Дольше жизни

Глава 1. Рита

_____

Дорогие мои!

История самостоятельная, читается отдельно, то есть всё, что происходит, будет понятно из пояснений, из контекста, из логики событий, но всё же это вторая часть и третья книга цикла.

Читать можно в любом порядке, то есть предысторию прочитать потом (или совсем не читать), но если не любите спойлеры или предпочитаете знакомиться с героями с начала, то...

предыстория событий, происходящих в этой книге, рассказана в романе

«НЕПРИЛИЧНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ» (это первая книга):

https://litnet.com/ru/book/neprilichnoe-predlozhenie-b336807

Прошло шесть лет.

Добро пожаловать!

Ваша Лабрус

_____

Ворота тюрьмы с лязгом захлопнулись за спиной.

Женщина потёрла запястья, ещё помня жёсткий металл наручников, вздрогнула от холода на пронизывающем весеннем ветерке и расправила плечи.

— Мама!

Из машины выскочила девушка и побежала к ней.

— Детка, — обняла её женщина. Её свет в окне, её девочка, ради которой она была готова убить даже собственного мужа, лишь бы та ни в чём не нуждалась. Ради которой и сейчас способна на всё. — Как ты, малыш?

— Хорошо, мам. У меня всё хорошо. А ты?

— Прекрасно, — усмехнулась женщина. — Как же ещё.

— Рита, — открыл ей дверь дорогой машины мужчина, которого женщина не назвала бы ни красивым, ни молодым, разве что импозантным, да и то не слишком. Высокомерный, изрядно потасканный хрен в безупречном костюме, единственное достоинство которого: адвокат. Отличный адвокат. Сраный адвокат, что трахает её девочку.

Ну ничего, теперь она это исправит. Теперь она никому не позволит засовывать в свою малышку натруженный член только за то, чтобы её мать вышла на свободу. Теперь она свободна, и к чёрту этот фальшивый брак.

Пять лет. Пять чёртовых лет, шесть месяцев и двенадцать дней на нарах.

Пять лет, за которые она растеряла всю красоту и оставшуюся молодость.

Женщина с отвращением посмотрела на сморщенные руки, кое-где уже покрывшиеся старческими веснушками, заправила за уши неухоженные жёсткие волосы, привычно скользнула пальцами по безобразному шраму на груди, что остался после драки.

Пять грёбаных лет. За попытку убийства. А он жив, счастлив и процветает. Чёртов Платон Прегер. У него юная жена, очаровательный сынок, шикарный дом. Отлаженный бизнес, надёжные друзья. У него всё… Да и хрен с ним!

Она сцепила зубы, забравшись на заднее сиденье.

И уставилась в окно, когда машина тронулась.

В юном месяце апреле… В старом парке тает снег…— зазвучала в голове дурацкая песня.

В этом апреле снег уже растаял. Деревья покрылись молодой листвой, словно зелёной дымкой. И одуванчики вовсю цвели на обочинах, как цвели каждый год, наслаждалась ли она, Рита Арецкая, жизнью в постели с молодым любовником, или спала с заточкой в руке на жёсткой шконке в тюрьме. Как будут цвести, когда её не будет. Им плевать.

Всем на всех плевать.

Если Рита о чём и жалела эти годы в тюрьме, то лишь о том, что убила того, кто был ей дорог. Думала, что убила. И у неё было чёртово время подумать: зачем?

Зачем она столкнула его с крепостной стены в Мальте?

Ревность, жгучая ревность, что он любит другую, была главной из причин. Рита не могла это вынести. Она хотела избавиться не от Ильи — от этого невыносимого чувства. От своей поздней сумасшедшей любви, что сжигала её изнутри. От ярости, что Рите назло он лишил невинности её дочь, и её девочка в него влюбилась.

Он не должен был жить. Не должен больше никому приносить страдания.

Как безумец, что отбил мраморную руку девы Марии у «Пьеты» Микеланджело, как фанатик, плеснувший кислотой в Джоконду да Винчи, Рита хотела освободить мир от совершенства мужской красоты, что была создана разбивать женские сердца.

Кто бы мог подумать, что он выживет.

Кто бы мог подумать, что ему тоже разобьют сердце. И кто! Её несуразный бывший муж. Та, которую любил Илья, бросила его ради Платона Прегера. Какая злая ирония!

Рита глухо засмеялась и достала из хозяйственной сумки со своими жалкими пожитками журнал — её тюремное богатство. Импортное глянцевое издание годичной давности, за которое она дралась и чуть не сдохла в тюремном лазарете, когда ей в грудь воткнули заточку, но она его отвоевала.

Я его отвоюю… у всех других… у той одной… — напевала она каждый раз, глядя на молодого мужчину на фото. Он стоял на борту яхты. У него было другое имя. Другая жизнь. Но это был он.

Илья.

— Мам?.. — обернулась Божена. — У тебя всё в порядке? — спросила с тревогой.

— Да, детка, — улыбнулась Рита и спрятала потёртый журнал обратно в сумку.

Глава 2. Илья

Три месяца спустя...

Её светлые волосы развевались на ветру. Она присела перед малышом с тёмными кудряшками в летних шортиках в полоску.

— Где папа? Там? — спросила и обрадовалась, когда мальчик, счастливо улыбаясь, показал на Илью, вытягивая пальчик. — Ну, иди. Иди к папе.

Илья протянул руки. Малыш зашагал к нему по траве, неуверенно переставляя пухлые ножки в клетчатых сандаликах.

Она шла позади.

И трава вокруг была зелёной -зелёной, а небо синим-синим.

Он не видел её лица, но знал, что она улыбается.

А ещё, что он любит эту девушку. Любит дольше жизни. Её и их сына…

.

А потом Илья проснулся.

С мучительным чувством потери. Так и не увидев её лица. Так и не обняв сына.

Он каждый раз просыпался в одном и том же месте.

Но сегодня его разбудил стук.

— Мистер Шевалье! Мистер Шевалье! Пожар!

Пожар?!

Илья резко сел в кровати. И как был в чём мать родила, на ходу лишь прикрыв пах стянутым с кресла покрывалом, распахнул дверь.

— Пожар? Где?

— В каюте мисс Тори.

Илья выдохнул:

— Чёртова девчонка!

Он закашлялся от едкого дыма, что клубился за спиной стюарда и помахал перед собой рукой:

— Так тушите!

— Уже потушили, мистер Шевалье. Решили не будить гостей, сказать только вам.

— Отправьте кого-нибудь на гостевую палубу, на случай если там слышали шум или пожарную тревогу. С остальным я разберусь сам.

Да чтоб тебя, Виктория! — выругался он и бросил покрывало обратно.

Обнажённая девушка на кровати лениво потянулась, не открывая глаз, и натянула на себя одеяло.

— Ты далеко? — услышал Илья сонный голос.

— Появились кое-какие дела, — он натягивал брюки. — Тебе тоже пора к себе, — подобрав с пола, он кинул на кровать платье.

— А сколько времени?

— Откуда я знаю, — посмотрел он на сереющий над морем рассвет, застёгивая рубашку. — Просто тебе пора.

— Хорошо, уже ухожу.

Сонно сев в кровати, она натянула через голову платье, а затем пошатываясь пошла к двери. Но не дошла, упёрлась грудью в Илью.

— Ещё увидимся? — задрала голову, подставляя губы для поцелуя.

— Обязательно, — оттянув ворот платья, он сунул в него её трусики и открыл дверь. — Тебя проводят.

Как он и ожидал, стюард, что его разбудил, всё ещё стоял там.

Пройдя по длинному коридору от мастер-каюты, в которой жил Илья, как владелец яхты, до гостевой каюты на «его этаже», то есть палубе, одной из шести, он молча открыл дверь и, оценив масштаб повреждений, сел на кровать.

— Ну и что ты творишь? — уперев скрещённые перед собой руки в колени, он смотрел на девчонку исподлобья.

— Я предупреждала, — гордо вздёрнула она подбородок, закинув за спину длинные тёмные волосы и сверкнув чёрными, как спелая вишня, глазами. — Не хочу, чтобы ты с ней спал.

— Так, я с ней уже переспал. Не поздновато устраивать протесты? — оценил он причинённый ущерб.

На диван она поставила два узких кресла, на них — круглый журнальный столик, и на нём в подносе подожгла какую-то тряпку, что не столько горела, сколько чадила, пропитав каюту едким дымом и покрыв потолок с датчиком пожарной сигнализации копотью.

Глава 3

— Ты меня запер. Откуда мне было знать, что ты всё равно ушёл с ней, — она дёрнула головой с волевым орлиным профилем.

Тут и к гадалке не ходи — по профилю можно угадать «орла», от которого он ей достался. И профиль, и характер. Упрямая, гордая, своенравная. Воинствующая дикарка.

— Ушёл я один. Она пришла потом.

— Не хочу, чтобы ты с ней спал, — прошипела Тори, сверкая чёрными глазищами. — Не хочу, чтобы ты спал с ними, со всеми.

«Хочу — не хочу», — горько усмехнулся Илья.

— Я разве не предупреждал, чтобы ты не смела ставить мне условия? — он тяжело вздохнул. — По твоему всё равно не будет.

— Будет!

— И не мечтай, — Илья встал.

— Что тут у вас? — в дверях стоял заспанный Соломон.

Худой всклокоченный и больше похожий на нечёсаного и давно не стриженного долговязого подростка, чем на двадцатитрёхлетнего гения, кем, по сути, был, он растирал виски.

— Очередная нота протеста, — прокомментировал Илья.

— Виктория, тебе семнадцать, — назидательно сказал Соломон.

Прозвище Соломон он заслужил лет в шесть, потому что уже в том нежном возрасте был чересчур умным, его настоящее имя Матвей редко кто и вспоминал, даже он сам.

— Мне почти восемнадцать.

— Юридически «почти» неважно, — откинул он со лба волосы, пропустив их сквозь пальцы. — Важно, что месье Шевалье взрослый, а ты несовершеннолетняя. Ты толкаешь его на преступление. Твои ревнивые истерики ни к чему не приведут, поэтому прекрати…

— Дурак, — она презрительно скривила пухлые губы.

— Пожалуйста, — добавил он.

— Вот стукнет тебе восемнадцать, — склонил голову Соломон, глядя на Илью, — высокоуважаемый Шевалье, может, и снизойдёт, — словно давал он девчонке шанс, чтобы она не сильно расстраивалась.

Илья смерил его осуждающим взглядом и вышел из каюты.

— Ты идиот, гений! — крикнула им вслед Виктория.

Гений вышел следом.

— Я что-то не то сказал? — догнал он Илью. — Возраст сексуального согласия, конечно, варьируется в разных странах и в разных штатах, в Колорадо…

— Высокоуважаемый Шевалье не снизойдёт, — перебил его Илья. — И, прости, но ты идиот.

— Разве она не требует, чтобы ты занялся с ней сексом? — удивился Соломон с детской наивностью. — Ревнует, устраивает истерики, все эти глупые выходки.

Выходки и истерики Виктория действительно устраивала с завидным постоянством. Это как минимум сводило Илью с ума, как максимум создавало трудности.

— Однажды ты ведь уже дарил то, чего Тори от тебя требует, девчонке на день рождения?

Да, пять лет назад (или уже шесть?) Илью также донимала Божена, всеми правдами и неправдами стараясь затащить в койку. Если учесть, что Илья тогда трахался с её матерью, это тоже создавало определённые трудности, но совершенно другие.

Он рассказал эту историю Соломону, и до сегодняшнего дня ни разу не пожалел.

Он и сейчас не пожалел, что рассказал ему почти всё.

Любое дружеское общение давало неоспоримые преимущества, а общение с Соломоном — преимущества особые. Это как говорить с более умной версией себя, да ещё получать ответы.

Общение с незаурядным, необидчивым, слегка не от мира сего Моней, который многие вещи воспринимал не так, как обычные люди, позволяло Илье мыслить трезво и видеть ситуацию с разных сторон.

Но ключевым всё же было почти.

— Именно потому, что однажды я так уже поступил, это больше не повторится, — вышел Илья на палубу.

Дошёл до кормы. Остановился. Положил руки на рейлинг.

Металл холодил ладони. Ветер трепал шлаг на флагштоке. На востоке занимался рассвет.

Тёмно-синее в предрассветной дымке море тихо билось о борт. Серые очертания холмистых берегов с двух сторон узкого пролива походили на спины спящих драконов.

— С Викторией совсем другая ситуация, Монь, — сказал он. — Но раз из нас двоих ты умный, скажи, какой урок шесть лет назад я не усвоил, что судьба опять подсунула мне взбалмошную несовершеннолетнюю девчонку?

Глава 4

— А тебе действительно понравилась та девушка, из-за которой Виктория устроила тебе скандал? — встал рядом Соломон.

— Монь, — скривился Илья.

— Ну да, она же сама на тебя вешалась, — кивнул Соломон с пониманием человека, который ни черта не смыслит в тонкой, но неточной науке взаимоотношений полов, но, будучи девственником, то есть теоретиком, пытается понять умом и проанализировать. — Или тебе нет разницы, с кем спать?

— Соломон!

— Молчу, молчу, мой господин. О, великий и ужасный раб лампы, то есть яхты, — примиряюще поднял тот руки. — Но возвращаясь к твоему вопросу, я, как человек далёкий от сакральных знаний о невыученных уроках судьбы, думаю, дело не в них.

— Тогда какого хрена я опять вожусь с грёбаным юношеским максимализмом и бушующими гормонами? — Илья в сердцах оттолкнулся от поручня.

Ситуация его и правда накаляла. Он ненавидел неуправляемых, а ещё больше озабоченных баб, перевалило им за пятьдесят или ещё не было и восемнадцати.

— Просто история имеет склонность к цикличности. А ты чертовски привлекателен для противоположного пола, поэтому обречён, — вздохнул он. — Но почему с Викторией другой случай? — похоже, искренне не понимал Соломон.

— Потому что она другая. Вредная, упрямая, но не озабоченная. Ей не нужен я, как самец. Она не хочет, чтобы я с ними спал в принципе.

— Она за тебя переживает? — удивился тот.

— Да, бережёт мою бессмертную душу, — хмыкнул Илья.

— А ты? Хочешь с ними спать?

— А я… раб яхты.

Соломон поёжился от холода.

— Пойдём, — Илья кивнул вниз на лестницу. — Всё равно уже не ляжем, выпьем кофе.

С камбуза уже тянуло свежими булочками. Кок, как и остальные члены команды из тридцати человек, вставали задолго до того, как просыпался владелец яхты и дюжина его «гостей».

Гости, как вежливо называли людей, арендовавших яхту, бывали разные.

Бывали семьи с детьми, бывали молодёжные компании. Иногда небольшой круиз себе устраивала группа бизнесменов со спутницами, иногда бизнесменши со спутниками, богатые наследницы с подружками и чисто женские «междусобойчики».

Общим между гостями было одно — они заплатили, чтобы провести на борту несколько суток или пару недель, и прокатиться из пункта А в пункт Б с комфортом элит-класса и ветерком.

Неизменным оставалось другое — чтобы содержать проклятую стометровую яхту, что сейчас служила Илье домом, платить зарплату команде и персоналу, он был вынужден яхту сдавать.

Собственно, на это яхта и была рассчитана — на аренду.

На верхней палубе стоял вертолёт, в гараже — тендер (лёгкий катер для морских прогулок и мобильного передвижения), плюс дорогой автомобиль (как пункт бизнес-услуг: трансфер «от» и «до» плавучего отеля в любом порту).

Часть технического этажа была под завязку забита игрушками: гидроциклы, сибобы, каяки, сабы, надувные бассейны, трапы и «городки» для детей. Подводный батискаф. К аквалангам прилагался инструктор по дайвингу, для любителей экстрима куплены флайборды.

Чёртова яхта была даже не плавучим домом — плавучим городом, а точнее — развлекательным центром. Где, кроме всего прочего: бассейна, двух саун, спортзала и гидромассажной ванны, постоянно работала команда какого-нибудь известного шеф-повара и был «погреб» с элитными напитками.

Илья едва не свихнулся, пока всему научился: управлять командой, набирать нужных людей, любить своих гостей, тщательно скрывая периодически возникающее желание кого-нибудь убить.

Он даже смирился с участью живого рекламного баннера — на его смазливую рожу (изрядно подрихтованную падением с крепостной стены на Мальте, но подправленную), статную фигуру и загадочную историю, клиенты (а особенно клиентки) летели как мотыльки на свет.

Всех желающих останавливала только непомерная сумма аренды, одновременно и ограждая, и давая Илье видимость свободы: его яхта — он устанавливает правила.

Но Соломон был прав: он — раб яхты.

Глава 5

Может, он выглядит и считается человеком богатым, на самом деле, Илья, как и много лет до этого, постоянно находился в поиске денег, чтобы прокормить чёртово многопалубное чудовище.

По сути, он сменил одно прожорливое чудовище — безответственную эгоистичную мать, о которой с десяти был вынужден заботиться, а когда стал старше, оплачивать дорогую богадельню, где она регулярно устраивала погромы, на другое — яхту.

Илья не мог яхту продать (таковы были условия), не мог поставить на стоянку и законсервировать (аренда ангара и подготовка к хранению стоила таких денег, что работать было выгоднее), он мог только бесконечно курсировать из пункта А в пункт Б и мечтать скинуть с себя это ярмо.

А ещё мог развлекать гостей.

Илья давно заметил, что на аренду выстроилась очередь, а сумма чаевых увеличилась в разы, когда владелец стал приглашать в каюту какую-нибудь гостью (а порой и не одну, и не единожды за поездку).

Когда на возможность выйти замуж за загадочного миллионера, как пчёлы на мёд, стали слетаться девицы на выданье, о его «благосклонности» пошли слухи (может, с замужеством и не выгорит, но переспать с загадочным месье Шевалье — уже событие), то и окупаемость стала выше.

Увы, как и шесть, и десять лет назад, когда он зарабатывал откровенными фотосессиями, а ещё раньше мальчиком по вызову, Илья и сейчас трахал состоятельных девиц и богатых старух.

Всеми силами от этого уходил, а в результате всё равно вернулся туда же, словно оно было вписано в его судьбу. Каждый раз он пытался вырваться, но просто заходил на новый круг.

Он раб яхты и раб своих грёбаных склонностей.

— Это не склонность, это то, что у тебя получается лучше всего, — возразил ему Соломон, когда Илья поделился. — Сапожник тачает обувь, плотник тешет брус…

— Я ебу баб, — понимающе кивнул Илья.

— Ну на самом деле ты можешь этого не делать.

— Могу, — усмехнулся он. — Могу копать, могу не копать, но…

— У тебя нет ни единого мотива этого не делать, — закончил за него Соломон.

И был прав.

За шесть лет с Ильёй многое произошло.

Он умер, сменил имя, сбежал, начал новую жизнь, стал рыцарем Мальтийского ордена, работал медбратом, служил в архиве мальтийского братства, познакомился с Ванессой Бенишу̀, одной из влиятельнейших женщин ордена, получил в дар яхту.

Многое бы дали журналисты, чтобы узнать хоть один из пунктов этого списка. И ещё больше — за подробности. Но госпитальеры тщательно хранят свои секреты, а Илья ещё тщательнее.

Но, по сути, для него ничего не изменилось.

На Мальте, или в Риме, на суше или в открытом море, сейчас или шесть лет назад он всё также любил одну и ту же девчонку, всё так же безответно.

И всё так же бегал по кругу, надеясь однажды из него вырваться.

Глава 6

— Убирайся, — приказал он Вике, когда та нарисовалась в кают-компании, где на закрытой от гостей палубе, они с Соломоном устроились с кофе за уютным столом у окна.

— Прости, — прошептала она, выкручивая руки, словно маленький ребёнок, что не может стоять спокойно.

— Я сказал, убирайся, — даже не повернулся Илья.

Они шли по проливу Дарданеллы из Мраморного в Эгейское море, чтобы доставить своих гостей в Грецию.

Илья был чертовски зол и чертовски встревожен: если из-за её выходки им не заплатят, или хуже — потребуют компенсацию и страховые выплаты (и будут правы: пожар на яхте — это несоблюдение безопасности, а безопасность гостей превыше всего, она вписана в страховку), Илье будет нечем заправить яхту, чтобы дальше взять курс на Египет.

В Александрии их ждали очередные гости, но главное, в Каире у Ильи была назначена встреча, от результатов которой зависит так много, что он высадит Вику в первом же порту, если встреча не состоится по её вине.

Его достало с ней возиться.

Он повернулся, она шмыгнула за дверь.

— Надолго она с нами? — спросил Соломон.

Илья развёл руками. Если бы он знал.

Когда-то он думал: на несколько дней.

Когда-то он даже думал, что поступает благородно — достойно, красиво, правильно, — что вызвался найти девчонку и вернуть отцу.

Но несносная дикарка так его достала, что начнись эта история заново — Илья бы отказался.

Викторию Илья купил. Недорого. У пьющей приёмной матери, которая не чаяла избавиться от вздорной девчонки, понятия не имея, чью дочь растит и периодически поколачивая, к слову, за дело.

Ржавый трейлер на задворках рабочего американского городка был ей домом, старые алкаши и наркоманы — соседями, бродячие собаки — друзьями, кукурузное поле — местом для игр. Горы мусора, стойкий запах химикатов — то ли рядом варили дурь, то ли до сих пор разило с закрытого завода. Так она жила.

Илья привёз девчонку на яхту и, особо не церемонясь, приказал лечь грудью на стол.

Она закрыла глаза. Сцепила зубы, когда он приказал задрать платье.

— Ты знаешь откуда у тебя эта татуировка на заднице?

— Я её даже не вижу, — выдохнула она. — Наверное, сделал кто-то из дружков матери.

Илья усмехнулся. Чёртова девчонка врала, но и его интересовала вовсе не татуировка.

Он купил девчонку, чтобы вернуть дочь человеку, который давно её потерял.

Так давно, что уже смирился с её потерей и больше не ищет.

Но Илья её нашёл. Только вернуть пока не смог.

Всё оказалось сложнее, чем он предполагал.

Намного сложнее.

Яхта требовала жрать, аренда была раскуплена на несколько месяцев вперёд и расписана по дням, у Ильи, кроме девчонки, были дела — и он третий месяц колесил с ней по свету, периодически ловя себя на мысли: вернуть её приёмной мамаше или скинуть за борт.

Сегодня он, как никогда, был близок ко второму.

Илья уже пожалел о каждом дне, что ему приходилось с ней возиться.

И считал часы, когда сможет, наконец, избавиться от сегодняшних гостей.

Чванливые, высокомерные. То они желали фотографироваться в капитанской форме (то есть капитан должен её снять), то шеф-повар приготовьте им чего хотят (и засуньте в задницу своё меню), то давайте вернёмся в Стамбул (она зонтик забыла). В общем, пляшите, как цирковые собачки, а мы подумаем платить или не платить, а тут ещё Тори со своим гонором и поджогом.

— А сколько стоит с вами переспать? — спросила вчера одна из гостей, невысокая, светловолосая.

Не та, что, очевидно, пригласила остальных, за всё платила и вела себя как сука, а другая, помилее, поприятнее.

Она стояла на носу яхты, подставив лицо солнцу, с бокалом шампанского, покачиваясь на высоких каблуках.

— Для этого не нужно платить, — улыбнулся Илья. Он стоял палубой выше у капитанской рубки. — Для этого нужно мне понравиться.

— А как вам понравиться, месье Шевалье? — и не думала она отступать.

— Станцуйте, — ответил он.

Глава 7

— Что прямо здесь? — осмотрелась девушка.

— Да, прямо у фок-мачты, — кивнул Илья на железную палку перед ней.

На самом деле это была не мачта, какой-то технический столб (яхта не парусная, чтобы на ней ставить мачты), но какая разница, пусть за все их страдания хоть команда развлечётся.

Девушка отставила бокал. Сняла резинку с волос. Тряхнула распущенными волосами.

Уверенно ухватилась за столб, как за пилон и начала двигаться.

Парни вывалили из рубки, чтобы её поддержать. Свистели, подбадривали одобрительными возгласами, улюлюканьем.

Девчонка была пьяненькой, потому смелой, и старалась, но дальше сброшенного к ногам платья не зашло. Илья спустился, поднял платье, закинул девчонку на плечо и под бурные аплодисменты унёс к себе в каюту.

Это было днём. Вечером она пришла снова. С ней в постели утром его и разбудил стюард.

Илья даже имени её не спросил.

— Слава богу, что ужинать мы сегодня будем уже без них, — словно прочитал его мысли Соломон и двумя руками обнял горячую кружку.

Вид у него был измученный. Но скорее от недосыпа, чем от количества спиртного, что было выпито вчера на прощальном ужине. Моня почти не пил, но ему тоже досталось.

Досталась роль дрессированной обезьянки.

Его заставляли цитировать книги, складывать цифры, показывать фокусы и демонстрировать прочие чудеса его фотографической памяти, недюжинного интеллекта и ловкости рук.

Немного Соломону, конечно, льстило, особенно когда он становился объектом внимания юных стройных особ, но он не питал иллюзий — они фрахтовали яхту, чтобы хорошо провести время и познакомиться с владельцем.

— А ты чего смурной? — спросил Соломон.

— Опять видел сон, — вздохнул Илья, откинувшись к мягкой спинке.

— Опять тот же?

— И опять сон оборвался, а я не увидел её лица. Я её больше не вижу, понимаешь, Монь? И с ужасом думаю, что забываю даже её черты.

— Ну это нормально, она замужем, любит другого, вы шесть лет назад расстались.

— И всё же мысль, что её сын — мой, не даёт мне покоя.

— Эту чёртову мысль тебе вложило в голову анонимное письмо, что прислали на яхту. И фото. В твоих снах у мальчишки его лицо?

— И тёмные кудряшки, — кивнул Илья.

— Вот и ответ. Навязанные мысли и ничего больше. Выкинь их из головы. Давай я тебе объясню, как устроен мозг, — предложил Соломон.

— Спасибо! Но я и так не выспался, — допил свой кофе Илья.

Да и что это изменит? Он всё равно думал о том, что у него, может быть, есть сын.

И всё равно всей душой рвался к той, которую столько лет не видел.

Глава 8. Яна

Яна мерила шагами комнату.

Бесцельно ходила от стены к стене мимо играющего на ковре сына, не в силах остановиться, когда раздался звонок в дверь.

— Папа! — подорвался малыш.

— Платон, — выдохнула Янка, проводив взглядом побежавшего к входной двери малыша.

Она слышала их голоса в прихожей, потом тяжёлые шаги мужа.

— Ян, — Прегер остановился в дверях. Кирилл прижался к его ноге. — Надо поговорить.

— Видимо, да, — она взмахнула руками.

— Наталья Андреевна, — позвал Платон домработницу. — Я там оставил пакет. Кирилл, ну-ка, беги посмотри, что я тебе принёс, — сказал он сыну.

Поговорить действительно было о чём.

Три часа назад Яна приехала в их загородный дом (ландшафтный дизайнер предложила встретиться на участке — переделывали одну из частей сада) и неожиданно застала там Платона.

Не одного. С Настей.

Настя, её сводная сестра, в этом году окончила школу и приехала поступать. Яна, конечно, предложила остановиться у них (это даже не обсуждалось). Настя подала документы в университет и городской квартире предпочла загородный дом. С садом, бассейном и всеми прелестями трёхэтажного комфортабельного коттеджа.

В этом коттедже Яна Платона с ней и застала.

«Ох, ничего себе!» — выдохнула она. Приехала, называется, поговорить с дизайнером.

Её сестра в мокром купальнике, почти голая — три белых прямоугольничка и так едва прикрывали и грудь, и лобок, а сквозь мокрую ткань все её прелести просвечивали как на ладони, — стояла на бортике бассейна и что-то увлечённо рассказывала, откидывая с лица длинные мокрые на концах волосы.

Платон стоял в костюме в тени тента со стаканом воды в руках и внимательно её слушал.

Капли воды сверкали на её загорелой коже. Благосклонная улыбка сияла на его губах.

Настю словно выключили на полуслове, когда она увидела сестру.

— Яна?! — опешила она.

— Привет! — поздоровалась Яна с засранкой как ни в чём не бывало. Подошла к мужу, чмокнула в щёку. — Ты разве не должен быть на работе? — спросила спокойно.

Платон, в отличие от Анастасии, не смутился. Разве что улыбаться перестал.

— Должен, — ответил он коротко.

Яна, конечно, не стала устраивать сцен и даже выяснять ничего не стала.

— Пойду встречу дизайнера, — посмотрела она на экран телефона с прилетевшим сообщением.

И ушла.

Она думала, Платон пойдёт за ней. Или хотя бы дождётся.

Но он не дождался. Уехал.

— Яна! — побежала за ней Настя, когда Яна закончила с дизайнером и пошла к своей машине.

Она уже переоделась и кое-как стянула в хвост волосы.

— С тобой мы поговорим потом, — ответила Янка сестре.

Первым она хотела услышать Прегера.

— Она моя сестра, Платон, — покачала головой Янка, когда Кирилл убежал к няне. — Пусть сводная, но сестра.

— Ничего не было, — сказал Платон. — И не могло быть.

Может, и так, иначе с сыном и чемоданами Янка уже переехала куда-нибудь в гостиницу.

Но он ей сорвал.

— Ты сказал, что поехал на работу.

— Я и поехал. На работу. Настя позвонила, потому что в доме погас свет.

— Ну да, больше-то позвонить некому, в кухне не висит список телефонов на случай экстренных ситуаций с электричеством, водой и запахом газа. И что случилось? Вырубило автомат?

Он развёл руками.

На что ещё могло хватить ума у безмозглой, но наглой девчонки, чтобы найти повод позвонить Платону? Просто вырубить свет.

Глава 9

А может, не такая она и глупая.

Ведь именно так это и должно было выглядеть: как искусственно созданная проблема, чтобы Прегер не сомневался — она хотела, чтобы он приехал.

— Ты же не маленький мальчик, Платон. Прекрасно понимаешь, что происходит, — смотрела Яна в словно вырубленное из куска скалы непроницаемое лицо мужа. С их первой встречи она звала его Утёс, а он её Тучка (как у Лермонтова в "Ночевала тучка золотая...").

— Конечно, я всё понимаю, — он тяжело вздохнул.

Как много было в этом вздохе.

Да, Прегер чертовски устал отбиваться от всех этих жадных девиц, умных и не очень, что всегда ошиваются вокруг деловых богатых мужиков, но он не представлял, как устала воевать с ними Янка.

Какой бы закрытой ни была их с Платоном жизнь, время от времени ей прилетали всякие гадости от его «любовниц» — была и такая обратная сторона у её замужества.

Что воевать придётся с собственной сестрой, Янка не ожидала.

Она, конечно, сама дура.

Сама рассказала, как познакомилась с Платоном. Это была забавная история, а из песни, как известно, слов не выкинешь, Яна не любила врать, да и не видела смысла придумывать.

Сама пригласила сестру пожить. А как иначе?

Что засранке понравится большой дом, красивая жизнь и все те блага, что даёт привилегия быть женой богатого человека, кто бы сомневался. Не удивительно, что она захотела Прегера себе.

И неважно, сколько ему лет, что он ей даже не нравится: Янка помнила, как скривилась её сестра, когда первый раз увидела Платона.

Конечно, тогда ей было тринадцать, но чем старше она становилась, тем хуже.

Эгоистичная, избалованная, рано потерявшая мать, за что отец, видимо, чувствовал себя виноватым, а потому ни в чём дочери не отказывал, Настя привыкла, что в новой семье всё лучшее ей. Янкина мама горбатилась за двоих, чтобы выкроить и отправить Янке лишнюю копейку, а всё, что зарабатывал Виталик, её муж и отец Насти — в первую очередь Насте.

И сейчас она ведь даже не чувствовала себя виноватой.

В конце концов, кто она Янке? Никто.

Когда Янка уехала поступать из своего Подмышкино, как она звала их маленький городок, Насте было двенадцать. Когда вышла замуж за Прегера — тринадцать. Теперь Анастасии исполнилось восемнадцать, она выросла в высокую, красивую девицу и, видимо, решила, что сводной сестрёнке и мужем пора делиться.

— Она тебе нравится, да? — смотрела Яна в серые глаза мужа, и не верила, что он повёлся. На торчащие сиськи, на такое грубое соблазнение, на дешёвый флирт.

Нет, конечно, он не дурак, чтобы вестись, но Платон сильно изменился с тех пор, когда им сказали, что детей у него быть не может.

Он… Яна пыталась найти нужное слово и не находила, потому что на язык просилось «постарел». Словно резко постарел.

Когда спустя много попыток завести второго ребёнка и серьёзных обследований, стало ясно, что второго ребёнка у них не будет, потому что Прегер в принципе не может иметь детей, сам собой возник ответ на вопрос, который они себе вроде и задавали: чей сын Кирилл.

Нет, Платон не стал хуже относиться к ней или сыну. Он изначально понимал: есть такая возможность, что Кирилл сын Ильи. Но одно дело предполагать, а другое — знать.

Одно дело воспитывать чужого ребёнка как своего, но ждать, что у них будут свои дети, и совсем другое — знать, что их никогда не будет.

Это настолько зримо всё в нём поменяло, Яна не знала, что делать.

Особенно сейчас, когда он явно прикидывал: а что, если?

— Чего ты от меня хочешь, Платон? — спросила она, когда он так и не ответил.

— Поговорить, — сказал он. — Не о твоей сестре.

— То есть с ней уже вопрос решённый? Мне собирать вещи и убираться?

— О ней мы поговорим потом. Сейчас есть вопросы насущнее.

Он кивнул на кресло.

— Нет уж, спасибо, я постою. В чём дело, Платон?

— Мать Ильи… — сказал он и замолчал.

Янка пожалела, что не села. Сглотнула.

— Что с ней?

Галина Ивановна осталась под опекой Прегера шесть лет назад, когда Илья погиб.

Точнее, «погиб», потому что они знали, что нет. Платон поместил её в одну из лучших частных психоневрологических лечебниц, где о ней достойно заботились. Она и раньше была не самой здравомыслящей женщиной, а после смерти сына совсем тронулась умом.

Первое время её навещала Божена, но после того как слетала на Мальту, перестала. Вышла замуж, окончила универ, родила.

Мать Ильи навещали только Яна и Прегер. Порой она рассказывала небылицы, иногда донимала персонал и, видимо, жила в своём выдуманном мире, но в целом была ничего.

— Инсульт, — ответил Прегер. — Геморрагический инсульт, кровоизлияние в мозг. Я только что из больницы. Прогноз плохой. Повреждение обширное и, скорее всего, необратимое.

— Мне очень жаль, — вздохнула Яна. — Но чем я…

Глава 10

— Ты знаешь, как найти Илью? — удивилась Янка.

— Знаю. Но я не могу этого сделать без твоего согласия.

Сердце толкнулось в рёбра и, кажется, остановилось.

Если Илья приедет, они встретятся, он увидит сына…

Шесть лет назад Янка сказала бы: святые опоссумы или чёртова грёбаная задница, но сейчас просилось только одно слово. Блядь! И слёзы, что никто не просил.

Она закрыла глаза.

— Чего ты хочешь от меня? — спросила, когда почувствовала руки мужа.

Платон прижал её к себе и погладил по спине.

— Я очень люблю тебя, малыш. Но так будет правильно.

— Как, Платон? — прижалась она щекой к его плечу.

— Она его мать. Он должен попрощаться.

Как же ей хотелось крикнуть: «Да к чёрту её! Она всю жизнь над ним измывалась! Всю жизнь ему испортила!», но так нельзя, Платон был прав.

— «Так будет правильно» ты точно хотел сказать про мать? — крепко обняла Янка мужа.

— Что Илья узнает про сына, тоже будет правильно.

— Ты же понимаешь, что будет дальше?

— Как никто другой, — ответил Прегер всё так же спокойно.

Есть у некоторых людей особенность всё портить.

Особенность ли это характера, эгоизм или злой рок, но, когда убили отца Ильи, из-за его матери чуть не посадили Платона. Она резала вены, вешалась, глотала таблетки, довела до смерти бабку. Когда ту похоронили, эта неуправляемая женщина свалилась на руки десятилетнему сыну. Илья из сил выбивался, чтобы обеспечить ей достойную жизнь до самой своей «смерти».

Смерть его освободила. Смерть и Прегер, взявший заботы о его матери на себя.

Но как всё это время жил Илья? Где? С кем?

— Что ещё ты о нём знаешь? — отстранилась Янка, вытерла слёзы.

— Не так много, как хотелось бы.

— Платон, не хочешь рассказывать, не рассказывай, но, пожалуйста, не делай из меня дуру. Он женат? У него жена, дети, семья?

Платон дёрнул головой. Янка слишком хорошо знала это едва заметное движение — оно выражало досаду, даже раздражение. Ему показалось, она старается выпытать женат ли Илья.

А она не старается.

— В конце концов, давай я уеду вместе с сыном, пока Илья будет здесь, — предложила Янка. — Вернусь, когда он вернётся к своей новой жизни.

— Именно этого я хочу меньше всего, — ответил Платон. — Во-первых, он всё равно спросит и не удовлетворится никакими объяснениями, пока тебя не увидит…

— А во-вторых, как тебе во-первых? — усмехнулась Яна. — Платон, что ты задумал?

— Отпустить тебя.

— Куда? На все четыре стороны? — усмехнулась она, не веря своим ушам. — Вот спасибо!

— Тебе двадцать шесть лет, Ян. А мне сорок шесть. Ты понимаешь, какая между нами пропасть?

— И шесть лет назад понимала. И когда выходила за тебя замуж. И сейчас понимаю.

Он покачал головой, словно она понимает что-то не то.

— Когда у нас последний раз был секс?

— Вчера, — она пожала плечами.

— А предпоследний?

— Ну, может, неделю назад. И что?

— А как часто у нас был секс, когда мы поженились.

— Ну ты сравнил! Конечно, в начале отношений чувства острее. Это нормально. И тебе сорок шесть, а не семьдесят.

— Ну, так долго я вряд ли проживу. Я не о том. Я хочу…

Он снова вздохнул тем самым тяжёлым вздохом.

— Святые малолетние шлюхи! — вот теперь Янка упала в кресло. — Мы возвращаемся к разговору о моей сестре? Значит, теперь ты хочешь её?

Он развёл руками.

— Я думал, чего я хочу. И решил, что хочу всё оставить вам с Кириллом, себе — только самый минимум, чтобы поддерживать тот уровень жизни, к которому привык. Ну и компанию, ей же надо управлять, и лучше меня это никто не сделает. А когда… если…

Янка онемела и оглохла от ужаса. Всё было даже хуже, чем она думала.

Даже хуже, чем могла увидеть в самом страшном сне.

Платон что-то ещё говорил: о себе, об Илье, о Кирилле. Смысл слов до Яны не доходил, но это звучало как план. План, над которым он думал.

План, который ей совсем не нравился.

— О чём ты, Платон, чёрт побери! — подскочила она. — Да у Ильи давно своя жизнь. Он, может, даже не приедет. Я и думать про него не хочу, — соврала она.

Его сын не давал ей забыть про Илью ни на минуту.

Его голубые глаза. Волосы, как у отца. Его черты, что иногда проступали так отчётливо, что хотелось тряхнуть головой. И дальше, будет, наверное, ещё заметнее. А Платон наверняка видел больше, ведь он знал Илью с рождения.

— Нет у него никого, — вздохнул он. — Ни жены, ни семьи, ни детей.

Глава 11. Илья

— Господин Шевалье! Вам телекс!

Илья кивнул, давая понять, что услышал.

Опять или сообщение навигационной службы, или предупреждение о надвигающемся шторме, или изменения в расписании, в общем, ничего интересного.

Этот вид связи (телексный терминал) казался Илье давно устаревшим, но, оказывается, на судах им ещё пользуются.

Скажи он «судно» вслух, и кто-нибудь из команды, ему обязательно намекнёт, что судно — это то, что под попу подкладывают в больнице, а в море ходят корабли. Но вышки сотовой связи в морях не ставят, у спутниковых телефонов и морского интернета свои ограничения, поэтому иногда на имя яхты поступали телексы и радиограммы.

Илья не торопился читать сообщение, он рассматривал с капитанского мостика новых гостей, что плескались в бассейне, и если так можно сказать, оттаивал душой. Эта большая семья с детьми, бабушками-дедушками, кузинами-невестками и прочими многочисленными родственниками отдыхала на его яхте уже второй раз. И первый раз это были лучшие гости в его «доме», и сейчас они приехали всё такие же восторженно-радостные, дружные и шумные.

Белоснежный костюм, что Илья надевал, когда лично встречал гостей, он уже снял, переоделся в «домашнее»: тонкие брюки и лёгкую рубашку.

Над Александрией опускался душный вечер. Соломон учил Викторию играть в шахматы.

Скорее напуганная, чем пристыженная, она второй день вела себя как шёлковая.

— У тебя два выхода, — позавчера стоя на пирсе Пирейского порта, что километрах в десяти от Афин, сказал ей Илья.

Гости, от которых он не чаял избавиться, только что вышли и уселись в лимузин.

Настроены они были вроде благодушно (уж он, как мог, заглаживал свою вину за доставленные Викторией неудобства: и цветы от имени владельца заказал, и расшаркивался больше обычного, и даже строил из себя влюблённого), но всякое бывает.

О пирс тихо бились волны. Команда производила плановый осмотр судна, дозаправлялась водой и всем необходимым, обслуживающий персонал начал подготовку к встрече новых гостей, служба обеспечения принимала заказанные продукты. Илья ждал денежный перевод.

— Если мне нечем будет заправить яхту, я оставлю тебя прямо здесь, — сказал он Тори, следящей за чайками, и тревожно посмотрел на экран телефона. Эсэмэски о платеже пока не было.

— Куда же ты денешься без топлива, — съязвила засранка.

— Я деньги найду, а вот ты в лучшем случае вернёшься к матери, в худшем пойдёшь попрошайничать. Ты мне надоела, Тори. И твои безобразные выходки тоже. Ты портишь вещи, донимаешь персонал, докучаешь гостям. Я теряю с тобой время, нервы и деньги. Поэтому ты или повзрослеешь, или останешься здесь, или я выкину тебя к чёртовой бабушке в море.

Он снова глянул на экран. Судя по времени, лимузин уже должен был доставить гостей по адресу, значит, водитель уже передал конверт и напомнил об оплате. Но раз денег нет…

— Ты не сможешь. Ты же добрый, — упёрла руку в бедро девчонка.

— Да ну, — усмехнулся Илья и толкнул её с пирса.

Она плюхнулась в воду. На яхте переполошились. Но он дал знак не помогать.

— Дурак, я же плавать не умею, — барахталась девчонка в воде, отплёвываясь и неумело размахивая руками.

— Ты слышала, что я сказал? — и не думал уступать Илья. — Больше никаких выходок.

— Сволочь!

— Я не слышу.

— Да, чёрт тебя подери! — явно перепугалась она.

— Это последний раз, когда мы об этом говорим. Ещё одна выходка — и ты окажешься в воде в открытом море. Поняла?

— Да, — крикнула она.

— Бросьте ей спасательный круг, — кивнул Илья. — И вытащите.

Он зашёл на пасарель (люди не знакомые с яхтенной тематикой называют его трап), тут и прилетело сообщение, что деньги зачислены.

— Слава богу, — выдохнул он.

Без чаевых (Илья давно заметил, самые противные пассажиры обычно самые жадные), но хрен с ним, ему есть на что двигаться дальше. И он хотел уйти, но всё же задержался.

Сам завернул в полотенце трясущуюся от холода Викторию, которую достали из воды.

— Я не хочу, чтобы ты с ними спал, — сказала она, стуча зубами, пока Илья растирал её тёплой махровой тканью. — Ты не такой.

— Ты опять? — усмехнулся он.

— Ты честный, добрый, смелый, — словно не слышала его девчонка. — А они… шалавы.

— Ой, брось, — скривился Илья.

— Я знаю, о чём говорю, — отжала она волосы. — Моя мать поступала так же. Спала со всеми подряд. С кем за деньги, с кем за еду, с кем просто так. И это её разрушило. У нас раньше всё было: дом, сад, собака. И мать была хорошей, как ты, а теперь ты видел, во что она превратила нашу жизнь? Во что она сама превратилась? Пожалуйста, Илиас, — смотрела Виктория умоляюще.

А потом сделала то, чего от дикарки он никак не ожидал, обняла его, как маленькая, крепко-крепко.

Глава 12

Илья не знал, как реагировать и что ему делать.

Его так давно не обнимали с заботой, утешением, сочувствием, что даже растерялся.

Не зная, куда деть, развёл руки в стороны, а потом погладил девчонку по голове.

— Какие тёплые у тебя руки, — всхлипнула она.

— Эй, ты ревёшь, что ли? — попробовал он заглянуть ей в лицо, но Виктория отвернулась.

— Не отдавай меня ему.

— Кому? — удивился Илья.

— Отцу. Ты же везёшь меня к отцу?

— С чего ты взяла?

Она вздохнула, словно он только что подтвердил её опасения.

— Значит, к отцу. Я ему не нужна.

— Ещё как нужна.

— Он тебя не принял. Не стал даже слушать, когда ты сказал про дочь.

— Просто я не с того начал.

Илья и правда начал не с того, когда сказал охране: «Передайте, у меня его дочь». Его, конечно, послали и обещали скормить собакам, если он попробует снова сунуться.

Но с чего бы он ни начал, правильного варианта не было. Предъяви он доказательства, и за Тори началась бы охота. Найди другой предлог заявиться, в лучшем случае отделался бы парочкой переломов, в худшем — пропал без вести. У сильных мира сего, беспощадных и наделённых властью, вечно всё через жопу.

— Представь, сколько раз за шестнадцать лет ему пытались подсунуть «дочь», — пояснил Илья.

— Ну сам дурак, не надо было вести себя как баран. Меня же не цыгане украли. Меня украли, чтобы ему отомстить. Мать убили, меня похитили, а он вознаграждение за мою голову назначил.

— А как ещё тебя было найти? Он испробовал всё.

— Откуда ты знаешь?

— Из проверенного источника, — усмехнулся Илья.

— А почему ты уверен, что я — это я? — подняла она лицо, чтобы на него посмотреть.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — Илья щёлкнул её по носу.

— Если я буду себя хорошо вести, ты не будешь с ними спать? — спросила Тори, преданно заглядывая в глаза.

Илья тяжело вздохнул. Нет, Виктория была совсем не похожа на Божену, как иногда Илье казалось. Она чище что ли, великодушнее, добрее. И она ещё такой ребёнок!

— Я постараюсь, — ответил он.

Глядя сейчас на плещущихся в бассейне детей, Илья думал о том, что его сыну могло быть пять лет, совсем как вон тому мальчишке в надувных нарукавниках.

— О чём думаешь? — оставив Тори наедине с шахматной доской, подошёл к нему Соломон.

— О завтрашней встрече, — соврал Илья. — У тебя всё готово? У нас будет одна попытка.

— Обижаешь, — хмыкнул тот.

— Только лишнего не сболтни, — разогнулся Илья. — Никаких подробностей. Никакой конкретики.

— Ну-у-у, — промычал тот уже не так уверенно. — Я постараюсь.

— Уж постарайся. Кстати, хотел спросить. Как звали ту блондинку, с которой я… Ну, которая… — покрутил Илья рукой, словно не мог подобрать слов.

На самом деле не хотел называть вещи своими именами. Ему показалось, девушка понравилась Соломону (видел, как они мило болтали, даже чересчур мило и много), и когда она пришла к Илье с откровенным предложением, а потом с ним ушла (то есть Илья её унёс), Соломон расстроился.

Мотя, конечно, ничего не сказал, но Илья давно его знал.

— Которая танцевала, чтобы тебе понравиться? — усмехнулся Соломон. — Ты что даже имени её не спросил?

— А зачем? — пожал плечами Илья.

— Ну так, на всякий случай, — скопировал его движение Соломон. — Мэри. Её зовут Мэри. То есть Мэри её звали высокомерные подружки. В судовом журнале она оформлена как Мария Ли. Кстати, ты знаешь, что китайская фамилия Ли является самой распространённой в мире? Её носят более ста миллионов человек. Даже в Канаде… — тут же стал он заговаривать Илье зубы, видимо, чтобы тот не заподозрил его в предвзятости.

— Значит, Мэри Ли? — перебил его Илья. — И чем она занимается?

— Так и расспрашивал бы у неё. Я всего лишь… — Соломон осёкся на полуслове и посмотрел на Илью с подозрением. — Она что, тебе понравилась?

— Ты хотел сказать, тоже понравилась? — усмехнулся Илья.

Честно говоря, Илья даже не думал об этом. Позавчера он был так зол, что ему вообще было не до неё (сама пришла, сама напросилась, да без проблем), но сейчас, когда Моня спросил…

Он пожал плечами.

Что-то в ней определённо было. Может, поэтому Илья про неё и вспомнил. Что-то едва уловимое, что отзывалось в душе теплом, чем-то давно забытым, уютным, манящим, волнующим.

Илья бы даже сказал чем-то знакомым. Может, это запах духов. Может, хвост волос на затылке, который она распустила, когда начала танцевать. А, может, просто ветер перемен, что тронул его каменное сердце.

— Илиас! — окликнул его капитан.

— Да, Джеймс, — Илья повернулся.

Глава 13. Мэри

Она рассматривала в ноутбуке фотографию, когда зазвонил телефон.

Мэри коротко глянула на экран:

— Чёрт!

Она ждала этот звонок, но надеялась, до него что-нибудь придумает.

Не придумала.

Она выругалась и ответила:

— Да, Эмма.

— Ну, что? Как успехи? — спросила главный редактор. — Удалось что-нибудь узнать?

— Честно говоря, немного, — соврала Мэри.

— Насколько немного? — насторожилась редактор газеты, в которой работала Мэри Ли.

Газетёнка заштатная, непопулярная, с небольшими тиражами и целевой аудиторией провинциальных домохозяек, но Эмма Джонсон, её идейный вдохновитель, редактор и теперь владелица, так ухватилась за идею опубликовать статью (а лучше интервью, как повезёт) о скандально известном Илиасе Шевалье, что даже отправила Мэри к нему на яхту.

Цели её были просты: во-первых, Эмма хотела привлечь внимание к газете, во-вторых, заработать, а в-третьих, хорошо помнила, как её богобоязненная, как ей тогда казалось, аудитория активно (она бы даже сказала бесстыже) обсуждала господина Шевалье. Статья о нём на сайте издания до сих пор была самой залайканной.

В газете с того момента, кроме гороскопов, кулинарных рецептов и огородных советов стали активно появляться сплетни, количество подписчиков утроилось, а Эмму Джонсон не оставляла идея добраться до Шевалье со всеми его тайнами.

Скандал, в котором был замешан тогда никому не известный Илиас Шевалье, разразился года два назад. Одна из жён эмира Дубая сбежала с неизвестным мужчиной, прихватив сорок миллионов долларов. Глубоко оскорблённый эмир потребовал её немедленного возвращения, но та отказалась подчиниться воле мужа.

Все газеты облетела фотография, где принцессу (Латифа была не только женой эмира, но и дочерью короля Иордании) засняли с мужчиной в белоснежном костюме. Фото было сделано на борту яхты. И все издания наперебой строили предположения кто этот высокий молодой красавец.

Одни утверждали, британский морской офицер, который работал у принцессы телохранителем. Она дарила ему дорогие подарки и слишком зачастила в Лондон, чем вызвала подозрения эмира (в лондонском особняке, по слухам, он их в итоге и застал).

Другие выяснили, что на фото владелец яхты «Дольше жизни».

Так, имя Илиаса Шевалье ворвалось на страницы прессы.

Его называли самым загадочным миллионером и самым завидным холостяком, что попал в списки Форбс, зарегистрировав яхту стоимостью в полмиллиарда долларов. Но известно о нём было лишь очевидное: он высок, хорош собой, дьявольски привлекателен и сказочно богат.

Как он разбогател, откуда появился, почему так странно назвал свою яхту, кто он, в конце концов, этот таинственный месье Шевалье, так выяснить и не удалось.

Ответы на эти вопросы и должна была узнать Мэри Ли, отправляясь в трёхдневный круиз на «Дольше жизни». Ответы на эти вопросы и жаждала услышать главный редактор.

Но правильный вопрос не в том, много ли Мэри узнала, а в том, хотела ли делиться с Эммой.

— Ну ты с ним, я надеюсь, поговорила? — допытывалась та.

— Да, — ответила Мэри и усмехнулась.

Вернее: «О, да! Она с ним не только поговорила». Но разговоры тоже были.

Например, о яхтах.

— Ты знаешь, сколько стоит полностью заправить яхту такого класса, как у него? — спросила она у Эммы. — Около миллиона долларов. И это только топливо. А содержание…

— Всё это безусловно, интересно, — перебила её главный редактор, — но что насчёт самого месье Шевалье?

— Его интернациональная команда называет владельца яхты по-разному: кто месье, кто мистер, кто господин.

— Всё тот же хрен, только в левой руке. Я не для того договаривалась с чёртовой злобной лохудрой Трэйси, чтобы она взяла тебя в грёбаный круиз. Ты не представляешь, чего мне это стоило, поэтому если ты мне и дальше будешь рассказывать, что у него две руки, две ноги, и голова, в которую он ест, сильно рискуешь, Мария.

И Мэри действительно сильно рисковала.

Эмма хоть и работала сейчас в заштатной газетёнке, но лишь потому, что это была газета её отца. Жёсткая, зубастая, кровожадная, Эмма Джонсон тридцать лет проработала в ведущем издании Нью-Йорка, знала все ходы-выходы, и подведи её Мэри, та камня на камне не оставит от её жизни, не только от карьеры.

Но… кажется, Мэри хотела рискнуть.

Эта статья — её шанс. Шанс не прославить средней руки газетёнку, а прозвучать.

Кажется, она нащупала золотую жилу — нечто такое, за что ей заплатят и в Дэйли Ньюс, и в Нью-Йорк Таймс. А если постарается, ещё и книгу напишет, и тогда уж точно пошлёт Эмму Джонсон в самую глубокую задницу, такую же глубокую, как та, где сейчас находится её газетёнка, для которой Мэри за копейки кропает скабрёзные статейки и обзоры подкормок для роз.

— У него на животе огромный шрам, буквой «Г» — сказала она. — Собственно, он весь в шрамах, но этот кажется свежее остальных.

Глава 14

— Буквой «Г»? Хм… — задумалась Эмма. — Это, конечно, мало что нам даёт. Был бы у него протез, имплант, что-то, что можно отследить по медицинской карте или страховке, но шрам… А ты спросила откуда он?

«Боже, какая же ты до мозга костей снобка и американка, — подумала про себя Мэри. — Страховка? Отследить? Серьёзно? Если операцию ему делали в мексиканской больнице или африканском госпитале, будь у него хоть пять протезов, их невозможно было бы отследить».

Мэри вспомнила, как прокладывала дорожку поцелуев по ярко-розовой полоске рубца от грудины к паху месье Шевалье и тот одобрительно мычал: «М-м-м… Не останавливайся, детка».

Потом её рот тоже был занят чем-то поинтереснее разговоров, но Мэри, конечно, спросила.

— Он отшутился. Сказал, от аппендицита, — ответила она Эмме.

— Хм… — повторила Эмма. — Ладно, насчёт шрама я узнаю. Фото есть?

— Шрама? Конечно, нет.

— А другие фото?

— Разве что издалека или общие. Ну и фото яхты.

— Слушай, что ты вообще там делала? — спросила Эмма с явным раздражением. — Я тебя не трахаться с ним отправляла. Не сосать его чёртов член, — явно поговорила она с сукой Трэйси, а не проявляла чудеса догадливости. — Я отправляла тебя работать, Мария. — Она чего-то отхлебнула. В трубке о стекло звякнул лёд.

Мария тоже потянулась за запотевшим бокалом.

Зарабатывала она, конечно, крохи, и гостиницу в Афинах сняла дешёвую, с тошнотворными синими дельфинами на душевых занавесках и видом на соседний отель, но бутылку хорошего вина могла себе позволить.

Она могла себе позволить и большее: родители ни в чём ей не отказывали, а отец хорошо зарабатывал, но Мэри была большой двадцатисемилетней девочкой и жила на свои доходы.

Эмма наверняка глотала бурбон.

— Новость живёт две недели, — сказала она, промочив горло. — Мы взялись спустя два года, когда все про Шевалье давно забыли не для того, чтобы мелькнуть жалкой заметкой на последней полосе. Мы должны заявить о себе. Понимаешь, что это значит?

— Понимаю, Эмма. Но три дня это слишком мало для такого закрытого человека как Илиас.

«Его всю жизнь будешь разгадывать и не разгадаешь», — неожиданно подумала Мэри и тут же набила в заметках, чтобы не забыть куда-нибудь вставить: «Он бездонный»

— Дай мне время, — ответила она редактору. — Обещаю, будет тебе история. Шикарная. Охуенная. Твои домохозяйки обкончаются, — улыбнулась Мэри. — И не только они. Отправь меня в Россию.

— Куда?! — выдохнула Джонсон. Поперхнулась. Закашлялась. Но довольно быстро пришла в себя. — Что к родным корням потянуло?

— Угу, хочу бабушкину могилку навестить, — усмехнулась она.

Родители Марии были эмигрантами в первом поколении. Отца пригласили на работу в США, в Кремниевую долину, и он остался. Мама приехала с ним. Мэри родилась уже в Америке.

В том, что хорошо говорит по-русски она ни Илиасу, ни Соломону, конечно, не призналась, но именно благодаря этому ей удалось узнать и услышать больше, чем она хотела сообщить главному редактору. Намного больше.

Сейчас ей неожиданно пришло в голову: а не потому ли Эмма взяла её на работу, что уже тогда думала про её знание русского языка и месье Шевалье с его русскими корнями. Уже тогда планировала, для чего использует Мэри, поэтому и приняла, и держала, и…

— Надолго? — спросила Эмма с подозрением. — Разве господин Шевалье сейчас не в Египте?

«Господин Шевалье, может, и в Египте, но мне нужен не он», — посмотрела Мэри на фотографию мужчины на экране ноутбука.

Словно выточенное из камня суровое лицо. Умные серые глаза.

— Как получится, — ответила она Эмме.

— Только если за свой счёт, — отрезала та.

«Ну за свой, так за свой», — не очень расстроилась Мэри.

Даже наоборот: поездка за свой счёт означала, что она вправе распорядится полученными сведениями по своему усмотрению и ничего не должна редакции, раз та ей не платит.

Мэри готова была полететь в любой город мира, где ей назначит встречу Платон Прегер, но он пригласил её к себе, значит, она летит в Россию.

Как замешан в истории владелец «Премикс», одной из ведущих вендинговых компаний мира, Мэри не знала. Но была уверена: чтобы узнать правду про Илиаса Шевалье, начинать надо с Платона Прегера.

Глава 15. Платон

Платон стоял у окна в кабинете главврача частной психоневрологической лечебницы, когда позвонила его секретарь.

— Интервью? — удивился он, выслушав напоминание. — А! Та американка!

Он и забыл, что согласился встретиться с какой-то Мэри Ли то ли из «Бостон Глоб», то ли из «Балтимор Сан».

— «Атланта Джорнал», — напомнила ему секретарь.

Ну Атланта, так Атланта, пожал он плечами.

Зачем владелец «Премикс» понадобился журналистке одной из американских газет, он мог только гадать: в Америку Прегер не собирался, компания его была представлена только на Тихоокеанском, а никак не на Атлантическом побережье, где выходила её газета, но она попросила, Платон согласился.

— Во сколько? — переспросил он. Секретарь назвала время. — Да, буду, — он отключился и вздохнул, очередной раз подумав, как скучает по Антонине Львовне, своему прежнему секретарю.

Та хоть и была строгой, как школьный завуч, а в последнее время не в меру налегала на коньячок, с ней Платон переживал только за кактус, что она норовила залить.

С «новенькой» же у него было постоянное желание проверить, не расстёгнута ли ширинка, ровно ли завязан галстук, не застряли ли в бороде крошки. Что-то в ней было материнское, от хорошей наседки, но её кудахтанье напрягало куда больше, чем голые коленки Ренаты, юной длинноногой модели в короткой юбке, от которой Платон отказался ради жены. Рената всё же была толковее.

— Пора? — спросила Алла Маршал, главврач клиники, где последние шесть лет жила мать Ильи.

— Нет, время ещё есть, — повернулся Платон.

— Тогда, может, чай? Кофе, ты знаешь, я не пью, а вот чай на любой вкус, — щедро распахнула шкаф эта потрясающая женщина, для своих шестидесяти лет удивительно молодо выглядящая.

Психиатр, психотерапевт, нарколог, она управляла лечебницей, основанной ещё её прадедом.

Когда-то это была просто «психушка», а сейчас и психоневрологическая лечебница, и реабилитационный центр, и клиника для лечения наркозависимости, расположенная в красивейшем сосновом лесу, современных благоустроенных корпусах и оснащённая по последнему слову техники.

С Аллой Маршал Платон познакомился, когда искал заведение, куда поместить Галину. Но с тех пор как ему поставили неутешительный диагноз, с Аллой они поддерживали не только терапевтические, но и дружеские отношения. Платон надеялся, причиной тому были не только его щедрые пожертвования и иногда приходил за советом, просто поболтать и попить чайку.

Сегодня Платон приехал по делу, но чаи у Аллы правда были всякие-разные — их благодарные пациенты и родственники привозили и присылали Алле Маршал со всего мира.

Платон зацепился взглядом за сиреневую упаковку «Секрет алтайского шамана», его и выбрал.

— Ты сказала, надо поговорить, — напомнил Прегер, вдохнув аромат трав и наблюдая, как жидкость в кружке становится малиново-красной.

— Как там Галина? — спросила Алла.

Она подёргала за верёвочку пакетик в своём бледно-жёлтом настое и тоже подошла к окну.

За окном поливал дождь и цвели гортензии. Огромные кусты обрамляя аллею облаками розовых и голубых шапок, слегка потрёпанных ливнем. Янка увидела здесь эту красоту и пригласила того же ландшафтного дизайнера переделать свой сад.

Сейчас в их загородном доме тоже цвели гортензии.

— Без изменений, — ответил Платон про мать Ильи. — Состояние тяжёлое, но стабильное.

— Илье сообщил? — спросила Алла.

— Нет, — покачал он головой, опустив глаза. — Янка категорически против, а я… — он тяжело вздохнул, — не знаю, что мне делать.

— А что ты собирался делать до того, как всё это случилось с Галей?

Алла пригласила его присесть. Он опустился в широкое мягкое кресло.

— Совершить какую-нибудь глупость, — ответил Платон.

— Например?

— Например, изменить жене.

Глава 16

Психотерапевт покачала головой с тяжёлым узлом тёмных волос на затылке, но Платон и так знал, что она не одобрит.

— Ты не понимаешь, — сделав глоток, он отставил кружку.

Истошный привкус шиповника. Платон терпеть не мог шиповник.

— Да где уж мне, — усмехнулась Алла.

— Смешно, угу, — улыбнулся Прегер.

Бездетная, одинокая, посвятившая всю жизнь работе и лечебнице Алла Маршал — кто ещё мог понять его лучше, если не она.

— И всё же, — вздохнул он. — Янке всего двадцать шесть. Ей ещё рожать и рожать. А что её ждёт со мной? Да, безбедная жизнь, но я и так обеспечу их с Кириллом от и до.

Алла приподняла бровь, но промолчала.

— Да, чувства, — продолжил Платон. — Но ты же лучше меня знаешь, что человек — существо не моногамное. Нет у нас пресловутой «половинки», единственной в целом мире, иначе человеческий род давно бы вымер. Я сам был женат трижды. И каждый раз влюблялся словно в первый. А она… Кирилл — сын Ильи. И это вышло не случайно. У Янки есть чувства к Илье.

— Ты хочешь изменить, чтобы она тебя бросила? — посмотрела на него Алла поверх кружки.

— Я подумал об этом, видя, как со мной флиртует её сестра. Не о её сестре, упаси бог, — поднял он руки, — а о том, что это был бы выход. Повод. Причина. Решение. Сам Янку я отпустить не смогу.

— А разбить ей сердце — запросто?

— Не запросто, Алла. Не запросто. Как ты с этим живёшь? — он повернулся. — Я узнал о своей бездетности не так давно, но меня до сих пор кроет. А я мужик, у меня нет нереализованного материнского инстинкта. А ты? Как ты с этим справилась? Пережила?

— Не могу сказать, что совершенно безболезненно. Но у меня есть племянник, которого я, по сути, вырастила. Внучечка, его дочь. Я не чувствую, будто мне чего-то недодали. Может, потому, что это было сознательное решение. Я ведь могла родить, но, когда погиб муж, решила этого не делать, а тебе природа не оставила выбора, хотя…

— Нет, с моим диагнозом, никакого хотя. Никакого ЭКО и прочих ухищрений, — вздохнул Платон. Именно так ему сказал врач: без вариантов. Генетическая неспособность организма производить полноценные сперматозоиды. — И чужой ребёнок, всего лишь биологически чужой, конечно, даёт мне в полной мере ощутить все прелести отцовства, я души в нём не чаю, но…

Алла снова приподняла бровь.

— Не доверяю я твоему врачу, Платон. Уж прости за столь ненаучную позицию и глубоко неэтичную по отношению к коллеге. Возможно, он прекрасный врач, молодой, талантливый, амбициозный, жёсткий, не считающий нужным давать пациентам ложные надежды, но есть очень много вещей, о которых наука понятия не имеет, как бы далеко ни продвинулась. Сперматогенез, нарушение которого тебе ставят, одна из них. Я подняла тут кое-какие статьи, — отставив кружку, она подхватила со стола пачку открытых журналов. — Не все они оцифрованы, поэтому пришлось заказывать номера журналов целиком, какие-то древние, какие-то совсем свежие, но, думаю, тебе любопытно будет ознакомиться, — она положила перед Платоном остро пахнущие библиотекой журналы. — Но как твой терапевт, я хочу спросить: ты стал бы счастливее, если бы знал, что можешь стать отцом? Если бы знал, что ты отец?

— Мне кажется, я стал бы счастливее, если бы мой сын называл меня «дед», а «папа» звал своего настоящего отца, как оно, по сути, и есть.

Платон тяжело вздохнул: в таком и себе-то непросто признаться, а уж другому человеку.

Глава 17

— Я понимаю, что отрицательный тест на отцовство не оставил тебе шансов, но, во-первых, даже положительный даёт значение 99%, то есть в одном случае из ста ошибается, а во-вторых, давай попробуем из этого уравнения исключить твой диагноз. Если бы ты не опирался на него, а я искренне считаю его ошибочным, как бы ты поступил?

— Понимаешь, если бы у Кирилла не было отца, другое дело, — ответил Платон, — но он же есть. И уверен, Илья будет любить сына не меньше меня. Как и я, он будет жизнь готов за него отдать. Я не имею права скрывать от него сына, — Платон тяжело вздохнул.

— Я вижу здесь глубокую боль, но ещё большую любовь, Платон. Любовь к ним обоим, — понимающе кивнула Алла. — Но ты же говорил с Ильёй?

Как отношения пациента и врача, всё, что Платон рассказывал Алле, было скреплено врачебной тайной. Но, прежде всего, это подразумевало откровенность, и Платон рассказывал всё как на духу.

Особенно то, чем не мог поделиться с Янкой.

Не потому, что Янка не поймёт, а потому, что Платон её любил и берёг от своих тайн, малодушных мыслей, трудных решений и ненужной тревоги. Он человек, он имел право ошибаться, но заставлять любимую женщину тревожиться из-за этого, считал лишним.

Да, он говорил с Ильёй.

С год назад, когда сомнений в том, что Илья — отец Кирилла, у Платона не осталось, они встретились в Барселоне. В кафешке недалеко от порта заказали осьминогов, паэлью.

Но как ни старались, разговор не клеился.

Словно оба знали что-то такое, чего не могли друг другу рассказать. Может, ещё были не готовы для разговора. Может, слишком многое стояло между ними, от чего не отмахнуться, не забыть. Или он просто струсил?

— Я не сказал ему про сына, — вздохнул Платон.

— Хотел убедиться, что он вырос? Созрел для отцовства? Ему можно доверять? Он готов?

— К этому нельзя быть готовым, Алла. Это всегда как снег на голову.

— Значит, тебя остановило что-то другое? Внутреннее ощущение, что не стоит торопиться? Сомнение? Надежда?

— На что? На чудо? — усмехнулся Платон. — Может. Но теперь я чувствую себя виноватым, что смалодушничал и не сказал ему правду уже тогда. Не смог взвалить на него ещё и это. Он был чертовски слаб после какой-то сложной операции. Едва живой.

— Ему почти тридцать? — отхлебнула свой чай Алла.

— Да, двадцать девять, — кивнул Платон.

— И как он тебе?

— Ну-у-у… он возмужал. Уже не мальчик, мужчина. Борода погуще моей будет. Когда мы последний раз виделись шесть лет назад, она ещё толком не росла. Взгляд стал потяжелее моего. Цепкий. Пристальный. Но воля у него всегда была железная — я не сразу понял, что он едва держится на ногах, его чуть не крест-накрест располосовали. Но ты же меня не про Илью поговорить позвала.

— Не про Илью, — кивнула Алла. — Я тут выяснила кое-что странное. Про Галину.

— ?..

— Ты, конечно, в курсе, что на россказни пациентов здесь внимания особо никто не обращает. Они постоянно что-то говорят, жестикулируют, показывают, но для здоровых людей это пустой звук.

— Чего же ещё ждать от психиатрической клиники, — Прегер пожал плечами.

— Вот и на Лизу никто не обратил внимания. Но лучше пойдём, я тебе покажу.

Она отставила кружку и повела Платона длинными коридорами и лестницами.

— Это Лиза, — показала Алла на худую женщину в самодельной вязаной кофте, что стояла у большого панорамного окна в общем зале.

Другие пациенты там тоже были. Сидели, стояли, ходили, занимались какой-то только им понятной ерундой: одна женщина играла на невидимом пианино, мужчина рядом с ней рвал на мелкие клочки и складывал в стопку бумажки. А Лиза…

— Да пошла ты! — повторяла она и раз за разом делала движение, словно кого-то толкает.

— И что это значит? — обернулся Платон.

— Подойдём поближе, — позвала его за собой Алла.

Они подошли к окну. Платон увидел мокрые сосны, мокрые тропинки, мокрые лавочки и мокрую… лестницу?

Когда ему позвонили, что Галину увезли в больницу, то сначала сказали, что она упала, а уже потом, что это инсульт.

— Да пошла ты! — сказала Лиза, глядя прямо на эту лестницу, и словно кого-то толкнула.

— Галя упала с этой лестницы? — повернулся Платон.

— И кажется, она упала не сама, — ответила Алла.

Глава 18

Спустя час Платон смотрел на длинноногую журналистку, что делала какие-то пометки в лежащем на коленях блокноте, но мысли его были далеко и от интервью, и от её стройных ног, и от её блокнота.

«Галю толкнули?» — крутилось в голове.

Прегер уже поговорил с её лечащим врачом, и тот подтвердил, что инсульт спровоцировало повышенное кровяное давление, но разрыв сосуда мог произойти как до падения, так и вследствие него. Что спровоцировало повышение давления, а главное (о чём теперь думал Платон), кто её столкнул, так и осталось неясно.

Платон сходил к лестнице. Высокая, крутая, та шла тремя острыми зигзагами по холму, соединяя уровни, на которых расположены корпуса. Там и инсульт необязателен, и толкать никого не надо, можно низвергнуться на каменные ступени и переломать руки, ноги, шею, просто оступившись.

— Простите, что вы сказали? — поднял глаза на корреспондентку Платон, прослушав вопрос.

— Я спросила про вашу первую жену, — уточнила Мэри Ли, как она представилась.

— А при чём здесь мои жёны? — удивился Платон. — К основанию моей компании они не имеют никакого отношения.

— Это обычный вопрос, — белозубо улыбнулась девушка. — У нас всё же еженедельная субботняя газета, а не вестник экономики. Нашим читательницам (женщины составляют большую часть целевой аудитории газеты) интересна личная жизнь, разводы, измены, истории любви и прочие подробности, а не финансовые выкладки и графики продаж.

Платон приподнял бровь совсем как Алла Маршал.

— Вы интересны нам как человек, Платон. Простой человек, построивший империю и многого добившийся в жизни, а не безгрешный небожитель. Ошибки, о которых вы сожалеете. Женщины, о которых вспоминаете. Ваши слабости, вредные привычки, совершённые глупости, которые делают вас человеком. Увы, так уж устроены люди — хотят знать, что другие тоже неидеальны.

— Грязное бельё и скабрёзные подробности? — усмехнулся Платон.

— Ну, можно ограничиться чем-то милым и невинным, — закинула Мэри ногу на ногу с таким изяществом, что Платон невольно остановился взглядом на её тонких лодыжках.

— Хм… — оценил Платон не столько её реплику, сколько свою мысль, какую статейку она может состряпать, если он расскажет ей всё как на духу, а если ещё за ней приударит…

Она ведь этого добивается, махая тут перед ним стройными ногами?

— Давайте начнём сначала, — предложила девушка. — Как звали вашу первую жену? Где вы познакомились? Сколько лет прожили вместе? Почему расстались?.. Или можем сразу перейти ко второй. — Она заглянула в блокнот. — Рита Арецкая?

Да, чтобы найти что-то на его первую жену, девчонке пришлось бы потрудиться, да и то вряд ли она нарыла бы что-то ценное, а вот про Риту Арецкую шесть лет назад трубили все газеты. И до этого пресса её любила. Профессор, доктор философских наук, теолог, она преподавала религиоведение в университете, писала книгу об отражении текстов Ветхого Завета в искусстве, да и просто была яркой шикарной женщиной, пока не повредилась головой на почве любви и денег.

Повредилась головой? Платон замер.

— Одну секунду, — сказал он журналистке и написал начальнику службы безопасности сообщение.

«Понял. Сделаем» — ответил тот на просьбу Платона проверить как там дела в тюрьме у его бывшей.

— Я думаю, про Риту Арецкую вы и сами много чего нашли, — как обычно, уходил от ответа Прегер. Говорить про «Промикс» — пожалуйста, но личное оно потому и личное, что не для прессы.

— Я, конечно, нашла. Даже, не поверите, книгу её купила.

Книгу Рита дописывала уже в тюрьме, и, отдать должное Леславу Камински, отцу её дочери Божены, который издал книгу на свои деньги, это был очень своевременный шаг. На высоте сомнительной популярности после покушения на Платона, тираж её «Ветхозаветных страстей» трижды допечатывали. Отдать должное Рите, вышла вполне себе читабельная бульварная книжонка, где со свойственной его бывшей жене озабоченностью, всё подавалось через секс.

— И как вам? — спросил он Мэри.

— Ну-у-у… неплохо, — видимо, боялась она высказаться некорректно, — хотя местами очень спорно и провокационно. Думаю, именно на это и было рассчитано?

Прегер пожал плечами.

Откуда ему знать, на что рассчитывала Рита.

Наверное, не будь у него Янки, он бы даже на её имя реагировал иначе, но Платону было насрать, он не интересовался бывшей женой от слова «совсем», у него и других забот хватало.

— Тогда, может, поговорим, про вашу нынешнюю жену? — не сдавалась корреспондентка.

— С удовольствием, — тепло улыбнулся Платон. — Моя нынешняя жена — это лучшее, что случилось в моей грешной жизни.

Нет, чёрт побери, он не будет о ней рассказывать журналистке. И изменять ей тоже не будет. Он и не хочет. Он просто расскажет Янке, как есть, и они вместе что-нибудь придумают. Просто предоставит ей свободу: она умная девочка, она поймёт и сделает правильный выбор.

— Не задалась у нас с вами беседа, Мэри, — откинулся Платон к спинке кресла, откровенно разглядывая девушку.

— Ну почему же, — закрыла она блокнот и улыбнулась. — Неплохо поговорили. Мне есть что сказать своим читателям о Платоне Прегере. Вы очень интересный человек, — встала она.

Глава 19

— М-м-м… это вы где? — ни один мускул не дрогнул на лице Платона, когда он отдавал снимок. «А девчонка не так проста, как кажется» — усмехнулся он мысленно.

— Спасибо! Отдыхали с друзьями на яхте, — развернула она снимок к себе.

— Это ваши друзья?

— О, нет. Это владелец яхты, Илиас Шевалье и его друг, Матвей, кажется, хотя все зовут его Соломон. Очень умный парень.

— Ясно, — кивнул Платон.

Когда они встречались, Илья, говорил ему про Соломона. Они учились в одном университете, только Матвей на другом факультете, там и познакомились. По крайней мере, ему Илья сказал именно так. Платон даже не удивился, что Илья тащил в новую жизнь старых друзей.

Как ни крути, жизнь одна, сколько бы имён ни поменял.

— Скажите, Платон, — сказала Мэри, когда Платон уже собрался с ней попрощаться. — А кроме трёх официальных жён, женщины у вас были? Не вообще, а из тех, что хотелось бы вспомнить.

— Мэри, у вас есть мужчина? — посмотрел на неё Прегер.

— Сейчас нет, но…

— Тогда мой вам совет: найдите кого-нибудь и трахните уже.

Она засмеялась. Искренне. Может быть, первый раз за всю их беседу.

— Боюсь, после Илиаса Шевалье, мне придётся сильно опустить планочку, а довольствоваться хорошим после лучшего, сомнительное удовольствие. Вы ведь знакомы, правда?

— Я о нём слышал, — скромно ответил Прегер.

— О нём все слышали, Платон, — улыбнулась она. — Все, кто умеет читать. Но вы знакомы.

Её последняя фраза прозвучала как утверждение, но Платон не успел возразить.

— Он говорил о вас. Не мне, конечно, Соломону, но я слышала.

— Я собирался заказать круиз для своей компании, — невозмутимо ответил Платон. — Но яхта оказалась слишком мала, чтобы разместить всех желающих. Мы выбрали лайнер побольше. Да и сумма показалась мне космической. Возможно, месье Шевалье говорил, что я жмот, — он улыбнулся.

— Он сказал, — она снова открыла свой блокнот, — дословно: «Платон ничем не сможет мне помочь с Тори. Да я и не буду просить. Достаточно того, что он присматривает за моей матерью».

— А кто такая Тори? — удивился Платон.

— Девчонка, что тоже живёт с ними на яхте. И, между нами, просто невыносима. Я не знаю, зачем она ему и откуда взялась, но обязательно выясню. И это тоже выясню.

— Ну что ж, успеха вам, Мэри Ли, — шагнул Прегер к двери.

Он хотел добавить что-нибудь про её излишнее рвение, что показалось Платону скорее личным, чем необходимым для статьи в её газетёнке, но она ведь уже ответила на его вопрос: после Илиаса Шевалье она хочет только Илиаса Шевалье.

— Вы не будете возражать, если я ещё позвоню?

— Нет, и буду ждать статью, прежде чем вы её опубликуете, для согласования. Кажется, мы указали это в контракте, — напомнил Платон, что, как представитель прессы, она была не обязана, это даже противоречило её интересам, но всё же подписала договор о неразглашении — так хотела встретиться с Платоном лично.

— Да, конечно, — миролюбиво согласилась Мэри. — Но напомню, что договор двухсторонний: всё, что вы узнали от меня, тоже не подлежит огласке.

Платон согласно кивнул и снова оценил девушку, теперь уже со спины.

Что-то было в ней… Янкино? Или все невысокие, стройные блондинки со стянутыми в хвост на затылке волосами кажутся похожими? Пусть только издалека, со спины, на фото, но всё же похожи.

Подумал и тут же забыл.

— Платон Андреич, — забасил в трубку безопасник. — Арецкую выпустили по УДО три месяца назад. Её адвокат выбил условно-досрочное.

— Вот чёрт! — выдохнул Платон.

— Гриша, — позвонил он Григорию Селиванову, своей бывшей «правой руке» и другу, которого на самом деле звали Марк Реверт.

— Ола, амиго, — откликнулся Реверт.

— Скажи, ты сохранил то видео с камеры на Мальте, где Рита сталкивает Илью с крепости?

— Обижаешь.

— Перешли мне.

— А что случилось?

— Ну если кратко, то она вышла.

— Патрон, она к тебе не сунется. Тем более, я отправлял ей в тюрьму намёк, что у нас есть куда больше, чем она думала. Мы. Всё. Знаем.

— А что бы ты сделал на её месте? — спросил Прегер.

Ему было куда спокойнее знать, что она сидит. Сейчас его терзало беспокойство.

— Сидел бы и не отсвечивал, — ответил Селиванов. — Условно-досрочное подразумевает, что она на свободе до первого нарушения. Что бы она ни задумала, её отправят в тюрягу до конца её дней, если попробует навредить тебе или Янке.

— Я боюсь, её цель не я, — выдохнул Прегер. — И ещё больше боюсь, что ей плевать, что с ней будет потом. Она пойдёт ва-банк.

— Блядь! Вот говорил же ему, давай скормим её акулам! Нет, упёрся, пусть живёт, пута де мьерда! Но что она может сделать Илье? Да и зачем?

Глава 20. Рита

— А собачка как говорит? — подняла Рита со стола игрушку.

— Гав! Гав! — ответил малыш.

— Правильно. Гав! Гав!

Рита ткнула плюшевой мордочкой собачки в бочок внука, и тот радостно засмеялся от щекотки.

— Мой умничек, — поцеловала Рита мальчишку в макушку. Взъерошила кудрявые волосёнки. — Мой хороший мальчик. Самый-самый лучший. Весь в отца, — покосилась на плешивую макушку зятя, едва заметно дёрнула головой и вновь обратилась к внуку: — Что будешь? Яблочко? Или морковку?

— Мама, какая морковка! — развернулась от плиты Божена. — Обедать сейчас будем.

— Рита Борисовна, не перебивайте ребёнку аппетит, — прошёл мимо зять. Выкинул в мусорное ведро пустую бутылку от пива.

В домашней растянутой майке и шортах он казался особенно грузным, каким-то неопрятным, мешковатым, поношенным. И странное имя Вильгельм, что больше подошло бы канцлеру или кайзеру, а не адвокату, казалось Рите особенно отвратительным, словно награждая его владельца виляющим хвостом, когда Божена ласково называла мужа Виля.

— Виль, посмотри, там стиралка включилась? — посмотрела Божена на настенные часы. — Я ставила таймер на два, проверить, она что-то барахлит.

— Кто же стирает в середине воскресного дня, — ответил муж и зашлёпал стоптанными тапочками к ванной.

— Виля, — брезгливо передразнила Рита, когда он вышел.

— Мама, — строго посмотрела на неё Божена и подняла сына на руки. — Пойдём, мой хороший, я тебя переодену. И ручки помою, а то ты весь перепачкался. Мама, не разрешай ему ничего совать в рот, сколько можно говорить, — сказала она на ходу.

— И лишить ребёнка удовольствия грызть карандаши? Ну вот ещё, — хмыкнула ей вслед Рита.

Она побарабанила пальцами по столу и пошла на балкон курить.

Шёл третий день, а ей так и не позвонили из больницы. То ли Илья так и не прилетел навестить мать, то ли состояние злобной суки лучше, чем должно быть, то ли чёртова медсестра просто прикарманила Ритины денежки, а сообщать ей ничего не собиралась.

Она судорожно затянулась в кулак (чёртов Виля сейчас скажет: «Всё никак не избавитесь от своих тюремных привычек?»), кинула в мангал спичку и подошла к перилам.

С широкого балкона, заставленного плетёной мебелью, на котором, как на загородной террасе, по выходным иногда делали барбекю, открывался вид на новый современный район с парком, детскими и спортивными площадками, ухоженными палисадниками, но Рита скучала по городу.

Настоящему городу. С пробками на дорогах, суетой, исторической застройкой, мостами и каналами, голубями и чайками. Этот тошнотворный, как с рекламного проспекта, пейзаж навевал на неё тоску. И эти мамаши с колясками, и папаши на дорогих машинах, словно в Барби-ленде, кукольные, ненастоящие, картонные.

— Твоя мать съезжать вообще собирается? — долетело до неё из квартиры. Чёртов Виля даже голос понизить не удосужился.

— Виль, мы не будем это обсуждать сейчас, — зашипела Боженка.

— А когда? У неё же есть деньги.

Рита бы сказала, что деньги у неё были. От продажи книги, плюс она стрясла с Гольдштейна (царство ему небесное) причитающееся, но почти все сбережения она потратила, чтобы привести себя в божеский вид. Почти два месяца ходила на процедуры, маски, скрабинги, эпиляции, ожидала чудес аппаратной косметологии. Плюс сменила гардероб. И деньги закончились.

Но ничего. Она это исправит. Она знает, что делать.

— Божена, будь добра… — что-то втолковывал её девочке чёртов адвокат, но та что-то ласково зачирикала, а потом, видимо, заткнула его поцелуем.

Риту аж передёрнуло. Как она могла спать с этим немолодым, несвежим, дурно пахнущим жердяем? Ради денег? Ради ребёнка? Да, когда-то Рита поступила так же — вышла замуж за Прегера, чтобы её девочка ни в чём не нуждалась. Просто выбрала денежный мешок побольше.

У Божены закрутилось с адвокатишкой, когда она наняла его для защиты Риты.

И деваться ей было некуда, беременной от другого, с матерью, получившей восьмилетний срок, если только лететь к отцу в Норвегию и переводиться в университет Бергена.

Рита всё и так поняла, ей объяснять ничего не надо.

Она и так знала, что её внук — сын Ильи. Её девочка всё правильно сделала.

И Рита всё сделает правильно. Не зря же две последние недели она провела в платной психушке (за которую заплатила Боженка), чтобы добраться до чёртовой полоумной стервы, матери Ильи.

Неделя ушла на то, чтобы с ней подружиться. Неделю Рита подсыпала ей в жратву какую-то дрянь, что купила на зоне. Там обещали стопроцентный инсульт. Но в итоге пришлось столкнуть суку с лестницы. И Рита очень рассчитывала, что Илья приедет попрощаться с матерью, но, видимо, что-то пошло не так. Или… так?

Она вздрогнула от звонка и достала из кармана телефон. Незнакомый номер.

— Алло, — с опасением ответила она.

— Вы просили позвонить, — сказал женский голос. — Сын приехал.

Глава 21

— Мама, ты далеко собралась? Обед! — окликнула Риту Божена.

— Спасибо! Сыта, — усмехнулась она, поспешно натягивая туфли.

— Ты куда? — вышла та в прихожую. Маленький Илюша прибежал следом.

— Илья Вильгельмович, — строго окликнул его отец адвокат.

Риту аж передёрнуло. Её голубоглазое чудо с кудрявыми чёрными волосёнками не может быть никаким Вильгельмовичем. Он Ильич и точка. Он сын месье Шевалье.

— Бабуля, ты далеко? — спросил мальчик.

— Скоро вернусь, мой хороший, — присела она перед ним на корточки. — Вернусь и пойдём с тобой гулять, да?

— Кормить уточек? Или ловить рыбок?

Уточек они кормили в парке. А игрушечных рыбок ловили в надувном бассейне в торговом центре.

— Куда скажешь, туда и пойдём. Ну, обними бабушку, — раскинула она руки.

Малыш крепко обнял её за шею.

Его запах, тёплый, родной, карамельный Рита любила больше всех на свете.

Даже Божена, в которой она души не чаяла, из её нежной сказочной принцессы превратилась в сварливую квочку, но Илюшка…

Рита тепло улыбнулась, садясь в такси, и на всякий случай назвала адрес.

Грёбаная окраина! Это тебе не центр — пилить минимум минут сорок, но куда деваться.

Она не знала, что почувствует, увидев Илью. Не знала, каким он стал, как выглядит, насколько изменился. Не знала о нём ничего, кроме той скудной информации и отретушированного снимка в журнале. Но она знала, что ему скажет.

— Твой сын, — прошептала она.

— Вы что-то сказали? — обернулся таксист.

— Нет, нет, это я не вам, — ответила Рита и отвернулась.

Достала из сумки жвачку, засунула в рот две подушечки. Придирчиво осмотрела себя в маленькое зеркало, припудрила нос, поправила помаду.

Для пятидесяти с лишним лет она выглядела, конечно, ничего. Но…

Рита тяжело вздохнула и спрятала в сумку пудру. Плевать!

«Только бы он был один», — думала она, подъезжая к больнице.

«Только бы успеть раньше Прегера», — шелестя бахилами, поднималась по лестнице.

Только бы…

Ч-ч-чёрт!

Рита поспешно свернула за угол.

Илья стоял в коридоре, и рядом стояли и Прегер, и его чёртова шестёрка Селиванов, и врач.

Видимо, с врачом они уже поговорили. Рита наклонилась якобы поправить ремешок босоножек, когда он прошёл мимо. И уже собиралась ретироваться обратно к лестнице, когда с кушетки для посетителей неожиданно поднялась девушка и окликнула доктора.

Рита не обратила бы на неё внимания, та сидела, натянув на голову капюшон и надвинув на глаза бейсболку, Рита даже приняла её за пацана, но рядом лежала книга — книга, написанная ей, Ритой Арецкой.

«Ветхозаветные страсти» лежали прикрытые сумкой, но Рита узнала корешок обложки и невольно остановилась, а потом услышала, как «бейсболка» спрашивает про мать Ильи.

«А ты ещё кто такая?» — удивилась Рита и передумала уходить.

Глава 22. Илья

— Как я узнал? — уставился на Прегера Илья. — Я думал, это ты мне прислал телекс.

— Телекс? — удивился Прегер.

— Радиограмма, — пояснил Гриша.

Илья знал, что на самом деле «шестёрку Прегера» зовут Марк Реверт, но тот по привычке называл его то Гриша, то Селиванов, и Илья так же.

— Для того чтобы её отправить, нужно знать только имя корабля, и она дойдёт, имена кораблям дают уникальные, — добавил Селиванов. — Или можно отправить телеграмму в порт назначения. Узнать его тоже нетрудно, сводная навигационная карта выдаёт маршрут любого судна за считаные секунды, как и его координаты.

— Я получил телекс на яхту, — ответил Илья.

Он купил в автомате воду и, открутив крышку, выглотал полбутылки — в горле пересохло.

После визита в палату к матери Илья чувствовал себя странно.

Горечь, боль, сожаление, жалость (как же она постарела), беспомощность (он не знал, чем помочь, да и чем тут поможешь) смешались в нём с неконтролируемой радостью (он дома, он вернулся, он среди близких людей, его снова зовут Илья и Янка… Янка где-то совсем рядом).

— Нет, телекс отправил не я, — вздохнул Прегер. — Но раз уж ты здесь… какие планы?

Планы? Какие у Ильи могут быть планы?

Сейчас он должен находиться в Каире, чтобы закончить важные переговоры. Одни из самых важных в его жизни. Которые могли изменить всё. Но он так боялся, что не успеет попрощаться с матерью, что «беседовал» не более двух минут, да и то лишь потому, что Соломон бился в истерике, что без Ильи его не станут слушать. И был прав. Поэтому Илья взял билет на два часа позже, представил Соломона как своего поверенного и уехал.

Получится ли у Соломона договориться, Илья не знал.

Он прилетел. Он успел. Но врач только что сказал, что жизнь мамы вне опасности.

Да, она в коме, но для эвакуации гематом сейчас применяют малотравматичные пункционные операции (Соломон запомнил бы слова врача дословно, но Илья понял лишь в общих чертах), а благодаря новейшим навигационным системам удаётся осуществить удаление даже значительных по размеру кровоизлияний. Послеоперационная летальность менее двадцати процентов, сказал врач, и, всякое, конечно, может быть, но они ожидают хорошего исхода, то есть его мать очнётся и будет жить.

Ещё врач сказал, что сидеть в больнице нет никакого смысла, поэтому Илья планировал снять гостиницу и поесть.

— Может, к нам? — уточнил Прегер, видя его замешательство.

— Я лучше к себе, — видя, как побелели его желваки, ответил Илья.

Может, ему, конечно, показалось, но было ощущение, что у них не всё гладко.

— Ну что ж, — подвёл итог за них обоих Селиванов и показал к выходу.

И выйди они на минуту раньше, или задержись у палаты, наверное, Илья отправился бы в гостиницу ждать звонка Соломона, так её и не встретив, но они вышли ровно в тот момент, когда у больницы остановилось такси.

Она вышла первой, потом открыла дверь, чтобы достать из детского сиденья ребёнка.

Взяла малыша за руку. Повернулась, ещё глядя на сына.

Ветер подхватил её волосы, так знакомо стянутые на затылке в хвост, бросил в лицо.

Она их убрала, увидела Платона.

— Платон, ты ничего не… — обратилась она к мужу и замерла на полуслове, увидев Илью.