Дом престарелых для монстров

Пролог

Луна склонилась над острыми верхушками сосен. Света ее едва хватало, чтобы разглядеть изломанную лесную тропу. И все же трое посадских ребятишек, изображая храбрецов, протискивались сквозь кустарник к тому самому дому, о котором ходила дурная слава.

Дом вроде как заброшен уж много лет, а вроде как и жилой – только никто не видел ни жильцов, ни хозяина. О нем даже успели забыть, да вот недавно разом и вспомнили. Тогда Андрюшка подумал: ворожба, не иначе. Даже взрослые стороной обходили. Да и дом был не как прочие в их посаде: барский, огроменный – весь посад в себя, почитай, вместит.

Андрюшка, один из троицы, который был ответственен за керосиновую лампу, даже задумался, а где ж столько кирпича на такую громадину взять? На одну приличную печь его папка кирпичи два года копил! А тут еще и колонны. Его матушка бы умаялась убирать столько комнат.

- Ну, - Гришка, старший из их троицы, остановился, не доходя до маленького домика у ворот, - Степ, ты проиграл. Выбирай: фофан у Любки на глазах или пятнадцать минут в лихом доме.

Андрюшка прижал к себе керосиновую лампу, но, моментально обжегшись, отодвинул подальше от живота.

- Подумаешь, дом какой-то! – Степка был еще не очень взрослым. Это Гришке уже исполнилось целых двенадцать лет. Андрюшке порой казалось, что он вообще ничего не боится. А вот Степка знатно побледнел, ему-то всего десять годков исполнилось. – А как ты узнаешь, что пятнашка прошла?

- Так по лунным часам!

- Не бывает таких. – Андрюшке было неловко перечить старшему, но не удержался.

- Много ты знаешь, зазнайка! – прошипел Гришка, а потом ткнул кулаком в плечо Степки, - я свистну, как пятнашка пройдет.

- Клянись, что будешь считать!

- Клянусь!

И Степка пошел в дом, позабыв, что из их тройки никто не умеет считать после десяти – больше пальцев на руках не было. А Гришка так вообще порой сдуру свистит каждые два вздоха.

Входная дверь скрипнула, заставив мальчуганов застыть в ужасе. Но Степка, не желавший позориться из-за фофана на глазах у самой красивой девчонки в посаде, изо всех сил делая вид, что не боится, медленным шагом прошел внутрь. Лампа, дарившая слабый свет, так и норовила выпасть из вспотевших от страха ладоней.

Вокруг не так темно, как ожидал Степка. Лунный свет, сочившийся из окна, выхватывал из темноты очертания мебели, но с тем самым чернеющие углы и зияющие дыры дверных проемов заставляли коленки трястись еще пуще.

Степка надеялся, что уже прошло минут десять, не меньше. Сопя, мальчик пытался посчитать секунды, но тут же сдался.

Вдруг в стороне послышался скрип.

Степка крутанулся на месте и тут же застыл от ужаса. На стене висел огромный портрет важного господина, суровые глаза взирали на непрошенного гостя с неудовольствием. Но самое жуткое: на портрете появились клыки. Вот их не было, и тут есть!

- Мамочки, - пискнул Степка и приготовился бежать прочь из дома.

Ну и ладно на фофан и на Любку. Степка переживет как-нибудь! Первая любовь – она ж не последняя? Так его бабка Мура говорила.

Мальчик бросился ко входной двери, но та с грохотом захлопнулась прямо перед его носом. Сверху раздался жуткий кашель, а после – раскат грома. И это прямо в доме!

Под ногами мальчугана разлилась лужа. Но это не он. Даже от страха Степка не мог так опростаться.

Мальчик бросился в другую сторону, но лужа растекалась по пятам. Степка готов был поклясться, что слышал шепот из этой воды, но от страха не мог разобрать ни слова.

Керосиновую лампу Степка выронил, когда с криком бросился к окну. Его путь перегородила тумбочка, которая перебежала из одного угла в другой. Из угла на него зыркнули жуткие, красные глаза.

Степка был уже вне себя от ужаса, как услышал крик Андрюшки и Гришки с улицы. Ему еле-еле удалось сбежать из этого страшного дома, и мальчики втроем бросились наутек, подгоняемые своим ором и жутким смехом, несущимся им в спины.

- Ну и что вы натворили, Горазд? – На середину комнаты вышла красивая молодая девушка и укоризненно взглянула на престарелого, чуть сгорбленного мужчину, достающего вставную челюсть из портрета, - вы бедного мальца до смерти напугали!

- Ай-ай-ай, вот еще, - Горазд Иванович привычно шлепнул зубы на место. - Я, меж прочим, сушил клыки! А упырь без клыков - все равно что пономарь без кадила! Или поп без мамона. Или как эти вот кровососуны понаехавшие.

- Не «кгховоссун», а вампих, - донесся снисходительный голос с легким акцентом. Из-за шторы выплыл высокий, бледный Люсьен де Моро и картинно поправил манжет. - Ма шэгхи, вы же видите: мы не дикахи какие-то, а эстеты.

- Эстеты, ишь ты! Кровь в бокалах, мода заморская! Понаехали тут со своими выкрутасами…

Люсьен де Моро закатил глаза и взглянул на девушку:

- Мон дье… - простонал Люсьен, зажав переносицу. - У вас все по-стагхинке: сушат клыки на погтхетах, пугают детишек. Позох, а не наследие. Не пехеживайте, ма шегхи, они подумают, что это был пгосто дугхной сон.

- Дурной сон? – Встрепенулась дремавшая женщина. - О, как я соскучилась по маленьким мальчикам и их ярким снам!

Глава 1

- Подходи, налетай, домой булки забирай! Коли булку не возьмешь, так и сдохнешь худ как блошь!

Рыжий мальчуган старательно скандировал, сверкая яркими веснушками на курносом носу и зазывая немногочисленных покупателей.

Шел первый день осенней ярмарки.

У нас-то, что говорить, ярмарка скромная: три лавки, один медовик, да и тот хмель гонит через раз. Бабы пироги на тряпках разложили, мужики глиняных петухов налепили, а сейчас сидят хреновуху пьют и рады. Куры бегают, детвора визжит, поп бормочет, будто благословляет все, что встречает на пути: от самовара до баяна, потерявшего половину клавиш. Посад очень большой, говорят даже, будто самый густонаселенный в княжестве. Вот за счет многочисленных людей и весело.

Но все равно не сравнится со столицей! Там ярмарка не ярмарка, а целое чудо.

С утра трубы гремят, музыка ревет, лошади в попонах, шубы – каждая толще моей руки.

Ходят барыни в кружевных платках, духами пахнут, будто в рай собрались.

Мужики все в кафтанах с золотыми пуговицами, один другого важней, все торгуются не за цену, а чтоб показать, сколько у кого денег!

А сладостей-то сколько! Пряники с орехом, с медом, даже с розовой начинкой. Я бы такой ела и бесконечно стонала от счастья.

Там и оркестры, и балалаечники, и гусляры на каждом углу, а ночью, говорят, газовые фонари горят, будто звезды вниз упали.

Говорят, даже царь иногда прогуливается, так все бабы сразу падают в обморок от важности.

И если уж там пьяница валяется в луже, то лужа серебряная, чтоб не стыдно.

Это у нас если петух сорвался с жердки, то уже событие.

Да ничего, мы люди простые, нам и маленькая ярмарка – праздник.

- Еремка, откуда этих стихов набрался?

- Так то ж Бруня сказала, гроша не даст, если вы к нам затовариваться не придете. Я гроши люблю, если что! – Еремка залихватски подбоченился и набрал воздуха в грудь, чтобы выдать новый маркетинговый прием:

- От наших булок бабы млеют! Возьми три, а то сдуреют … Ай! – Булочница Брунька резко и бесповоротно коварным подзатыльником укротила шедевральную рекламную акцию Еремки.

- Где ж только таких вывертов нахватал, негодник? А коли старосте пожалуюсь, а?

- Дык ты ж сама, Брунечка, наказала все распродать! Поди не распродам, борща не получу. – Мальчишка нахмурено поглаживал пострадавший затылок, - а я борщи страсть как люблю.

Пухлая булочница, такая же сдобная, как и ее выпечка, мгновенно покраснела, смущенно глянув на меня:

- Не слушайте этого баламута и пустозвона, Велимира Ашотовна. Не говорила я такого.

- Ну да, не говорила, - надувшись буркнул Еремка, - а голосила, аж индюки офи.. ай-яй-яй! – Он тут же схватился за ухо, зажатое в пухлые тиски пальцев булочницы.

- Я всегда выпечку только у вас беру, она лучшая в посаде, - мягко улыбнулась я булочнице и ее шельмецу, - мне нужна дюжина с маком, две дюжины плетенки, баранок корзинку и столько ж пряников в глазури, - пока я перечисляла, Бруня бегала за прилавком, складывая все в корзины.

- А вы, Велимира Ашотовна, не боитесь, что раздует как жабу? – Еремка спрашивал с неподдельным интересом, по привычке увернувшись от оплеухи Бруни.

- Так не все же мне. – Со смехом ответила я.

- А, родственнички? Женихаться приехали? Понял-понял. - Рыжие завитушки негодника весело подпрыгивали в такт каждому движению. Так и хотелось потрепать мальчугана по голове.

- Они часто приезжают. Но без женихов, - мягко улыбнулась я ему. – Ты ведь поможешь отнести все к повозке?

- Конечно, конечно, Велимирочка Ашотовна, за вами хоть на край света понесу! А коржика дадите откусить?

Бруня ничего не сказала, когда я увела ее булочного амбассадора. Думаю, только своей покупкой я сделала выручку, которую она рассчитывала получить за целую неделю ярмарки в честь Сбора Урожая. Хотя раньше этот праздник отмечали в честь Темной Охоты. Несколько сотен лет назад.

- А вам еще к мяснику надо, Велимира Ашотовна? Слыхивал я, что вы там много колбас берете и столько мяса, что на стаю волков хватит! А еще крови много берете. Говяжьей.

Вообще-то, не говяжьей, а бараньей. Люсьен не любит кровь с привкусом молока. Говорит, что напоминает дешевое вино.

- А ты много чего слышишь, - потянулась все же, чтобы потрепать игривые кудри, но тут же убрала руку, опомнившись.

- Так что ж не слышать-то? Говорят, что вы барыня, только странная.

- Это почему же?

- Ну сами посудите: часто затовариваетесь на много-много златников*, значица, богатая, а ходите сами, без слуг, значица, странная! А куда вам столько? Неужто волков держите?

- Ну почему сразу волков? А, может, у меня дело свое? И я не барыня, а предпринимательница.

- А это кто такие? Это как Аглафинья? Так батька ее согнал, она там так отпредпринимала, что позором покрыла себя и всю свою семью.

- Слышала я об этой Аглафинье, - не смогла сдержать очередной смешок, - она не предпринимательница, а проститу… То есть, мы не похожи.

Глава 2

Из центра посада мы вышли в тишине. Даже вечно болтливый Еремка держал мрачное молчание.

- Что ты знаешь об исчезновении детей?

Еремка откинул камень, который пинал все время нашего пути.

- Мамки своим запрещают в лес ходить, теперь, небось, и днем не велят. Раньше по ягоды бегали сами. Сейчас боязно всем. А грибы ведь пошли! И что теперь? Это как же без лисичек, без подосиновиков, без белых грибочков? А грузди, волнушки, сыроежки и рядовки? Взрослые не умеют так грибы искать.

- Только в лесу пропадают? Значит, сбегают все-таки?

- Так ажно запирают!

- Твоя тоже тебя запирает?

Еремка мгновенно погрустнел.

- Нет мамки у меня. Коли и сгину, никто не вспомнит о Еремке.

В груди что-то кольнуло. Но я тут же отбросила эту забытую эмоцию. Нельзя привязываться.

- Что за глупости? Конечно есть те, кто за тебя будет волноваться.

- Да неужто? Кто?

- А Бруня? – С притворным вызовом спросила я.

- Дык куда там? Не родная ведь. Еще обрадуется, что в тесто больше никто жуков не подкидывает. Но я в ваши булки, Велимирочка Ашотовна, как есть, ни одного жучка не кинул!

- А дядька Тимофей? – Решила не обращать внимание на неожиданную протеиновую добавку.

- Если и сгину, то нацарапаю на погосте, что он виновен.

- Неужто такой жуткий тип?

- А то как же! Вот вам крест!

- Я буду волноваться, - улыбнулась мальчишке. Ну как устоять перед его солнечным обаянием?

Еремка застыл и с хитрым прищуром посмотрел на меня.

- Ох, и озорница вы, Велимира Ашотовна, ох, озорница! Только улыбнетесь – конец моим грошам!

Мрачное настроение исчезло без следа. Мы со смехом вывалились из города, пока старый Вихрь натужно тянул повозку, забитую провизией.

- Тогда дальше лучше не ходить. – Остановилась я, протягивая Еремке обещанный коржик и целую серебрушку.

- Видать и взаправду скучать будете, ежели что, - подмигнул сорванец и побежал обратно на ярмарку.

Мы со старым конем Велеса остались одни, смотрели мальчику вслед.

- Как думаешь, дедушка Вихрь, начинается что-то дурное? – Задумчиво пробормотала я.

- А оно заканчивалось? – Старый конь огрызнулся, выбив клочок земли копытом, и со скрипом потащил повозку дальше, будто делал что-то ниже своего достоинства.

- Ты вечно всем недоволен.

До нашего особняка мы плелись молча. Извилистую дорогу окутывал тихий и густой лес. Дедушка Вихрь иногда напряженно шевелил ушами, будто слышал волков из глубин, но даже если бы кто-то готовился нас атаковать, вряд ли он предупредил бы. Такой уж у него характер несносный, что до смерти, когда он был еще человеком, что после, когда он превратился в своего коня, которого, струсив, бросил на поле боя.

Если бы не дядюшка Велес, он бы уже пол посада снес, чисто из вредности и потому что может.

Наш особняк находился недалеко от посада. Перед особняком, чуть в стороне, стоял флигель. Достаточно красивый. Его-то всегда и видели жители и думали, что я там живу. А вот сам особняк был надежно укрыт десятилетиями с помощью ворожбы Макоши.

Но что-то пошло не так.

Детвора увидела дом, даже смогла прокрасться внутрь, а сейчас один из мальчиков пропал. Очень не хотелось бы, чтобы местные жители пришли с расспросами к нам. Им достаточно будет всего пары минут, чтобы убежать с криками, а после вернуться с факелами.

Когда-то так уже было.

Мы подкатили к главному входу, тут же на порог вышел Фома, наш домовенок. Выглядел он так, что даже несносная Марфа Елисеевна расплылась бы в умилении: розовощекий, а на одной из пухлых щечек - ямочка, соломенные волосы торчком, глаза ясные, голубые. Каждый раз, когда появляется Фомочка, солнце будто светит ярче. Его можно было бы принять за упитанного премиленького ребенка, этакого любимчика кормилиц, если бы не…

- А ну стройся, фауна нетленная! – Рявкнул Фома, звякнув связкой ключей, - Рассчитались, черти, и на разгрузку по продолу*, чтоб я видел ваши рожи недовольные! – Из особняка вышли обитатели и стали неспешно разбирать покупки. – Тащим все к баландеру*! - От гнева Фомы на кухне сами собой щелкнули заслонки печи, и пламя взметнулось повыше, будто боялось не послушаться. - Арсений, не коси под труп, я тебя знаю: дышишь, падла.

Могильник Арсений раньше присматривал за кладбищем. Сам когда-то не упокоился, а после остался следить, чтобы из могил никто лишний раз не выбирался, венки на месте стояли, лампадки покойнички не перепутали. За места-то на погосте драка бывает нешуточной.

А после прошлась по кладбищу странная компания, говорят, девки праздновали что-то. Уж не знаю, что Арсений там увидел, но после того покинул свой пост и стал сам не свой.

Длинный, под два метра ростом, худющий, что жердь, он носил твидовый костюм кошмарного цвета, от чего запавшие щеки и провалившиеся глазницы выглядели еще более жутко, чем можно себе представить.

Глава 3

Макоши, как обычно, читала в красном бархатном кресле с высокой спинкой. В принципе весь ее кабинет выглядел весьма антуражно: повсюду книги и свитки, колбы, склянки, десятки, даже сотни магических мотков нитей из белого, красного и черного золота, а еще прялка.

Макоши даже не подняла голову, когда я вошла. Она всегда знала, кто где находится, кто что скажет, кто куда пойдет. По крайней мере это срабатывало на наших домочадцах.

Но вот приход мальчишек она не предугадала.

- Что слышно в городе? – Спросила она, не отрываясь от чтения.

- Вы были правы, - я присела на соседнее кресло, хотя мои ноги не устают, - слухи о пропаже детей не беспочвенны. Пропало четыре ребенка, все исчезли в лесу.

- Что ты думаешь по этому поводу, Велимира?

- Вы не находите странным, что пропажа детей и то, что пропала ворожба, скрывающая наш дом от людских глаз, совпали?

- Совпадений не бывает, дорогая. – Макоши отложила книгу. Буквы соскользнули со страниц и шепотом упали в пыль. Нити на прялке сами шевельнулись, будто слушали разговор, - это как-то связано, но я не могу понять как.

- А вы не можете заново скрыть наш дом?

- Ты думаешь, местные подумают на тебя? Про других обитателей они не знают. Да и в монстров и прочую нечисть уже никто не верит.

- Да, но…

- Велимира, я – ворожея, но не всемогущая. Если спала ворожба, значит, пришло время. Такова судьба.

Я тяжело вздохнула, откинувшись в кресле. Макоши не просто ворожея, она – пряха судеб. Которая давно не прядет…

Она будто давно смирилась с тем, что все мы здесь находимся лишь для того, чтобы со временем исчезнуть. Именно исчезнуть, не умереть. Почти все здесь бессмертны.

Но когда я только появилась – точнее, когда Макоши и Ашот меня спасли, – этот дом выглядел совсем иначе.

Акулина вместо плетения кос просто сидела у своей лужи и понемногу в ней растворялась. Фома молча чистил щеткой порог – до дыр, до щепок, – будто от этого зависела его судьба. Горазд тихо лежал в своей могиле и ругался на червей, чтоб не шевелились громко.

Все они тогда просто ждали. Не жизни, не смерти, они ведь бессмертны, – ждали конца, которого не наступало.

И знаете, как я впервые поняла, что они еще живы? Когда застала Бабку Ягу, ворчащую, что ее ступу теперь зовут «инвалидная коляска». Акулина на нее шикнула, брызгами, конечно. Фома тогда швырнул половник в стену, а я впервые услышала в доме смех.

С того дня у нас все пошло на лад, если так можно сказать про дом, где в подвале спит слякоть, а на чердаке живет демон-пенсионер с храпом на три округа.

Да, они страшные. Да, вкусы у некоторых сомнительные: Прохор, например, до сих пор грызет кости “для аромата” (хотя мы с ним договорились, что больше не людские).

Но ведь они мои. Каждый.

Горазд без ходунков вообще не ходит. Фифи, бедняжка, – тульпа без хозяина. Забыла, кто ее вызвал, и теперь по ночам бормочет чужие сны. Савелий, бывший буревестник, когда-то создавал и усмирял штормы, а теперь страдает от несварения.

В прошлый раз гроза началась ровно после его обеда с молоком.

С тех пор мы шутим, что гром – это Савелий пытается оправдаться.

И вот как их всех оставить?

Если люди узнают, кто здесь живет, нам несдобровать. Они ведь даже защищаться не смогут: у кого хвост свело, у кого клыки по дому потерялись, у кого крыло скрипит, а кто просто не слышит, что началась паника.

Да их Фома еле загоняет на уборку – половина прикидывается инвентарем, лишь бы не работать.

Где-то в этом, наверное, и есть наш уют: в старых шутках, в вечных ворчаниях, в тихом шорохе жизни, которой, казалось бы, уже не должно быть.

- Я точно знаю, что никто из наших детей не трогал. Но в городе появился какой-то тип, он точно начнет расспрашивать, доберется до нашего особняка, поймет кто тут, а после люди без суда и следствия…

- Какой тип? – Резко перебила меня Макоши.

- Некий князь дознаватель Александр как-то тамович Сигида, - полную его должность запомнить не удалось.

- Сигида… Вот уж не думала, что когда-нибудь вновь услышу об этом роде.

- Вы их знаете?

Макоши не ответила.

Она нервно схватила моток нитей из черного золота и начала наматывать конец на палец, хмуро глядя в огонь.

Я не торопила. Ждала, рассматривая женщину.

Она была красива, на вид лет пятьдесят. Но я знала, что ей гораздо больше лет. Цивилизации рождались и умирали, а Макоши уже была. Пряла судьбы важнейших людей. Золотыми нитями тем, кто изменит ход истории своими идеями, добротой, силой духа. Красное золото для тех, чья жертва станет притчей во языцех. А вот черные нити для тех, кто способен погубить целые народы.

- Именно предок Сигиды начал ту Темную Охоту. Он стал первым инквизитором… - Тихо проговорила Макоши, - ты не застала тех темных времен, но… Я бы еще поспорила, кто из нас монстры: мы или люди.