Домовой

Домовой

Нет у меня ни имени, ни фамилии. Я, вообще, не человек. Я домовой, барабашка, полтергейст… квартирный демон. Называйте меня, как хотите. Понять, кто я и для чего, сам не могу.

Надоело мне сидеть в одиночестве. И решил я пооткровенничать, и поделиться, кое-какими мыслишками. Мысли вслух и на бумаге — от бабайки на диване.

Жил я не тужил в старом, уютном доме со скрипучими, как прадедовская кожанка чекиста, ступеньками. Здорово было. Знаете, что больше всего мне нравилось в том доме-то? Да ни за что не догадаетесь. Дымоход! Русско-американские горки — отдыхают!

Полное расслабление… и поднимаюсь я на парах кухонного варева до самой крыши. А та-а-ам…

Катался я с первого этажа по пятый. Потому что дом «хрущёвка» называется. Сначала, значится, в ём жила бабка с дедом, а затем их дети сменили; ну а после и внуки.

Сдружился я с этой семьёй. Поначалу запугивал маленько — лет так тридцать пять. Ну как запугивал — играл, развлекался, седин прибавлял.

Мебель на кухне дряхлая была. Повисну бывало на дверце и давай скрипеть посреди ночи. Деду наплевать, он фронтовик. Пузырёк раздавит, уснёт и всё в атаку ходит. Так кричал «ура», что обделаться можно.

Сразу скажу: я старого не трогал, поскольку бесполезно, потому что дед — кремень! А вот с бабулей можно и поиграть. Она даже милицию вызывала.

Шалил я и садился по ночам ей на грудь; днём заначки от деда перепрятывал. Бабуля под матрас рублей тридцать заныкает, а я их в шкаф, к иголкам и пуговицам; она найдёт и под ванну за кирпич перепрячет, а я за унитаз перетаскиваю. Вот и вызвала она однажды людей в форме.

Пока суть да дела, заявление писали, чего-то бабулю опрашивали — я спёр у участкового фуражку и в тазик с бельём подкинул. Во хохма была! Бабка орёт: «Видите, видите, что творится?!»

Пока они спорили, как шапка с кардой могла очутиться в тазу, я в заявлении большими буквами нацарапал: «МЕНТЫ-КОЗЛЫ, — и подписался, — ДЕД».

Участкового как ветром сдуло. Больше его не видел, да и бабулю перестал пугать. Жалко её: хорошая, честная женщина. Тем более что она стала мне конфетки подкладывать на подоконник, а дед даже стопку налил. Я, конечно, эту лабуду не ем, не пью, но приятно.

***

Прошло время. Бабуля вместе с дедом ушла в мир иной. Жаль стариков. Жизнь человека коротка, но я-то живой. Мне ещё лямку тянуть ни один век.

В квартире поселились другие люди. Дети стариков. Им уже под сорок. Двое малышей у них: одному пятнадцать, второго в армию собирают, — и собака ещё — что б её! Пёс вредный — психованный! Лает круглые сутки. Чует меня зараза, но не видит. А я перед мордой встану и дую ему прямо в нос. Он водит мокрым пятачком — нюхает. Затем как зальётся, и на весь день гавканье.

Не понравился мне лохматый. Собак я в целом уважаю, а этот был особенный: голосистый, злобный, наверное, о свободе мечтал. Но где та свобода? Нет её. Свободу заслужить надо или силой брать. Длинный поводок и три прогулки у забора, вот и всё раздолье собачье. Как тут не взбеситься? И решил я извести пса — добить зубастое чудовище. Хотел, чтобы выгнали его. Пущай бродит себе во дворах — наслаждается волюшкой.

Ночью пристроился я рядом с Тузиком и шепчу ему в ухо. Он терпит. Молчит — знает, что достанется от хозяев. А я не отстаю: песни пел, анекдоты травил, даже книжку читал — про Муму. Барбос всё слышит, всё соображает, одного не поймёт, кто его достаёт круглосуточно. И сломался ушастый. Сон пропал у него, и стал он злиться да выть по ночам.

Тузику наплевать, есть на небе луна или нет, он до слёз заливается — во всю глотку. И люди сон потеряли. Ходют, бродют — ругаются, пса на улицу тащат, может быть, он на двор хочет? Да какой двор?.. блохастый трепещет!.. я ему Тургенева читаю, самое интересное место — Муму вот-вот коньки откинет, а они его на улицу?! Ну, юмористы!

Три ночи собачка спать не давала. Но псину не выгнали. Люди совестливыми оказались: со стальными нервами, терпеливые, будто им приплачивали за страдания, — и богобоязненными не по времени. Потому обратились они к религиозным деятелям, уверовав, что злой дух вселился в животное. Мол, с чего вдруг собачке выть по ночам, нос под хвост прятать и от косточки отказываться.

Пошли они в храм. Жалились там. Привели в дом священника. Мощный такой был батюшка! Он уж и кадилом махал и картинки над дверьми лепил. Всю квартиру забрызгал, а наследил-то сколько? Ходил от стены к стене, бесов искал, которых я давно сам изгнал и с тех пор не пускаю в дом нечисть разную.

Вижу святого отца и думаю: ах вот вы как со мной? Ну ладно…

Склонился я над ухом мохнатым и следующую сказку рассказываю — о собаке Павлова. Барбос послушал чуток и ужаснулся от зверства людского. И с испуга завыл, да так протяжно и уныло, словно жить до утра осталось, и нет ни одного шанса на спасение барбосьей души.

Поп что-то шепчет, лысину чешет, ничего не понимает. А вся семья на взводе. Ждёт от священника чуда, — а лето было, жара… Я совершенно случайно батюшке под рясу забрался, смотрю — мать его пальма банановая, да он шотландец! Гол как сокол: ни трусов тебе, ни тряпочки. Я хвать за причинное место и повис под одеянием просторным. Вишу, хохочу — пса кличу: «Шарик, ядрёна ты вошь! Тузик, хрен ты волосатый, иди ко мне!»

Пёс прям одурел. Ходит за попом, тычется тому в зад, рычит, скалится. Священник — то ли с будуна, то ли просто дурак — соображалка совсем не работает. Его же учили в семинариях разных, что да как, а тут, вообще, ни гу-гу. Шарахается от собаки и крестится.

Так делу не поможешь…

Семья в шоке. Отец семейства вслух стал перебирать шустрой скороговоркой своих родичей и вспомнил, что по линии бабушки в седьмом колене от плеча Адама был один крымский татарин с моря Чёрного. Так что он затеял, отец в смысле. Мужичок стал уговаривать попа, ислам принять и сделать безболезненное обрезание прямо на кухне. В общем, навели страху на церковного служителя, и сбежал батюшка.

А я держался до последнего, и только когда поп уже был у дверей подъезда, отцепился от причиндалины и быстрей назад в квартиру. Не терпелось посмотреть на хозяев да пса очумелого подразнить рассказом о массовой стерилизации бродячих собак.