Пролог
I
Прошло много лет с того жаркого, дышащего степными травами мая. Двадцать три года… Но стоит мне лишь уловить терпкий аромат полыни, как воспоминания о событиях той весны обрушиваются на меня с поразительной яркостью. Странно это... Я не могу вспомнить что ел этим утром на завтрак, но то, что случилось в середине мая в первом году третьего тысячелетия помню в мельчайших подробностях…
В тот год, помню, зима была затяжная и холодная, а весна наступила поздно, и будто извиняясь за опоздание, вступила в права сразу. За день она стерла все признаки ушедшего сезона: высушила в пыль землю и окрасила город свежей зеленью.
Помню еще, что зимой все ждали чего-то особенного. Словно с формальным приходом нового тысячелетия жизнь обязана была измениться к лучшему, катапультой перебросив людей из надоевшего настоящего прямиком в светлое будущее. С наступлением январских будней новогодние надежды на перемены было угасли, но с приходом поздней весны инфантильная уверенность в неизбежности хороших перемен будто вернулась.
Помню броские заголовки у журналистов, называвших наступивший двухтысячный год “миллениумом” и помню как все шутили, обзывая его “линолеумом”. Всем от этой шутки было весело. Просто обхохочешься!
Теперь мне нужно признаться. В том, что случилось со мной той пахнущей полынью весной не было ни капли смешного. Те дни будто топором разрубили надвое мою судьбу, отчеканили безапелляционное “прощай” наивному и веселому парню, каким я был прежде, и превратили в озирающегося по сторонам невротика, посеребрив волосы в преждевременную седину.
Гребенные воспоминания. Они теперь мучают меня не только раз в год, с наступлением очередной весны и с цветением полыни, а приходят каждый вечер. Они пробуждают меня посреди ночи, облачившись в липкие туманы кошмаров. Проснувшись, я не могу заснуть. Включаю свет и брожу по пустой после развода квартире. Выкуриваю одну пахнущую ржавым металлом сигарету за другой. Снова ложусь в холодную кровать, будто в гроб. Закрываю веки, стараюсь отогнать фантомы и прислушиваюсь к кричащей тишине. Когда же крик становится невыносимым, то вскакиваю и закуриваю новую сигарету, продолжая наматывать круги по комнате.
Бывает, не выдержав натиска бессонницы, выбегаю из квартиры и сажусь за руль. Включаю круглосуточную радиостанцию и начинаю таксовать, с остервенением, до первых лучей солнца. Развожу загулявших пьяниц и чудаков, рискуя нарваться на проблемы, лишь бы не возвращаться домой, в холодную кровать, где меня снова одолеют мрачные воспоминания.
Были ночи, когда я даже не пытался заснуть, а с первой звездой принимался за виски. Осушал стакан за стаканом, топил темноту в алкоголе, чтобы в итоге свалиться без чувств, избавленный от бремени тревожного сознания. Ирония в том, что подобный способ вскоре перестал срабатывать, я допился до того, что мог выдуть бутылку и не почувствовать опьянения, заработав лишь тошноту и потерю равновесия, что заставляло опорожнять желудок, сводя усилия на нет.
Последним моим пристанищем послужили таблетки: снотворные и успокоительные. Вычитал про них в Интернете, а после скупал в аптеке, используя поддельные рецепты. Надо признаться, первое время пилюли давали великолепный эффект, мигом вырубая и позволяя проспать без пробуждений по десять часов кряду. Но и они перестали работать.
Сегодня вечером, откатав за “баранкой” пятнадцать часов подряд, я взглянул на себя в зеркало и ужаснулся. В отражении показался незнакомый человек: отекший, бледный, с провалившимися глазами старика. И я решил, что хватит! Баста! Я верну свою жизнь обратно! Довольно бегать, скрываясь от воспоминаний. Пора встретиться с демонами лицом к лицу.
Так что я расскажу вам о своей истории. Расскажу все, как было. Может слог мой покажется вам сумбурным, но это лишь оттого что, мне не терпится ее рассказать. Еще, признаюсь, в голове от бессонницы туман и я снова взялся за виски, смыв в унитаз бесполезные таблетки. Но выпил я только пару стаканов, что нисколько меня не опьянило, а лишь добавило храбрости.
Не знаю поверите ли вы мне. Лучше поверьте, ведь история моя правдива, хоть и может показаться бредом. Разве седина в моих волосах, а также глубокие не по годам морщины могут врать? Хотя что вам до моей седины и морщин. Не поверите, так черт с вами! Может вам лучше вообще не читать ее. Может так будет для вас безопаснее. Решать вам…
Май
II
Мои ноги, обутые в грубые солдатские сапоги на два размера больше, спотыкались и подкашивались. Не разбирая пути я сбегал с вершины холма, густо поросшего полынью. Боли в ногах не было, она придет позже, когда я сниму сапоги и размотаю со ступней портянки, пропитанные кровью от сорванных об кирзу мозолей.
Стиснув зубы, я продолжал бежать, окруженный девятью сослуживцами - товарищами по несчастью, ощущая себя будто страус в стае, несущейся жарким днем по австралийской прерии.
Мне было двадцать два и я был почти самый старший среди парней, призванный в армию после получения диплома университета. Остальным же было по семнадцать или восемнадцать, загремевшим на службу после школы. Но на пыльном, поросшим полынью холме мы были одинаковы - неразличимые друг от друга тушки человеческого мяса, готовые для освежевания безразличной армейской машиной.
Прошло лишь несколько дней, как мы были призваны в ряды отечественных вооруженных сил, грубо вырваны из теплого лона гражданской жизни и отобраны, будто огурцы на прилавке, в пыльных коридорах районных военкоматов. Потом наскоро упакованы деловитыми прапорщиками в душные ПАЗики и отправлены в областную глушь, за десятки километров от города, прочь от цивилизации и от родительских супов на так называемую месячную “учебку”.
- Шесть! - дурниной орал сержант, вальяжно докуривая сигарету, стоя у обочины асфальтированной дороги, поджидая, пока мы вернемся в строй с верхушки холма, стараясь успеть до того, как он досчитает до десяти.
Я бежал будто в сердце ревущего торнадо, где из пыли изредка показывались ноги, руки, спины и лица вперемешку с зарослями травы и бурьянами кустарников. Мои легкие, забитые пылью, пылали, а форма пропиталась потом. Но я продолжал бежать, не сбавляя темп и не отставая от парней, ощущая нереальность происходящего, удивляясь как круто за несколько дней изменилась моя жизнь. Только на прошлой неделе я был городским бездельником, безработным выпускником престижного университета: делал что хотел и наслаждался весной, пришедшей в город, и вдруг превратился в безликое тело, бесправное существо, исполняющее чужие приказы.
- Сееемь! - зычно пропел сержант.
Если нам не удастся прежде окончания счёта до десяти в полном составе сбежать с холма на дорогу и выстроиться в шеренги перед сержантом, то мучения продолжаться - нам придется в четвертый раз штурмовать вершину, пытаясь успешно повторить трюк, при том, что с каждым разом сил становилось меньше.
Причиной наших мучений был Руслан или “Пингвин”, как мы его прозвали. Весьма точно, учитывая фигуру и повадки парня, напоминающие Освальда-Пингвина из фильма про Бэтмена: полный, с широким тазом и короткими ногами, носом крючком и рыхлым бледным лицом, а также заискивающе-фамильярной манерой общения, выдающей порочность и слабость духа.
Пингвин был выходцем из солидной городской семьи предпринимателей и в армию загремел в наказание за разгульный образ жизни. Последней каплей родительского терпения явилось скандальное отчисление за прогулы бездельника с первого курса приличного университета, на поступление в который отец потратил массу ресурсов. Пингвин не пожелал учиться у очкастых профессоров? Теперь же его “учил” сержант-дембель, делающий три ошибки в одном слове. А текущая проблема была в том, что Пингвин не мог запомнить несколько коротких строк куплета государственного гимна, который мы распевали трижды в день, когда шагали строем в столовую и обратно, расположенную в нескольких километрах от нашей войсковой части.
В этот раз наши мучения начались с того, что Пингвин споткнулся на третьей строке куплета за что сержант заставил нас отжиматься до двадцати на кулаках, прямо на щербатом асфальте. Потом он забыл четвертую строку, что в первый раз отправило нас в экспедицию по групповому покорению вершины холма на скорость, которое мы провалили. Потом еще и еще.
- Сука! В гробу я видал их сраный обед! - хрипел парень, бегущий слева от меня, ловко перепрыгивая через заросли кустарников.
Звали того парня Костя. “Костян”, как он настаивал, чтобы к нему обращались. За глаза же мы его прозвали — Мажор. Его с Пингвином объединяло то, что они оба были выходцами из городской буржуазии. Но Мажор представлял собой птицу более высокого полета: статный и крепкий, что удачно компенсировало небольшой рост. При первом знакомстве он держал себя аристократически высокомерно, но стоило познакомится ближе, как он вдруг становился по-хулигански открытым и обаятельным: дерзил, сыпал шутками и заразительно смеялся, наслаждаясь вниманием. Вроде как родители его были театральными актерами, надеявшимися, что сын продолжит династию. Однако отпрыск решил снимать лишь сливки со своего положения, не заботясь об образовании и карьере. Он сосредоточился на тусовках в плохих компаниях и романах с городскими красавицами.
Судя по брошенным в разговорах с ним намекам, причиной его отправки в армию было наказание за интерес к изменяющим сознание веществам, что роднило его с Пингвином. Только в отличие от Пингвина, баловавшегося пролетарской “травкой”, Мажор пристрастился к богемному кокаину. Родители, осознав масштаб проблемы и не имея других возможностей помочь сыну, использовали армию в качестве бесплатной и радикальной в средствах реабилитационной клиники. Впрочем, план “предков” Мажора, видимо, не вполне удался, учитывая регулярно навещявших его на пропускном пункте личностей в затонированных авто, а также то, что после подобных визитов Мажор и Пингвин, “подмаслив” сержанта пачкой сигарет, удалялись за дальние корпуса, возвращаясь через время с покрасневшими глазами и нездорово веселыми.
Полынь
Стоило отдать должное иезуитской прозорливости сержанта. Десяти минут нам хватило. Достаточно было бы даже пяти. После активных “упражнений на свежем воздухе” мы смели скудный обед будто полчище саранчи цветущий луг. Еда провалилась в меня будто в черную дыру, и закончив с выделенной порцией, я с жадностью осматривался в поисках добавки, что было для меня не свойственным. Добавки, конечно, нам было не положено. Когда же мы строем вышли за ворота войсковой части и направились в обратный путь, я ощутил, что черная дыра моего голода вновь загудела, требуя пищи, тем более, что нам снова пришлось шагать строевым шагом, распевая гимн, что окончательно выветрило калории, добытые на обеде.
Пингвин справлялся хорошо: высоко тянул носок сапога и громко пел, фальшивя, но без ошибок. Напряженный и сосредоточенный, со вздувшейся венкой на шее, с щечками, подрагивающими при каждом шаге, он ловил на себе наши настороженные взгляды и слышал зловещий шепот угроз.
Так мы прошли половину пути, пересекли проселочное шоссе, разрезавшее пополам пшеничное поле, и свернули на щербатую дорогу, ведущую к воротам войсковой части. Завидев конец пути, мы зашагали быстрее, предвкушая время отдыха, положенные нам по распорядку дня.
Но тут Пингвин вдруг запнулся на очередной строке, отчаянно гаркнул невпопад и замолк, от чего воздух вдруг будто пропитался электричеством.
- Взвод! Стой, раз - два! - приказал сержант, повернувшись к нам.
Сержант стоял, комично выпятив нижнюю губу, и насупленно смотрел на нас, похожий на ребенка, которого обидели, а не на садиста, наслаждающегося властью, каким он был ранее.
- Упор лежа принять! - без выражения приказал сержант.
Мы упали на асфальт, вытянув перед собой руки.
- Упор присев принять!
Мы сели на корточки.
- Крокодильчиком шагом марш!
Наши ряды дрогнули. Никто не знал что это означает.
- Что за на*уй “крокодильчик”? - послышался чей-то шепот.
- Разговоры в строю! - заорал сержант, - тупые б*я бараны. В раскорячку, сказал, шааагооомм мааарш!
Первым догадался Кореец. Он находился в переднем ряду и как пример для остальных двинулся вперед, переставляя согнутые ноги, оставаясь на корточках. Нестройными рядами мы зашаркали следом, похожие на вереницу крабов, ползущих по пляжу.
Мышцы в ногах заныли и задеревенели почти мгновенно. Я терпел и держал темп, боясь нарушить строй и спровоцировать дополнительные проблемы. Сжимая зубы, я переставлял ноги, поглядывая в сторону Пингвина, готовя про себя ругательства, с которыми обрушусь на него при первом удобном случае. Хотя понимал, что Пингвин тут не при чем. Эта такая странная жестокая игра, в которой у каждой стороны своя роль. Сержанту нужен был повод, чтобы поиздеваться, проявив абсолютную власть над нами. И этим поводом могло стать все что угодно. А может, сержант по нутру не был садистом, а лишь повторял то, что проделывали с ним в свое время другие. А может эта темнота сидит в каждом из нас, глубоко - глубоко, будто черный червь, готовый показаться на поверхности как только появится возможность.
Лицо Пингвина побледнело, он гримасничал от боли и страха. Я не мог больше смотреть на него и отвернулся, чувствуя, что запал негодования к нему растаял, а осталась лишь брезгливая жалость.
Еще через десяток метров, пройденных нами “крокодильчиком”, в воздухе серьезно запахло жареным. Парни хрипели, едва передвигая ноги, и сталкивались друг с другом. Вот-вот кто-нибудь оступится и рухнет. Я тогда подумал, что за нелепица такая! Чем мы занимаемся? Десяток молодых парней, собравшихся с разных концов страны, ползут по пыльной поселковой дороге, выполняя приказ малограмотного увалья! Зачем? Что нас удерживает от того, чтобы вспомнить о человеческом достоинстве, встать, отряхнуться, послать сержанта подальше и пойти домой, в сторону города, который в десятке километрах к югу жил нормальной жизнью, где не было место “крокодильчику”.
- Отставить! - вдруг каркнул сержант. - Встать! Смирно!
С выдохом облегчения мы поднялись на ноги.
- Равнение напрааавоо! Шагом мааарш! - добавил сержант, пустив строй вперед.
Мы молча шагали, на этот раз без песни. Ворота нашей части приближались и я опасался сделать лишнее движение, чтобы не помешать возникшему затишью.
Степь нагревалась и становилось жарче. Полевые птицы изредка выпархивали из кустов, растущих по сторонам дороги, и взмывали в чистое небо. Я завидовал их свободе, возвращаясь мыслями к ненормальности происходящего со мной. Посмотрел на сержанта, размышляя о том, как он отреагирует, если я выйду из строя и просто пойду в степь.
Сержант выглядел неожиданно отстраненным. Кажется, он даже перестал обращать на нас внимание, держась впереди строя у кромки дороги и смотря под ноги: высокий, сутулый и нескладный. О чем он думал? О своем будущем? О грядущей демобилизации?
Я наблюдал за ним со спины, пытаясь прочесть его мысли. Он больше не был в моих глазах дебелым туповатым садистом, а казался подростком в армейской форме с чужого плеча, уязвимым и неуверенным.
Может он задумался о возвращении домой? Долгие два года он ждал этого момента, но тут вдруг осознал, что грядущие перемены его тревожат. Пройдет пара недель и он вернется в родную деревеньку, в родительский домик с низкими потолками: к старому растрескавшемуся серванту на кухне, к ажурной пластиковой салфетке на крышке телевизора и к овчарке на привязи у калитки.
Холмы
IV
- Знаешь, что было тут раньше? - Расик смачно затянулся сигаретой, которую я прежде выкурил первым до половины.
Курево у нас с ним было общее: три мои пачки и две его, спрятанные в тайнике, оборудованном в щели между досками, которыми была обшита душевая кабинка с бочкой воды на крыше, расположенная в стороне от казармы. Мы курили дважды в день, тайком доставая сигареты из тайника, растягивая запас привезенный из дома и не “светясь” перед сослуживцами.
В утро, когда мы впервые прибыли в часть, нас - растерянных и подавленных, выстроили перед прапорщиком возле той самой душевой кабинки. Прапорщик - полный лысеющий мужик с поросячьими глазками, осматривал нас, будто покупатель выбирающий мясо в магазине: брезгливо и бесцеремонно, изредка кидая недовольные взгляды на крутящегося возле него Сержанта. Потом он выдал короткую пафосную речь про воинский долг перед родиной, произнося ее так, будто проигрывал запись, а закончив, приказал нам снять одежду до трусов, опустошить содержимое карманов и пакетов и выложить имущество перед собой.
Мы с Расиком стояли рядом и когда прапорщик и Сержант отвлеклись, то сговорившись одними глазами смогли спрятать пачки сигарет в щели между досками душевой кабинки, стоящей рядом. Нам повезло - тайник оказался надежным и никто ничего не заметил.
Наша одежда отправилась в кучу, которую Сержант поджег, устроив костер, а деньги из карманов перекочевали в карман прапорщика. Видимо это и было частью нашего воинского долга. Мыло, зубную пасту и щетку нам позволили оставить, а еду и сигареты забрал Сержант.
Далее нас побрили налысо два “духа”, приглашённые для этих целей из соседней части - пара тощих, затравленного вида молчаливых парней, которые зловещим шепотом выпрашивали у нас сигареты. Помню, как мне стало не по себе от понимания, что мы вскоре сами будет такими же.
После стрижки нам позволили ополоснуться в душе, выделив по тридцать секунд каждому. Трепещущие от волнения и смущения, мы бросались по очереди под неровную струю, лихорадочно намыливались и вылетали из кабинки под выкрики Сержанта, с несмытой пеной, наспех натягивая трусы.
Следом нам выдали обмундирование, особо не считаясь с размерами, не ношеное, но судя по запаху - долгие годы лежавшее на складе.
- Что тут было раньше? Не знаю, - ответил я Расику, наблюдая как тот за одну затяжку спалил четверть сигареты.
Мы сидели на вершине покрытого травой и кустарниками холма, ближайшего к казарме - одного из многих, раскиданных в кажущемся беспорядке по округе. Прежде чем закурить, мы заново запеленали пропитанные потом и кровью от сорванных мозолей портянки, с каждым разом совершенствуясь в навыке.
Шли первые минуты получасового перерыва, положенного солдатам после обеда, как было расписано в распорядке дня на пожелтевшем листке бумаги, вложенном за стекло информационного стенда, прибитого у входа в казарму. Парни групками разбрелись по округе, ища возможность покурить и свободно обсудить происходящее.
- Хочешь узнать? - Расик смотрел на меня с лукавой улыбкой, щурясь на солнце.
- Да пофиг…, - отмахнулся я, чувствуя нарастающее утомление от его бесконечных рассказов про армейские нравы и дедовщину, которые он наслушался от старшего брата, отслужившего в десантно - штурмовых войсках. Первое время я внимал с интересом, но вскоре мне - человеку постарше и с высшим образованием, эта тема наскучила, как нечто нелепое и даже комичное, существующее только в пределах войсковой частей, а не в реальном мире. Более того, я понимал, что на поверку отечественная армия к тому времени представляла собой лишь бутафорию, за которой скрывались коррупция, а также моральная и техническая деградация.
Расик отвернулся, видимо обидевшись.
- Да шучу я, что ты как девочка, конечно, рассказывай! - ткнул я его в плечо.
- Ты кого девочкой назвал? - неожиданно грозно огрызнулся он с вдруг обозначившимся кавказским акцентом.
Настала моя очередь смутиться и я замямлил что-то невнятное в попытке извиниться.
Лицо приятеля окаменело, а глаза сузились.
- Попался, лошара! - выпалил он вдруг без акцента, расплывшись в улыбке, - надо было тебя подольше “покатать”, да жалко стало - “пиджака” городского, вдруг заплачешь…, - засмеялся он, затягиваясь окурком.
- Ну ты даешь…, - выдохнул я, оставив без комментариев обидное звание “пиджак”. Так называли солдат - срочников, получивших диплом о высшем образовании, призванных служить один год, в отличие от парней призванных на два года после окончания школы.
- Ну так хочешь узнать, что тут было при “совке”? - вернулся к теме он, откашливаясь и готовясь к рассказу.
- Рассказывай! - ответил я, стараясь выглядеть заинтересованным.
- Это мне братан рассказывал, есть же… Тут вокруг под землей - километры секретных туннелей! Знаешь, на случай войны технику и людей возить, чтобы враги не “спалили”. Тут рядом же граница, сечешь? Вот и беспокоились при “совке”…
- Ммм…, - протянул я, подавив зевоту.
- Но не в туннелях суть! Наша часть была главным запасным пунктом командования региона. Сечешь? На случай, мать его, войны... Центральная, есть же, фиговина! Если враги напали бы на страну и разбомбили министерство обороны в городе, то тут типа запасной штаб в полной готовности. Прямо тут, сечешь?! Под землей! В бункерах! Глубоко, чтобы выдержали удар ядерной бомбы! В этих бункерах можно было выжить, ну… командирам. Там запасы еды, воды, фильтры всякие, связь… И туннель с рельсами прямиком в город, чтобы без палева под землей передвигаться! Сечешь?! - он многозначительно ткнул пальцем в землю.
СОЧИ
После построения и переклички Сержант заставил нас заниматься строевой подготовкой. Он вдруг ожил и впал в привычный садистский энтузиазм, заставляя нас накручивать круги по плацу.
Впрочем, мы были хороши - все без исключения, даже Пингвин. Мы шагали четко и в ногу, высоко поднимали носки и смачно шлёпали подошвами сапог об асфальт, правильно заводили руки и задирали подбородки. В какой-то момент я поймал себя на мысли, что мне стало даже нравится это занятие - шагать строем и ощущать себя частью единого организма в который мы превратились.
Помню, меня тогда удивлял Витёк, Терминатор, как я его называл за глаза. Плечистый атлетически сложенный парень - он шагал как робот: сосредоточенный и лишенный даже намека на изящество. Он громыхал ножищами по плацу, который буквально трескался от его напора, стараясь так усердно, что это выглядело смешным.
Призван он был из небольшого южного городка и до армии жил с бабушкой. Родители его то ли погибли, то ли развелись и разъехались, оставив его на попечение престарелому родственнику. Витек с детства занимался хозяйством: ухаживал за скотиной и огородом, чем видимо и прокачал мускулатуру, напитавшись парным молоком придомовой буренки. Парни над ним подшучивали, быстро поняв, что Витек - это наивный ребенок, заключенный в могучее мужское тело. Крест зашел в шутках дальше всех, утверждая, что Витёк лишился девственности с коровой. Никого, кроме самого Креста это не смешило. Мне же было не по себе наблюдать как Витек краснел и что-то бормотал в защиту, чем раззадоривал Креста еще больше.
Я тогда подумал, что Витек в армии не выживет, если не изменится, что его сожрут хищники подобные Кресту, когда мы окажемся в регулярной части. Хотя нет…, не о тех угрозах я тогда беспокоился… Не о том… Чувствовал ли Витек что его ждет? Слышал ли он шепот предостережений?
“БЕГИ! БЕГИ ОТ ГИБЛОГО МЕСТА. БЕГИ ОТ ПРОКЛЯТОЙ ЗЕМЛИ, ПОДАЛЬШЕ ОТ ПОГРЕБАЛЬНЫХ КУРГАНОВ! ПРОЧЬ ИЗ ПОЛЫННОЙ СТЕПИ! БЕГИ, ПОКА ДУША ТВОЯ ЕЩЕ НЕ ПОГУБЛЕНА И ПОКА ЕСТЬ ВРЕМЯ НА СПАСЕНИЕ!”
Тут Сержант скомандовал отставить шаг и построится. Причиной послужило появление Прапора, чья полная фигурка показалась на дороге, ведущей от КПП.
- Здравь желаю, товарищ прапорщик! - гаркнули мы, приветствуя начальство.
- Вольно, - бросил тот и взмахом пухлой руки подозвал к себе Сержанта.
Сержант, сгорбившись и опустив голову, кинулся к Прапору. Они отошли под тень дерева, оставив нас стоять солнцепёке. Прапор стоял, широко расставив ноги, и о чем-то выговаривал Сержанта, активно жестикулируя и хмуря брови. Сержант же стоял и слушал, смотря под ноги, похожий на вопросительный знак. Закончив, Прапор развернулся на каблуках и семенящей походкой отправился обратно к КПП. Сержант же подошел к нам. На его покрасневшем лице обозначились прыщи, будто раздулись, готовые разорваться изнутри.
Сейчас он на нас отыграется, подумал я тогда, но ничего особенного не последовало: Сержант короткой командой, похожей на стон, отправил нас в казарму. После он приказал на счёт до десяти расправить кровати и устроится на “тихий час”. Не веря своим ушам, удивленно обмениваясь взглядами, мы кинулись исполнять приказ. Казарма мгновенно взорвалась топотом ног по деревянному полу, в воздух взлетали покрывала и зазвенели бляхи. В течение десяти секунд мы разделись, сложили форму “пирамидкой” на прикроватном стуле и под скрип железных панцирных кроватей устроились на своих местах.
- Кто спать не будет, тот выходит на плац и продолжит строевую, - пригрозил явно блефующий Сержант, видимо спешащий к ожидающему его на КПП Прапору.
Мы молчали, затаившись под одеялами.
- Взвод, отбой! - выкрикнул под конец Сержант.
Судя по его шагам, он некоторое время оставался в коридоре, прислушиваясь к воцарившейся тишине, на случай, если кто-либо из нас осмелится нарушить приказ. Убедившись в нашей дисциплине, он вышел на крыльцо, хлопнув входной дверью, и ушел.
Мы остались одни, казалось бы вольные делать что угодно. Но никто не шелохнулся. И судя по вскоре заполнившему казарму сопению, парни быстро заснули.
Моя кровать находилась у стены и окна, открытого настежь, через которое проникали лучи послеполуденного солнца, беспрепятственно пропекая меня через тонкое синее одеяло, под которым я лежал, пытаясь не ёрзать. Было жарко и я сбросил одеяло, усугубив положение, открыв тело солнцу. Помню, как я тогда маялся от духоты, мечтая о прохладном душе: о том, как было бы замечательно смыть с себя липкий пот и грязь и только потом заснуть - чистый и свежий. Еще помню прохладу металлической кроватной дужки, которую я касался ступнями, пытаясь остудиться подобным убогим способом.
Так я и лежал без сна, потея и ожидая, когда солнце опустится к горизонту и перестанет меня изводить, злясь на судьбу, вспоминая жизнь на “гражданке” и лелея фантазию о том, чтобы сбежать из части, прекратив тем самым карнавал безумия в котором оказался.
- Это плохое место…, - вдруг послышался чей-то тихий голос, прервав течение моих невеселых мыслей.
Осторожно перевернувшись на другой бок и оказавшись лицом к казарме, я осмотрелся в поисках источника шума. Это был парнишка, чья кровать находилась напротив моей, в той части казармы, куда не доставали лучи солнца.
- Что? - удивленно прошептал я.
Этот парнишка был для меня почти незнаком, как и его брат - близнец, также призванный в нашу часть. Их звали почти одинаково, с разницей в одну букву. Но я не запомнил их имен, путая близнецов и принимая за одного человека, настолько внешне похожими они казались: невысокие, худые и загорелые, с вытянутой формой головы и мелкими чертами лица. Помню, они были чертовски выносливыми и всегда молчали, напоминая африканских охотников-аборигенов, способных неделями преследовать жертву по саванне, ограничиваясь крохами еды и каплями влаги. Общались они только друг с другом, едва слышно перекидываясь короткими фразами, не понятными для окружающих. Как-то Крест обозвал их при всех парой педерастов, заработав от них долгий молчаливый взгляд одинаковых темных глаз, в глубине которых будто мерцало пламя. Крест тогда трусливо осекся, смутился и перевел тему.
Плац
Последствия не заставили себя ждать. Больше четырех часов подряд, до самого ужина, Сержант гонял нас по плацу. Солнце еще палило, а мы накручивали круги: бегали трусцой, шагали строевым шагом, хрипели гимн и ползали “крокодильчиком” под команды Сержанта, который сгорбившись сидел на принесенном из казармы стуле в тени дерева и курил сигарету за сигаретой.
Никто из нас не смел высказать Мажору и слова упрека. Мы приняли наказание за должное. Как и Сержанту, он был нам не по зубам. Обстоятельства были понятны без слов. Сержант проиграл - он что-то промямлил тогда угрожающее в адрес Мажора, ползая по полу и ощупывая опухший глаз, вроде того, что убил бы, если бы не запрет бить “призраков”, но это было неубедительно. Он струсил у нас на глазах и был публично опозорен.
Вскоре я перестал чувствовать боль в мышцах. Сознание будто выпорхнуло из телесной оболочки и зависло в воздухе. Пока мое тело бежало, шагало и ползло, сознание наблюдало за округой, пропитанной приближающимися сумерками: за жирным желтком солнца, ползущего к горизонту, за колышущимися волнами травы, за исполинскими тополями вдали и за сосредоточенными, мокрыми от пота лицами парней.
Но потом стало хуже. Опять, как в прошлый раз на холме. Воздух сгустился, сияние солнца помутнело, шелест травы затих и запахло полынью. Движения моего тела замедлялись и я вновь принялась проваливался в кошмар, ожидая услышать нарастающий металлический скрежет.
Но большая проблема оказалась в том, что внешность окружавших меня парней изменилась. Кореец вдруг выглядел будто оживший мертвец: бледный, с немигающим взглядом тусклых, будто подернутых катарактой глаз. Его форма была изорвана в клочья, на правом бедре виднелась рваная рана, обнажая кость, а правая стопа вывернулась и волочилась по асфальту. Витек бежал на босу ногу, размахивая культями, оставшимися от рук. Впереди - Пингвин, Расик и Мажор - также босые. На спине Пингвина зияла огромная дыра. Расик был почти голый, одетый лишь в синие армейские трусы, его кожа была сплошь покрыта чем-то черным и лоснящимся, а пальцев на руках не доставало. Между ними бежал Мажор. Все его конечности были на месте, как и была нетронута форма. Все бы ничего, но недоставало головы! Что, впрочем, не мешало парню держать строй.
Голова моя закружилась. Образы перед глазами то теряли, то возвращали ясность, а в носу свербило от едкого аромата полыни. Я не мог терпеть все это, хотел с этим покончить и выскочить из кошмара, но не мог.
Позади меня слышался топот парней, бегущих следом. Будто обреченный, противореча собственному желанию, я обернулся и от увиденного у меня пересохло во рту.
Крест бежал будто спиной вперед, умудряясь сгибать колени в обратную сторону. На самом деле его туловище было вывернуто на сто восемьдесят градусов, так что в мою сторону был повернут его бритый затылок. Рядом держались близнецы - с одинаковыми серыми лицами и глазами, уставившимися в пустоту. Один нес другого на руках, точнее то, что от того осталось - торс без ног и рук.
Потом парни вдруг разом развернулись ко мне, показав серые лица, кроме Мажора лишенного головы, открыли потемневшие рты и воздух наполнился их криком. Они вопили что-то нечленоразденое, но мне было понятно без слов - они требовали спасти их! Их стоны нарастали и нарастали, разрывая меня изнутри. А когда я от ужаса почти лишился сознания, то все прекратилось. Призрачная пелена спала и реальность вернулась в свои права. Вдохнув свежий воздух, я потерял равновесие, споткнулся и рухнул вперед.
Автобус
В автобусе было жарко. Пространство салона пронзали лучи солнца, состоящие из мириадов сверкающих и танцующих в воздухе частичек пыли. Где-то далеко в южной стране разгоралась чужая война, в которую страна самонадеянно ввязалась, собирая по городам и селам человеческий материал, чтобы десять следующих лет растапливать его в древних горах и пустынях. Из кабины водителя доносился свежий хит Пугачевой - веселая танцевальная песня про тучу, которая должна улететь и развеять печаль певицы. Шла весна 1980 года.
Девушка поправила складку на форменная юбке, убрала прядь русых волос за ухо и приложила разгоряченный лоб к стеклу, наблюдая как за окном проносится городской пейзаж, мысленно сосредоточившись на парне, сидящем позади нее.
Она чувствовала его взгляд, он был почти физически осязаем, будто прикосновение пальцев по коже и волосам. От этого по ее телу проходила дрожь, концентировавшаяся на задней стороне шеи - там, где, как ей казалось, он и держал свой взгляд.
Двигатель Пазика надрывался, заглушая песенку про тучу, и автобус подкидывало на кочках, что оправдывало смену позы и чему она была благодарна. В противном случае выносить напряжение их затянувшегося молчания было бы невыносимо. В салоне их было двое. Пол часа назад, ранним утром, к ее дому подъехал пустой дежурный рейс. Он должен отвести ее - связистку центрального штаба, в часть, расположенную в пригороде. Там что-то сломалось с аппаратурой. Ничего особенного, рутинный вызов, каких бывало по несколько раз в месяц.
Но в этот раз было иначе. Забрав ее, автобус заехал в центр города и остановился у летного училища. Двери со скрежетом раскрылись и в салон вошел он, вдруг кардинально изменив течение дня. Стоило им пересечься взглядами, как ее дыхание замерло. Это было невероятно! Мужчина был поразительно похож на ее отца, не таким каким он был прошлой зимой, когда умирал от рака, а каким выглядел в ее детстве и на фотографиях времен молодости: высокий и широкоплечий, с ежиком темных волос, красивым лицом с тонким носом и густыми бровями нависшими над глазами, которые будто излучали теплый свет.
На мгновение ей показалось, что он и есть ее отец, который по волшебному стечению обстоятельств вдруг предстал перед ней, восстав из мертвых и помолодев. Конечно, это был другой человек, но все же удивительно похожий. И дело было не в росте, фигуре или чертах лица, а больше в том как легко и пружинисто он поднялся по ступенькам, как держал голову и как посмотрел на нее, смущенно улыбнувшись с едва уловимым озорным огоньком в глазах. Хотя, может ей это показалось. И уши у него были большие и оттопыренные, а не отцовские - аккуратные и плотно прилегающие к голове, как у нее самой.
- Здравствуйте, товарищ прапорщик, - поздоровался он и отдал ей честь, как старшей по званию.
- Доброе утро, младший лейтенант, - ответила она, обратив внимание на погоны на его форме, и тут же опустила голову, в то время как эхо его бархатного голоса все еще отдавалось в ее ушах.
Он прошел мимо нее и устроился на сиденье позади нее. Так они и ехали эти пол часа, глотая пыль в неловком молчании, а она ждала, когда он снова решится обратиться к ней.
Автобус выехал на пригородное шоссе, треснул сменой передач и, затянув протяжную “ннн”, набрал скорость.
- Вы не против, если я открою окно? Жарко, - наконец прервал молчание он.
- Мне тоже жарко…, - неожиданно для себя излишне поспешно и громко ответила она, обернувшись к нему.
Теперь она могла ближе рассмотреть мужчину. Первое впечатление ее не обмануло. Он действительно был похож на ее отца, если не обращать внимание на смешные уши. Он улыбался и изучающе смотрел на нее, как ей казалось с иронией, как будто читал ее мысли и понимал, что понравился ей. Но наблюдая как он неловко пытается открыть створку окна, дергает ручки и толкает стекло, она поняла, что он не менее взволнован, чем она сама, от чего почувствовала себя уверенней. Хватит, подумала она, страдать по мужикам, с горечью вспоминая недавно закончившиеся отношения, - пусть они за мной бегают.
- Товарищ лейтенант, окна закрыты! Люк дергайте! - послышался звонкий голос солдата, сидящего в водительской кабине, скрытой за перегородкой. Отражение его молодого лица дребезжало в зеркале, закрепленном поверх лобового стекла.
- Спасибо, рядовой! - добродушно выкрикнул тот в ответ, встал в проходе, вытянул руки и надавил на перекладину, оттолкнув перегородку.
Вентиляционный люк с хлопком раскрылся и в душный воздух автобуса проникла освежающая прохлада.
- Спасибо, - тихо произнесла она, с удивлением отмечая как сильно бьется ее сердце. Ее несчастное сердце, лишь недавно разбитое другим мужчиной - таким же красавцем в военной форме, который сначала влюбил в себя, понарассказывав сказок об их счастливом будущем, а когда она забеременела, то заставил сделать аборт, а вскоре уехал по распределению в другой гарнизон. Со дня их расставания прошло два месяца, после чего она поклялась никогда не верить мужчинам. И вот ее сердце снова трепещет, стоило ей приметить красивого мужика в форме. Вдобавок, ситуация усугублялась драматической схожестью мужчины с умершим отцом, отношение к которому она для себя еще не уяснила: то ли ненавидела за то, как он обращался с матерью и с ней, то ли любила и скучала.
Он вернулся на место и неловкие минуты молчания снова затянули свой ход. Когда же автобус съехал с шоссе, предзнаменовывая близкое окончание пути, она запаниковала. “Неужели он так и будет молчать?” - спросила она себя, гадая в какую из двух частей, куда вела дорога, он направлялся.
Она решила подождать еще немного, пока автобус не доедет до пшеничных полей, а потом заговорить самой, придумав подходящий повод. Ведь она старшая по званию и их общее армейское дело дает массу поводов для разговора. Но как назло, в голову ничего не приходило - одни глупости и банальности.
- Товарищ прапорщик, позвольте обратиться, - вдруг серьезно сказал он, стоило в окне блеснуть пшеничной желтизне.
Поезд
Из разместили в главном командном пункте - в стеклянном здании, напоминающем типовой советский цирк. Или птичью клетку. Почти всю полукруглую площадь помещения занимал огромный макет области, с реалистичными очертаниями гор, озер, городов и поселков. Особое внимание уделялось расположению войсковых частей: миниатюрные корпуса, военная техника и даже шеренги солдатиков были выполнены с максимальной точностью. Посреди помещения располагались два широких стола с вереницей телефонов без дисков и массивными аппаратами связи, опутанных проводами.
Первые часы совместной работы она с трудом концентрировалась на задаче, всякий раз вздрагивая и вспыхивая, стоило им случайно прикоснуться друг к другу или встретится взглядом. Но вскоре профессиональный азарт захватил ее и она настроилась на задачу, поймав себя на странном ощущении дежавю.
Копаясь в чертежах и разглядывая внутренности сломанного устройства, наблюдая за точными движениями мужчины и как бережно он относится к технике, она вспомнила детство. Их трехкомнатную квартиру с убогой мебелью, где самым роскошным местом была утепленная и застекленная лоджия, где отец обустроил мастерскую со столярным столом, а по стенам до самого потолка установил шкафы с инструментами, разложенными с хирургической аккуратностью. Бывало, она помогала отцу создавать в той мастерской его шедевры: причудливые лампы, сложные шкафы и полки, но самое главное - ее игрушки. Она тогда смотрела на отца как на божество, способного своими большими и сильными руками творить то, что недавно являлось лишь кусками дерева или пластика. Отец терпеливо и детально комментировал для нее каждый этап создания вещи, позволял подавать инструменты, сдувать опилки, даже склеивать и ошкуривать поверхности. Он улыбался, когда у нее не получалось, обнимал, целовал и подбадривал, от чего она чувствовала себя самой счастливой девочкой на свете.
Когда ей было семь, она вдруг бросила увлечения куклами и очаровалась железными дорогами. Купить готовую игрушку денег не было и отец согласился сделать все сам. Он принес откуда-то деревянные доски, обстругал их на станке, сконструировав тем самым секции для дороги и просверлил в них две канавки, обшив их металлической лентой для передачи электричества. Потом пристроил к доскам крохотные лампочки на гвоздях, имитируя фонарные столбы. Вдобавок соорудил бутафорский вокзал из кусков пенопласта, выпилил из цельного куска дерева миниатюрный паровоз и несколько вагонов, приладив к паровозу крохотный электрический моторчик, питающийся током от канавки через контактный привод в виде двух пружин.
Конструкция заняла все ее комнату, превратив обычную детскую в волшебное царство. Состав, мигающий огоньками, шел змейкой по освещенным путям, сначала по полу вдоль стен, после заезжал под кровать, выныривал с другой стороны и по дуге поднимался выше и выше, пока не оказывался на ее письменном столе, где располагался вокзал со светящимися окнами. Следом состав заезжал на подоконник, делал круг у шкафа и снова нырял под кровать.
Она визжала от восторга, не веря глазам, с обожанием обнимала и целовала отца, который смог сотворить подобное чудо. Вскоре в комнату зашла мать. Она стояла в проходе, вытирая мокрые руки о полотенце, и молча смотрела как отец и дочь возятся с дорогой. Заметив мать, дочь кинулась к ней, делясь впечатлениями, потянула за руку, чтобы та подошла к игрушке ближе и рассмотрела ее удивительные детали. Но мать будто одеревенела. Она со странной полуулыбкой, похожей на гримасу боли, позволила дочери поводить себя по комнате, потом обернулась к отцу, который отошел в угол и молча исподлобья смотрел на жену.
- Как она будет тут делать уроки? Как будет тут спать? - раздраженно тогда спросила мать.
Отец что-то ответил невнятное и вышел из комнаты. Следом молча вышла мать и вскоре из кухни раздались их приглушенные закрытой дверью голоса. Слов было не разобрать, но по тембру она поняла, что они снова ругаются. Вскоре голос отца загудел басами, а мать вскрикнула. Послышался грохот падающей мебели и звон посуды. Тяжелые шаги отца прогромыхали по коридору, скрипнула и стукнулась дверь. Отец ушел. Мать же вернулась в детскую бледной, с растрепанными волосами и с синеющим кровоподтеком под глазом.
Она в ту ночь уговорила мать оставить дорогу включенной. Устроившись под одеялом, она все смотрела на сияющую огнями конструкцию, на шуршащий по доскам игрушечный состав, напряженно обдумывая случившееся. Когда часы перевалили за полночь, она встала, выдернула шнур питающий игрушку из розетки, и поспешно разобрала дорогу, закинув все под шкаф.
В ту ночь отец снова начал пить, вернувшись домой лишь под утро. А последующие недели, месяцы и года ее детства тонули в ее памяти в мутном тумане страха, горечи и разочарования, которые она не желала вспоминать.
Девушка встряхнула головой, грустно улыбнулась и вернула внимание на вскрытое устройство, стоящее перед ней на столе, и на чертеж, описывающий работу систем. Он же стоял рядом, прокручивая в пальцах карандаш, не догадывающийся о том из каких далей прошлого она только что вернулась.
Ласточка
- Давайте еще раз пройдемся по схеме, - деловито предложил мужчина, снял китель, бросив его на стол, сдул пыль с микросхем, напоминающих внутренности освежеванного животного, и склонился над чертежом, водя по нему кончиком карандаша, встав вплотную к стулу на котором она сидела.
Девушка оцепенела от подобной близости, ощущая как его бедра прикасаются к ней и улавливая его аромат: смесь запаха от дыма сигарет, терпкого одеколона и чистого тела с едва уловимым духом свежего пота.
- Давайте пройдемся, - выдохнула она, пытаясь вернуть себе сосредоточенность, - наверное проблема в этой цепи…
- Думаю, вы правы, - его карандаш плясал на бумаге, рисуя линии и делая пометки.
Она же выскользнула из стула и отошла в сторону.
- От меня плохо пахнет? - выпрямился он и со смущенной улыбкой посмотрел на нее.
- Почему вы так решили?
- Вы будто отпрыгнули от меня… Хотя я сам виноват, простите, не подумайте, что я…
- Что вы?
- Ну…, что я терся об вас. Поверьте, даже в мыслях не было. Пожалуйста, не поймите неправильно, - он густо покраснел до кончиков ушей.
- А я и не подумала, что вы терлись.
- А что вы подумали?
- Ничего я не подумала.
- Что-то вы ведь подумали?
- Какая вам разница что я подумала? Это мое дело.
- Действительно - ваше дело. Что это я… Веду себя как идиот…
- Почему?
- Что начал этот разговор.
- Я не считаю, что вы - идиот. Мне нравится наш разговор. И вообще - пахнет от вас хорошо, - с внезапной смелостью сказала она, удивляясь дерзости своего поведения с мужчиной. В отношениях она не привыкла брать инициативу на себя, позволяя мужчине вести “танец”. Но в этот раз было по другому. В этом раз она чувствовала себя на равных, если даже не более сильной, что было приятно, придавая их флирту особую пикантность и новизну.
- Спасибо, что не считаете меня идиотом. И что оценили мой запах. Это “Шипр”.
- “Шипр”? Что такое “Шипр”?
- Одеколон.
- Ааа. В зеленой бутылочке…, - она поняла почему этот запах показался ей знакомым, также пахло от отца, который каждое утро после бритья растирал по щекам обжигающую жидкость из внушительных размеров флакона с зеленой этикеткой.
- Точно. В зеленой, - его улыбка становилась увереннее.
- Мой отец таким пользовался.
- Значит у нас с ним одинаковый вкус.
- Может быть и так. А может, дело в том, что такой же одеколон есть у миллионов советских мужчин, - сверкнула глазами она, вдруг ощутив раздражение от излишней фамильярности с его стороны и что он лезет не в свое дело.
- Вы правы, - опустил глаза тот, снова смутившись и закрутив пальцами пуговицу на рукаве.
Она тут же пожалела, что осадила его. Он был таким искренним и ранимым, словно подросток в теле взрослого и крепкого парня, совсем не таким каким был ее отец - самоуверенный, властный и жестокий, кроме редких моментов, когда был любящим и заботливым, а главное - трезвым. И эта парадоксальная похожесть их черт и повадок - она сбивала с толку, вызывала противоречивые чувства: симпатию, тревогу, волнение и страх. А парень стоял и краснел, дергая пуговицу на рукаве, такой милый и беззащитный, что ей хотелось подойти и обнять его, но не как дочь отца, а как мать сына. Так странно, думала она, что она вдруг ощутила потребность позаботиться об этом молодом и красивом мужчине, столь похожем на ее отца.
- Вы мне его напоминаете, - прокомментировала она свои мысли прежде чем смогла остановить слова.
- Да? Надеюсь, он хороший человек.
- Наверное хороший… Был хороший… Я пока не разобралась, - задумчиво ответила она.
- Был?
- Он умер прошлой зимой. От рака, - продолжила она рассказывать свои тайны, вспоминая посеревшее лицо отца, когда он медленно угасал на больничной койке: худой и высохший, злобно шипящий на них с матерью проклятия, будучи в полубессознательном состоянии медикаментозного бреда.
- Соболезную.
- Спасибо.
- Вы сказали, что не разобрались хороший ли он был?
Она пристально посмотрела в его глаза, вновь уязвленная тем, что он продолжает пересекать ее границы.
- Опять я веду себя как идиот. Это ведь не мое дело, верно?
- Верно. Это не ваше дело. Хотя, постойте, он уже умер и все это уже неважно? Да?
- Я не знаю…
- Я тоже не знаю, - она вернулась к чертежу и мягко села на место.
Некоторое время они молчали, не смотря друг на друга, каждый погруженный в свои мысли.
- У меня нет отца, только мать, - прервал тишину он. - Конечно он есть, в том смысле, что я его не знаю.
- Я поняла.
- Так что я тоже не знаю хороший ли он человек или нет.
- Не совсем одно и то же.
- Как сказать… Иногда лучше совсем не знать отца, чем иметь плохого.
- К чему вы клоните? С чего вы взяли, что у меня был плохой отец? - выпалила она, отбросив в сторону прядь светлых волос.
- Опять я за свое…. Совсем не то хотел сказать. Извините.
- Не извиняйтесь. Вы правы. Может быть, действительно лучше не иметь…, - с горечью произнесла она, опустив голову к столу.
Тут в открытое окно задул сквозняк и в помещение вместе со потоками свежего воздуха влетела ласточка. Ее черное с белым брюшком тельце стремительно заметалось из стороны в сторону, стучась в витражные стекла.
- Давай поможем ей… Пожалуйста, помоги…, - встрепенулась девушка, поднявшись с места, вдруг перейдя на “ты”.
Она пристально следила за мечущейся птицей, сжимая пальцами перекладину стула. Ее грудь вздымалась от волнения, а дыхание замирало каждый раз, когда птица делала резкий маневр. Еще с окна потянуло полынью. Но не освежающим ароматом весенней степной травы, к которому она привыкла, а тяжелым зловонием тухлого колодца.
Мужчина бросился к витражам. Он дергал ручки фрамуг, распахивая окна, где это было возможно, пропуская фрагменты, где не удавалось справится с механизмами, давая возможность птице выпорхнуть наружу. Но та все металась, не попадая в открытые проемы, взлетала то слишком высоко, то слишком низко, безуспешно тараня стекла витражей.
Останусь
Она было опомнилась и отстранилась, испугавшись происходящего, но потом закрыла глаза и позволила ему целовать себя. Его поцелуи были горячими и сладкими, а прикосновения мягкими и деликатными. Она будто теряла связь с реальность, растворяясь в пространстве, становясь невесомым облаком или электрическим зарядом. Ей казалось, что мир вокруг и время исчезло: не было прошлого, не было будущего, был только этот момент в центре их персональной вселенной.
Ощущения близости с этим незнакомым мужчиной были не похожими на те, что она испытывала в предыдущих отношениях. Прежде она ощущала неловкость при поцелуях, старалась скорее закончить с нежностями, будто находилась под осуждающим родительским взором. Секс и вовсе казался ей постыдным, чем-то грязным и предосудительным. Она просто зажмуривалась, терпела и ждала, когда мужчина закончит.
Наверное, поэтому, мелькнула у нее мысль, жених и бросил ее. Кому интересно заниматься любовью с женщиной, которую отвращает близость. Теперь она понимала как может быть по другому. Теперь ей стало ясно, как должно все это чувствоваться. А она, оказалось, самую суть пропустила, протерпела, проспала в своих двух с половиной отношениях за прошлую жизнь. Какая жалость, подумала она, что столько было упущено, и как замечательно, что он встретился у нее на пути и открыл ей ворота к неизведанным чертогам собственной чувственности.
Возбуждение волнами прокатывалось по ее телу, оставляя ощущения покалывания на кончиках пальцев. Она повернулась лицом к мужчине и села ему на колени, ошеломленная своей смелостью, а ее узкая армейская юбка задралась, обнажив бедра. Но его пальцы целомудренно ограничивались прикосновениями к спине и шее, от чего она распалялась все сильнее, обдаваемая все более интенсивными приливами желания, готовая сама взять мужчину, а не ожидать пока он проявит инициативу.
Она судорожно прижималась к нему, наслаждаясь прикосновением к его телу, с вожделением проникала в него языком, обхватывала руками, ощущая через плотную армейскую ткань силу и упругость его мышц и жадно вдыхала запах его тела, смешанного с ароматом терпкого древесного одеколона.
Оторвавшись от его губ, она пристально посмотрела в его глаза с порочной улыбкой, удовлетворенная тем что видела - потрясенным и опьяненным выражением его лица, потом взяла его руку и положила себе на грудь. Он вспыхнул, посмотрел на нее со страхом, не моргая, будто на божество, но не убрал руку, а принялся гладить ее округлость пальцами. Она же тихо охнула от новой волны острого возбуждения, ощущая под собой набухшую крепость его мужского естества.
Но тут вдруг раздался посторонний звук. Чей-то кашель. Она застыла в замешательстве, огляделась по сторонам и заметила чью-то бритую голову просунутую в открытый фрагмент витража. Незнакомец - молодой бритоголовый парнишка с беззастенчивой улыбкой таращился на них, вероятно довольно долго подглядывая за моментами их близости. Его лицо было смешным, похожим на героя мультфильма: круглое, непропорциональное, с огромным мясистым носом, губами, напоминающими вареные пельмени, и выступающими щеками. Улыбка же его была широкой, обнажая кривые зубы, и вроде доброжелательной. Только глаза - словно два голубых холодных кристалла льда меняли впечатление, придавая чертам лица юноши настораживающий оттенок.
- Товарищ прапорщик, товарищ младший сержант, позвольте обратиться, - с издевательской бодростью громко произнес он.
Застигнутые врасплох, они будто ошпаренные вскочили на ноги и принялись судорожно поправлять одежду, смущенные и пытающиеся найти правильные слова, чтобы сохранить перед солдатом лицо.
- Докладывай, рядовой, - сухо ответил мужчина, первым придя в себя, наспех вытерев вспотевшее лицо носовым платком.
Она же, притворившись занятой, вернулась к столу, сгорая от стыда, проклиная себя за несвойственную обычному поведению вольность, стараясь не встречаться с солдатом взглядом. Уставившись на чертеж, который плыл перед ее глазами, она вспомнила про птицу и подняла сверток, растерянно удерживая его на вытянутых руках, смотря как с него капает на пол красная жидкость. Солдат продолжал беззастенчиво рассматривать ее, как фотографию в мужском журнале - плотоядно водил взглядом по ее грудям и бедрам. Ощущая спиной его липкий взгляд, она сказала себе, что заслужила подобное отношение, ведь он был свидетелем как она с задранной юбкой похотливо извивалась на коленях мужчины, просовывала в его рот язык, позволяла трогать себя и была готова заняться сексом, прямо на полу. Так получай же то, что заслужила, девка похотливая, с горечью сказала она себе.
- Докладывай, рядовой! - с нажимом повторил мужчина, заметив смятение девушки, подойдя вплотную к открытому окну и преградив тем самым парню обзор.
Тот с многозначительной ухмылкой поднял на офицера глаза, потом улыбнулся еще шире.
- Товарищ младший сержант, дежурный приказал спросить когда будете возвращаться в город? - наконец произнес тот, продолжая ухмыляться.
- В город? А! Да! Понимаю. Водитель же говорил, что обратный рейс в шесть…, - мужчина повернулся к девушке, которая продолжала стоять у стола со свертком в в руках.
- Так точно. В шесть. А уже начало седьмого. Водила на КПП ждет и нервничает. Если он вовремя в часть не вернется, то проблемы будут. Так что вы поторопитесь…, - с притворным добродушием добавил солдат, сверкнув хрусталем в глазах.
- Да-да. Надо собираться, - опомнилась она и сделала несколько неуверенных шагов в сторону мужчины, заметив, что ее пальцы испачканы красным.
Птичка
Она лежала в одежде под тонким синим с черной полосой армейским одеялом, подоткнув края под себя, и медленно согревалась, привыкая к непривычной обстановке и жесткому матрасу. В небольшой квадратной комнате, где ей устроили ночлег были только панцирная кровать, потрескавшаяся казенная тумбочка, кривой стул и тучные облака ее впечатлений о насыщенном событиями прошедшем дне. Дверь комнаты она закрыла на ключ, выданный солдатом, а также поставила под ручку кривой стул для страховки. В соседней же комнате поселили его, за стенкой, находящейся у изголовья ее кровати.
Ей было холодно под тонким одеялом с приходом прохладной ночи, а также тревожно в незнакомом месте, но в то же время интересно и даже азартно. Никогда прежде она не вела себя подобным образом. Уму непостижимо, думала она, остаться на ночь в богом забытой войсковой части, в огромном пустом корпусе на последнем этаже, лежать и вожделеть, что почти незнакомый мужчина из соседней комнаты придет и займется с ней сексом.
Она лежала, прислушивалась к звукам, доносившимся из соседней комнаты, и боролась с желанием вскочить, разобрать баррикаду, открыть замок, распахнуть двери и ворваться к мужчине самой. Или, может, только лишь чуть приоткрыть свою дверь, подав таким образом мужчине сигнал, что она ждет его.
Через тонкую стену отчетливо слышались его беспокойные шаги по комнате. Вот он передвинул стул, сел на кровать, потом встал, вроде открыл окно, а потом снова устроился на кровати. Она слушала, затаив дыхание, томясь в тягостном сладострастном ожидании, представляя, что он вот-вот почувствует ее зов, выйдет из своей комнаты и постучиться к ней в дверь. Воображаемое развитие событий завораживало и пугало ее, и она дала волю воображению. Вот она открывает дверь, а он набрасывается на нее. Потом они лежат в кровати: обнаженные, горячие, потные. Его руки обнимают ее, губы ласкают, ежик волос щекочет шею, а опьяненный взгляд жадно изучает каждый сантиметр ее тела.
Положив пальцы к низу живота, она нащупала бугорок и принялась, закрыв глаза, терзать его, представляя, что ее пронзил его пульсирующий твердый орган, поднимая волны сладостной истомы. Волны усиливались, поднимая ее выше и выше, пока внутри у нее не запылало, распространяя жар по телу. И когда она почти достигла высшей точки, в воображаемую сцену вдруг вмешались другие образы: вскрытый аппарат с паутиной пыльных микросхем, трупик ласточки в газете, ее окровавленные руки, некрасивое лицо бритого солдата со слащавой улыбкой и парой холодных глаз. И горький запах полыни, который обволакивал все это. Эти новые посторонние образы мешали ей, портили наслаждение и она попыталась от них избавиться. Но чем больше она старалась, тем мрачнее становилась ее фантазия, ощущения сладости от близости сменились нарастающими тревогой и страхом. Микросхемы множились и путались. Трупик ласточки источал бесконечные потоки бурой жижи. Скалящееся лицо солдата расширялось, увеличивалось в размерах, заслоняя все остальное. И полынь! Нестерпимая вонь горькой полыни!
Поступательные движения мужчины, прежде поднимавшие волны наслаждения, стали приносить ей дискомфорт, а потом и вовсе режущую боль. Она принялась отстраняться от мужчины, вдруг ставшим чужим и опасным, но тот держал ее крепко, не сбавляя, а наращивая темп. Задыхаясь от боли и беспомощности, она открыла рот и попыталась вскрикнуть, но звук утонул в ее глотке, так и не зародившись. В панике, она стала царапать спину насиловавшего ее мужчины, надеясь тем самым остановить его и освободиться из тисков его объятий, но он не реагировал, лишь надрывно хрипел, отвернув лицо в сторону. Сделав отчаянное усилие, она напряглась всем телом и дернулась, ткнув мужчину коленями. Он, наконец, остановился, и медленно повернул к ней свое лицо, которое к ее ужасу оказалось лицом бритого солдата со злыми голубыми глазами. Он смотрел на нее с презрением, как на шлюху, и злорадно ухмылялся, пуская слюни сквозь мясистые губы.
- Ты моя птичка…, - обдав гнилью испорченных зубов, с шипением произнес он, приблизил губы к ее губам и впился ей в рот, вызвав у нее спазм тошноты.
И тут что-то громыхнуло и она очнулась от наваждения. Нервным рывком поднялась на кровати, резко скрипнувшей пружинами, и посмотрела в окно, заметив, что на небе, похожем на плотную черную ткань, которым накрыли солнце, светили звезды, будто на темном полотне проткнули десятки отверстий. Звезды холодно мерцали, похожие на глаза того солдата. Мимо окна пронеслась мешанина из листьев. Она поняла, что в стекло стукнула ветка дерева, доросшего до пятого этажа, раскачиваемая по сторонам поднявшимся ветром. Ветка стукнулась в окно снова - настойчиво, будто кулаком, и отпрыгнула, исчезнув в темноте. А потом в прохладе комнаты она вновь ощутила запах полыни, не такой резкий, каким он был в ее наваждении, но все же отчетливый и настойчивый, будто кошмар продолжался, что заставило ее поспешить вернуться в кровать и с головой укрыться одеялом, бормоча слова полузабытой молитвы, которую в детсвте учила ее мама.
Время шло, ее тревога утихала и она успокаивалась, несмотря на холод, завывания ветра за окном и стук ветки по стеклу. Договорившись с собой, что наваждение было вызвано излишними переживаниями от долгого дня и незнакомой обстановки, она начала засыпать, пропустив себе в размягчающееся сознание лишь одинокую стремительно и рывками летающую по помещению ласточку.
В момент, когда она уже почти провалилась через край между бодрствованием и сном, за дверью послышались новые посторонние звуки - частые тяжелые шаги громыхали по лестнице, выходящей к длинному коридору, который пронзал продолговатый корпус здания от одного конца к другому. Шаги приближались, сопровождаемые нарастающим, пока невнятным гулом нескольких мужских голосов. Мужчины поднимались по лестнице, преодолевая этаж за этажом. Ее сон мгновенно рассеялся, а ласточка вспорхнула и пропала. Она сжалась под одеялом и тревожно прислушалась. Незнакомцы тем временем добрались до пятого этажа и судя по голосам она предположила, что их было трое.
Дама
- Товарищ младший лейтенант, позвольте вас потревожить! - послышался знакомый издевательски-вежливый голос бритого парнишки со смешным лицом, а следом вкрадчивый стук в дверь.
- Товарищ младший лейтенант! - повторил он громче, театрально растягивая гласные, почти взвизгнув в конце.
Она поняла, что парень был пьян. Такой же неприятный, развязный тон появлялся у отца, когда тот пил, совершенно не похожий на его голос в трезвом состоянии, будто алкоголь волшебным образом превращал родного человека в чужака - обидчивого, злобного и агрессивного.
В комнате не ответили. Следом невнятно загалдели еще два голоса - высокий и низкий с хрипотцой и застучали сапоги по цементному полу.
- Шшш…, - зашипел первый и продолжил громким шепотом, так что она могла расслышать каждое его слово, - заткните пасти, твари, у нас тут дама отдыхает! Ведите себя прилично…
Второй заскрипел, а третий заржал, даваясь пьяным смехом.
Услышав это, она обомлела. Ее сердце часто забилось. Холодный липкий ком сконцентрировался у нее в животе и медленно потянулся вверх, подступая к горлу. Во рту вновь появилась горечь полыни и ее накрыло тяжелое предчувствие чего-то плохого, что зреет и закипает вокруг нее. Она подумала, что может еще не поздно все исправить, не позволить трагическому сценарию осуществиться. Может, просто рвануть из комнаты, добраться до поселка и вернуться домой, к привычному и безопасному быту. Но трое пьяных солдат стояли в метре от ее двери в коридоре, блокируя выход. Может выскочить в окно, сквознула нелепая паническая мысль, которую она тут же отбросила, вспомнив про пятый этаж. И тут ей стало стыдно за трусость и малодушие. Что ведет себя как ребенок, испугавшись каких-то нетрезвых салаг. Тем более, что рядом находился сильный мужчина, офицер. Он точно защитит ее, решила она, вспоминая его мускулистые руки и крепкую фигуру.
- Дама-хуяма! - фальцетом заскрипел второй.
- Ну раз дама, тогда пусть и нам тоже дама! - загоготал третий.
- Уймитесь, бля! - выкрикнул первый, продолжая барабанить по двери.
Наконец, в соседней комнате скрипнула кровать.
- Кто это? - раздался раздраженный голос мужчины.
- Товарищ младший лейтенант, позвольте вас потревожить! - дружелюбно произнес первый.
- Здравьжелаю товарищ младший лейтенант, - хором взвыли парни после того, как захрустела и стукнула открывшаяся дверь.
- Что надо, рядовые?! - раздраженно спросил мужчина.
- Товарищ младший лейтенант, не сочтите за наглость…, - высокопарно и заискивающе начал первый.
- Я не понял, вы бухие что-ли?! - оборвал его лейтенант.
- Товарищ младший лейтенант, прошу не судить, а прошу помиловать. Я с пацанами в увольнении, так что мы чисты перед уставом!
- Что?! Покажите увольнительные. Сейчас я с вами разберусь, блядь! Что за бардак у вас происходит?! На гауптвахту вас, идиотов, отправлю! - загрохотал лейтенант.
- Ну что вы, товарищ младший лейтенант, сразу оскорбляете, не разобравшись! - затянул первый.
Послышались звуки возни. Она поняла, что мужчина изучает бумаги.
- Я же говорю, в увольнении мы на три дня… Вот решили с пацанами расслабиться, после выполнения воинского долга… Имеем полное право…, - после паузы протянул первый.
- Какого хера делаете в нетрезвом виде на территории части? - все еще грозно, но с меньшим напором спросил лейтенант.
- Товарищ младший лейтенант! Не виноваты мы! Хотели в город ехать, да на рейсовый опоздали. Пришлось в часть возвращаться, чтобы на улице не остаться. Куда нам еще идти было?! Деревенские нас бы не пустили, сами знаете какие они…
- Че ты мелешь солдат!? Вы где нажраться успели?
- Да на остановке, когда автобус ждали. Раздавили четушку на троих, думали еще один рейс будет, да все уже... Говорю же, на улице остались. В деревне нет никого у нас, чтобы ночь почалить, решили вернуться в часть, переночевать и утром в город двигать. На первом этаже устроились. Тихо-мирно, никого не трогали..
- Что от меня нужно, боцы?
- Товарищ младший лейтенант, мы к вам с предложением…, - заискивающе протянул первый.
- Говори, че надо?
- Вот тут наше предложение…, - хихикнул фальцет второго, а третий захрюкал.
Звякнуло стекло. Послышались смешки.
- Вы что, бля, офицеру выпить предлагаете?! Совсем что-ли оборзели? - не слишком уверенно зарычал мужчина, пропустив предательскую мягкость в тоне.
- Ну а че? Все мы люди. Всем расслабиться нужно. Тем более вам после тяжелой работы. Я же видел, как вы маялись с бандурой той. Устали, наверное… Вот мы и подумали, че не предложить хорошему человеку отдохнуть, раз запасы позволяют…
Тут снова зазвенели бутылки.
Повисла долгая пауза, в течение которой она, поджав под одеялом колени, шепотом просила его отказаться от предложения солдат. Ведь у них днем случилось нечто важное! Ведь она осталась в части ради него! Они оба это знали! Они без слов тогда ведь договорились друг с другом. Он был ее мужчиной, а она - его женщиной! Он был ее принцем, который должен прийти в ее покои и разбудить волшебным поцелуем, а не отправиться выпивать с тремя быдловатыми солдатами.
Послышался короткий глупый смешок. Она с горьким разочарованием поняла, что его издал ее Принц.
- Вот даете, парни! Где столько взяли? - спросил он, сменив грозный тон на откровенно дружеский и заинтересованный, от чего ее передернуло от отвращения.
- У местного купили, товарищ младший лейтенант. Сивуха деревенская. Огонь, а не водяра! Стоит копейки, а качество - на мерседес! - восторженно произнес второй, спровоцировав очередной взрыв ржания третьего.
- Пойдемте к нам, товарищ младший лейтенант. У нас поляна на первом этаже накрыта. Посидите немного, выпьете для успокоения нервов, а потом вернетесь и будете спать как младенец, - дружелюбно протянул первый.
Она слушала их разговор и все шептала свою беззвучную мольбу, надеясь, что ее жаркое послание дойдет до Принца и остановит от неверного решения. Слабеющая надежда еще теплилась. Было бы слишком больно признать, что про Принца она выдумала и мужчина оказался обычным алкашом, неспособным противостоять искушению. Таким же, как ее отец…
Дурак
Девушка долго лежала без сна, ворочалась с бока на бок, то распахивала одеяло, утомленная жаром своего тела, то укрывалась с головой, замерзая от сквозняка, проникаемого через щели в окне. Непрекращающийся поток мыслей терзал ее, крутил в водовороте впечатлений прошедшего дня. Ходя по кругу одних и тех же размышлений, она то и дело давала себе обещание никогда более не совершать подобных ошибок: не позволять себе вольностей, не верить мужчинам и быть предельно осторожной с ними.
Утром, подумала она перед тем, как ее начал одолевать сон, она будет вести себя с Принцем предельно сухо и профессионально. Она быстро закончит работу и как можно скорее вернется в город. На этом столь позорную для себя историю она закроет и попытается не вспоминать.
Когда ее сознание провалилось в туман сна, она вновь увидела метавшуюся из стороны в сторону ласточку. Еще снова горько пахло полынью. А потом она увидела птицу мертвой - на своих окровавленных руках. И она плакала, опустившись на колени, горько ревела, сотрясаясь телом, оплакивая ненужную глупую смерть, будто скорбела по собственной загубленной судьбе.
После появился бритый солдат со смешным лицом. Он пролез через витражное окно и протянул к ней руки, которые стали удлиняться, искривляться, превращаясь будто в сухие ветки мертвого дерева. Солдат сверлил ее голубыми холодными глазами и сардонически улыбался. Его лицо увеличивалось, растягивалось, губы кривились, а зубы щелкали. Он плыл к ней словно по воздуху, не касаясь пола, вытянув вперед цепкие ветки рук.
Кинувшись прочь от преследователя и удерживая трупик птицы в руках, она заметила Принца, который безучастно сидел на полу по-турецки возле раскрученного, искрящегося разрядами электричества корпуса аппарата связи, который они днем ремонтировали. Мужчина смотрел на нее, также широко и неестественно улыбался, похожий больше на чучело, чем на человека. Пальцы его рук, упертых в пол, скребли дерево, и она заметила как один за одним ломаются его ногти. Мужчина открыл рот и принялась беззвучно повторять какое-то слово.
Она с ужасом поняла, что это слово: “сдохни”!
“Сдохни - сдохни - сдохни - сдохни - сдохни!”, - наращивая темп повторял он.
Волна окатившего ее ужаса придала ей силы и она смогла заставить ноги слушаться ее, прорываясь будто в потоке воды. Но бритоголовый настигал ее, ветки его рук корябали спину, пытаясь зацепиться за одежду.
“Сдохни - сдохни - сдохни - сдохни - сдохни!” - мужчина перешел на крик, кидая страшные слова ей вслед.
Потом слова начали терять ясность, размылись и стали похожими на стук. Очертания знакомой комнаты выплыли перед ее глазами. Она тяжело вздохнула, будто вынырнула из болота, и проснулась, ощущая как набатом колотится ее сердце. Стук при этом не прекратился. Кто-то тарабанил в дверь.
- Ты спишь? - послышался знакомый голос.
Отдышавшись и избавившись от остатков морока, она прислушалась и поняла что это был Принц.
- Прости меня, пожалуйста…. Открой дверь, умоляю… Ты же не спишь. Открой…, - доносилось пьяное бормотание из-за двери.
Скривившись от отвращения и окончательно проснувшись, она захотела вскочить, распахнуть дверь, встретится взглядом с пьяным мерзавцем и плюнуть тому в морду, но тут вспомнила про пережитый во сне кошмар, про страшную неживую улыбку на лице Принца и про жуткое слово, которое он повторял.
- Ну открой же…, что ты? Я в тебя влюбился… Ты такая хорошая, такая красивая…. Давай поговорим, пожалуйста.., - лепетал он, скребя пальцами по дереву, напомнив про то, как он в ее сне ломал ногти о деревянные перекрытия пола.
Принц совершенно перестал быть принцем. Теперь он ее пугал и отвращал, и она лежала не шелохнувшись, ожидая, что тот, не услышав ответа, оставит ее в покое.
- Сука, открой, - вдруг со злостью громыхнула дверь, заставив ее вздрогнуть под одеялом, - че ты бля ломаешься, как целка! Днем же сама потекла у меня на кукане! Сама лезла трахаться! Че бля щас случилось то?! Перестал нравится что-ли? А че так, я не понял?! Открывай, сука?! - взбесился он, слившись с демоническим образом из сна. Для полного сходства ему оставалось лишь начать выкрикивать слово: “сдохни”!.
От страха подавившего возмущение в ее голове зазвенело, приглушив крики Принца. Картинки из детства всплыли в ее памяти: именно так вел себя ее отец: добрый, рассудительный в трезвом состоянии и скандальный и агрессивный после пары рюмок. Этот парень действительно похож на отца, и в хорошем и плохом, с горечью подумала она, затравленно окинув глазами крохотную комнату и почувствовал себя ласточкой, которая мечется по помещению и ищет способ выпорхнуть на волю. Выхода, кроме как через коридор, не было, который был заблокирован озверевшим Принцем. Его кулаки колотили хлипкую дверь, скобы и ручка звенели, а стул, подпирающий дверь, жалобно дребезжал.
- Что тебе нужно! - выкрикнула она, не выдержав напряжения.
- Открой! - заорал мужчина.
- Иди спать, - она осторожно поднялась с места и подошла к двери, - я не открою.
- Ну почему? - почти заплакал тот.
- Потому что я не хочу! - смело ответила она. - Потому что ты напился!
- Что такого?! Напился! Член у меня работает по пьяне даже лучше! Тебе понравится. Отрывай!
- Если не оставите меня в покое, то я подам на вас рапорт, - холодно перешла она на “вы”.
- “Рапорт-херапорт”, - засмеялся он, - подавай че хочешь, мне пофиг! У меня отец в штабе начальник, он твою бумажку в унитаз спустит. Да и вообще - ты сама трахаться захотела. У меня и свидетель есть! Помнишь?
Сжав от бессильной ярости пальцы в кулаки, она затрясла ими в воздухе, ощущая, что теряет самообладание. Отдышалась, она сказала себе, что у нее нет шансов дать отпор мужчине и что единственный выход из сложившейся ситуации это стерпеть оскорбления, успокоить пьяного Принца и дождаться утра. А может и не ждать, а выбраться из корпуса, когда выход из комнаты будет свободен, добраться до КПП и попросить помощи.
Комната
Наскоро собрав сумку, она оглядела комнату. Обратила внимание на смятую кровать и несмотря на внутренний протест, основанный на здравом смысле, заправила ее, приведя комнату в порядок. Как будто повиновалась голосу матери из детства, который заставлял ее при любых обстоятельствах оставаться “хорошей девочкой”.
- Хорошие девочки не раздвигают ноги перед незнакомыми мужиками и не остаются в незнакомом месте на ночь, - огрызнулась на незримый образ матери она. Вот мать стоит посреди кухни: худая, высокая и прямая, как палка, седые волосы туго стянуты в хвост, лицо бледное и вытянутое, она смотрит на нее с укором, поджав тонкие скорбные губы - вечная героиня и вечная жертва.
Тряхнув головой и выбросив из головы мешающее видение, она решительно забросила сумку на плечо, бесшумно убрала стул, подпирающий ручку двери, и приложила ухо к перегородке. Убедившись, что в коридоре тихо, она осторожно открыла ключом замок и толкнула дверь, раскрыв ее на узкую щель, чтобы осмотреться. В лицо ей дунул пыльный сквозняк, разметав волосы. Коридор был погружен в полутьму, освещаемый, как она предположила, единственной лампочкой висящей вне поля ее зрения.
- Хорошая девочка сейчас отсюда выберется, мама, - упрямо прошептала она под нос, горько ухмыльнувшись, представив что та бы ей сказала, если бы узнала о ее приключениях. - Скоро я буду дома и позвоню тебе, может и расскажу… - закончила она диалог с матерью, представив как возвращается в город - в свою однокомнатную квартирку: раскладывает вещи, принимает душ, заваривает зеленый чай и устраивается на подоконнике разглядывать знакомый пейзаж перед домом. От этой привычной, уютной и безопасной картины у нее защемило в груди, настолько картина оказалась желанна и насколько разительная была разница с обстановкой, где она находилась.
- Идиотка! Какая же я идиотка! - выдохнула она, толкнула дверь и вышла в коридор.
Длинная бетонная кишка тянулась от одного конца вытянутого здания к другому. Через каждые несколько метров по обеим сторонам виднелись двери в комнаты. И действительно, как она ранее предположила, всю длину помещения освещала одинокая лампочка, свисающая с потолка на проводе, виднеющаяся в дальнем конце коридора.
Бросив полный ненависти взгляд в сторону двери за которой спал пьяный Принц, она быстрым шагом направилась к лестнице, ведущей вниз. Добравшись до нее и прислушавшись к пустоте на нижних этажах, она двинулась по пролетам, ступая на цыпочках и не держась за поручни, вспомнив, что солдаты в разговоре с лейтенантом упомянули, что устроились на первом этаже.
- Наверное нажрались и спят.., - поспешила успокоить она себя, преодолевая последние лестничные пролеты, и тут же с разочарованием уловила приглушенный расстоянием смех.
Закусив от досады губу, она замедлила шаг и, стараясь не шуметь, вышла в коридор первого этажа, который в отличии от этажей, расположенных выше, был ярко освещен рядом люминесцентных ламп, закрепленных на потолке. Дверь комнаты, расположенной возле выхода на крыльцо, где судя по всему расположились солдаты, была настежь открыта, и по мере того, как она приближалась к ней, признаки их присутствия становились все более очевидными, развеяв ее надежды незаметно выбраться из здания.
Парни галдели, о чем-то спорили, один из них перешел на крик, потом все разом заржали. Громче всех было слышно одного - его низкое утробное хрюканье, так что казалось, что тот задыхается. Судя по обрывкам долетающих до нее фраз, бритоголовый со смешным лицом, чей голос она запомнила, что-то рассказывал, а двое других слушали и эмоционально реагировали. Рассказ, как она поняла, был про любовные похождения бритоголового: со скабрезными деталями женских прелестей и полового акта, описываемого густым матерным языком.
Парни были пьяны. Это она поняла без сомнения. И безусловно опасны для нее - одинокой беззащитной девушки в поздний час ночи. Оставалась надежда на офицерский статус, что солдаты не посмеют себе лишнего по отношению к старшей по званию, что грозило военным судом и жестким приговором.
Обдумывая варианты, она остановилась в нескольких метрах от комнаты с солдатами и рассмотрела дверь, ведущую на крыльцо, за которым был путь наружу. Чтобы подобраться к ней, нужно было преодолеть отрезок коридора перед комнатой солдат. Входная дверь была закрыта. И она не знала закрыта ли дверь на замок и у кого в таком случае хранится ключ.
Оглянувшись назад, она заметила в противоположном конце коридора темный квадрат окна. Застыла в нерешительности, колеблясь, взвешивая риски, теряясь в страхах, догадках и злости на саму себя, пьяного Принца и трех солдат. Откинув с лица светлую прядь волос и поправив на плече сумку, она бесшумно двинулась в обратную сторону - к противоположному концу коридора, решив не лезть на рожон и попытаться выйти из здания через одно из окон на первом этаже, по пути проверяя двери комнат, надеясь, что одна из них не заперта.
Однако все двери были закрыты. Добравшись до конца коридора, она убедилась, что и коридорное окно было намертво заколочено гвоздями. Судорожно выдохнув, она поняла, что выход из здания был только один - пройти мимо комнаты с тремя пьяными солдатами.
Подобравшись и поправив форму, придав себе максимально начальствующий вид, она двинулась в обратный путь, более не беспокоясь о бесшумности передвижения, не дав тем самым солдатам оснований подумать, что она трусливо пряталась от них.
Содрогаясь от сжимающего грудь страха, она вышла в проход перед раскрытой дверью, получив возможность рассмотреть обстановку помещения. Комната же была ярко освещена потолочной люминесцентной лампой, свет которой, впрочем, с трудом пробивался сквозь плотный сигаретный дым. В комнате царил бардак. Две кровати были сдвинуты от стен к середине помещения, вплотную к тумбочке, заставленной бутылками, стаканами и грязными тарелками. По полу были раскиданы обрывки газет, окурки, сапоги и солдатская одежда.
Лампа
Затаив дыхание, девушка продолжала рассматривать обстановку комнаты и парней, ожидая когда ее заметят и ощущая как предательски дрожат руки. Те же были увлечены своей вечеринкой и все не обращали внимание на гостью, появившуюся в дверном проеме.
- Опппа…, - тут подскочил на кровати бритоголовый, вперив в нее голубые буравчики глаз и расплывшись в характерной улыбке, когда она решила было попросту пройти дальше к двери, выходящей на крыльцо, и попробовать выйти на улицу незамеченной солдатами. - Посмотрите кто тут у нас! Вот это сюрприз! Здравьжелаю, товарищ прапорщик! - театрально громко поприветствовал он ее, обведя взглядом ее фигуру и задержавшись на уровне груди.
Двое других встрепенулись. Худой суетливо дернулся и кинулся искать кепку, чтобы отдать честь. Гигант же неловко обернулся, чуть не упав со стула, и показал ей свое мясистое, размякшее от алкоголя лицо, и дернул за рукав китель, валяющийся у ног.
- Оставить, рядовые, - смущенно произнесла она. - Мне нужно выйти. Дверь открыта?
Бритоголовый продолжал пыхтеть сигаретой и, шевеля толстыми губами, все плотоядно изучал ее, будто кусок торта на прилавке, от чего по ее спине прошел морозец.
- А че так рано? Вам у нас не понравилось? - после паузы протянул он, затушил о грязную тарелку окурок и поднялся с кровати, качнувшись и словив равновесие.
- Все понравилось, но мне нужно ехать в город. Сейчас же. Вы можете мне помочь? - постаралась твердо ответить она, но ее голос предательски дрогнул.
- Конечно поможем. Какой вопрос! - шлепая босыми ногами по полу, он медленно подошел к ней, продолжая бесцеремонно обшаривая глазами ее округлости.
От страха, сжимающего грудь, и водочного смрада, которым он дыхнул на нее, она по-детски зажмурила глаза, а когда открыла, то увидело лишь его бесформенное прыщавое лицо, которое заслонило собой обзор на комнату.
- Вот только, товарищ прапорщик, подождите… Нехорошо как-то получается. Так скоро нас покидаете… Мы так старались, комнату для вас готовили, а вы так сразу в город… Посреди ночи! Может, вас кто обидел? - он обошел ее по кругу, будто питон обвил жертву перед тем как заглотить.
- Я же сказала, что все в поряде. Мне срочно нужно ехать.
- Неужели лейтенант обидел? - перебил он, как будто не слышал ее ответа. - Ай-ай-ай. Такой хороший же человек. Мы с ним вот только сидели - общались. Настоящий офицер! Чуть, правда, слабоват… Срубился на второй бутылке… Спать, сказал, пошел… Не может быть?! Неужто он Вас обидел? - бритоголовый продолжал накручивать круги вокруг нее.
- Еще раз повторяю - все со мной хорошо. Меня никто не обижал, - с дрожью в голосе ответила она, вспомнив как лейтенант ломился в ее комнату. - Хорошо. Я сама разберусь, - хрипло отрезала она, задыхаясь от нарастающего приступа страха, вырвалась из окружения и быстрой походкой направилась к входной двери, цепенея от опасения, что солдат вот-вот схватит ее за руку.
Но солдат остался на месте, позволив ей беспрепятственно преодолеть оставшийся отрезок коридора до входной двери. Добравшись, она отчаянно дернула за ручку и даже не удивилась, что дверь была закрыта. Обернувшись назад, она обреченно посмотрела на бритоголового, уловив шум возни и невнятный разговор между тощим и гигантом, оставшихся в комнате. Потом тощий заикал пьяным смехом, а гигант низко загоготал. Это они про нее, поняла она, и от этого понимания сердце ее забилось еще чаще, а ноги стали будто ватные.
- Мамочка, мамочка, помоги мне…, - чуть слышно пискнула она, в нарастающей панике обдумывая дальнейшие действия, судорожно сжимая в потной руке ремень от сумки.
Бритоголовый же стоял, покачивался, улыбался жуткой улыбкой и смотрел на нее, не сводя глаз. Потолочная лампа висела прямо над ним и тени лежали на его лице так, что оно показалось ей нечеловеческим, а сутулый оголенный торс с татуировкой завершал образ, делая парня похожим на злобного гоблина.
- Ну как, разобрались? - с напускным дружелюбием спросил он.
- Дверь закрыта, - жалобно протянула она.
- Как закрыта? Да не может быть? - оскалился тот и из комнаты снова раздался взрыв пьяного гогота.
- Мне нужны ключи, - растеряв остатки уверенности почти заплакала она, прижавшись спиной к двери.
- Ключи? Какие ключи? - издевательски широко улыбался бритоголовый, оставаясь на месте под лампой.
- Ключ от двери. Откройте мне дверь!
- Ааа… Ключ… Товарищ прапорщик, извините за непонятливость. Вот этот ключ? - с этими словами он просунул руку в брюки и достал связку, просунув в кольцо палец и прокрутив ими в воздухе.
- Я не знаю… Да, наверное…, - пробормотала она.
- “Я не знаю”, “да, наверное”..., - передразнил ее он. - Курево кинь, - в приказном тоне бросил он в глубь комнаты, обращаясь к одному из оставшихся в помещении парней, вернув ключи в карман. Потом словил в воздухе пачку и коробок спичек, щелчком пальцев вынул сигарету и закурил, щурясь от дыма, возвратив внимание на нее, сжавшуюся у входной двери.
- Вы…, вы дадите мне… выйти? - запинаясь спросила она, ощущая себя загнанным в ловушку кроликом.
- Товарищ прапорщик. О чем вы говорите! Конечно дадим! Только постойте… Сейчас же ночь! Опасное время для такой красивой девушки. Мало ли что… Тут солдаты баб месяцами не видят. Давайте не будем будить лихо пока оно тихо. Мало ли что… У меня к вам предложение: оставайтесь с нами, посидите, отдохнете, может чуть выпьете, а потом спокойно спать пойдете. А утром спокойно поедете по своим делам, - миролюбово верещал бритоголовый, растягивая гласные, напомнив ей уговоры, которыми увлекли ранее на попойку лейтенанта.
Приговор
Его руки, тяжелые и холодные, с кривыми грязными пальцами и обкусанными ногтями, напомнили ей пережитый кошмар, когда тот гнался за ней, выставив вперед эти руки, превратившиеся в голые острые ветки. От жути и омерзения в животе у нее образовался липкий спазм и тошнота закружила голову, но она все стояла столбом и не отрываясь следила за холодными глазами человека, оказавшегося опасным и жестоким животным.
Почти докуренная сигарета тлела в уголке его рта. Он глубоко затянулся и медленно выдохнул дым, который сизыми струйками поднимался из черной расщелины рта, окаймленной лепешками губ, и огромных ноздрей мясистого носа из которых торчали редкие волоски. Дым поднимался по прыщавому лицу, застилал неморгающие голубые глаза, и на короткое мгновение ей показалось, что она спит и переживает очередной ночной кошмар. Ведь такой нелепой и ужасающей ситуации не может с ней происходить в действительности, подумала она. Ведь она всегда была “хорошей девочкой”, слушала “старших”, не делала глупостей и вела себя скромно и непредосудительно. Подобные беды случаются с женщинами, которые не блюдут честь и шляются с кем и где попало! Чем же она заслужила все это?! Хотя разве она не стала шлюхой, когда елозила задом по лейтенанту?! Выходит, что все правильно. Получай - распишись! Надо было головой думать, а не низом живота!
- Че молчишь? Дернуть нам дашь, бля?! - повторил бритоголовый, рявкнув, доказав сюрреалистическую, но все же реальность происходящего.
Она не поняла смысл заданного вопроса и значения слова “дернуть”.
- Что? - выдохнула она.
- Трахнуть себя дашь?! - заорал бритоголовый, приблизив рябое лицо вплотную, так что она с отвращением ощутила вонь нечищенных и гнилых зубов вперемешку с водочным и сигаретным духом.
От понимания его слов она перестала дышать и окаменела еще сильнее. Только чуть открыла рот и с трудом качнула головой, похожая на сломанную куклу.
- Не дашь? Значит все таки брезгуешь…, - то ли спросил, то ли утвердительно прокомментировал он. При этом он поднял руку к ее лицу и прошелся шершавыми пальцами по лбу, щекам и шее. Потом полез ниже, уперевшись в пуговицу кителя на ее груди.
- А чем мы тебе не устраиваем? - продолжил он тихо и вкрадчиво. - У меня елда работает не хуже, чем у лейтенантика. Поверь мне, епта! Даже намного лучше! - тут он прижался к ней тазом, так что она ощутила твердь его разбухшего отростка в штанах. - Че ты ломаешься, жалко что-ли? Одному уже дала, еще троим дашь - не сломаешься. Еще сама кайфанешь! Да? Давай, чо? А?
Оцепеневшая, она смогла лишь снова чуть качнуть головой, удерживая перед собой в онемевших руках сумку, будто она могла защитить ее от насильника.
Не дождавшись ответа, он резко дернул рукой и сбросил сумку вниз. Сумка с грохотом упала под ноги, раскрылась и из нее на пол вывалились чертежи и покатились карандаши.
- Ой! - театрально улыбнулся он, не опуская взгляд и держа ее будто пригвожденной к месту парой своих глаз.
Потом он выплюнул окурок, отбросил ногой в сторону сумку и принялся одна за одной расстегивать пуговицы ее кителя. Закончив с последней, он отдернул китель, который теперь удерживался лишь за рукава, и обнажил зеленую рубашку. С рубашкой он проделал то же самое, освободив в итоге высокую полную грудь, скрытую за белоснежным бюстгальтером.
- Охренеть! - восторженно произнес он, растягивая губы в сардонической улыбке. - Вот это сисяндры! Вот это куш!
С этими словами он взялся обеими руками за бюстгальтер и рывком сорвал лямки, так что в каждой из них оказалось по одной чашечке. Бросил их на пол и с утробным рыком обхватил обнаженные груди ладонями, сначала осторожно ощупывая округлости, но наращивая напор и вскоре принялся яростно их мять и сжимать.
- Не надо…, - наконец вырвалось у нее. Она встрепенулась, будто очнувшись от гипноза, вскинула руки и оттолкнула солдата от себя.
Тот качнулся, поймал равновесие, с удивлением посмотрел на нее и криво оскалился. Потом размахнулся и обратной стороной ладони ударил ее по щеке. Она охнула и опала, а разбросанные по полу карандаши впились ей в колени.
- Вот сука! - зашипел он, накрутил вокруг руки ее длинные светлые волосы, и потащил за собой по коридору.
От боли ее наконец будто прорвало - она высоко и пронзительно завизжала и ее крик прозвучал как оглушительная звуковая бомба в гулкой пустоте коридора. Дернувшись всем телом и полоснув парня ногтями по руке, она смогла вырваться из захвата. Потом, оставаясь на четвереньках по звериному бросилась в обратную сторону, добралась до конца коридора и забилась в углу, поджав ноги и закрыв руками голову.
Его шаги приближались к ней: неторопливые и уверенные. Он подошел, шлепая босыми ногами по полу, вальяжной походкой охотника, наслаждающегося своей безграничной властью над загнанной в ловушку жертвой, которая лежит поверженная и лишенная сил, и ждет своей участи. Она же тихо скулила, спрятав лицо в колени, вздрагивая от каждого звука.
- Ну че ты так..? Эй… Красавица! Не плачь, красоту испортишь…, - он опустился к ней и принялся гладить ладонью по волосам. - Ну ладно, ладно… Погорячились и хватит. Че, не хочешь нам давать? Ты скажи как есть, че ты?
Она судорожно дернула головой.
- Хмм. Не хочешь… Что же с тобой делать, красавица, а? - гладил ее по волосам он. - Слушай, а давай так.., - вкрадчивым голосом продолжил он, будто разговаривал с лучшим другом. - Тебе отсюда просто так не уйти. Ты это понимаешь?
Девушка не ответила и не шелохнулась. Он же удовлетворительно кивнул, будто вопрос был риторическим, а ответ очевиден.
- И вот какая мысля ко мне пришла! Хорошая, рабочая мысля, я тебе скажу… Давай так. Ты дашь только мне себя дернуть, а потом мы тебя отпустим. А? Что скажешь? Охренеть я придумал, а? Я понимаю, ты наверное мне не веришь, а зря. Я свое слово держу. Слово пацана - закон! А?
Ее спина затряслась то ли от рыданий, то ли от нервного тремора.
Лимб
Хищно ощерившись, он принялся за нее там же - на холодном и грязном коридорном полу. Разложил и раздел, как куклу, оставив на ней только порванные чулки. Она же обреченно закрыла глаза и позволила ему манипулировать своим телом, стараясь упорхнуть сознанием в другое место, представляя себя дома, в безопасности, на знакомом подоконнике с чашкой зеленого чая в руках.
Бритоголовый спустил штаны и трусы, обнажил кривой разбухший член и принялся жадно ощупывать шершавыми пальцами ее округлости, утробно рыча и не меняя выражение лица с застывшей улыбкой и прищуром холодных глаз. Она почти ничего не почувствовала, когда он лег на нее, придавив к полу, раздвинул ей ноги, отклячил зад и разом вошел. Ее не было лежащей обнаженной на грязном полу, жестоко насилуемой и униженной. Страдала лишь ее безжизненная оболочка, а побег же увенчался успехом. Перед ее глазами было окно за которым виднелись зеленые ветки высоких деревьев и знакомый двор с соседскими детьми, сидела она на широком подоконнике на кухне своей квартиры, держала в руках горячую чашку чая и вдыхала его аромат, который встал надежной преградой, защищая ее от смрада изо рта бритоголового и от его немытого потного тела.
Не ощущала боли и тогда, когда он принялся за яростные фрикции, терзая ее внутренности. Не сопротивлялась, когда тот, удовлетворив первый порыв, ненадолго оторвался от нее, отдышался, а потом грубо перевернул на живот, как мешок картошки, схватил ее за волосы и вошел в нее сзади.
Боль, отвращение, вонь и унижение казались ей далекими и чужими, будто происходящими не с ней, а с какой-то другой, незнакомой ей девушкой про которую она мельком услышала. С девушкой однозначно недостойной и испорченной, девушкой “плохой”, заслуживающей своим поведением то, что с ней сделали. Оне же продолжала сидеть на подоконнике и пить чай, осудительно кивая головой, уверенная, что сама никогда не окажется в подобной ситуации.
Повторно кончив, бритоголовый, наконец, отпустил ее и откинулся на спину. Растянувшись на полу, он закурил, расплывшись сытой улыбкой на мокром от пота лице, изредка презрительно поглядывая на нее, как на опустошенную тарелку после сытого обеда. Она же лежала лицом вниз с закрытыми глазами: безмолвная, обнаженная и растерзанная, будто распятая на кресте, со стекающей из нутра его липкой жидкостью.
- Все? - вернувшись в реальность, сиплым, блеклым голосом спросила она, чуть приподняв голову и с ненавистью посмотрев на мучителя.
Насильник все лежал на спине и курил, пуская в воздух клубы дыма и с блуждающей улыбкой рассматривал потолок, не отвечая на ее вопрос, будто не расслышал или будто она вовсе перестала существовать.
- Все? - повторила она с нажимом, со вздохом поднявшись на колени и принявшись дрожащими руками собирать разбросанное вокруг белье и одежду.
Парень продолжал улыбаться и безмятежно курить, разглядывая лампу под потолком. Схватив юбку и оглянувшись в поисках рубашки и кителя, она уткнулась лицом в чьи-то огромные голые волосатые ноги. Подняв глаза, она увидела пьяное лицо ухмыляющегося здоровяка, полностью голого, теребящего пальцами пульсируюю сизую дубину между его ног. Его маленькие покрасневшие поросячьи глазки выглядели стеклянными, а небритая рыжая носатая морда на бычьей шее казалась маской. Позади него, спотыкаясь, торопясь и жадно поглядывая на ее обнаженное тело, стягивал с себя одежду тощий.
Она взвыла и дернулась в сторону, уклоняясь от опускающегося к ней детины, но тот обхватил ее за голову широкими лапищами, приподнял, приблизив к своему паху, и разом с бычьим стоном насадил ртом на свой конец, заполнив ее носоглотку до основания. Безуспешно всбрыкнув, она лишь замычала, задохнувшись от рвотного рефлекса и брызнувших из глаз слез. Упершись руками в его ноги, она попыталась отстраниться, но не смогла отодвинуться от него даже на сантиметр, признав бессильность против неравной силы. В отчаянье она сдавила зубами горячую, воняющую мочой дубину. Здоровяк же взревел, рванулся назад и вытащил свой подрагивающий орган, бешеными глазами осмотрел свои отросток на котором показались розовые следы от ее укуса. Потом, матерно выругавшись, он с размаху впечатал свой увесистый кулак ей в лицо, отчего ее отбросило, как кеглю в боулинге.
В голове у нее сверкнуло и зазвенело, свет погас, а голоса насильников стали звучать словно сквозь толщу воды. Ее вроде подняли, потом уронили, дернули, потянули и ткнули в живот. Далее последовали шлепки: по ягодицам и бедрам. Потом ее снова подняли и закинули на чьи-то спину. Бросили на что-то мягкое и ущипнули за грудь. Следом хлестнули по лицу так, что она пришла в чувство и открыла глаза, оказавшись в комнате парней на одной из кроватей. Цепкие руки дернули и подняли ее на колени.
Перед ней снова показался здоровяк. Он пристроился у изголовья кровати и вновь принялся просовывать ей в рот свой отросток, похожий на огромного жирного земляного червяка, крепко схватив на этот раз ее за горло, предупреждая сопротивление. Потом принялся совершать размашистые толчки, проникая все глубже, заставляя ее давиться собственными слюнями и обливаться слезами. Когда сзади пристроился тощий, она уже ослабла и опала, теряя сознание, погружаясь будто в черное бездонное болото.
В ее сознании время от времени вспыхивали и затухали смутные сцены, словно кто-то прокручивал перед ее глазами безумный нелепый кинофильм, состоящий из разрозненных, не связанных друг с другом фрагментов, а она сидела одна в темном кинозале без возможности прекратить мучительный сеанс. Знакомая кухня, широкий подоконник и окно во двор. Уродливое хохочущая физиономия бритоголового. Миниатюрный деревянный поезд, несущийся по игрушечной железной дороге. Рыжая потная промежная мотня. Мечущаяся в воздухе ласточка. Пульсирующий жирный червь, проникающий ей в рот. Улыбающийся Принц в лучах солнца, пронизывающих запыленные окна автобуса. Жестяная кружка и прозрачная горькая алкогольная жидкость, льющаяся из нее ей на лицо. Горячая чашка зеленого чая в руках. Бутылка, которую чужие грязные руки просовывают ей в промежность. Тонкое, вытянутое, обвиняющее лицо матери и ее худые руки с которых капает вода. Кривая ухмыляющаяся морда тощего, который собирает во рту слюну и сплевывает ей в глаза. Сильные руки отца, трудящегося над поделкой на столярном станке. Снова ласточка - бездыханная в ее окровавленных руках. И запахи: благоухание ромашки, распаренной в чашке с кипятком, смрад немытого тела, аромат отцовского одеколона “Шипр”, вонь мочи и дух древесной стружки из под строгального станка. Потом запахи спермы, водки, слюны и кала. А перед тем, как кто-то сжалился и прекратил затянувшийся киносеанс, потянуло степной травой - едким, тошнотворным зловонием полыни.
Принц
- Вы че! Это, бля, че такое?! - раздался негодующий возглас Принца.
Поняв, что ее мучения закончились, она вновь открыла веки, отыскав глазами мужчину, чье нависшее над ней лицо показалось ей мутным бледным пятном на фоне плывущего фона. Вернув остроту зрения она убедилась, что это был действительно он - трезвый, причесанный и в полном обмундировании.
Его помятое с похмелья лицо выражало испуг и смятение, а округлившиеся глаза с ужасом осматривали ее растерзанное тело. И еще, ей показалось, что его взгляд выражал брезгливость, осуждение и даже презрение. Презрение к ней - лежащей обнаженной на грязном матрасе, в синяках и ссадинах, покрытая чужими выделениями после того как трое солдат всю ночь насиловали и истязали ее. Она знала этот взгляд - так смотрят на проституток или опустившихся выпивох, отсыпающихся на скамейках в парках. Теперь она стала такой же. И не только в глазах Принца, но и в своих собственных.
От обиды она прикусила губу и закрыла веки, чтобы более не видеть его испуганную брезгливую физиономию. Со стоном, превозмогая ломоту в теле, она попыталась приподняться на руках и накрыться, но те оказались слишком слабы и она вновь упала на влажный холодный матрас, чувствуя как подступают слезы, сожалея, что не умерла и не осталась в умиротворенной пустоте забвения.
- Да вы бля охренели! - вновь угрожающе зарычал Принц, обращаясь в сторону.
От напоминания, что насильники находились рядом, она нервно вздрогнула и поджала ноги.
- Не бойся, не бойся..., - заботливо пробормотал Принц и помог ей сесть на кровати. Потом стянул с себя китель и накинул на нее, прикрыв наготу.
Тут ее затрясло, легкие скрутило спазмом и она зарыдала, обхватив его шею руками и уткнувшись лицом в плечо. Рыдания сотрясали ее волнами, не давая дышать, будто сквозь ее тело извергалась кипящая лава, которая долго искала выхода и наконец нашла.
- Помоги! - с трудом произнесла она, разлепив разбитые губы и дрожа от слабости.
- Да, я помогу! Помогу! Ты теперь в безопасности. Все будет хорошо…, - шептал он.
Она же с горечью осознала, что была права в своих догадках. По тому, как он был напряжен, как окаменело его тело от близости с ней и как неловко он держал руки, не ответив на ее объятия, она поняла, что Принц действительно ею брезговал, не хотел касаться, будто она была прокаженная.
- Что они сделали с тобой?! Они тебя изнасиловали, да? Это они сделали?! Скажи мне? Это они?!- запинаясь, спрашивал он.
- Товарищ младший лейтенант, да бухая она, че не поняли что ли? - послышался дерзкий и уверенный возглас бритоголового, в котором, впрочем, мелькнула тень страха.
Услышав бритоголового, она встрепенулась, жалость и презрение к себе сменилось злостью, и она рывком отстранилась от Принца. Уняв слезы и успокоив дыхание, она огляделась сквозь распухшие веки, осмотрев обстановку в комнате, заметив, что на улице светало. Сплошная темнота за окном подернулась у нижней кромки слабым розовым свечением, которое мягко просачивалось в комнату, создавая конкуренцию холодному яркому свету люминесцентной лампы, оставленной включенной с ночи - немой свидетельнице ее падения.
Все трое мучителей оказались в комнате. Бритоголовый лежал, закинув руки за голову, на кровати напротив, небрежно накинув на себя одеяло. Его помятое лицо и покрасневшие глаза выдавали похмелье, но он не казался сонным или вялым. Напротив, он выглядел собранным и напряженным, хоть и лежал в нарочито непринужденной позе. Парень не улыбался и внимательно наблюдал за ними своими злыми голубыми глазами, похожий на змею, которая затаилась и готовится к нападению.
Между двумя кроватями, посреди разбросанной одежды, окурков, газетных обрывков и пустых бутылок, на голом полу спал тощий, раздетый, выклячив белый голый зад со спущенными на берда трусами, раскинув по сторонам руки. Его мелкое крысиное лицо было повернуто в ее сторону и она с отвращением заметила, что из уголка его рта стекает слюна, собравшая на полу внушительное влажное пятно.
Здоровяк, видимо только что проснувшийся и также обнаженный, прикрывая гениталии куском несвежей простыни, сидел на кровати рядом с бритоголовым, опустив на пол похожие на бревна босые ноги и спросонья растерянно крутил головой. Почесав щеку, заросшую рыжей щетиной, он непонимающе моргал, переводя взгляд то на девушку, то на Принца, потом на лежащего под ним приятеля, а заметив царапину на предплечье, принялся озабоченно осматривать ее, как ученый долгожданную находку.
- Че вы все орете? - растерянно пробубнил он, - спать мешаете. И че вчера было то..?
Никто ему не ответил.
- Ты че несешь, баран! Кто бухая? - гаркнул Принц, сверля взглядом бритоголового. - Вы чё натворили?! Посмотри на нее! - он кивнул на кровоподтек на правой стороне лице девушки, который раздулся и почти закрывал глаз.
- А че вы кипишуете, товарищ младший лейтенант! Чё сразу мы? Это вообще не мы. Она такая к нам уже пришла. Побухать попросила, мы и дали. Я как есть говорю, - невозмутимо ответил бритоголовый, вскочив на кровати и задев ногой спящего на полу приятеля, который пробубнил что-то, но не проснулся.
Девушка с ненавистью посмотрела на него, выпрямила спину и сбросила с плеч китель, обнажая синяки, царапины и ушибы на теле. Принц же ошеломленно посмотрел на нее, остановив взгляд на пунцовом кровоподтеке на груди, и, смутившись, поспешил вернуть китель на место.
ТЕЛЕГРАМБот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
ВКОНТАКТЕБольшая библиотека с любыми жанрами и авторами
Большая Библиотека
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2 книги