Дороги наши

СОКОЛ

Об этом коне лопатинцы вспоминают до сих пор. Много лет прошло, а в каком-нибудь разговоре нет-нет, да промелькнёт:
- А помнишь, вот Сокол…
Собеседник горестно вздохнёт:
- Помню….

Раньше в районе часто проводились конные соревнования. Со всех сёл свозили в Лопатино беговых лошадей. И это был настоящий праздник! Перед скачками толпы детишек собирались вокруг участников, чтобы посмотреть, как наездники лелеяли своих питомцев: чистили щётками, чесали короткоостриженные гривы и осматривали подковы на копытах, коротко цокая языками и недовольно посматривая на любопытных.
Ответственное дело – скачки! Это ведь не бега какие-то. Здесь всё от коня зависит, и только потом от наездника. Старались по-возможности защитить животину от посторонних глаз, чтоб, не дай бог, пакость какую не сотворили!
Вот и в этот раз бурлило и рокотало Лопатино от наехавших гостей. Ипподрома, как такового не было, а было просто огромное поле, специально отведённое под соревнования. За десяток лет набили конские копыта твёрдую дорожку, над которой во время скачек поднималась такая пыль, что не только зрителей, но и солнце было трудно разглядеть. Только к этому все привыкли и не обращали на неудобства никакого внимания.
- Лютый где?! – спросил лопатинский директор у растерянного конюха.
- Дык, Василь Иваныч, не будет его….
- Как это не будет?! – свирепо глянул тот на конюха Феоктистова.
- Никак не можно, Василь Иваныч, - пытался вставить слово ветеринар Лопахин, - ногу поранил на выгоне. Так уж получилось….
- Почему узнаю об этом только сейчас?! – директор вдруг выдохнул и безнадёжно махнул рукой, - То есть хотите сказать, что мы участвовать не будем?
- Некому, получается,- мотнул головой Феоктистов.
- А это кто? – заметил Василий Иванович приближающуюся повозку, на которой сидел паренёк лет шестнадцати.
- Так это Сокол. Он тут у нас по хозяйственной части: то сено, то навоз, а в основном молоко по фермам. Вы у нас человек новый, можете и не знать, - ветеринар поддержал конюха,- Кроме Лютого скаковых лошадей нет.
Но совхозный директор уже воспрянул духом:
- А это что, не конь? – показал он пальцем на Сокола.
- Так он не….
Но Василий Иванович уже не слушал никого.
- Сможешь, парень? – бросился он к седоку, как только телега остановилась рядом, - Зовут как?
- Сокол.
- Да не коня, а тебя! – засуетился директор.
- Федька.
Зрители топтались в ожидании на кромке поля. Нещадно палило солнце. Неспешные разговоры сливались со стрекотом кузнечиков, но в воздухе витало самое главное – состояние праздника! Ради этого уже который год в последнее июньское воскресенье люди откладывали все свои дела и ехали сюда, в Лопатино, чтобы ещё раз увидеть одно из самых зрелищных состязаний – лошадиные скачки. В каждом селе местные наездники считались почти героями, и всякий считал за честь иметь в друзьях или знакомых такого человека.
- Скачут! – крикнул кто-то, и сразу смолкли разговоры, сотни глаз устремились туда, откуда в единый гул сливались топот копыт и крики верховых. Пыль стеной приближалась от горизонта. И вот прямо из неё вперёд вырвалась сначала конская голова, потом половина туловища.
- Лешак чешет! – довольно произнёс конопатый мужик, - Из нашенских… - потом он вдруг напрягся и удивлённо посмотрел на окружающих.
Впереди летел гнедой конь. Наездник, молоденький, с взъерошенными пыльными волосами, прижимался к телу скакуна и лишь изредка оглядывался назад. Это было единое целое – конь и человек! Никому из зрителей ещё не доводилось видеть что-нибудь подобное.
Вот, наконец, гнедой вырвался из пыльного облака и летел уже впереди него. Вот он на два крупа впереди, вот на три! А конь, словно почувствовал свободу. В расширенных иссиня-чёрных глазах метались молнии. Застоявшиеся лошадиные мышцы выдавали такую мощь, что, казалось, это была не скачка, это был полёт, на который способен один из тысячи, один из сотен тысяч, скакунов.
- О-па! – завопил кто-то от удивления.
И понёсся над нестройными рядами свист. Теперь свистели все, подбадривая лидера, топали ногами и хлопали друг друга по плечам. И не было уже «ваших» и «наших», а был всеобщий любимец - гнедой жеребец с сероватой звёздочкой на лбу.
- Такого коня и под навоз! – кричал лопатинский директор на конюха и ветеринара. Те виновато опускали глаза и молчали.
- Уж, я вас! – негодовал Василий Иванович.
И на следующий год Соколу не было равных. Теперь за ним был особый уход. Федьку Евграфова прикрепили к скакуну, и он подолгу пропадал в конюшне. Слава Сокола вышла за пределы района и прошла по области. Многие задавали вопрос: как такой феномен не был замечен раньше?
К очередным скачкам готовились все. Зрители так же толпились на поле, и мужики, отмахиваясь от назойливых насекомых, делали ставки, по местным меркам вполне достойные. Все ждали очередного чуда, и когда вдали возникло пыльное облако, все смотрели только туда, переминаясь с ноги на ногу и нервно сжимая кулаки.
Вот показалось несколько скакунов. Они мчались во весь опор, только… среди них не было Сокола.
- А где? - спросил, было, кто-то, и полетел этот вопрос по нестройным рядам. Зрители удивлённо посматривали друг на друга и снова устремляли свой взгляд на поле. Мимо проносились всадники, мелькали крупы вороных, серых, рыжих…. Вот только Сокола не было видно.
- Что-то не того, Василь Иваныч, - сказал ветеринар директору перед скачками.
- То есть? – директор напрягся.
- Да Вы сами посмотрите, - Лопахин указал головой на Сокола, возле которого суетился Федька. Конь стоял неуверенно, пытался удержать равновесие, вот только почему-то предательски подгибались ноги.
- Что-о-о?! – в ужасе вскрикнул Василий Иванович.
Сокол вдруг замер, а потом медленно опустился на землю.
- Соколёнок, ты что это! – бегал вокруг него Федька, пытаясь поднять своего друга, - Ты что, родной!
Конь завалился на бок, глянул на Федьку своими огромными чёрными глазами. Последняя слеза прокатилась по лошадиной морде и упала в иссохшую землю. И, может, послышалось Соколу, как где-то гремят на дорожке конские копыта, потому что вдруг напряглись соскучившиеся по бегу мышцы. Он попытался поднять голову, а потом замер, умиротворенно закрыв глаза.
- Отравили, сволочи, травой отравили!!!

Об этом коне вспоминают до сих пор.
- А вот был Сокол, - нет-нет, да промелькнёт где-нибудь в разговоре среди лопатинцев.

ЖИВОЙ

У Сафронова болело сердце. Сам он считал, что сердечником никогда не был, поэтому по больницам не ходил. Не любил длинных очередей, оханья и аханья, сидящих возле кабинетов людей, разговоров про урожаи и неудачные женитьбы сыновей и замужества дочерей. Был один раз, наслушался разговоров и больше не ходил.
Так, придавит изредка, захлестнёт боль, подкосятся ноги. Присядет Сафронов, закроет грудь рукой, боль и отпустит.
И ещё он выпивал.
- Какой я алкаш?! – кричал он жене, когда та, начинала причитать, присев на лавку, и закрывала руками голову. Она раскачивалась из стороны в сторону, и у неё долго дрожали плечи.
- Господи, как же так получилось-то? – сквозь слёзы шептала она, - Ведь добротный же мужик был! За что, господи?!
- Да иди ты! – вскакивал обозлённый Сафронов и выходил во двор.
Во дворе гуляла весна. На снежных проталинах желтела прошлогодняя трава, из-за забора тёплый ветерок приносил запах лесной хвои, а на одинокой берёзке, стоящей аккурат напротив ограды, уже сидели прилетевшие грачи. Хорошо!
Вот и сегодня, рассерженный от очередного скандала, он выскочил на крыльцо и присел на ступеньку. Сколько можно, изо дня в день одно и то же!
Ну, выпили на работе, что такого? Сенька Кравцов проставился – у него сын родился! Разве плохо?
У Сафронова сдавило грудь. А у тебя, Лёша Сафронов, как? Пятнадцать лет с Нинкой живёшь, а детей так и не нажили. Не слышно детского крика в доме, не поёт жена колыбельные песни, а только всё пилит и пилит.… « Потом! – отмахивался он, - Успеем ещё родить, сначала на ноги встать надо! А я встану, ты меня знаешь!»
Только вот как-то с натягом всё получалось, неправильно. Сначала уехал на Север Сафронов за длинным рублём. Много ни много заработал, а на дом хватило! Друзья в это время деток уже в ясли водили, а они с Нинкой всё ещё жить начинали. Потом в тюрьму по глупости на год попал. Так к чифирю пристрастился, а потом и водочку стал попивать.
Иногда смотрела на него жена своим жалостливым взглядом, как бы говоря: « Может, попробуем?», но Сафронов то уводил разговор в сторону, то произносил своё привычное «потом».
« А ведь она могла меня бросить…» - пронеслась неожиданная мысль. Могла, но ведь не бросила же! Тогда терпит почему? Неудачник, пьяница, а не бросает. Непонятные люди женщины!
Начинало темнеть. Сафронов поёжился и пошёл в дом. Чертыхаясь в темноте, разделся и завалился на постель. Нинка молчала, как всегда отвернувшись к стене. Как бы пытаясь помириться, провёл рукой по её плечу, но она одёрнула его и глубоко вздохнула.
А потом…

Сафронов оглянулся по сторонам – он стоял в длинной очереди. Над головой нависли тёмно-свинцовые тучи, откуда-то доносился вой шквального ветра, но здесь его не было. Здесь стояла гробовая тишина, и только шорох тысяч ног вонзался в уши бесконечным страхом неизвестности. Шли мужики, старики, дети…. « Где я?» - спросил себя Алексей, и, не получив ответа, снова посмотрел по сторонам. Огромные скалистые вершины обступили небольшое плато, по которому двигалась бесконечная вереница измождённых людей.
Только сейчас Сафронов почувствовал за спиной мешок, и он держал его обеими руками, придерживая, чтобы не упал. С грустной улыбкой повернулся идущий впереди мужик, обречённо цокнул языком. « Ты кто?» - спросил Алексей, но не услышал своего голоса. Только вздохи вокруг, вздохи…. Очередь двигалась медленно, безмолвно. Вокруг витал странный запах. « Запах пустоты, - определил для себя Сафронов, и сам удивился: Так пахнет пустота?».
Впереди появилась, вернее, как бы выплыла из тумана, огромная арка, а по бокам её стояли два воина. Гигантского роста, этажа в три высотой, они стояли с непроницаемыми лицами. «Цирики!» - подумал Алексей. Были такие воины в древней Монголии. Солнце не светило, но почему-то блестели их доспехи, сабли, изогнутые, и поэтому казавшиеся особо опасными, переливались в ножнах позолоченными рукоятями.
Пропуская через арку безвольную очередь, воины выискивали взглядами только им подозрительных людей и жестами показывали место, куда нужно было отойти. Те же, кто прошёл через арку, исчезали со своими мешками в тумане, который стеной стоял сразу за ней. Ни крика, ни разговора….
- Ваш груз не принимается! – громом раздался над головой Сафронова голос одного из воинов.
- Это почему же?! – заартачился, было, Алексей, но грозно сверкнул глазами цирик, положил руку на рукоять кривой сабли.
- Им можно, а мне нет! – как ребёнок поджал губы Сафронов, отходя в сторону.

А потом кто-то больно ударил его по щеке. И ещё раз, и ещё! Ничего не понимая, Алексей хотел отвести удар, да только не слушались руки, и откуда-то со стороны вонзался в уши женский плач. Понимая, что у него закрыты глаза, Сафронов всеми силами старался приподнять веки. Сквозь щель он видел, как билась в истерике жена, как люди в белых халатах склонялись над его лицом.
Уже в карете скорой помощи, Алексей осознал случившееся. Нинка сидела рядом. Она всхлипывала, гладила Сафронова по руке и шептала непонятные слова из какой-то молитвы. А он успокаивающе, чуть заметно, кивал ей головой.
Живой…

Баба Нюша

В эту смоленскую деревню Васильев попал совершенно случайно. Сломался автомобиль. Пришлось искать временный ночлег, поскольку осенние ночи становились всё холоднее и холоднее. До города было ещё далеко, поэтому, остановившись возле небольшого магазинчика, который был, скорее всего, единственным в ближайшей округе, решил подождать более-менее сведущего человека.
Какая-то бабка, закутавшись в чёрный платок, неспеша прошагала мимо. Посмотрев на незнакомую машину, попыталась рассмотреть Васильева через лобовое стекло, но, видимо, так ничего и не увидев, пошла дальше не оглядываясь.
« Старушка - божий одуванчик!» - как-то мимолётно подумал о ней Алексей, заметив крепкого старичка, который размашистым и уверенным шагом подходил к магазину.
- Извините!- Васильев едва успел к старику,- Извините, пожалуйста! Не подскажите, сдаёт кто жильё ненадолго? Мне бы ночь переночевать, две! Машина сломалась…,- почему-то виновато добавил он.
- Отчего ж не подскажу?!- взгляд у деда острый, так и зыркает глазами из-под густых бровей,- У меня можешь переночевать, например! Один живу!
- Вот, спасибо!- обрадовался Алексей.
- Ты подожди меня, я быстро!- дед хитро подмигнул Васильеву. Как бы ненароком ещё раз оценил будущего постояльца и, видимо, остался доволен.
- Жди!- добавил ещё раз и скрылся за дверью магазинчика.
Дом деда находился на самом конце деревни. За пятьсот рублей какие-то местные пацаны дотолкали машину до старикова дома, за что тот ещё долго ворчал на Алексея:
- Это ж надо, пятьсот рублей! И сотни хватило бы!
Васильев улыбался в ответ, выкладывая на стол всю свою нехитрую снедь - палку колбасы да банку шпрот, заброшенные в бардачок так, на всякий пожарный.
- Картошку пожарю!- не оглядываясь, суетился возле печки старик.
- Ну, а я машину посмотрю! Не на год же я здесь!
- Можешь и год жить, мне не жалко! – услышал Алексей, выходя во двор.
«Девятка», конечно, машина хорошая, надёжная, но давно уж отошла пора таких автомобилей, сейчас все на иномарках ездят. А Васильев к этой прикипел, ни в какую не хотел менять. И должность позволяла (всё-таки коммерческий директор небольшой фирмы), и зарплата вполне достойная. Но, как говориться: «жена, конь и винтовка – понятие индивидуальное»!
Так и есть – срезало привод трамблера! Пока дозвонился до сервиса (обещали пригнать эвакуатор), прошло минут десять.
С удивлением увидел, как мимо ограды прошагала та же бабка, что видел у магазина. Впечатлили глаза: жёсткие, с небольшим прищуром. Васильев провожал её взглядом, пока старушка не скрылась за поворотом переулка.
- Что, интересная старушенция? – услышал Алексей голос деда.
- Да, уж… Васильев обернулся, - Извините, а Вас-то как зовут? Мы ведь так и не познакомились ещё!
- Егорычем зови! А так Василий Егорыч! - дед протянул руку.
- А я Васильев! Алексей…
- Ну, вот и ладно! – старик подтолкнул постояльца,- Пошли в дом! Я и стол уже накрыл.


Уютно потрескивала печка. Хоть и не зима ещё, а улетело тепло в южные края вместе с бабьим летом. На ночь в деревнях уже затапливали печи, первые заморозки опускались на вспаханные поля, и не слышалось больше на тёмных окраинах девичьего смеха и перелива гитарных струн.
- С богом! – Егорыч поднял рюмку, облизнул языком губы и смачно вылил содержимое в рот. Двумя пальцами взял солёный огурец, понюхал и положил обратно в тарелку.
- Ну, ты, дед, даёшь!- Васильев с уважением посмотрел на старика.
- Ты пей, пей!- Егорыч усмехнулся.
Они говорили и пили. Пили и говорили. О международном терроризме, о низкой пенсии, о коррумпированных чиновниках. Почему-то вспомнили о Вьетнаме, а потом о войне, о немцах, что хозяйничали здесь в сорок первом.
- Помнишь старуху, что видел сегодня возле моего дома? – Егорыч впился в Васильева взглядом.
- Помню. Конечно, помню! – Алексей не понимал вопроса старика.
- Это Нюша.
- Нюша? То есть Нюра, Анна или как там ещё…
- Нет, дорогой ты мой! Нюша.
Перед Васильевым сидел совершенно трезвый человек. В доли секунды посветлели глаза, выпрямилась спина. «Чего это он?»- подумал Алексей.
- И чем же особенным отличилась эта Нюша?
Егорыч нахмурился:
- Ты таким тоном о ней не говори. Узнать хочешь?
Старик встал, подошёл к печке и начал подбрасывать дрова. Васильев абсолютно не понимал такой перемены. Только ведь по душам разговаривали!
Егорыч вернулся к столу:
- Наливай ещё по одной! Так и быть, расскажу тебе эту историю. А дальше сам суди!
Они выпили. На этот раз старик похрустел огурцом, немного помолчал.
- Знаешь ведь, что здесь в сорок первом немцы останавливались? Госпиталь офицерский оборудовали. Нюше тогда восемнадцать было. А за год до этого, сразу после школы влюбилась она в Петьку Серова. Крепко влюбилась! А уж как он её любил! Я, говорит, ещё в пятом классе на неё глаз положил. Какой пятый класс?! Самому сопляку в то время годов-то было! Тьфу! Ну, а что любовь у них была – это точно. Все в округе завидовали…, - Егорыч чуть помедлил,- Я тоже завидовал,…
Потряс бутылку:
- Что у нас, закончилось что ли?
Васильев развёл руками.
- Ладно, перебьёмся! Вот такие дела, парень… Перед самой войной уехала Нюша на какие-то курсы в город. Потом вернулась, но уже война шла. Петьку Серова на фронт забрали, так что не застала она его здесь. А вскоре и немцы зашли. Вот тут-то и началось!
- А что началось? – Васильеву стало любопытно, и он подсел поближе к старику.
- Нюрка наша вдруг превратилась в Нюшку!
- Почему?
- А немцам так удобнее имя её произносить было! Встретят кого из местных, «Нюша, Нюша!» кричат. Так и стала Нюшкой! Где какая попойка немецкая – она там уже! И песни поёт, и пляшет полуголая! Весь гарнизон через себя пропустила, так все говорят. То с одним офицером живёт, то с другим. Сколько раз бабы наши местные прибить её тогда хотели, да не ходила она одна. Всё в сопровождении!
- Да…,- только и смог произнести Алексей.
- Это ещё не всё, парень! – продолжал Егорыч, - Худо-бедно, а все войны когда-то заканчиваются…. Петька Серов так и не появился. Нюшка его никогда больше не видела. А я как раз с фронта пришёл. Мужиков почти нет, а если есть, то безграмотные все. Меня председателем выбрали. Ну, думаю, вот пришёл твой час, Нюшенька! Уж я найду способ, как тебя голодом уморить!
- А она что, здесь осталась после войны? – удивился Алексей.
- А куда ей уезжать? Дом у неё здесь, хозяйство родительское… Да и не так просто было в те времена место жительства поменять. Это ладно, я о другом. Все в деревне от неё носы воротят, словом единым не обмолвятся. А ей вдруг бумага приходит – в город вызывают. Так и узнали мы, что наградили Нюшу орденом Красного Знамени за выполнение задания командования, за то, что снабжала штаб армии точными разведданными.
- Вот это да!- цокнул языком Алексей.
- Вот-вот! Отношение к ней, конечно, почти не изменилось, но преследовать перестали. Со временем появились у неё ухажёры, ведь молодая ещё была. Да только всем от ворот поворот выдавала! У меня, говорит, есть мой суженый. Приедет – поймёт, не может не понять. А не поймёт, так простит, потому как не ради удовольствия я с офицерами кружила! Понимали все, конечно, что не простит Петька, появись он в деревне. Да разве ей докажешь?!
- А ты как, Егорыч? Сам же говоришь, нравилась она тебе!
- Я…. Что я! Нравилась, конечно! И сейчас нравится, да куда там! А вот замужем она так ни разу и не была. До сих пор, наверно, Петьку ждёт! Дура старая…
Они ещё говорили о чём-то постороннем, но Васильев уже не слушал Егорыча. Захотелось спать. А во сне приснилась ему баба Нюша, которая смеялась почему-то беззубым ртом и всё норовила пригласить его на бальный танец.
На следующий день к обеду приехал эвакуатор. Алексей тепло попрощался с Егорычем и пообещал заглянуть как-нибудь обязательно. А сам всё посматривал по сторонам, надеясь, что промелькнёт где-нибудь платок бабы Нюши, и глянут на него удивительно строгие старушечьи глаза.
Васильев сдержал слово и приехал к Егорычу через месяц. Там и узнал, что десять дней назад похоронили бабу Нюшу на местном кладбище. И хоронили её четверо нанятых Егорычем алкашей, да он сам, до сих пор не понимающий, а как теперь будет жить без Нюши деревня?
Васильев сожалел, что так и не встретился с этой старушкой. Почему-то не покидало его чувство потери. И вины. Не стало на земле ещё одной святой женщины.
Или грешной...