

– Так зачем же ты…

– Прости. Когда его назначили главврачом нашей клиники, у меня тоже были всякие мысли. Перевестись в другое место, переехать даже. Но потом… Как бы тебе это объяснить…

Мама кладёт мне ладонь на руку. Улыбается.

– Я понимаю, Элли. Старая любовь не ржавеет, да?

Молча киваю.

– Прости… – говорю едва слышно.

– Ну что ты, доченька, – мама гладит меня по голове. – Не надо было, конечно, тебе с этим упырём связываться. У них вся семья такая. Что папаша был, что жена его… О покойниках не будем плохо, ладно уж. Но мне кажется, Никита – весь в отца, а брат его – в мать. Скажи, а он сам-то знает?

– Знает.

– И что?

– Требует, чтобы я разрешила ему видеться с дочкой.

– А ты?

– Отказала.

– И правильно. А он?

– Подал на меня в суд.

– Господи, – мама закрывает рот ладонью, её глаза становятся испуганными.

Глава 3

– Эллина Родионовна! Как же мы все рады вас видеть! – буквально все, кто сейчас дежурит, при встрече меня улыбаются, некоторые, – кто посмелее и не боится начальство, – обнимают. Мне говорят много хороших слов, и общий смысл простой: наконец-то я вернулась, а сколько было разговоров, что не выйду из отпуска!

Я растрогана почти до слёз. Отвечаю всем, что никуда, в общем, уходить не собираюсь, поскольку это отделение для меня ­– второй дом. Благодарю коллег за тёплый приём и спешу в свой кабинет, где так же радостно встречает Анна Геннадьевна Прохорова, которая всё это время исполняла мои обязанности.

Её хорошее настроение связано не только с моим прибытием. Просто с завтрашнего дня у неё начинается отпуск, и она собралась с мужем и детьми посмотреть на Индийский океан. Потому теперь Анна спешит передать мне дела и поскорее уехать домой, собирать чемоданы. «Элли, мы же три года копили на эту поездку! И в кои-то веки наши с мужем отпуска совпали! Ты же знаешь, он у меня военный, с ними всегда всё так неопределённо в плане отдыха!» – тараторит она.

– Аня, погоди минутку буквально, – останавливаю её на пороге. – Ты не знаешь, Гранин на месте?

Она оборачивается, вдруг подмигивает и спрашивает чуточку игриво:

– Неужели по нему соскучилась?

Я улыбаюсь.

– Нет, просто… – не хочу ей портить настроение.

– А нет его на работе, – вдруг слышу в ответ.

– Как это?

– В командировку уехал на неделю. Буквально сегодня, – отвечает она.

– И кто вместо него?

– Заведующий хирургическим отделением Валерьян Эдуардович Заславский.

– Да ладно… – поражённо и одновременно обрадованно отвечаю я. «Значит, моя казнь откладывается», – проносится в голове.

– Вот так, да, – улыбается Анна Геннадьевна. – Всё, Элли. Целую, удачи, пока! – и убегает.

Я несколько секунд смотрю в закрытую дверь. Жаль, что Прохорова так торопится. Нам бы поговорить ещё. С удовольствием бы послышала новости о жизни клиники. Вдруг за то время, что меня не было, здесь что-то кардинально изменилось? Но пока и одной новости достаточно, чтобы приподнять моё настроение. Перед коллегами, когда меня встречали, я, конечно, держала хвост пистолетом. Но теперь, оставшись одна, немного поникла духом.

«Неделя. У меня всего одна неделя. А ведь перед смертью не надышишься…» – думаю, а потом погружаюсь в отчёты. Надо вникнуть в текущие дела. Затем не выдерживаю, вызываю к себе Машу и расспрашиваю, что да как. Она говорит, что в работе отделения ничего не изменилось. Насчёт командировки Гранина не знает. А что Заславский стал и.о. главврача, так просто улыбнулась: «Пусть маленький, но хороший период в истории клиники».

Отпускаю подругу, звоню в приёмную заведующей. Мне отвечают, что Марина Арнольдовна вторую неделю на больничном: у неё бронхит. Да что ж такое-то! Набираю номер приёмной главврача. Секретарь Тихонькая сообщает, что Валерьян Эдуардович перебираться в кабинет Никиты Михайловича не пожелал, поэтому надо обращаться к нему лично.

Качаю головой: странные дела творятся в клинике! Звоню в хирургию. У Заславского, как заведующего отделением, секретаря нет, а дежурная медсестра говорит, что он на операции, которая продлится ещё часов пять-шесть. «Пересадка сердца», – поясняет она. «Куда ни кинь, всюду клин», – думаю, а потом мне приходит в голову одна мысль. Неприятная, но я должна это сделать. Набираю в интернете «депутат Мураховский». Но прежде чем появится результат, закрываю глаза, чтобы успокоиться. При одном упоминании этого типа мне становится нехорошо.

Дальше всё-таки решаюсь и смотрю. Много роликов о скандале, мнения, комментарии и прочее. Но нигде ни слова о последствиях для «народного избранника». Это удивляет до глубины души. Как такое возможно? Перехожу по ещё одной ссылке, и меня в жар бросает:

«Депутат оказал благотворительную помощь петербургской больнице».

Кликаю на заголовок и не могу поверить своим глазам. Там рассказывается о том, что около полутора месяцев назад Климент Андреевич Мураховский поехал в Санкт-Петербург на конференцию по вопросам местного самоуправления. На одном из мероприятий ему неожиданно стало плохо. «Скорая помощь» отвезла депутата в клинику имени профессора А.П. Земского, где ему был диагностирован сердечный приступ.

«Благодаря высочайшему профессионализму медицинского персонала лечебного учреждения, в частности сотрудников отделения неотложной помощи, а также персонально главного врача Никиты Михайловича Гранина, жизнь народного избранника была спасена, – читаю я. – Ему оказали необходимую медицинскую помощь, благодаря чему Климент Андреевич быстро пошёл на поправку и уже через неделю смог вернуться к исполнению служебных обязанностей».

Но это была только середина статьи, а в конце ещё интереснее:

«Испытывая чувство глубокой благодарности к медицинскому персоналу клиники имени Земского, Климент Андреевич решил оказать медучреждению благотворительную помощь за счёт собственных средств. Ведь, как известно, господин Мураховский является депутатом на общественных началах, а помимо законотворческой деятельности занимается бизнесом, будучи одним из крупнейших предпринимателей нашего региона. На выделенные им средства был приобретён новейший аппарат МРТ, который уже отправлен в клинику имени Земского».

Глава 4

Операция продолжается уже больше двух часов. Я страшно устала с непривычки, но не могу оставить девочку, которая так сильно пострадала. За это время успела с ней заочно познакомиться: Лилия, 12 лет. Её маму зовут… то есть звали… Маргарита. По-хорошему, чтобы провести столь сложное хирургическое вмешательство, нам требовалось получить согласие матери. Мы обязательно так бы и сделали, если бы не трагические обстоятельства.

Закон предписывает искать ближайших родственников. Но времени на это нет, потому и стали оперировать. Тут нет времени на официальные решения: нужно действовать быстро.

– Дефект бедренной кости не меньше 30 сантиметров, – комментирует Горчакова. – Такой фрагмент ещё никто не пересаживал. Я в своей практике уж точно.

– Прошли экстрасистолы, – сообщает анестезиолог. – Я ускоряю инфузию и ввожу лидокаин.

Хирург с этим решением согласна.

– Уберите дистальный зажим с бедренной артерии. Медленно, – говорит мне Нина Геннадьевна.

– Артерия наполнилась, анастомоз, вроде, сухой, – отвечаю, выполнив поручение.

– Отлично. Девочка знает о смерти матери? – спрашивает Горчакова.

– Нет, она была уже под наркозом.

– Бедный ребёнок. Снимайте проксимальный…

– Кровоток восстановлен. Пальцы розовеют.

– Давление падает, – говорит анестезиолог. – Среднее давление 70.

– Я почти закончила, – невозмутимо произносит Нина Геннадьевна, продолжая работу. Её не смущают ни замечания коллеги, ни тревожные сигналы аппаратуры. – Ещё две единицы эритроцитарной массы. Зажим.

Проходит ещё около часа. Ноги у меня подгибаются, но я мужественно стою возле стола.

– Последний штифт, – говорит Горчакова.

– Можно зашивать? – спрашиваю.

– Кислород падает, – вдруг сообщает анестезиолог. – Оксигенация 92 на ста процентах.

– Фиксатор стоит, – произносит озабоченно Нина Геннадьевна. – Выводите её. Заканчивайте наркоз.

– Аритмия. Зубцы Т опрокинулись. Давление падает, кислород 88.

– Она уходит! Фибрилляция. Электроды! – требует Горчакова. – Заряжайте на 200. Быстрее! Разряд! Ещё один!

Но сердце биться отказывается.

– Вскроем грудную клетку и удалим тромб, – решает хирург. – Мне пилу для грудины, скорее!

Нам удаётся вытащить Лилию с того света. Час спустя я, вымотанная до предела, устало сижу возле её койки в палате интенсивной терапии. В своё отделение пока спускаться не хочу. Вернее, не могу: надо привести в порядок нервы.

– Привет, хотите кофе? – сзади подходит и спрашивает Нина Геннадьевна.

– Спасибо, нельзя. Кормлю грудью, – отвечаю ей.

– Правильно, – улыбается коллега. – Ну, как наш цветок?

– Показатели стабильны, но пока она в коме. Даже не шевельнулась.

– Наверное, вы решили правильно, Элли. У неё впереди вся жизнь.

– А может быть, мной руководила страсть к решению сложных случаев? – задаюсь вопросом в ответ.

Горчакова кивает.

– Да. Я постоянно задаю себе этот вопрос: где кончается желание помочь больному и начинается честолюбие.

– Сложный вопрос, – соглашаюсь с коллегой.

На этой ноте мы и расстаёмся. Хирург уходит, а потом и я оставляю Лилию. Отправляюсь искать Заславского, чтобы выяснить, наконец, какие распоряжения относительно моей судьбы оставил Гранин. Или не оставил. Чужая душа потёмки, а у Никиты… квадрат Малевича какой-то.

– Элли! Я так рад тебя видеть! – Валерьян Эдуардович раскрывает объятия, когда встречаю его в ординаторской, и я буквально в них тону, на секунду-другую становясь будто маленькой девочкой. Наш заведующий хирургическим отделением мало того, что красив и строен, как кипарис, но ещё и очень высок и широк в плечах.

Отвечаю Заславскому тем же, поскольку в клинике мало людей, которым я могу по-настоящему доверять. Хотя, наверное, так в любом коллективе. Как говорится, много званых, да мало избранных. Коллега соглашается пойти со мной в кафетерий, чтобы поговорить там в спокойной обстановке. Ну, более-менее, поскольку наше место общепита шумное. Однако есть возможность сидеть вдвоём, не привлекая внимания. Подумаешь, два врача вырвались, чтобы чаю попить.

Первым делом спрашиваю Заславского, оставил ли Гранин насчёт меня какие-то указания. Валерьян Эдуардович отрицательно мотает головой.

– Ни малейших. Он вообще о тебе даже не упомянул ни разу. Возможно, поскольку торопился. Но мы каждый день на связи, и о тебе ни слова.

Выжидательно на меня смотрит. Но я молчу, и тогда Заславский спрашивает.

– А что он должен был мне сказать?

Смотрю ему в глаза. В них читаю искреннее непонимание.

– Тот случай, с депутатом Морозовским…

– Это «народный избранник», который сначала дебоширил, а после аппарат МРТ подарил? – спрашивает Валерьян Эдуардович.

Киваю.

– Прости, Элли. Он здесь при чём?

Глава 5

Стараясь сильно не волноваться, чтобы от стресса не пропало грудное молоко («Удивительно, как оно вообще у меня ещё не прокисло, не накормить бы малышку простоквашей», – думаю чуть иронично), поднимаю трубку.

– Наконец-то, – ворчит Гранин. – Здравствуй, Элли. Как ты, как наша дочь?

– Добрый день, Никита Михайлович, – отвечаю официально. Спасибо, всё благополучно.

Его «наша дочь» меня, конечно, коробит. Но сейчас не время спорить на эту тему – моя карьера в этой клинике висит на волоске.

– Хорошо, – отвечает Гранин сухим официальным голосом. – Тебе известно, что я в командировке?

– Да.

– И ты знаешь, зачем я туда поехал?

– Мне не докладывали, – отвечаю тем же деловым тоном.

Гранин прочищает горло.

– Я нахожусь сейчас в одном из южных регионов. Сама можешь догадаться, в каком именно, – чуть язвительно говорит главврач. – Я поехал сюда, чтобы замять тот скандал, который ты устроила со своим прикормленным блогером…

Мне ужасно хочется крикнуть в трубку, что это неправда, но… В словах Гранина есть доля истины. Я в самом деле пригласила Иннокентия не просто так. То есть не платила, но ведь использовала служебное положение. Не в личных целях, а чтобы наказать хама и драчуна, только ведь, если по справедливости, мой поступок – нарушение этических норм, как на него не посмотри. Мне становится стыдно. Потому молчу и слушаю.

– …И скажи спасибо, что Климент Андреевич оказался великодушным человеком…

Я раскрываю рот, что выкрикнуть: «Этот упырь – великодушный?!» и снова сжимаю губы.

– …Он не только благодушно принял меня, но и оказал нашей клинике благотворительную помощь. Читала в новостях?

– Да, – выдавливаю от себя.

– Хорошо. Ты должна ценить его поступок: я ему бумажку в рамочке ценой сто рублей, а он нам оборудование на несколько миллионов, – говорит Гранин с нравоучительным тоном. Так, словно я хулиганистая школьница, которая разбила зимой окно в актовом зале, и негде стало заниматься театральному кружку.

– Ты это понимаешь?

– Да.

– Вот и хорошо. Слушай дальше. Мне удалось замять скандал. Конечно, Мураховский со своей стороны тоже предпринял кое-какие меры, и тот блогер больше не станет распространять о депутате порочащие видеоролики.

«Теперь понятно, кто подослал к Иннокентию тех громил с угрозами», – приходит на ум.

– Но теперь наша очередь. Я всё, что от меня зависело, уже сделал. Благодарственное письмо было последним шагом, а прежде мне пришлось задействовать все свои связи, чтобы Мураховский вообще захотел меня принять. И знаешь, зачем я это сделал?

«Чтобы прикрыть свою пятую точку, и она бы не лишилась тёплого местечка», – думаю саркастично.

– И зачем же?

– Чтобы ты могла остаться в клинике и работать дальше, – говорит Гранин. – Но для этого теперь тебе придётся сделать один важный шаг.

– Какой шаг?

– Ты приедешь сюда и лично извинишься перед депутатом Мураховским.

От этих слов у меня перехватывает дыхание.

– Что… что ты сейчас сказал?

– Элли, не делай вид, что на тебя внезапно глухота напала. Ты слышала. Сегодня же покупаешь билет на самолёт, летишь сюда, встречаешься с Климентом Андреевичем и просишь у него прощения. Я буду присутствовать при вашей беседе. Контролировать, чтобы ты глупостей не наделала, зная твой характер, – суровым голосом произносит главврач.

– Никита Михайлович, вы в своём уме? – спрашиваю сдавленным голосом. – То есть я, доктор, которого этот упырь оскорблял вместе с медперсоналом, устраивал тут скандалы и пил, как последний… Я перед ним должна извиняться?!

– Да. Ты всё правильно поняла. Почти. Он не упырь, а эксцентричный человек. Любит выпить. Но нашим пациентам он сделал огромный подарок. Только представь, сколько людей мы спасём благодаря новому аппарату МРТ! Разве этого не стоят твои несколько слов о прощении? – Гранин начинает снова злиться.

– А если этот Мураховский предложит мне переспать с ним за прощение, ты будешь свечку держать? – язвительно спрашиваю, переходя на «ты».

– Не перегибай палку, Элли! – почти кричит главврач. – Ты крупно облажалась! Настолько, что лишь благодаря моим усилиям ещё работаешь в нашей клинике! Я тебе больше скажу: что ты вообще в профессии! От меня требовали тебя выкинуть с волчьим билетом! И ты, при всех своих умениях и талантах, девочка, никогда не нашла бы себе работу в российском здравоохранении! Разве что нянечкой в каком-нибудь интернате для умалишённых! – последние слова Гранин всё-таки не выдержал и проорал в трубку.

Тут же замолкает. Слышу, как тяжело дышит. Приводит нервишки в порядок.

– Короче, Элли. Или ты сегодня же прилетаешь, или пеняй на себя.

– Что же вы сделаете, интересно? Записи со скандалом удалены. Или Мураховский жалобу накатает? Весь коллектив моего отделения и даже всей клиники будет это отрицать. Да и карточки тоже нет – её помощники депутата украли. Ни одного доказательства, что он тут был, – говорю чуть насмешливо, ощущая внутреннюю силу. Что я ему, в самом деле, агнец, которого можно притащить на заклание?!

Глава 6

Я просыпаюсь с улыбкой на губах. Дотрагиваюсь до них, провожу пальцем. Припухли. Неудивительно, после вчерашнего-то! Мы встретились с Борисом, но не в обед, а за ужином, в шикарном ресторане, куда он меня пригласил. Не помню, что ели (там названия блюд на французском и очень замысловатые), а пили только сок, поскольку мне нельзя алкоголь, и мой спутник решил тоже от него в знак солидарности отказаться. Время пролетело незаметно, поскольку мой собеседник с каждым часом, проведённым в его обществе, очаровывал всё сильнее и сильнее.

Потом Борис подвёз меня домой. По пути я думала, какой бы предлог придумать, чтобы пригласить его к себе, но… Не сумела этого сделать. Да и как? Там Олюшка с няней, и наверняка обстановка далека от идеальной. Чтобы гостей звать, нужно прежде навести идеальный порядок. Если же Борис прямо сейчас увидит, что в моей квартире творится, то он решит, будто я неряха. Просто у меня никогда не было ребёнка, а теперь есть.

Помню, я решила тогда отвлечься и спросила:

– Боря, ты никогда не был женат?

– Нет, но был близок к этому. Мне тогда исполнилось 25, и я познакомился с девушкой. Начали встречаться. Не могу сказать, чтобы роман был бурным, а чувства – обострёнными. Скорее, нам просто нравилось быть друг с другом, вот и всё.

– На таком брак строить нельзя, – замечаю во время паузы.

– Согласен, – кивает Борис. – Но мы решили, что это и есть любовь. Она стала всё чаще ночевать… Прости, мне кажется, я напрасно тебе это рассказываю.

– Нет, ты всё делаешь правильно. Мне очень не нравится, когда у мужчины, с которым я… общаюсь, за спиной шкафы, заполненные скелетами.

Борис думает несколько секунд.

– Ты права, – отвечает он. – Тёмные места в прошлом могут омрачить настоящее и запятнать будущее.

«Хорошо сказано», – думаю и слушаю дальше.

– Она стала оставаться у меня, и мы решили, что дело идёт к свадьбе. Пока однажды она не пропала на неделю.

– Как это? – удивляюсь я.

– Не пришла ко мне, не отвечала на звонки. Её подруга сказала, что не знает, куда она подевалась. То есть сообщила, мол, меня не будет некоторое время, и всё.

– Ты звонил её родителям?

– Это сделала подруга. Они сказали: уехала к родне.

– Странно как-то.

– Да, очень. Всё выяснилось через пару недель. Она позвонила, предложила встретиться. Мы увиделись в кафе в центре. Там я услышал, что моя девушка уезжала не к родне, а затем, чтобы сделать аборт.

– Господи… – выдыхаю я, прикрыв рот ладонью.

– Самое поразительное в другом. Когда мы только начали встречаться, она сказала, что бесплодна. Серьёзно заболела в детстве, и это отразилось на детородных органах. Пришлось сделать ампутацию матки.

– Гистерэктомию, – машинально перевожу на медицинский язык.

– Да.

«В крайне редких случаях наблюдается «ранняя» внематочная беременность после гистерэктомии. Случается, что женщина фактически не подозревает о беременности до процедуры удаления матки. «Поздняя» внематочная беременность встречается, когда женщина перенесла частичную гистерэктомию, и остались нетронутыми яичники», – вспоминаю строчки из учебника. Хочется сказать об этом Борису, но останавливаюсь. Ни к чему.

– Получается, она тебе в любом случае лгала?

– Видимо, да. В любом случае, после этого мы расстались.

– Ты так захотел?

– Она. Сказала, что…

Борис вздыхает.

– …Что этот ребёнок был не от меня, в общем.

Мы снова едем в тишине.

– Прости, что затронула эту тему, – произношу тихо.

– Всё в порядке. А ты знаешь, я всегда хотел детей, – вдруг улыбается Борис. – Троих.

– Это почему? – моё настроение тоже поднимается.

– Два ребёнка – это повторение самих себя, а три – уже шаг в будущее, – и мой спутник добродушно смеётся.

Он высадил меня возле подъезда. Открыл дверь, помог выйти, а когда я оказалась вне машины, неожиданно обнял, крепко прижал к себе и поцеловал так сладко, что голова моя улетела в облака.

«Вот, теперь губы припухли. Нельзя столько целоваться. Прямо как студенты, честное слово!» – думаю, а сама улыбаюсь. Потом спешу встать с постели, надо спешить на работу. Стараюсь гнать прочь мысли о депутате Мураховском и главвраче Гранине. Есть ощущение, что в моей жизни начинается какой-то новый, очень светлый и добрый, период.

***

Первые, с кем мне приходится общаться в кабинете сразу после пятиминутки, – двое следователей. Они пришли узнать о повреждениях, пережитых той старушкой, жертвой насильника. Один из них – Клим Андреевич Багрицкий, капитан из районного управления Следственного комитета РФ по Санкт-Петербургу. Тот самый, который вёл (или ведёт?) дело о нападении на Романа Шварца.

– Перелом носа и лодыжки, множественные ссадины и ушибы, следы от пластыря на лице, вагинальное проникновение, возможно инородным телом, – перечисляю вслух.

– Что-то ещё? – интересуется Клим Андреевич.

Глава 7

У нас с Машей непроизвольно раскрылись рты. Смотрим на Данилу, ресничками хлоп-хлоп, как две куклы неговорящие.

– Ты пошутил, да? – первой прихожу в себя.

– Даня, так не шутят, – журит его Маша.

– Да не шучу я! – Береговой подходит, бесцеремонно отодвигает меня от ноутбука, что-то печатает на нём, а потом рукой показывает на монитор.

– Вот, смотрите!

Мы жадно вчитываемся в строки. Из них становится понятной картина случившегося. Оказывается, когда сотрудники ФСБ пришли к депутату в кабинет, тот премило беседовал с неким гражданином. Обоих, что называется, «положили мордами в пол», скрутили и стали проводить обыск. Долго искать не пришлось: в платяном шкафу, на самом низу, обнаружилась чёрная спортивная сумка, набитая пачками денег.

Когда Морозовского спросили, откуда они взялись в его кабинете, он недолго думая кивнул на Гранина и сказал:

– Вот он принёс.

Никита возмутился, мол, я вообще ни при чём, это наглая ложь и всё такое. Но кто станет слушать человека, лежащего на полу в наручниках под прицелом нескольких автоматов? Словом, сотрудники контрразведки всё зафиксировали, сфотографировали и на видео записали, а потом отвезли обоих задержанных в следственный изолятор ФСБ. Причём не в местный, а сразу – самолётом – в Москву. Так и Мураховский, и Гранин оказались в «Матросской тишине».

Теперь обоих проверяют, допрашивают и всё такое прочее.

– Зачем же он оболгал Никиту? – спрашиваю я, ощущая, как к горлу подступает тошнота. Ненавижу, когда творится несправедливость! Тем более когда речь идёт о человеке, с которым я связана. Пусть формально, поскольку он мой руководитель, а ещё когда-то у нас была любовь… И вообще… Олюшка. «Не о том ты думаешь, Элли!» – прерываю себя.

– А с чего ты решила, что оболгал? Может, Гранин ему те деньги и передал? – спрашивает Данила. – Скажем, за процент. Попросили его принести сумочку, а взамен отслюнявить пару миллионов. Вот он и согласился.

– Не верю, – отрицательно мотаю головой. – Гранин, конечно… неидеальный мужчина. Но финансовые махинации, мошенничество, – всё это так на него непохоже.

– Элли, Элли… – качает Маша головой. – Ты же столько лет его не видела. Люди меняются. К тому же сама говорила, чей он сын, и как его папаша стал богатым. Из второго секретаря горкома партии превратился в мэра с миллионным состоянием, особняком и прочими богатствами.

Я смотрю на стол. Подруга права. А ещё говорят, что яблоко от яблоньки недалеко падает. Да, но зачем Никите всё это? У него более чем приличная зарплата, хорошая должность – да такой многие позавидуют! Шикарный дом, отличная машина.

Тру виски, поскольку начинает побаливать голова. Хорошо, тошнота прошла. Это адреналин.

– Не понимаю…

– Нам, бедным, богатых никогда не понять, – говорит Данила. – Им всегда всего мало. Помните историю о полицейском, у которого нашли комнату, доверху набитую деньгами и золотом? Ему же за три жизни не потратить столько! А он всё брал, брал…

– Может, не себе? Делиться же надо, чтобы не посадили, – предполагаю я.

Друзья пожимают плечами.

– А может, и так, – говорит Маша. – Может, Гранин в самом деле посредником был…

– …Или компаньоном, – перебивает Данила. – Вообще я думаю, дело обстояло так. Мураховский предложил нашему главврачу подарить клинике МРТ. Но аппарат был куплен за бюджетные средства. Дальше следовала цепь махинаций, и депутат получил право распорядиться медтехникой. Но продать нельзя, – слишком заметно. Он решил «подарить», но получить откат. Эти деньги Гранин ему и принёс. Всё просто!

– Сто миллионов? – смотрю на Данилу недоверчиво. – Самый дорогой, что у нас стоит, 25 миллионов стоит. А тут сто!

– Ну, может… не один был, а два или три? – смущается Береговой.

– Нет, Элли права, – поддерживает меня Маша. – Слишком большая сумма. За такие деньги можно… хотя неважно. И чего мы тут, собственно, рассуждаем? Нас пациенты ждут.

– Погодите! – вдруг вспыхивает Данила.

Мы удивлённо смотрим на него.

– А что, если Гранин занёс Мураховскому взятку, чтобы тот перестал гнобить Элли?!

Маша молча крутит пальцем у виска. Я улыбаюсь.

– Ты, Данила, иногда такое ляпнешь, хоть стой, хоть падай, – говорю ему. – Сто миллионов за то, чтобы я сохранила работу?

Береговой задумчиво чешет в затылке.

– Простите, увлёкся.

Я встряхиваю головой и закрываю ноутбук.

– Да, точно!

Расходимся. Мысли о Гранине придётся отложить. Но, пока иду к больным, ощущаю жалость к нему. Какой бы ни был он плохой по отношению ко мне, всё-таки не верится, что Никита способен на мошенничество, взятки и прочие гадости.

Судя по людям, которых вижу перед собой, весь день у меня пройдёт под флагом правоохранительных органов. Это капитан Багрицкий и его коллега. Они пообщались с жертвой насилия и, кажется, уходят.

– Вы уже знаете, что произошло? – спрашиваю их.

– Рано утром в квартиру Галины Николаевны ворвался мужчина, – отвечает следователь.

Глава 8

– Эллина Родионовна, это вы? Это вы, доктор? – мужчина сидит на койке, рядом на полу собака. Открываю дверь, и оба поворачивают ко мне головы. Только лабрадор видит, даже хвостом виляет (узнала, кажется), а вот пациент…

– Здравствуйте, Максим Петрович, – приветствую его как можно оптимистичнее, поскольку лицо мужчины выражает крайнюю степень волнения. Он нервно теребит поводок собаки, хотя мог бы давно её отпустить.

– Здравствуйте! – он растягивает рот в улыбке. – Я опять ничего не вижу. Прикоснитесь ко мне ещё раз, пожалуйста. У вас целебные руки.

– Смотрите прямо, Максим Петрович, – прошу пациента, а сама беру барабан Кэтфорда и кручу перед его лицом. Эта хорошая вещь работает в ста процентах случаев: помогает выявить мнимых ослепших. Случаются у нас такие. Чаще всего это молодые мужчины, которые не хотят служить в армии. Им кажется, что достаточно прикинуться слепым, и врачи поведутся на их уловки. Особенно много было желающих «откосить» в прошлом году, когда началась мобилизация.

Но в данном случае понимаю: больной не обманывает.

Свечу ему в глаза фонариком – никакой реакции.

– Прикоснитесь ко мне, доктор. Как в тот раз, пожалуйста, – он протягивает руки, нащупывает мою ладонь и прикладывает себе ко лбу.

Я позволяю ему это сделать, но пребываю в некотором замешательстве. Он, случайно, умом не тронулся? Или правда поверил в исключительность моих прикосновений? Уверовал, будто я исцеляю этим? Медсестра Катя, которая стоит рядом, видит мой чуть растерянный взгляд и пожимает плечами. Мы не спешим осуждать Максима Петровича. В нашей работе чудеса случаются.

Пока трогаю чуть горячий лоб, больной сидит с плотно сжатыми веками. Потом резко их раскрывает…

– Ещё разок.

– Везём на МРТ, – говорю медсестре.

– Ещё раз! Пожалуйста! Ещё разочек! Попробуйте, а? – умоляет мужчина.

– Максим Петрович, – говорю спокойно, – не волнуйтесь. Давайте сделаем сначала МРТ, а потом я снова потрогаю вашу голову. Хорошо?

Он нехотя соглашается.

– А вот собаку придётся оставить здесь, ей в отделение диагностики нельзя. Сюда тоже, в принципе…

– Прошу вас, Эллина Родионовна, – говорит больной. – Она единственная живая душа в моей жизни. У меня больше никого нет. Жена давно ушла, забрала с собой детей. Я живу один, и Марта – мой единственный друг.

– Хорошо, я попрошу, чтобы за ней присмотрели.

Максим Петрович благодарит, а я иду проведать, как там жертва насильника.

Грустит. Отрешённо смотрит в сторону, пока накладываю шов на глубокую царапину на правой руке.

– Сейчас придёт травматолог, осмотрит вашу лодыжку. А потом мы положим вас на обследование.

– Они так расстроятся…

– Кто?

– Я пою в церковном хоре, – поясняет Галина Николаевна. – Мы собираемся каждое утро в воскресенье. Вы знаете, как красиво звучат песнопения? Особенно утром, когда солнечные лучи только начинают пробиваться через окна храма, освещая то один лик, то другой… Сквозь них проскальзывают, вздымаясь вверх, тёплые струи воздуха от горящих свечей и лампад. У меня всегда в такие моменты ощущение, что Бог слышит наши голоса…

– Я уверена, ваши коллеги поймут ваше отсутствие.

– Теперь уже поздно искать мне замену, – грустно говорит Галина Николаевна.

– Из-за этого вам не нужно волноваться. Уверен, настоятель храма вас простит. Вы пережили кошмар.

– Не хочу об этом вспоминать.

– И не надо.

Старушка глубоко вздыхает.

– Мне так тяжело… Во мне столько злости. Я ненавижу его. Кто бы он ни был. Знаю, что надо простить, как к этому призывает Священное Писание. Но… не могу справиться со своим чувством.

– Это естественная реакция, – говорю я. – Если бы сама оказалась на вашем месте, то думала и чувствовала точно также.

«Господи, пронеси мимо меня чашу сию», – думаю при этом.

– Так не должно быть, – рассуждает Галина Николаевна. – Я должна простить.

– Вы никого не должны прощать, – отвечаю ей. – Он это сделал. А не вы.

– Ненавистью этого не искоренить.

– Боюсь, этого не искоренить ничем, – замечаю, вспомнив тот случай с Романом Шварцем. Если бы полиция нашла преступника, и суд назначил ему наказание, другое дело. А так, выходит, что где-то шляется псих, способный просто так избить человека до беспамятства.

Заканчиваю перевязку (это могла бы сделать и медсестра, но мне самой захотелось хотя быть немного приободрить старушку и жаль, что не вышло), потом поднимаюсь в отделение функциональной диагностики. Там встречаю Ольгу Ромашину. Она готова пояснить результаты МРТ Максима Петровича.

– У музыканта довольно запущенная краниофарингиома, – она показывает на снимке. – Вот здесь она давит на зрительный перекрест головного мозга.

– Отсюда и слепота, – делаю вывод.

– Судя по размерам, она растёт много лет.

– Как же тогда объяснить временный возврат зрения?

Глава 9

Рядом с благообразной старушкой сидит девушка лет 20 примерно. Представляюсь, и она говорит, что зовут её Наташа, а это – её соседка по лестничной клетке, Лариса Сергеевна Озерова, с которой дружит ещё с детства. Ей 70 лет, живёт совершенно одна.

– У неё бывают странности, – поясняет Наташа. – Но сегодня что-то уж слишком. Обычно она всегда причёсанная, хорошо одевается.

Пенсионерка смотрит на меня и загадочно улыбается. «Что у неё? Старческое слабоумие?» – думаю я и спрашиваю соседку:

– Она на что-то жаловалась?

– Нет. Но я заглянула в квартиру. Похоже, Лариса Сергеевна ничего не ела, тарелки стоят нетронутые не меньше, чем за два дня. У неё не мог быть инсульт?

– Мы разберёмся, – говорю девушке и обращаюсь к больной.

– Здравствуйте, меня зовут Эллина Родионовна Печерская, я врач.

– Добрый день, – улыбается Лариса Сергеевна. Потом улыбается мне так широко, словно узнала давнюю знакомую. – Ты сегодня удивительно хорошо выглядишь.

– Спасибо. Как вы себя чувствуете?

– Нормально.

– Вы знаете, какой сейчас месяц?

– Август, – говорит она после пары секунд, во время которых, кажется, вспоминала.

На дворе стоит поздний ноябрь, так что вот и первый звоночек. Прошу их пройти во вторую палату.

– Ты совсем не изменилась, – смеётся старушка, глядя на меня. – Совсем такая же, как в детстве, – и нежно гладит меня по щеке. Так мать прикасается к своей дочери. Мне приятно и одновременно тревожно. Пенсионерка точно не в себе, если видит во мне другого человека.

– Ты так выросла, – говорит Лариса Сергеевна во время осмотра.

– Пульс 108, давление 90 на 70, – сообщает медсестра.

– Складка не расправляется.

– Как это? – спрашивает Наташа.

– Она обезвожена. Я собираю кожу в складку, а она не расправляется, – поясняю и прошу сестру взять общий анализ крови и большую биохимию. Моча, рентген грудной клетки.

– Вы знаете, где её родственники? – интересуюсь у Наташи.

– Она говорила о дочери. Но я не знаю, где она живёт, – слышу в ответ.

Обхожу Ларису Сергеевну, чтобы послушать её дыхание и сердце, но стоит приподнять платье, как замираю в ужасе: на спине красным фломастером выведено большими буквами: «ТВАРЬ». Пока медсестра помогает старушке переодеться в больничный халат, прошу Наташу задержаться. Она легко соглашается. Это хорошо, поскольку перед нами ещё одна жертва жестокого нападения, и ей необходимо присутствие рядом знакомого человека.

Мой следующий шаг – вызов полиции. Но вместо них приходит уже набившая мне оскомину парочка – капитан Багрицкий и старший лейтенант Яровая. Заходят в мой кабинет, усаживаются, достают блокноты, – и всё это с таким видом, словно я уже предварительно согласилась им признаться в каком-то преступлении. Смотрят на меня вопросительно, ждут.

Я здороваюсь с ними.

– К нам поступила больная…

– Подождите, Эллина Родионовна, – невежливо перебивает Яровая. – Мы сюда приехали, чтобы послушать про ваши связи с депутатом Мураховским, а не про всё остальное.

«Так и знала», – думаю и говорю:

– Я вам свою позицию прежде уже озвучила. На все вопросы касаемо депутата и нашего главврача буду отвечать только в присутствии своего адвоката. Но сейчас речь не о них.

– А о чём? – искренне удивляется Багрицкий.

– К нам поступила пожилая женщина. 70 лет. На спине точно такая же надпись, как у предыдущей жертвы насилия, – сообщаю я. – У нас в городе что, серийный маньяк завёлся?

– Заводятся тараканы, если долго не убираться, – мрачно замечает Яровая.

– Судя по всему, с этим у вас большие проблемы, – говорю язвительно в ответ.

Следователи молча глотают мою колкость.

– Проведите нас к пострадавшей, – просит Яровая.

Пока идём, говорю, что сознание пенсионерки спутано, она не отвечает на вопросы.

– Это может быть из-за пережитого стресса? – спрашивает Багрицкий.

– Да, или у неё болезнь Альцгеймера. Этому может способствовать и обезвоживание. Сначала надо восполнить жидкость, – поясняю ситуацию. – И проверить, было ли насилие.

– Руки были связаны?

– Синяки есть, но никаких следов пластыря, как у предыдущей жертвы. У неё также сломано ребро и несколько ушибов. В том числе на затылке. Вы думаете, это тот же преступник?

– Будем надеяться, что он один такой, – хмуро замечает Яровая.

– Может, вам стоит оповестить широкую общественность, чтобы пожилые женщины были осторожнее? – спрашиваю следователей.

– Это решать начальству, – говорит Багрицкий.

– Вы должны его остановить. И как можно скорее.

– Мы и собираемся. Начнём с соседки Ларисы Сергеевны, Натальи, – сообщает Яровая.

– Вы что, её подозреваете? – удивляюсь. – Она искренне привязана с старушке и уважает её, заботится. И ничего не знает об акте насилия.

Глава 10

Утром, проснувшись, поворачиваю голову и вижу рядом Бориса. Он ровно и тихо дышит, по-прежнему утомлённый тем, чем мы после ужина занимались почти до рассвета. Я только успела уложить Олюшку, и моя маленькая умница за всю ночь не издала ни звука, позволив её мамочке насладиться обществом красивого и нежного мужчины.

Пока Борис спит, иду проведать дочку. Она тоже пока не просыпалась, а значит у меня есть время принять душ и приготовить завтрак. И пока навожу красоту и жарю яичницу, в квартире царит полная тишина, что наполняет меня радостью. Но когда иду в детскую, чтобы проверить, как там Олюшка, то обнаруживаю картину, от которой сердце замирает: Борис стоит за пеленальным столиком и переодевает мою дочь!

От волнения сперва и выговорить ничего не могу.

– Что… ты тут делаешь? – наконец выдавливаю из себя.

Борис поворачивается ко мне и широко улыбается.

– Пока ты была в душе, Олюшка проснулась и стала хныкать. Я пошёл посмотреть, а она, оказывается, напрудила выше меры, – и продолжает её переодевать.

Отмечаю про себя, что движения Бориса точны и выверены. Так действует опытный хирург, который точно знает, как правильно действовать внутри человеческого тела, чтобы ничему не навредить.

– Ну, вот и готово, – замечает мой гость, и я вижу вдруг, как Олюшка ему улыбается!

– Обычно по утрам она довольно серьёзная, – удивлённо замечаю вслух.

– Это всё потому, что нам не нравится спать мокрой, правда? – говорит Борис, отвечая мне от имени них обоих. «А ведь так делают мамочки, и я тоже», – думаю, по-прежнему пребывая в изумлении.

– Мамочка, а когда мы кушать будем? – спрашивает мужчина. – Мы проголодались, верно?

Олюшка снова улыбается ему, как родному. У меня на сердце смятение и радость.

– Да, конечно… Всё уже готово. Яичница, бутерброды… – отвечаю, переводя взгляд с дочери на Бориса и обратно.

– Элли, я вообще-то Олюшку имел в виду прежде всего, – смеётся он.

– Ой… Да, конечно. Прости… Ты не мог бы…

– Безусловно, – радостно отвечает Борис и выходит.

Когда через некоторое время иду на кухню, оставив Олюшку сытую, сухую и потому счастливую с её игрушками и соской, обнаруживаю ещё кое-что удивительное. Борис стоит у окна и смотрит на улицу. Его чашка и столовый прибор не тронут.

– Что же ты не завтракаешь? – спрашиваю его.

– Ждал тебя, – поворачивается он.

Завтрак проходит в неловком молчании. Мне очень хочется порасспросить Бориса, где он так ловко научился пеленать малышей, но понимаю: времени осталось очень мало. Скоро придёт няня, и к этому времени, очень желательно, чтобы гость ушёл. Не хочу, чтобы пошли разговоры о том, как у меня ночевал мужчина. И Борис это понимает без слов. Собирается, а когда уходит, нежно целует меня и шепчет, что ночь была чудесной. У меня мурашки по шее от его дыхания и слов, и это так приятно…

***

– Эллина Родионовна! Сколько лет, сколько зим, – приветствует меня Заславский, входя в палату, где лежит Лилия. Несколько минут назад я, разобравшись с утренними обязательными делами, поднялась её проведать.

– Доброе утро. Я бы хотела вам ассистировать на операции по восстановлению связок Лилии, – говорю ему.

– Ради Бога, – улыбается Валерьян Эдуардович. Сегодня у него, в отличие от вчерашнего дня, хорошее настроение. Видимо, бумажная рутина ещё не успела испортить. – Раз ты так интересуешься ЛОР-хирургией, то, наверное, собралась сменить специальность?

– Вовсе нет. Это исключительный случай.

– Не волнуйся, девочка. Я всему её научил, – игриво говорит Заславский, обращаясь к Лилии, и уходит в сопровождении своих учеников-ординаторов. Девочка раскрывает ноутбук и быстро пишет.

– Он всегда такой странный?

Улыбаюсь ей.

– Нет, просто настроение хорошее.

Ещё через час мы стоим возле операционного стола.

– Лилия, видишь? На экране это голосовые связки, – поясняет Заславский, показывая девочке на монитор. Сам в это время параллельно действует эндоскопом в её носоглотке. – Чтобы звучал голос, они должны соприкасаться и вибрировать. Но, как ты знаешь, левая парализована. Если ты меня понимаешь, мигни один раз. Если нет, то два.

Девочка мигнула.

– Эллина Родионовна, пришли поболеть? – спрашивает анестезиолог.

– Пришла поболеть за Лилию, если она не против.

Девочка, несмотря на зонд у неё в носу, улыбается.

– Итак, – продолжает Заславский, обращаясь к ней, – я сделаю небольшой надрез, но ты почувствуешь только лёгкое надавливание. Хорошо?

Лилия морщится, но терпит. У этого ребёнка удивительно отважный характер! Другая бы на её месте даже в монитор заглянуть побоялась, а эта терпит.

– Так, Лилия. Сейчас лежи абсолютно неподвижно, – говорит Заславский.

– Осталось чуть-чуть. Ты молодец, – успокаиваю пациентку.

– А теперь я попрошу тебя глотнуть, если сможешь. Так, а теперь попробуй сказать «И».

Глава 11

– Оксигенация растёт, – слышу от медсестры.

Мы в смотровой. На столе – третья жертва преступника. Согласно документам, зовут её Аделаида Вениаминовна Маковецкая.

– Снимки готовы, – их приносят из отделения функциональной диагностики.

Смотрим вместе с Еленой Севастьяновой.

– У неё вывих бедра, – говорит коллега. – Давайте вправим перед МРТ.

– Хорошо, – поддерживаю её решение. – После сделаем контрольный снимок сустава. Показатели?

– Давление 110 на 70, пульс 88, – отвечает медсестра.

Чтобы вправить сустав, приходится звать Данилу. Он забирается на смотровой стол над старушкой, держит её ногу, пока Елена тянет её. Раздаётся щелчок, всё готово. Хорошо, пострадавшая под сильной дозой обезболивающего. Иначе бы ей было очень больно, а такое даже молодой и сильный мужчина выдержать не сможет, что уж говорить о старушке – «божьем одуванчике».

Севастьянова поручает медсестре позвонить в диагностику, чтобы подготовили ИВЛ на всякий случай. Заодно просит взять кровь на КЧС и повторить снимок грудной клетки. Когда больную везут по коридору, там уже стоят следователи.

– Как она? – интересуется Багрицкий.

– Показатели в норме. Ей вправили бедро, – отвечает Севастьянова.

Похоже, этим двоим придётся здесь провести ещё некоторое время. Аделаида Вениаминовна – выживший свидетель. Возможно, у неё есть какая-то информация, способная пролить свет на личность преступника. Но в том, что это не человек, а мутант, уже всё отделение судачит. Сама слышала, проходя мимо группы медсестёр, как они рассуждали, что с такими надо делать. Оскоплять – это самое безобидное, что прозвучало из их уст. Я с ними согласна, только вслух сказать это не имею права в силу своей должности.

Спустя примерно сорок минут Аделаиду Вениаминовну возвращают к нам. К нам спускается из своего отделения Людмила Владимировна Барченкова, чтобы провести у старушки гинекологический осмотр. Но прежде заглядывает на минутку ко мне – поинтересоваться, как Олюшка. Отвечаю, что всё хорошо, малышка моя растёт без проблем. У меня по женской части тоже, слава Богу (даже стучу по дереву на всякий случай, хоть и не слишком верю в приметы), всё хорошо.

Когда говорю это, краснею. Вспомнилась ночь, проведённая с Борисом. Он же стал моим первым мужчиной после того, как мы расстались с Граниным! Я очень волновалась. Конечно, моё беспокойство не похоже было на мужское. У сильного пола в таких случаях «осечки» случаются, им бывает за них очень стыдно. Для некоторых – целая психологическая травма! Но мой организм принял всё хорошо. Правда, я не достигла пика удовольствия, поскольку эмоции зашкаливали, да и думала о разном. Но было хорошо, спокойно и радостно, а это главное.

Всё это Людмила Владимировна, конечно, от меня не услышала. Я просто вспомнила, вложив всё во фразу «всё замечательно». Но опытная гинеколог, бросив ироничный взгляд, от которого я покраснела немного, всё и так поняла. И после сразу вместе со мной поспешила к пострадавшей.

– Следов проникновения нет, – говорит Барченкова минут десять спустя.

– Хоть на этом спасибо, – замечаю в ответ.

– Кто на такое способен? – удивляется гинеколог.

– Не знаю, – пожимаю плечами. – Надеюсь, его найдут, отведут подальше, пристрелят, как бешеную собаку, и бросят в мусорный контейнер.

В этот момент в смотровую влетает Дина Хворова, наш новый администратор. Несколько секунд беззвучно разевает рот, как выброшенная на берег рыба, а потом показывает куда-то за спину.

– Там… там… насильника привезли!

– Ну, раз я больше не нужна, пойду к себе, – Барченкова хмурится. Ей явно не хочется видеть преступника. Понимаю, но сама сделать так же не могу. Прощаюсь с Людмилой Владимировной и иду смотреть, что там за зверя поймали.

– Вошли в две вены. Пульса нет. Большая огнестрельная рана грудной клетки. Множественные ушибы. Собачьи укусы и открытый перелом левого бедра, – это сообщает фельдшер «Скорой помощи», которая привезла маньяка.

На каталке, без сознания, лежит парень лет 18-ти. Поразительно, но выглядит он довольно симпатично: правильные черты лица, блондин с серо-голубыми глазами, неплохо сложён. Отмечаю про себя, что очень похож на одного популярного певца, который любит выступать с триколором на плече. Такому бы покорять девичьи сердца, а вместо этого он издевается над беззащитными пожилыми женщинами. Что может подвигнуть человека к такому?

– Ему 19 лет, зовут Иван, фамилия Садым.

– Оставим на каталке, – говорю, когда его ввозят в смотровую.

– Дыхания не слышу, – сообщает медсестра.

– Вы его поймали? – спрашиваю обоих следователей, которые идут по коридору и останавливаются у двери.

– Нет, поисковая группа. Этот… кхм… – капитан Багрицкий явно не хочет крепко выражаться в моём присутствии, – тип прятался в порту. Служебная собака его нашла. Пытался от неё убежать, забрался на контейнеры, сорвался. Потом начал стрелять. Пришлось его успокоить.

– Жалко, рано собаку отогнали, – говорит одна из медсестёр. – Ещё минут двадцать, и всем было бы легче.

Остальные угрюмо молчат, но по глазам вижу – согласны.

Глава 12

– Как она? – немного нервно спрашивает сестра больной.

– Прекрасно. Осталось немного.

– Можно мне к ней?

– Ещё немного подождите, пожалуйста.

Иду в палату, а там… вот неожиданность! Кристина рожает. Не дождалась её перевода в родильное отделение.

– Головка пошла, – комментирует Людмила Владимировна, которая лично пришла принять роды. – Четыре, пять, шесть, семь… десять. Хорошо. Теперь отдохните, не тужьтесь.

– Как трудно… – выговаривает Кристина. У неё красное, покрытое бисеринами пота лицо, мокрые волосы. Смотрю на неё и думаю: правильно, что мужчин на такое событие не приглашают. Незачем им видеть свою женщину в таком состоянии. Может разочароваться. Кстати, рядом с роженицей, держа её за руку, стоит Руслан.

– Правое передне-затылочное предлежание, – говорит Барченкова. – Папочка, вы в обморок не упадёте? – спрашивает его чуть насмешливо.

– Я в норме, – отвечает он.

– Принесите Руслану стул на всякий случай, – замечает гинеколог.

– Кристина, – говорю роженице, – пришла ваша сестра.

– Юля?

– Да, она спрашивает, можно ли ей зайти.

– Да!

В коридоре прошу девушку быстренько переодеться, потом завожу внутрь.

– Итак, Кристина, ещё разок, – улыбается Барченкова.

– Сестрёнка, я здесь, милая моя, – улыбается Юлия, и мне становится немного спокойнее. С чего вдруг Кристина решила, что у неё заберут малыша? К этому, кажется, никаких предпосылок. Муж, рядом сестра, которая её любит. Иначе бы не смотрела с такой нежностью и желанием помочь.

– Давайте-как изо всех сил, хорошо? – просит Барченкова.

Кристина набирает в лёгкие побольше воздуха и начинает тужиться. При этом кричит. Громко, во весь голос. У меня звенит в ушах, попутно пытаюсь вспомнить: сама себя так же вела, когда рожала? Некоторые моменты помню, а другие словно в тумане. Видимо, из-за слишком сильных ощущений. Не могу сказать, чтобы это была запредельная боль, иначе бы потеряла сознание. Но разум отказывается открывать ящички с такими воспоминаниями.

Гинеколог снова считает, а потом прекращает и говорит с улыбкой:

– Вот и она! Я вижу головку. Смотрите, какая красавица. Кристина, давай ещё чуть-чуть.

В следующее мгновение палату оглашает новый звук – плач новорождённой малышки. Мы все невольно улыбаемся: вот и свершилось ещё одно чудо появления на свет.

Кристина немного ошалевшими глазами смотрит на малышку, вдруг становится серьёзной и тревожно спрашивает:

– У неё всё нормально?

– Да. По десять пальчиков на ручках и на ножках, – отвечает Барченкова с улыбкой.

Честь перерезать пуповину достаётся молодому папаше, который смотрит на всё происходящее так, словно ему показывают фантастический фильм. Людмила Владимировна показывает, Руслан осторожно делает «щёлк» ножницами. С этого момента и начинается то, что называют самостоятельной (в биологическом пока плане) жизнью.

– Какая она маленькая… – с нежностью говорит Кристина, рассматривая дочку. Её мы положили мамочке на грудь. – Здравствуй, малышка. Здравствуй, моя маленькая. Спасибо вам! – смотрит на медиков, – спасибо вам большое!

Вот и прошли роды, но история Кристины и её малышки, как оказалось, на этом не заканчивается. Выхожу из палаты, там ожидает Юлия.

– Ребёнок умственно нормальный? – спрашивает она.

– Пока рано говорить. Но с виду она вполне нормальна, – отвечаю ей. – Активна, для опасений нет причин.

Юлия молчит задумчиво, потом спрашивает:

– Когда придут социальные работники?

Изучающе смотрю на неё.

– Они не придут. Мы не вызываем их, если у ребёнка есть взрослые любящие родители.

– Вы очень милы, и я не хочу вас обидеть, – говорит Юлия. – Но вы достаточно квалифицированы, чтобы делать такие выводы?

– Они рады ребёнку, у них есть своя квартира. Руслан работает.

– Руслан сторож в автосервисе своего отца. Ни он, ни она не водят машину, потому что плохо умеют читать. Квартира у них есть, но за коммунальные услуги плачу я, а также каждую неделю напоминаю им о стирке. Они милые, добрые люди, но они не смогут ухаживать за грудным ребёнком, – рассказывает Юлия.

– А у вас есть основания делать такие выводы? – спрашиваю её.

– Я бы очень хотела, чтобы их не было, – грустно признаётся девушка. – Вы не представляете, как бы я хотела.

Она уходит. Очевидно, выпить кофе, чтобы успокоить нервы. Я же еду в родильное отделение, куда наконец перевели Кристину с малышом. Руслан, конечно же, рядом. Моим глазам предстаёт удивительная картина: сама Людмила Владимировна Барченкова показывает молодой мамочке, как правильно пеленать малышку.

– Заворачиваете справа, потом снизу. А потом слева, вот так. Понятно? Ручки и ножки должны оставаться внутри. Получается такой вот симпатичный конвертик. Теперь попробуйте сами.

Кристина в точности повторяет все движения гинеколога. Руслан комментирует. Я вижу, что ребята подошли к делу очень ответственно. Барченкова отходит назад. Видит меня и чуть смущается.