Пролог

Дождь хлестал по лицу, смывая остатки дешевой косметики. Я чувствовала, как ледяная вода стекает за шиворот, пропитывая тонкую блузку. Холодно. Мерзко.

В правом ботинке хлюпало. Подошва треснула еще утром, и теперь каждый шаг отдавался противной сыростью. Я поправила лямку рюкзака, которая резала плечо, и посмотрела на темные окна нашей панельки.

Света не было. Значит, отец снова экономит. Или спит.

«Хоть бы спал», — подумала я, толкая тяжелую дверь подъезда.

В нос ударил привычный запах сырости и кошачьей мочи. Лифт стоял с раздвинутыми створками — опять сломан. Семь этажей пешком. После десяти часов на ногах в кофейне и двух часов репетиторства это казалось пыткой.

Я мечтала только об одном: упасть лицом в подушку. Завтра снова вставать в пять утра. Снова улыбаться хамоватым клиентам за копейки.

Ключ скользнул в скважину… и провалился в пустоту.

Дверь была не заперта.

Сердце пропустило удар. Папа всегда закрывался на два оборота. У него паранойя на этот счет.

— Пап? — позвала я, толкая створку.

Тишина.

Из квартиры пахнуло не уютом, а чем-то резким. Табаком, перегаром и… медью. Кровью.

Я щелкнула выключателем. Тусклая лампочка мигнула, осветив коридор.

У меня подкосились ноги.

Вешалка сорвана. Зеркало разбито, осколки хрустели под ногами. Я сделала шаг, чувствуя, как липкий страх ползет по позвоночнику.

— Папа!

Я вбежала в гостиную. Рюкзак сполз с плеча и глухо ударился об пол.

Квартиру словно прожевал и выплюнул великан. Диван вспорот, желтый поролон торчит наружу. Ящики выдернуты, вещи разбросаны. Телевизора нет. Моего ноутбука — единственного кормильца — тоже нет.

Посреди этого хаоса, прислонившись спиной к ободранной стене, сидел отец.

Он был похож на кусок мяса. Рубашка разорвана, на груди бурые пятна. Лицо превратилось в один сплошной синяк. Левый глаз заплыл, губа разбита, кровь запеклась на подбородке коркой.

— Господи…

Я рухнула перед ним на колени. Руки тряслись так, что я не могла достать телефон.

— Папа! Кто это сделал? Папочка!

Он с трудом разлепил единственный видящий глаз. В нем плескался животный, липкий ужас.

— Аня… — прохрипел он, сплевывая красную слюну на пол. — Зачем ты пришла? Тебе не надо было… Не надо…

— Я вызываю полицию. И скорую.

Я дернулась, но он вдруг вцепился в мое запястье. Хватка была железной, до боли.

— Нет! — выкрикнул он и тут же закашлялся. — Никакой полиции. Нельзя. Они убьют.

— Кто «они»? Это грабители?

— Это долг, — выдохнул он, отпуская мою руку и роняя голову на грудь.

Внутри все похолодело. Снова. Карты. Ставки.

— Сколько? — спросила я мертвым голосом.

— Много, дочка.

— Сколько?! — я почти кричала, чувствуя, как истерика подкатывает к горлу.

Он сжался, словно ожидая удара.

— Пятьдесят.

— Пятьдесят тысяч? — с надеждой спросила я. Мы найдем. Я возьму еще подработку…

— Миллионов.

Тишина. Звенящая, давящая тишина. Я слышала только, как стучит мое сердце и как сипит его пробитое легкое.

Пятьдесят миллионов. Это не цифра. Это конец.

— Ты врешь, — прошептала я. — Откуда?

— Я хотел отыграться. Вложился в дело… Думал, верну с процентами. Прогорел. Занял еще… — он говорил быстро, глотая слова. — Срок вышел вчера. Они приходили утром. Забрали технику. Сказали, это последнее предупреждение.

— Пятьдесят миллионов… — повторила я, глядя в стену.

— Если до ночи не будет денег…

Резкий звук разрезал тишину.

Телефон отца.

Он лежал на полу, экраном вниз, среди битого стекла. Он вибрировал и орал какой-то дурацкой, веселой мелодией. В этой мертвой квартире это звучало как сирена воздушной тревоги.

Отец дернулся всем телом. Вжался в стену, закрывая голову руками, словно его сейчас будут бить.

— Не бери, — заскулил он. — Аня, не бери!

Телефон продолжал звонить. Настойчиво. Требовательно. Он не умолкал.

Я смотрела на черный корпус, как на бомбу с часовым механизмом.

Отец поднял на меня взгляд. В нем не было ничего человеческого. Только страх загнанного зверя.

— Это они, — прошептал он побелевшими губами. — Они пришли за долгом.

Загрузка...