Дом трех сердец

Пролог

Звёзды за бортом «Звёздного Пилигрима» были для меня чужими. Ленивые, холодные, обманчиво-мирные, они не мерцали, как с Земли, а висели в бархатной пустоте неподвижными алмазными каплями. Я наблюдала за ними с низкого плюшевого дивана в обзорном зале, лениво помешивая в стакане напиток цвета закатного солнца на Раисе. По крайней мере, так гласила голографическая реклама, крутившаяся на соседней панели. Я там никогда не была, но цвет мне нравился — яркий, вызывающий, совсем не похожий на уставший серый цвет обшивки военных кораблей.

Десять дней. Десять дней абсолютной свободы, которые отец и братья преподнесли мне как величайший дар в честь окончания Академии. Десять дней без подъёмов по тревоге, без обязательных тренировок в ги-зале и без строгого голоса Ильи по интеркому: «Алинка, ты проверила дюзы гравикомпенсатора? Давление в норме?».

Я была им благодарна. Правда. Но на седьмой день эта симфония праздности, роскоши и безделья начала действовать мне на нервы, как неоткалиброванный сенсор. «Пилигрим» был чудом гражданской инженерии: безопасный, комфортный, до одури предсказуемый. Его коридоры, устланные мягким ковролином, пахли озоном, дорогим парфюмом и какой-то цветочной отдушкой, а не оружейной смазкой, потом и перегретым металлом. Его тихий, ровный гул должен был успокаивать, но вместо этого заставлял меня напрягаться в ожидании подвоха, не имея ничего общего с пульсирующим, живым сердцем военного крейсера.

Я откинулась на спинку дивана, вытянув ноги. Моё тело, годами приученное к дисциплине, даже в этой расслабленной позе сохраняло прямую осанку и готовность к действию. Я не могла отключить привычку. Мой взгляд скользил по залу, но вместо того, чтобы любоваться причудливыми нарядами и беззаботными улыбками, я невольно отмечала маршруты эвакуации, расположение постов охраны — слишком редких и слишком расслабленных, на мой взгляд, — и тот удручающий факт, что большинство пассажиров были настолько безмятежны, что не заметили бы и стыковку пиратского фрегата, подлети он к ним вплотную.

Я знала, что отец назвал этот подарок «шансом увидеть другую жизнь». Понять, ради чего мы, военные, несём службу. Но пока я видела лишь мягкотелых, изнеженных существ, чей самый большой кризис за сегодня — это недостаточно охлаждённый напиток. Меня окружали смех, тихая музыка, звон бокалов. Я чувствовала себя шпионом на вражеской территории, чужеродным элементом в этом раю для гедонистов.

На моём комме мягко пиликнул сигнал. Илья. Конечно. Кто же ещё будет проверять меня посреди пустоты.

«Как полёт, сестрёнка? Не скучаешь? Нашла себе какого-нибудь симпатичного навигатора, чтобы обсудить карты звёздного неба?» — его сообщение было полно братской иронии.

Я невольно улыбнулась. Образ смазливого юнца в белоснежной форме, пытающегося флиртовать со мной с помощью астрономических терминов, был до смешного нелеп.

«Всё отлично. Навигаторы слишком слащавые. Скучаю по нормальному кофе и тиру», — напечатала я ответ.

Ответ пришёл мгновенно, словно он только и ждал повода для наставлений. «Держись подальше от грузового отсека и не пей с незнакомцами. Отец велел передать, чтобы ты наслаждалась, но я-то тебя знаю. Просто… будь осторожна».

«Я всегда осторожна», — отправила я и заблокировала экран. Моя семья никогда не поверит, что я могу просто отдыхать. Для Рудневых отдых был лишь тактической паузой перед следующей миссией, временем для перезарядки и анализа. А я здесь чувствовала, как мои навыки и инстинкты тупятся, покрываются налётом этой сиропной неги.

Я сделала ещё один глоток, и приторный вкус заставил меня поморщиться. И в этот самый момент что-то изменилось.

Это было едва уловимо, на грани восприятия. Тонкий, почти неслышный сдвиг в гуле двигателей. Вибрация, прошедшая по палубе, — не привычная дрожь работающих систем, а будто снаружи. Словно корабль зацепился за невидимую, тугую сеть. Я замерла, прислушиваясь, и весь мой организм мгновенно перешёл в режим боевой готовности. Мои пальцы инстинктивно сжались на гладкой поверхности стакана так, что он мог бы треснуть.

А затем корабль дёрнуло.

Это был не толчок турбулентности. Это был резкий, жёсткий удар, короткий и злой, от которого зазвенели бокалы на столиках, а с потолка посыпалась блестящая декоративная пыль. По залу прокатился испуганный гул. Музыка на мгновение прервалась, оставив после себя звенящую тишину, в которой отчётливо послышался чей-то нервный смешок.

И тут же за панорамным окном, в мёртвой черноте космоса, пронеслись две гневные, похожие на ос, полосы плазменных зарядов. Они ударили по обшивке где-то в районе кормы, и корабль содрогнулся всем своим гигантским, неповоротливым телом. В этот раз удар был глухим и долгим, будто в борт врезался астероид.

Огни в зале мигнули, погасли на целую, бесконечную секунду и вспыхнули вновь, но уже другим, тревожным, пульсирующим красным светом. Мягкую музыку сменил резкий, оглушающий сигнал тревоги, от которого заложило уши, и бесстрастный голос корабельного ИИ, созданный для того, чтобы успокаивать, но сейчас звучавший как предвестник конца:
— Внимание. Красный код. Зафиксировано несанкционированное проникновение. Экипажу занять посты согласно боевому расписанию. Пассажирам оставаться на своих местах.

Но никто не остался на месте. Зал взорвался криками. Началась паника. Люди вскакивали, опрокидывая столики, метались, не зная, куда бежать, создавая давку у выходов, которые ещё не были заблокированы.

А я двигалась в противоположном потоке. Спокойно, но быстро. Вся апатия, вся скука слетели с меня, как шелуха. Сознание стало кристально чистым, а действия — инстинктивными. Отпуск закончился.

Я поставила стакан на пол, у самого основания дивана, чтобы он никому не помешал. Мой взгляд стал холодным и оценивающим. Я не искала укрытие. Я искала оружие. Взгляд метнулся по залу, отметая бесполезные предметы: лёгкие стулья, хрупкие голопроекторы. И остановился на тяжёлой металлической статуэтке на постаменте у стены — абстрактная фигура, символизирующая «Полёт мысли». Около метра в длину, с утолщением на одном конце. Идеально.

Глава 1: Красный Код

Пульсирующий красный свет вырвал мир из-под ног, превратив роскошный зал в декорации к кошмару. Бесстрастный голос корабельного ИИ, слившийся с воем сирены, был похож на молот, вбивающий в сознание два слова: «Красный код».

В первую секунду я не почувствовала страха. Только ледяной, кристально чистый прилив адреналина, смывший с меня всю апатию последних дней. Тело сработало раньше, чем мозг успел обработать панику, захлестнувшую зал. Пока пассажиры вскакивали, кричали и метались, я уже двигалась — плавно, быстро, с холодной целеустремлённостью хищника. Я видела не людей, а препятствия и траектории. Смех, музыка, беззаботность — всё это исчезло, испарилось, будто этого мирка никогда и не существовало. Остался только протокол выживания, вбитый в меня с детства.

Первое правило: оценить угрозу. Удары были снаружи. Это значит, что враг уже на борту или вот-вот будет. Второе правило: найти или создать укрытие. Открытое пространство обзорного зала — смертельная ловушка. Третье правило: вооружиться. Тяжёлая статуэтка «Полёт мысли» всё ещё была в моей руке. Не идеальное оружие, но лучше, чем ничего.

Моя каюта. Это было самое логичное решение. Я знала её планировку, знала, что внутри. Это была моя территория, единственная на этом гигантском корабле. Она находилась на той же палубе, всего в полусотне метров по главному коридору. Полсотни метров, которые сейчас превратились в полосу препятствий.

Я двинулась к выходу, пригибаясь, держась ближе к стенам. Люди толкались, сбивали друг друга с ног. Женщина в вечернем платье упала, и по ней едва не пробежала обезумевшая толпа. Я не могла помочь ей — помочь всем было невозможно. Помогать нужно было себе. Это был ещё один урок моего отца: в критической ситуации спасай сначала себя, чтобы потом иметь возможность спасти кого-то ещё.

Коридор встретил меня тем же красным мигающим светом и нарастающим гулом хаоса. Где-то впереди послышался звук, от которого у меня по спине пробежал холод. Это был не грохот взрыва. Это был короткий, визгливый звук работающего плазменного резака, вспарывающего переборку. Они пробивались внутрь. Не через шлюзы, а где им было удобно. Это были не солдаты. Это были пираты.

Я ускорила шаг. За поворотом я увидела их — молодую пару, застывшую посреди коридора. Они просто стояли, прижавшись друг к другу, и смотрели на мерцающие огни с одинаковым выражением детского ужаса на лицах. Он был в светлом костюме, она — в лёгком платье. Туристы. Мишени. Их неподвижность была так же опасна, как и паника толпы. Они просто ждали, когда их убьют.

— Сюда! — рявкнула я, не сбавляя шага.

Они не отреагировали, оцепенев от страха. Чёрт. У меня не было времени на уговоры. Пробегая мимо, я схватила девушку за руку — её ладонь была ледяной и липкой. Рывок был резким, она испуганно вскрикнула и пошатнулась, но инстинктивно шагнула за мной. Её парень, увидев это, наконец очнулся и бросился следом.

— Что происходит? Кто вы? — залепетал он, пытаясь угнаться за моим быстрым шагом.

— Происходит то, что если вы не будете двигаться, то через минуту станете трупами, — бросила я через плечо, не оборачиваясь. — За мной. Быстро.

Вот и дверь моей каюты. Я приложила браслет к панели, замок щёлкнул. Дверь скользнула в сторону.

— Внутрь! Оба! — я буквально втолкнула их в тёмный проём, а сама на секунду задержалась в коридоре, осматриваясь. В дальнем конце мелькнули тени. Четыре фигуры в громоздкой, разномастной броне. Они двигались быстро и слаженно. В руках — плазменные винтовки.

Я скользнула внутрь каюты и нажала кнопку блокировки. Дверь с шипением закрылась, и замок громко щёлкнул. На несколько секунд мы оказались в полной темноте и относительной тишине, прерываемой лишь тяжёлым дыханием перепуганной пары и моим собственным, ровным и глубоким.

— Включи свет, — прошептала девушка. Её голос дрожал.

— Ни в коем случае, — отрезала я. — Садитесь на пол, в угол, подальше от двери. И не издавайте ни звука.

Я знала, что стандартный замок их не удержит. Нужна была баррикада. Мой взгляд упал на кровать. На гражданских лайнерах матрасы были тяжёлыми, с магнитной основой, чтобы их не срывало при смене гравитации. Идеально.

Пока пара, которую, кажется, звали Лео и Кира — я мельком слышала, как он её звал, — забилась в угол, я подошла к кровати. Схватившись за край матраса, я с силой рванула его на себя. Он с гулким щелчком оторвался от магнитного ложа. Весил он килограммов сто, не меньше. Напрягая все мышцы, я подтащила его к двери и прислонила, полностью перекрыв проход. Затем сверху я водрузила небольшой, но прочный столик и стул. Не крепость, конечно, но шума при попытке взлома они создадут достаточно. Это даст мне несколько секунд.

Только закончив, я позволила себе выдохнуть. Адреналин всё ещё бил в кровь, но паники не было. Была лишь холодная, звенящая ясность. Я была в своей стихии.

Я присела на корточки у стены и открыла свой аварийный набор, который всегда лежал под кроватью, а не в стандартной нише. Небольшая сумка, которую я собрала сама. Внутри: компактная аптечка с сильными обезболивающими и кровоостанавливающими, мультитул, небольшой моток прочной фиброверёвки, очиститель воды и сигнальный маячок, работающий на закрытой военной частоте, который мне тайком подсунул Илья. Бесполезен, пока они не окажутся в этой системе, но лучше, чем ничего.

— Кто… кто они? — шёпот Лео прозвучал в темноте неестественно громко.

— Пираты. Или наёмники. Какая разница, — ответила я, проверяя содержимое аптечки. — Цель у них одна — груз и заложники.

— Нас спасут? Космический флот…

— Спасут. Вопрос — когда. И сколько из нас до этого доживёт.

Мой резкий тон заставил его замолчать. Я не хотела их пугать, но и давать ложную надежду не собиралась. Надежда расслабляет. Страх заставляет действовать. Сейчас им нужно было бояться правильно.

Снаружи, в коридоре, раздались шаги. Тяжёлые, размеренные. Они остановились прямо у нашей двери. Я замерла, сжимая в руке свою импровизированную дубинку. Пара перестала дышать.

Глава 2: Осада. День третий

Время утратило свой привычный ход. Оно больше не делилось на часы и минуты, а состояло из двух тягучих, вязких состояний: напряжённое бодрствование и тревожный, поверхностный сон. На третий день осады запах в нашем импровизированном убежище стал почти осязаемым. Густая смесь из немытых тел, страха, антисептика и застоявшегося воздуха. Роскошный лаунж-зал, который мы сделали своим штабом, превратился в лагерь беженцев. Дорогие диваны были сдвинуты, образуя баррикады и спальные места, а на ковре, где ещё недавно стояли столики с экзотическими коктейлями, теперь сидели и лежали люди с пустыми, измученными глазами.

Я стала их негласным лидером. Не потому, что я этого хотела, а потому, что больше было некому. В первые часы, когда мы перебрались из моей каюты в этот зал, объединившись с горсткой других выживших, я увидела в их глазах лишь парализующий ужас. Кто-то плакал, кто-то молился, кто-то просто сидел, уставившись в стену. Я поняла, что если не взять всё в свои руки, мы погибнем. Не от рук пиратов, а от собственной паники и бездействия.

Так родилась «Крепость». Так её прозвал Лео, тот самый парень, которого я спасла в коридоре. Наш сектор — три примыкающие к лаунжу каюты экипажа и сам зал — стал нашим маленьким островком сопротивления. Мы забаррикадировали все входы мебелью и сорванными со стен панелями. Единственный путь наружу — через вентиляционную шахту, решётку которой я вскрыла своим мультитулом.

Моё утро началось не с кофе, а с инвентаризации. Я стояла перед нашим «складом» — открытым мини-баром в углу зала. На полках, где раньше теснились бутылочки с дорогим алкоголем и экзотическими соками, теперь лежали наши скудные запасы. Несколько упаковок протеиновых батончиков из аварийных наборов, десяток пакетиков с орехами и, самое ценное, около двадцати литров бутилированной воды.

— Доброе утро, — Лео подошёл ко мне, потирая заспанные глаза. За эти три дня он из испуганного мальчика превратился в моего тень-адъютанта. Страх всё ещё жил в его глазах, но теперь в нём появилось что-то ещё — решимость. Он взял на себя роль моего помощника, и это давало ему цель.

— Утро не бывает добрым, пока мы здесь, — ответила я, не отрываясь от подсчётов. Нас было четырнадцать человек. По одному батончику и стакану воды на человека в день. При таком рационе мы протянем ещё неделю, может, чуть больше. — Сегодня выдаём по половине батончика и по сто миллилитров воды.

— Половине? — он нахмурился. — Алина, люди и так едва держатся. Вчера этот… Марк, уже пытался бунт поднять.

Марк. Мужчина лет пятидесяти, с брюшком и вечно недовольным лицом, считавший, что его статус «пассажира первого класса» должен давать ему привилегии даже здесь.

— Марк может считать что угодно. Моя задача — чтобы мы все дожили до прибытия спасателей, а не наелись до отвала сегодня. Спасатели могут прилететь завтра, а могут через две недели. Мы готовимся к худшему.

Я отсчитала семь батончиков и протянула их Лео.
— Разломи и раздай. Воду буду наливать сама. И следи за Марком. Если снова начнёт возмущаться, приведи его ко мне.

Он кивнул и пошёл выполнять приказ. Я же взяла мерный стаканчик из аптечки и приготовилась к самой неприятной части дня. Люди подходили ко мне по одному, протягивая пустые бутылки, кружки, сложенные вдвое листы бумаги. Я наливала каждому его жалкую порцию, глядя им в глаза. В их взглядах была мольба, обида, иногда — плохо скрываемая ненависть. Я была их тюремщиком, их единственной надеждой и объектом их фрустрации одновременно. Мне приходилось быть жёсткой, почти жестокой, подавляя в себе любое сочувствие. Стоило мне дать слабину, уступить плачущему ребёнку или умоляющей старушке лишний глоток, и вся наша хрупкая дисциплина рухнула бы. Отец учил меня: «Командир не может позволить себе роскошь быть добрым. Он должен быть справедливым».

Следующим пунктом был наш импровизированный лазарет, который мы устроили в одной из кают. Кира, девушка Лео, нашла в себе силы и стала моей незаменимой помощницей. У неё не было медицинского образования, но она обладала редким даром — умением успокаивать людей одним своим присутствием.

Сегодня у нас была новая пациентка — женщина по имени Елена. Во время одной из вылазок пиратов в соседний сектор в коридоре прорвало паровую трубу. Ей ошпарило руку. Ожог был сильный, кожа покрылась волдырями и начала чернеть по краям.

— Нужно вскрыть волдыри и обработать, иначе начнётся заражение, — сказала я, доставая из аптечки стерильный скальпель. — Кира, держи её. И говори с ней.

Я протёрла лезвие спиртом из разбитой бутылки джина — наш единственный антисептик. Елена закусила губу, её глаза были полны слёз.

— Потерпите, милая, сейчас всё сделаем, — зашептала Кира, поглаживая здоровую руку женщины. — Думайте о чём-нибудь хорошем. О доме. О саде.

Я работала быстро и точно. Короткий надрез. Из волдыря хлынула мутная жидкость. Женщина вскрикнула, её тело напряглось. Я промокнула рану куском чистой ткани, смоченным в том же джине. Елена зашипела от боли.

— Знаю, больно. Но это лучше, чем гангрена, — произнесла я ровным голосом. — Теперь придётся перевязывать каждый день.

Закончив, я выпрямилась. Запах палёной кожи и спирта ударил в нос. Это была реальность нашей осады. Не героические перестрелки, а вот это — грязь, боль и ежедневная борьба с инфекциями, голодом и отчаянием.

Во второй половине дня я запланировала вылазку. За эти дни я поняла, что сидеть на месте — верная смерть. Информация была так же важна, как вода и еда. Среди нас нашёлся Виктор — бывший инженер с грузового судна. Мужчина лет сорока, молчаливый и надёжный. Он знал устройство кораблей этого класса.

— Они контролируют мостик, — сказал он мне ещё вчера, когда я расспрашивала его. — Но получить полный контроль над системами жизнеобеспечения и, главное, над прыжковым двигателем, они не могут. На «Пилигриме» стоит тройная система защиты. Им нужен кто-то из старших техников, у кого есть биометрический допуск. Видимо, они его ещё не нашли. Или нашли, но он не сотрудничает.

Глава 3: Эхо в Пустоте

Мостик лёгкого крейсера Федерации «Громов». Сектор Гамма-9.

Капитан Илья Руднев ненавидел патрулирование в секторе Гамма-9. Это был задний двор галактики, безжизненное пространство, где единственным событием за стандартный цикл могло стать прохождение заблудившегося грузовика. Тишина на мостике была густой, почти сонной. Сквозь панорамный экран на них смотрела всё та же чёрная пустота, усыпанная холодными, равнодушными звёздами. Илья отхлебнул из кружки остывший, горький кофе и поморщился. Он скучал по нормальному кофе не меньше, чем его сестра.

Он снова открыл на личном планшете её последнее сообщение: «Всё отлично. Навигаторы слишком слащавые. Скучаю по нормальному кофе и тиру». Он улыбнулся. Это была вся Алинка — прямолинейная, ироничная, всегда немного не на своём месте в гражданском мире. Он представил её, скучающую среди роскоши «Пилигрима», и почувствовал укол вины. Может, этот отпуск и правда был ошибкой. Ей было бы комфортнее на его мостике, чем в том плавучем санатории.

— Капитан, — голос старшего акустика, лейтенанта Соколова, вырвал его из мыслей. — Засёк кое-что. Очень слабое.

Илья выпрямился. Любое «кое-что» в этом секторе было событием.
— Что именно? Астероидный поток? Магнитная аномалия?

— Не могу сказать, сэр. Похоже на сигнал, но… он искажён и почти утонул в фоновом шуме. Едва различимый, повторяющийся паттерн. Нестандартная частота.

Илья подошёл к консоли акустика. На экране зелёной рябью дрожала осциллограмма. Среди хаотичных пиков фонового излучения действительно пробивался едва заметный, ритмичный всплеск. Три коротких импульса, пауза, один длинный. Снова и снова.

— Увеличь. Попробуй отфильтровать шум, — приказал Илья, вглядываясь в экран.

Соколов несколько минут колдовал над консолью, его пальцы летали над сенсорной панелью. Рябь на экране стала чище, и паттерн проступил отчётливее.
— Не похоже ни на один известный сигнал бедствия Федерации или коммерческих линий, капитан. Может, мусор? Сбой в работе какого-нибудь старого зонда?

Илья молчал. Он смотрел на эти три коротких и один длинный импульс, и по его спине медленно пополз ледяной холод. Этот код он знал. Он знал его с тех пор, как ему исполнилось десять. Это был их детский шифр, который они с братьями и Алиной придумали для своих игр в шпионов. Три коротких — «А», длинный — «Р». Алина Руднева. Её личный позывной. Маячок, который он сам ей подсунул перед отлётом.

— Откуда он? — голос Ильи стал глухим и чужим.

— Пеленг очень неточный, сэр. Источник где-то в «туманности Шёпота», квадрат семь-альфа. Но сигнал слишком слабый. Если бы это был стандартный маяк, мы бы его услышали за миллионы километров. Этот… этот едва пробивается. Он либо очень маломощный, либо его что-то глушит.

«Пилигрим». Его маршрут пролегал как раз через «туманность Шёпота».

— Связь! — рявкнул Илья, и сонный мостик мгновенно преобразился. — Вызвать штаб сектора! Объявить тревогу! У меня есть основания полагать, что круизный лайнер «Звёздный Пилигрим» захвачен!

Офицеры замерли на своих местах, глядя на него с изумлением.
— Капитан, но у нас нет подтверждения… — начал было его старпом.

— У меня есть подтверждение! — отрезал Илья, указывая на экран. — Это сигнал бедствия от моей сестры, она на борту. Выполнять! Штурман, немедленно проложить курс в квадрат семь-альфа! Максимальная скорость!

В ту же секунду его профессионализм взял верх над паникой. Он не мог просто рвануть туда в одиночку на лёгком крейсере. Это было бы самоубийством.

— Отставить максимальную скорость, — процедил он сквозь зубы. — Проложить курс к точке сбора, квадрат шесть-дельта. Сообщите в штаб: я запрашиваю экстренную поддержку. Повторяю, экстренную! Похоже, мы имеем дело с полномасштабным пиратским захватом.

Он отошёл к панорамному экрану, сжимая кулаки. Алина. Она была там. Одна. И она подавала сигнал. Это означало, что она жива. И это означало, что она в самом центре этого ада.

Мостик флагманского корабля Раии «Аль-Сакр». Граница сектора Гамма-9.

Маршал Каэль ибн Сарим не любил пустоту. Она была неэффективна. Его мир, Раия, был полон жизни, энергии и трёх солнц. Здесь же, на границе его зоны патрулирования, царила лишь мёртвая, холодная энтропия. Мостик «Аль-Сакра» был под стать своему командиру: минималистичный, тихий, смертельно эффективный. Единственными звуками были едва слышное гудение систем и редкие, отрывистые доклады его офицеров.

Каэль стоял у тактического голо-стола, наблюдая, как его флот — два эсминца и его флагман — движется идеальным строем по заранее проложенному маршруту. Рутина. Скука. Бесполезная трата ресурсов. Его готовили к войне, а заставляли гоняться за призраками в заброшенных секторах.

— Маршал, — голос его главного аналитика, Зары, был спокоен, как и всегда. — Дальние сенсоры зафиксировали гравитационную аномалию в «туманности Шёпота».

Каэль поднял бровь. Их сенсоры могли засечь шёпот мёртвой звезды на расстоянии в парсек. «Аномалия» в их лексиконе означала нечто из ряда вон выходящее.
— Подробнее.

На голо-столе вспыхнула трёхмерная карта туманности. В одном из её рукавов тускло пульсировала точка.
— Это гравитационный шрам, — пояснила Зара. — Остаточный след от экстренного выхода из гиперпрыжка. Очень резкого. Судя по распаду частиц, это произошло около трёх стандартных суток назад. В этом месте должен был находиться крупный гражданский лайнер Федерации, «Звёздный Пилигрим». Он не подавал сигналов бедствия. Но он и не продолжил движение по маршруту.

— Он дрейфует?
— Да. И что более странно, его двигатели полностью холодны. Не в режиме ожидания, а именно выключены. Принудительно. Рядом с ним мы фиксируем слабую, но постоянную энергетическую подпись ещё одного корабля, гораздо меньшего размера. Корвет пиратского класса, предположительно клана «Железных Псов».

Каэль скрестил руки на груди. Картина складывалась мгновенно. Не просто налёт с целью грабежа. Грабить на таком лайнере можно было неделями. Это был захват. Пираты пытались угнать лайнер стоимостью в несколько годовых бюджетов небольшой планетарной системы. Но что-то пошло не так. Они не смогли запустить двигатели.

Глава 4: Прорыв

На пятый день осады надежда стала таким же дефицитом, как и вода. Воздух в нашей «Крепости» был спёртым и тяжёлым, наполненным тихим отчаянием. Люди почти не разговаривали, экономя силы, которых и так не осталось. Я чувствовала, как хрупкая дисциплина, которую я выстраивала с таким трудом, трещит по швам. Марк снова начал бубнить о том, что нужно было сдаться сразу, что я своей глупой гордостью погублю их всех. Я просто игнорировала его. У меня не было сил даже на то, чтобы злиться.

Я сидела, прислонившись спиной к холодной стене, и пыталась не думать о голоде, который сводил желудок тугим, болезненным узлом. Моя рука лежала на рукояти статуэтки. Это простое действие заземляло, не давало сознанию раствориться в апатии. Я смотрела на свою группу — четырнадцать человек, четырнадцать жизней, за которые я взяла на себя ответственность. Маленькая девочка, чьё имя я так и не узнала, рисовала пальцем по пыльному полу какие-то узоры. Её мать смотрела в пустоту. Это была наша реальность. Медленное угасание в железной коробке посреди космоса.

И вдруг это случилось.

Корабль вздрогнул. Не так, как в первый день, от резкого удара. Это была глубокая, низкая вибрация, прошедшая по всему корпусу, словно где-то очень далеко проснулся спящий гигант. Люди испуганно подняли головы.

— Что это? — прошептала Кира, прижимаясь к Лео.

Я прислушалась. Вибрация повторилась, стала сильнее. И к ней добавился новый звук — едва слышимый, но нарастающий гул. Не похожий на работу двигателей «Пилигрима».

— Это не они, — сказала я, и в моём голосе прозвучало то, чего я сама от себя не ожидала. Надежда. — Это что-то снаружи.

И тут начался ад.

Сначала — глухой, но мощный взрыв, донёсшийся со стороны кормы. Пол под нами содрогнулся. Затем ещё один, ближе. И ещё. Корабль затрясло, как в лихорадке. Аварийные лампы замигали ещё яростнее, а потом одна из них с треском лопнула, осыпав пол искрами.

По общекорабельной связи, которая молчала все эти дни, раздался яростный, искажённый крик на пиратском наречии. Они не ожидали этого. Их застали врасплох.

А затем, сквозь вой сирены и крики пиратов, прорвался другой голос. Чистый, спокойный, полный необоримой власти. Он говорил на общегалактическом.

— Внимание всем абордажным группам. Фаза «Альфа» завершена. Инженерный отсек и мостик под нашим контролем. Приступаем к фазе «Бета». Зачистка палуб. Повторяю, приоритет — спасение гражданских. Огонь на поражение только в случае прямой угрозы.

Моё сердце пропустило удар. Спасатели. Они здесь. Они на корабле.

По залу прокатился вздох облегчения, переходящий в радостные крики. Люди вскакивали, обнимались, плакали.

— Тихо! — рявкнула я, и мой голос перекрыл их шум. — Всем тихо! Это не конец! Это только начало! Сейчас начнётся бойня!

И я оказалась права. Снаружи, в коридорах, началась настоящая война. Мы слышали грохот взрывов, сухой треск плазменных винтовок, крики боли. Корабль стонал и содрогался.

На моём комме, который я держала включённым все эти дни в тщетной надежде поймать сигнал, что-то зашипело. Среди помех и обрывков фраз прорвался ещё один приказ:

— …группам «Гамма» и «Дельта», основной сбор гражданских в секторе семь, главный грузовой шлюз. Повторяю, точка эвакуации — грузовой шлюз номер три.

Грузовой шлюз номер три. Это было в двух палубах под нами и в другом конце корабля. Целое путешествие по полю боя.

— Собирайтесь! — крикнула я. — Берём только воду и аптечки! Двигаемся быстро!

Я сорвала со стены панель аварийного доступа, открывая наш забаррикадированный выход. За дверью простирался коридор, тускло освещённый красными всполохами. Воздух был наполнен запахом гари и озона.

— За мной! Держитесь вместе! Не отставать! — я выскочила в коридор, сжимая свою статуэтку.

Моя маленькая группа последовала за мной, испуганно озираясь. Мы двинулись по коридору, стараясь держаться стен. Я вела их, полагаясь на инстинкты и обрывки плана корабля, которые помнила. За каждым поворотом нас могла ждать смерть.

За углом мы наткнулись на первое свидетельство боя. Два тела в пиратской броне лежали на полу в неестественных позах. Рядом с ними — двое в чёрной, строгой форме с незнакомыми мне нашивками. Раийцы. Они были мертвы. Бой шёл не на жизнь, а на смерть.

— Не смотрите! Вперёд! — скомандовала я, перешагивая через тела.

На лестничном пролёте, ведущем на нижнюю палубу, мы столкнулись с ними. Три пирата выскочили из бокового коридора. Они не ожидали нас увидеть так же, как и мы их. На секунду все замерли.

— Гражданские! — рявкнул один из них и вскинул винтовку.

У меня не было времени думать. Я рванулась вперёд, выставляя перед собой свою импровизированную дубину, и с силой врезалась в ближайшего пирата. Удар пришёлся ему в грудь. Он не ожидал такой атаки от женщины в потрёпанной гражданской одежде. Он пошатнулся, а я, используя его как щит, нанесла удар основанием статуэтки второму пирату по руке, выбивая винтовку.

Третий успел выстрелить.

Я почувствовала два удара почти одновременно. Первый — обжигающий, разрывающий — в левое плечо. Рука мгновенно онемела, и статуэтка с лязгом выпала из ослабевших пальцев. Второй удар пришёлся в бок, под рёбра. Он был не таким болезненным, скорее как сильный толчок, от которого я повалилась на пол, задыхаясь.

Но моя атака дала моим людям секунду. Лео, который шёл сразу за мной, с криком ярости бросился на пирата, сбив его с ног. Остальные, ведомые первобытным страхом, бросились вниз по лестнице.

Я лежала на полу, пытаясь вдохнуть. Боль накатывала волнами, каждая сильнее предыдущей. Красный туман застилал глаза. Я видела, как двое оставшихся пиратов отшвырнули Лео и прицелились в убегающую толпу. Нет. Я не позволю.

Собрав последние силы, я перекатилась на бок, превозмогая адскую боль, и схватила выпавшую пиратскую винтовку. Она была тяжёлой, незнакомой. Я приподнялась на одном локте, прицелилась и нажала на спуск. Я не целилась в голову. Я целилась в самую большую мишень.

Глава 5: Медблок

Просыпаюсь от запаха антисептика и тихого писка монитора. Свет — белый, больничный, без тени. Плечо жжёт тупым огнём, бок тянет, как будто под рёбрами застрял обломок стекла. Пробую вдохнуть глубже — в горле сухой песок.

— Лежи, — пальцы прижимают меня к подголовнику. Тёплые и слишком твёрдые, чтобы быть успокаивающими.

— Привет, капитан, — шевелю губами, потому что свойства этой улыбки всё равно никто не увидит. — На «Громове» свет всё ещё такой «доброжелательный»?

— Алина, — голос Ильи хриплый от недосыпа. На виске — новая седая нитка. — Не шути. Врач сказал — минимум шесть часов покоя. Ты потеряла слишком много крови.

— Воды, — выдавливаю. Я очень взрослая девочка: знаю, что если попросить «нормальный кофе», он сорвётся. Вода безопаснее.

Он вкладывает кружку в мою руку и придерживает, пока я пью. Холод пластика, металлический привкус — спасибо системе рециркуляции — и запах хлора. Пью маленькими глотками. Каждое движение отдаётся в плече электрическим жалом.

Медик в серой форме «Громова» — худой, сосредоточенный, с глазами, как два сканера — бесшумно проверяет датчики на моём запястье. Ремень фиксатора на плече подтягивает аккуратно, но я всё равно кусаю язык.

— Пульс в норме. Давление низковато, но в пределах, — говорит он. — Доза анальгетика — через десять минут. Попробуйте не совершать резких движений.

— Попробую, — отвечаю. — Обещать не могу.

Он кивает без улыбки и исчезает в глубине медблока. Фильтры в углу ровно шепчут. Где-то дальше кто-то стонет: коротко, в полглотки. В нос бьёт йод и чуть сладковатый дух синтетических тканей, как в спортзале после хорошей тренировки. Только это точно не спортзал.

Я поднимаю взгляд на брата. Он стоит слишком ровно, как на построении. На запястье — свежие следы от тактической перчатки. На форме — нашивки «Громова», аккуратно отпарены. Знаю его слишком хорошо: когда всё идеально — внутри шторм.

— Протокол? — спрашиваю, хотя знаю ответ.

— Протокол, — говорит он. И разминает пальцы — привычка, когда злится. — Совместный дебрифинг. Раийцы хотят лично заслушать ключевых свидетелей. И ты — ключевая.

— Я едва держусь на ногах, — честно. Слова расползаются внутри как тёплый мёд, но в них нет ни грамма жалобы. Констатация факта — моя самая любимая форма агрессии.

— Я знаю, — он опускает взгляд на мои бинты. — Я попытался отложить. Но без них мы бы до сих пор чистили палубы от «Железных Псов». Мы привязаны к их операции.

— Поняла, — закрываю глаза. Сразу же всплывает голос. Чистый. Властный. «Гражданские, держитесь. Мы идём». Тогда он вошёл в меня током, вышиб из беспамятства. Тело помнит эту вибрацию лучше, чем помнит боль. От одной памяти пальцы на простыне сжимаются сами.

— Алина? — Илья всё ещё здесь. — Слышишь меня?

— Слышу, — открываю глаза. — Сорок минут хватит, чтобы превратить меня в образец выносливости?

— Двадцать на тебя, двадцать на переход, — он смотрит на часы. — Медик?

Тот же серый медик появляется как по вызову, проверяет катетер, щёлкает чем-то невидимым на моём браслете. В плечо мягко вливается ещё одна волна тепла — анальгетик. Мир отодвигается на пол-пальца.

— Движение — через пятнадцать минут, — тихо говорит он. — Я поставлю экзоподдержку на плечо, чтобы не рассыпались швы.

— Слышала, — шевелю пальцами правой руки. Левая — чужая, ватная. — Илья, где мои вещи?

— В мешке, — отвечает и подаёт тканевый пакет с эмблемой корабля. Тяжёлый. — Я выбросил половину. Тебе сейчас не нужны сувениры с «Пилигрима».

— А мои штаны и ботинки — сувениры? — приподнимаю бровь. Он вздыхает — и вытаскивает. Нейтральные, служебные, как я люблю. — Спасибо.

Пока медик возится с экзоподдержкой, я делаю то, что всегда делаю, когда нужно прийти в себя: считаю дыхание. На четыре — вдох, на шесть — выдох. Слежу за звездами пыли в луче света. Проверяю собственные запасы: вода — мало, сила — пунктиром, воля — как всегда, железо.

— Как они? — спрашиваю, и он понимает, о ком я. — Лео, Кира, остальные?

— Живы, — Илья кивком показывает на дальние койки. — Трое в лёгком, один в среднем, без угрозы. Того, кого потеряли на лестнице, зовут Арджун. Я поговорю с его женой.

Меня на секунду перекашивает — не от боли. Имя даёт вес тому месту в моей памяти, которое я старалась держать пустым. Я киваю.

— Я поговорю тоже, — говорю. — Но позже.

Медик крепит фиксатор. Плечо словно взяли в жёсткую ладонь и перестали трясти. Его ладони пахнут мылом и металлом. Он проверяет застёжки, вешает на меня тонкий тёмный плащ — что-то вроде одеяла-куртки, чтобы я не выглядела как кусок мяса в бинтах.

— Встаём, — Илья подаёт руку. Я делаю вид, что не замечаю, и ухожу из-под его опоры, упираясь в матрац. Выдыхать не забыть. Под ногами — прохладный линолеум. Гравитация в норме, но пол качает, как после долгого лежания.

— Дойдёшь? — он спрашивает, как командир у командира.

— Дойду, — отвечаю, как равная.

Мы идём. Медблок «Громова» — коридор в белых панелях, серые двери с зелёными полосами доступа, мягкие тактильные метки на полу под носками ботинок. Тихие робо-санитары полируют воздух светом. На посту — дежурная в форме с аккуратно заколотыми волосами. Она кивает Илье, на меня смотрит исподлобья: невыспанный интерес и уважение к выжившим — странная смесь, но я привыкла.

В коридоре корабля жизнь идёт. Два рядовых гасят разговор при виде капитана. Кто-то толкает сервисную тележку — запах горячего металла и пластика. Пульс корабля — низкое басовое урчание — проходит по костям. Я ловлю себя на привычном считывании: камеры на углах, аварийные ниши, расстояние до ближайшего люка. Инстинкты — мой лучший экзоскелет.

— Илья, — говорю, когда мы сворачиваем к лифту. — Не пытайся решить за меня. Ни сейчас, ни потом.

— Я не… — он глотает слово и стирает складки со лба. — Я пытался. Отец на связи. Скажет что-то умное.

— Надеюсь, — я усмехаюсь. — Его «что-то умное» обычно звучит как «делай, что должна».

Глава 6: Дебрифинг

Стерильный зал встретил меня тишиной, в которой слышно всё лишнее: как хрустит ткань плаща на локте, как щёлкнуло в плечевом фиксаторе, как в вентиляции пересыпался сухой воздух. Белый свет — ровный, без тени, как линейка. Матовый стол из стеклокомпозита — холодный на ощупь, если провести пальцами по краю. Стулья без намёка на расслабленную позу — сидеть можно только прямо.

Я выбрала место напротив входа, по центру длинной стороны стола. Осознанная позиция силы: видеть всех, не крутить голову, держать линию двери в прямой. Опираюсь ладонями о сиденье, аккуратно пододвигаю стул — плечо ноет, фиксатор тянет ремнями. Сделала вдох на четыре, выдох на шесть. Пульс стабилизировалcя до измеримого.

Илья сел справа, на полкорпуса позади, чтобы закрывать мне спину — привычный танец, от которого мне всегда становилось немного проще. На столе передо мной — тонкий одноразовый стакан с водой. Пальцы сами подтолкнули его на ладонь ближе: знать, где вода, — глупая, но работающая примета.

Дверь молчит. Таймер на стене отсекает длинными, ленивыми секундами. Я успеваю отметить всё, что можно превратить в ориентиры, — динамики в потолке, две камеры в углах, штрих-код на нижнем ребре стола. Сама себе шепчу: держим лицо, даём факты, ничего лишнего.

Дверь скользит в сторону бесшумно, как лезвие.

Он входит.

Не просто входит — меняется плотность воздуха. Как будто в комнате стало на один гравитационный центр больше, и мой внутренний гироскоп на долю секунды ловит баланс заново. Очень высокий. Широкоплечий. Чёрная форма, не глянцевая — будто сама впитывает свет; на высоком воротнике — золотые знаки различия, строгие штрихи. Лицо — словно высечено: скулы, прямой нос, рот, который редко знает улыбку. Шаги — мягкие, уверенные, как у человека, привыкшего к большой палубе.

Я поднимаю взгляд — и мир сужается до точки.

Удар. Не метафора. Реальный, телесный: гул в ушах, как при резком выходе из гиперпрыжка, когда на долю секунды организм «не совпадает» с кораблём. Жар под кожей разгорается полосой от горла к ключицам, по рукам до кончиков пальцев и вниз, к солнечному сплетению. Воздух густеет. Я рефлекторно прижимаю язык к нёбу, чтобы не сглотнуть слишком шумно. И в этом шуме крови — отчётливое чувство узнавания. Не мозгом. Глубже. Будто мои клетки — та самая древняя часть — уже знали этот вектор, этот голос, эту… частоту.

Он тоже замирает. На толщину вдоха. На шаг короче, чем надо. Плечи едва-едва, незаметно для непосвящённых, напрягаются. Затем всё снова становится идеальным: он занимает место напротив, чуть по диагонали, так, чтобы видеть и меня, и Илью. Двое его офицеров остаются у стены — тени в чёрном, один с планшетом.

— Маршал ибн Сарим, — Илья поднимается, голос встаёт на рельсы протокола. — Капитан Федерации Илья Руднев. Благодарю за содействие в операции.

— Капитан, — откликается он. Голос — тот самый. Чистый металл, в котором нет лишних обертонов, только резонанс. — Взаимодействие было взаимовыгодным. Прошу.

Мы садимся. Я поправляю ладонью край плаща, чтобы не трогать повязку. Под столом — прохлада металла. Через матовую кромку вижу его руки. Крупные, сухие, под кожей — жилы, как тонкие тросы. Кулаки сжаты. Костяшки белеют.

— Мисс Руднева, — он поворачивает ко мне взгляд. И на секунду меня снова обдаёт жаром — приходится сосредоточиться на словах, чтобы не утонуть в ощущении. — По предварительным данным, вы организовали оборону сектора и обеспечили выход группы гражданских к грузовому шлюзу номер три. Подтверждаете?

— Подтверждаю, — горло сухое, я делаю маленький глоток. Пальцы не дрожат. Хорошо. — Четырнадцать человек. Двое раненых средней тяжести. Один погиб в лестничном пролёте.

— Сколько было прямых столкновений с вооружённым противником? — режет лишнее лезвием.

— Три, — отвечаю. — Пять нейтрализованных. Двоих сняли ваши люди — к нам на лестничной площадке подключилась группа в чёрной форме. Оружие у пиратов разномастное, в основном плазма. Броня — гражданские пластины, поверх — набранный хлам. Двигались тройками-четвёрками, с ручными резаками. Вскрывали переборки там, где было мягче, не по схемам.

На его лице — ни складки. Только внимание. Офицер с планшетом фиксирует, почти не моргая.

— Маршрут, — продолжает. — От вашей «Крепости» к шлюзу. Узкие места, вероятные точки засад.

Я выдыхаю и начинаю чертить словами: от лаунжа через второй технический коридор, правый поворот, слепой «карман» у аварийной ниши, лестничный пролёт С-4 вниз, длинный прямой участок, ведущий к грузовой галерее. На повороте перед С-4 видела отпечатки подошв на пыли — они там стояли недавно. Отмечаю это вслух. Не приукрашиваю — просто даю факты.

— Контроль противника за камерой? — коротко.

— Видела два переносных шарика-наблюдателя, питались от короткого импульса, запись — фрагментарная. Похоже, не доверяли. Ставили на шум и страх.

Он едва заметно кивает.

— Источники информации о планах противника? — вопрос в точку.

— Технический туннель под нами, магистральный кабель связи, — отвечаю, и на секунду вспоминаю холод металла под щекой, когда слушала корабль. — Сняла решётку, легла, приложила ухо. Через корпус слышно. Командир «Псов» кричал в общеканал, что начнёт выбрасывать заложников в космос по одному в час, если не найдут техника с биодоступом к двигателю. Судя по всему, полный контроль над системами они так и не получили.

Я ощущаю, как у Ильи напрягается плечо. Его пальцы сжимают подлокотник. Он молчит — правильно делает.

— Характер ваших ранений, — голос маршала не меняется. Взгляд — на долю секунды в сторону моего плеча, но без задержки, будто по регламенту.

— Плазма с близкой дистанции, — перечисляю ровно. — Плечо — прямой, по касательной от ключицы вниз, без костных. Бок — рикошет, удар под ребро, поверхностно. Кровопотеря средняя. Очищено, перевязано, фиксация стоит.

— При эвакуации гражданских вы шли впереди или замыкали? — уточняет.

Глава 7: Давление

Мы возвращаемся из зала для совещаний молча. Коридор «Громова» — белые панели, мягкие тактильные метки на полу, запах стерильности и горячего металла. Шум корабля идёт низом по костям — ровный, как дыхание зверя. Илья идёт рядом, на полшага впереди, плечи жёсткие. Я знаю этот силуэт: так он идёт в бой и так — когда собирается спорить со всем миром.

В медблоке всё там же: серые шторки боксов, шепот фильтров, мягкий писк мониторов. На соседней койке кто‑то спит с открытым ртом, пластиковая трубка бликует в уголке губ. На моей подушке вмятинка от головы, как в чашке. Я садусь, аккуратно, чтобы не тянуть ремни фиксатора, и жду, пока Илья достанет из коробки под койкой мой мешок.

— Летим домой, — говорит он, не поднимая глаз. Слова падают на металлический пол, как болты. — Сейчас. Врач даст допуск на транспортировку, мы выйдем из сектора в ближайшем окне и к утру будем на базе. Отдохнёшь, пройдёшь реабилитацию. Дальше — разговор с отцом. Мы всё поправим.

«Мы всё поправим» — ложь из лучших побуждений. В этих словах — его страх, его вина и детское, бессильное желание вернуть вещи на места, когда мир распалось на острые куски.

— Ты меня в вакуумном мешке повезёшь? — спрашиваю спокойно. — Или сразу в стазис? Илья, я хожу. Говорю. Дышу сама. Прекрати.

Он поднимает взгляд. Глаза красноваты по краям — недосып, злость, кофе из автомата.

— Мне плевать, как ты ходишь и говоришь, — огрызается, и тут же стирает когтистость ладонью по лицу. — Прости. Мне не плевать. Мне страшно. Ты… — он запинается и не заканчивает. Голос тонет в шорохе фильтров.

— Я знаю, — отвечаю честно. — Мне тоже было страшно. Но это не причина принимать тупые решения в момент.

— Это не «в момент», Алина, — он дышит глубже, возвращая себе командирский тон. — Это — протокол. После травмы, после такого — домой. К своим. К людям, которые… — он снова глотает окончание. — Я не подпишу твой отпуск на «раскультуривание» у раийцев. Я видел, как он на тебя смотрит.

— Как? — спрашиваю, больше чтобы выиграть секунду.

— Как на проблему, которую надо решить, — хрипло. — Или как на задачу, которую надо взять в работу. Неважно. Он — не наш. Он — другой. И у них… другие законы. Я не отдам тебя в чужие руки, чтобы потом… — он умолкает, уткнувся взглядом в мой бинт.

Я хмыкаю. «Не отдам». Как будто я — вещь, которую можно «отдать».

Мой комм коротко вибрирует. На дисплее всплывает «Полк. Руднев». Илья почти вырывает устройство из моих пальцев — соединяет на защищённый канал, ставит на переносной проектор. В воздухе над столиком, где обычно лежат инструменты для капельницы, вспыхивает голограмма: отец в форменной рубашке без кителя. Серые виски, чёткая складка на лбу. Лицо, по которому можно сверять уровень дисциплины в части.

— Докладывайте, — говорит без предисловий. Голос ровный, как при построении.

Илья кратко, сухо, как по уставу: захват лайнера, совместная операция, эвакуация, мои ранения, дебрифинг с маршалом Раии. Я сижу прямо и молчу, держу взгляд отца. Он слушает, не перебивая. В конце кивает, будто ставит внутреннюю точку.

— Алина? — обращается ко мне. Ни «доченька», ни «как ты». Просто имя, в котором — и забота, и требование.

— Здесь, — говорю. Голос чуть хрипит, я делаю глоток воды и не отвожу взгляда. — Жива. Работоспособна. Ситуацию понимаю.

— Капитан Руднев предлагает немедленно вывести тебя из сектора. Домой, — отец слегка отклоняется назад, складывая руки в замок. — Моё мнение ты знаешь: собственная база, свой медцентр, свой режим. Но это — мнение. Решение — не моё.

Илья шевелится.

— Отец…

— Тихо, капитан, — отсекает он одним словом. Не грубо. Просто так, что возражения исчезают как звук под вакуумом. И снова ко мне: — Ты — не вещь. Решай сама. Любое решение — последствия твои. Если хочешь домой — я подниму половину флота, но ты будешь дома к утру. Если нет — я не стану навязывать. Я не живу твоим телом. И не хожу твоими ногами. Поняла?

Горло сжимает странным комом. В его «ты не вещь» нет нежности, но оно сметает с Ильи неправомочную ответственность, как ветром песок. Меня это одновременно злит и… распрямляет.

— Поняла, — говорю. — Нужны сутки.

Илья резко поворачивает голову ко мне:

— Чтобы что? Чтобы он…

— Чтобы я, — отрезаю. — Чтобы я отделила страх от фактов. Тело от головы. И — да — чтобы я поняла, не галлюцинация ли это всё.

Отец на секунду опускает глаза — куда‑то за рамку экрана, как будто листает в уме список протоколов на тему «как не лезть в жизнь взрослой дочери и при этом остаться отцом». Когда поднимает — в голосе нет ни тени облегчения, ни тени разочарования. Он просто констатирует:

— Сутки, — кивает. — Капитан, обеспечьте. Контроль за доступами, режим наблюдения без вторжения. Доклад через двадцать четыре часа. Алина, если в какой‑то момент твой ответ станет «домой» — командуешь ты. Всё.

Связь гаснет, голограмма складывается линией в бетон воздуха. На столике крошка пластика поскрипывает под моим пальцем — я не замечала, что тереблю край стакана.

Илья садится на край моей койки, опирается локтями на колени, прячет лицо в ладонях. С него словно снимают броню. Он устал до прозрачности.

— Я ненавижу эти сутки, — выдыхает в ладони. — Да, я знаю, что это правильно. Да, я знаю, что я перегнул. Но я ненавижу это.

— Я тоже, — честно. — Я не просила этот резонанс. Он сам пришёл. И теперь… — я умолкаю. Слова не умещаются.

Он опускает ладони, смотрит на меня. Взгляд — не капитанский, братский. Упрямый и тёплый.

— Я поставлю пост у двери, — говорит. — Не из‑за него. Из‑за всех. Этот корабль — не рай. И, — он криво улыбается, — принесу кофейный концентрат. Наш, отвратительный. Это — традиция.

— Договорились, — улыбаюсь в ответ уголком губ. Улыбка тянет бок, но это терпимо.

Он поднимается. На секунду кладёт ладонь мне на макушку — как в детстве, когда проверял, подросла ли я ещё на сантиметр, — и уходит, бросив на входе короткий приказ медсестре: «Пост у третьей. Режим один». Дверь шипит, закрываясь. За ней марширует тишина.

Глава 8: Законы резонанса

Он стоит на пороге — без чёрной формы и золота на воротнике. Простая тёмная туника, мягкая ткань, широкий пояс. Волосы убраны короче, чем я успела заметить в зале, кожа загорелая, взгляд — тот же. Уважительная дистанция: он не заходит на шаг без моего «да».

— Можно? — спрашивает тихо. Голос не давит, но в нём есть тот самый металл, который держит людей в строю и корабли — на курсе.

— Заходи, — отвечаю. Сажусь ровнее, поправляю одеяло на бёдрах, освобождаю стоящую у стены табуретку. — Сесть?

Он качает головой — едва. Заходит и остаётся на расстоянии двух шагов от моей койки. Ни одного лишнего движения: как будто каждое уже отрепетировано и сдано протоколу. Мне так легче дышать. Телу — нет. Тело тянется к нему, как металл к магниту, и я злюсь на свою биологию.

— У меня нет свиты, — говорит спокойно, угадывая мой беглый взгляд на дверь. — И нет цели торопить твоё решение.

Я киваю. Машинально подвигаю стакан воды на ладонь ближе. Делаю глоток. Пластик холодит руки, горло — огонь в плече — терпимо.

Он смотрит на мои бинты, но не задерживает взгляд. Смотрит на меня — прямо, ровно.

— Между нами — резонанс, — произносит он то, что уже звучит у меня под кожей. — У нас это называют даром судьбы. На языке Раии — ихсан. В переводе неважно. Важно — феномен.

Я молчу. Я хочу, чтобы он продолжил. И он продолжает так же спокойно, как выкладывают карты на столе.

— Это не религия и не романтика. Это совпадение частот. Тела, нервной системы, того, что вы называете гормональным профилем. Иногда — случается. Редко. Я видел дважды. В третий — стою у тебя в палате.

В висках щёлкает пульс. Я заставляю себя не отводить взгляд.

— И если один из «истинных» уходит? — спрашиваю. Режу к сути, потому что иначе начну кружить вокруг слова «судьба».

— Как ампутация, — отвечает без паузы. — Не метафора. Бессонница. Срыв ритмов. Нарушение адаптации. Боль, которая не в ткани. Нейромедики умеют сгладить. Время — тоже. Но шрамы остаются. На двоих.

Он не просит и не давит. Констатирует риски, как врач, который поставил диагноз и называет прогноз. В этом — уважение. И в этом — ловушка: в таком голосе нет, к чему придраться.

— Я не заставлю тебя, — добавляет. — Даже если бы у меня была власть — это против наших же законов. Твоё «да» — единственное, что имеет значение. И твоё «нет» — тоже.

Мне легче. И тяжелее. Легче — потому что меня не собираются класть под печать чужого дома. Тяжелее — потому что решение снова моё, целиком, а не «мы с отцом решили за тебя».

Он протягивает мне тонкую плоскую панель — инфо-планшет, матовый, тёплый от руки.

— Здесь — наши законы и обычаи, связанные с истинными, — говорит. — Юридические гарантии, процедуры, церемонии, права и обязанности. Отдельно — раздел о доме, браке и статусе женщины. Посмотри, когда захочешь. Я не буду здесь ждать.

Я не беру сразу. Вглядываюсь в его ладонь. Крупная, сухая, длинные пальцы. На костяшках — мягкие, почти невидимые шрамы. Он держит планшет спокойно, не навязывает. Я протягиваю свою руку. Наши пальцы не касаются — он отпускает раньше, чем мы встретились кожей. Уважительная дистанция до миллиметра.

— Вопрос, — говорю, поворачивая панель. На экране — равномерная подсветка, логотип юстиции Раии, чёткая навигация. — Ты — маршал. Дом, статус. Моё место в этом… наборе?

— Ты — не трофей, — отвечает так, будто это аксиома. — Если мы оформим наш союз как союз истинных, ты — Дом. Не «при доме». Дом. Право на имя, на имущество, на собственные проекты, на решение о детях. Право на «нет» — в любой момент, в любом вопросе. Право на «да» — только твоё. Это — закон.

Слова ложатся, как кирпичи. Я слышу «право», «имя», «нет» — и этот набор начинает напоминать мне не клетку, а платформу. Ловлю себя на том, что снова хочу дышать глубже.

— Многомужество, — произношу, не делая голоса колючим. — У вас — норма?

— У нас — дом строится на опоре, — он не уходит в оправдания. — Для женщины-дома наличие нескольких мужей — решение, которое делает семью устойчивой. Это — не обязанность. Это — право. Твой выбор определяет состав дома. Если ты не захочешь — никто не приведёт к тебе ни одного человека. Если захочешь — приведёшь сама. Закон здесь простой: согласие всех сторон.

Я поднимаю плечо — болезненно, но кивок получается. В голове мелькает лицо отца, бровь Ильи, их одинаковое «ты с ума сошла». Я сглатываю.

— Работа, — спрашиваю. — Моя. Я не умею сидеть дома и ждать, пока мне принесут жизнь на подносе.

— И не будешь, — короткий кивок. — Женщина-дом — не ждущая. Она — центр. Она выбирает, чем занимается. Хочешь — служи. Хочешь — учи. Хочешь — собирай дом. Финансовая автономия — по умолчанию. Контракты — твои. Кредитные линии — твои. Риски — тоже.

— Гражданство? — уточняю. Уже технически, как будто строю список задач на вылет.

— У тебя будет двойное право, — он слегка склоняет голову. — Ты не обязана приносить клятву моему Дому. Можешь — моему имени, можешь — своему. Или не приносить никакой клятвы, пока не захочешь. Мы не ускоряем то, что должно созреть.

Я держу его взгляд и чувствую, как в груди раскручивается тугой узел, отпуская один оборот. Так вот как звучит «не давит».

— И всё же, — говорю, упираясь локтем в колено, чтобы не дать телу податься к нему как к теплу, — если я улечу домой сейчас?

— Мы оба будем искалечены, — произносит без пафоса. — Это не просьба. Это — факт. Ты справишься. Я — тоже. Мы — научимся жить со шрамом. Но это — тот выбор, который оставляет след. На двоих. Я предпочитаю шрамы от честности, а не от бегства. И — я не заставлю тебя.

Он делает полшага к двери. Ладонь ложится на сенсор, но он не нажимает.

— Я буду рядом, — добавляет. — В пределах связи. Не войду без приглашения. Не попрошу ответа сегодня. Возьми сутки. Посмотри. Подумай. Скажи сама — куда идти.

Я киваю. Не потому, что хочу его отпустить. Потому что мне нужны эти сутки, чтобы перестать быть человеком, который реагирует, и снова стать человеком, который решает.