Дорога без возврата

Предисловие. О тёмных и рыцарских Средних веках

Писатель Эрих Кестнер сказал, что каждый роман должен начинаться с предисловия – как домик начинается с крылечка. Вот так же начну я и предложу поговорить о Средневековье. Про него очень любят читать и писать, начиная с приключенческих романов и заканчивая многочисленными фэнтези.

А каким же оно было? Когда мы говорим: «Средневековье», каждому на ум приходит что-то своё. Кому-то – любимые школьными учителями Крестовые походы и блестящие рыцарские романы, «Айвенго» Вальтера Скотта и «Крестоносцы» Генрика Сенкевича. Благородные герои, турниры, сражения и почитание прекрасных дам… Другие тут же возразят: ах, забудьте, это была ужасная эпоха. Грязь, зловоние на улицах, голод, засилье Церкви, право сильного. Но что удивительно – обе точки зрения верны, хотя они, казалось бы, полностью противоположны друг другу. И дело даже не в том, что крестьянин и рыцарь находились на разных ступенях социальной лестницы и поэтому жили по-разному. Если быть строгим и если не брать для сравнения нищего подёнщика из бедных кварталов Сент-Оноре и живущего в том же Париже, но почти в другой Вселенной, приближённого короля – не так уж сильно различалась жизнь разных сословий. В обычные дни ели они примерно одинаково. Зажиточный крестьянин в отдельные столетия питался даже лучше, чем горожанин или небогатый рыцарь. Оборотистый купец мог иметь поместье поболее иного рыцарского домена, а если богатого горожанина обижал благородный господин, то следивший за порядком прево легко мог встать на сторону простолюдина. Но тогда в чём же дело? Почему мы смело можем утверждать, что правы и писатель Вальтер Скотт со своим благородным Айвенго, и режиссёр Алексей Герман-старший, когда в экранизации повести «Трудно быть богом» за основу брал именно мрачное европейское Средневековье во всех его неаппетитных подробностях?

Ответ прост. Принято считать, что Средневековье начало свой отсчёт с падения Западной Римской империи, когда германский вождь Одоакр в 476 году низложил последнего западно-римского императора Ромула Августула и провозгласил себя «владыкой Италии». А закончилось всё путешествиями Христофора Колумба в 1492 году. Но ведь между этими двумя датами – целая тысяча лет, бездна времени! И хотя мир и мышление жителей той эпохи менялись довольно медленно – они всё же менялись. Средневековые города отнюдь не всегда были загаженными лабиринтами с тесными зловонными улочками, где царил полумрак от нависавших верхних этажей. Впрочем, не стоит себе воображать и идиллическую картину с чистенькими и красочными улицами, как в Голливудских фильмах шестидесятых годов двадцатого века. И то и другое сосуществовало вместе, сменяло друг друга или причудливо смешивалось в зависимости от того, насколько богатой была та или иная страна, и насколько долго длился период сытого мира. Но менялся не только облик городов, менялись и люди. Поэтому, например, нельзя сравнивать правление Карла Великого в VIII веке и французского короля Филиппа IV Красивого в XIII веке – это были очень разные эпохи. И если король франков Дагобер, севший на престол в 605 году, открыто содержал целый гарем любовниц, а приезжая в Рим, мог громко заявить, что ванна ему не нужна, так как он мылся перед отъездом – то в XIII веке к вопросам брака строго относились даже славившиеся своим беспутством французские короли. Да и купальни тогда стояли во всех крупных городах. Обязательной принадлежностью любого богатого дома была бадья для мытья, иногда строились самые настоящие личные бани – сохранилась смета постройки дворца герцога Бургундского в Париже, где указаны расходы на подведение отдельного водопровода к герцогской бане. Рассказы про вонючих от грязи рыцарей – это вообще наиболее известный и живучий миф про Средневековье. Возник он в эпоху Возрождения, когда из-за исчезновения лесов и нехватки дров перестали греть воду для мытья, а из-за частых эпидемий и поверья о «защитном слое кожи» европейцы о чистоте тела забыли на несколько столетий.

Итак, охватить всю эту огромную эпоху очень и очень сложно. Как сложно и выбрать какое-то одно время – все столетия одинаково интересны. Я остановился на первой четверти нового тысячелетия. На мой взгляд, это самый волнующий период всего Средневековья, определивший облик Европы и остального света на много веков вперёд. Давно закончился мучительный период разрушения, когда, вместе с великой Римской империей, под ударами варваров пала так называемая классическая цивилизация – цивилизация, построенная на достижениях Египта, античных Греции и Рима. Варвары не сумели создать из обломков ничего своего: слишком велика оказалась разница в культуре и мышлении. Да и социальная организация германских племён, где каждый мужчина одновременно и воин, и пахарь, – не очень способствовала интеграции с римско-галльским обществом, давно придумавшим идею разделения труда. Прошёл период цивилизационного «провала» между закатом классической культуры и становлением нового этноса, который мы сегодня называем Западноевропейским. Он, как и поздняя Римская империя, тоже был христианским, но сильно отличался от христианского общества Византии. Если в Восточной империи объединение шло по принципу «неважно, какого ты племени, главное, ты – христианин», то в Европе территориальный элемент имел в сознании человека не меньшую силу, чем вопрос религиозной принадлежности и исповедуемой догмы. Фактически до XV века деление шло не по национальностям и даже не столько по религии, сколько по принадлежности к той или иной феодальной агломерации – сеньории. Поэтому межгосударственные войны воспринимались как войны знатнейших из сеньоров – королей, а в переходе вельмож от французского короля к германскому императору и обратно во время войны не видели ничего преступного. Строгое деление по нациям и народам сложится лишь в эпоху Столетней войны, в позднем Средневековье.

К X–XII векам формирование европейского суперэтноса было завершено. Впечатляющих успехов добилась Реконкиста – отвоевание Пиренейского полуострова у мусульман. Если в VIII веке продвижение опаснейших конкурентов-мавров удалось остановить с огромным трудом, то начиная с X века небольшие и слабые королевства испанцев начали стремительное объединение. К XII–XIII всем было понятно, что дни мусульманских государств по эту сторону Гибралтара сочтены. Земля вступила в эпоху климатического максимума, почти на четыре столетия смягчился климат, и выросла урожайность. В Европе случился резкий прирост населения. Одновременно с этим оживились не только ремёсла и торговля. Профессиональный воин сам землю не пашет и доспех не куёт, на его содержание нужны немалые средства – и теперь эти средства появились. В Европе стало достаточно людей, готовых и способных защищать территорию. К началу второго тысячелетия викинги всё чаще получают отпор, поэтому они всё чаще не совершают набеги ради добычи и выкупа, а предпочитают мирно селиться на свободных землях или наниматься в баронские дружины – меньше риска больно получить в ответ.

Часть I. Ваганты. Глава 1

Лето выдалось жаркое и душное. С самого дня Вознесения Господня день-деньской небо горело пронзительной голубизной, лишь редкие облака нарушали торжество небесного купола. Старики вовсю твердили о засухе, кое-кто даже полез в заветный угол за припасённой на чёрный день монетой – прикупить зерна, пока ещё продают. Но к Троице[1] небо затянуло облаками, сначала заморосило, потом хлынуло как из ведра. И хотя тучи скоро убежали дальше на восток, деревни вдоль берегов реки Ньевр вздохнули спокойно: Господь не оставил, только-только взошедший урожай не засохнет на корню. Да и все приметы твердили, что лето будет горячим, но без драгоценной влаги хлеба не останутся. И пусть старики продолжали ворчать – мол, они-то знают, всё ещё запросто может переметнуться в худшую сторону, остальные со спокойной душой вернулись к своим повседневным занятиям. Мужья уходили работать в поле или садились в мастерской за ремесло, жёны занимались огородами, домашним хозяйством, помогали мужьям. Заодно гоняли ребятишек – а те в ответ старались скрыться от грозного ока родителей, так и жаждущих пристроить непутёвое чадо к какому-нибудь полезному делу.

– Жиль! Жиль, где ты, негодник?! – надрывалась жена мастера Гобера. В ответ со стороны кустов, густой полосой отделявших луг и огороды от леса, засвистела и защебетала какая-то птаха. А сын, который, закончив работу на огородах, должен был вернуться к матушке за новым поручением, так и не отозвался. – Ну покажись у меня! Выдеру так, что неделю потом на спину не ляжешь, – бессильно выругалась женщина, развернулась и пошла в деревню. Дел по хозяйству много, и времени ругаться с безответным лесом нет.

Едва мать отошла подальше, из кустов немедленно высунулась черноволосая мальчишеская голова. Убедившись, что на огородах больше никого нет, Жиль выбрался совсем и принялся стряхивать налипшие на штаны и камизу веточки и листочки.

– Урсюль, вылезай. Быстрее!

Девочка вываливаться из кустов подобно приятелю не стала. Всё-таки ей уже целых восемь, она почти взрослая – вон, недавно вместо детской рубахи до колен мама стала одевать её в настоящее взрослое платье, даже со шнуровкой[2]. И неважно, что перешито всё из одёжки старшей сестры – зато это платье принадлежит только девочке. Урсюль, как ей казалось, с солидной взрослой степенностью выбралась на свободное пространство, смахнула с рукавов листочки… И вдруг испуганно взвизгнула и отскочила: пока прятались, в волосах запутался жук – а теперь радостно вырвался из светлых прядей на волю.

– Тише ты, услышат! – шикнул на неё Жиль.

После чего одной рукой подхватил из кустов мешок с вещами, другой – ухватил подружку за запястье и кинулся бежать, увлекая девочку за собой. Мальчик мысленно ругался на ходу: ну почему все приятели оказались заняты! Но у всех родители дома, а отец Урсюль уехал вместе с мастером Гобером. Одному же купаться неинтересно совсем. Поэтому и пришлось брать с собой малявку, да ещё и девчонку. Но если их поймают… Жиль не понимал, почему стоит девчонке получить платье, и взрослые сразу запрещают купаться вместе. Хотя прошлым летом они плескались так кучу раз. Зато теперь… Две недели назад нескольких приятелей застигли на реке, так родители их избили так, что и вспоминать страшно, а приходской священник отец Аббон на всех такую епитимью[3] наложил, и подумать-то боязно. Но Жиль умнее: они пойдут не как всегда в ближние затоны, а ниже по течению. Недалеко от церкви как раз есть подходящая заводь. И места там совсем безлюдные, с окрестных деревень в церковь только на воскресную службу ходят – сегодня же ещё среда.

Накупавшись, дети сели сушить волосы. Жиль помог девочке зашнуровать платье: её мама специально завязывала хитрым узлом, самой развязать можно, а вот сделать такой же потом – нет.

– Всё равно догадаются, где мы были, – вздохнула Урсюль. – Раз не поймали – бить не будут, но горячих отец точно всыплет.

– Не трусь, – подбодрил мальчик. – Я всё продумал. Видишь? – он показал на мешок. – Мне отцу Аббону надо отнести, а сколько мы у него сидели, спрашивать не станут.

Жиль встал, взял мешок и пошёл через лес, как бы и не глядя, идёт ли за ним Урсюль. Девочка на это обиженно поджала губы, но оставаться одной не хотелось, к тому же без Жиля священник запросто её мог выгнать. И тогда нагоняя точно не избежать. Первое время пришлось идти напролом, перебираясь через старые поваленные деревья и кусты. Затем трава в одном месте чуть поменяла цвет, поначалу еле заметная тропка вобрала в себя ещё несколько таких же дорожек. Ещё сотня шагов, и вот уже самая настоящая тропинка змейкой побежала среди густого дубового леса, слева и справа густым ковром встал лесной хвощ. Местами он словно специально смыкался над тропкой, так что дорога опять становилась еле заметной, но Жиль ровным шагом шёл вперёд. Лишь изредка украдкой проверял, не отстала ли Урсюль: показывать беспокойство за какую-то девчонку у мальчишек считалось зазорным. Но вот среди дубов начали попадаться грабы, вдалеке показалась прогалина тракта, по которому до церкви уже и рукой подать… Жиль вдруг остановился так резко, что не ожидавшая Урсюль больно уткнулась ему в спину.

– Ты чего?! – обиженно начала она.

– Ш-ш-ш! – обернувшись, Жиль уронил мешок и зажал девочке рот. – Тихо. Чужие возле церкви. С оружием.

– Где? Где? Я ничего не вижу.

– На тракте лошадь ржала, а ещё маслом несёт, железом и кожей. От стражников графа так же пахнет.

– Давай посмотрим. Ну, давай! Мы же тихонько, а там кусты. Если что – убежим.

Мальчик на несколько мгновений задумался, но любопытство всё же пересилило. Кивнув, Жиль лёг на землю и медленно пополз в сторону церкви, не обращая внимания на сыпавшиеся за шиворот веточки, засохшие листья и труху. Удобно, что церковь стоит на перекрёстке дорог между графским замком и деревнями, а не на королевском тракте – по своей воле и без угрозы наказания от прево кусты вдоль обочин крестьяне вырубать ленились. Можно было надёжно спрятаться. Подкрадываться пришлось всего ничего, шагов полтораста, и дети выбрались к вырубке, на которой и стояла церковь вместе с домом священника. Рядом с крыльцом пара лошадей ела из кормушки сено… Тут Жиль в первый раз пожалел, что отцу Аббону прихожане дом строили не как обычно, наполовину в землю и стены из дубовых плах, а по-господски: сруб с чистым дощатым полом, на венцах из брёвен. И потому сейчас, хоть ставни и распахнуты настежь, как ни старайся, лёжа на пузе внутрь не заглянешь.

Глава 2

Жиль бежал через лес не разбирая дороги, его душили слёзы. Урсюль отдают в аббатство Шампвер! Никогда ещё не было, чтобы оттуда кто-то возвращался в мир, а не принимал постриг. Парень краем уха услышал, как отец объяснял соседу, зачем вместе со старостой едет в аббатство… и после его слов мир рухнул. Самая красивая девушка деревни. Не зря староста весь год отказывал сватам, придирчиво выбирая дочери жениха. Жилю отец не раз заявлял, что разрешит сыну жениться, только когда отец Аббон доучит и благословение даст. Жиль был уверен, что благословение получит в ближайшие несколько недель, не зря священник о чём-то намекал… А там недалеко и до Пятидесятницы, после которой принято засылать сватов. Парень думал, что ему-то староста уж не откажет. Жиль самый завидный в деревне жених, единственный на все дворы грамоте учён, и отец его в округе единственный мастер по коже, тоже не последний человек в деревне. Урсюль тоже вроде была довольна, что в девках ещё на год засиделась и может сватов от Жиля дождаться. Когда в прошлом месяце из церкви домой со службы на Вознесение Господне обратно шли, она и шепнула, что он парень хоть куда, поэтому… И так на него взглянула тогда, что кровь бросилась в голову, а в животе потянуло сладкой истомой. Теперь всё кончено. Они никогда не увидятся, Жиль никогда не встанет с ней у алтаря.

Сев на корень большого дуба, Жиль, наконец, дал волю слезам. Здесь можно, здесь никто не увидит. А когда слёзы кончились, просто лёг на траву и принялся смотреть на зелёные кроны деревьев и небо, по которому медленно и тягуче плыли облака. Не заметил, как подошёл отец Аббон.

– Рыдаешь, – усмехнулся священник. – Ну, ну. Вставай и пойдём со мной.

– Оставьте меня, отче…

– Встань. Я сказал.

За последний год старик высох, ходил, опираясь на палку, и обычно говорил тихо. Но сейчас в громовом голосе прозвучала такая сталь, что повиновался бы, наверное, даже латник. А уж тем более парень, привыкший во всём слушаться наставника. Жиль понуро встал и, стиснув зубы, посмотрел на отца Аббона: повинуюсь, но против воли. Священник заковылял прочь, уверенный, что парень не осмелится задержаться и пойдёт следом.

– Запомни, сын мой. Сказано было Иоанном Богословом: грех – это всякое нарушение закона, данного Господом нашим. И чем тяжелее проступок совершённый, тем сильнее отмеряет Вседержитель наказание, чтобы задумался грешник и в следующий раз не сотворил подобное. А за смертный грех наказание положено вдвое.

– Да при чём тут грех, отче? – буркнул Жиль, подобрал с земли ветку и начал бездумно обрывать с неё листочки.

– А то, что гордыня есть тягчайший из грехов, так как суть её презрение ближнего и омрачение ума и сердца, которое ведёт к отрицанию законов Божьих и потере любви к Нему и к ближнему своему.

– Гордыня? О чём… Отче, да вы это про Урсюль? Да она!..

Ветка в руках с громким хрустом переломилась, парень замер в негодовании, пытаясь справиться с собой и найти слова в ответ. Отец Аббон тоже остановился, присел на корень дерева и посмотрел на Жиля, как на неразумного ребёнка, попытавшегося сунуть в рот какую-то гадость.

– Да, да, чиста аки ангел, – священник усмехнулся краешком рта. – Сын мой. Я понимаю твою молодость и страсть, особенно когда красивая девушка одаривает вниманием. Но не зря искуситель совратил Адама через Еву, а первым из грехов, совершённых Евой, стала именно гордыня. Урсюль давно поняла, как на неё смотрят мужчины, и упивалась этим. Именно она подзуживала отца, чтобы тот выбирал ей жениха получше – ведь после венчания, если она и дальше продолжит распалять похоть мужчин, муж подобного не потерпит. И, как заведено испокон веков, вразумит палкой. А пока Урсюль в девках, то может позволить себе многое. Что, не так? Али не тебе она шептала после службы на Вознесение Господне? А перед этим…

– Не надо! Хватит!

– Не надо, – покачал головой старик. – Она своё наказание уже получила. Отныне не покинет Урсюль стен аббатства Шампвер.

– Но почему?.. Почему? – еле слышно прошептал парень.

– А потому, что мир погряз в грехе. Тщеславие обуяло старосту вашего и остальных, поэтому и купили они Хартию. Забыли, что исстари заведён порядок: молится пастырь, хранит покой воин, а крестьянин должен обрабатывать землю и не помышлять об ином. Решили уподобиться графу, что платит лишь королевскую талью. Шевалье де Крона за это на них здорово взъярился. Пошлины и поднял – что на соль, что на мельницу, что на остальное. Земли-то вокруг – его. А денег на Хартию в рост у ломбардцев брали. Чтобы долг отдать, Урсюль аббатисе и продали.

– Ей-то зачем?..

– Затем, что она впала в смертный грех Сребролюбия. Среди пастырей Церкви нашей Святой попадаются и те, кто забыл наставления Отцов Её. Заповедано Ими, что с только венчаной женщиной возлежать имеет право пастырь, и только на малом приходе стоящий. А тем, кто власти от лона Святой Церкви достигает, заповедано от мирских соблазнов отстраняться. Но епископ наш погряз в грехах Сладострастия и Чревоугодия. Поэтому склоняет к блуду не только мирянок, но и монахинь. Твою Урсюль подарят ему во время следующего приезда, а за это епископ поможет отписать аббатству Шампвер какую-нибудь деревеньку или право на новую пошлину.

– Тогда…

– Побежишь в монастырь? Чтобы тебя поймали и отдали за святотатство чёрным братьям Святого Доминика? А деревню… не спалят, конечно, но виру наложит такую, что хоть поголовно в сервы продавайся. Ладно, посидели – хватит. Пойдём-ка ко мне.

Глава 3

Париж! Город, чьему знаменитому университету покровительствовали сами патриархи. Столица Франции – государства, последний век начавшего понемногу соперничать даже с северными русами и златоглавой Византией. Город дал о себе знать задолго до того, как показались стены. Сначала на широком тракте стало не протолкнуться от пешеходов, телег и всадников. Затем утрамбованную глину под ногами сменил камень. В одном месте пришлось долго обходить огромный затор – рабочие заново укладывали булыжник, перегородив из-за этого добрую половину тракта. Дальше пошли многочисленные слободы Сен-Мартен-де-Шан, откуда до самого Парижа было уже рукой подать. Жиль постарался пройти их как можно быстрее, не глазея по сторонам. Опоздать он не боялся – до закрытия ворот ещё полдня. Но вот выглядеть деревенщиной не хотелось, к таким, по рассказам Манюэля и Пьера, и относятся свысока, и содрать норовят втридорога. Не зря же на деньги баронессы Жиль купил башмаки и новую котту, разрешённую горожанам – приталенную, хоть и простой ткани. Будет обидно, если все эти траты окажутся ненужными.

Дорога сделала очередной поворот, и наконец вывела к городским укреплениям. Жиль не смог удержаться, чтобы не поглазеть на неё. В обе стороны от дороги шла высоченная каменная стена, которая каждый десяток першей упиралась в каменную же башню. Причём стена была такой толстой и широкой, что по ней без труда могли разойтись два человека. Жиль заметил, как один стражник встал, выглядывая что-то внизу, а за его спиной свободно прошёл другой.

Долго удивляться не получилось. Толпа спешила поскорее попасть в город, тянула и давила со всех сторон. Жиль поддался движению толпы и занял очередь у ворот, где несколько вооружённых окованными железом дубинами стражников собирали входную пошлину и городские сборы. Здесь людская масса замедлялась, из человеческого кома выделялись реки телег и ручейки пешеходов, и все неторопливо текли к воротам, чтобы отдать несколько монет и расплескаться по улицам и переулкам с другой стороны городских стен.

Идти было скучно, к тому же начало припекать. Два мужика, собиравших деньги, заметно устали, стали раздражительными – им-то и с солнцепёка не уйти, и даже дубины с пояса не снять. Принялись цепляться то к одному, то к другому путнику: с какой надобностью те входят в город? Но тут Жилю повезло. Когда он стоял уже недалеко от ворот, очередь дошла до бродячего артиста, и тот предложил расплатиться «обезьяньей монетой». За право прохода сидящая на плече обезьяна сделает несколько трюков. Стражники оживились, одобрительно заголосили – зрелище редкое, будет о чём вечером рассказать домашним. Поэтому к молодому парню, явно приехавшему в столицу из какого-то мелкого городишки, умудрённые жизнью дядьки отнеслись снисходительно. Неприятности чуть было не возникли, когда выяснилось, что идёт Жиль в Сорбонну. Университет имел отдельный суд, студенты не подчинялись городскому прево и частенько этим пользовались – за это буйных школяров сильно не любили. Но Жиль удачно выкрутился: не студент, а с посланием и по поручению настоятеля своей церкви к уважаемому профессору канонику Гильому де Шампо. Имя знаменитого на весь Париж богослова и преподавателя сразу подействовало как масло на бурные волны[1], подозрения мигом утихли. Один стражник расчувствовался, оказалось, у него какой-то свояк отцу Гильому дом ремонтировал, и заплатил профессор щедро. Поэтому дорогу до моста через Сену мужик объяснил подробно, а дальше, мол, парень разберётся. Жиль в ответ поблагодарил и с замиранием сердца шагнул на мостовую Парижа – города, чей Университет последние десятилетия затмил даже константинопольский Пандидактерион.

Город молодого парня заворожил. По совету дядьки-стражника Жиль выбрал до моста через реку пусть более дальний путь, зато всё время по одной и той же центральной улице-тракту. Естественно, одна из главных дорог Парижа была замощена булыжником – так в последние годы стали делать не только в столице, но и в городах поменьше. Но если в Нанте, куда Жиль ездил с отцом на ярмарку, булыжник был крупным, дорога – щербатой, а жёлоб для отходов в центре улицы – открытым, то здесь стройкой явно заправляли мастера из Константинополя. Именно у византийцев-ромеев, по рассказам отца Аббона, принято было булыжник дробить мелко или использовать каменные плиты, а жёлоба обязательно прикрывать крышками, чтобы не выходили вредные запахи.

Дома тоже заставляли замирать от восторга. Сплошь из камня, на фундаментах, нет привычных полуземлянок и срубов. К тому же, если около стены ещё встречались дома одноэтажные, то дальше они поднимались в два, а иногда и в три этажа! И ведь не дворцы какого вельможи. Если судить по лавкам внизу да вывескам, жили здесь обычные люди. Юноша позволил себе замечтаться – когда-нибудь он себе купит дом не хуже… Очередной поворот улицы вывел парня на площадь, где горделиво красовался настоящий дворец. Судя по гербу на воротах, принадлежало всё герцогу де Бурбону.

Жиль при виде нового чуда застыл словно вкопанный. Дворец был огромен, на его месте можно бы, наверное, построить три десятка домов. К тому же герцог явно решил показать всему городу, что богат не меньше короля: стены украшали лепнина и византийские изразцы, в окнах второго этажа солнце играло витражами, а вместо простого кирпичного забора стояла высокая ограда из железных прутьев. Но хозяину и такого излишества показалось мало – сколько стоила кованая решётка ворот, где были изображены сцены из Евангелия, Жиль не мог себе даже вообразить. Его деревня и за год столько не заработает.

Неподалёку вдруг раздался осипший голос, громко попытавшийся продолжить проповедь с середины. Жиль повернулся и прислушался: какой-то клирик обличал герцога. Мол, тот погряз в роскоши, не только дворцовую часовню, но и новое крыло дома решил строить из дорогого кедра. А для этого выписал мастеров из русов и зодчих, да платит им несусветные деньги – вместо того, чтобы нанять честных плотников аббатства Святой Женевьевы. Судя по севшему голосу, вещал клирик уже долго, но благодарных слушателей почти не отыскал. Да, берут северные мастера за свою работу немало. Зато хорошо известно, что русы хоть и прижимисты, но не скупы, как ромеи. Париж не зря слывёт торговым перекрёстком, уверенно тесня в этом Тулузу и итальянцев. Обратно гости повезут не золото, а венецианское стекло, сарацинские сладости, египетскую папирусную бумагу. Всё, что дома можно продать за тройную цену. А значит, на деньги герцога набьют себе брюхо не один десяток лавочников и таких школяров, как Жиль. Ведь русы любят свою половину купчей писать на втором языке всех образованных людей – греческом, а знавших оба наречия в Париже не так уж и много... Додумать мысль не получилось, проповедник заметил нового слушателя и направился к нему. Пришлось спешно идти дальше.

Глава 4

Баронесса де Муффи встречала гостя сама, во внешнем дворе прямо у ворот замка: пусть все увидят, что хозяйка здесь именно она. Но спешиться епископу помогал капитан стражи, он же принял оружие и лошадь отца Павла. Зато плащ на плечи поверх пурпуана гостя накинула баронесса. Епископ довольно кивнул, намёк вполне понятен. Правит во фьефе де Муффи, но и своё место женщины она не забывает. Тем временем слуга протрубил в рог и объявил все титулы гостя, после чего баронесса приказала лакею подать отцу Павлу красивый и дорогой, расписной эмалированный таз, чтобы освежиться с дороги. Как только епископ смыл дорожную пыль, важного гостя позвали в главную залу донжона, где уже ждал готовый для трапезы стол, покрытый ослепительно-белым холстом. Разговор предстоял важный, и баронесса не поскупилась пустить пыль в глаза, купив новую скатерть. И посуда рядом с хозяйским местом неслучайно была не повседневная оловянная, а из золота, серебра и вычеканенной стали – в ход пошло всё самое ценное из сокровищницы замка.

Гостя пригласили сесть рядом с баронессой, есть из одного блюда и пить из одного кубка. Епископ благочестиво кивнул и согласился. Женщина почувствовала, как бешено застучало сердце. От помощи епископа зависел успех всего задуманного предприятия. А раз отец Павел выказал своё расположение с первых же мгновений, скорее всего, удастся его уговорить. Уговорить помочь с местью графу де Крона! В голове вихрем заплясали мысли последних недель. Всё это время она выискивала способ уничтожить де Крона… желательно с выгодой для себя. И неважно, действительно ли виноват слуга, или граф в самом деле нанёс запрещённый удар. Главное, что тот, кого баронесса выбрала себе в мужья, опять мёртв. Искать ещё одного кандидата нет времени: родственники понемногу начинали роптать и скоро навяжут ей кого-нибудь сами. А эконома де Жюсси, изворотливого на всякие каверзы, пришлось выгнать. Старик всё равно начал терять нюх: за месяц упустил сразу две дичи. И школяра до сих пор было немного жаль, очень уж приглянулся ей этот сладкий мальчик. Женщина заставила себя успокоиться. Сейчас не время вспоминать о прошлом. Если епископ её поддержит, то после победы про Муффи забудут. Из владений графа де Крона можно будет «нарезать» себе немало доменов, да и деревни там небедные. К тому же среди родственников баронессы немало тех, кто мечтает дать хорошее наследство младшим сыновьям, и они, конечно, поддержат её в войне с графом первыми. Лишь бы отец Павел сказал: «Да».

Баронесса знала, что епископ любит хорошо поесть, поэтому кушанья вносились одно за другим. Сначала рыба и мясо на широких кусках белого хлеба, пропитанных соусом на сарацинских пряностях. Опять не вовремя пришла мысль, сколько золота стоила каждая горсть этих пахучих заморских трав. Следом подали дичь: двое слуг внесли на вертеле запечённого оленя, блюдо с зайцами, блюдо с перепелами. Но вот епископ довольно рыгнул и высказался, что первого червячка он заморил. По знаку хозяйки начали вносить деликатесы: твёрдые сыры, щуку по рецепту северных русов, устриц из Иберии. Затем, пока де Муффи и отец Павел переводили дух перед следующей переменой блюд, сначала выступил со стихами трувер, потом показывал своё умение алхимик баронессы. Едва развлечения закончились, перед епископом поставили пузатое глубокое блюдо с супом. Клирик сорвал закрывавшее верх узорчатое полотенце, бросил на пол, взял блюдо за ушки и принялся, не стесняясь, громко хлебать. От удовольствия епископ даже позабыл, что делит место с хозяйкой, и хорошо бы время от времени передавать блюдо ей.

Баронесса на граничившее с неуважением поведение гостя смотрела с доброжелательным выражением на лице и улыбалась, внутри потихоньку закипало негодование. Если бы не епископская панагия[1], висевшая поверх бархатного пурпуана, нельзя было бы признать в этом человеке служителя церкви. Горбатый нос, квадратный массивный подбородок, широкие скулы и густые, рыжие, сросшиеся брови. Очень тёмное от загара лицо с мясистыми губами и носом, с резкими и крупными чертами вызывало не благоговение, а какой-то страх. В широких кистях обросших волосами рук и перекатывающихся под шёлком нижней рубахи мускулах угадывалась огромная сила. Сразу видно, что предпочитает епископ не смиренное корпенье над богословскими трактатами, а благородное занятие охотой. Наверняка горло затравленной дичи режет сам, да ещё и как настоящий шевалье пьёт горячую свежую кровь. Наконец, подали десерты: всевозможные сыры, пряники, конфеты из мёда, миндаля и фруктового мармелада, тростниковый сахар, финики и инжир. После этого баронесса решилась коротко, в осторожных выражениях, изложить суть дела. Епископ выслушал молча, ненадолго замер, обдумывая предложение. Женщина опять почувствовала, как сердце от волнения колотится о рёбра, руки дрожат от нервного напряжения. Успокоиться никак не получалось.

Отец Павел выглядел невозмутимым, чуть равнодушным. Но в голове тоже шла напряжённая работа мысли. Просьба хозяйки замка была не из простых. В другое время стоило… Нет, не отказаться – потянуть время. Судя по столу, Муффи – фьеф не бедный, и денег за помощь из баронессы можно вытянуть немало. Деньги! Сейчас они епископу нужны были как воздух. И как можно быстрее. Некоторое время назад он рискнул залезть в казну своего покровителя, митрополита Антония. Но Павел не жалел об этом: та послушница Урсюль, которую подарила аббатиса Шампвер, стоила каждого переданного в аббатство су. Надо будет, как закончатся неотложные дела, ещё раз туда наведаться… Скоро митрополит Антоний приплывёт из Никеи в Рим, и к этому дню всё должно быть завершено. Денег же исполнить поручение хозяина нет: спор между коммуной города Беара и соседним монастырём стороны уладили сами. Хотя епископ был уверен, что кто-то из них обязательно обратится к нему, чтобы за мзду решить вопрос в свою пользу. Теперь же предложение де Муффи могло спасти голову отца Павла.

Часть II. Крылья дракона. Глава 5

Небо со стороны моря казалось бескрайним, подобно океану, от которого будто и оторвалось, поднявшись над горизонтом. За прозрачные буруны лёгких облачков цеплялись и ниспадали вдаль тяжёлые, неустойчивые нагромождения облаков: вздыбившиеся пирамиды, застывшие вздутия, причудливые животные. Та часть небесной путаницы, что закрывала солнце, выдавала себя розово-красными тонами с редкими проблесками вверху, откуда вырывались языки пламени. Ближе к берегу светлые многоцветные полосы разматывались небрежными изгибами, казавшимися нематериальными и состоящими исключительно из светящегося воздуха.

Но вот постепенно солнце спустилось ниже, с моря потянуло холодом. Переменившийся ветер смёл тёплые прелые запахи вынесенных на берег и уже пересохших водорослей, принёс вечернюю свежесть. Ещё несколько мгновений, и солнечный свет окаймил небесные украшения багровым рубцом. Лишь последний луч разрезал облачную преграду, и на волнах моря пролегла золотисто-розовая дорожка. Один из мужчин, наблюдавших за закатом, высокий и широкоплечий, в котте, с накинутым поверх плащом, взял с земли плоскую гальку и кинул навстречу полосе света.

– Unus. Duo. Tres… – начал он считать на латыни, сколько раз камушек отскочит от воды, прежде чем утонуть. – Septem. Семь раз! Неплохо. Счастливое число.

– Счастливое… – задумчиво протянул второй. Под его плащом виднелся бархатный пурпуан. – Дэноэль, ты всё-таки решил уехать. Иначе бы не загадывал на число. Скажи, почему?

– Почему… Почему?.. Ты мог бы и догадаться. Пойдём.

Дэноэль двинулся по пляжу в сторону старых причалов, где по вечерам продавали свежую рыбу. Не дойдя до толпы покупателей, мужчина махнул рукой, подзывая одну из торговок. Женщина торопливо, пока благородные господа не передумали, подхватила корзину и поспешила навстречу.

– Что ваша милость изволят?

– М-м-м… Пожалуй, вот эти три сельди.

Мужчина потянулся за кошельком и словно невзначай сбросил с головы капюшон. Закатное солнце обдало тёплым светом льняные волосы.

– Матерь Божья, спаси и сохрани, северный человек! – отшатнулась женщина. И уже себе под нос пробормотала. – Дьяволово семя!..

– Да как ты смеешь оскорблять благородного шевалье! – второй мужчина чуть замешкался, высматривая что-то в море, и догнал своего спутника как раз вовремя, чтобы услышать слова рыбачки. – Плетей захотела?!

– Оставь её, Ратьян, – Дэноэль перехватил занесённую для удара руку. – Во время набегов викинги оставляют о себе не лучшую память. К тому же последний визит в город графа де Сен-Лоран и его телохранителей хорошего отношения к детям фиордов не прибавил. Давай отойдём.

Дэноэль махнул рукой, чтобы женщина убиралась, забрав свою рыбу. После чего мужчины отошли в сторону причалов.

– Но тебя же признал Орден и Великий магистр! – возмутился младший. – А какие-то вонючие пейзане…

– То, что я являюсь полноправным рыцарем-Драконом, хотя мой отец и был с севера, что-то значит только для нас и для нанимателей. Остальные же всегда будут смотреть на меня вот так… Особенно потому, что я – Дракон.

– Но ведь наши способности признаны Церковью и приравниваются к одарённым из числа бенедиктинцев. И даже Его святейшество патриарх издал соответствующий эдикт, который выводит нас из-под проверок ордена святого Доминика!

– Ну да, – еле слышно буркнул себе под нос Дэноэль, – и монахам нужны рыцари-Драконы, – после чего добавил уже в голос: – Простолюдинам этого не объяснишь, особенно когда они видят во мне потомка Севера. Я устал, Ратьян. Устал, – он провёл рукой по лбу, как будто хотел смахнуть навалившуюся свинцовую тяжесть. – А ещё я не хочу, чтобы мой сын, когда подрастёт, тоже слышал вслед «северное отродье». У русов же даны и свеи частые гости. Завтра этот посланец герцога Медведя, «бо-яр-рин Матв-фей», – старательно выговаривая имя на чужом языке, произнёс Дэноэль, – придёт к капитулу ордена за ответом. И магистр скажет, что нашёлся Дракон, который согласен уехать вместе с ним и поступить на службу к герцогу Медведю.

Обоз ехал заброшенной дорогой, пробитой по водоразделу рек Случи и Ветлы. Конечно, по Моравскому тракту дорога в Шикшу-на-Случи была хоть и длиннее, но надёжнее. Лет десять назад владевший здешними землями боярин, вернувшись из Великого Рима и насмотревшись на дороги, которые до сих пор исправно служили со времён язычников, приказал на своих землях замостить тракт камнем и засыпать щебнем. Прадедовские дубовые мосты он тоже постепенно сменил на каменные. Поэтому все предпочитали сделать крюк в три с лишним десятка вёрст по твёрдой дороге, а не рисковать увязнуть в глине водораздела. Но купец самой Киевской торговой сотни[1] Харитон сын Емельянов обычно вёл свой обоз через водораздел. С одной стороны, за много лет торговли и поездок в земли Моравского княжества он точно знал, что уже к середине мая здешняя дорога полностью высыхала, а возможность сократить несколько дней пути окупала риск попасть в раскисшую колею. С другой же… Предприимчивый боярин надумал брать с путников и телег плату за проезд – и купеческая душа восставала против такого лихоимства. Ведь по дедовым, освящённым временем традициям все дороги ничьи! И плату дозволено собирать лишь тиунам на городских мытнях[2]. Но Великий князь, видно, про установления предков забыл, и по закону прав оказался оборотистый боярин.

Дэноэль ехал на второй телеге, рядом с купцом. Там, в резиденции ордена, когда договор был торжественно подтверждён капитулом, Дракон рассчитывал, что к нанимателю они прибудут к Пятидесятнице, не раньше. Матвей, кроме поиска наставника для старшего сына своего господина, должен был решить какие-то вопросы с моравским князем Вацлавом Пржемысловичем. Но в столице Моравии, славном граде Оломоуце, Матвея встретило письмо, в котором, помимо всего прочего, Хотим Медведь требовал, чтобы Дэноэль прибыл к нему без задержек. Бросить дела в Оломоуце казначей рода Медведей не мог, поэтому, посовещавшись, мужчины решили: до первого крупного города русов, Шикши-на-Случи, Дэноэль доедет в караване надёжного купца, а там найдёт одного из вассалов Медведей. Семья же благородного шевалье останется вместе с Матвеем и, как они рассчитывали поначалу, в Борович-город приедет как раз на Крестителя Иоанна[3].

Глава 6

Небольшой отряд всадников ехал спокойной рысью по неширокой лесной дороге, меся грязь и жухлую ноябрьскую листву. Летом и зимой здесь было бы не протолкнуться от телег или саней, но за последнюю седьмицу земля раскисла от дождей, а мороз её ещё не застудил. До первых холодов торговый люд перебрался на главный тракт. Всаднику же распутица была не помехой, потому княжич Яромир любил ездить из города в дальний терем на охоту именно здешним, самым коротким путём.

Монотонная лошадиная поступь убаюкивала, мысли становились медленными, тягучими, растворялись в напоенном влагой воздухе. Дэноэлю в голову пришёл давний разговор. Он потёр переносицу, этот жест всегда помогал ему вспомнить… Нет, лицо и имя случайного попутчика за несколько лет стёрлись, зато слова неожиданно вспомнились. Прав был тот купчина, ох как прав. Князь Игорь воевода хороший, и в управлении государством умеет находить и слушать полезных людей. Слухов про то, что канцлер, или, как его здесь называли на византийский манер, великокняжеский префект, в казну лапу запускает, ходило много. Чуть не каждый месяц баяли, мол, скоро Игорь кривду-то вызнает да и загонит Ярослава в опалу. Только купцы, старейшины городских концов и старшины торговых и ремесленных сотен не зря за здравие великокняжеского префекта свечки ставили каждое воскресенье. Ведь Ярослав измыслил, как податей собирать меньше, при этом за последнюю седьмицу лет подвал-сокровищницу князя расширяли дважды.

Всё бы прекрасно, да отцом Игорь оказался никудышним, последнего оставшегося сына баловал не зная меры. Конечно, княжич пока на хлебных полях зверя не травит и девушек силой в постель не ведёт – ему всего-то исполнилось пятнадцать вёсен... Страна русов давно перестала быть для гостя с берегов Закатного моря чужой страной, она подарила ему дочь, подарила спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Полгода назад Хотим Медведь позвал Дэноэля наставником к своему младшему сыну, а перед отъездом в Киев предложил стать боярином на его землях. Обязался сразу отдать во владение целых три или четыре деревни. Дэноэль обещал подумать, но для себя уже решил, что согласится. Но, размышлял Дэноэль, когда на Киевский стол усядется Яромир, дела в стране пойдут неважно. Княжич в отца горяч, да не в родителя самоуверен. Хорошо бы, если Ярослав, Хотим и остальные Старшие бояре смогли бы заставить Яромира жениться на подходящей девушке, да обуздали нрав молодого правителя.

Дракон, словно увидев в первый раз, всмотрелся в скачущего впереди остальных худощавого отрока в малиновой свите, украшенной жемчугами и золотым шитьём, подпоясанной золочёным же поясом. И сказал сам себе, что в свадьбу и советников не верит. Уже сейчас княжич больше прислушивался не к умудрённым опытом и годами наставникам, а к своим приятелям. Вот и сегодня понабирал с собой в основном таких же пятнадцатилетних вчерашних отроков, недавно получивших право носить меч. В бронях и при луке был только сам Дэноэль, младший сын Хотима – хотя приятели и смеялись, опекавший юношу Дракон был неумолим – да сын префекта Александр со своим побратимом Глебом. При этом двадцатипятилетнего «старика» Александра княжич и вовсе хотел оставить в городе, но префект Ярослав недавно начал переговоры с великим князем о помолвке его племянницы Ирины со своим сыном, и отказать почти родичу Яромир не смог. Пусть Дэноэль, без преувеличения, в бою стоил троих, Александр только-только вернулся из похода на степняков, а Глеб, хоть и всего на год старше побратима, уже получил кольцо ратника, то есть имел десять признанных побед над равными воинами... Напади кто сейчас, четверых оборонить княжича может и не хватить. Два десятка разряжённых сопляков будут только мешать, неприятностями же так и пахло. Дракон вспомнил свару с воеводой тайного приказа перед отъездом и поморщился. Старик Ратмир зазря настаивать на охране не будет, но и против слова княжича не пойдёт, потому надеяться, что следом, на всякий случай, едет пара десятков дружинников, нельзя.

– Стой!

Дэноэль бросил коня вперёд, перегородив княжичу дорогу, и мысленно добавил: «Накликал».

– Да что ты!.. – лицо княжича начала заливать краска гнева.

Дэноэль, не обращая внимания, выехал вперёд.

– Я – шевалье ордена Дракона. И впереди что-то не так.

Александр и Глеб отреагировали мгновенно. Растолкав остальных, они немедленно сдвинули коней ближе к Дэноэлю, вставая между княжичем и предполагаемым врагом. Широкоплечий и высокий Александр закрыл собой Яромира от случайной стрелы, с другой стороны жилистый и худощавый Глеб поднял щит, а сам приготовился метнуть малую секиру. Чуть замешкавшись, присоединился и младший Медведь – его конь замер позади княжича так, чтобы, если придётся прорываться назад, пробить Яромиру дорогу через нападающих. Остальные загомонили ничего не понимающей бестолковой толпой.

Дэноэль спрыгнул на землю, сделал несколько шагов вперёд и замер, будто вслушиваясь в какой-то одному ему заметный звук. Не показалось! В осенние ароматы влаги, прелой осыпавшейся листвы и мокрой после дождя коры отчётливо вплетался аромат имбиря. Лишний аромат… Именно так Дракон привык определять действо чужого Одарённого. Что-то здесь спрятано. Но именно постаравшись дополнительно укрыть это «что-то» ещё и своими способностями, враг себя и выдал.

Среди отроков раздались насмешки и шутки над франком, который мышей в прошлогодних листьях испугался, и вообще похож на собаку – стоит, вынюхивает. Подзуживаемый приятелями, один из парней, несмотря на предостерегающий окрик, хлестнул коня и бросил его вперёд. Всадник успел промчаться меньше сотни шагов, когда раздался противный свист, и в грудь коню вонзилась толстая стрела. Бедное животное завизжало от боли, захрипело и завалилось набок. Александр заставил княжича пригнуться, вместе с Глебом они сомкнули поверх него щиты, опасаясь нового выстрела навесом. Отроки загомонили, кто-то бестолково обнажил меч. Спокоен остался лишь Дэноэль. Он неторопливо подошёл к упавшему коню, ловким движением добил животное, после чего помог подняться с земли всаднику: парень хоть и успел спрыгнуть, но зашибся.