Долина Небесного нефрита

Глава 1

Пол в императорском дворце очень холодный. Если долго стоять на коленях, то ноги постепенно онемеют, а потом их охватит усиливающаяся боль. Чем больше почтения выказываешь, тем большие мучения причиняешь себе; на следующий день с постели не подняться без помощи слуги.

Малый зал окутывала тишина. Даже если случайная отчаянная муха заблудится длинными дворцовыми коридорами и доберется сюда, то немедля рухнет на пороге, сложив крылья: слишком большую смелость нужно иметь, чтобы нарушить молчание императора.

У меня такой смелости не было, так откуда ее отыскать мухе?

Я казался себе глиняной фигуркой, вылепленной с небрежной торопливостью. Неведомый мастер не прилагал особых усилий, лишь очертил подобострастно изогнутую спину, склоненную голову да линию соединенных рук, не задерживаясь на деталях.

Тихонько вздохнув, император пошевелился. Тяжелая зеленая ткань с шуршанием задела гнутые деревянные ножки кресла, почти скрыв скамью для ног.

Со своего места я мог видеть только эту лавку, край подола да выглядывающий из-под него носок сапога, украшенного золотым шитьем. Если, вылепляя меня, мастер взял самую дешевую глину и работал грубо, кое-как, то правителя Лойцзы он сотворил со всем почтением, не жалея драгоценной фольги и клочков дорогих тканей.

Император не желал первым начинать разговор, и я мог только смирять свой гнев и продолжать стоять на коленях с низко опущенной головой. Поясница ныла, лоб саднил от поклонов, но сегодня я не мог допустить даже малейшей небрежности.

Капля пота, собравшись у кромки волос, медленно прокладывала путь по виску. Еще несколько мгновений, и она упадет на пол, наверняка принеся мне лишь новые беды.

Вторично вздохнув, император с удобством вытянул ноги.

— Подними голову, — приказал он.

Капля сорвалась, стоило мне пошевелиться. Она с тихим звуком шлепнулась на пол и растеклась по темно-красной плитке, перенимая тревожный цвет.

Словно не пот, а кровь.

Отогнав опасные мысли, я со всей преданностью взглянул в глаза императору.

Его тело хранило воспоминания о ловкости и силе, но годы неумолимо меняли былую стать. Закутанный во множество драгоценных тканей, он едва помещался в кресле и с трудом шевелился, вцепляясь в подлокотники. Слугам давно следовало озаботиться новой мебелью, но император, как и многие люди широкой души и безграничного ума, легко привязывался к прошлому и негодным вещам: слишком узким креслам, высоким ступеням и неблагодарным слугам.

Откинувшись на резную спинку, он погладил гладкий подбородок, изучая меня с тревожной пристальностью.

— Здорова ли госпожа? — спросил он спокойно, словно о пустяке. — Доставили ли ей дары?

— Император милостив, — отозвался я. — Мама тяжело переживает утрату, но благодарна вам.

Император помрачнел. Едва заметная тень легла на его лицо, превращая холодность черт в отрешенность.

— Я не желал такого исхода, — произнес он и сложил руки на животе. Взгляд его по-прежнему не отпускал меня. — В день рождения твоего брата я лично приказал отобрать лучшие подарки для первенца, а в твой день рождения даже хотел прибыть лично, но дела не позволили. Однако закон един для всех.

Я поспешно опустил голову.

— Император мудр.

— Что делать с мудростью, если она ранит сердце, — проворчал он и сокрушенно покачал головой. — Встань. Я год за годом наблюдал, как ты из крошечного мальчишки становился достойным юношей, как я могу относиться к тебе холодно?

Если император велит идти — идешь, велит упасть и умереть — падай, так что я с трудом разогнул затекшую поясницу и поднялся на ноги.

Малый зал причудливо украшен и производит неизгладимое впечатление на всякого, кто ступит на драгоценные плиты, однако создан он лишь для удобства правителя. Здесь не найти даже циновки, на которую можно было бы присесть.

Лишь лавка для ног, только ноги императора куда важнее никчемного молодого господина с огромным уродливым пятном на репутации.

Император вздохнул еще раз. Весь его вид говорил о глубокой печали, и я не мог не верить ему.

— Что… что он сказал напоследок?

Этих слов я ждал и ради них прибыл во дворец.

— Он ушел тихо, — смотреть в лицо императору было опасно и безрассудно, поэтому я пристально рассматривал унизанные кольцами пальцы, плотно переплетенные и уложенные на колени. — Только просил меня верно служить императору, беречь семью и брату не перечить.

Пальцы, сдавленные десятком колец, побелели от напряжения.

— Я напрасно разгневался, — хрипло пробормотал император и в изнеможении откинул голову. — Твой отец был верным слугой, но никудышным предсказателем. И я знал об этом, но с годами совсем позабыл.

— Мой отец повел себя безрассудно и непочтительно, — отчеканил я и опустился на колени. Ноги, казалось, готовы были переломиться. — Он поставил под сомнение древнейшее искусство и говорил вещи, о которых не имел никакого права говорить. Император справедлив и назначил ровно то наказание, которого мой отец был достоин. То, что в заключении он захворал и не смог поправиться, лишь проявление воли богов.

— Ты куда почтительнее него, — благосклонно заметил император. Он все еще гневался на отца, даже после его смерти гневался и печалился одновременно. Второй раз он подняться мне не позволил. — После его безумной выходки репутация рода пострадала. Юная госпожа, с которой вы обменялись намерениями, готова ли теперь следовать за тобой?

Я сглотнул и попытался улыбнуться, почти раздавленный. Словно маленький жук, которого положили на спинку и принялись отрывать ножки одну за другой, с умилением наблюдая за страданиями насекомого.

— Она разорвала все обязательства.

Император недовольно цокнул.

— Останься твой отец в живых, и она не посмела бы своевольничать. Но теперь…

Только после многозначительной паузы я осмелился заговорить снова:

— Не смею винить ее. Будущее молодой госпожи должно быть безоблачно, к чему ей брак с сыном преступника?

Глава 2

Дорогая нежная и благоразумная невеста даже на порог меня не пустила. Слуга небрежно бросил, что госпожа приболела и никого не принимает, едва справившись с желанием захлопнуть двери прямо перед моим носом.

Возвращаясь, я разглядывал дома, успевшие появиться за последние несколько лет, любовался крошечными садиками и увитыми зеленью беседками. Столица была прекрасна, но как скоро я смогу вернуться сюда?

Узнав о коварстве девушки, мама только вполголоса обозвала ее лживой бесхвостой лисицей и отшвырнула в сторону свою шкатулку. Поймать ее мне не удалось; хрупкий деревянный ларец со всей силы ударился о стену и лишился крышки, а яркие серьги дождем посыпались на пол.

— Не подбирай, — приказала мама. Она тяжело дышала, раздувая ноздри от гнева. — Все равно не смогу увести с собой все, что скопила. Если что-нибудь приглянется, бери: да подари другой, не такой омерзительной! Пусть лучше будет проста и честна… А как она пела о любви к тебе, как краснела! Чтоб ей супруг достался дурной и неверный да принес на хвосте все болезни, какие только можно найти в…

— Мама! — я подобрал шкатулку, собрал в нее разбросанные серьги и попытался прикрыть содержимое отвалившейся крышкой. — Не кажется ли тебе, что речь твоя не соответствует твоему положению?

Мама надменно вздернула подбородок и обожгла меня презрительным взглядом.

— Манеры — оружие, которым можно колоть противника, выпуская кровь, или, наоборот, оборачивать шелками восхищения, заставляя забыться. Однако нет смысла это оружие обнажать в присутствии собственного сына.

— Прошу, только не швыряйся ничем в императора, — обреченно попросил я и поставил перекошенную шкатулку на столик.

Комната лишилась своей уютности, превратившись в груду разбросанных вещей. Служанка упаковывала наряды, пока мама собирала все те мелочи, до которых не любила допускать посторонних. Однако мелочей этих скопилось так много, что количество повозок придется увеличить еще на одну.

Мама металась от одной кучи вещей к другой и являла собой воплощение беспокойства. Одетая в дорожный неброский наряд, она казалась совсем еще юной, хотя в толстых косах уже блестели первые ниточки серебра. Я молча наблюдал за ней, и первая изморозь лет на ее волосах вдруг заставила меня судорожно втянуть воздух.

Ее младшему сыну уже девятнадцать лет, старшему — двадцать четыре, супруг оставил ее в то время, когда жизнь должна разлиться широкой и спокойной рекой. Ей бы жить в доме, полном прислуги, вечерами беседовать с невестками и радоваться внукам…

Время неумолимо. Даже если кажется, что оно не властно над госпожой Юй Гуйин, но на деле она уже немолода для таких потрясений, которые подготовили ей что супруг, что сын.

Чуткая к моему настроению, мама замерла посреди комнаты, сжимая очередную безделицу в руках.

— Снова беспокоишься, — мягко упрекнула она. — Я должна тебе отдать кое-что важное.

Невольно вспомнив мешочек, переданный императором, я покорно подошел поближе.

После отца она не плакала и держалась с завидным достоинством. Все-таки воспитание не столько оружие, сколько непробиваемая броня и умение в любой ситуации выглядеть ровно так, как будет необходимо. Я мог бы решить, что она вовсе не опечалена, но видел покрасневшие глаза и до крови исцарапанные ладони с лунками от ногтей.

Каким бы ни было ее горе, она сохранила его втайне, в самом глубоком уголке души.

— Идешь словно на казнь, — небрежно бросила мама, заметив мою задумчивость.

— Не зови беду, — отозвался я уже безо всякого раздражения. Уж такой ее сделали боги и любящие родители — безрассудной и отважной притворщицей, верным моим другом с самого детства.

В ответ она только хмыкнула и вручила мне совсем крошечную деревянную коробочку.

— Найди себе новую невесту, — велела она. — Как видишь, у нас с твоим отцом не получилось найти достойную. Может, в этом деле ты будешь мудрее нас?

Я попытался открыть коробку, но мама проворно щелкнула меня по пальцам.

— Отдашь ей, нечего лезть самому! Не отдавай, только если найдешь себе безрукую жену. Но от всей души прошу тебя — безрукую не бери.

Под ее пристальным взглядом я сжал подарок в ладони и пообещал себе открыть его немного позже, когда мама отправится во дворец.

Мне хотелось так много сказать ей, но не получалось произнести ни слова. Как я, цыпленок, могу учить своих родителей? Однако я только этим и занимался, сколько себя помню. Некое мученическое выражение лица не ускользнуло от пристального маминого взгляда. Отложив вещи, она вздохнула и протянула ко мне руки.

— Я обещаю вести себя как полагается, — отчетливо проговорила она. — Не беспокойся обо мне.

Ростом она была невысока, но я перерос ее всего на пару пальцев. Зато мне по-прежнему удавалось уткнуться лбом ей в плечо как в детстве.

Дав мне обещание, мама замолчала и только мягко поглаживала по спине, не выпуская из объятий. Мысли ее покинули комнату и отправились туда, где я уже не мог их догнать.

— И как мы вырастили такого послушного и благонравного сына, — спустя долгое время пробормотала она и отстранилась. Глаза ее были сухими, только уголки покраснели еще сильнее. — У нас с твоим отцом на двоих благонравия на рисовое зернышко не наберется. Тебе ведь тоже нужно собраться, не трать на меня время. Шу Кан поедет с тобой?

— Куда же я без него. Оставлю, так он сразу сбежит к бандитам, — мгновенно отозвался я. Маленькая шутка, которая звучала в этих стенах не менее десятка раз, сегодня не принесла с собой даже слабой улыбки.

Все заканчивалось. Дальше начнется что-то новое, другое, но тоска по ушедшему теплу не дает это увидеть ясно и не даст еще долго.

— Вот и не позволяй ему ступить на кривую дорожку, — мама потрепала меня по плечу и заглянула в глаза. — Держитесь друг друга. Ты умен, зато он силен и не даст тебе умереть с голоду.

— Спасибо, мама, — проворчал я и вывернулся из-под его руки. — Что за странная привычка — соседских детей любить больше своих?