Древние пришли

Город, пожирающий нас

Говорят, что у каждого города есть душа. Обычно под этим подразумевают какие-то местные обычаи, сленг, распространённый в этой местности, ритм жизни, облик города, обусловленный его застройкой и историей. Но лишь тонко чувствующие люди способны увидеть истинные душу и облик города — то, что находится на тонком плане бытия. Подлинная душа есть у каждого города — будь это древняя столица, или же небольшой промышленный город, растянувшийся вдоль железнодорожных путей в сотне километров от областного центра.

Москва. Один из крупнейших городов мира, мегаполис с почти пятнадцатимиллионным населением, порт пяти морей. Миллионы лет назад эта местность действительно омывалась пятью морями. Где они сейчас? И что жило в их пучине? Когда моря высохли, это существо зарылось под землю, затаившись на долгие тысячелетия, пока не пришли первые балты, изгнанные из своего племени. Про ту болотистую местность ходили мрачные истории, передававшиеся из уст в уста от самой зари человечества, и о которых ныне свидетельствуют лишь навевающие жуть изображения на найденных во время археологических раскопок глиняных сосудах. Существо, обитавшее там, подчинило себе новых поселенцев, которые стали справлять тёмные ритуалы, посвящённые тому, которого они называли Вечно Жрущим во Тьме. Ведомое его дьявольской волей, племя отщепенцев-балтов росло и ширилось, поглощая соседние города и общины. Огнём, мечом и чёрной магией они навязывали свой уклад порабощённым племенам, и будто тень расползалась во все стороны из тех краёв. Немногие чародеи и богатыри, осмеливавшиеся бросить вызов власти этого существа, заканчивали свои дни в изгнании или на плахе и пыточном колесе. Царевич Дмитрий и патриарх Никон, Степан Разин и Емельян Пугачёв — все они бесславно пали, будучи не в силах одолеть тварь, что с каждым столетием жирела и крепла. Их имена проклинались, сами они предавались анафеме, объявлялись смутьянами, еретиками и изменниками. Никто не мог усомниться в этом, ведь власть адского создания над умами была сильна, и люди не могли противостоять его злой воле.

Так продолжалось десятилетиями и веками. Одно поколение сменяло другое, на престоле менялись князья, цари и императоры, и вместе с границами государства расширялась и тёмная власть создания, что ворочалось глубоко под землёй. Всё изменилось в 1918 году, когда большевики, неуклонно теснимые армиями Деникина и Юденича, воззвали к доисторическому чудовищу. К счастью для человечества, не вся тварь, но лишь малый краешек её астральной сущности вырвался на волю. Впрочем, этого хватило, чтобы покатились назад разбитые белогвардейские части. Но очень скоро большевики поняли, что не в силах совладать с той силой, которую едва не выпустили наружу. Ценой собственных жизней и гекатомб жертв, которые потом для обывателей назовут «красным террором», группа магов хаоса сумела запечатать прорыв в ткани мироздания, смирив рвущееся наружу непредставимое зло с помощью ритуальных пентаграмм. В тридцатые годы, стремясь ещё больше ограничить власть чудовища, люди стали прокладывать обширную сеть подземных коммуникаций и строить метро, стены тоннелей и станций которого также метили пятиконечными звёздами. Аморфная гидра, чья протоплазма бурлила в подземных кавернах, отступала всё дальше и дальше, пока, наконец, не оказалась запертой в небольшом треугольнике между станциями метро, прямо под Кремлём. Красные звёзды, увенчавшие шпили кремлёвских башен, и поныне сдерживают предвечное существо, бывшее древним уже в дни юности нашей планеты. Однако сдерживаемая магическими путами тварь всё ещё способна влиять на разум людей и питаться их эмоциями. Именно поэтому прогулки по центру Москвы так утомляют. Неприспособленные люди списывают это на шок от большого города, на безумный ритм жизни и гомон толп народу. Счастливые в своём неведении, они не знают правды и живут обычной жизнью. Но тем, кто наделён чутьём, время от времени мерещится, будто узкие столичные улицы, по которым с шумом несутся сотни автомобилей — это суженные, забитые тромбами вены неведомого существа, по которым с трудом проталкивается чёрная зловонная кровь. А город продолжает расползаться в стороны, и, как встарь, захватывает всё новые территории и новые души. Пусть помилуют благие небеса тех, кто попадает в эти липкие тенета…

***

Молодой человек в штатском сидел перед монитором где-то в засекреченном бункере, расположенном глубоко под Лубянкой, и пробегал глазами мелькающие на экране строчки, содержащие в себе определённые ключевые слова, которые отыскивала умная программа. Перед глазами замигала надпись: «КОД 08-90. Уровень информированности объекта: ВЫСОКИЙ». Мерно загудел принтер, и молодой человек, едва дождавшись, пока закончится печать, схватил стопку ещё теплых листков и быстром шагом направился по длинному коридору к неприметной двери в самом его конце. В комнате за дверью сидел мужчина в мундире полковника ФСБ, которого, кажется, знали абсолютно все в отделе, так как он работал здесь чуть ли не вечность, а по внешности ему можно было дать как сорок лет, так и все восемьдесят.

— Михаил Палыч, взгляните вот. «Ноденс» выдал этот текст и код 08-90. А как по мне, выглядит как чей-то бред, — сказал юноша в штатском, протягивая стопку листков. — Неужели эта писанина нам как-то пригодится?

— Да, Андрюша, чего только не придумают люди, — рассеянно обронил полковник, вглядываясь в строчки. — Но «Ноденс» писали товарищи головастые, не чета тебе. А ты в отделе недавно, не знаешь ещё всей нашей кухни. Так что ступай, работай дальше. Если ещё чего найдётся, сразу неси мне, понял? А я тут уж сам разберусь, пригодится это или нет.

— Думаете, это не сбой в программе? Может, стоит выслать группу по адресу этого писаки?

— Пока нет. Иди, работай, лейтенант, — голос полковника посуровел.

После того, как Андрюша, чётко козырнув, развернулся и прикрыл за собой дверь, тот, кого он назвал Михаилом Палычем ещё долго смотрел в никуда, а его губы беззвучно шевелились, произнося то ли молитву, то ли давно забытое заклинание.

Что случилось с Дмитрием Богровым

Люди, от природы наделённые живым и пытливым разумом, всё время пытаются постигнуть глубочайшие тайны мироздания, узнать, что же происходило на Земле на заре времён. Иногда, не удовлетворяясь ответами на этот вопрос, которые открывает перед ними современная наука они начинают собственные изыскания — пропадают в библиотеках, в антикварных магазинах и ездят на раскопки, откуда возвращаются, густо усыпанные каменной пылью и с горящими глазами. И чем активнее они ищут, тем скорее находят то, чего находить совсем не следовало бы. Вокруг запретных знаний свит толстый кокон безмолвия, а завеса людского всеведения, заботливо сотканная учёными, помогает удерживать подальше чрезмерно любопытствующих. Но когда чья-то мысль, подобно сверкающему лезвию, пронзает эту завесу и проникает вглубь времён, в ту эпоху, когда планета была ещё молода, а её поверхность не успела остыть, начинают разворачиваться ужасные и непредсказуемые события. Ибо наша хвалёная цивилизованность и образованность — лишь тонкая корка, укрывающая звериный разум, и она легко трескается, уступая место предвечному ужасу перед неизведанным.

Дмитрий Богров был молодым и подающим блестящие надежды молодым человеком. Выходец из хорошей семьи, он, после того как с отличием закончил Первую киевскую гимназию, отправился изучать юриспруденцию в Мюнхенский университет. Несмотря на настояние отца, желающего видеть сына-юриста, Дмитрий по натуре был страстным естествоиспытателем. В Германии он водил дружбу со многими видными биологами той поры, но, но не собираясь ограничивать себя одной наукой, познавал также и оккультные тайны. По некоторым данным, он вёл активную переписку с Папюсом, Сэмюелем Мазерсом и Гвидо фон Листом, и даже состоял в ордене мартинистов. Впрочем, пребывание Богрова за границей продлилось недолго — спустя год он вернулся в Киев, дабы продолжить обучение в Киевском университете. Именно с этих пор его друзья и однокурсники заговорили о переменах в нём. И без того худощавый, Дмитрий как будто ещё больше вытянулся и побледнел, а в его глазах за круглыми стёклами очков время от времени проскакивали маниакальные искорки. Юноша отстранился от людей, порвал почти со всеми кружками, которые посещал до своего отъезда, и ещё больше времени, чем обычно, стал проводить в библиотеках.

Спустя какое-то время характер его поисков привлёк внимание тайной полиции, и немудрено — в киевских оккультных кругах поговаривали, что Богрову почти удалось отыскать оригинал «Книги Эйбона», запрещённой инкунабулы, скрывавшей омерзительные тайны о подлинных истоках этого мира. Сразу после начала невольного сотрудничества юноши с охранным отделением полиции информация о нём оказывается под грифом «секретно». Но определённые слухи и совпадения позволяют сделать вывод, что вся подпольная деятельность Дмитрия Богрова, направленная против киевских анархо-коммунистов, продолжала быть связанной всё с той же книгой, и тайными знаниями, сокрытыми в ней.

В немногих дошедших до наших дней письмах и разрозненных страницах, оставшихся от дневника Богрова, он признавался, что стал отчаянным неврастеником, не уточняя, однако, причин этого своего состояния. Его последнее письмо, адресованное родителям, пестрело смутными намёками на какие-то ужасные тайны, и заканчивалось следующими словами: «…я всё равно закончил бы тем же, чем кончаю сейчас». Григорий Григорьевич, его влиятельный отец, после прочтения этого послания переполошился, ударил в набат, но так и не успел пусть в ход все свои обширные связи — спустя четыре дня передовицы киевских газет запестрели новостями о дерзком убийстве председателя Совета министров Петра Столыпина. Очевидцы рокового выстрела в опере рассказывали, что когда к стрелку кинулись жандармы и переодетые агенты в штатском, он даже не пытался сопротивляться, только безумно хохотал, запрокинув голову.

Суд был на удивление быстрым. Адвокаты даже не пытались защитить своего клиента, обратив внимание судьи и прокурора на явное безумие молодого человека. Меньше недели понадобилось судебным чиновникам на то, чтобы заслушать свидетельские показания, вынести обвинительный приговор и приговорить убийцу к повешению. А затем дело так же спешно закрыли по поручению самого императора Николая, обосновав всё туманным выводом, что «этим преступлением руководила какая-либо иная, неведомая нам сила».

Слухи о последних часах жизни Дмитрия Богрова в большинстве своём противоречивы, но известно, что всю ночь перед казнью из его камеры смертников в Лысогорском форте доносилось перемежающееся взрывами хохота бессвязное бормотание на неизвестном языке, в котором можно было различить повторяющиеся слова «Уббо-Сатла» и «Тсхатоггуа», и сверкали вспышки неземного света. Поседевшие от ужаса охранники заперлись в караульном помещении и всю ночь читали «Отче наш». А когда Богров уже стоял на помосте, с накинутой на шею петлёй, он смотрел вдаль, где в лучах встающего солнца сверкали золотом купола киевских храмов, и вдруг, крупно задрожав, простёр руку к городу и вскрикнул: «Оно идёт!.. Господи, оно идёт, помилуй нас, ибо Змей уже близко!.. Змей поглотит город и всех нас…». В этот момент палач нажал на рычаг и содрогающееся в конвульсиях тело повисло, раскачиваясь, на верёвке.

Любопытнее всего то, что эту историю постарались как можно скорее замять и отвлечь внимание общественности от персоны убийцы. Еврейский погром, планировавшийся в Киеве, был решительно подавлен в зародыше городскими властями. Ни одна политическая партия не заявила о своей ответственности за это убийство, и до сих пор дело о покушении на Столыпина пестрит недомолвками и белыми пятнами. Лишь в кругах людей, посвящённых в оккультные тайны Киева, из уст в уста передаётся история о богомерзких магических изысканиях студента Дмитрия Богрова, приведших его сначала в пучину безумия, а затем и на виселицу. История эта призвана служить предостережением для чрезмерно любопытных людей, но каждый, кто рассказывал и слушал эту историю, ломал голову над последними словами убийцы: «Змей уже близко, он поглотит город и всех нас».

Знаний груз - тяжкий крест

У безумия причины нет,

Нет границ и нет цены.

Мир безумен миллионы лет,

Так чей же образ он, и кто же мы?

(Сергей Маврин, Анна Балашова)

Когда я скитался в поисках своего предназначения и истоков этого мира, мне довелось исходить множество троп. В результате, отчаявшись найти ответы на терзавшие меня вопросы в вещественном мире, я погрузился в мир нематериальный. Участие в различных эзотерических кружках пришлось сразу отвергнуть - выдавая себя за искателей истины, в них состояли жалкие позёры, ограниченные рамками своего восприятия и мироощущения. Они на полном серьёзе пытались призывать духи умерших с помощью спиритической доски, чтобы те дали им приземлённые ответы на такие же приземлённые вопросы. Эти несчастные ограниченные люди - таковыми они мне казались тогда - будучи направляемыми опытными шарлатанами, пытались получить последнее прощение от своих ушедших за грань близких, или выяснить местонахождение спрятанного ларца с завещанием. Итак, с презрением я отверг их безуспешные попытки установить контакт с потусторонним, и самостоятельно углубился в поиски сакральных знаний. Теперь я понимаю, что многочисленные неудачи должны были сподвигнуть меня прекратить поиски и зажить обычной жизнью, стать частицей серой массы. На свою беду, я продолжил заниматься изысканиями, в результате добравшись до таких вещей, до которых добираться был не должен. Изучая десятки подделок и компиляций давным-давно запрещённых книг, проводя бессчетные часы перед экраном компьютера и ломая зрение под жёлтым светом библиотечных ламп, мне удалось нащупать единственно верную путеводную нить. Эта нить, казавшаяся нитью Ариадны, привела меня не к выходу из лабиринта, но в самое его сердце.

Узнав о тропах, сокрытых по ту сторону сна, я с трепетом устремился на них. Я скитался Страной Грёз, гостил при дворе короля Картера в белоколонном Илек-Ваде, слышал утренние крики павлинов в садах Нариеля, прошёл вдоль течения реки Скай до самого Ультара, где беседовал с великим Барзаи Мудрым, изучал папирусы, написанные мудрецами Закариона - и помалу находил одну деталь головоломки за другой. Никто из обитателей Страны Грёз не мог дать на мои вопросы прямых ответов, а те, кто могли, совершали отгоняющие зло жесты и гнали меня прочь, едва я успевал начать беседу. С огромным трудом мне удалось выпытать у Барзаи интересующие меня сведения о том, что же находится на вершине горы Хатег-Кла. Старец грустно покачал головой, вспомнил пугающую участь Сансу, что первым покорил эту вершину в те незапамятные времена, когда мир ещё по-настоящему был молод, но всё же поведал мне о богах седой древности и посоветовал искать ответы в руинах Саркоманда, что близ ледяного плато Лэнг. Дрожь пробрала меня, когда я услышал эти слова, но жажда познания оказалась сильнее страха, поэтому я направился далеко на север, в край вечных сумерек, где обитали неразговорчивые странноликие люди, что торговали ониксом и рубинами по всей земле Мнар.

Добравшись до холодной каменистой пустыни, я едва не прекратил свое путешествие, такой первобытной жутью повеяло от этих неприветливых обледенелых скал. Но - будь проклята моя пытливость! - я вновь переборол себя и зашагал к центру города, где возвышался вырубленный в монолитной скале древний монастырь. Именно в этом монастыре, по обрывочным упоминаниям, встречавшимся то в одном манускрипте, то в другом, и крылись ответы на загадки о тайнах мироздания, что уже несколько десятилетий не давали мне покоя ни во снах, ни в бодрствовании.

Горе мне, несчастному самонадеянному безумцу, что решил посягнуть на исконные тайны бытия! Следовало догадаться, что некоторые вещи лучше не знать и даже не пытаться думать о них. Но в пылу своей самонадеянности я позабыл обо всём на свете, и мной двигала лишь иссушающая жажда познания. Когда я вступил под серые камни доисторического монастыря, мне в лицо повеяло нестерпимым смрадом, и это должно было послужить последним предупреждением, которого я тоже ослушался. В тот же миг в моей голове зазвучал голос. Он был один, но дробился под сводами моего черепа, раскатываясь бесконечным эхом, дробясь на миллионы других голосов, которые вновь сливались в один, говоря одновременно в первом и третьем лице, в прошлом, настоящем и будущем временах.

- Ты пришёл, - произнёс этот голос, в котором сливались треск пламени и грохот обвала, плач новорожденного и крик сжигаемого заживо человека. - Я/мы/они ждали/ждём тебя. Узри же, смертный.

Посреди зала на высоком троне восседало Нечто. Его фигура была укутана в грязно-жёлтые лохмотья, испещренные алыми узорами, от которых я с трудом оторвал взор и вперил его в плиты пола под ногами. Впрочем, перед моим мысленным взором тут же встал отпечаток увиденного, что я уже не мог забыть. Драное шёлковое одеяние так обтекало фигуру существа, что казалось, будто его тело состоит из десятка сочленений, и может сгибаться в самых невероятных направлениях. И вновь в моей голове зазвучал его ужасный голос:

- Вот, значит, как ты меня/нас/их представляешь/воображал? Занятно... Давно мне/нам не встречалось представителей твоей расы. Ты ведь из числа людей, верно?.. Да, ты человек, причём не из Страны Снов, а с крошечной планеты в одном из рукавов галактики на краю Вселенной. Теперь я/мы/они припоминают/вспоминали.

Я пал на колени, и, собравшись с силами, прокричал ритуальное приветствие на праязыке всех миров, что повстречалось мне в рукописях Пнакота. И существо на троне расхохоталось - по крайней мере, звук, напоминающий одновременно звон бьющегося стекла, ревение верблюда и вой сирены мог быть только смехом.

- Ты забавный. Я/мы/они почти забыли/забудем вашу природу. Встань, творение, и спрашивай. В конце-концов, я/мы/они знаем, что ты ради этого пришёл/придёшь ко мне.

- Скажи, о владыка, в чём смысл существования мира и человека в нём? - этот вопрос сам собой вылетел из моего рта, как будто существо на троне извлекло его невидимыми щупальцами. Оно снова издало звук, в котором смешались бульканье сточных труб, грохот отбойного молотка и стрекотание цикад.

Тварь под землей

Киев. Город с полуторатысячелетней историей. Город, который, как и Рим, стоит на семи холмах. Столица веры и столица ведьм одновременно. Поначалу кажущийся приветливым и светлым, этот город таит в себе немало мрачных тайн. Смутные намёки на них содержатся в городских легендах, которые экскурсоводы рассказывают туристам. Какие-то из этих историй - досужие вымыслы, придуманные для того, чтобы пугать легковерных, но некоторые содержат в себе крупицу истины, которая настолько глубоко спрятана под слоем выдумок и искажений, что докопаться до неё может лишь по-настоящему пытливый человек. Или по-настоящему невезучий.

- Обережно, двері зачиняються. Наступна станція - "Дорогожичі".

Голос из динамиков поезда метро вырвал меня из зыбкого полусна. Я сильно ущипнул себя за руку, чтобы сбросить остатки сонного оцепенения - уехать в депо, где меня ожидало бы общение с полицейскими, очень не хотелось. В вагоне оставался я один, последние пассажиры вышли ещё на "Золотых воротах". Вообще местность Лукьяновки и Сырца не пользуется у киевлян большой популярностью - два кладбища, следственный изолятор, психиатрическая больница, Бабий яр, где в войну нацисты расстреливали евреев, несколько гаражных кооперативов и гордо возвышающаяся надо всем этим вышка телецентра складывались практически в фулл-хаус признаков стереотипного неблагополучного района. Однако благодаря этому цены на жильё здесь были весьма демократичными, как раз по карману кому-то вроде меня, младшего преподавателя кафедры этнологии одного из столичных вузов.

Размышляя о том, успею ли я на последнюю маршрутку, или же придётся топать пешком по темным улицам, я встал у раздвижных дверей вагона, уставившись в змеящиеся вдоль стен тоннеля кабели. Перегон между "Лукьяновской" и "Дорогожичами" короткий, поезд преодолевает его примерно за четыре-пять минут, поэтому я решил, что добежать от станции до остановки маршруток я вполне успею. Однако что-то пошло не так - поезд сначала замедлил ход, а потом и вовсе остановился посреди тоннеля. Я выругался и нажал на кнопку связи "пассажир-машинист". На панели моргнула красная лампочка, которая тут же погасла, и больше не загоралась, сколько я не нажимал на кнопку.

На часах было 23:50. Мои шансы поехать домой на маршрутке стремительно таяли. Томительно текли секунды, но вот, наконец, состав резко вздрогнул и начал постепенно набирать ход. Похоже, машинист решил нагнать отставание от графика с лихвой - поезд нёсся с такой скоростью, что вагон ходил ходуном, и я схватился обеими руками за поручень. Грохот колёс на стыках рельсов слился в оглушающий рёв, который становился всё громче. За окном вагона давно уже должна была появиться платформа станции, но её почему-то до сих пор не было - а поезд как будто продолжал разгоняться. Чернота тоннеля за окном обрела странную глубину...

Я снова взглянул на часы - 23:66. Отлично, у меня ещё есть четыре минуты... Стоп, что?! Я потёр глаза, предполагая, что мозг, измученный несколькими часами без сна, сыграл со мной дурную шутку. Жидкокристаллический экранчик моргнул, и цифры изменились, теперь часы показывали время 23:67.

Бред какой-то. Может, часы глючат? Наверное, отнесу их в сервис на выходных, пусть мастер посмотрит. Скорее всего, сейчас семь минут первого, а значит, на последнюю маршрутку я уже опоздал, и мне предстоит минимум пол-часа топать пешком до дома. Да где же станция?.. Почему мы до сих пор едем? Я точно помнил, что перегон совсем короткий, сколько уже месяцев езжу туда и обратно каждый день. Лампы под потолком вагона тревожно замерцали, на мгновение погасли, а затем разгорелись с новой силой. Шум колёс изменился - теперь в него как будто вплетались какие-то чавканья и хлюпанья. Может, это поезд кого-то сбил в тоннеле, и из-за этого мы останавливались? Хотя если бы такое произошло, то вряд ли бы машинист решил ехать дальше, как ни в чём не бывало. Нет, что-то тут не так. В голове у меня сразу всплыли картины из недавно прочитанного рассказа про маньяка, который орудовал в пустых ночных поездах нью-йоркской подземки. Но всякие маньяки, зомби и вампиры обычно появлялись где-то далеко, в Америке или Японии, но никак не в украинской столице. Тем не менее, то, что происходило сейчас, было совершенно из ряда вон выходящим.

Судя по звукам, поезд начал постепенно замедлять ход. Скоро мне предстояло выяснить, что произошло на самом деле - шестое чувство подсказывало мне, что вряд ли я увижу белую мраморную облицовку вестибюля станции.

Состав остановился и двери медленно разъехались в стороны, протяжно вздохнув пневматикой. Ожил динамик под крышей вагона, но, вопреки ожиданиям, из него раздался не голос машиниста, а шипение и потрескивание, как будто что-то в механизме вышло из строя. В этот же момент в нос мне ударил омерзительный смрад, и лампы с противоположного конца вагона стали лопаться одна за другой, а из постепенно подступающей тьмы послышался странный звук. Его невозможно было идентифицировать или сравнить с чем-то, слышанным мною ранее, но этот звук мне настолько не понравился, что я буквально выпрыгнул их вагона в окружавшую его темноту, упав ничком и болезненно ударившись о камень коленями и локтями. Не обращая внимания на боль, я побежал вперёд, во тьму, выставив руки перед собой, ибо больше всего мне хотелось сейчас оказаться подальше от источника неестественных звуков. Слева чернел проход в какой-то второстепенный коридор, и я, без тени сомнения, нырнул в него и затаился, прислушиваясь.

Странный звук, от источника которого я бежал в неизвестность, больше не повторялся, и я смог оглядеться. Стены коридора были покрыты каким-то белесым налетом, который тускло светился во тьме. Я прикоснулся к нему и тут же брезгливо отдернул руку - на ощупь поверхность была липкой и маслянистой. На моих пальцах осталась бледно-серая пыль, которая намертво въелась в кожу, сколько я её не тёр. Из глубины коридора дул сквозняк, но то был не привычный воздух подземки, тёплый и сухой, пахнущий резиной. Воздух пах чем-то терпким, как будто сырой землёй, а к нему неизбежно примешивалась та вонь, которую я впервые ощутил в поезде.