Дом, которого нет

Дом, которого нет

Ночь. Лес стоял глухо, чёрной стеной, как караульный, что не пускает назад. Ни ветерка, ни шороха — только темнота, вязкая, как запёкшаяся кровь. В самом его нутре, среди перекошенных деревьев, возвышался дом — не столько дом, сколько след от него.

Когда-то здесь жили. Здесь смеялись. Пекли пироги. Целовались под музыку, звучащую из старого приёмника. Но теперь это место мертво. И всё же — оно дышало. Сквозь обугленные доски просачивался хриплый шорох, будто кто-то внутри перетаскивал по полу мешок с костями. Половицы, хоть и пустые, будто постанывали — коротко, тяжело, как задыхающийся старик.

Тишина ползала по стенам, змеёй проникая в каждый угол, в каждый треснувший шов старого дома. Ветер скребётся в пустые оконные рамы, изредка заставляя дрожать висящие обрывки обоев. Потолочная люстра давно разбилась и теперь лежит в углу, искривлённая, как чей-то сломанный хребет. Посреди комнаты — стол, треснувший надвое. Дом будто впитал в себя отголоски боли, гари и воспоминаний, от которых не избавиться даже временем.

Она возвращалась сюда — не зная зачем. Привычка? Наказание? Или он всё ещё зовёт ее? Может, боится забыть? А может, надеется, что нечто остается — в воздухе, в пепле, в тени…

Она еще помнила, как всё сгорело — год назад, в день рождения. Дом вспыхнул, как сухая трава. Когда всё случилось — она не кричала, не могла. Он спас её. Вывел через дым, держа за руку, пока стены трещали, пока потолок рушился. Обнял, как прощался в последний раз, и исчез в дыму. Оттолкнул и закрыл перед ней дверь. А сам остался внутри. Пламя тогда было ярким, как солнце, которого она больше не видела.

И теперь он мёртв. А она — нет. И живет с этим, спит, ходит по улицам, чувствуя, как мёртвая рука сжимает ее сердце. Никого не пускает близко. Не потому что не хочет — потому что внутри что-то шевелится, как личинка.

И всё же… она приходит. Каждую неделю. Словно на исповедь. Она идет через заросший лес, тянущийся ко входу в мёртвый дом.

Крыльцо под ногами скрипнуло — не предостерегающе, а вразнобой, словно от радости. Будто доски узнавали её, признавали. Дверь, наполовину сорванная с петель, висела в проёме, качаясь, как мертвая голова на сломанной шее, и издавая еле слышное поскрипывание, похожее на затянувшийся вдох.

Внутри было так же темно, но не пусто. Воздух тянулся к коже, как будто хотел обнять. Холодный и вязкий, с привкусом золы и чего-то медного — как если бы кровь долго кипятили в старом котле. Люстра все так же валялась на полу, её стеклянные грани, разбросанные в хаотичном узоре, тихо постукивали друг о друга при каждом шорохе сквозняка — как капли воды, падающие в пустую кастрюлю.

Где-то под потолком послышался щелчок — сухой, костяной. Затем ещё один, ближе. Казалось, что дом общался с ней, расползаясь в тишине, перелистывал ее воспоминания.

* * *

Прошли недели. И вот — осознание: так продолжаться не может. Город давит. Здесь всё напоминает о нём: яркий свет солнца, шорох листьев, запах дождя. Она собрала вещи. Решение принято — уехать. Подальше отсюда. Но прежде — последний визит в дом. Попрощаться…

Она стояла перед автомобилем, ключи уже в руке. Холодный металл жёг ладонь, как напоминание: «ты живая, ещё можешь уйти». Сумка заброшена на заднее сиденье, телефон — выключен. Всё было готово к отъезду, кроме неё.

Утро было серым, будто выцветшим, не способным родить свет. Ветер обвивал её ноги, касался волос, но не приносил облегчения — лес не шелестел. Он смотрел. Как картонные декорации на сцене: деревья стояли мёртвыми, и даже небо казалось нарисованным. Не было ветра. Ни капли дождя. Ни тени звука. Только тишина, в которой пульс звучал, как барабанный бой.

Она закрыла глаза. Прошлое хлынуло лавиной. Пожар. Крики. Он — её любимый — вытаскивает её через окно, кричит: «Беги!», но сам не выходит. Потом — пепел. Потом — тишина.

И сейчас, стоя на краю этого безмолвного круга, она думала: «уехать». Почти сделала шаг назад. Но лес расступился.
Прямо перед ней — тропа, которой не было минутой ранее. Голая земля, будто кто-то ластиком стёр траву и корни. Дорога — точная, ровная, идущая туда, куда не следовало возвращаться. Но ноги понесли её обратно. К дому. В последний раз.

Лес расступался молча, как будто сам не верил, что впускает её снова. Никаких птиц, ни стрекота, ни дыхания. Только голые деревья и хруст прошлогодних костей под ногами. Дом встал перед ней — мёртвый, сгоревший, чернющий, как пустота в животе. Крыша провалена, стены — изломаны, окна — зияющие раны.

Она не шла. Она плыла, как во сне, не чувствуя ног. Лес позади замкнулся, оповещая, что нет пути обратно.

Дом стоял там, где всегда. Обугленные доски, мёртвые стекла, развороченный порог. Пепел, как снег, покрывал прогнившие ступени. Лес за спиной молчал, тяжёлый, как свинец, ни одной птицы, ни одного шороха. Только её дыхание и ветер, что словно отговаривал: «Не ходи». Но она шла.

Земля под ногами казалась выжженной, и каждый шаг отзывался болью в груди. Последний шаг — и вот он, порог. Треск. Старое дерево поддалось, и она вошла. Но внутри всё было не так. Никакого пепла. Никакого запаха гари. Пахло... выпечкой. Яблоки. Корица. Чай. Играла музыка.

"We’ll meet again, don’t know where, don’t know whe—"

Щелчок.

"—don’t know whe—"

Щелчок.

"—don’t know whe—"

Заело пластинку. Она шагнула дальше. Комната была… уютной. Такой, как раньше. Когда он ещё был жив. Камин потрескивал, огонь мягко облизывал поленья.

Он сидел там, возле камина. В пледе. И глядя на нее, улыбался.

— Ты же... ты мёртв, — прошептала она.

Он поднял глаза и сказал, как раньше, с той самой нежностью:

— Ну, ты чего, моя хорошая? Как я могу быть мёртвым? Я же прямо перед тобой.

Она упала в его объятия. Он прижал её так же крепко, как и раньше, грея ладонями спину. Сердце её колотилось, но в такт с чем-то другим. С чем-то внутри этого дома.