Доктор для следователя

Глава 1

Первым пришло обоняние. Проклятый, едкий дым, вперемешку с ароматом кислых щей и безоговорочно подгоревшей похлебки. Я мысленно поморщилась. Отличные духи для реанимации. Хотя… пахло скорее как в столовой районной поликлиники – той, что в подвале и куда отправляют самых безнадежных пациентов.

Второй стала боль. Не острая, режущая, а тупая, разлитая по всему телу, словно меня прокатили в бетономешалке, а потом для вержности еще и потоптались. Стандартный набор после ДТП. Память короткой вспышкой вернула мне последнее: визг тормозов, свет фонарей, слишком близко, ослепительно…

Я застонала, пытаясь приоткрыть веки. На них будто гири повесили.

Ладно, Погребенкина, собирайся, – пронеслось в голове мое собственное, привычно-саркастичное мысленное бормотание. Сознание ясное. Болевой синдром – есть. Аносмии нет, к сожалению. Дышишь – уже хорошо. Щупай конечности.

С горем пополам я разлепила глаза. И тут же захотела закрыть их снова.

Никакой стерильной белизны, блеска хрома и мониторов вокруг не было. Я лежала на чем-то жестком, прикрытая дерюгой, грубой на ощупь. Над головой вместо потолка темнели закопченные матицы низкого сруба. Тусклый свет лился от лучины, воткнутой в щель на столе, и едва разгонял мрак по углам.

Что за черт? – панически дернулась я. Это что, такой костюмированный стационар? Или я все же померла и попала в историческую реконструкцию ада?

Я попыталась приподняться на локтях, и по телу пронесся новый шквал боли. Но не это было самым шокирующим. Мои руки… они были другими. Худыми, слишком молодыми, с тонкими запястьями и незнакомой линией суставов. Я сжала пальцы – они послушно сомкнулись.

– Марья-то наша очнулась? – раздался у входа хриплый женский голос.

В дверном проеме, завешенном потертой тряпицей, стояла дородная баба в выцветшем сарафане и платке. Лицо у нее было знакомое до боли – типичная Фекла Ивановна, мой вечный пациент из женской консультации, только одетая по музейной моде.

Я открыла рот, чтобы спросить «где я?» и «кто вы?», но вместо моего уверенного, с легкой хрипотцой, консультантского тенора из горла вырвался тонкий, слабый голос, который я слышала впервые в жизни.

– Что… что происходит?

Баба подошла ближе, качнув головой.

– А то ты не знаешь? Три дня как в беспамятстве лежишь, с той поры как Степана-то схоронили. Упала у могилы, голова о камень. Ясное дело, не до себя было, все по мужу убивалась. А он тебе изменял безбожно. Ну, да Бог с ним, с покойником.

Она говорила, а я чувствовала, как у меня подкашиваются ноги, даже лежа. Степан? Могила? Трактир? Какая-то Марья… вдова…

Обрывки чужих воспоминаний, как кинопленка с браком, замелькали у меня в голове. Деревня. Бегство из обеспеченной семьи, молодой и красивый Степан, замужество. Его внезапная смерть. Моя новая, двадцатиоднолетняя жизнь, полная неизвестности и страха.

Я, Мария Погребенкина, врач-гинеколог с десятилетним стажем, разведенная, бесплодная, циничная и уверенная в себе, лежала на жесткой лавке в теле какой-то юной вдовы Марьи. В теле, которое, как с ужасом я начала понимать, было абсолютно здоровым, молодым и… фертильным. Ирония судьбы достигала космических масштабов.

Баба, представившаяся Акулиной, сунула мне в руки деревянную кружку с мутной жидкостью.

– Пей, оклемаешься. Трактир-то твой теперь, хозяйка. С завтрашнего дня вставать надо, дела решать. А то мужики тут все разнесут, ораву свою поить некому.

Она ушла, оставив меня наедине с дымом лучины, ноющей болью в затылке и чудовищной реальностью происходящего.

Я отставила кружку. Пахло брагой. Отвратительно.

Медленно, превозмогая протестующие мышцы, я поднялась и, держась за стену, доплелась до темного оконца, затянутого пузырем. В слабом отражении угадывались черты – большие, испуганные глаза на бледном, совсем юном лице, обрамленном темными, выбившимися из-под платка прядями.

Это было не мое лицо. Но теперь оно было моим.

– Ну что ж, Марья, – прошептала я этому незнакомому отражению своим новым, чужим голосом. – Похоже, у нас смена специализации. Была гинекологом, стала трактирщицей. Посмотрим, что из этого выйдет.

Глава 2

Я стояла, держась за подоконник, и смотрела в свое новое отражение. Испуганная девочка с большими глазами. «Марья». Имени более несчастного и забитого я не слышала даже в своих гинекологических кабинетах, куда приходили жены алкоголиков и вечные жертвы.

Нет, милая, так дело не пойдет, – холодно констатировал мой внутренний голос, тот самый, что за десять лет работы научился не дрогнуть перед самыми душераздирающими историями. Паника – роскошь, которую мы не можем себе позволить. Включай голову, Погребенкина. Ситуация – клинический случай, только неизвестной этиологии. Нужна диагностика.

Я глубоко вдохнула. Пахло дымом, немытым телом и тоской. От этого запаха становилось душно.

«Трактир твой теперь, хозяйка», – сказала Акулина.

Значит, это не просто комната. Это – актив. И, судя по всему, единственный источник выживания в этом, с позволения сказать, теле.

Сделав еще одно усилие, я оттолкнулась от стены и медленно, как старуха, сделала первый шаг. Ноги подкашивались, но держали. Тело было слабым, но целым. Сотрясение, вероятно. Посттравматическая астения. Лечение: покой и полноценное питание. Оба пункта в текущих условиях выглядели как издевательство.

Я осмотрела помещение. Низкая бревенчатая горница, наспех прибранная. В углу – деревянная кровать с грубой постелью, на которой я и лежала. Стол, пара табуретов. На полках – немного посуды. Ничего лишнего. Никаких признаков «хозяйки». Ни сундука с добром, ни даже смены белья. Бедность, прошибающая до костей.

Дверь скрипнула. Я инстинктивно выпрямила спину, пытаясь придать лицу хоть какое-то подобие уверенности. Вошла Акулина, неся миску с чем-то дымящимся.

– Вот, хлебай, – протянула она. – Щи. С постным маслом. Больше пока не на что.

Я взяла миску. Еда пахла скудно, но для пустого желудка – как нектар. Пока я ела, Акулина уселась на табурет и принялась меня разглядывать.

– И что ж ты теперь будешь делать-то, сирота? – спросила она, и в ее голосе я уловила не столько сочувствие, сколько любопытство. Деревенское телевидение в действии.

Я отложила пустую миску. Голод утолила, но сил не прибавилось.

– Что положено хозяйке трактира, – ответила я, стараясь, чтобы мой новый, противно-тонкий голос звучал тверже. – Вести дела.

Акулина фыркнула.

– Какие уж там дела. Степан-то кое-как держался, а ты… Ты и говорить-то с мужиками боялась. Они тебя в два счета съедят. Уж кто-кто, а я знаю. Лучше бы замуж поскорее, пока молоденькая. Вон, Фрол-кузнец вдовец, присматривается.

Меня передернуло. Замуж. Снова. В двадцать один год, едва успев избавиться от первого «счастья». Ирония была настолько густой, что ею можно было подавиться.

– Спасибо за совет, Акулина, – сказала я, и в голосе невольно прозвучали мои старые, отточенные на хамоватых пациентах, нотки. – Но своим умом как-нибудь.

Баба удивленно подняла брови, но спорить не стала. Видимо, решила, что удар головой мне все же не пошел на пользу.

Оставшись одна, я снова заставила себя встать. Нужно было увидеть «дело» своими глазами.

Я вышла в сени, а оттуда – в следующее помещение. Оно было побольше. Несколько грубых столов, лавки. Пусто. В углу – прилавок, за ним – полки, на которых стояло несколько полупустых бочек и горшков. Воздух был пропитан кислым запахом забродившего хлеба, дешевого кваса и чего-то еще, отдаленно напоминающего пиво. «Трактир». Больше похоже на заброшенную избу, где иногда собираются выпить.

Я подошла к прилавку. Под слоем пыли и жирных пятен лежала потрепанная тетрадь. Я открыла ее. Кривые, неуверенные палочки. Цифры. Приход-расход. Долги. Степан, судя по всему, был неважным бухгалтером и еще худшим хозяином.

Я закрыла тетрадь. В голове, поверх чужого страха и растерянности, медленно, но верно начинала работать привычная логика. Анализ. Постановка диагноза.

Диагноз: полная финансовая и социальная несостоятельность. Прогноз: без немедленного вмешательства – летальный. Или замужество за кузнеца Фрола, что, вероятно, одно и то же.

Я подошла к бочке с надписью «Пиво» и зачерпнула немного кружкой. Попробовала. Скривилась. Бурда была откровенно скверной. Кислая, мутная, с явным признаком болезни сусла.

И тут во мне что-то щелкнуло. Не как в отчаявшейся вдове, а как в профессионале, который видит проблему и уже начинает прокручивать пути ее решения.

Я – не Марья. Я – Мария Погребенкина. Я десять лет решала проблемы куда сложнее, чем прокисшее пиво и долги по лапшевой. Я ставила на ноги женщин, от которых отворачивались все. Я боролась с системами, с предрассудками, с глупостью.

Эта лачуга, это тело – просто новые условия задачи. Особо сложный клинический случай.

Я поставила кружку на прилавок. Звук получился более громким и решительным, чем я ожидала.

– Ладно, – тихо сказала я пустому залу. – Принимаю вызов. Посмотрим, что можно сделать с этим… медицинским наследием.

Глава 3

Диагноз: острое социальное и финансовое истощение на фоне хронического идиотизма.

Я стояла посреди зала своего нового «трактира» — «У Степана», если верить кривой вывеске за окном, — и мысленно ставила диагноз. Не себе, а всему этому предприятию. Помещение было мрачным, пропахшим старым пивом, луком и тоской. Пыль лежала пушистым саваном на столах, а из щелей в полу доносилось сердитое шипение местных тараканов, размером с мой мизинец.

Пару дней ушло на то, чтобы просто прийти в себя и освоиться. Освоиться в этом хилом, двадцатиоднолетнем теле, в этом мире, где за окном периодически проезжали громоздкие самодвижущиеся повозки на громоздящих артефактах, издавая тихое магическое гудение, а по улице бегали дети, пугая друг друга зубастой местной лошадью с рогами, привязанной у соседнего забора.

Мариэлла Труннодини. Имя отскакивало от зубов, как чужое. Обрывки ее памяти были яркими, но бесполезными, как шикарное платье в деревенской грязи: балы в сияющих хрусталем залах фамильного особняка аль Морсов, побег с красивым, но бедным Степаном, обещавшим ей свободу и счастье… а в итоге получившим этот убогий трактир на отшибе и скоропостижную смерть от пьяной чахотки. Мариэлла же, наивная дурочка, только и умела, что рыдать над его могилой и мечтать о прошлом. Ни готовить, ни вести счета, ни тем более управляться с магическими артефактами — всем этим занимался Степан. Теперь некому.

Я подошла к небольшому устройству, похожему на массивную каменную плиту с медными жилами — «холодильному камню». Он был потухшим, заряд артефакта, питавшего его, иссяк. В бочке с пивом плавала мертвая мышь. В кладовой — мешок подгнившей картошки и лука. Касса представляла собой железную шкатулку с тремя медяками.

Великолепно. Наследство просто шикарное.

Внезапно дверь трактира с скрипом распахнулась, впустив солнечный свет и двух посетителей. Это были типичные местные грузчики с соседнего артефактного депо — в промасленных комбинезонах, с закопченными лицами.

— Эй, Марька, две порции твоего бурдала! И похлебку! — крикнул один из них, грузно усаживаясь на лавку.

Марька. От этого обращения меня передернуло. Я медленно повернулась, скрестив руки на груди. Мое новое, юное лицо, должно быть, выражало не испуг вдовушки, а холодную насмешку, которую я оттачивала годами на бестолковых интернах.

— «Бурдала» у меня закончилось, — заявила я своим тонким, но уже твердым голосом. — Как и похлебки.

— Как закончилось? — недовольно буркнул второй. — Мы смену отработали, пить хотим!

— Воду из колодца пить не запрещено, — парировала я. — А здесь сейчас идет инвентаризация. И ремонт.

Мужики переглянулись. Они привыкли видеть здесь забитую, вечно плачущую девчонку, а не эту… ядовитую бабенку, смотрящую на них свысока.

— Инвентаризация? — усмехнулся первый. — Да тут и инвентаризировать-то нечего. Ладно, не задерживай. Когда открываться будешь?

— Когда будет что подавать, кроме мышиного супа и уксуса под видом пива, — отрезала я. — А сейчас — свободны.

Я указала на дверь. Вид у меня был настолько не допускающим возражений, что они, понурившись, вышли, что-то недовольно бормоча.

Дверь закрылась. Тишина снова поглотила зал. Но теперь она была другой. Не безнадежной, а сосредоточенной.

Я подошла к столу, где лежала та самая потрепанная тетрадь. Я открыла ее. Кривые цифры, долги поставщикам, список неисправных артефактов — холодильный камень, очиститель воды, даже самовар, который должен был сам кипятить воду.

И тут во мне проснулся не просто врач, а кабинетный крыс, годами выбивавший финансирование на новое оборудование, умевший считать деньги и видеть потенциал там, где другие видели только проблемы.

«Мариэлла Труннодини, — подумала я, глядя на свои худые, незнакомые руки. — Ты сбежала от богатства и власти в нищету и бесправие. Ирония просто божественная. Но та Мариэлла умерла вместе со своим Степаном. Теперь здесь я. И у меня есть два актива: твое знатное происхождение, о котором здесь, наверное, никто не знает…»

Я обвела взглядом грязный, убогий зал.

«…и мой собственный, десятилетиями отточенный ум».

Я взяла перо. Оно было кривым и неудобным. Я его отложила. Нашла в ящике прилавка обломок графитового стержня. Он лег в руку куда привычнее.

На чистом листе я вывела: «ПЛАН РЕАБИЛИТАЦИИ ТРАКТИРА “У СТЕПАНА”».

Пункт первый: Финансы. Нужны деньги. Начальный капитал. Продать что-то? У Мариэллы не было ничего ценного. Кроме… одного.

Я подошла к маленькому зеркалу в своей каморке. Висящее на тонкой серебряной цепочке изящное кольцо с небольшим, но чистым сапфиром — единственное, что она сохранила из прошлой жизни. Подарок матери. Память о доме, который отрекся от нее.

Жалко? Нет. Для меня это не память, а билет. Ломбард. Или продажа.

Пункт второй: Ресурсы. Нужно наладить поставки. Еда. Напитки. Нужен работающий холодильный камень и очиститель воды. Значит, нужно найти артефактчика, который починит или перезарядит их. За деньги.

Пункт третий: Ассортимент. Никакого больше «бурдала». Я вспомнила химию и биологию. Процессы брожения. Я могу рассчитать рецепт нормального пива, кваса. Найти травы для вкуса. Мои руки, привыкшие к точным хирургическим движениям, смогут научиться варить и готовить.

Я опустила руки. План был абсурден, как и вся эта ситуация. Дворянская дочка, врач-гинеколог из другого мира, собирается поднимать захудалый трактир в техно-магической глуши.

Но иного выхода не было. Сидеть и ждать, пока меня выдадут замуж за кузнеца Фрола или я просто умру с голоду, не входило в мои планы.

Я взглянула на свое отражение. Большие глаза уже не казались такими испуганными. В них появился знакомый мне огонек — жесткий, ироничный, готовый к борьбе.

— Ну что ж, Мариэлла, — прошептала я. — Ты хотела приключений и свободы от семьи? Поздравляю, ты их получила. С того самого момента, как я в тебя вселилась. Теперь держись.

Глава 4

План — это хорошо. Но за него, как и за хороший скальпель, нужно платить. Мой начальный капитал висел у меня на шее — изящное серебряное кольцо с сапфиром, холодное и чужое, как воспоминания Мариэллы.

Ломбард. Или ювелирная лавка. Второе сулило больше выгоды, но требовало умения торговаться и хотя бы базового понимания местных цен. У меня не было ни того, ни другого.

Я вышла на улицу, впервые за несколько дней покинув затхлую атмосферу трактира. Поселок, носивший громкое название «Каменный Перевал», встретил меня грохотом самодвижущейся повозки, груженной бочками. Она пронеслась по главной — и единственной — мощёной улице, оставив за собой шлейф паленой магии и пыли. Воздух пах озоном, углем и дымом из труб местной артефактной мастерской.

Меня узнавали. Из окон соседних домов на меня косились. Из-за угла доносился шепот: «Смотри-ка, Труннодини-вдова. Выглядит-то как… не своя». Я шла, выпрямив спину, игнорируя взгляды. Внутри все сжималось от непривычного внимания, но я гнала слабость прочь. Терпение, Погребенкина. Ты на обходе в чужом отделении. Соберись.

Ювелирная лавка оказалась небольшой, но солидной. На вывеске красовалось: «Аргент и Камни. Купля-продажа. Зарядка фамильных артефактов».

Колокольчик звякнул, когда я вошла. За прилавком стоял сухопарый мужчина в очках, с руками, испачканными какой-то металлической пудрой. Он оценивающе посмотрел на меня, на мою скромную, поношенную одежду.

— Чем могу служить, девушка?

Я сняла кольцо с шеи и положила его на бархатную подушечку на прилавке.

— Хочу оценить и продать.

Он взял кольцо, достал лупу, повертел в руках. Его лицо оставалось невозмутимым, но я, привыкшая читать микровыражения пациентов, уловила легкий интерес.

— Камень чистый, огранка неплохая, хоть и простая. Серебро… обычное. Фамильный герб? — Он ткнул пальцем в едва заметную гравировку внутри кольца — стилизованный ястреб, держащий молнию. Герб дома аль Морсов.

— Семейная реликвия, — уклончиво сказала я. — Тяжелые времена.

— Понимаю, — он кивнул, отложив лупу. — Даю три короны.

Я не знала, много это или мало. Но его взгляд, быстрый и жадный, выдавал его. Он понимал, что кольцо стоит дороже.

Торг уместен, — пронеслось в голове. Я сделала вид, что забираю кольцо.

— Жаль. В «Серебряном Ручье» на центральной обещали пять. Но идти далеко.

Это был чистый блеф. Я не знала, есть ли в этом поселке еще один ювелир. Но его лицо дрогнуло.

— Четыре, — быстро сказал он. — И ни медяком больше. Дорогая работа, камень хоть и хорош, но мелковат.

Четыре короны. Сердце екнуло. Я не знала точной стоимости, но чувствовала — это больше, чем он хотел дать изначально.

— Идет, — кивнула я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

Он отсчитал четыре тяжелые, звенящие монеты из желтого металла. Я сунула их в потайной кармашек платья, ощущая их прохладную тяжесть. Капитал. Первая кровь.

Следующей точкой стала артефактная мастерская. Помещение было забито хламом: разобранные механизмы, мерцающие кристаллы, ящики с непонятными деталями. Воздух гудел от магии и пах озоном еще сильнее. Хозяин, дородный мужчина с окладистой бородой и в кожаном фартуке, копался в недрах какого-то устройства, испускавшего искры.

— Чего? — буркнул он, не поднимая головы.

— Мне нужно починить и перезарядить артефакты для трактира. Холодильный камень, очиститель воды, самовар.

Он наконец посмотрел на меня. В его взгляде читалось удивление.

— Труннодини? Степаниха? Ты ж за этим всегда мужа слала. Он хоть что-то в этом понимал.

— Муж умер, — холодно констатировала я. — Теперь разбираюсь я. Можете помочь или нет?

Он усмехнулся, вытирая руки о фартук.

— Могу, хозяйка. Но это недешево. За осмотр, мелкий ремонт и зарядку всех трех штук… с тебя две короны.

Две короны! Половина моего капитала. Но без работающих артефактов трактир был мертв. Хранить продукты, очищать воду — без этого никуда.

— Осмотр и диагностика — десять медяков, — парировала я. — После скажете точную цену за ремонт. И я решу, стоит ли он того.

Бородач снова удивленно поднял брови. Видимо, он привык иметь дело с плачущей Мариэллой, а не с этой… расчетливой версией.

— Ладно, ладно, — проворчал он. — Присылай свои железяки, посмотрим.

Я кивнула и вышла, оставив его ворчать себе под нос. Две короны оставались в кармане. На еду, на первичные закупки. Это было каплей в море, но эта капля была моей. И я была полна решимости превратить ее в поток.

Глава 5

Звон монет в моем потайном кармашке был приятнее любой музыки. Четыре короны. Не богатство, но дыхание. Пока артефактчик копался с моим «железным хламом», я отправилась на рынок.

Это был не просто базар. Это был хаос звуков, запахов и магии. Торговцы с самодвижущихся повозок, запряженные рогатыми лошадьми, выкрикивали цены. В воздухе витал запах специй, жареного мяса и озона от малых артефактов, охлаждавших еду. Я шла, сжимая в кулаке монеты, чувствуя себя голым нервом. Каждая трата должна быть оправдана.

Я купила самое необходимое: муку, соль, дрожжи, ячмень и хмель. Без работающего холодильного камня брать скоропортящиеся продукты было безумием. Пока что мой «трактир» сможет предлагать лишь хлеб и, если повезет, собственное пиво. Рассчитывая рецептуру в уме, я ловила на себе странные взгляды. Девушка, сама несущая тяжелые мешки, — здесь это было не в порядке вещей.

По пути назад я увидела его. Фрол-кузнец. Могучий, с руками размером с мою голову, он стоял у своей кузни, опираясь на косяк, и смотрел на меня оценивающим, хозяйским взглядом. Взглядом, который говорил: «Скоро ты будешь моей проблемой».

Наш взгляд встретился. Я не опустила глаза. Не ускорила шаг. Я шла ровно, с прямой спиной, неся свою ношу. Его удивление было почти осязаемым. Он привык видеть испуганную мышку, а перед ним шла… кто-то другой. Я чувствовала его взгляд на своей спине, пока не свернула к своему трактиру.

Вернувшись, я снова ощутила гнетущую атмосферу запустения. Пахло тоской и безнадежностью. Это нужно было менять. Немедленно.

Я скинула платок, закатала рукава и нашла в подсобке самое жалкое подобие метлы. Я не была приучена к тяжелому физическому труду, но десять лет хирургических дежурств и ношений пациентов дали свою выносливость. Я вымела пыль и паутину, отдрала столы до древесной фактуры, выбросила весь хлам. Потом принялась за бочки. Ту, где плавала мышь, я без сожалений выкатила во двор. Остальные отмыла с песком и щелоком.

Это был не ремонт. Это была санация. Обеззараживание территории.

К вечеру я сидела за чистым столом, пахнущая потом и щелоком, и считала оставшиеся монеты. Две с половиной короны. Завтра артефактчик озвучит свой ценник. Сердце сжималось от тревоги, но руки были твердыми.

Я взяла графитовый стержень и на обратной стороне своего «Плана реабилитации» вывела новый заголовок:

«РЕЦЕПТ №1. СВЕТЛОЕ ПИВО. ОСНОВНОЕ».

Я писала не интуитивно, как любая деревенская варщица, а с точностью химика. Процентное соотношение ячменного солода и воды, температура затирания, время осахаривания, количество хмеля для горечи и аромата… Я рассчитывала все, исходя из скудного оборудования, что у меня было. Это была не кулинария. Это была биохимия. Та самая, что когда-то помогала мне понимать процессы в организме пациенток.

Внезапно в дверь постучали. Резко, нетерпеливо. Я вздрогнула. Было уже темно. Я подошла к двери, не открывая.

— Кто там?

— Открывай, хозяйка, с повинной головой!

Голос был пьяным и наглым. Я приоткрыла дверь на цепочку — ее пришлось вкрутить одной из первых. На пороге стоял один из тех грузчиков, что приходили днем. Он шатался.

— Марька! Пивка! Протрезвляться надо! — он попытался просунуть в щель руку.

Холодная ярость поднялась во мне. Это было именно то, с чем мирилась прежняя Мариэлла. С тем, что ее заведение — место, куда можно вломиться среди ночи и требовать обслуживания.

— Закрыто, — сказала я ледяным тоном. — Утром.

— Да ты что, стерва?! — он рванул дверь. Цепочка натянулась, но выдержала. Его пьяное лицо исказилось злобой. — Я тебя щас…

Я не стала его слушать. Я отошла от двери, взяла тяжелый чугунный котелок, висевший у печки, и вернулась.

— Уходи, — сказала я спокойно. — Пока цел.

Он что-то прокричал, снова дернул дверь. В этот момент я резко распахнула ее на цепочке, и его рука, просунутая в щель, оказалась в ловушке. Он взревел от неожиданности и боли. Я подняла котелок.

— Я не буду тебя предупреждать, — мой голос прозвучал тихо, но так, что его было слышно даже сквозь его пьяный рев. — Следующий удар — по пальцам. Хочешь остаться калекой?

Он замер, уставившись на меня выпученными глазами. В них был не только алкоголь, но и животный страх. Он увидел не истеричную вдову, а холодную, решительную женщину с железом в руках. Он что-то пробормотал, я ослабила нажим, он выдернул руку и, спотыкаясь, побежал прочь в темноту.

Я закрыла дверь, повернула ключ и прислонилась к косяку. Сердце колотилось. Руки дрожали. Но не от страха. От адреналина. От ярости.

Я посмотрела на чугунный котелок в своей руке. Он был тяжелым и надежным. Как и моя решимость.

Заведение «У Степана» с этой ночи закрылось. Скоро здесь откроется что-то другое. И его хозяйкой буду я.

Глава 6

Утро пришло вместе со стуком в дверь — на этот раз не пьяным, а деловым и тяжелым. На пороге стоял артефактчик, Геннадий, с моим холодильным камнем под мышкой. Его лицо выражало нечто среднее между уважением и досадой.

— Ну, хозяйка, — начал он, ставя камень на прилавок. — С самоваром и очистителем проще — почистил контакты, подтянул руны, зарядил. А вот с камнем... — Он многозначительно хмыкнул. — Ядро почти село. Держать холод будет от силы неделю. Нужна замена.

Внутри у меня все похолодело. «Замена» звучало как приговор.

— Сколько? — спросила я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

— Новое ядро — полторы короны. Плюс работа по вживлению — еще пятьдесят медяков. Итого — две.

Две короны. Почти все, что у меня оставалось. Без холода не будет свежей еды, не будет нормального пива. Трактир обречен.

Я посмотрела на камень, потом на его уверенное лицо. Он знал, что у меня нет выбора.

— Покажите, — сказала я.

Он нахмурился. — Что?

— Покажите, что с ним не так. И как вживляется новое ядро. Я хочу видеть, за что плачу.

Геннадий опешил. Женщины, да еще и трактирщицы, редко интересовались техническими деталями.

— Да тут и показывать-то нечего... — пробурчал он, но под моим упрямым взглядом сдался. — Ладно, смотри.

Он достал инструменты — тонкие щипцы с изоляцией на ручках и паяльную иглу, на кончике которой мерцала магическая искра. Ловкими движениями он вскрыл панель на камне, обнажив сложное переплетение медных жил и потускневший кристалл в центре.

— Видишь? Трещины по энергоканалу, — он ткнул щипцами в сеть микротрещин. — Энергия утекает. Новое ядро ставится вот сюда, припаивается к проводникам... Главное — не пережечь контуры и синхронизировать резонанс.

Я смотрела, не отрываясь. Мои глаза, привыкшие к тончайшим хирургическим манипуляциям, следили за каждым его движением. Это была не магия в ее высоком смысле. Это была... техника. Сложная, но основанная на логике и точности. На знаниях.

Идея ударила меня с такой силой, что я едва не ахнула вслух.

— А если... не менять ядро? — медленно проговорила я. — Если попробовать его... стабилизировать?

Геннадий фыркнул.

— Стабилизировать? Это невозможно. Трещины не залатаешь.

— А если не латать? — я прищурилась, глядя на паутину трещин. — Если... замедлить утечку? Создать внешний стабилизирующий контур, который компенсирует потери? Временно, но достаточно, чтобы протянуть месяц.

Он уставился на меня так, будто я предложила заставить камень летать.

— Ты о чем? Какой контур? Это же магия, девка, не твоего ума дело!

— Мой ум говорит, что энергия утекает по этим каналам, — я провела пальцем в сантиметре от поверхности, повторяя пути трещин. — Значит, нужно создать внешнее поле, которое перенаправит поток, обойдет поврежденные участки. Для этого нужен маломощный артефакт, настроенный на ту же частоту, и медная проволока. У вас же это есть.

Геннадий молчал. Он смотрел то на камень, то на меня. В его глазах читалось сначала раздражение, потом недоумение, а затем... проблеск профессионального интереса.

— Теория любопытная, — нехотя пробормотал он. — Но кто ж такое делать будет? Возня, а результат под вопросом.

— Я заплачу, — сказала я. — Но не две короны. Пятьдесят медяков — за работу и материалы. И мы пробуем.

Риск был огромным. Если не сработает, я потеряю и деньги, и камень. Но если сработает...

Геннадий почесал затылок.

— Ладно, — вдруг согласился он, и в его глазах мелькнул азарт. — Почему бы и нет? Поставлю тебе временный контур. Но если через неделю он рассыплется — я не виноват.

— Договорились, — кивнула я.

Пока он колдовал над камнем, я чувствовала, как по спине бегут мурашки. Это была не уверенность, нет. Это был страх и надежда одновременно. Я шла ва-банк, полагаясь не на знания этого мира, а на свою собственную логику, на принципы физики и энергии, которые, судя по всему, работали и здесь.

Через час Геннадий закончил. Камень выглядел так же, но к нему теперь тянулась тонкая медная проволока, оплетенная вокруг небольшого, мерцающего кристалла.

— Готово, — выдохнул он, вытирая пот со лба. — Включи.

Я положила руку на камень и мысленно, как учил Геннадий, подала импульс. Камень дрогнул, и от его поверхности повеяло слабым, но стабильным холодом. Он работал.

Геннадий смотрел на свое творение с нескрываемым изумлением.

— Черт возьми... а ведь работает. — Он покачал головой и посмотрел на меня с новым, уважительным интересом. — Ты откуда это знаешь, хозяйка?

Я взяла со стола пятьдесят медяков и протянула ему.

— Догадалась, — уклончиво ответила я. — Спасибо за работу.

Он ушел, все еще качая головой и бормоча что-то про «непонятных баб».

Я осталась одна в тишине трактира, глядя на мерцающий стабилизатор. Холодный воздух окутывал мою кожу. Это была не просто победа. Это было доказательство. Доказательство того, что мой ум — мое главное оружие в этом мире. И оно, похоже, было острее, чем я думала.

Глава 7

Холодный воздух, идущий от камня, был слабым, но неумолимым. Он был моим первым реальным достижением. Победой логики над магическим фатализмом. Но одной победы было мало. Нужно было наступать.

С оставшимися двумя коронами в кармане я чувствовала себя чуть увереннее, но до открытия трактира было как до луны. Нужно было запустить производство. И начать я решила с хлеба.

В кладовке я нашла закваску. Вернее, то, что от нее осталось — засохший комок, пахнущий унынием и забвением. Прежняя хозяйка, судя по всему, не утруждала себя кулинарными подвигами. Мне пришлось возрождать ее с нуля, по смутным воспоминаниям из книг по биохимии и кулинарных шоу, которые я смотрела в редкие минуты отдыха. Мука, вода, терпение. Это напоминало выращивание бактериальной культуры в чашке Петри.

Пока закваска вызревала, я принялась за пивное сусло. Рассчитанные мною пропорции ячменного солода и хмеля вызывали скептическую усмешку у поставщика, старого Бориса, торговавшего зерном на рынке.

— Девка, ты с ума сошла? Столько хмеля — пиво горьким будет, как полынь! — качал он головой, отмеряя мне зелье.

— Так и задумано, — парировала я, отсчитывая медяки. — Чтобы чувствовалось.

Он пожал плечами, списав мои странности на горечь утраты и женскую глупость.

Дни превратились в череду монотонных, выматывающих ритуалов. Я месила тесто, выставляла его подниматься в самое теплое место у печи, следила за температурой сусла в медном чане, который с трудом удалось отдраить до блеска. Мои руки, привыкшие к стерильным перчаткам и точным инструментам, теперь были исцарапаны, в мозолях и пахли дрожжами. Я засыпала, едва дойдя до кровати, и просыпалась с первыми лучами солнца, чтобы проверить, как идет брожение.

Это был не труд. Это была одержимость.

Однажды утром, когда я выставила на крыльцо остывать первую партию хлеба, мимо проезжала самодвижущаяся повозка, груженая рудой. Один из грузчиков, тот самый, что приходил ко мне пьяным, сидел на облучке. Его взгляд скользнул по мне, по дымящимся на солнце буханкам, и на его лице промелькнуло нечто, похожее на уважение. Он молча кивнул. Я ответила тем же. Война не была окончена, но перемирие было заключено.

Наступил день, когда нужно было разливать первое пиво по бочкам. Я зачерпнула немного кружкой. Цвет был правильным — золотисто-янтарным. Аромат — хмелевым, с легкой фруктовой нотой. Я сделала глоток.

И... не скривилась. Это было пиво. Настоящее, чистое, с приятной горчинкой и освежающим послевкусием. Оно не тягалось с лучшими сортами из моего прошлого, но оно было на световые годы впереди той кислятины, что здесь пили. Внутри что-то екнуло — смесь гордости и дикого облегчения.

В тот же день я повесила на дверь табличку, грубо сколоченную из доски, на которой углем вывела: «Открытие послезавтра. Новое пиво. Свежий хлеб».

Вечером, когда я гасила лучину, до меня донесся стук в боковую калитку, ведущую во двор. Я насторожилась, взяла в руки кочергу. Но за калиткой никого не было. На пороге лежал небольшой сверток. Я развернула его. Внутри была копченая колбаса и круг сыра. И записка, нацарапанная корявым почерком: «Удачи, хозяйка. От соседей».

Я стояла с этим свертком в руках, и по щеке потекла предательская слеза. Я смахнула ее, рассерженная на собственную слабость. Но в груди что-то оттаивало. Это была не жалость. Это было признание.

Завтра — открытие. Агония или триумф? Я не знала. Но я знала одно: я больше не невидимая вдова, за которой присматривают из милости. Я стала фактом. Проблемой. Надеждой. Хозяйкой.

Я посмотрела на свое отражение в темном окне. Изможденное, уставшее лицо, но с горящими глазами. Глазами Марии Погребенкиной. И, кажется, понемногу — глазами Мариэллы, которая наконец-то нашла в себе силы не просто выживать, а жить.

Глава 8

Утро дня «Икс» началось не с паники, а с холодной, выверенной до мелочей суеты. Я проверила температуру в погребке, где стояли бочки с пивом — стабилизированный камень держал холод, как и обещал. Хлеб, выпеченный накануне, лежал ровными рядами под чистыми полотнами. Сыр и колбаса от соседей были аккуратно нарезаны. Все было готово. Как к сложной плановой операции.

Я отодвинула засов и распахнула дверь трактира. Свежий утренний воздух ворвался внутрь, смешиваясь с запахом свежей выпечки, хмеля и чистоты. Я выставила на крыльцо ту самую табличку, но перевернула ее. На другой стороне было начертано: «Открыто».

Первый час прошел в гробовой тишине. Я стояла за прилавком, вытирая уже и так сияющие бокалы, и чувствовала, как нервное напряжение сжимает виски. А если никто не придет? А если мое пиво им не понравится? А если…

Мысли были прерваны скрипом двери. На пороге стоял Геннадий, артефактчик. Он с любопытством оглядел зал, его взгляд задержался на сияющем медном тазе самовара и на мне.

— Ну что, хозяйка, выходишь на большую дорогу? — усмехнулся он. — Давай, испытывай свое варево на мне. Пинту твоего «нового» пива.

Я кивнула, наклонилась за бочкой и налила ему кружку. Пена была плотной, сливочной. Он взял ее, внимательно посмотрел на свет, понюхал и наконец сделал большой глоток.

Я следила за его лицом, стараясь не выдать волнения. Он медленно опустошил половину кружки, поставил ее на стойку и выдохнул:

— Черт. Да это… пиво. Настоящее.

Он допил остальное и толкнул кружку ко мне.

— Еще.

Это было лучше любой похвалы.

Вскоре зашли двое грузчиков с артефактного депо — те самые, что пытались вломиться ночью. Они робко переступили порог, оглядывая преображенное заведение.

— Правда, что новое пиво? — спросил один из них, избегая моего взгляда.

— Правда, — ответила я без тени упрека. Дела есть дела. — По три медяка кружка.

Они переглянулись, но деньги на стол положили. Я налила. Они выпили. На их лицах появилось то же удивление, что и у Геннадия.

— Ба… да это ж ладно! — воскликнул второй и тут же заказал еще, а к пиву — хлеба с колбасой.

Словно плотина прорвалась. К полудню в трактире было шумно. Сидели грузчики, пара возчиков на своих рогатых лошадях, даже местный писарь заглянул из любопытства. Гул голосов, звон кружек, запах еды и пива — трактир жил. Я не успевала подливать, подносить, мыть посуду. Руки и спина горели огнем, но на душе было странно спокойно. Это был знакомый ад — ад рабочего дня в переполненном отделении.

В разгар суеты дверь снова открылась. В проеме возникла мощная фигура Фрола-кузнеца. Он стоял, загораживая собой свет, и медленным, властным взглядом обводил зал. Шум на мгновение стих. Все знали о его «видах» на вдову.

Он тяжело ступил внутрь, его кованые сапоги гулко отдавались по полу. Он подошел к стойке, ни на кого не глядя.

— Пива, — бросил он мне, глядя поверх головы.

Я почувствовала, как сжимаются мышцы спины. Это был тест. Не на качество пива, а на мою прочность. Я медленно налила кружку и поставила перед ним.

— Пять медяков, — сказала я ровно.

Он удивленно поднял на меня глаза. Цена была выше, чем для остальных. Вызов был принят и усилен.

— Дорого, девица, для своих, — проворчал он.

— Качество требует затрат, — парировала я. — И я никому не должна.

Наши взгляды скрестились. В его — изумление и злость. В моем — ледяное спокойствие. Он понимал — прежней запуганной Мариэллы больше нет. Он что-то пробормотал, швырнул на стойку пять монет, залпом выпил пиво и, не сказав больше ни слова, развернулся и вышел, хлопнув дверью.

В зале на мгновение воцарилась тишина, а затем гул возобновился с новой силой, но теперь в нем слышалось одобрение. Я выдержала. Хозяйка доказала свое право.

К вечеру, когда последний посетитель ушел, я опустилась на табурет за стойкой. Повсюду были грязные кружки, крошки, следы от ботинок на чистом полу. Я смотрела на этот творческий хаос, на железную шкатулку, тяжелую от медяков, и впервые за долгое время позволила себе улыбнуться. Усталой, но настоящей улыбкой.

Это был не конец пути. Это было только начало. Но первый, самый трудный шаг был сделан. И сделан твердо.

Глава 9

Тишина, наступившая после ухода последнего посетителя, была оглушительной. Гул голосов сменился потрескиванием догорающих лучин. Я стояла посреди зала, вдыхая запах пива, хлеба и человеческого пота. Привычный запах работы. Только вместо антисептика — хмель.

Медленно, на автомате, я начала собирать грязные кружки. Руки дрожали от усталости, спина ныла, но внутри было странное, непривычное чувство — удовлетворение. Почти как после удачно проведенной сложной операции. Только здесь я видела результат сразу — не в выписке пациента, а в звоне монет в железной шкатулке.

Я вымыла последнюю кружку, вытерла столы и, наконец, опустилась за прилавок, чтобы пересчитать выручку. Медяки звенели, переливаясь из рук в руки. Я аккуратно складывала их в стопки. Набежало прилично. Очень прилично. Доход за один день перекрыл все мои предыдущие траты на закупки. Я отложила сумму, необходимую для оплаты новых поставок, и у меня еще осталось. Впервые за все время в этом теле я чувствовала не просто выживание, а почву под ногами.

Внезапно в окно постучали. Легко, почти несмело. Я насторожилась, сжимая в кулаке тяжелую затычку от бочки. Но за стеклом виднелось не пьяное лицо, а испуганное личико девочки лет десяти.

Я открыла дверь.

— Девочка, уже поздно. Что случилось?

— Мама… — прошептала она, сжимая в руках потрепанную корзинку. — Мама родит. А повитуха в соседней деревне, до утра не дойти. Бабка Акулина сказала, что вы… что вы знаете.

Меня будто окатили ледяной водой. Знаю? Да, я знала. Я знала все о патологических родах, о кесаревом сечении, о послеродовых осложнениях. Но здесь? Сейчас? У меня не было инструментов. Не было лекарств. Не было даже чистой простыни. И почему бабка Акулина знает, что я могу помочь с родами? Кто это вообще? А потом пришло воспоминание о дородной бабе, которую встретила сразу после того, как очнулась в этом теле. Интересно…

— Кто твоя мама? — спросила я, уже снимая фартук.

— Анна, жена лесника Мирона. Мы в избушке на окраине, за артефактным депо.

Я кивнула, мысли лихорадочно работали. Лесник. Значит, далеко. Нужно было нестись через всю деревню.

— Подожди тут, — приказала я девочке, заходя в свою каморку. У меня была небольшая сумка, оставшаяся от Мариэллы. Я бросила туда ножницы, которые прокипятила в самоваре, весь запас чистых тряпок, спирт, что удалось купить для дезинфекции, и пучок успокоительных трав, которые я заготавливала на всякий случай.

Выйдя, я увидела, что девочка стоит на том же месте, дрожа от страха и холода.

— Веди, — коротко сказала я, гася лучины и запирая дверь.

Мы почти бежали по темным, пустынным улицам. Ночь была холодной, и от нашего дыхания поднимался пар. Я чувствовала, как адреналин прогоняет усталость. Мое тело, молодое и выносливое, послушно несло меня вперед. В голове прокручивались протоколы, возможные осложнения. Тазовая дистоция? Кровотечение? Разрыв? Без УЗИ, без мониторов, без возможности экстренного оперативного вмешательства — я была слепа и почти беспомощна.

Избушка лесника стояла в стороне, в окружении темного, безмолвного леса. В окне тускло светился огонек. Внутри было душно и жарко. На кровати, залитая потом, лежала молодая женщина. Ее лицо было искажено гримасой боли. Рядом суетилась пожилая соседка, с беспомощным видом не знавшая, куда деть руки.

Глава 10

Возвращалась я на рассвете. Поселок медленно просыпался: из труб поднимался дымок, с артефактного депа доносился привычный гул. Но для меня мир перевернулся. В ушах еще стоял детский крик, а в пальцах помнилась упругая теплота новой жизни. Контраст был ошеломляющим. Еще вчера я измеряла успех звоном монет, а сегодня держала в руках нечто бесценное.

Дверь трактира была такой же, какой я ее оставила. Замок висел нетронутый. Я вошла внутрь. Вчерашний запах пива и еды показался плоским, почти пошлым после терпкого воздуха родовой избы.

Ну что, Погребенкина? — мысленно спросила я себя, бросая сумку с окровавленными тряпками в угол. Где твое место? Здесь, у пивной бочки? Или там, у родильной кровати?

Вопрос висел в воздухе, тяжелый и безответный. Я механически принялась за утренние дела: растопила печь, поставила самовар, начала замешивать тесто. Руки сами знали последовательность, а голова была свободна для раздумий.

Слух в деревне расползается быстрее пожара. Уже к полудню, когда я выставила свежие буханки, ко мне зашел не Борис-зерноторговец и не грузчики. В дверь робко постучалась молодая женщина с испуганными глазами.

— Хозяйка… прости за беспокойство. Слышали, вы Анне лесниковой помогли… У меня с младшим что-то не так, кашляет без передыху, горит весь…

Она выглядела так же, как десятки матерей, приходивших ко мне на прием в другой жизни — с тем же страхом и надеждой.

Я отложила тряпку, которой вытирала прилавок.

— Садись, — сказала я мягче, чем обычно. — Покажи ребенка.

Осмотр подтвердил мои догадки — тяжелый бронхит. Без антибиотиков тут не справиться, но можно было облегчить состояние. Я сделала отхаркивающий отвар из трав, что были в запасе, показала, как делать дренажный массаж.

— Возвращайся завтра, послушаю еще раз, — сказала я, провожая ее к двери.

Она пыталась сунуть мне в руку несколько медяков. Я покачала головой.

— Хлебом расплатишься, когда муж с поля вернется.

Женщина ушла, осыпая меня благодарностями. Я осталась стоять у прилавка, глядя на затихающую за ней дверь. Монеты в кассе были надежны и конкретны. Но благодарность в глазах этой матери… она грела иначе.

Так начался мой новый, двойной ритм жизни. «Трактир У Степана» работал как часы: утром — завтраки для возчиков и рабочих, днем — плотные обеды, вечером — пиво для уставших. Но теперь в перерывах между варкой пива и выпечкой хлеба ко мне стали приходить они. С порезанными пальцами, с застарелым кашлем, с женскими проблемами, о которых шептались, краснея.

Я не была врачом в глазах поселка. Я была «знающей хозяйкой». И это звание, добытое не дипломом, а реальной помощью, ценилось здесь куда выше.

Однажды вечером, когда я зашивала порванную рубашку — навык, перенесенный из хирургии, — в трактир вошел Геннадий. Он сел на свой привычный стул, ждал, пока я освобожусь.

— Слышал, ты теперь не только пиво варишь, — сказал он, когда я подошла к нему.

— Слухи преувеличены, — отмахнулась я, наливая ему пинту.

— Вряд ли, — он пристально посмотрел на меня. — Анна лесникова… ее мальчик жив только благодаря тебе. Старая повитуха сказала бы — на Бога уповай. А ты действовала.

Он сделал большой глоток, поставил кружку.

— У меня вопрос, — продолжил он, понизив голос. — Не по пиву. Дочка… жалуется на боли в животе. Девушка уже на выданье. Жена стесняется к знахарке идти, та еще трепло. Не посмотришь?

И вот он, момент истины. Меня спрашивали не как трактирщицу. Спрашивали как… доктора. Пусть и без титула.

— Приводи, — просто сказала я. — Вечером, после закрытия.

Геннадий кивнул, с облегчением выдохнув. Он оставил на столе не только плату за пиво, но и сверток с качественной медной проволокой — молчаливую благодарность за будущий прием.

Я осталась одна в почти пустом зале. Глядя на сверкающую медную проволоку, я понимала, что все идет не по плану. Я создавала бизнес, а построила нечто большее. Я вернула себе не доход, а предназначение. И теперь предстояло решить, как жить с этим двойным грузом — котлом для варки пива и сумкой знахарки. Двумя жизнями, которые оказались не так уж далеки друг от друга. Ведь и там, и там я спасала. Только инструменты были разными.

Глава 11

Жизнь обрела новый, двойной ритм. С рассвета до полудня я была хозяйкой трактира — выпекала хлеб, варила похлебку, следила за брожением пива. Но как только основная суета стихала, я запирала дверь, вывешивая табличку «Закрыто на учет», и превращалась в ученицу и организатора.

Моя подсобка постепенно преображалась в нечто среднее между лазаретом и алхимической лабораторией. Я раздобыла несколько глиняных горшков и стеклянных пузырьков на рынке. В них теперь сушились собранные по окрестным лугам травы: тысячелистник для остановки крови, ромашка и календула для заживления, чабрец от кашля. Я вела тщательные записи, сверяя смутные воспоминания Мариэллы о местных растениях с моими профессиональными знаниями. Получался своеобразный травник, где научные названия соседствовали с деревенскими прозвищами.

Но одних трав было мало. Пришивая разорванную мошонку местному козловоду (несчастный случай при попытке подоить не того животного), я с тоской осознала, что мои продезинфицированные ножницы и кухонный нож — издевательство над хирургией. Мне нужны были настоящие инструменты.

Именно это привело меня однажды утром в кузницу Фрола. Грохот молота и жар раскаленного металла встретили меня у входа. Кузнец стоял спиной, выбивая ритм на пруте раскаленного железа. Он обернулся, увидев меня, и в его глазах мелькнуло привычное удивление, смешанное с настороженностью.

— Хозяйка, — коротко кивнул он, откладывая молот. — К пиву еще не готово. Или дело есть?

— Дело, — подтвердила я, подходя ближе. Я достала из складок платка листок бумаги, на котором углем были нарисованы схематичные, но точные изображения скальпеля, хирургических зажимов разных размеров, пинцета и иглы для сшивания ран. — Мне нужно это. Из хорошей стали. Острое, как бритва, и прочное.

Фрол взял листок, его густые брови поползли вверх. Он долго изучал чертежи, водил грубым пальцем по контурам.

— Странные штуки, — наконец произнес он. — Не для скота, это я вижу. Для людей?

— Для людей, — твердо сказала я. — Чтобы резать аккуратно и сшивать ровно. Сможешь?

Он посмотрел на меня, и в его взгляде читалось сложное борение чувств: недоверие, любопытство и просыпающийся профессиональный интерес.

— Сталь нужна особая, — пробурчал он. — Мелкая работа. Тонкая. Это дорого.

— Я заплачу, — сказала я, не моргнув глазом. — Или рассчитаюсь пивом и хлебом на полгода вперед. Выбирай.

Фрол хмыкнул, снова глянул на чертежи.

— Ладно. Попробую. За пиво. Интересно же, на что тебе эта... колючка. — Он ткнул в рисунок иглы.

— Чтобы сшивать людей, а не мешки, — пояснила я.

Он покачал головой, но в уголках его глаз собрались морщинки — подобие улыбки.

— Чудит баба. Придешь через неделю.

Возвращаясь в трактир, я чувствовала смесь трепета и решимости. Инструменты — это только начало. Нужны были бинты, нужно было наладить дистилляцию спирта для надежной антисептики, нужно было учиться, учиться и учиться заново, но уже в условиях этого мира.

Мой «кабинет» рос на глазах. В углу подсобки стоял небольшой шкафчик с полками, где теперь в идеальном порядке располагались пузырьки с настойками, свертки с травами, рулоны чистейшей (насколько это было возможно) льняной ткани. Я сшила себе несколько простых, но функциональных халатов из плотной ткани, которые можно было легко стирать и кипятить.

Ко мне теперь шли не только в экстренных случаях. Приходили женщины посоветоваться о детских недугах, старики с хроническими болями. Я училась слушать, задавать правильные вопросы, ставить диагнозы без аппаратуры, полагаясь на пальпацию, перкуссию и старый добрый осмотр.

Однажды ко мне пришла молодая девушка, дочь Геннадия, с жалобами на боли в животе. Осмотр подтвердил мои догадки — обычный цистит, усугубленный скудным питанием и тяжелой работой. Я назначила ей отвар из толокнянки, покой и обильное питье. Через несколько дней она пришла снова — румяная, улыбающаяся, с пирогом, испеченным ее матерью.

— Спасибо, хозяйка, — сказала она, и в ее глазах светилась не просто благодарность, а доверие.

В этот момент я поняла: я больше не просто «знающая». Я становлюсь своей. Не чужой и строптивой трактирщицей, а частью этого мира, его плоти и крови. Моими руками я не только наливала пиво, но и врачевала его раны. И в этом странном, двойном призвании была невероятная, горькая и прекрасная правда.

Однажды ко мне притащили на самодельных носилках молодого парня с артефактного депо. Отказал стабилизатор на рудоподъемнике — и ему раздробило ногу. Кость торчала из раны, дело пахло гангреной и ампутацией.

— Ничего не поделаешь, хозяйка, — мрачно сказал Геннадий, помогавший нести его. — Резать надо. Иначе помрет.

Все смотрели на меня. В этих взглядах была не надежда — отчаяние. Они привыкли, что такие травмы — приговор.

Я осмотрела рану. Сложный оскольчатый перелом. Без рентгена, без антибиотиков, без нормального обезболивания. Риск заражения — огромный. Но ампутация в этих условиях — почти верная смерть от сепсиса.

Нет, — пронеслось в голове. Я не для того вернулась к практике, чтобы сразу сдаваться.

— Не резать, — тихо, но четко сказала я. — Будем собирать.

Глава 12

Туман того утра был не просто сыростью, а плотной, молочной пеленой, вязкой и неподвижной. Он заглушал звуки и искажал очертания, превращая знакомый двор в подобие потустороннего ландшафта. Я вышла, как обычно, с ведром, чтобы набрать воды из колодца. Воздух был спертым, и в нем витал странный, сладковатый запах, который резанул ноздри — не резкий, но чужеродный, как запах испорченного мяса и увядших цветов.

Почему я свернула к зарослям лопуха у заднего забора? Не знаю. Возможно, сработал инстинкт, тот самый, что годами вынюхивал болезнь и смерть. Земля там была рыхлой, будто ее недавно ворошили. И запах здесь был гуще.

Она лежала на боку, приткнувшись к старому пню, в неестественной, но на удивление спокойной позе. Словно уснула. Юное лицо, лет восемнадцати, с правильными, нежными чертами. Темные волосы растрепались по траве. Платье — простое, но добротное, из хорошей шерсти. Я сделала шаг ближе, и мое сердце на мгновение замерло. Чуть ниже левого уха, на безупречно белой коже, синевал маленький, аккуратный след. Не синяк, не ссадина. Идеально круглое входное отверстие. Рядом, в траве, валялась маленькая стеклянная склянка, пустая.

Время остановилось. Я стояла, не дыша, глядя на эту девушку. Внутри все похолодело. Это не было случайностью. Не было сердечным приступом. Это был расчетливый, безжалостный удар.

Я не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я заставила себя двинуться. Я не кричала. Не бежала. Я медленно, как во сне, вернулась в трактир, взяла кусок чистой ткани и накрыла ей лицо. Потом пошла к дому старосты. Мое собственное спокойствие пугало меня, но это был профессиональный щит, привычная броня патологоанатома.

Следствие прибыло быстро. Не местный стражник, а человек из города. Следователь. Его звали Арвидус. Высокий, сухопарый мужчина в дорожном, но чистом плаще, с пронзительным, изучающим взглядом. Его сопровождали два стражника, но он сразу занял доминирующее положение.

Он осмотрел место, не прикасаясь к телу, его взгляд скользнул по склянке, по следу на шее, по мне. Потом он подошел.

— Вы нашли ее? Мариэлла Труннодини? — его голос был ровным, без эмоций.

— Я, — кивнула я. Голос не дрогнул.

— Расскажите.

— Я вышла за водой. Почти сразу почувствовала запах. Нашла ее здесь. Больше ничего не трогала, только накрыла лицо.

Он кивнул, удовлетворенный. Его взгляд снова вернулся к телу.

— И что вы можете сказать, хозяйка? — спросил он неожиданно. — Говорят, вы кое-что смыслите в телах.

Это был не вопрос, а проверка. Я почувствовала, как сжимаются мышцы живота. Стоило ли говорить? Но молчание показалось бы еще более подозрительным.

— Смерть наступила от яда, — тихо, но четко сказала я. — Введенного через этот прокол. Быстро и эффективно. Склянка, скорее всего, была выброшена для отвода глаз. Убийца хотел, чтобы это выглядело как самоубийство или несчастный случай.

Арвидус медленно повернулся ко мне, его глаза сузились.

— Почему вы так решили?

— Поза, — объяснила я, указывая рукой. — Она упала на бок, почти свернувшись. При быстром действии нейропаралитического ядра человек чаще падает плашмя, судорожно выгнувшись. Здесь же — поза относительного покоя. Ее уложили. Аккуратно. И след от укола… — я сделала паузу, — …слишком чистый. Игла была очень острой. Медицинской. Или близко к тому.

— Время? — спросил он, и в его голосе прозвучал неподдельный интерес.

Я подошла чуть ближе, преодолевая отвращение, и осторожно указала на открытый участок кожи на ее руке.

— Окоченение уже разрешилось. А при этой утренней прохладе… — я мысленно прикинула температуру, — …смерть наступила не позднее, чем вчера вечером, часов десять-одиннадцать ночи. Возможно, чуть раньше.

Арвидус молчал, изучая меня. Его взгляд был тяжелым, взвешивающим каждую деталь.

— Вы удивительно осведомлены для трактирщицы, — наконец произнес он. — Где вы научились… определять такое?

Перед моими глазами на мгновение проплыли ряды учебников, лекционные залы, часы в морге.

— В прошлой жизни, — ответила я, и это была чистая правда. — Я видела много смертей. Естественных и не очень.

Он не стал допытываться. Кивнул, делая пометку в своем блокноте.

— Благодарю вас, хозяйка. Ваша информация… чрезвычайно полезна. Не уезжайте далеко от поселка. Возможно, у меня появятся еще вопросы.

Он отдал приказ стражникам, и те начали оцеплять место. Я же, отойдя в сторону, смотрела, как туман медленно поглощает фигуры людей. Я стояла на пороге не просто убийства. Я стояла на пороге чего-то темного и опасного. И мое знание, только что бывшее моим спасением, вдруг стало тяжелым и очень рискованным грузом.