Драгард. Песнь Тессары.

Пролог

Посвящается моему сыну Нилу.

Мы с твоим папой безмерно тебя любим и верим, что однажды ты вернёшься к нам.

Ты появился в год дракона, ты ушёл в год дракона. Поэтому я знаю, что у тебя просто остались незавершённые дела на небесах, где ты любишь рассекать воздух своими красивыми и сильными крыльями.

Морозный воздух безжалостно кусал её лицо, но она не ощущала холода. На вершине ледяной горы, среди снегов и туманов, лежал свёрток, укутанный мягким одеялом. Внутри, погружённый в странное спокойствие, дышал младенец. Она не понимала, что происходит, просто лежала на холодной земле, не замечая бури и пронизывающего ветра. В её глазах не было страха — только тишина и покой, будто сама гора приняла её как часть себя. Звёзды, скрытые за свинцовыми облаками, словно наблюдали за этим моментом — мрачным и суровым: когда жизнь только начинается, а смерть уже так близка.

Она была не просто ребёнком. Она родилась в мире людей — мире, где не было места магии, чудесам и тем, кто способен изменить его устоявшийся порядок. Но здесь, на этой забытой вершине, под гул ветров и раскаты бурь, её жизнь началась. Забытая, никому не нужная, оставленная умирать… И всё же в её груди билось сердце. В нём скрывалась дремлющая, едва заметная сила. Сила, которая была и проклятием, и спасением.

Но даже перед лицом смерти девочка не плакала. Она оставалась спокойной, будто знала нечто важное. В воздухе витал остаточный запах древней магии — тяжёлый, горький словно сама гора когда-то впитала в себя дыхание давно исчезнувшего зла. Оно не пропало бесследно: лишь затаилось, навсегда оставив след в её судьбе.

Тессара — дитя, чьё имя должно было исчезнуть в пыли времени. Но ей было суждено выжить. Она несла в себе магию, которую не понимала, но которая уже текла в её венах, жила в ней, ожидая своего часа. Она не просто принадлежала этому миру — она была частью чего-то гораздо большего.

И вот, когда последний порыв ветра готов был унести её в вечную тьму, на горизонте появилась фигура. Существо, чьё величие нельзя было спутать ни с чем. Ветер взметнул снежную пыль, открывая тёмные крылья, взмах которых мог поднять бурю. Его глаза были полны древнего знания и молчаливой боли.

Это был Сайрен.

Молодой дракон, чья душа хранила шрамы потерь. Он чувствовал в свёртке отголоски знакомой крови — магию, что жгла его изнутри. Он знал: взять её — нарушить древний запрет. Но оставить — означало предать клятву. Когти осторожно подхватили свёрток, тепло его дыхания растопило иней на одеяле. Младенец шевельнулся, крохотная ручка коснулась чешуи. Буря стихла, словно природа признала их связь — молчаливую клятву между двумя душами.

Сайрен расправил крылья и взмыл в небо, унося её с вершины. Он знал: её судьба изменит всё — к спасению или хаосу.

Он спустился в долину, к деревне людей, где фьорды замерзли под луной Йоля, а магия была забыта, как старые сказки. Оставил свёрток на пороге скромного дома, где свет очага мерцал, как надежда. Люди примут её как свою, вырастят в неведении. Но Дракон знал: струны судьбы не порвать. Однажды она услышит Песнь, и мир задрожит.

Глава 1. Первое прикосновение

Стрела ушла в туман, прошивая тишину леса. Олень замер, рога ветвились, словно колючий терновник. Я прижалась к стволу ели, дыхание вырывалось паром, сердце стучало в унисон с шагами добычи. Лес был моим охотничьим полем — хвойный, влажный, полный теней, где каждый шорох мог стать последним. Я теребила кудряшку у виска, успокаивая нервы. Сегодня воздух вибрировал странно, заставляя насторожиться еще сильнее. Просто ветер, — подумала я, прицеливаясь. Тетива издала привычный звон, стрела полетела точно в цель.

Но вместо удара — тишина. Олень растворился в дымке, лес исказился, превратившись в вершину чёрной горы над фьордом.

Я снова оказалась здесь. Волны бились о зубчатые утесы. Вдали открытое море глухо рычало. Ноги сковывал гладкий темный лед, а стужа проникала в глубь, замораживая кровь.

Ну уж нет, — подумала я упрямо, и рванулась вперед, — раз, другой, третий. Но лед держал намертво, как железные оковы, не давая сдвинуться ни на дюйм. — Не останусь здесь вмерзшей на этот раз.

Над головой раскинулось багровое небо. Оно разрывалось вспышками северного сияния, словно ткачихи судеб плели полотно битвы.

Вдали земля пылала: хвойные леса извивались в яростном пламени, скалы обрушивались с оглушительным гулом, а пепел вихрем кружил в воздухе, оседая на плечах тяжёлым снегом. Горло жгло от горького привкуса выжженной земли. Мои глаза слезились от едкого дыма, но я не могла отвести взгляд от дерева рядом.

Оно возвышалось как столп мироздания. Чёрные корни пронизывали лёд, уходя в темноту. Они дрожали, трескались, сочась ядом, разъедающим камень.

С каждым толчком земля раскалывалась. Трещины ползли к фьорду, а море вскипало яростным паром.

Опять ты... — подумала я, сжимая кулаки до хруста. Древо жило во мне — его боль отдавалась в рёбрах, жаром в крови. — Мы слиты в этом морозе, прикованы, как жертвы к алтарю... Зачем эти муки? Если ты падёшь, мой мир рухнет, тьма поглотит очаги, лица, шепот ветра в кронах — весь мой хрупкий мир. Нет, клянусь звёздами, что угасают, — я не буду на это смотреть!

Я рванулась вперёд снова, но ноги не слушались. Руки потянулись к стволу — напрасно, пальцы дрожали от его вибраций, передающихся через воздух, как невидимая нить.

Древо стонало низко, скорбно, как древние духи, оплакивающие конец времён. Ветви ломались с оглушительным треском, небеса рвались, гася звёзды.

Агония древа становилась моей: я корчилась, хватаясь за воздух, пока связь тянула и жгла.

Из трещин сочилась живая тьма, подсвеченная кровавым огнём.

Ледяные тролли из фьорда впивались когтями в корни. Смеси холода и теней, их хриплые рыки заставляли меня содрогнуться. Теневые вирмы обвивали ствол, шипя, высасывая жизнь. Костяные големы дробили землю: ожившие осколки скал карабкались ко мне.

Тролли... вирмы... из сказок Джейн. Но почему они так реальны? Почему нападают?

Я сжала кулаки. Напрягла мышцы. Лед скрипнул. Но не поддался. Трещина под ногой чуть расширилась, выпуская холодный пар.

Двигайся! Ну же! Проклятый лёд, проклятые видения.

Над землей парили драконы, чешуя сверкала красным и золотым. Их крылья рассекали воздух, рев заглушал все. Они жгли леса, ослабляя древо. Один зарычал тварям:

—Рвите корни! Кончайте его!

Нет! Нет! Нет!

Я попыталась вырваться снова. Чувствуя, как кожа рвётся. Боль пронзила. Но я не сдалась. Упрямо отмахнула воздух, будто могла отогнать этот едкий дым.

Вдали, на выжженной равнине, гремела битва. Звон стали, вопли, рёв огня.

Вдруг — новая фигура. Дракон с тёмными крыльями взмыл над полем. Он защищал дерево. Когти рвали тварей. Пламя из пасти сжигало нападающих.

Кто он? — я прижала руки к груди. — Раньше... раньше здесь был только конец. Пепел и тишина. Почему теперь иначе? Или ещё один очередной трюк, чтобы запутать меня?

Рядом сражалась девушка — фиолетовые крылья мерцали сумерками, переливаясь в свете пожаров. Она растворялась в тенях, появляясь у корней древа, клинки в ее руках вспыхивали, отрубая когти тварей.

Каждый её рывок был молниеносным, каждый удар — музыкой стали.

Они стояли спина к спине в вихре врагов. Гармония силы и грации. Огня и теней. Я уставилась, разинув рот.

Они дерутся за древо? За... этот мир? — я дернулась в ледяных оковах. — А я здесь вмерзла, как идиотка.

Боль древа ударила в виски. Гул барабанов от корней сотрясал воздух. Новая волна тварей наступала, кровь текла рекой.

Я должна предупредить их!

Я закричала — наконец-то голос прорвался, хриплый, но яростный:

—Держитесь! Еще… Здесь еще!

Но слова унёс ветер. Слёзы замерзали на щеках. Я дёрнулась сильнее. Лед едва треснул. Трещина под ногой росла, обнажая тёмную землю.

Ещё! Еще немного!.

Я вонзила ногти в лед, царапая до крови.

.

Они падут. А я — здесь, беспомощная. Как всегда в этих видениях.

Лед треснул еще сильнее. Мне почти удалось высвободить правую ногу, но уже виднелись капельки крови. И боль. Невыносимая боль.

Неужели это все реально?

Но нет. В этот раз иначе. Я потянулась мыслями к древу, чтобы почувствовать его. Ощутила, как оно наклонилось ко мне, давя величием, словно подгоняя: Поторопись!

Да! Пытаюсь, чёрт возьми!

Но пальцы лишь дрожали.

Вдруг кто-то затряс меня за плечи.

Глава 2 Травы Астрид не помогут

— Тессара, просыпайся! — Голос мамы пробился сквозь темноту.

Я распахнула глаза, хватая воздух. Комната кружилось: знакомые бревна стен, мерцающий очаг, запах дыма и сушеных трав. Мама сидела на краю постели, глаза полные тревоги отражали пламя. Она наклонилась, поправляя простыню, и её вышитая туника коснулась моей щеки — тёплая, как объятие. Я вцепилась в ее руки, сжимая до белизны костяшек.

Она бормотала тихую молитву Ткачихам, проводя пальцем по моему лбу рисуя оберег.

— Тесс, что тебе снилось? Ты стонала, как будто мучилась от боли.

Я сглотнула, стараясь успокоить дыхание, и мягко отстранилась, сжав кулаки под простыней, выдавив упрямую улыбку.

— Мам, ну хватит, это просто дурацкий сон. Давай лучше отвар завари, я промерзла до косточек.

Но она снова взяла мою руку, её пальцы слегка дрожали. Я заметила царапины на своих ладонях — красные, свежие, и резко выдернула их пряча руки под простыню.

— Но это повторяется. Ночь за ночью... Завтра пойдём к Астрид. Её травы помогут, как раньше, — она, провела мне оберегом по шее, её голос дрогнул от суеверного страха.

Я помедлила, сжимая её руку крепче, и кивнула, хоть знала, что сны все равно вернутся.

— Ладно. Пойдём. Но пообещай, что не будешь из-за этого не спать. Ты нужна нам всем.

Она вздохнула, но в глазах мелькнуло облегчения. Она вытерла платком мою щёку — там, где слёзы из сна казалось замерзли.

— Ты и вправду вся ледяная. Посиди, я сварю отвар из морошки. Согреешься.

Она встала, но задержалась в дверях, бормоча тихо, больше себе:

— Слишком часто... слишком часто.

Вот текст с заменёнными именами: Торстейн на Рейн, Эйрик на Дани, Фрейдис на Джейн.

Холод сна цеплялся за сознание всё утро. Я сидела за столом, уставившись в пустоту, пока пальцы не потянулись сами собой к берёсте, лежавшей рядом. Пергамент был редкостью, краски — роскошью, но палочка и кора выгоняли хаос из головы, прежде чем он сожрёт меня заживо. На этот раз я не стала рисовать древо — слишком близко, слишком больно. Вместо того мой разум зацепился за ту фигуру из сна: тёмные крылья, кромсающие врагов. Он казался... близким, почти родным в своей ярости, будто под чешуей таилось что-то, что я давно потеряла. Палочка заскользила: широкие крылья, изгиб шеи, глаза — пламя в сумраке. В отблеске очага линии дрогнули; ладонь вспыхнула ожогом, как от раскалённого угля. Я резко отдёрнула руку, видение растаяло, оставив царапины на коре. И странный рубец на коже, больно пульсирующий.

— Тессара, вода! — голос мамы прервал моё уединение; она вздрогнула от собственного крика, прижимая руку к груди, где прятала трубку — тайную утеху, которая теперь дымилась чаще, с тех пор как тревога поселилась в ней, как вечный холод. Я дёрнулась, запихивая берёсту под рубаху.

— Иду! — отозвалась, вскакивая; ладонь ныла, но я сжала её в кулак. Сквозь брёвна дома я услышала её тяжёлый вздох — ещё один, полный беспокойства.

— Иди уже, пока солнце не село!

Я, схватив вёдра, выбежала во двор. Деревня встретила меня запахом ячменных лепёшек, копчёной рыбы и влажного мха, покрывавшего камни у тропы. Туман стелился над болотом за домами, где чернели ели. Снег хрустел под сапогами, но мне, как всегда, не было холодно. Я накинула шерстяную тунику, заколотую бронзовой фибулой, но мама всё равно ворчала, что без меховой накидки я замёрзну. За девятнадцать лет жизни я ни разу не болела, но отец строго выговаривал мне, проверяя, укуталась ли я, напоминая, что слабость недопустима в нашей суровой жизни. Он был опорой дома, его сакс и лук держали нас в сытости, а суровые наставления — в порядке. Он вёл Рейна и Дани на охоту, оттачивая их умение выживать, повторяя, что малосилие — враг в нашем краю. Если он заболевал, то я брала свой забытый в хлопотах лук и отправлялась на охоту, пока он не поправится. Теперь, когда братья подросли, следуя его строгим урокам, стало легче: они уходили с ним в лес, а мы с Джейн помогали маме, чья нежная забота уравновешивала отцовскую твёрдость, от заготовки припасов до плетения оберегов. Но отец не уступал, его голос за ужином гремел, напоминая, что здоровье — наш щит против суровой зимы.

— Тесс, опять витаешь? — Рейн привалился к изгороди, с охапкой дров в руках. Он был высоким, как отец, с кожаным поясом, где болтался нож, и светлыми волосами, вихрящимися у висков. Его голубые глаза, обычно спокойные, сейчас сузились с тревогой — он всегда замечал, когда я не в себе. Я встрепенулась, пряча берёсту за спиной.

— Рисовала. А что?

— На чём на этот раз? — Дани высунулся из-за брата, ухмыляясь. — На снегу пальцем?

— На берёсте, умник, — огрызнулась я, закатывая глаза, но с улыбкой.

— Опять? Ты всю рощу обдерёшь! — Он захихикал.

— Дани! — Джейн шагнула ближе, её голос был строгим, но мягким, как всегда. Она была похожа на маму — длинная коса, заплетённая с нитями шерсти, качнулась на спине, а натруженные от работы пальцы сжали моё плечо. Её тёплый взгляд пытался удержать меня в реальности, словно она видела, как я ускользаю в свои видения.

— Тесс, ты бледная.

— Я в порядке, — оборвала я, выпрямляясь и сбрасывая её руку мягко, но твёрдо. — Не суетитесь все разом.

Рейн нахмурился, перекладывая дрова в другую руку.

— Ты всегда так говоришь. Мама права — к Астрид пора. Или отец опять взорвётся и нас всех на уши поставит.

— Да, он нас перевернёт, если чихнёшь не так! — Дани подмигнул, но быстро затих.

Джейн не отступила, её худые пальцы снова коснулись моего рукава.

— Тесс, что не так? Дай Астрид помочь, ради нас. Если это... если это то, о чём я думаю, мы не можем просто игнорировать.

Я вздохнула, но внутри закипело упрямство. Я не могла рассказать им правду. Не потому, что не доверяла, а потому, что боялась. Деревня не щадит чужаков. Год назад старуху Хельгу сожгли на площади за «колдовство» — она бормотала о тенях в лесу, и её крики ещё звенели в моих ушах, а запах горелой плоти витал над домами. Соседи и так косились на меня. Если узнают о снах, о том, что я другая, — костёр станет и моим концом.

Глава 3. Лавка Джо.

Снег хрустел под сапогами, пока я пробиралась через деревню к книжной лавке Джозефа. Утро пахло горелыми ветками и копчёной рыбой, а над крышами длинных домов тянулся серый дым, подсвеченный первыми лучами солнца. Деревня жила в преддверии Йоля: женщины украшали жилища венками из можжевельника и рябины, у центрального камня они плели тонкие шерстяные обереги, окрашенные соком ягод, чтобы вечером сжечь их в жертвенном огне и задобрить Ткачих. Дети с визгом носились вокруг костров, их смех звенел, как колокольцы, а искры взлетали к небу, словно мелкие звёзды.

Йоль всегда был временем света и единения, но я никогда не чувствовала себя его частью. Каждый год я ускользала в лавку Джозефа, прячась среди свитков и старых книг, где шум и взгляды деревни не могли достать меня. Там, среди запаха кожи и пыли, я находила покой.

Я плотнее запахнула шерстяную накидку, вышитую узорами волн, и ускорила шаг, сжимая корзину с сушёной морошкой и ячменными лепёшками — мамин дар для Джозефа, благодарность за то, что он позволял мне проводить время в своей лавке. За эти годы она стала моим тайным домом.

Впервые я оказалась там, когда мне было девять. В тот промозглый день я искала укрытие от дождя и робко прижалась к стене, надеясь, что хозяин не заметит. Но он заметил.

— Если собираешься прятаться, лучше подмети пол, — сказал он тогда, сунув мне веник.

Я подчинилась, а в награду получила право листать его книги — потемневшие, пахнущие кожей и смолой. С того дня я возвращалась всё чаще. Сначала — украдкой. Потом — открыто. Постепенно Джозеф доверил мне больше: вытирать пыль с полок, сортировать рунические таблички, даже записывать продажи в потрёпанный журнал.

Он никогда не расспрашивал о прошлом, и я ценила его молчание. Деревня шепталась, что его имя пришло от купца из далёкой Франкии, чьи манускрипты изменили жизнь его отца. Правда это или нет, я не знала, но в глубине его глаз, тёмных, как воды фьорда, жило больше историй, чем в любом из его свитков.

Я сдула с ладоней чёрную пыль и наблюдала, как она растворяется в золотистых лучах восхода, пробившихся сквозь мутное стекло. Книжная лавка была моей отдушиной: полки с потемневшими рукописями, руническими табличками и редкими свитками. Массивный дубовый стол был покрыт подтёками засохших чернил, старые половицы стонали от каждого шага. Если дом там, где сердце, то моя душа, без сомнения, обитала среди этих книг.

Я осторожно протирала таблички мягкой тряпкой, ощущая под пальцами их шероховатость, трещины и клейма мастеров. Казалось, каждая хранила в себе дыхание ушедших веков.

— Сегодня ты задержалась, — сказал за спиной голос Джозефа.

Я подняла глаза: он сидел в своём кресле у окна, склонившись над новой книгой. Сквозняк шевелил его седые волосы, длинные пальцы, испачканные чернилами, крепко держали потемневшую обложку.

— Мама просила помочь с оберегами для Йоля, — ответила я, возвращая табличку на полку. — Деревня гудит, костры уже разожжены. Говорят, сегодня Ткачихи ближе к нам, чем обычно.

Джозеф кивнул, не отрываясь от чтения. Он никогда не расспрашивал о моём прошлом — ни в тот день, когда я впервые вошла в его лавку, ни позже, когда стала приходить всё чаще.

Тишину прервал тяжёлый стук в дверь. Не робкий, как у путника, а резкий, властный. Я вздрогнула, сердце больно толкнуло рёбра. Джозеф поднял голову, глаза сузились.

Дверь распахнулась с протяжным скрипом, впустив порыв ледяного ветра. Пламя в очаге дрогнуло. На пороге стоял мужчина.

Он был высок, но сутулился, словно нёс бремя, от которого нельзя избавиться. Потёртый шерстяной плащ, отсыревший от долгих дорог, свисал почти до пола. Капюшон прятал лицо в тени. Лишь руки были видны — бледные, иссечённые шрамами, дрожащие, будто у человека, давно не знавшего тепла. На поясе висел нож, потемневший от времени. Когда он шагнул внутрь, половицы застонали под его сапогами, а в воздухе повис запах болотной сырости.

— Хозяин, — хрипло произнёс он, голосом, будто ржавым железом. — Возьмёшь мою книгу?

Из-под плаща он вынул тяжёлый том в тёмно-синем кожаном переплёте. Я затаила дыхание. На корешке не было названия, лишь странные знаки — похожие на руны священной рощи, но чужие, будто принесённые из иного мира. Книга выглядела древней и неуместной в этом месте, словно сама нарушала ткань времени.

Незнакомец шагнул ближе. Его пальцы вцепились в переплёт, будто он боялся, что книга вырвется из рук.

Джозеф поднялся из кресла. В каждом движении его чувствовалась скрытая сила. Подойдя к прилавку, он посмотрел на мужчину, и тишина в лавке стала вязкой, осязаемой.

— Покажи, — сказал он наконец. Его речь была низкой и спокойной, но за ней чувствовалось напряжение.

Незнакомец замер. Его взгляд скользнул ко мне, затем обратно к Джозефу. Наконец он положил книгу на прилавок, но пальцы задержались, словно прощаясь, и лишь потом отдёрнулись.

— Сколько ты за неё хочешь? — спросил Джозеф, наблюдая не книгу, а хозяина.

— Кусочек серебра, — хрипло ответил тот.

Я едва не выдохнула вслух. Даже самые ветхие свитки стоили дороже.

— Кусочек серебра? — переспросил Джозеф. Бровь его приподнялась, голос потяжелел. — За такую книгу?

— Мне не нужно больше, — резко отрезал мужчина. — Бери или оставь.

Джозеф молчал. Потом провёл ладонью по обложке. В этот миг свеча на полке едва не погасла, а у меня зазвенело в ушах, будто лавка откликнулась на прикосновение.

— Откуда она у тебя? — спросил Джозеф.

— Не твоё дело, — огрызнулся тот. — Берёшь или нет?

— Я беру, — спокойно ответил Джозеф. Но взгляд его стал острым. — Скажи, путник, зачем тебе так нужно избавиться от неё?

Мужчина застыл. Его дыхание зашипело, словно сквозь сломанные тростинки. Свет от очага выхватил нижнюю часть лица — бледную кожу со шрамами, губы, сжатые в тонкую линию.

— Она мне не нужна, — процедил он. — И тебе не советую держать её долго. Есть вещи, которые должны остаться в прошлом.

Глава 4. Тайна, что обращает в бегство.

Всю ночь мне не спалось. Тревога как холодный ветер гуляла по комнате, касалась кожи, проникала в мысли. Я ворочалась, пытаясь обрести покой, но он ускользал, оставляя лишь смутное чувство страха. Что всё это значит?

В какой-то момент я не выдержала. Накинув плащ, я тихо выскользнула из дома и направилась к лавке Джозефа. Так бывало и раньше: в бессонные ночи, когда кошмары путали реальность со снами, я искала утешения среди книг. Там, в полумраке, пахнущем старой бумагой и деревом, дышалось легче.

Поджав ноги, я сидела у камина и держала в руках книгу, на первый взгляд, похожую на другие. Пламя лениво лизало поленья, отбрасывая тёплые отблески на страницы, но тепло не могло прогнать озноб. Я задремала, не заметив как прижала книгу к груди. Сквозь сон я слышала треск углей и чувствовала, как тяжелеют веки.

Вдруг шаги вырвали меня из забытья. Дверь скрипнула, и на пороге появился Джозеф. Его силуэт, освещённый утренним светом, казался знакомым и в то же время чужим. Он замер, глядя на меня, и на лице промелькнуло удивление.

— Ты не спала? — тихо спросил он, закрывая за собой дверь. Его голос был мягким, но слышалась едва уловимая тревога.

Я подняла голову, чувствуя, как книга выскальзывает из моих рук. Я молча кивнула.

— Опять кошмары? — Он подошёл ближе и опустился на стул напротив, внимательно глядя на меня. Его пальцы машинально теребили край рукава, выдавая беспокойство.

— Не совсем. — ответила я, глядя на огонь. — Просто… тревога. И эта книга. — Я кивнула на неё, всё ещё лежащую у меня на коленях.

Джозеф прищурился, переводя взгляд с меня на обложку. Секунду он молчал, подбирая слова.

— Ты в порядке? — спросил он наконец, и в его тоне мелькнула настороженность.

— Не знаю. — призналась я, проводя пальцем по холодной обложке. — Она кажется… странной. Как будто что-то скрывает.

Он хмыкнул, но в его глазах не было насмешки — только тень сомнения.

— Может, тебе стоит отвлечься? — сказал он после паузы. — В соседнем городе скоро ярмарка. Книги, краски… Ты давно не выбиралась из деревни.

Я замерла, чувствуя, как его слова задевают что-то внутри меня. Ярмарка. Новые книги для лавки, краски для меня — яркие, живые, как те, что когда-то привёз отец. Рисование было моим спасением, способом выплеснуть то, что не умещалось в словах. Я посмотрела на Джозефа, и он кивнул, пытаясь подбодрить меня.

— Хорошо, — сказала я, чувствуя, как спадает напряжение. — Я поеду.

Дом встретил меня теплом и знакомыми звуками. В камине потрескивали угли, их жар смешивался с ароматом сушёных трав, свисавших с потолочных балок. Зверобой отдавал лёгкой горечью, ромашка — мягкой сладостью. Половицы поскрипывали под ногами, и этот звук, простой и родной, обволакивал душу покоем.

Я замерла у порога, вслушиваясь в тишину. Дани спал, укутанный в одеяло, его пальцы сжимались во сне, будто держа что-то важное. Он давно вырос из младенчества, но в его чертах я видела всегда восхищавшую меня безмятежность. И-за стен доносились спокойные, размеренные голоса отца и Рейна. Они разделывали дневную добычу, и их негромкий разговор вплетался в вечерний ритм дома.

Джейн сегодня не было — она ушла к подруге. Я знала, как они любят собираться вместе: зажигают свечи, читают друг другу старые книги до тех пор, пока речь не становится сонной или пока хозяйка не прогонит их спать с добродушным ворчанием. Джейн жила словами. Она подбирала их так же бережно, как мама — травы для отваров, и в её голосе они оживали, становясь песней.

А мама… Она сидела у камина, чуть склонившись вперёд, подперев подбородок рукой. Её пальцы лениво скользили по грубой ткани передника. Светлые волосы с серебряными нитями седины были собраны в низкий узел, и выбившиеся пряди мягко падали к вискам. Я смотрела на неё и знала: мы разные. У меня острые черты лица, скулы, тёмные волосы, взгляд, в котором, казалось, всегда была скрыта тень. Но я никогда не чувствовала себя чужой рядом с ней.

Я тихо подошла и опустилась рядом, обняв её за плечи. Она не вздрогнула — только выдохнула и погладила меня по спине, наклоняясь ближе так, как делала это с самого моего детства.

— Ты какая-то тихая сегодня, Тесса. — сказала она, и в её голосе прозвучала нежность, смешанная с тревогой.

— Нет.— ответила я, но горло предательски сжалось.

— Ну конечно. — она улыбнулась краешком губ, и её рука снова прошлась по моим волосам. — Расскажи мне.

Я закрыла глаза, вдыхая её тепло. В детстве я прибегала к ней после кошмаров, забиралась под одеяло, и она никогда не спрашивала, что мне приснилось. Просто укрывала меня, гладила по голове, пока страх не растворялся в её объятиях. И сейчас она смотрела на меня с той же бездонной любовью.

— Мам. — я прижалась к ней чуть сильнее. — Джозеф предложил мне поехать на ярмарку.

Она, чуть приподняв бровь, молча ожидала.

— Выбрать книги для лавки. — добавила я. — И, может, найти краски для себя.

Её взгляд смягчился, в нём мелькнула улыбка.

— Ты давно мечтала о новых красках. — сказала она, и её голос стал теплее. — Помню, как ты сияла, когда отец привёз тот набор. Ты рисовала целыми днями, пока пальцы не покрылись пятнами.

— Да. — я сглотнула, чувствуя, как внутри что-то дрожит. — Можно мне поехать?

Она замолчала, прикусив губу. Я видела, как в её глазах борются мысли — желание отпустить и страх потерять.

— Это ведь за деревней.— тихо сказала она наконец.

— Всего на день, мам. Я вернусь до темноты.

Она выдохнула, и её плечи чуть опустились.

— Хорошо.— сказала она. Её улыбка стала мягче, но в глубине глаз осталась тень. — Езжай.

— Правда? — я подняла голову, поймав её взгляд.

— Правда. — она провела ладонью по моей щеке, и её пальцы задержались там на миг. — Ты взрослеешь, Тесса. Я хочу, чтобы ты видела мир, чтобы дышала им. Но ты же знаешь… Я всегда буду бояться за тебя.

Я кивнула, чувствуя ком в горле. Эта тревога была её частью — материнской нитью, которую нельзя разорвать. Я положила голову ей на плечо, слушая, как потрескивают дрова в камине.

Глава 5. Путь к Вирну

Дорога тянулась неспешно, и в этом было что-то умиротворяющее. Лошади шагали под сенью деревьев, их копыта мягко вдавливались в землю, изредка ломая сухие ветки с тихим хрустом. Воздух, свежий и прохладный, обещал ясный день, и я вдыхала его, чувствуя, как он наполняет лёгкие. Мы с Джозефом ехали рядом, большую часть пути молча. Лишь лес нарушал тишину шорохом листвы да редкими птичьими трелями. Я держала поводья, время от времени бросая взгляд на него. Он казался погружённым в свои мысли, но в его осанке, в том, как он слегка покачивался в такт шагам лошади, чувствовалась живая сила.

— Видишь? — Джозеф кивнул на скромную зелень у обочины. — Черемша. В детстве мы с Эйданом собирали её каждую весну. Он тащил меня в лес, едва она пробивалась из-под земли. Мы могли часами спорить, где она вкуснее растёт, или просто сидеть молча, наслаждаясь тишиной. С ним даже молчание было особенным как передышка для души.

Я улыбнулась, тронув поводья. Его слова оживили мои воспоминания: прогулки с мамой, её тихие уроки о травах, запах черемши в котелке. Иногда простые вещи легче обсуждать, чем те, что рвут сердце.

— Мама кладёт её в суп. — сказала я, глядя на дорогу. — Один листок, и вкус уже другой, живой.

Джозеф повернулся ко мне, и в его глазах мелькнула тёплая искра, как будто он смотрел сквозь время.

— Эйдан тоже любил её вкус. — произнёс он, и голос его дрогнул. — Даже в самые тёмные дни он находил повод пошутить. Однажды напек лепёшек с ней и клялся, что это его секретное оружие против хандры. Мы смеялись до слёз.

Я кивнула, ощущая, как его слова проникают в сердце. В дороге и вдали от деревенских стен говорить было проще: слова, не скованные привычной суетой, текли сами. И всё же один давно зревший вопрос не давал мне покоя. Я собралась с духом.

— Джозеф. — начала я тихо, глядя на его профиль, тронутый морщинами. — Как тебе досталась лавка? Я никогда не спрашивала, но мне очень интересно.

Он чуть прищурился. Молчание длилось недолго, но я ощутила, как воздух между нами сгустился.

— Это не было моей мечтой, Тесс. — сказал он, и голос его стал глубоким и мягким. — Скорее, долгом. Отец открыл лавку ещё до моего рождения. Но всё изменилось, когда Эйдан… пропал. Мой младший брат. Я думал, что смогу уберечь его от всего на свете. Оказалось, я ошибался.

Он замолчал, глядя куда-то вдаль, и я заметила, как тень легла на его лицо, несмотря на утренний свет. Мне захотелось протянуть руку, но я лишь сильнее сжала поводья.

— Мы искали его месяцами. — продолжил он, и каждое слово звучало тяжелее предыдущего. — Я обошёл весь лес, каждый овраг. Но его нигде не было. Исчез без следа. Отец сломался после этого, ушёл через год. Мать… Она держалась, но её душа потухла. А я остался один — с лавкой, с их болью, с пустотой, которую нечем было заполнить.

Его голос дрожал, и я почувствовала, как слёзы жгут мне щёки. Я не прятала их — не могла. Его утрата эхом отозвалась во мне, всколыхнув что-то смутное, давно забытое. Может, это была моя собственная тень — та, что росла во мне с детства, без имени и причины.

— Лавка стала моим якорем. — сказал он почти шёпотом. — Я цеплялся за неё, чтобы не утонуть. Долгие годы я думал, что больше не смогу никого впустить в свою жизнь. Слишком боялся снова потерять.

Тишина повисла между нами, густая и живая. Я боялась её нарушить, но его взгляд, мягкий и усталый, словно ждал чего-то. И он заговорил снова.

— А потом появилась ты. — Джозеф чуть улыбнулся, и в этой улыбке было столько тепла, что моё сердце сжалось. — Маленькая девочка, забившаяся в угол лавки с книгой в руках. Ты смотрела на мир так, будто готова была сражаться с ним, если придётся. В тебе был тот же огонь, что в Эйдане. Я не мог пройти мимо. Не хотел, чтобы ты осталась одна так же, как я.

Слёзы текли свободно, и я не сдерживалась. Его слова пробивали стены, которые я даже не замечала в себе.

— Ты моя семья, Джозеф. — выдохнула я с дрожью в голосе. — Мой приёмный отец любит меня, но он всегда где-то далеко, даже когда сидит рядом. А ты… Ты дал мне тепло, которого я не знала. Ты стал моим домом.

Он остановил коня, и его рука легла мне на плечо — крепко, но бережно, будто он боялся, что я растворюсь. В его глазах, тёмных и глубоких, я увидела отблеск слёз.

— Я всегда буду рядом, Тесса. — сказал он, и в этих словах была вся его душа: старая, израненная, но полная любви. — Никогда тебя не оставлю.

Я прижалась к его плечу, чувствуя, как его нежность прогоняет холод внутри. Мы молчали, но это молчание было живым, полным того, что не выразить словами.

Дорога текла дальше. Копыта лошадей выбивали ритм по утоптанной земле, и утренняя прохлада уступала место мягкому теплу солнца. Тишина между нами стала лёгкой. Я думала о годах в лавке: о том, как это место стало моим убежищем, а Джозеф — человеком, без которого я не могла себя представить.

Я вспоминала, как впервые переступила её порог: настороженная девятилетняя девочка с мокрыми от дождя волосами. Тогда Джозеф казался мне просто стариком с добрыми глазами, но с каждым днём я узнавала его лучше. Он разрешал мне читать книги, которые я не могла купить, терпеливо объяснял незнакомые слова, подшучивал, когда я засыпала над страницами.

Однажды он нашёл меня поздно вечером среди стеллажей с раскрытой книгой на коленях.

— Тессара, сколько раз говорить! — воскликнул он, разведя руками. — Книги — не повод забывать о времени!

— Но я только одну страницу… — начала я оправдываться.

— Одной страницей дело не кончается, я тебя знаю! — проворчал он, но в его голосе мерцала улыбка. Он забрал книгу, взглянул на обложку и буркнул: — Ладно, садись ближе, обсудим, раз уж ты её почти дочитала.

Он редко говорил о чувствах, но в его ворчании, в этих маленьких жестах была забота, которой мне так не хватало дома. Он понимал меня без слов, и я знала: он не просто хозяин лавки. Он был моим другом, моим светом.

— О чём задумалась? — его мягкий тембр с легкой насмешкой вывел меня из воспоминаний.

Глава 6. Ярмарка чудес

Когда мы ступили в город, я замерла, не веря глазам. Это место дышало иначе, чем моя деревня — шумно, ярко, живо. Здесь не было тихих домиков с соломенными крышами, утопающих в зелени огородов. Вместо этого улицы бурлили людьми, голосами, движением. Воздух пропитался густым ароматом жареного мяса на углях, сладостью только что испечённых пирогов и терпкой свежестью овощей, сложенных горками на телегах. Я вдохнула глубже, и этот запах закружил голову как вино.

Джозеф шагал рядом, уверенно прокладывая путь сквозь толпу. Он заметил, как я озираюсь, и уголки его губ дрогнули в лёгкой улыбке. Его рука ненавязчиво легла мне на плечо, направляя вперёд словно он боялся, что я потеряюсь в этом хаосе. Мы шли по узкой улочке, где каждый шаг отзывался эхом: стук деревянных башмаков по камням, звонкий смех детей, выкрики торговцев. Мимо проплывали лавки с тканями — алые, синие, золотые полотна струились с прилавков, спадая яркими складками. Но моё внимание приковала одна — там, среди резных деревянных игрушек, старик-мастер ловко орудовал ножом. Его фигурки — кони, птицы, маленькие человечки — блестели на солнце, оживая в руках ребятни, что крутилась рядом. Даже взрослые замирали, зачарованные их видом.

— Ярмарка впереди. — сказал Джозеф, кивнув в сторону площади. Его голос звучал спокойно, но в нём чувствовалась теплота, как будто он радовался моему восторгу.

Мы приблизились, и я ахнула. Перед глазами раскинулся праздник жизни: корзины с румяными яблоками, пучки трав, от которых пахло лесом, яркие ткани, свисающие с телег, расправленные в цветные полосы. Торговцы выкрикивали названия товаров, их голоса сливались в гулкий хор, а кто-то молча раскладывал свои сокровища — глиняные горшки, свечи с ароматом мёда, украшения из потемневшего серебра. Люди спорили, торговались, смеялись. Я стояла, впитывая это зрелище, и думала: а что, если бы я принесла сюда свои рисунки? Смогла бы я занять место среди этих мастеров? Может, когда-нибудь…

— Ты смотришь так словно уже прикидываешь, где поставить свой столик. — поддел меня Джозеф, и его глаза весело блеснули.

Я засмеялась, чувствуя, как тепло разливается в груди. Мы двинулись дальше вдоль рядов, где столы гнулись под тяжестью добра: резные фигурки зверей, старинные броши, свечи с вкраплениями сухих цветов. Всё это было новым, неизведанным, и я не могла отвести взгляд. А потом я увидела его — деревянное кольцо на прилавке у мастера. Маленькое, скромное, с тонким орнаментом, вырезанным так искусно, что узоры казались живыми. Они вились, переплетались, намекая на далёкие миры. Я взяла его в руки — прохладное, гладкое, оно легло в ладонь как родное. Мысленно я уже надела его, представила, как оно смотрится на пальце. Но тут же одёрнула себя. Нет, не для меня. Монеты в кармане звякнули, напоминая о том, что важнее.

— Как вам кольцо? — окликнул торговец, заметив мой взгляд.

Я открыла рот, но слова застряли. Зачем я здесь, если не за этим? Поставив кольцо обратно, я отвернулась, пряча сожаление.

— Пойду выберу подарки для семьи. — сказала я Джозефу, стараясь придать тону бодрости.

Он кивнул, не спрашивая лишнего, и я ушла в гущу ярмарки. Для мамы я нашла редкие травы — пучок с тонким ароматом, каких не сыскать в нашей деревне. Для Дани — глиняного смешного слоника с задранным хоботом. Для Джейн — красный яркий платок с вышитой розой, подобный её улыбке. А для отца — тёплые рукавицы, чтобы мороз не кусал руки, когда он рубит дрова. Каждый подарок я выбирала с любовью, представляя их лица. Монеты таяли в кармане, но я не жалела ни о чём. Забыла даже о красках, о которых мечтала, отдавая всё ради родных.

Когда я вернулась, Джозеф ждал меня у телеги, скрестив руки. Его брови поднялись в любопытстве.

— Ну что, какой улов?

— Довольно большой. — ответила я, крепче сжимая свёртки. Улыбка сама собой расцвела на лице.

Он кивнул, а потом шагнул ко мне. В его руках блеснуло то самое кольцо — деревянное с замысловатым узором. Я замерла, не веря глазам.

— Ты никогда не думаешь о себе, Тесс. — сказал он, и в его голосе смешались ворчливость и нежность. Стариковская забота, такая знакомая и тёплая, сквозила в каждом слове. — Возьми. Это тебе.

Я растерялась, но он уже вложил кольцо мне в ладонь. Пальцы его были твёрдыми, огрубевшими от возраста, но жест — мягким, почти отцовским. Я бросилась к нему, обняла, прижалась к его старому плащу, пахнущему пылью и смолой. Я сжала подарок в кулаке, чувствуя его прохладу у сердца.

— Спасибо.— шепнула я, и голос дрогнул от переполнявших чувств.

Он похлопал меня по спине, неловко, но искренне, и мы пошли дальше. Джозеф повёл меня к антикварной лавке, и стоило нам переступить порог, как воздух обнял нас резким запахом старой бумаги, кожи и пыли. Высокие, низкие, кривые полки тянулись к потолку. Они были заставлены книгами, свитками, потёртыми манускриптами. Тусклый и золотистый свет сочился сквозь узкие окна, освещая этот мир забытых историй. В каждом углу таились вещи, что видели века: потемневшие статуэтки, треснувшие чернильницы, пожелтевшие листы, шуршащие под пальцами.

Хозяин лавки, седой старик с морщинистым лицом, стоял в центре, а рядом суетился его помощник, молодой парень с острым взглядом. Слишком острым. Когда Джозеф приблизился к прилавку, я заметила, как его плечи напряглись, а в глазах мелькнула тень.

— Добрый день. — поздоровался он, чуть склонив голову. — Есть ли что-то новое, достойное внимания?

Я осталась в стороне, стараясь не выделяться, но лавка тянула меня к себе. Пальцы сами скользнули по корешкам книг — шершавым, потрескавшимся, хранящим тепло чужих рук. Я не разбиралась в древностях, но здесь витала магия, которую я чувствовала кожей. Не удержавшись, я потянулась к сумке и достала ту книгу — холодную, с тёмным переплётом. Хотела лишь коснуться её, ощутить связь, но тут же поймала взгляд помощника. Он замер, его губы дрогнули в странной улыбке, а в глазах загорелся хищный интерес.

Глава 7. Последний взгляд

Я шагала по оживлённой улице, но её звуки — звонкий смех торговцев, стук колёс повозок, гул голосов — доносились до меня глухо как сквозь толщу воды. Внутри всё кипело. Раздражение сжимало грудь, сковывая её ледяным напряжением. Джозеф что-то знал. Знал и скрывал от меня. Это жгло сильнее, чем любой мороз, с которым я сталкивалась в деревенских лесах.

С каждым шагом сомнения и решимость боролись внутри, разрывая меня на части. Я устала от недомолвок, от этих утомленных улыбок, которыми взрослые отмахиваются от вопросов будто я всё ещё ребёнок. Я всегда ненавидела, когда отец и мать смотрели на меня с жалостью и говорили: «Ты слишком мала, Тесс».

Эти слова звучали как приговор — вечное изгнание в мир полуправды, где мне доверяют лишь обрывки, а целое прячут за закрытыми дверями. Джозеф был не лучше. Он знал, что за книга попала мне в руки. Знал, почему тот парень в лавке смотрел на меня так, будто я ключ к тайне, о которой даже не подозревала. Но вместо ответов он сунул мне горсть монет и велел забыть. Забыть! Как будто я могла заглушить этот зов, этот терзавший меня с детства голод по правде.

***

Я сжала кулаки, ногти впились в ладони. Шаг. Ещё шаг. И вдруг все же остановилась. В груди шевельнулось нечто тяжёлое, липкое. Это было предчувствие, заставляющее кровь застыть в жилах. Что-то было не так. Яркий, шумный, полный жизни мир вокруг стал чужим. Казалось, что я смотрела на него через преграду. Время замедлилось, каждый громкий и тревожный удар сердца отдавался в висках. Я не могла просто уйти. Не теперь, когда правда казалась так близко.

Воздух сгустился, дышать стало труднее. Я развернулась и побежала. Ноги несли меня обратно к лавке, ветер хлестал по лицу, но я не замечала холода. У деревянной двери я замерла. Сердце оборвалось и упало куда-то в пустоту. Когда я коснулась шершавого дерева, пальцы задрожали. Я прижалась ухом к поверхности, надеясь услышать хоть что-то: его голос, скрип половиц, шорох страниц. Тишина. Мёртвая, гулкая тишина. А потом почувствовала запах. Терпкий, железный, напоминающий ржавчину. Кровь.

Мир качнулся. Я толкнула дверь, и она поддалась с жалобным скрипом. Тусклый свет сочился сквозь узкие окна, ложился на пыльные полки, старый прилавок, книги. Но лавка больше не дышала. Воздух застыл, пропитанный смертью. И тогда я увидела его.

Джозеф.

Он замер на коленях среди обломков, скованные руки дрожали, а голова склонилась к земле. Седые волосы прилипли к лицу и слиплись от крови, что текла из раны на виске. Его плащ, тот самый, что пах смолой и пылью, был разорван, а грудь тяжело вздымалась. Но даже сейчас он не сдавался. Его взгляд, слабый, но твёрдый, горел упрямством, которое я так любила в нём. Перед ним стояли они.

Я едва устояла на ногах. Трое. Не люди. Существа, от вида которых горло сжалось, а разум закричал от ужаса. Слишком высокие, слишком хищные. Чёрные кожистые крылья, сложенные за спинами, дрожали, готовые к движению. Глаза горели в полумраке, тлея в сумраке.

Первый был жилистым, с угловатым лицом и жёлтыми глазами, сияющими в темноте. Бледная кожа казалась мёртвой, а длинные чёрные волосы падали на плечи спутанными прядями будто были вырваны ветром. Его голос, шелестящий как рваный шёлк, резал слух:

— Я спрошу в последний раз, Хранитель. Где книга?

Джозеф поднял голову. Кровь стекала по щеке, но он смотрел прямо в эти жёлтые глаза.

— Не знаю, о чём ты говоришь. — прохрипел он. В его голосе не было страха — только сталь, которую я знала с детства.

Крылья первого дрогнули, выдавая ярость. Второй шагнул ближе — массивный, с короткими светлыми волосами и лицом, скрытым чёрной металлической маской. Серые глаза, пустые, холодные, лишённые жизни, впились в Джозефа.

— Где? Книга? — его голос был низким, механическим, лишённым жизни.

Джозеф молчал, лишь уголок его губ дёрнулся в слабой горькой усмешке. Третий — высокий, с пепельной кожей и длинными рогами, изогнутыми назад — фыркнул с раздражением. Чёрные крылья в рубцах шевельнулись, а кроваво-красные глаза сверкнули древней жестокостью.

— Ты зря сопротивляешься, старик. Знаешь ведь, чем это кончится.

Он шагнул вперёд, и свет отразился на лезвии в его руке — тонком, остром, подобном когтю. Мой разум закричал раньше, чем я успела осознать. Нет. Нет, нет, нет! Удар был быстрым, почти незаметным. Джозеф захрипел, тело его качнулось. Кровь, тёмная и густая, медленно стекала на пыльные доски, впитывалась в трещины, унося с собой его жизнь.

Я не могла закричать. Воздух вырвался из груди, но звук умер в горле, задушенный болью. Мир окрасился красным, и всё внутри разорвалось: сердце, душа, каждая частичка меня. Джозеф — мой Джозеф, мой свет, мой дом — падал, а я не могла даже шевельнуться. Его глаза, такие родные, потускнели, но в них ещё теплилась искра. Он посмотрел на меня — всего миг, но этого хватило. В этом взгляде были любовь, прощание, мольба жить. А потом он рухнул.

Жар вспыхнул под кожей, но он не грел — он леденил, разливался по венам, отравляя меня изнутри. Я перестала быть собой. Контроль ускользнул как песок сквозь пальцы, и что-то древнее, тёмное, живое вырвалось из глубины. Магия. Она родилась в тот миг, когда страх и боль сплелись в одно, когда я поняла, что потеряла его навсегда.

Вихрь энергии закружился вокруг, сметая всё: книги взлетели с полок, стекло треснуло, воздух задрожал от силы, которую я не могла обуздать. Они заметили меня разом. Их глаза вспыхнули, крылья напряглись, но я уже не стояла на месте.

— Убей её, Ра’гаш — лениво бросил тот с кровавыми глазами словно я была лишь помехой.

Но я двигалась. Шаг, и я исчезла, растворилась в тенях, скользнула сквозь мрак, чтобы оказаться за их спинами. Первый обернулся слишком поздно. Моя рука поднялась сама собой, и сила вырвалась из неё — невидимая, но сокрушительная. Удар обрушился вихрем, разнёс полки в щепки, поднял в воздух обрывки страниц, что кружились, разлетаясь в стороны. Второй рванулся ко мне, когти блеснули в полумраке, но я уже была не там. Я двигалась быстрее мысли, быстрее страха, быстрее боли. Я не знала, что делаю, но чувствовала — они боялись. Их глаза, полные ярости, дрогнули, и этот страх стал моим топливом.

Глава 8. В объятиях тьмы

Я тонула. Темнота обволакивала меня, густая и вязкая, поглощая всё: свет, звук, саму суть моего существования. Она была бездонной, как будто ночь решила утянуть меня в свои недра, где нет ни верха, ни низа. Сознание металось, цеплялось за хрупкую грань реальности, но снова и снова соскальзывало в пустоту. Время растворялось, оставляя лишь смутное ощущение чего-то чужого.

Мысли, не мои, текли рядом — шёпот, эхо, обрывки голосов, неясные как во сне. Они переплетались, звучали слишком тихо, чтобы разобрать слова. Это было похоже на зов, который слышишь, но не можешь найти. Я пыталась ухватиться за них, но они ускользали, оставляя холодное эхо в разуме.

А потом пришёл резкий холод. Он пронзил меня до костей, выдернув из забытья. Я втянула воздух сквозь зубы и открыла глаза. Надо мной раскинулось ночное небо, тяжёлое, пронизанное острыми силуэтами еловых ветвей. Звёзды мерцали, едва пробиваясь сквозь кроны. Воздух пах хвоей, влажной землёй и чем-то древним и незнакомым.

Я двигалась. Нет, не сама — меня несли. Под ладонями я ощутила грубую, плотную шерсть, тёплую и густую. Сердце дрогнуло, когда до меня дошло: я лежала на спине огромного волка. Его дыхание вырывалось из пасти белыми клубами пара. Лапы ступали так плавно, что казалось, он не идёт, а скользит по лесной земле, не оставляя следов. Мощь этого зверя чувствовалась в каждом его движении, в ритме, с которым он рассекал мрак.

Среди теней, сплетённых между деревьями, двигались другие. Фигуры в плащах сливались с лесом словно были его частью. Их серебряные глаза вспыхивали как лунный свет на воде. Они словно рожденные ночью бесшумно мчались рядом без лишних движений. Спасли они меня? Или похитили? Я не знала. Но их присутствие и взгляды, пронизывающие до дрожи, говорили: я в их власти.

Сердце билось глубоко и глухо. Бежать? Бессмысленно. Лес был чужим — живым, дышащим, пропитанным магией, которой они повелевали. Деревья стояли стеной, ветви шевелились, подчиняясь невидимой воле. Я не знала, где нахожусь, и даже если бы решилась, ноги не унесли бы меня далеко. Этот мир принадлежал им.

И тогда я услышала голоса. Низкие и ясные звуки прорвались сквозь тишину.

— Она проснулась слишком рано. — сказал первый, хриплый, с ноткой тревоги в тоне. — Мы не можем рисковать. Она ещё не готова. Пусть спит до прибытия в Дом теней.

Дом теней. Название резануло слух и вызвало укол в груди. Что это за место? О чём они говорят? Мой разум, мутный от тьмы, пытался собрать мысли, но они ускользали. Я хотела оглядеться, но тело не слушалось — оно было слабым, тяжёлым, будто налитым свинцом.

Один обернулся. Высокий, закутанный в плащ, что колыхался за ним. Лицо скрывал капюшон, но его серебряные глаза поймали мой взгляд. В них не было тепла, только сила, древняя и непреклонная. Встреча с ними была как вспышка: резкая, полная предчувствия. Я замерла, чувствуя, как холод растекается по венам, сковывает дыхание.

Он протянул руку. Пальцы, длинные и тонкие, мелькнули в свете звёзд, и тьма сомкнулась вокруг меня. Она поползла по краям сознания мягко, но неотвратимо. Я сопротивлялась, цеплялась за запах хвои, ритм волчьего дыхания, блеск его глаз. Но силы покидали меня. Тьма утянула в свои объятия, и я провалилась в забвение, оставив за собой лишь эхо вопроса: кто я теперь?

Глава 9. Тень равновесия

Очнулась я от тонкого, едва уловимого аромата свежескошенной травы, что проникал в комнату откуда-то снаружи, мягко касаясь чувств, пробуждая во мне забытую нежность. Несколько мгновений я цеплялась за эту иллюзию, позволяя себе поверить, что всё пережитое — лишь сон, тяжёлый и липкий, полный мрачных теней. Что кровь на моих руках — вымысел, что Джозеф жив, сидит в своей лавке, ворчит над очередной книгой, а я вот-вот услышу скрип его кресла. Но стоило мне открыть глаза, как реальность обрушилась на меня ледяной волной, смывая последние крохи надежды.

Я не знала, где нахожусь. Комната была чужой, незнакомой до дрожи: высокие окна, обрамлённые невесомыми занавесками, что колыхались в тихом танце с ветром, тёмное деревянное изголовье кровати с тонкой резьбой, пропитанное запахом смолы и времени. Свет, мягкий и рассеянный, лился сквозь щели в ставнях, играя на полированном полу. Но он не грел — был холодным и отстранённым, несущим одиночество. Всё здесь казалось слишком реальным и в то же время иллюзорным, словно я оказалась в чьём-то сне, из которого не могла вырваться. А потом память вспыхнула, острая и беспощадная: Джозеф. Его кровь. Его взгляд, угасающий в моих руках. Я не спасла его.

Грудь сжало, дыхание перехватило. Я резко села, простыня соскользнула с плеч, обнажая кожу, всё ещё липкую от пота и ужаса. Сердце колотилось так, будто желало вырваться наружу, пробить рёбра, выплеснуть всю боль, что копилась внутри. Ярость. Беспомощность. Ненависть к тем, кто отнял его у меня, к себе за то, что не смогла ничего сделать. Хотелось кричать, разнести эту комнату в щепки, разорвать тишину, что давила на меня невыносимым грузом. Почему я здесь? Кто привёл меня сюда? Где те твари с горящими глазами и крыльями, что пахли смертью?

Я уже открыла рот, чтобы выпустить этот крик, но меня прервали: дверь распахнулась с тихим скрипом. В комнату вошла женщина — невысокая, с мягкими округлыми чертами, в ней было что-то неуловимо светлое, почти сияющее. Её кожа была бледной и чистой словно утренний свет, а чуть заострённые уши, выглядывающие из-под волнистых каштановых волос, выдавали её происхождение. Эльфийка. Она замерла на пороге. Её ясные серо-зелёные глаза встретились с моими, и в них мелькнула тень тревоги. Но она быстро оправилась, шагнула вперёд, двигаясь с осторожной грацией словно боялась спугнуть раненого зверя.

— Девочка. — её голос был мягким и успокаивающим, полным незримой заботы, но в нём звенела скрытая сила. — Тише… Тебе здесь ничего не угрожает.

Я сжала кулаки, ногти впились в ладони, оставляя жгучие полумесяцы. Ничего не угрожает? Эти слова звучали как насмешка. Они забрали у меня Джозефа, вырвали из жизни всё, что я любила, оставив меня одну в этом странном и холодном месте. Как она могла говорить о безопасности, когда мой мир рухнул?

Эльфийка подошла ближе, медленно опустилась на край кровати. В руках она держала поднос с чашкой, от которой поднимался лёгкий пар. Запах травяного чая — терпкий, с ноткой мёда и горьковатым послевкусием — коснулся меня, но не принёс облегчения.

— Выпей. — сказала она, протягивая чашку. — Это поможет. Немного притупит боль.

— Я не хочу притуплять боль. — выдавила я сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как голос дрожит от сдерживаемого гнева. — Я хочу знать, что здесь происходит. Почему я здесь? Кто вы все такие?

Она вздохнула, опуская поднос на колени. В её взгляде мелькнула грусть, но не та, что раздражает своей жалостью. Это была тихая и глубокая печаль, словно она уже видела подобное раньше.

— Всё станет ясно, когда ты поговоришь с королём. — ответила она. Её тон оставался ровным, но в нём чувствовалась тень усталости. — Он объяснит тебе больше, чем я могу. Но сейчас тебе нужно отдохнуть.

— Я достаточно отдыхала. — бросила я, с трудом сдерживая рвущуюся наружу ярость. — Я хочу правду. Сейчас же.

Она долго смотрела на меня изучающим взглядом. Её глаза, светлые и глубокие, казались старше её лица. Она не спорила, не пыталась меня успокоить пустыми словами. Лишь слегка склонила голову, признавая моё право на гнев.

— Хорошо. — тихо сказала она. — Но не жди, что ответы будут лёгкими или приятными.

Я сглотнула, ощущая, как внутри всё сжимается. Доверять ей? Я не знала, могу ли. Но выбора не было. Она была единственной нитью, связывающей меня с этим местом, с тем, что произошло.

— Ты эльфийка? — спросила я, хотя ответ был очевиден. Мне просто нужно было услышать её голос снова, убедиться, что она реальна.

Она слегка улыбнулась, уголки губ дрогнули, но глаза остались серьёзными.

— Да, хотя среди моего народа меня зовут иначе. — кивнула она. — Здесь я Лайрис. Просто Лайрис.

Имя легло на слух мелодично, но с тревожным оттенком. Я повторила его про себя, словно пробуя на вкус.

— Дом Теней. — внезапно вырвалось из меня, и я сама не поняла, откуда взялось это название. Оно всплыло в памяти, смутным воспоминанием, тяжёлым и неизбежным. — Я в Доме Теней, верно?

Лайрис замерла, её пальцы чуть дрогнули на подносе. Она внимательно посмотрела на меня словно пыталась понять, как много мне известно.

— Да. — подтвердила она после паузы. — Это место, где прошлое всё ещё дышит, но его тени длиннее, чем память. Мы стражи, живущие между мирами. Король расскажет тебе больше, когда придёт время.

— Кто он? — я нахмурилась, чувствуя, как раздражение снова поднимается во мне. — Почему его нет здесь сейчас?

— Он наблюдает. — уклончиво ответила она, и её голос почти превратился в шёпот. — Он всегда наблюдает.

Лайрис поднялась, указав на стоящий у стены тёмный и массивный шкаф с резными узорами, напоминающими те, что я видела на книге.

— Эта комната теперь твоя. — сказала она. — В шкафу найдёшь одежду. А сейчас приведи себя в порядок. Вода в купальне уже нагрета.

Я растерянно кивнула, не находя слов. Лайрис задержалась на пороге, будто хотела добавить что-то ещё, но передумала и вышла, оставив меня одну с моими мыслями.