Друг отца. Грани греха

1 Наташа

— Сколько можно прикидываться ледышкой, Наташ? Хотя бы поцелуй кого-нибудь сегодня — а то мы скоро начнём подыскивать тебе подходящий монастырь! — Саша заливается смехом и едва не проливает вино из пластикового бокала, всё-таки успев расплескать немного.

Я закатываю глаза и вытираю пятно на колене салфеткой.

— Я сюда пришла не целоваться. А за приятной компанией, в частности, твоей.

— Ага, конечно. Я, конечно, ценю твоё рвение ради нашей дружбы. Но ты сейчас, извиняй, выглядишь как соска на подиуме. Короткое платье, шпильки, смоки айз — ну ты и шлюшка, Наташ. Причём в хорошем смысле. У тебя шея так и просит, чтобы на ней кто-нибудь засос поставил. А ты при этом ходишь с лицом, будто святую воду пьёшь с утра до вечера. У тебя вообще всё нормально, или ты реально собралась в монашки?

Вокруг гремит музыка, отдающая пульсацией в грудную клетку. Воздух — как сладкий сироп из духов, перегара и чего-то ещё, липкого и тяжелого. Мы на студенческой вписке у главного тусовщика нашей компании, и всё идёт по шаблону: кто-то пьёт, кто-то танцует, кто-то уже делает глупости в тёмных углах. Ильяс, хозяин сегодняшней тусовки, где-то рядом.

Он всегда где-то рядом, и в последнее время я не чувствую себя в безопасности рядом с ним.

У него такой голодный взгляд, будто я — не человек, а блюдо, поданное специально для него. Он смотрит так, словно уверен: стоит мне хоть раз улыбнуться — и я его. Если говорю «нет» — значит, играю, кокетничаю. Он словно живёт в мире, где женщины говорят "нет", но на самом деле это "да, но я сначала поломаюсь для вида". Крутится вокруг меня который вечер подряд, как муха над мёдом, навязчиво, липко, настойчиво. Всё ждёт, когда я дам слабину.

А я не дам. Никогда.

Всё перегорело. Предохранители оплавились, схемы закоротило, теперь только на свалку. Внутри — пусто, как в выжженной пустыне. Все плотские желания сгорели. Я смотрю на него — и не чувствую ничего. Только отторжение и холод, словно вся я превратилась в лёд.

Я отворачиваюсь, иду в сторону кухни, потому что мне срочно нужна бутылка воды именно из холодильника. На самом деле цель — просто уйти подальше. Там тише, людей меньше. Свет не такой яркий. Можно хоть чуть-чуть подышать, открыв окно.

Слышу, что Ильяс идёт за мной.

— Натали, подожди, — язык слегка заплетается от выпитого алкоголя, но в нём слышится игривая нотка, как у кота, который облизывается, предвкушая победу над мышкой.

— Нет, Ильяс. Иди, потанцуй с кем-нибудь. Уверена, здесь полно девушек, которые будут счастливы составить тебе компанию.

Он хватает меня за запястье. Пальцы грубые, горячие, сильно сдавливают. Я резко дёргаюсь, но он не отпускает.

— Ну чего ты? Сколько можно изображать недотрогу? Я ж знаю, ты не такая, — он делает шаг ближе, дыхание с запахом алкоголя обжигает щёку. — Ты классная, Натали. И мне сносит крышу от тебя. Ты не представляешь…

Я пытаюсь оттолкнуть его, но он крепко наваливается всем телом, преграждая путь к свободе. Паника подступает к горлу, обжигает изнутри. Он уже нависает надо мной, прижимая к стене, его рука нагло скользит по талии, оставляя за собой липкий след. Воздуха не хватает.

— Отстань, — шиплю я, но голос предательски дрожит, срывается, выдаёт страх, с которым я живу постоянно.

И вдруг — резкий рывок. Тело Ильяса исчезает из поля зрения, будто его кто-то выдернул из кадра. Глухой звук падения. Я в шоке смотрю на того, кто меня спас.

Передо мной — мужчина. Высокий. Широкие плечи, тёмная куртка, простая футболка, резкие черты лица. Волчий взгляд, прожигающий насквозь. Он держит Ильяса, уже поднявшегося с пола, за шкирку, как щенка.

— Ты не понимаешь слов? — голос низкий, ровный, почти ленивый. Но в нём металл.

— Я в своём доме, дядька, пусти. Ты что вообще здесь делаешь?

— Ещё раз услышу, что ты женщину принуждаешь к чему-то — отправлю общаться с клиентами в техподдержку. Будешь жопы им вылизывать и радоваться, если хороший отзыв оставят, — в голосе ни капли эмоций, только ледяное презрение.

— Эээ… ты чё… отец не позволит… — лепечет Ильяс, но осекается под его взглядом. Мужчина глянул на него так, что тот заткнулся и пробормотал что-то себе под нос, пятясь к выходу. Миг — и исчезает в коридоре.

Я стою как вкопанная. Сердце стучит в ушах. Руки дрожат.

— Всё в порядке? — Он поворачивается ко мне.

И я смотрю на него. На его тёмные глаза. На то, как они задерживаются на моих губах. На то, как близко он стоит.

Он смотрит мне в глаза. Спокойно, уверенно, будто читает меня между строк. В его взгляде нет ни неловкости, ни смущения — наоборот, он будто нарочно держит его дольше, проверяя меня на прочность. В его глазах — хищное, первобытное спокойствие. Внутренний контроль, от которого по коже бегут мурашки. По спине скатывается испарина. Он смотрит на меня так, будто уже знает: я не забуду этот момент. И уже никогда не стану прежней.

И моё тело — испуганное и взбудораженное — пульсирует жаром, будто внутри включили огонь на полную мощность. Сердце сбивается с ритма, потом начинает грохотать, как барабан. Колени подкашиваются, рот пересыхает, дыхание сбивается.

— Ты чего здесь? Тебя долго не было, — врывается на кухню Саша, спасая меня своим появлением.

— Извините, я пойду, — торопливо отвечаю и, пользуясь моментом, всё же выхожу к подруге.

Когда оглядываюсь, он всё ещё там. Смотрит. И, словно в последний момент решает, делает шаг ко мне.

— Мы ещё увидимся, Наташа.

Оборот «земля уходит из-под ног» — это не метафора. Я буквально хватаюсь за косяк двери, потому что мир, в котором я жила последние два года, трескается, и сквозь щель врывается нечто новое. Опасное.

Ведь я не говорила ему, как меня зовут.

***
Мои хорошие,
Рада видеть вас в своей новинке, всех обнимаю :)
История нас ждет непростая, герои не идеальные. Но ХЭ будет обязательно!
Не забывайте подписываться на страничку автора тут:
https://litnet.com/shrt/lKnJ
А так же добавляйте книгу в библиотеку и ставьте звездочки (в карточке книги, не в читалке), так вы мотивируете меня писать больше и лучше, ведь я пишу для вас❤️
Ваша Софья

Визуализация 1

Наталья Монахова, 20 лет

Студентка, любит вечеринки, активную жизнь. Планирует поехать на стажировку, чтобы изучать дизайн в одном из домов высокой моды.

Если не знать, а абсолютное большинство не в курсе, то со стороны кажется, что она живет свою лучшую, беззаботную жизнь. Но прозвище "Монашка" за ней закрепилось не просто так.

2 Наташа

Иногда мне кажется, что если бы я родилась в другой семье, многое было бы проще. Мама ушла, когда мне не было и шести. Просто однажды исчезла, оставив записку и несколько собранных вещей. Я тогда не понимала, что происходит. Только чувствовала — она не вернётся. Позже, конечно, я узнала, что она сбежала. От отца. Потому что он был вспыльчивым, грубым, часто перегибал палку. Даже меня порой пугал. А уж каково было ей...

Он же с тех пор будто зациклился на идее: контролировать, защищать, опекать. Словно пытается искупить вину. Но выходит — гиперопека. Удушливая, назойливая.

— Наташа, — говорит он сегодня за завтраком, — я тут подумал. Ты уже взрослая. Двадцать лет. А у тебя, извини, никаких отношений. Ни одного парня даже на горизонте.

Он сидит напротив за обеденным столом, аккуратно разрезая яичницу, но взгляд бросает на меня — внимательный, проницательный. У него строгие черты лица, седина на висках, и всё такой же уверенный голос. Когда он говорит, остановить его невозможно. Я с детства знала: спорить бесполезно. Но всё равно пыталась.

— Пап... — тяну я, откладывая вилку. — Ну ты опять за своё.

— Не перебивай. Я не заставляю, просто... я бы хотел, чтобы у тебя всё было хорошо. В мире бизнеса всё меняется за секунду. Хочется быть уверенным, что с тобой рядом будет кто-то, кто сможет тебя защитить, если меня вдруг не станет.

Я смотрю на него с недоумением, облокотившись на спинку стула, скрещивая руки на груди.

— Ты серьёзно сейчас?

— У меня есть вариант. Хороший. Я пригласил его через пару дней в ресторан. Там будем и ты, и я. Просто пообщаетесь. Не обязана ничего. Просто... присмотрись.

— Папа, мне это не нужно. У меня свои планы. Уехать на стажировку, доучиться, строить карьеру...

— Вот именно. А кто тебе мешает делать это с мужчиной рядом? Тем более — надёжным. Который будет полезен... и мне тоже.

Я поднимаю бровь, с иронией склонив голову набок:

— Ага. Вот в чём суть. Ты нашёл кого-то, кто выгоден тебе, и хочешь выдать за него свою дочь?

— Не драматизируй. Я просто хочу как лучше. Ты же знаешь — слухов много. Да и твоё прозвище...

— Какое прозвище? — я резко поворачиваю к нему голову.

— Монашка.

Я застываю с открытым ртом. Это слово — как пощёчина. Я слышала его и раньше. За спиной. От знакомых. От чужих. Оно задевает. Люди не знают ничего. Ни о том, через что я прошла. Ни почему мне до сих пор сложно даже думать о близости. Они судят по внешнему: красивая, закрытая, дерзкая. Значит — странная. Или высокомерная. Или фригидная.

Но я просто защищаю себя. Потому что не хочу снова испытать то, что уже довелось пережить. И потому что слишком хорошо помню, каково это — быть бессильной.

Натягиваю улыбку, пытаясь отшутиться:

— Ну а что, фамилия у нас такая — Монаховы. Само собой напрашивается.

Но голос всё равно дрожит, и папа это замечает. Он откладывает вилку, внимательно вглядывается в меня.

— Наташ, не держи меня за идиота, я многое вижу и замечаю.

А ведь ни одна живая душа не в курсе. Тем более — отец. Он думает, что я просто тяжело переживаю уход мамы. Считает, что именно из-за этого я хожу к психологу. Но правда в другом. Я хожу, чтобы вернуть себя прежнюю — ту, что смеялась до слёз, была душой любой компании, заводила на тусовках. Пока что успехи скромные. Но я стараюсь. Шаг за шагом.

— Папа, никакие отношения мне не нужны. Мне осталось учиться полтора года, потом — стажировка за границей. И я не собираюсь всё бросать ради... непонятного кого.

Он тяжело вздыхает, проводит рукой по лицу, потом качает головой:

— Я же не настаиваю. Воспринимай это как рекомендацию.

Я смотрю на него пристально. Этот человек может сводить с ума своей прямолинейностью, но я его люблю. Потому что, несмотря ни на что, он всегда был рядом. Он варил мне какао по ночам, когда у меня была температура. Он носил меня на руках, когда я вывихнула лодыжку. Просто иногда он забывает, что я уже не ребёнок.

Я вздыхаю:

— Ладно. Только одна встреча. Подчёркиваю — одна. И если я решу уйти, ты не будешь давить.

Он сразу оживляется, даже улыбается краем губ:

— Договорились.

Наливает себе кофе, делает глоток и как бы между делом добавляет:

— Кстати, мне скоро нужно будет уехать. Предварительно — на месяц.

Я кладу вилку и резко поворачиваюсь к нему:

— Что? Когда ты хотел об этом сообщить?

— Вот сейчас и сообщаю. И переживаю за тебя. Поэтому попросил одного друга присмотреть за тобой на это время.

— Какого ещё друга? — я тут же напрягаюсь и начинаю перебирать всех, кого знаю.

— Ты его не знаешь. Его давно не было в России. Но он приехал в отпуск повидать семью и согласился пожить у нас этот месяц.

— Папа, ты собираешься оставить меня вдвоём с совершенно незнакомым мужчиной?

— Я доверяю ему, как себе.

— Серьёзно? А ничего, что я уже совершеннолетняя и вполне могу сама со всем справиться?

— Ну, зная твою любовь к тусовкам и приключениям, я бы не был так категоричен. Мне будет спокойнее, если я буду знать, что ты тут не одна.

— Охрана есть.

Он прищуривается:

— Дочь.

— Что?

— Прекращай спорить. Я сказал — одна ты не останешься.

— Пффф... — фыркаю я, откидываясь на спинку стула.

— Фырчи сколько влезет.

— Так и... Кто он? Подробности будут?

Визуализация 2

Марат Сафаров, 35 лет

Бизнесмен, владеет табачной компанией, проживает постоянно в Италии. С отцом Наташи познакомился на одном из бизнес-форумов, а дальше баня и алкоголь сделали свое дело. С тех пор поддерживают связь и изредка пересекаются при случае.

Убежденный холостяк. Хотя семья его мечтает, что однажды он приведет в их дом порядочную женщину.

***
Мои хорошие, очень рада видеть вас в своей новинке❤️
Пристегиваемся покрепче, нас ждет очень эмоциональная, горячая, местами болючая и неоднозначная история!

А пока вы ждете новую главу, предлагаю познакомиться с еще одной моей историей о запретных отношениях:
Отец подруги. Он не для меня
https://litnet.com/shrt/lSQy

— Думаешь, я забыл, как тебе было хорошо со мной? — этот голос за спиной не оставляет мне ни шанса.
— Это была ошибка, — отвечаю я, не поворачиваясь. Голос предательски дрожит.
Он подходит ближе. Я чувствую его дыхание у самого уха.
— Тогда я намерен ошибаться снова. Ещё не раз.

Я работаю на отца своей подруги. Чертовски харизматичного, сексуального мужчину. И пытаюсь оставаться профессиональной. Только вот забыть одну случайную ночь — невозможно, особенно когда он сам не даёт об этом забыть. А я… я в него влюблена.
Сохранить сердце, достоинство и работу? Миссия невыполнима.

3 Наташа

Должна же я составить план, как избавиться от настойчивого внимания непрошеного надзирателя. В идеале, если он и сам не в восторге от такой чудной идеи: следить за чьей-то дочерью, разойдёмся каждый в свою сторону в первую же встречу. Особенно если это кто-то возраста отца или старше. Такая ответственность скорее будет тяготить.

Я уже почти забыла, что отец ещё и потенциального жениха присмотрел — так взбесила сама идея, что кто-то будет за мной "присматривать". Как будто я несмышлёная. Или в опасности. Или, не дай бог, дурочка на выданье.

Всего-то и нужно заранее изучить перед встречей всё, что найду в интернете на него.

Или в лоб предложу оплатить номер в гостинице. Да и вообще, если он к семье приехал, вот пусть с ними и живёт.

Решено.

Открываю поисковик на телефоне и, выгнув бровь, вопросительно смотрю на папу.

— Не скажу, — отвечает он спокойно. — Знаю тебя. Сейчас начнёшь строить свои наполеоновские планы, как всё вывернуть в свою пользу.

— Серьёзно?! — я чуть не роняю телефон. — То есть ты решил за меня ВСЁ? С кем я живу, с кем встречаюсь, кого терплю рядом?

— Я решил, что так будет лучше. А ты пока — просто доверься.

— Ах так? — бурлит внутри. — Решил вообще всё за меня решать? Ни за что.

Я и правда собиралась повременить со стажировкой. Но теперь… чую — надо спасаться. Да, и там он достанет. Но не так, не сможет крыть своими козырями. Решено. Сегодня же подам заявку!

Ухожу к себе в комнату, открываю ноутбук, захожу на сайт академии и почти не раздумывая начинаю заполнять заявку на стажировку. Пальцы бегают по клавишам с бешеной скоростью. На этом этапе всё кажется простым и очевидным — чем дальше, тем лучше. Глубоко вдохнув, задерживаю палец на тачпаде, но потом жму кнопку и отправляю форму. Обратно приходит автоматический ответ: "Заявка принята, ожидайте дальнейших инструкций".

Всё. Обратного пути нет.

Я закрываю ноут, откидываюсь на спинку стула, прикрывая глаза. Адреналин медленно спадает, но решимость остаётся.

Поднимаюсь, выхожу из комнаты и направляюсь в кабинет отца. Свет горит. Значит, он дома.

Заглядываю внутрь. Отец сидит за столом, просматривает бумаги в очках на кончике носа.

— Когда ужин с женихом? — спрашиваю, облокотившись о дверной косяк. — Мне перышки чистить или можно подать блюдо как есть, со всеми торчащими в разные стороны перьями?

Он поднимает голову, сдвигает очки на лоб и смотрит на меня усталым, но тёплым взглядом:

— Дочь, ты меня с ума сведёшь.

— Да ладно? — усмехаюсь и вхожу в кабинет.

— Послезавтра. В "Сантино", на восемь. И да, хочу тебя видеть при параде.

***

Я сижу перед гардеробом с выражением драматической обречённости и тщательно перебираю вещи. Ну хоть одеться я могу так, как мне хочется? Если уж приходится участвовать в этом фарсе.

Папе всего сорок пять — молодой, сильный, перспективный. Вся жизнь впереди. С чего он вдруг так обеспокоился тем, чтобы пристроить меня в чьи-то надёжные руки? Словно уезжает навсегда. Да, я не такая, как многие — не бегаю по свиданиям, не влюбляюсь в каждого встречного-поперечного. Но мне только двадцать! Это не тридцать, и уж точно не сорок, чтобы торопиться брать, что дают. Почему он не может просто дождаться, пока всё произойдёт само собой?

Да, у него большой бизнес, постоянная гонка, конфликты, интриги. Он привык быть на шаг впереди. Но... неужели ему что-то угрожает? Иначе зачем такая спешка? Всё это — слишком странно.

Открываю гардероб, чтобы основательно в нём покопаться. Сначала выбираю ультракороткое платье с пайетками — слишком вызывающе. Потом строгий чёрный костюм — слишком формально. Наконец, нахожу то, что идеально подойдёт под интерьер ресторана: белый топ с открытыми плечами, свободные белые брюки из тонкой струящейся ткани и лёгкое шифоновое кимоно с узором серебристых нитей.

Выхожу к зеркалу во весь рост и кручу бёдрами, разглядывая отражение с разных ракурсов. Прямые светлые волосы ложатся идеально — даже не нужно разглаживать утюжком, подарок судьбы, не иначе. Фигура — отпад: хрупкая, с небольшой аккуратной грудью. Попа — как орех, ей я уделяю особое внимание на тренировках. В общем, я топовая, не меньше. Волосы собираю в небрежный пучок, выпуская пару прядей, — чуть хаоса не повредит.

Аромат выбираю лёгкий, с нотками белого пиона, ванили и кедра. Не слишком приторный, но цепляющий.

Вызываю такси. Еду в ресторан, напряжённо глядя в окно и думая, что было бы неплохо, если бы тот жених оказался скучным, вежливым и сразу понял, что мы не подходим друг другу.

Ресторан — светлый, с высокими потолками, белыми скатертями и зеркальными вставками на стенах, благодаря которым пространство кажется ещё больше. Я знала, куда иду, потому и выбрала белый наряд — в этом окружении он смотрится гармонично и дерзко одновременно. Белый здесь не символ чистоты, а вызов. Особенно если ты вся в белом — от кончиков волос до лака на ногтях.

Подхожу к стойке администратора, стараясь держаться уверенно. Неясное волнение всё сильнее охватывает, заставляя сжать пальцы на телефоне так сильно, что они побелели.

— Столик на имя Монахов.

Меня вежливо провожают через зал, мимо сверкающих бокалов, тихих разговоров и ненавязчивой фоновой музыки, к дальнему столику у окна. Пальцы теребят подол кимоно, каблуки стучат размеренно. Я приближаюсь к забронированному столику и вдруг замираю. Пошатнулась немного — будто кто-то вытянул резко ковёр из-под ног.

Едва не вскрикиваю. Сердце падает куда-то в желудок.

Передо мной сидит мой самый страшный кошмар. Живой. Реальный. Наглый, как и прежде.

4 Наташа

Я останавливаюсь как вкопанная, а затем инстинктивно делаю шаг назад. От этого администратор, которая уже пропустила меня вперед, врезается мне в спину.

Паника охватывает всё моё естество. Такая осязаемая, что у меня горло сжимается в спазме. Я вижу краем глаза, что администратор шагает вперёд, обходя меня, и собирается представить. Хватаю её за руку грубовато. Но мне сейчас не до сантиментов.

— Простите, — отпускаю, стараясь говорить как можно тише. — Не могли бы вы сначала проводить меня до туалета? Хочу освежиться и руки вымыть.

— Да, конечно, — тут же меняет траекторию, указывая рукой на итак хорошо знакомое мне расположение дверей.

— Спасибо, Анна. Я вернусь к столику сама.

Я захлопываю за собой дверь и вжимаюсь в нее спиной, будто пытаясь спрятаться от всего мира. Сердце грохочет, ладони вспотели. Подхожу к зеркалу, смотрю — и понимаю: у меня безумный взгляд. Глаза пылают, зрачки расширены, как у дикого зверя.

Что делать? Папы за столиком еще не было. Может, просто позвонить ему и сказать, что у меня резко заболел живот? Он знает, что в первые дни цикла я бываю практически без сознания от боли. Это может сработать.

Но… а дальше? Придется врать дальше. Сказать, что уже кого-то встретила? Что этот парень мне очень нравится? Только папа ведь такой — обязательно потребует познакомить. Проверит на прочность.

— Чёрт, — шепчу и со злостью бью ладонью по каменной столешнице. — Бред же.

Руки дрожат. Вот она, крайняя степень нервозности. Я слишком хорошо себя знаю — в таком состоянии не способна сообразить ничего путного.

Делаю глубокий вдох и начинаю дышать по квадрату, как учила психолог.

Раз, два, три, четыре — вдох.

Раз, два, три, четыре — задержка.

Раз, два, три, четыре — выдох.

Раз, два, три, четыре — пауза.

Повторяю. И ещё. И ещё. Постепенно дыхание становится ровнее. Чуть отпускает. Кажется, я даже снова могу думать.

Хорошо. Спокойно. Сейчас выйду. Посмотрю — если папа уже на месте, просто сяду, буду держать лицо. Если нет — импровизирую по ходу. Главное — не терять контроль.

Открываю воду и, мою руки ледяной водой, ополаскиваю запястья. Смотрю в зеркало.

— Ты справишься, — говорю себе шепотом и выпрямляюсь.

Но едва я открываю дверь, как меня тут же кто-то заталкивает обратно. Я от неожиданности влетаю в помещение и прижимаюсь к стене. Передо мной — большой, высокий мужчина. Он нависает надо мной, загоняя в угол своим стальным торсом. Его руки упираются в стену по бокам от моего лица, создавая капкан, из которого не вырваться. Брови нахмурены, губы сжаты в напряжённую линию. Взгляд... дикий. Пугающий. Животный.

Я молча пытаюсь вывернуться, но он не двигается с места. Даже не шелохнётся. Тогда я срываюсь:

— Ты что, обалдел?! Пусти сейчас же!

— Нет, Натали, попалась! Ты же знаешь, зачем я здесь?

— Да. Но это не меняет того, что я тебя видеть не хочу!

— А вот у меня на тебя совсем другие планы, — ухмыляется, тянет руку к моей шее и сжимает сильнее. Я хватаю его запястье, пытаюсь сбросить, но он только сжимает крепче. Больно.

Второй рукой он резко хватает меня за подбородок, вынуждая раскрыть рот. Его губы впиваются в мои, жалящие, требовательные. Яд. Он ввинчивает язык внутрь, грубо, будто этим поцелуем может подчинить меня себе. Буквально насилует меня ртом.

Мне противно. До тошноты. Но отвернуться не могу — он не даёт.

Когда наконец отпускает, я отталкиваю его и бросаюсь к раковине. Набираю воду, полощу рот демонстративно, с ненавистью.

А он... смеётся. Громко, раскатисто, нагло.

— Ничего, Натали. Привыкнешь. Я целовать тебя буду помногу и подолгу.

Смотрю на него с холодом, в моём взгляде — ненависть. Ни тени смирения, ни капли покорности. Он этого явно не ожидал.

— Мне нравится, — скользит по моей фигуре липким взглядом. — Вся такая невинная, целочка. Специально так вырядилась? Отец твой не в курсе, что я тебя уже вскрыл?

Он облизывается, как хищник.

— И с удовольствием бы повторил свой опыт.

— Нет. И ты ему ничего не расскажешь! — рычу.

— О, у нас будут общие секретики? Говорят, это укрепляет пару.

— Мы не будем парой!

— У меня совсем другая информация, детка. — Он берет меня за локоть. — Идём. Не будем заставлять ждать.

Подходим к столику. Отец уже сидит, перелистывает меню, улыбается нам.

— Алексей Дмитриевич, рад видеть, — мягко стелет, выражая крайнюю заинтересованность.

— Взаимно, Платон. Присаживайтесь.

Мы садимся. Я — напротив отца, Платон рядом, слишком близко. Мне хочется отодвинуться, но заставляю себя остаться неподвижной.

— Смотрю, вы с Наташей уже знакомы? — интересуется папа.

— Было дело, — ухмыляется Платон. — Такую красотку трудно не заметить.

Сальный взгляд. Тон, от которого у меня по спине бегут мурашки. Папа что, совсем не видит, что происходит? Где его хвалёная проницательность?

Пока мужчины ведут вежливую беседу, я изо всех сил стараюсь сохранить лицо и не расплескать панику, что рвётся изнутри. В голове только один вопрос: зачем папа привёл меня именно к нему?

— Пап, а ты надолго уезжаешь? — спрашиваю, будто между делом.

— Недели на три. Может, месяц.

— Я просто... — прикусываю губу, играю на образе заботливой дочки. — Ты говорил, что я не буду здесь одна.

— Да. Не переживай, конечно мое обещание в силе. А мы с Платоном вместе поедем во Владивосток по делам.

Первая реакция — облегчение. Почти до слёз. Меня не оставляют с ним здесь. Будто с груди сняли камень, и можно вдохнуть полной грудью. Но эта радость длится лишь секунду, не больше. Потому что в следующую же долю секунды до меня доходит значение слов: «вместе поедем». Стоп. Что значит — вместе? У них уже есть общие дела? Какие-то точки пересечения, контакты, договорённости? Папа в курсе, кто он такой? И всё равно доверяет? Или, хуже того, именно поэтому и доверяет? Что-то внутри меня сжимается в тугой ком. Сердце глухо стучит в ушах.

5 Наташа

Украдкой проверяю почту в надежде обнаружить там ответ по своей заявке на стажировку. Закономерно, его там нет. Кто будет сидеть и разбирать заявки вечером? Зато хоть немного отвлеклась, переключилась мыслями на что-то другое. А то всё внутри снова жгло и зудело от того, что я вечно на нервах. Слишком много думать — вредно, особенно если все мысли бьют в одну и ту же рану.

Когда приносят еду и напитки, папа с Платоном чокаются стопками с водкой, а я морщусь, представляя насколько отвратительный вкус у неё. Но им всё нипочём. Закусив ржаным хлебом, они переключаются на равиоли.

Если поначалу я удивлялась такому соседству в меню, то теперь понимаю, что итальянская кухня итальянской кухней, но посетители здесь всё же к итальянцам отношения не имеют никакого. Вот и адаптируют меню под них. За те деньги, что приносят им клиенты, ещё и не то в меню включишь.

— Наташ, ты ешь, ешь. Сидишь, улыбаешься только, — кивает на мою тарелку папа.

— Ты если загналась по поводу фигуры, то всё у тебя с ней в порядке, есть за что схватить. Я сушеных вобл не люблю.

Перевожу взгляд на папу, но там, похоже, полное одобрение. То есть нормально, что меня малознакомый мужик как кусок мяса рассматривает и оценивает, где у меня побольше жирка и за что схватить при случае?! Это не просто неприятно — будто снова оказалась в той ночи, когда тебя тоже никто не спрашивал, а просто взял. Как будто всё, что от тебя нужно — это тело, а не ты сама.

— А ты, Платон, корову что ли выбираешь в стадо? — несёт меня.

Ловлю осуждающий взгляд папы.

— Натали, не быкуй. Я мужик, а мужик первым делом всегда оценивает фигуру. До твоего богатого внутреннего мира я обязательно дойду, и даже исследую его, — хохочет, опуская взгляд на свою ширинку, смачно намекая на то, каким именно способом собирается "изучать".

Какой же он мерзкий! Тупой, самодовольный, насквозь прогнивший шовинист, уверенный, что любая женщина создана только для его ублажения. Думает, что его дешёвые шуточки вызывают восторг? Нет, вызывают рвотный позыв. Каждый его взгляд, каждая фраза — как плевок в душу. В нём нет ничего настоящего — сплошная маска, за которой прячется банальный, жадный до власти и секса тип, уверенный, что может купить всё, включая меня. А папа... Папа просто сидит, как будто ничего не происходит. Или не хочет замечать? Или не может? Всё хуже, чем я думала. Ясно одно — он не контролирует ситуацию. Или делает вид, что контролирует, а сам плывёт по течению, потому что ему деваться некуда.

— Ты ещё скажи спасибо, что я не уподобился твоим ровесникам и не начал мериться лайками в тиктоке. Хотя, признаться, я бы с удовольствием посмотрел, как ты снимаешь всякие видосики. Особенно в купальнике. Или без, — усмехается Платон, и я чувствую, как у меня сжимаются кулаки под столом.

— А ты скажи спасибо, что я до сих пор держу себя в руках и не плеснула тебе в лицо бокал вина. Хотя, признаться, желание очень сильное, — парирую я с самой любезной улыбкой.

— Бесишься от бессилия? — шепчет, наклоняясь ближе. — Это так мило. Уверен, ты и в постели такая же — огонь. Обожаю ломать строптивых. Надеюсь, ты прокачалась в этом деле?

— Извини, но ты в моих планах примерно на том же уровне, что и кишечная палочка. Только та хотя бы не разговаривает, — бросаю я с ледяным голосом.

Он хохочет, будто я рассказала самую смешную шутку на свете. Но потом звонит его телефон. Он встаёт, отходит, кивнув отцу, мол, важный звонок.

Я дожидаюсь, пока Платон удалится, и поворачиваюсь к папе:

— Ты серьёзно считаешь, что этот тип — хорошая партия? Он же просто чудовище, и ты это знаешь.

Папа поджимает губы, смотрит в сторону.

— У нас с ним… обязательства. Я не могу просто так отказаться.

— Обязательства? — повторяю я. — Ты ведь даже не хочешь объяснить, что именно происходит! Как всегда. Думаешь, что защищаешь меня, а на деле…

Слова застревают в горле. Я делаю глубокий вдох.

— Ты лишаешь меня информации. Пространства для манёвра. Ты делаешь меня уязвимой.

Он молчит. И это молчание говорит больше любых слов. Значит, всё действительно так, как я предполагала. Он зависит от Платона. А вот в чём именно? Может, бизнес? Деньги? Шантаж? Я не знаю. Но ясно одно: меня опять делают пешкой.

— И да, шовинизм — это не добродетель, — бросаю уже холодно. — Особенно, если ты сватаешь свою дочь первобытному козлу с манией величия.

Папа опускает глаза. Ясно. Он всё понимает. Просто ничего не может сделать. Или не хочет.

Платон возвращается, довольный, как кот после миски сливок.

— Ну что. Пора приступать к десерту?

— У меня разболелась голова. Пап, ты не мог бы отвезти меня домой? — бросаю с максимально безэмоциональным лицом.

Папа сразу кивает:

— Конечно.

— Я могу доставить тебя в целости и сохранности, — с готовностью предлагает Платон, и папа уже раскрывает рот, чтобы согласиться, но я бросаю на него такой взгляд, что он осекается.

— Думаю, в этом нет смысла. Нам всё равно не по пути, — сухо говорит он.

Платон провожает нас до машины. Перед тем как я сажусь, он вдруг ловко подаётся вперёд и шепчет:

— Надо же, какая горячая. Хочешь потрогать, как у меня стоит на тебя?

Я резко отшатываюсь.

— Не трогай меня без необходимости.

— Так есть необходимость.

— Да, и с чего же вдруг?

— А вот с этого. — Его глаза сверкают весельем.

Я отпихиваю его и влетаю в машину, хлопнув дверью.

— Ни за что! — выпаливаю отцу.

— Ты ещё передумаешь. Он вовсе не так ужасен.

— Ты просто не знаешь его.

— Ты тоже, — парирует он.

— Я вовсе не... — осекаюсь. Не стоит ему знать. Наломает дров, именно поэтому я не стала ему ничего рассказывать два года назад.

Дома первым делом иду в душ. Горячая вода помогает немного расслабиться. Потом вечерний ритуал ухода за кожей: сначала мягкий гель для умывания с зелёным чаем, затем тоник с кислотами, крем для глаз, сыворотка с витамином С и увлажняющий крем с церамидами. Заканчиваю всё каплями масла на кончики волос.

6 Марат

Давно я не навещал родителей и брата с семьей. Редко удается вырваться из цепких лап бизнеса и бесконечных задач, которые ждут именно моего решения. Порой кажется, что если бы мог, работал бы 24/7, без перерывов на сон и еду.

А о таких физиологических потребностях, как секс, и вовсе в последнее время пришлось забыть. Да и некогда было вспоминать. Даже мои постоянные партнерши звонят, чтобы напомнить о себе:

— Марат, амор, я скоро забуду как ты выглядишь, — мурлычет в трубку Карла.

— Каро, приезжай скорее! Я купила новое белье, хочешь посмотреть? — игриво заманивает Джина.

Обе — горячие итальянские красотки, неутомимые и изобретательные в постели.

Знают ли они о существовании друг друга? Конечно. Считают ли они себя соперницами? Безусловно. Но каждая думает, что именно она самая-самая для меня, и стоит ей захотеть, как на их пальчике окажется кольцо с количеством каратов, видимым из космоса.

Что же касается меня, то в мои планы свадьба не входит. Это создаст кучу ненужных проблем. И юридических, так как в случае развода от меня захотят отнять лакомый кусочек на безбедное существование. И семейных, потому что избранницу непременно захотят оценить родственники. В моей семье с этим строго. Главный критерий: она должна быть татарка. Ну на худой конец, в виде огромного исключения, хотя бы мусульманка, воспитанная в нашей вере. Девственница. Скромница. Хозяюшка. Должна мечтать о не менее трёх детях. Что еще? Ну и, конечно, просто понравиться моим родителям.

Есть одна проблема. Всё это в совокупности — совсем не то, что мне нужно. И шансов у моей избранницы быть одобренной родителями примерно ноль. Да и не нашлась ни одна такая, ради которой я был бы готов бодаться с семьей.

Почему взрослый мужчина тридцати пяти лет нуждается в одобрении родителями? Традиции. Это не обязательно, но приветствуется, а в конкретно нашей семье без этого невозможен брак.

— Марат, тебе уже тридцать пять, когда ты познакомишь нас с невестой? — любит спрашивать мама. — Хочешь, мы поможем найти приличную девушку? У дяди Абдуллы есть на примете такая красавица.

— Мама, не сейчас. У меня полно работы. И вообще, мне не нужна невеста по объявлению.

— Это не по объявлению. Это через родственные связи. Всё надёжно, проверено. Девочка из хорошей семьи, воспитанная. Очень красивая, между прочим.

— Я уверен, она чудесная, — устало выдохнул я, — но мне нужно, чтобы женщина цепляла, чтобы я с ума сходил по ней. Чтобы запах кожи сводил с ума, чтобы голос врезался в память. А не просто соответствовала критериям.

— Ты говоришь, как мальчишка, — с упреком покачала головой мама. — А жизнь — не сказка. И я не молодею, а так хочется внуков понянчить.

— У Камиля уже двое внуков, — напомнил я. — Разве мало?

— Те уже взрослые, — махнула рукой мама. — А я маленького хочу. Внучечку бы... такую куколку...

— А если я всё равно жду свою сказку?

— Вот и прождёшь, что всех хороших невест разберут. Вон хоть бы ту, с кем дядя Абдулла советовал познакомиться. Надо действовать, Марат, а не мечтать. Да и где ты там в своей Европе татарку найдешь?

Если в телефонном разговоре еще можно избежать эту тему, то при личной встрече — совершенно невозможно. Тем не менее, слова мамы не отпускают. Она не молодеет — это правда. И, несмотря на упреки, мне все чаще хочется снова оказаться в уюте родного дома. Не ради поисков невесты. Ради запаха свежей лепешки, что печет мама. Ради вечернего чаепития с братом, ради голосов племянников.

Я сверяю график, раскидываю дела, откладываю встречи — и принимаю решение: на месяц еду домой.

Не успел я даже купить билет, как зазвонил телефон. Алексей Монахов. Мой давний друг.

— Марат, слышал, ты собираешься в Россию? — сразу без прелюдий.

— Да. Думаю, пора навестить родных.

— Надолго?

— Месяц. Сначала у родителей, потом, скорее всего, сниму жилье. Иначе взорвусь. Люблю их, но ты же знаешь, неделя — мой предел. Потом только в гости, а жить отдельно.

— Слушай, есть у меня вариант. Ну как вариант... просьба к тебе.

— Какая?

— Присмотри за моей дочерью.

— Она же у тебя вроде совершеннолетняя?

— Так-то оно так, Марат. Но сам знаешь, молодость. Боюсь, как бы не случилось чего. Охрана, конечно, есть, но мне было бы спокойнее, если бы ты в случае чего приглядел. А заодно и пожить у меня можешь.

— А мы друг другу не будем мешать?

— Дом большой, запросто можно затеряться при желании.

— Я подумаю.

Прожив с родителями неделю, я понял, что предел моего терпения вот-вот настанет. Любовь любовью, но ежедневные расспросы о будущем, традициях и невестах действуют на нервы. Я собрал вещи и с утра поехал к Монаховым. Лёша заранее сообщил, что уехал в командировку на месяц, а его дочь сейчас дома. Ключи он оставил у охраны.

Я прохожу на участок, охранник кивает и указывает на дверь, за которой, по всей видимости, находится моя новая временная резиденция.

— Проходите, Марат Анарович. Хозяйка наверху, но, думаю, скоро спустится.

Я поднимаюсь, стучу в дверь, захожу.

— Есть кто живой?

В этот момент дверь на втором этаже приоткрывается, и на верхней ступеньке лестницы появляется она — в коротком шелковом халате, на босу ногу, с полотенцем на голове. Останавливается с ошеломленным выражением лица.

Глаза — огромные, насыщенного зелёного цвета, с тёплым, но недоверчивым блеском, словно разглядывают тебя, раскладывая на атомы. Она снимает полотенце, волосы распадаются по плечам, капельки воды скользят по коже. Она делает шаг назад, прижимая полы халата:

— А вы?.. — голос хрипловатый, удивлённый, но не испуганный.

Ловлю себя на мысли, что узнаю эти глаза. Этот подбородок, упрямо вздёрнутый, когда она делает шаг назад. Узнаю, и внутри щёлкает. Это она. Та самая девушка, которую я тогда вытащил из-под Ильяса, когда застал его вечеринку в разгаре. Я и не разглядел её толком — просто среагировал, увёл, наорал на племянника. А теперь она стоит передо мной.

7 Наташа

Он ещё и не старый! Кто бы мог подумать? На вид ему лет тридцать с хвостиком. Интересные у папы друзья. Сильные, уверенные, с характером. Аура у него... как у тех, кого слушают без возражений. Я таких чувствую за версту. Не терпят дерзости, но почему-то именно она их и цепляет. Надо быть осторожнее.

Но красивый, черт возьми. Очень. Даже слишком. Эти глаза… пронзительные, внимательные. Как будто просканировал меня с головы до пят, даже не двигаясь. От одного взгляда жарко стало. И голос… низкий, грудной. Такой, что внутри будто что-то шевельнулось. Твою ж мать, Наташа, ты вообще с ума сошла? Это друг твоего отца, между прочим. А ты стоишь в халате и уставилась на него. Прекрати.

Уже в своей комнате продолжаю размышления.

Так. Сафаров... выходит, он с Ильясом родственник? Тогда это ведь он вмешался, когда тот попытался меня прижать на кухне. Я тогда мельком запомнила его лицо, но взгляд был точно такой же. Стальной, сосредоточенный. Что ж, значит, это он... Интересно. Хотя, может, и совпадение. Не буду пока разгонять фантазию. Сейчас оденусь и спущусь к нему. Выясню всё, заодно договоримся.

Натягиваю свободные брюки, тонкий топ. Волосы оставляю влажными — не хочу терять время. Спускаясь по лестнице, на ходу размышляю, как бы по-быстрому выставить гостя за дверь, не обидев отца. Но картина на кухне выбивает из колеи: Марат сидит, спокойно пьёт кофе, будто тут живёт уже неделю. И, судя по тому, как уверенно он обращается с кофемашиной — не в первый раз.

— Марат... как вас по батюшке?

— Анарович. Но давай остановимся на имени.

Хм. Дистанцию сокращает? Для чего?

— Марат, у вас, наверное, куча дел, вы занятой мужчина?

— Дела, конечно, есть. Ты как раз одно из них.

Что?

— Давайте договоримся на берегу. Я вполне могу сама со всем справиться. Вокруг полно охраны, холодильник забит продуктами, у меня есть телефон для связи. Мне совершенно ни к чему нянька. Папа погорячился.

— Думаешь?

— Конечно.

— И что ты предлагаешь?

— Занимайтесь своими делами, снимите квартиру, где вам будет удобнее. Я могу даже деньги перечислить, если надо. А вам буду слать смс, что жива-здорова, чтобы вы могли отчитаться папе.

— Ты за кого меня принимаешь? Деньги она мне собралась перечислять, — вдруг рыкнул он, а потом добавил что-то непонятное на своём языке, и мне стало не по себе.

Он смотрит прямо, изучающе. Словно ищет во мне изъяны. По коже расползается тепло, от которого трудно дышать. Непонятное, тревожное. Но я не собираюсь показывать это.

— Девочка ты пробивная, — хмыкает он. — Но неужели я настолько противный, что ты не хочешь со мной пожить месяц?

— Целый месяц?

— Всего месяц. Если не будешь дебоширить и доставлять проблемы, вообще можем почти не пересекаться.

Месяц. Он будет здесь. В этом доме. Где моя комната в одном крыле, а его — в другом. Надеюсь. Надо же было именно ему приехать. Именно сюда. Именно сейчас.

И именно он — тот самый мужчина. Тот, кто тогда остановил Ильяса. Как-то нехорошо выходит. Он меня спас, а я его пытаюсь за порог выставить.

Что за издёвка, вселенная?

— Марат, а кем Ильяс вам приходится?

— Это мой племянник.

— Ого.

— А ты давно его знаешь?

— Достаточно давно, но близко особо не общались, хотя компания одна.

— Ясно. То есть, парнем твоим он никогда не был?

— Нет, а что? Он сказал, что я его девушка?

Меня аж подкидывает от возмущения. Мало того, что руки распускал, так ещё и соврал? Честно говоря, в моих глазах его репутация и так была ниже плинтуса. А сейчас, когда я поняла, что он пытался выкрутить ситуацию так, чтобы остаться белым и пушистым...

Сама не замечаю, как переломала все зубочистки на столе. Сгребаю кучку обломков поближе к себе и натыкаюсь на взгляд Марата.

— Нат, не переживай, своё наказание он получит. То, что он сказал, не значит, что я поверил.

— А отец его в курсе?

— Хм... нет. Но у нас с ним договор. Я не сообщаю отцу, а он устраивается ко мне работать и заканчивает с бесцельным прожиганием жизни. Но если вдруг он снова решит распускать руки — говори. Меры будут более жёсткими.

Пока разговариваем, успеваю его немного рассмотреть, ведь сидим мы достаточно близко.

У него короткая борода, явно ухоженная — ни единого лишнего волоска, всё подстрижено идеально. Густые брови вразлёт, карие глаза — тёплого, почти медового оттенка, и в то же время жёсткий, проницательный взгляд. Стильная стрижка подчёркивает скулы и линию подбородка. Весь он выглядит статусно. От футболки, сидящей по фигуре, до часов, явно не из масс-маркета. Ну и мышцы… о, эти мышцы. Не просто подкачан — он из тех, кто проводит в спортзале по несколько часов. Спина, руки, грудь — всё вылеплено, как у скульптуры. На зависть бодибилдерам.

Вот только что мне с того, если эта гора мышц и не думает уходить из моего дома.

Переговорщица из меня фиговенькая.

— Марат, и всё же. Подумайте, тут далековато от цивилизации.

— А почему ты решила, что она мне нужна?

— Вряд ли сюда приезжают за тем, чтобы сидеть безвылазно за городом.

— У меня здесь живёт семья. Относительно недалеко. Так, Нат, я понял. Пытаешься прощупать меня с разных сторон, чтобы сплавить поскорее со своей территории. Давай договариваться на берегу. Я никуда не денусь. Обещание твоему отцу — не пустой звук для меня. Поэтому предлагаю жить дружно.

— А иначе что? — провокационно заявляю.

— А иначе тебе не понравится моё наказание.

— Какое ещё наказание? Вы мне никто, чтобы наказывать.

Он медленно, очень медленно поворачивает голову и смотрит на меня. Его взгляд меняется — он становится тяжёлым, глубоким, как омут. Будто втягивает внутрь, пронзает до самых костей. Карие глаза темнеют, в них появляется что-то первобытное, хищное. Мне кажется, что я — не взрослая женщина, а маленькая девочка, случайно оказавшаяся на пути у огромного, лениво потягивающегося тигра. Он пока не нападает, но ясно даёт понять — сила вся на его стороне. Если захочет — разорвёт. Если решит оставить в покое — только потому, что сам так решил.

8 Наташа

Просыпаюсь слишком рано — за окном ещё даже не светает. Всё тело натянуто, будто струна. Я не понимаю, что меня разбудило, но внутренне ощущаю: в доме кто-то чужой. Вернее, уже не совсем чужой — Марат. Гость отца, временный, но слишком заметный.

Тянусь за телефоном — пять двадцать. Можно было бы попробовать уснуть снова, но в животе тянет тревожное ощущение, и от мысли о встрече с ним внутри стягивается невидимый обруч. В итоге жажда перебарывает лень. Натягиваю первую попавшуюся футболку — свою, конечно, ту самую, в которой сплю уже не первый год. У меня пунктик — спать только в мягких, растянутых, балахонистых футболках на пару размеров больше. Они будто укрывают, защищают, дают иллюзию безопасности. Но сейчас она почему-то кажется неприлично короткой и слишком откровенной. Ничего, на кухне, наверняка, никого нет. Выйду тихо, как мышь, и обратно.

Но, когда подхожу к двери, слышу слабый гул вытяжки. Свет уже горит. Сердце на секунду даёт осечку.

Он там.

Стоит у плиты, босиком, в тёмном халате, лишь слегка прихваченном поясом на талии. Его спина широкая, расслабленная. Поворачивается ко мне не сразу, будто знал, что я здесь, ещё до того, как я переступила порог.

— Доброе утро, — голос низкий, утренне-охрипший.

Я киваю. Слова не идут. В горле пересохло. Взгляд — скользящий, неторопливый, чуть насмешливый, сканирующий. От макушки до ног. Я словно прозрачная. Хочется прикрыться, спрятать ноги, плечи, всё, что видит этот взгляд. Но я стою. Гордо. Ровно. Как будто не замечаю.

Он молча берёт вторую кружку. Медленно наливает кофе. Движения точные, расслабленные. Передаёт мне чашку. Не касается, но пальцы — близко. Обжигает даже это «почти».

— Спасибо, — тихо выдыхаю.

Он лишь кивает. Отворачивается к окну. А я делаю глоток. Кофе горячий, горький. Пальцы на чашке нервно подрагивают.

Почему кажется, будто между нами что-то изменилось? Как будто проскочило нечто... личное. Интимное. Хотя, по сути, между нами — только пакт о ненападении и вежливое сосуществование под одной крышей. Больше ничего быть не может. Наверное, с непривычки мне мерещится всякое на пустом месте.

Мы расходимся по разным комнатам и теряемся друг для друга на какое-то время. В полдень папа просит найти какие-то старые, но очень нужные бумаги. Зачем-то срочно ему понадобились. Обычно всё подобное хранится у него в кабинете. Но эти каким-то образом оказались на верхних полках шкафа в гостиной. И вот я копаюсь в шкафу, пытаясь их найти. Тянусь вверх — всё, как назло, на самой верхней полке. Стою на цыпочках, рука скользит по краям папки, пытаясь зацепить уголок.

И тут — шаги. За спиной. Мягкие, но уверенные. Чувствую, что это Марат. Охране незачем было бы так подкрадываться.

Он проходит так близко, что воздух между нами вибрирует. Ткань его рубашки едва заметно задевает мой локоть. Я замираю. Чувствую его даже не кожей — гораздо глубже. Как будто его энергия резонирует с моей.

— Ты чего замерла? — голос ленивый, чуть насмешливый. Спокойный. — Помочь?

— Нет, спасибо, сама справлюсь, — отвечаю быстрее, чем осознаю слова.

Он чуть замедляется, словно оценивает мой голос, но всё же не останавливается. Проходит мимо, даже не оборачиваясь. В шаге от меня. Я остаюсь стоять с вытянутой рукой, которая всё ещё тянется к верхней полке. Пальцы дрожат. По спине пробегают мурашки, а лицо опять заливает жаром. Не потому что стыдно. Меня просто странным образом волнует его присутствие.

Да и не получается у меня абстрагироваться. Мы встречаемся в самые неожиданные моменты. Я уже почти поднялась наверх, но слышу, как в прихожей кто-то возится у зеркала. Притормаживаю у верха лестницы. Марат закатывает рукава на рубашке, медленно, с привычной уверенностью. Потом берёт часы. Надевает их на запястье.

Руки. Чёрт побери. Сухие мышцы, немного грубая кожа, сильные запястья. Мужские до невозможности. Руки, которые могут удержать, поймать, защитить. Или прижать так, что сердце вылетит из груди. В них всё — сила, опыт, какое-то неуловимое спокойствие, будто он привык контролировать любое пространство, где находится.

Что за глупости? Рук мужских, что ли, не видела? Уже на такие мелочи внимание обращаю. Не словила ли гиперфокус на нём? Хотела абстрагироваться, и вместо этого что? Бесконечно рассматриваю, изучаю. Не меньше, чем он меня.

Я смотрю. Слишком долго. Понимаю это, только когда он чуть поворачивает голову. Наши взгляды не встречаются, потому что я задерживаю дыхание и отворачиваюсь резко.

Это просто руки, Монахова. Просто руки. Ты что, с ума сошла?

В итоге я решаю, что с меня хватит. Мне слишком.

Слишком много ощущений, самых разных, внезапно обрушиваются на меня рядом с Маратом. Я совсем запуталась в них и не понимаю, как их все понять и принять.

В моей комнате темно. Сижу без света, прижав колени к груди. Дышать трудно. Будто в клетке. Он ничего не сделал. Не тронул. Ни слова грубого. Но мне тревожно. Беспокойно. Непонятно, где кончается страх и начинается что-то другое. Запутанное, странное, чему я не доверяю.

Снимаю блокировку с экрана телефона и открываю чат с психологом. Долго смотрю на мигающий курсор.

Пишу: «Вы завтра работаете? Мне срочно нужно. Очень».

Отправляю.

И только тогда позволяю себе лечь и свернуться клубком. Как будто этим сообщением я отодвигаю бездну на шаг дальше от себя.

***
Мои хорошие,
В литмобе "Нам нельзя" есть еще одна запретная история
Ника Лето "Невеста брата. Желаю тебя"

https://litnet.com/shrt/lUaj

9 Наташа

Психолог ответила быстро.

"Я сегодня в городе, если хочешь — могу принять. 17:00. Подтверди, если удобно."

Смотрю на сообщение и еще минуту просто держу телефон в руках. Сердце бьется, как перед прыжком с тарзанки: страшно, высоко, назад нельзя.

Я отвечаю одно слово.

"Подтверждаю."

Небольшой кабинет в центре Москвы пахнет лавандой и чем-то чуть терпким. Всё в мягких оттенках бежевого, кресло, плед, книжная полка. Я знаю это место наизусть. И голос женщины за столом — тёплый, как всегда. Она поднимает глаза от заметок:

— Привет, Наташа. Заходи. Куртку можешь оставить на себе, как хочешь.

Я сажусь, сжимаю ладони в кулаки.

— Что случилось? Что-то изменилось? — мягко спрашивает она.

— Я больше не могу. Я думала, всё под контролем, а потом — мне плохо. По-настоящему. Мне физически плохо от людей. Особенно… от одного человека.

— Расскажи про него. Кто он тебе? Как зовут?

— Марат. Ему около тридцати. Друг моего отца. Он сейчас живёт рядом, и я его вижу почти каждый день. Иногда он даже у нас ночует.

Психолог чуть склоняет голову.

— Ты говорила, что плохо переносишь мужское присутствие рядом. Что именно вызывает реакцию именно на него?

Я тихо усмехаюсь, чуть горько:

— Он слишком… маскулинный. Занимает собой всё пространство. Смотрит так, будто сканирует. Даже молчит — напряжение такое, что мне дышать тяжело. А иногда... не знаю. Вроде не делает ничего ужасного, но мне хочется вырвать. На физическом уровне. Если он подходит ближе, чем на метр, я уже хочу бежать.

— То есть ты ощущаешь его как угрозу. Не из-за действий, а из-за его энергии, взгляда?

Я киваю. Потом добавляю:

— И ещё потому, что он... хочет меня. Я это чувствую. Он не говорит, но это очень давит. Как будто кто-то поставил на грудь кирпич. Я не могу расслабиться ни на секунду. А ещё... я чувствую, что сама как будто тоже... Это отвратительно.

— Уверена, что это именно “отвратительно”? Или это страшно, потому что в прошлом тебе сделали больно?

Я закрываю глаза.

— Меня изнасиловали два года назад… На вечеринке. Подсыпали что-то, потом… Я не помню всего. Но я очнулась — со мной был рядом мужчина, и…

— Ты молодец, что сказала это вслух. — Она делает паузу. — Скажи, ты видишь сходство между Маратом и тем мужчиной?

— Нет. Он совсем другой. У него… сила, уверенность. Он не скрывает, что мог бы взять, что хочет. А тот был — трус. Но, может, как раз это и пугает? Что Марат может — а значит, рано или поздно сделает?

— Ты уверена, что он сделает?

— Нет. Но я этого боюсь.

— Боишься чего больше — что он обидит тебя? Или что ты… позволишь?

Я смотрю в пол.

— Наверное, второго.

Она молчит, дает мне время прожить это. Я дышу медленно. С усилием.

Она переходит к советам:

— Наташа, твой организм сейчас работает в режиме “тревоги”. Любое приближение мужчины — это сигнал опасности, потому что память говорит: “Так уже было. Спасайся.” Это не каприз и не слабость. Это защита. Но важно научиться различать: где прошлое, а где реальность. Марат — это не он.

— А если я не могу отключить эту тревогу?

— Мы будем с ней работать. Не через насилие над собой, а через ощущение контроля и выбора. Хочешь, я предложу тебе несколько шагов?

Я киваю.

Она даёт мне конкретные рекомендации.

Дневник реакций.
— Записывай каждый эпизод, когда тебе становится тяжело рядом с ним. Где вы были? Что он сделал? Что почувствовала ты? Это поможет понять — где настоящая угроза, а где сработал старый триггер.

Техника “стоп-кадра”.
— Если ты чувствуешь, что начинает накрывать — попробуй “остановить сцену” в голове. Представь, что нажала на паузу, как в фильме. Посмотри на всё со стороны. Кто ты? Где ты? В безопасности ли ты?

Ритуал заземления.
— Найди предмет, который ты всегда носишь с собой — браслет, камешек, украшение. Когда накатывает тревога — зажми его в руке. Подыши. Вспомни: “Сейчас я в другом времени. Я здесь. Со мной другой человек.”

Собственные границы.
— Пока не готова — не оставайся с ним наедине. Договорись с собой: “Я не обязана улыбаться. Не обязана разговаривать. Я имею право выйти из комнаты.”
Контроль — это ключ.

— Всё это — не про то, чтобы заставить тебя “полюбить” мужчину, — говорит она. — Это про возвращение себе ощущения власти над собой. Над телом. Над решениями.

Я слушаю. Медленно киваю. И в какой-то момент впервые выпрямляю спину.

— Я очень хочу не бояться. Даже если это будет долго и сложно.

Мария Сергеевна улыбается, а я чувствую, что у меня появился кто-то, кто будет рядом, пока я учусь жить заново.

Возвращаюсь домой с лёгкой усталостью. Немного надеюсь, что никого не встречу в прихожей, просто поднимусь к себе и закроюсь в комнате, но едва переступаю порог, как слышу голос:

— Где была?

Марат сидит на краю дивана, листает что-то в телефоне. В серой футболке с коротким рукавом, босиком. Взгляд цепкий, но спокойный. Не устраивает допрос — просто интересуется. Я встаю чуть боком, чтобы можно было сбежать наверх в любой момент.

— У психолога, — отвечаю честно. Не хочу врать. Он этого заслуживает меньше всех.

Он медленно кивает:

— И как ты?

Хочется отмахнуться. Не твоё дело. Но вместо этого я пожимаю плечами:

— Лучше, чем было.

Хочу пройти мимо, но он неожиданно говорит:

— Я собираюсь ужинать. Присоединишься?

Я колеблюсь. Всего полсекунды. Он не настаивает, просто предлагает. Спокойно. Я чувствую, как внутри поднимается привычная волна тревоги, но в этот раз — слабее. Вспоминаю, что у меня есть право сказать "нет". Но всё же отвечаю:

— Я вообще-то не голодная... Но могу выпить чай.

***
Мои хорошие,
В литмобе "Нам нельзя" есть еще одна классная история

Элли Дейз "Сводный брат моего отца"
https://litnet.com/shrt/l7mS

10 Наташа

Мы заходим на кухню вместе. Я всё ещё чувствую растерянность после приёма у психолога, а он — будто и не замечает моего состояния. Уверенный, расслабленный, заполняет собой всё пространство, как будто это не кухня в доме моего отца, а его личная территория.

На столе уже всё сервировано: паста с лососем в сливочном соусе, салат с рукколой и вялеными томатами. Запах свежий, тягучий — сливки, чеснок, базилик. От него будто кружится голова. Или от усталости. Или от того, что Марат рядом. Я так остро ощущаю его присутствие, что мне становится не по себе.

Прислушиваюсь к тому, что чувствую. Надо сказать, что даже Платон, который открыто угрожает и напирает, воспринимается мной куда более простым и понятным, а оттого менее волнующим. Я знаю, чего могу ожидать от него. Марат же для меня фигура совершенно таинственная, скрытная.

Он молча ставит передо мной тарелку, наливает воду в стакан и кидает туда дольку лимона. Делает это медленно, точно, как мужчина, который привык ухаживать. Не демонстрировать, а просто быть. Каждое движение подчёркивает его литые мышцы. Я наблюдаю за хищником, который не торопится. Знает, что его никто не побеспокоит.

— Приятного аппетита, — говорит он просто, но взгляд не отпускает. Густые ресницы, карие глаза — тёплые и одновременно беспокойные. Или это я себе придумала?

— Спасибо, — отвечаю, стараясь держаться достойно. Беру вилку, пробую. Вкус — насыщенный, с острыми нотками. Хорошо сбалансированы солёный, острый, сливочный вкусы.

— Это вы приготовили? — спрашиваю, чтобы не утонуть в молчании. Внимание, исходящее от него, ощутимо физически.

— А кто же ещё? — усмехается. — Ты у меня сейчас гостья.

Его голос с легкой хрипотцой. Тихий, но цепкий. Как будто намеренно занижает тембр, чтобы вибрация шла по коже.

— Вы часто так готовите? Или ради меня старались? — спрашиваю, играючи. Хочу вернуть себе контроль, хоть на секунду.

— Ради красивой девушки, конечно, — подмигивает он.

Я морщусь — попытка держать дистанцию, — но взгляд не отвожу. И он — тоже. Этот его зрительный контакт — как тонкая нить, которую он натягивает между нами. И держит. Словно смотрит сквозь одежду, но не хамски, а изучающе. Будто примеряется. С интересом.

— Как встреча? — спрашивает, как бы между делом.

Я вздыхаю:

— Встряхнуло. Но... вроде так нужно было.

Он кивает. Не задаёт лишних вопросов. И от этого становится легче. Но я всё равно чувствую его взгляд. Он изучает. Спокойно, уверенно, будто читает книгу с незнакомым, но интригующим сюжетом.

Некоторое время мы едим молча. Но молчание не гнетущее. Оно наполнено. Марат не разговаривает, потому что не нужно. Он просто есть. И этого — много. Мне тяжело абстрагироваться. Я рассматриваю его пальцы, когда он берёт стакан. Слушаю его дыхание, когда тянется за салатницей. Его движения точны, неторопливы. Он весь — про силу, не нуждающуюся в демонстрации.

— Чему ты учишься? — спрашивает он неожиданно.

— На дизайнера одежды, — отвечаю осторожно. Не уверена, интересно ли ему на самом деле, ведь как правило мужчины далеки от моды.

Но он наклоняет голову чуть вбок, как будто заинтересован:

— Интересно. А что тебе ближе? Готовая мода? Или хочешь в haute couture (прим. автора — высокую моду)?

Я не ожидала такого вопроса. Он знает термины, но откуда?

— Haute couture. Я мечтаю попасть на стажировку куда-нибудь в Европу... может, во Францию, — отвечаю. Голос теплеет, крепнет, потому что я говорю о своей мечте. Внутри сразу поднимается знакомое волнение, будто я снова защищаю курсовую. Эта тема — моя. Я живу ей, даже когда сплю. Дни и ночи шила, рисовала, вдохновлялась архивами Диор, Гальяно, Скиапарелли... И в этот момент ловлю его взгляд.

Он не улыбается, но взгляд его теплеет:

— И попадёшь. У тебя характер. Нужно только чуть больше уверенности.

Я не знаю, как реагировать. Не уверена, это комплимент или психологический щелчок. Но почему-то верю. Почему-то он в меня верит.

— А вы чем занимаетесь? — спрашиваю, чтобы перевести фокус.

Он чуть усмехается:

— Сейчас — отдыхаю. Но вообще — работаю с брендами. Инвестиции, маркетинг, связи. В основном в Италии. В России — по семейным причинам.

Ответ уклончивый, в нём никакой конкретики. Он знает, что говорит, и знает, что хочет показать только часть. Меня почему-то это не раздражает.

После ужина он встаёт и начинает собирать тарелки. Движется уверенно, привычно, будто это его кухня, а не чей-то чужой дом. Я чувствую себя неловко — всё-таки это он приготовил ужин, и ещё теперь убирает за собой? Это как-то… неправильно.

Подскакиваю, чтобы помочь, и перехватываю одну из тарелок. Наши пальцы соприкасаются. В одно мгновение пространство между нами схлопывается в точке прикосновения. Я поднимаю взгляд — и он уже смотрит на меня. Пристально. Прямо. Глаза в глаза. Будто всё вокруг растворяется, остаёмся только мы.

Я замираю. По спине бегут мурашки, нервы натягиваются эластичными струнами. Его прикосновение неожиданно приятно. Тепло, живое, мужское. И это сбивает с толку. Потому что раньше его аура казалась мне пугающей, доминирующей, давящей. А сейчас — совершенно другой. Спокойной. Надёжной. Сильной, но без попытки подавить.

Марат не убирает руку. Его большой палец медленно, лениво проводит по моей коже — от основания большого пальца до запястья. Почти невесомо, но я чувствую всё. Каждой своей нервной клеткой. От этого касания у меня перехватывает дыхание.

— Отпустите тарелку, пожалуйста, — говорю тихо, но твёрдо. — Вы приготовили ужин, а я уберу со стола.

Он слегка приподнимает бровь.

— Мне не трудно. Не хочешь расслабиться и отдохнуть? — спрашивает он с лёгким прищуром, всё ещё не отнимая руки, но убирая палец.

— Я думала, что у вас, мусульман, женщина на кухне — а мужчина отдыхает? — парирую, стараясь держать голос ровным. Беру тарелку. Рука в месте его касания всё ещё горит.

11 Марат

Она заходит в гостиную спокойно, будто уверена в себе. Идёт мягко, грациозно, как кошка, движения текут одно за другим — пластично, выверено. Плечи ровные, осанка безупречная. На ней обычные домашние вещи, но несёт она себя, как будто в вечернем платье. Шаг негромкий, почти неслышимый, но от него невозможно отвлечься. Она словно создана для того, чтобы на неё смотрели.

Садится на диван легко, будто не придавая этому значения. Откидывается чуть назад, закидывает ногу на ногу — просто, естественно. Лицо спокойное, взгляд отстранённый. Обычная девчонка, которая привыкла к вниманию. Или хочет, чтобы так думали.

Но я вижу больше.

Плечи чуть выше, чем нужно. Подбородок держит слишком ровно, как по линейке. Когда садится, её пальцы едва заметно сжимаются в ткань дивана, будто ищут опору. Микродвижения — едва уловимые, но для меня очевидные. Она играет роль. Привычную, отточенную. Не шарахаться. Не смотреть исподлобья. Не выдавать свои переживания.

И чем лучше у неё получается — тем сильнее нетерпение во мне. Потому что хочется сорвать маску. Увидеть, как она смотрит, не играя.

Я вспоминаю, как она дёрнулась, когда я прошёл слишком близко на кухне. Не по-настоящему испугалась, но сжалась скорее инстинктивно. Как будто что-то такое произошло у неё, что заставляет с опаской воспринимать присутствие мужчины.

Было бы легче, если бы она просто флиртовала или хамила. На хамство я умею отвечать. А тут — всё сложнее.

Я наливаю себе вина. Красное, терпкое, насыщенное. Оно сверкает в бокале красивым рубиновым цветом.

— Будешь? — спрашиваю.

Она смотрит на бокал, потом на меня. Кивает.

— Только один.

Подаю ей. Наши пальцы почти касаются, но она аккуратно берёт бокал так, чтобы не задеть меня. Всё та же осторожность.

Она пьёт маленькими глотками, как будто греется изнутри. Я сажусь в кресло напротив, наблюдаю за ней.

— Что-то случилось? — спрашиваю просто.

Она качает головой.

— Нет. Всё нормально.

Врёт. Но я не давлю. Пока.

— Расскажешь про учёбу? — бросаю крючок.

И, к моему удивлению, она цепляется. Берёт бокал двумя руками, будто согревается. Делает маленький глоток и вдруг говорит:

— Я учусь на дизайнера одежды, говорила уже. Поступить было сложно — всё сама, без блата. Хотя отец и хотел все оплатить. Сдавала экзамены, готовилась ночами. Было страшно, что не получится, но я поступила.

Смотрит на меня — не с вызовом, нет, скорее как будто оценивает, слушаю ли я.

— Учиться тоже непросто, — продолжает. — Особенно если никто не поддерживает. Отец не понимает, зачем мне это. В его понимании творческая профессия — блажь. И говорит, что денег будет не хватать, если вдруг придётся когда-то зарабатывать этим на жизнь. Но я не хочу бросать. Для меня это не просто платья и ткань. Это способ говорить. Про себя. Про других. Про мир. Иногда мне кажется, я иначе и не умею — только через эскизы, через одежду.

Она делает паузу, хмурится.

— Сейчас мы с одногруппниками делаем свой первый показ. Всё сами. Придумали концепт, шьём вручную. Кто-то из нас модели, кто-то оформляет сцену. Преподы почти не помогают. Спонсоров нет. Мы буквально на коленке всё делаем. Но с горящими глазами. Просто хотим, чтобы нас заметили. Чтобы кто-то увидел и сказал: “Ага. Эти умеют.”

Я слушаю. Не потому, что это про моду — к тряпкам я равнодушен. Но потому, как она говорит. Живёт в этот момент. В глазах появляется огонь. Вот она, настоящая. Не испуганная кошка. А та, что может кусаться.

И от этого становится только хуже. Потому что я хочу. Сильнее, чем раньше. Хочу её под собой, под контролем. Хочу сорвать с неё осторожность, растоптать страх, прогнать всё, что мешает ей дышать свободно. Но не могу. Пока.

Потому что стоит мне пройти слишком близко — она сжимается. Не осознанно, не специально, скорее, как животное, которое однажды ударили. А я не хочу, чтобы она замерзала рядом со мной. Не хочу быть тем, кого она терпит.

Мне нужна не та, что боится. Та, что горит. Что сама приходит, лезет на руки, целует первой, не задумываясь. Не потому что обязана. Потому что хочет.

Поэтому я жду. Отступаю. Наблюдаю. Не из великодушия. Это стратегия. Я просто знаю: когда сорвёт тормоза — мне достанется всё. Целиком. И тогда она уже не сможет остановиться.

— Какие планы на завтра? — спрашиваю, когда она допивает вино.

— Показ. Одногруппники устраивают. Хотела бы съездить.

— Хочешь, отвезу?

Она поднимает глаза. Молчит пару секунд. Потом тихо:

— Если вам не сложно.

— Не сложно. Нат?

— М?

— А тебе не сложно обращаться ко мне на ты?

Она кивает и встаёт.

— Нет, наверное. Пойду спать. Спасибо за вино.

Смотрю ей вслед. Узкая спина, тонкие плечи. Она идёт мягко, словно ступает босиком по шелку — кажущееся расслабление в каждом движении, но чувствуется внутреннее напряжение. Плавный шаг, будто вымеренный — и оттого ещё более завораживающий. Кажется, она уносит с собой воздух, и в комнате сразу становится тише. Даже в том, как откидываются локоны, есть своя поэтика. Я не могу оторвать взгляд — и не хочу.

Слабая? Нет. Сломанная — но не до конца. Её можно починить. Я точно знаю. И я сделаю это. Но по-своему.


***
Мои хорошие,
В литмобе "Нам нельзя" есть еще одна увлекательная история
Мила Рейне "Властный брат моего жениха"

https://litnet.com/shrt/lVWx

12 Наташа

Марат приехал за мной вовремя. Подъехал к самому крыльцу, вышел из машины и открыл мне дверь. Я села, скользнув внутрь плавно, как кошка. Старалась выглядеть невозмутимо, как будто такие поездки с ним — дело привычное. Но когда он нагнулся, чтобы помочь пристегнуть ремень, я затаила дыхание. Его рука была слишком близко к моей груди, мятное дыхание коснулось щеки. Момент — пустяк, секунда, но такой интимный, что сердце отозвалось глухим ударом.

Марат же молча закрыл дверь и сел за руль. Мы тронулись, и минут десять ехали молча. Но молчание не тяготило — наоборот, рядом с ним было удивительно спокойно. И всё же я не выдержала:

— А у вас... у тебя, — поправляюсь, — в семье строгие традиции?

Марат усмехается:

— Можно сказать, что да. Но я с детства их больше наблюдал со стороны. Не слишком тянуло полностью погружаться в это. Я младший сын, так что всё самое жёсткое в воспитании досталось моему старшему брату.

— А я думала, ты наоборот — за сохранение устоев.

— Нет, я гибкий, приспособленец, — он хмыкает. — Особенно, если того требуют обстоятельства.

— А любимое блюдо у тебя что-то итальянское?

— Ошибаешься. Моя слабость — эчпочмаки. Лучшие только у бабушки в Казани.

— И после этого ты уехал в Италию?

Он пожал плечами:

— Зато там пицца настоящая. И кофе. И воздух совсем другой. Но эчпочмаки я каждый раз готов сотнями есть.

Я смеюсь. Первый раз за весь день — искренне, легко. И он улыбается в ответ. В машине становится как-то теплее. Мы вроде бы и не говорим о важном, но друг о друге узнаём больше. И это приятно.

Показ проходит в небольшом лофте в центре. Место обустроили сами: примерочные за занавесками, импровизированная сцена, приглушённый свет, музыка с ноутбука. Но атмосфера — та самая. Нервы, возбуждение, последние приготовления. Я чувствую, как всё внутри гудит от адреналина, предвкушения, страха. Моё место. Моя стихия.

Марат пошёл со мной под предлогом посмотреть, как всё у нас организовано. Я только кивнула — пусть. Может, ему и правда интересно.

Девчонки, как только его увидели, налетели, как пчёлы на мёд. Сияющие глаза, щебет, вопросы, приглаживание волос.

— Девочки, это Марат... Сафаров, — нехотя произношу. — Друг семьи.

Они хихикают, переглядываются. Кто-то стесняется, кто-то задаёт прямые вопросы:

— А вы чем занимаетесь?

— А вы женаты?

— А вы надолго у нас?

Марат отвечает терпеливо, даже вежливо. На лице ни тени раздражения. А я стою рядом и чувствую, как внутри всё царапает какое-то незнакомое чувство. Как будто под кожей кошки скребут.

Хочется закричать: «Да перестаньте вы пялиться, ради Бога!» Но я молчу. Лишь сжимаю губы. Наверное, ему даже нравится такое внимание. Мужчина, окружённый вниманием юных девушек, заглядывающих ему в рот, будто он сам бог. Почему бы и нет?

Я вспоминаю, как он не ответил на мой прямой вопрос в тот вечер. Вдруг у него кто-то есть? С какой стати мне думать, что я — исключение? И если так, то мои чувства... совершенно бессмысленны. Даже вредны. Они неуместны. У меня нет на них никаких оснований.

Даже если это не влюбленность, а всего лишь... ну давай, признайся хотя бы себе, малюсенькая такая, микроскопическая ревность.

Когда одна из девочек предлагает ему остаться на показ, он сначала отказывается:

— Нет, спасибо, я просто за компанию зашёл на минутку...

Но они уговаривают, обступают, смеются. Он смотрит на меня:

— Ты не против?

Я пожимаю плечами:

— Нет. Ты же взрослый человек. Сам решаешь, где тебе оставаться.

Смотрю куда-то в сторону, только бы не на него. Хотя сердце глухо стучит. Почему я всё так остро воспринимаю?

Начинается показ. За кулисами — суета. Девочки переодеваются, кто-то поправляет макияж, кто-то перешивает прямо на месте отвалившуюся лямку. Звучит музыка. Гаснет свет. Первый образ выходит на сцену. Публика замирает.

Сидя сбоку сцены, я чувствую, как дрожат пальцы. Но дрожь приятная. Всё-таки много сил вложено в этот наш проект. И наблюдать сейчас за тем, что всё получилось, доставляет ни с чем не сравнимый кайф.

Вдруг замечаю, как в зал входит Ильяс. Его появление — как холодный душ. Я знала, что некоторые девочки с ним знакомы. Но чтобы прийти на показ? Это на него не похоже. Он вообще обычно не ходит туда, где нет выгоды.

Он идёт медленно, осматривая зал, явно ищет кого-то. Увидев нас с Маратом, хмурится. Подходит и садится рядом, но пока ничего не говорит. Мы переглядываемся втроём. Не понимаю, чем он недоволен?

— Это ты его пригласил? — шепчу Марату.

Он качает головой.

— Нет. Я и сам не знал, что здесь буду. Да и зачем мне его звать?

Показ продолжается. Один за другим выходят образы. Простые, дерзкие, стильные. Девчонки вложили в них душу. Кто-то из них — модели. Я — одна из последних, поэтому мне удаётся побыть с Маратом почти все время показа. Выхожу в длинном пальто с вышивкой, в сапогах на грубой подошве. Свет бьёт в глаза, но я чувствую, как зал замирает. Где-то там — Марат. И где-то — Ильяс.

Я иду уверенно, отмеряя шаги, как по линейке. Не спотыкаюсь, не оглядываюсь, не теряю ритма. Потому что чувствую на себе взгляд Марата. Он словно держит меня в фокусе, не отпускает ни на секунду. И именно этот взгляд заставляет меня идти практически идеально — будто он невидимыми нитями ведёт меня вперёд.

А вот Ильяс... Лучше бы его здесь не было. Его присутствие — как камень в ботинке. Мешает, раздражает, сбивает. Но я делаю вид, что не замечаю. Я иду для себя. Для Марата. И больше ни для кого.

Когда показ заканчивается, зал взрывается аплодисментами. Мы все выбегаем вперёд, обнимаемся, смеёмся. Я чувствую, как накатывает эйфория.

Когда я подхожу к Марату, довольная и улыбающаяся, рядом оказывается Ильяс. Встаёт рядом с нами. Окидывает меня липким взглядом с ног до головы. Улыбается мерзко.

— А ты, дядька, я смотрю, время зря не терял? — говорит Марату. — Натали, как всегда, нашла, кому на шею сесть.

13 Наташа

Я всё ещё стою рядом с Маратом, когда Ильяс подходит ближе. Его походка — как у бойца на ринге. Плечи расправлены, подбородок чуть вперёд, на лице ухмылка, в которой больше злости, чем веселья. Его намерения видны как на ладони. Явно не просто поздороваться идёт.

— А ты, дядька, я смотрю, время зря не теряешь? — говорит он, глядя прямо на Марата, но бросая косые взгляды на меня. — Натали, нашла, кому на шею сесть. Что, я не так хорош?

Я вздрагиваю. Слова жалят. Кажутся грязными, даже если он их сказал не всерьёз. Хотя нет, не похоже. Он хочет уязвить меня. И унизить Марата.

Я и не замечаю сразу, как делаю шаг назад — и оказываюсь за плечом Марата. Не впритык, но достаточно близко, чтобы почувствовать себя чуть-чуть защищённой. Как будто мое тело само решило, кому оно доверяет.

— Следи за языком, Ильяс, — голос Марата спокойный, но в нём сквозит холод.

— А чё? Я просто удивлён. Годами эта монашка воротила нос от всех нормальных парней. Считала, что все — убогие. А тут вдруг — дядя, старше на пятнадцать лет. Неожиданно.

Я краснею. В груди тяжесть оседает. Боже, когда эти пустые домыслы прекратятся? Девушка не имеет права выбирать? Я уверена, что ничем не обязана всем тем, кому отказала.

— Я не приглашала его специально, — говорю я быстро. — Просто он оказался рядом. Папа уехал, и Марат временно приглядывает за мной. Всё.

— Да ла-а-адно? — Ильяс смеётся в лицо. — Входит в обязанности? Приглядывать? А что ещё туда входит? Возить тебя по показам? Быть личным охранником? Или… и кое-что ещё?

Он делает шаг ближе. Я резко напрягаюсь. Его взгляд — не просто обидный, он грязный. Как будто он видит меня голой. Как будто хочет показать — «я вижу тебя насквозь».

Я чувствую, как он мимоходом ощупывает меня взглядом — будто бы случайно. И в тот же миг Марат перехватывает мою ладонь. Просто берёт её в свою.

Весь мир замирает.

Его рука — крепкая, тёплая. Пальцы чуть шершавые, цепкие. Он не сжимает ладонь сильно, но в этом касании — такая сила, такая уверенность. И защита. Мне становится легче дышать. Как будто он молча сказал: я рядом, не бойся.

— Ты давно начал решать, кто, с кем и куда может ходить? — Марат говорит тихо, но в каждом слове — сталь.

— О, не заводись, дядя, — ухмыляется Ильяс. — Я просто беспокоюсь. Ты у нас вроде как из себя весь… приличный. Хотя в Италии, говорят, ты себе жизнь попроще устроил. Там же родители не приглядывают. Там можно и... расслабиться.

— Не тебе меня судить, — коротко бросает Марат.

Ильяс дергает бровью:

— Ну да. Ты ж старше. Всё можно. Только вот странно — тебе тридцать пять, а ты таскаешься по показам с двадцатилетней. Ещё и такой... — он будто ищет подходящее слово, — Сложной. Не скучно?

Я чувствую, как в Марате нарастает напряжение. Его челюсть сжимается. Он всё ещё держит мою руку. Я не вырываюсь. Будто срослась с этим ощущением. Оно лучше любого плаща. Чувствую себя защищённой, нужной, важной.

В этот момент к Ильясу подходит Ира — с широкой улыбкой, сияя, будто его появление осветило ей день.

— Ильяс! Боже, я так рада, что ты пришёл! — Она без стеснения вешается ему на шею, касается плеча, приобнимает.

Но он даже не реагирует. Его взгляд всё ещё прикован ко мне. Точнее — к моей руке в руке Марата. Он будто не замечает Иру вовсе. А я чувствую, как внутри всё напрягается ещё больше. Он точно сделает неправильные выводы, а мне бы совсем не хотелось проблем.

Ира, следя за его взглядом, поворачивает голову и замирает, замечая, куда он смотрит. На нас. На Марата. На то, как он держит меня за руку.

— Ага... — она медленно отпускает Ильяса, но пробует сохранить весёлый тон. — Ну, пойдём, покажу тебе закулисье, тебе понравится...

— Потом, — резко обрывает он. — Иди.

— Что?.. — удивляется она, но он уже отворачивается, явно раздражённый. Ира обиженно дёргается, и юрко уходит за импровизированные кулисы.

Я чувствую на себе взгляды. Лера и Анька уже перешёптываются, оглядывая нас. Парни из параллельной группы с ухмылками наблюдают, не скрывая интереса. Кто-то из них даже шепчет: «Вот это жара…»

А мне хочется исчезнуть. Или наоборот — спрятаться за Марата полностью, как за каменную стену. Я почти это и делаю, шагнув ближе, в попытке ощутить его силу.

— Марат, — шепчу я, — пойдём. Не надо.

Я боюсь, что сейчас кто-то из них врежет другому. А здесь люди. Девчонки из группы. Преподаватели. Все смотрят. Кому-то уже интересно. Кто-то подходит ближе, в том числе и Лера с Анькой — глаза горят, видно, унюхали драму.

— Нат, всё нормально, — говорит он спокойно, но я тяну его за руку.

— Пожалуйста.

Он кивает, как будто ловит мой настрой.

— Пошли, — говорит уже громче. — Здесь и правда стало душно.

Мы проходим мимо Ильяса. Он смотрит нам вслед, явно злой. Но не говорит больше ни слова. Марат всё ещё держит мою руку, пока мы не выходим на улицу.

На воздухе я выдыхаю.

— Спасибо, — говорю тихо.

Он не отвечает, просто отпускает мою ладонь — так же мягко, как взял. Но перед этим большим пальцем аккуратно касается моей кисти, будто смахивает пылинку. Это крошечное движение оставляет на коже горячий след.

— Не люблю таких, как он, — говорит Марат после паузы. — Самодовольных и наглых.

— Он всегда был таким, — признаю я. — Только раньше маскировался под хорошего.

— А ты считаешь, что я старый? — Его голос почти насмешливый.

Я опускаю глаза, чувствую, как щеки вспыхивают.

— Я… не знаю. Не думаю.

Он усмехается. Смотрит на меня так внимательно, что у меня перехватывает дыхание. А потом говорит:

— Ладно. Я подожду у входа. Если что — зови.

Он отходит, но я всё ещё чувствую на себе его тепло. Его взгляд. Его защиту.

И не понимаю, почему мне хочется, чтобы он не уходил вовсе.

***
Мои хорошие,
В литмобе "Нам нельзя" есть еще одна интересная история
Лана Гриц "Друг отца. Запрети любить"
https://litnet.com/shrt/l8VR

14 Наташа

После показа, когда большая часть зрителей уже разошлась, я выскальзываю на крыльцо — мне нужно поговорить с Ильясом. Не хочу тянуть. Хватит.

Он курит у входа, облокотившись на стену, как герой из дешёвого клипа. Увидев меня, криво усмехается:

— Ну что, решила всё-таки объясниться?

— Только один раз. — Я останавливаюсь перед ним. — Между нами ничего не было. И не будет. Ни флирта, ни намёков не нужно. Ты мне не интересен. Не был и не будешь. И так, на всякий случай, брать меня силой — тоже не вариант.

На мгновение он будто теряет дар речи. Потом смеётся — но в этом смехе нет веселья.

— Прямо в лоб, да? Жёстко. А ещё недавно ты сама мне улыбалась. Что же изменилось?

— Вежливость не значит интерес.

Он бросает окурок, наступает на него ботинком.

— Ага. А значит ли это, что ты теперь с дядькой? Он тебя возит, он тебя держит за руку, он за тебя вступается... Он, типа, твой герой?

Я чувствую, как скулы сводит от злости. Но сдерживаюсь:

— Это не твоё дело.

— Как это не моё? — Голос его становится тише, злее. — Он всё-так мой родственник. Я много чего про него знаю. Ты думаешь, он такой весь правильный? Хочешь, расскажу, откуда у него бабки? Сколько женщин он уже успел обработать, пока ты, наивная дурочка, думаешь, что он особенный?

Мурашки бегут по спине. Я впервые вижу в Ильясе что-то опасное. Не просто обиженного идиота, а человека, который может сделать гадость. Который хочет мстить. Раньше я не замечала в нём этого взгляда — жесткого, затаённого, почти хищного. Возможно, потому что всегда держалась на расстоянии. Не лезла в конфликты, не отшивала в лоб, позволяла себе только вежливые улыбки и равнодушие. А он, видимо, воспринимал это как слабость. Как приглашение. Как будто стоило один раз сказать твёрдое "нет" — и внутри него что-то сломалось, открылась та самая тёмная сторона, которую он скрывал до этого момента.

Делаю шаг назад.

— Уходи, Ильяс. И не приближайся ко мне больше.

Он смотрит несколько секунд, потом цедит:

— Потом сама пожалеешь, Наташка-монашка. Он тебе не ровня. Он вообще не тот, за кого себя выдаёт.

Я решаю не отвечать ему. Очевидно, что он хочет вывести меня из себя. Просто разворачиваюсь и ухожу обратно, сжав кулаки. Сейчас мне бы точно пригодился тот дурацкий дневник эмоций, о котором говорила психолог. Потому что злость распирает изнутри. Такая, что хочется орать. Или бить. Или швырнуть Ильяса со ступенек. Его наглость бесит до дрожи. И главное — я ведь не могу его просто вычеркнуть из жизни. Он всегда где-то рядом. Разве что забаррикадироваться дома и не выходить совсем.

Помогаю девочкам наводить порядок — убираю с ними реквизит, сортирую ткани, кое-что подсказываю по эскизам. Настя тихо шмыгает носом — у неё сломалась застёжка на туфле, и я нахожу булавку, колдую с ней, пока всё не держится прочно. Эля переживает, что её макияж поплыл — достаю из сумки салфетки и пудру, помогаю привести лицо в порядок.

Чувствую, что мои действия придают девчонкам уверенности. Они благодарны, и мне легче от этого. В какой-то момент одна из них обнимает меня мимолётно, шепчет: "Ты крутая, Наташ."

— Иди, мы справимся, тебя же ждут, — говорит вторая, и я, наконец, выпрямляюсь, хотя бы немного помогла в этом бардаке.

У лестницы встречаю Марата. Он сразу смотрит внимательно:

— Что с лицом?

— Всё нормально, — говорю, стараясь пройти мимо.

— Нат.

Я замираю. Он стоит очень близко. Смотрит прямо в меня.

— Что случилось? — голос у него мягкий, но в нём стальная нота. Он не отступит.

Я пожимаю плечами:

— Ничего. Просто поговорили с Ильясом.

Он щурится:

— Ты дрожишь.

Я не замечала, но он прав. Пальцы подрагивают. Он делает полшага ближе:

— Я отвезу тебя.

— Не надо... Я сама...

Но в этот момент я оступаюсь на ступеньке. Дико больно — как будто что-то хрустнуло в щиколотке. Я вскрикиваю и хватаюсь за перила.

— Стой, — Марат в одно мгновение оказывается рядом. — Не двигайся.

Он аккуратно касается моей ноги. Я вздрагиваю.

— Похоже, подвернула. Сильно?

— Не знаю... больно... — я стараюсь не застонать от унижения. И от того, как близко он стоит. Как уверенно держит меня.

— Всё, не дёргайся. Я донесу тебя до машины.

— Не надо! Я сама...

Но он уже подхватывает меня на руки. Легко, как пушинку. И всё внутри сжимается. Его руки — сильные, надёжные. Его запах — терпкий, мужской, какой-то необъяснимо родной. Меня бросает в жар.

Он идёт быстро, но аккуратно. И молчит. Я тоже молчу. Потому что язык прирос к нёбу. Потому что я слышу, как бешено бьётся моё сердце.

И чувствую его сердце — под моей рукой, прижатой к его груди. Ровное, тяжёлое биение. Сквозь ткань рубашки ощущаю тепло его тела, крепость мышц. Он будто из камня. Или из стали. И от этого — не страшно. Наоборот. Успокаивает.

Но боль такая острая, резкая. Стоит чуть пошевелить стопой — и в глазах темнеет. А от одного неловкого движения такая вспышка, что я зажмуриваюсь и вцепляюсь в него, едва не вскрикнув. Меня тошнит. Сначала еле уловимо, потом всё сильнее. Я в панике думаю, что, если он не отвезёт меня быстро — меня может вырвать. Прямо в его машине. У него на глазах.

В машине он устраивает меня на переднем сиденье, помогает пристегнуться. И лишь потом сам садится за руль.

— Нога сильно болит?

— Уже меньше, — намеренно преуменьшаю свои ощущения. На самом деле всё ужасно болит, так что я даже дышу через раз.

Он смотрит на меня. И в его взгляде столько всего. И тепло. И напряжение. И какое-то животное внимание, которое обжигает кожу. Я снова вспоминаю, как он держал меня. Как легко подхватил, будто я невесомая. Как вкусно пах.

Я отворачиваюсь к окну. Мне нужно прийти в себя. До дома ехать десять минут. Но сейчас это — целая вечность.

***
Мои хорошие,
В литмобе "Нам нельзя" есть еще одна интересная история
Грета Берг, Марта Левина "Дочь врага. Я тебя сломаю"
https://litnet.com/shrt/9iqt

15 Наташа

Марат ищет клинику прямо при мне. Сидим в машине, и я упрямо морщу лоб, пытаясь отговорить его от этой идеи, но он не слушает. Пальцы быстро бегают по экрану, и вот он уже разворачивает навигатор.

— Там частный травмпункт. Пять минут отсюда, — говорит он, будто всё давно решено.

— Это просто растяжение, — пробую снова. — Я доеду до дома и приложу лёд.

— А если не просто? Если у тебя связки порваны? — Он не повышает голоса, но в его тоне появляется твёрдость. — Я отвечаю за тебя. Поехали.

В салоне я стараюсь не смотреть в его сторону. Меня тревожит это — забота без запроса. Хотя бы потому, что внутри от неё становится тепло. А мне нельзя, категорически нельзя сейчас чувствовать это — иначе привяжусь к нему. У нас столько разных причин не влюбляться, что это кажется самой ужасной идеей на свете.

В травмпункте почти пусто. Мы садимся в приёмной, и тишина будто растягивается между нами. Я листаю ленту в телефоне, делая вид, что не замечаю, как он сидит рядом, положив ногу на ногу и глядя в окно.

Вдруг звонок. Он поднимает трубку.

— Pronto... sì... adesso non posso parlare, sono occupato. (Привет... да... сейчас не могу говорить, я занят.)

Дальше — целый поток итальянской речи. Мелодичной, обволакивающей, будто мягкий плед, накинутый на плечи.

Я не понимаю слов, но понимаю всё остальное. Интонации. Как он смеётся, как отвечает коротко, с этим особым притяжением в голосе. Такое не для деловых звонков. Такое — для женщин. Тех, с кем есть какая-то история.

Мне становится душно. Я отвожу взгляд и опускаю телефон. Бессмысленно делать вид, что меня это совсем не расстроило. У меня в животе медленно скручивается колючий узел. Почему это так больно? Я же знала, что он не мой. Что у него — своя жизнь, свои связи, Италия, может, даже целая женщина, которую он любит. Но одно дело — знать. Другое — слышать.

Я вспоминаю, что говорила психолог. Если теряешь контроль — найди опору. Назови эмоцию. Я пробую: "зависть"? Нет. "Страх". Ближе. Страх, что он не видит во мне женщину. Что он добр со мной потому, что привык быть таким, это часть его культуры. Потому что я дочь его друга. Потому что ему не трудно.

Сглатываю и выпрямляюсь. Пусть я хотя бы внешне останусь совершенно спокойной.

Он кладёт трубку.

— Извини, — говорит легко. — Работа.

Я киваю. Не спрашиваю, что за работа. Не хочу знать. Или, наоборот, хочу — но слишком сильно.

На приёме врач аккуратно осматривает ногу, с нажимами и поворотами, от которых я едва не вскрикиваю. Лодыжка распухшая, горячая, каждый сантиметр пульсирует болью. Когда он просит немного повернуть стопу, перед глазами вспыхивают искры — настолько острое ощущение. В горле подступает тошнота. Я цепляюсь пальцами за край кушетки.

— Растяжение, — наконец говорит врач, снимая перчатки. — Нужно обездвижить, покой, мазь — я выпишу. Повязку придётся носить минимум неделю. И — пожалуйста — никакой нагрузки.

Марат молча кивает. Он будто всё это уже знал, но теперь у него есть официальное подтверждение, и он намерен действовать. Я же чувствую себя ребёнком, который не может ходить, стоять, даже быть полезным самой себе.

Мне неловко. Уязвимость — состояние, в котором я давно разучилась существовать. Но его спокойствие будто придаёт этому моменту какую-то иную окраску.

Марат всё запоминает, задаёт уточняющие вопросы. Его серьёзность удивляет. Я-то привыкла, что мужчины рядом в таких ситуациях либо злятся, либо отмахиваются. А он — нет. Просто рядом. Ещё и вопросы врачу задаёт больше меня.

Когда мы возвращаемся, я еле добираюсь до дома. Переобуться — проблема, дойти до кухни — подвиг. Через час он возвращается с аптечкой со всем необходимым, с пакетом еды.

— Буду за тобой ухаживать, — говорит спокойно, проходя внутрь.

— Я справлюсь, — говорю по инерции.

— Это не обсуждается.

Он помогает с повязкой — она немного съехала, и бинт давит. Его пальцы ловко, но осторожно касаются моей щиколотки. Я напряжена, жду по привычке, что волна отвращения и паники накроет, как всегда бывало при прикосновении. Но нет.

Ничего не происходит. Только лёгкое волнение в животе, чуть заметное. И ещё — удивление. Я не чувствую страха. Ни омерзения, ни холода. Только... что это? Я прислушиваюсь к себе и не сразу понимаю. Тепло внутри, лёгкое покалывание внизу живота. Оно почти невесомое. Во мне просыпается что-то давно забытое. Желание — мягкое, странное, пугающее.

Я боюсь. Потому что впервые за долгое время тело не сжимается в тревоге, не просит убежать, не кричит "опасность". Оно тянется к его прикосновению. Оно помнит, как это — быть живым.

Меня охватывает удивление, почти шок. Как так? Почему именно сейчас? Почему с ним? Он — воплощение всего, чего я избегаю. Властный, сильный, взрослый. Совсем не тот, кого стоит выбрать. И всё же, именно рядом с ним я впервые не чувствую отвращения, не застываю от страха.

Неужели моё тело проснулось именно сейчас? С самым неподходящим мужчиной?

Он уходит на кухню, и я слышу, как гремит посуда. Пахнет томатами и базиликом. Он разогревает пасту, возвращается с двумя тарелками и ставит одну передо мной.

Мы едим не молча, как я ожидала. Он рассказывает, как в Риме за такую пасту устраивают семейные войны, и как один его сосед до сих пор не разговаривает с матерью из-за спорного рецепта.

— А ты умеешь готовить? — спрашивает он.

— Умею, — пожимаю плечами. — Самое простое. Я не жила в общежитии, но времени на кулинарные подвиги никогда не было. Макароны, яичница, супы — чтобы сытно и быстро.

Он улыбается.

Мне вдруг хочется, чтобы этот ужин не кончался. Чтоб не нужно было вставать. Чтобы можно было вот так — просто сидеть, есть и слушать его голос.

Он укрывает меня пледом, поправляя подушку. Я вжимаюсь в неё, чтобы не дрожать. Но внутри всё гудит.

Он встаёт.

— Мне пора. Есть ещё дела

Я киваю. И вдруг чувствую — не хочу, чтобы он уходил. Совсем не хочу.

16 Марат

Каков бы ни был соблазн остаться с Нат и провести вечер вместе, посмотреть фильмы например, я решаю не идти на поводу у инстинктов. Она сейчас выглядит совершенно беззащитной, трогательной — и в то же время дико сексуальной. Я замечал это и раньше, но теперь, когда коснулся её бархатистой кожи... что-то во мне сорвалось с цепи. Она дышала тяжело и прерывисто, покрывалась мурашками, словно всё её тело отзывалось на моё прикосновение. Щёки вспыхнули, как маковые лепестки, а её губы приоткрылись, обнажив мелкие белые зубы, такие же идеальные, как всё в этой девочке.

Меня трясёт изнутри. Она даже не осознаёт, что творит со мной. Я чувствую, как внутри поднимается волна желания, сжигающая все доводы разума. Её запах, её дыхание, то, как она смотрит сверху вниз — всё это бьёт мне в голову сильнее любого алкоголя. Я сжимаю кулаки, чтобы не потянуться к ней, не прижать к себе, не вжаться в её мягкое, тёплое тело и не показать, как сильно она меня заводит. Но она слишком молода. Слишком чиста. И я не могу... не должен.

Но, чёрт, ещё немного — и я забуду, кто я, во что верю, и какие у меня принципы.

Поэтому я решаю всё же воспользоваться приглашением своих одноклассников. Они собираются встретиться в одном из самых пафосных ресторанов города — с белыми скатертями, живой музыкой и официантами в перчатках. Очевидно, что за прошедшие годы многие из них, как и я, сделали карьеру, добились определённого положения, иначе место выбрали бы куда скромнее.

Большинство — мужчины, старые приятели, с кем я прошёл школу, кто сидел со мной за одной партой, делил перекусы и тягал девочек за косички. Женщины появляются ближе к середине вечера, но почти все с мужьями, и после бокала-другого шампанского исчезают, оставив нас исключительно мужской компанией. И в этом, как ни странно, есть особая атмосфера — можно без зазрения совести припомнить все проделки, а также перейти на обсуждение чисто мужских тем.

— Марат! — хлопает меня по плечу Артур Зайкалов. — Ты всё такой же, только стал солиднее. В Казани тебя не сыщешь днём с огнём. Ты же теперь почти мифическая фигура!

Я улыбаюсь.

— Работа, Артур. Сам понимаешь. Уехал, закрутился, и вот — пятнадцать лет пролетели сам не заметил как.

Артур теперь владелец частной стоматологической клиники. У него дорогие часы, идеальные зубы и привычка говорить с демонстративной жизнерадостностью. Он хвастается новыми креслами, машинкой для 3D-моделирования челюстей, рассказывает, что за год открыл ещё два филиала и ездил на конгресс в Дубай.

— А у тебя как? — спрашивает он, наливая нам по бокалу выдержанного односолодового виски.

— Живу. В основном в Италии. Сейчас на время приехал. Немного отдыхаю.

В разговор вклинивается Лёха Зарубин, тот самый, кто в школе всегда умел выкрутиться из любой самой отвратительной ситуации. Сейчас он депутат областной думы. Нашёл применение своему таланту. Сытый, гладкий, с костюмом в тонкую полоску и манерами уверенного политика.

— Я, между прочим, не забываю родных корней, — говорит он. — Вот недавно протолкнул законопроект по льготам молодым специалистам. А то все уезжают, некому работать.

Третий — Андрей Коняев. Когда-то тихий, незаметный, но при этом самый умный. Сейчас — ректор университета. Говорит мало, но когда говорит — все слушают. Он рассказывает о научных грантах, об успехах студентов, словно это его дети.

— Помните, как в восьмом классе мы чуть не разнесли туалет на втором этаже? — вдруг вспоминает Артур.

— Это из-за твоего гениального «давай бросим карбид в унитаз», — усмехается Лёха.

Мы смеёмся, вспоминаем, как дрались за сосиски в столовке, как пытались курить за школой и однажды сбежали с уроков, чтобы пойти в кино. Всё это странным образом сближает, возвращает в то время, когда мир был проще.

Потом Артур поднимает бокал:

— А давайте в клуб? Випка, кальяны, девочки. Как в старые добрые.

Я качаю головой, но понимаю, что в голове снова всплывают образы Нат. Её глаза, губы, идеально ровные ноги с крохотными пальчиками. И понимаю, что хочу немного забыться. Выветрить всё это из головы.

— Ладно, поехали, — говорю. — Только не надолго.

В клубе шумно, пульсирующий свет мелькает на стенах, создавая атмосферу нереальности происходящего. Запах алкоголя и приторных духов висит в воздухе густой завесой. Я сижу в полутени, с бокалом в руке, и делаю вид, что слушаю разговоры. Но на деле — снова думаю о ней. О Нат.

Ко мне подсаживается девушка — высокая, стройная, с длинными загорелыми ногами и фигурой, которую не спрячешь даже под мешковатым свитером, не то что под мини-платьем. У неё тёмные длинные волосы, густая чёлка и ярко-красная помада, которая блестит в отсветах огней. Она сразу действует без прелюдий: кладёт руку мне на плечо, трётся грудью, облизывает меня взглядом, в котором нет никакого намёка, только прямой текст: "Давай потрахаемся?".

— Один? — спрашивает приятным, чуть с хрипотцой голосом.

— Уже нет, — отвечаю, и чувствую, как губы скривились в улыбке. Фальшивой, но ей знать об этом необязательно.

Она словно почувствовала, что я не в настроении, и решила взять инициативу в свои руки. Ловко подливает мне в бокал, не даёт ему опустеть. Бесконечно о чём-то трещит, не давая мне уйти в свои мысли. В её глазах пляшет азарт. И алкоголь, кажется, бьёт мне в голову быстрее обычного. Или это усталость? Или бегство от мыслей о Нат?

Когда местная куртизанка наклоняется ближе, её грудь прижимается к моей руке. Её кожа пахнет ванилью и клубникой, и хоть разум кричит «остановись, это ведь совсем не то, что ты хочешь на самом деле», тело реагирует само. Сердце гулко стучит, член в штанах откликается, наливаясь кровью. Я целую её в шею, и она пошло стонет, давая понять, что ей всё нравится. И позволяю ей затащить меня домой. В дом, где осталась Нат.

Поднимаемся наверх. Её рука скользит по моей спине, ногти чуть царапают, будто приглашая не терять время. В спальне она не медлит — обвивает меня руками, прижимается грудью, тянется к губам. Пахнет дорогими духами, слишком сладкими, приторными, как дешевая клубничная жвачка.

17 Наташа

Несложно было догадаться, что Марат уехал сразу после того, как помог мне с повязкой, вовсе не из-за внезапных дел. Конечно, я не в курсе его вечерних планов. Но почему-то уверена — без женского общества там не обошлось. А может, и не одной женщины. Кто знает, насколько свободными становятся вкусы у тех, кто долго живёт в Европе?

Звучит немного по-снобски...

Да, я дико недовольна тем, что моя компания оказалась настолько плоха, что Марат предпочёл бросить меня одну, практически обездвиженную. Я рассчитывала, что мы вместе займёмся чем-то. Может, просто поболтаем, составим друг другу компанию. Но в итоге мне придётся самой себя развлекать.

Я еле ползу наверх и устраиваюсь на кровати с альбомами для эскизов. Обычно в моменты эмоционального раздрая у меня получается создать что-то по-настоящему оригинальное. Как у поэтов — стихи. Я, конечно, льщу себе, сравнивая своё творчество с классиками. Но как есть. Именно так и работает моё вдохновение. Девушке с ежемесячными гормональными качелями в принципе много не надо, чтобы подняться на самый верх либо упасть на дно эстрогено-прогестероновых американских горок. А уж когда внешние события добавляют топлива...

Я немного сижу с закрытыми глазами, запрокинув голову вверх. Внутренним взглядом прорисовываю линии, силуэты, текстуры. Пытаюсь уловить настроение, атмосферу образа, который только начинает складываться в голове. Вижу, как ткань струится по телу, как блестит фурнитура на свету, как перекликаются между собой цвета. Потом тянусь за карандашом и первыми лёгкими штрихами переношу на бумагу идею, пока ещё не оформленную до конца, но уже живущую внутри меня.

Время растворяется. Мир сужается до движения грифеля по плотной фактурной бумаге, до еле уловимого запаха графита и тёплого света лампы, который отбрасывает мягкие тени. Образ оживает постепенно — сначала силуэт, потом детали: асимметричная линия выреза, полупрозрачная вставка на талии, декоративные швы на рукавах. Я экспериментирую с тканями — на бумаге, конечно. Представляю, как будет смотреться сочетание органзы с матовым шелком, как податливо будет лежать атлас.

Наконец, ставлю последнюю точку. Образ завершён. Чувствую удовлетворение и легкую опустошенность, как после исповеди. Эскиз получился ярким, стильным и абсолютно моим. Такую одежду могла бы носить только уверенная в себе женщина, знающая цену своим желаниям. Забавно. Мне бы её уверенность — хоть на грамм.

Я тянусь вверх, расправляя позвонки, и тут же морщусь от боли в ноге. Хочется пить, но как только представляю, как больно будет идти и сколько времени это займёт, решаю, что потерплю до утра.

Устраиваюсь на кровати поудобнее, подбирая под себя здоровую ногу. Мысли сами собой перетекают на Марата. Зачем он вообще согласился жить в нашем доме? Папа, конечно, может быть убедительным, но Марат не выглядит тем, кто может прогнуться, если он этого не хочет. Я сама пробовала — и все мои попытки потерпели крах.

Так и засыпаю, даже не дождавшись его возвращения.

Просыпаюсь резко с бешено колотящимся сердцем. Не знаю, что такое мне снилось, но я не помню абсолютно ничего. Чистый белый лист. Жажда с новой силой мучает меня. В горле так сухо, что я с трудом могу сглотнуть. Ворочаюсь с боку на бок и решаю всё-таки дойти до кухни.

Выхожу в коридор и осторожно, по стеночке, топаю к лестнице. Тихо, темно. Только тикают настенные часы внизу и еле слышно поскрипывает пол под моими ногами. Но... мне кажется, или Марат уже пришёл? Я слышу голоса у него в комнате. Мужской — его. И женский. Значит, он не один?

Гадать долго не приходится. Именно в этот момент дверь распахивается. Свет из комнаты заливает тёмный коридор, и в проёме появляется Марат — в одних тёмных боксёрах, с растрёпанными волосами и немного расфокусированным взглядом. Его грудь тяжело вздымается. Он даже не сразу замечает меня.

Но я замечаю всё. За его спиной — фигура женщины. Полностью голая, с большой грудью размера примерно четвёртого. Сияющая ухмылка, ленивая поза и тяжёлый, насмешливый взгляд, брошенный прямо на меня. «Чего пялишься? Иди куда шла», — будто бы говорит она, не открывая рта. И всё тело её транслирует одно: "Я здесь, я победила, а ты — никто."

Хочется развернуться и убежать, спрятаться, стереть из памяти эту картинку. Мне-то какое дело? Он мне никто. Имеет право. Но всё же... Почему в груди такая боль? Почему так хочется спросить: «Как ты мог?»

Я опускаю взгляд, пытаясь держать лицо. Горло предательски сжимается, слёзы подступают к глазам. Руки дрожат. Я заставляю себя дышать глубже, медленнее. Не время и не место расклеиваться.

Марат оборачивается, бросает короткий взгляд через плечо в комнату и захлопывает дверь. Звук отдаётся глухим ударом в моём сердце. А потом он медленно двигается в мою сторону. Непреклонный, сосредоточенный. И это пугает сильнее всего.

Он подходит, пальцем поддевает мой подбородок, приподнимая голову, вынуждая посмотреть прямо ему в глаза. Его взгляд тяжёлый, внимательный, в нём читается нечто большее, чем просто раздражение или усталость. Там — удивление. И что-то похожее на вину.

— Ты не должна была это видеть, — тихо говорит он. Его голос хриплый, как будто только что проснулся. Или... как будто пил. Я чувствую запах алкоголя в его дыхании.

Ничего не отвечаю. Только смотрю на него. И чем дольше смотрю, тем больше хочется закричать. Или ударить. Или прижаться. Потому что внутри всё спуталось в огромный пульсирующий ком.

— Я пойду, — глухо бросаю, пытаясь сбежать, пока не сорвалась окончательно.

— Стой. Нат, не делай поспешных выводов.

— Это каких? — я поворачиваюсь через плечо. — О том, что тебе настолько плевать, что ты считаешь нормальным трахать кого-то прямо у меня дома?

Он хочет что-то сказать, но не успевает. Из комнаты доносится ленивый, томный голос:

— Ма-ра-ат... Долго ещё? Или мне само-о-ой тебя затащить обратно?

Он сжимает челюсти, резко разворачивается, открывает дверь и бросает:

18 Наташа

Я стою, прижавшись к стене, босиком. Тяжёлый взгляд Марата удерживает меня на месте. На самом деле я удивлена, что он прогнал ту девушку. С чего вдруг? Неужели настолько совесть взыграла? Вряд ли она у него вообще есть. Иначе бы поехал в отель.

Чего он хочет от меня?

Марат хмурится, но молчит. Пристальный, горячий взгляд скользит по моему лицу. Время застыло, сгущая воздух между нами. Мне совершенно не хочется слушать никакие оправдания. Да и что они изменят? Мое отношение к случившемуся — вряд ли.

— От тебя воняет, — бросаю ему в лицо резко, зло. — Сексом, алкоголем и… ею. Противно. Прими душ, если не хочешь, чтобы меня вывернуло прямо на тебя. А ещё лучше — вали следом за ней. И не возвращайся.

— Горячая, страстная девочка... Я так и думал, — задумчиво выдыхает, убирая прядь волос мне за ухо.

— Много будешь думать — состаришься. Хотя-я-я... Подожди-ка, ты ведь уже старый, — насмешливо отбиваю подачу на его сторону.

— Зубки мне показываешь. Это хорошо. Продолжай в том же духе, Нат. Я тебя услышал. Пойду освежусь.

Он резко разворачивается и скрывается за дверью.

Я поворачиваюсь и ухожу в свою комнату, с силой хлопаю дверью, будто этим ударом могу оттолкнуть от себя всё, что только что увидела. Сажусь на край кровати, тяжело дышу. Руки дрожат. Нога пульсирует болью — всё-таки зря стояла так долго. Но это не главное. Главное — я пылаю. Злюсь. До боли в зубах. До тумана в голове.

Мне страшно. Страшно от того, как легко могу потеряться рядом с ним. Как легко снова поверить — и снова упасть. И при этом меня тянет к нему. Не по-девичьи. Не нежно. Глубоко, хищно, неудержимо. Всё разом. Словно кто-то разжёг во мне пожар, и теперь этот огонь обжигает изнутри.

Комок в груди растёт, давит, не отпускает. Гордость спасает. Она — единственное, что ещё держит меня на плаву. Ни за что не позволю мужчине унижать меня. Ни за что. Даже если подыхать буду без него. То, что произошло со мной два года назад, чётко обозначило границы: мужчина, который действительно любит и заботится, никогда не станет манипулировать, давить, оскорблять, требовать. Никогда. И Марат... Я в нём не вижу того, что позволило бы мне довериться на сто процентов.

Знаю, со мной будет сложно. Любому. Даже самому терпеливому мужчине на свете.

Ложусь, натягиваю на себя одеяло и закрываю глаза. Надо бы попытаться заснуть, но внутри всё напряжено до предела. Слух обострён. Кажется, даже сердце стучит тише, чтобы не мешать слушать. Скрип двери его комнаты раздаётся отчётливо. Я не двигаюсь. Он выйдет снова? Поедет догонять свою шлюшку? Или останется?

Тишина. Потом — шаги в коридоре. Он заглядывает ко мне в комнату. Почему я не заперлась? Наверное, не думала, что он решит зайти. Марат садится рядом. Я чувствую, как матрас чуть проседает под его весом, но не открываю глаз. Не хочу показывать, что думала о нём вместо сна.

Уходи, уходи же... Ну чего ты ждёшь?

Но он не уходит. Напротив, ложится поверх одеяла. Прижимается к моей спине. Тихий вдох у уха. Горячее дыхание касается кожи, разгоняя стайки мурашек.

Пахнет теперь по-другому: свежестью геля для душа, мятой.

— Нат... — шёпотом. — Прости. Я мудак. Я всё испортил. Я не должен был… Но с тобой — я с ума схожу. От того, как ты пахнешь. Как смотришь. Я не знаю тебя даже по-настоящему, а хочу так, как не хотел никого никогда. Пытаюсь остановиться, не думать, не хотеть... Но не получается. Тянет, как будто кто-то заколдовал.

Он прижимается лбом ко мне. Рукой обнимает за талию.

— Я косячу. Неидеальный. Может, даже недостойный тебя. Но я не могу уйти. Не хочу. Дай мне шанс быть рядом. Я тебя... будто чувствую изнутри. Нат, пожалуйста...

Слова тонут в тишине. Губы касаются моей кожи за ухом. Я вся горю внутри. Сердце стучит громко, почти в горле. Тянет к нему — невыносимо. Но я сжимаюсь, стискиваю зубы. Моя гордость не позволяет обернуться и прижаться. Не позволяет простить так сразу. Я боюсь.

Но рядом с ним — не так страшно, как быть без него.

— Я всё слышала. Видела. И теперь это — у меня в голове. Я не могу просто забыть.

Он не отвечает. Только дышит рядом. Тихо. Тяжело.

— Я не шлюха, — глухо. — Я не могу так. Не могу, хоть убей.

— Я не считаю тебя такой. Ни в коем случае. Я сделаю всё, чтобы ты мне поверила, Нат. Потому что очень этого хочу.

Я поворачиваюсь медленно. Наши лица почти соприкасаются. Он поднимает глаза. В них — не страсть, не желание. Огонь, сдержанность и мольба. Он тянется к моей щеке.

— Можно?

Я позволяю — едва заметным кивком. Поцелуй получается тягучим, медленным, как будто он изучает, пробует на вкус каждый миллиметр моих губ. Его рука скользит вдоль спины — и я застываю.

— Что-то не так? — шепчет он.

Я упираюсь ладонями в его грудь. Он слишком близко. Слишком давит. Слишком хочет. А мне… страшно.

— Я боюсь, — признаюсь, глядя в темноту.

Он будто сникает. Но не отступает. Просто медленно обнимает, крепко, надёжно, укрывая собой от мира.

Я вся напрягаюсь, не могу расслабиться. Его рука лежит на талии, он дышит ровно, спокойно, но внутри меня всё кричит: "Осторожно!" Я чувствую — он сильнее. Намного. Если захочет — не остановится. А я... не смогу ничего сделать. Эта мысль вонзается в мозг ледяной иглой. Я представляю, как сейчас всё выйдет из-под контроля, и он будет делать со мной всё, что захочет, а я — беспомощная, парализованная страхом.

Не меньше пугает моя реакция. Моё желание. Моя слабость. То, как я... поддаюсь. Меня трясёт от внутреннего напряжения. Я будто стою на краю пропасти и смотрю вниз, не зная — шагну или отступлю. Бояться нормально, да? Только вот рядом с ним не знаешь, чего боишься больше — его или себя.

Он дышит ровнее. Спокойнее. Всё тише. Я прислушиваюсь. Он засыпает.

И только тогда позволяю себе расслабиться. Веки тяжелеют, и я наконец проваливаюсь в сон.

***
Мои хорошие,
В литмобе "Нам нельзя" есть еще одна горячая история
Лера Корсика "Брат жениха. Запрет на любовь"
https://litnet.com/shrt/93UV

19 Наташа

То, что мне снилось всю ночь, было за рамками всяких приличий. Какой контраст между тем, что я позволяю себе представить, и тем, что допускаю на самом деле.

Я размышляла уже на эту тему. И для себя решила, что во сне я чувствую себя в безопасности. Полностью контролируемая мной ситуация. Можно расслабиться и просто получать удовольствие. Чего не скажешь об аналогичных ситуациях в реальной жизни. Полностью расслабиться никак не получается.

Весь мой опыт кричит о том, что подавляющее большинство моих ровесников гонится лишь за своим удовольствием, хочет получить его как можно быстрее и без усилий. Так что они делятся на две категории. Первая пытается форсировать события, давит и откровенно раздевает меня взглядом уже на первом свидании. Для меня даже такое сближение — уже невероятный прогресс. Для них — ничто. Так что все заканчивается полным крахом. Вторая видит, что нужно слишком напрягаться, девушка с подвохом. И по этой причине либо вообще не проявляет инициативу, либо почти сразу отваливается. Даже не знаю, какой вариант хуже.

Как результат, в какой-то момент я начала продумывать вариант приобретения сорока кошек уже годам к двадцати пяти. Саша откровенно потешалась над моими планами и предлагала просто подождать. Чего? Как она тогда выразилась “подходящего мужчину”. Стоит ли говорить, что её оптимизм показался мне чересчур самонадеянным?

Увидев впервые Марата, я почувствовала будто легкий толчок. Озарение. Предчувствие. Даже для меня это звучит как-то… слишком эзотерически. Я вообще в такое не верю.

Тем не менее, именно с ним я сегодня спала в одной кровати.

Кстати, а где Марат?

Я спускаюсь вниз, держась за перила, чтобы не перенапрягать ногу. И почти сразу останавливаюсь в дверях кухни: Марат стоит у стола с подносом в руках, на котором аккуратно расставлены тарелки, кружки, даже салфетки. Он только что закончил выкладывать сырники и нарезать ягоды. Но не это привлекает моё внимание в первую очередь.

Он без футболки. Просто в штанах, босиком, с влажными волосами после душа. И это, чёрт возьми, выглядит куда более интимно, чем если бы он стоял тут голый. Я чувствую, как мои щёки моментально заливает жаром. Он выглядит... слишком хорошо. И слишком расслабленно, будто бы так и должно быть, что я сплю с ним в одной кровати, а он готовит мне завтрак.

— Ты собрался завтракать в постели? — спрашиваю я, пряча смущение за иронией.

Он поворачивается ко мне с лёгкой полуулыбкой:

— Хотел порадовать тебя. И заодно, чтобы ты не напрягала ногу. Врач сказал, полный покой пару дней. А ты опять ходишь.

Он качает головой, но в его голосе нет осуждения. Только мягкая забота, почти нежность. И я чувствую, как внутри меня снова всё сжимается от этой дурацкой смеси чувств — раздражения, желания, страха и тепла. Мне так хочется верить, что всё искренне.

— Может, раз я уже тут, позавтракаем на кухне? А то подниматься снова... — я бросаю взгляд на лестницу и гримасничаю, показывая, как не хочется снова карабкаться наверх.

— Как скажешь, — без вопросов отвечает он и начинает быстро перекладывать еду на стол. — Там сырники с малиной. Нашёл замороженные в морозилке.

— Может, всё-таки стоило меня позвать сюда? — спрашиваю я, чувствуя, как щеки предательски краснеют.

Он тоже смотрит на меня. Секунда — и мы оба отворачиваемся. Как будто не знаем, как теперь взаимодействовать. Что уже можно, а что ещё нет. Но он кажется мне более решительно настроенным. Собранным. Уверенным.

Садимся за стол. Первые минуты молчим, слышно только, как вилки стучат о тарелки. Но потом всё как будто оттаивает. Он рассказывает, что думает съехать от брата и снять жильё поближе к центру. Я делюсь мыслями по курсовому проекту, жалуюсь на преподавателя, у которого вечно "всё не то". Он слушает внимательно, даже перебрасывается шутками. С ним оказывается невероятно легко.

И в какой-то момент я ловлю себя на мысли: а ведь вот так и должно было быть. Спокойное утро, разговоры ни о чём и обо всём. Без тревоги. Без страха.

Но в эту иллюзию врывается звонок от отца.

Я вздыхаю и, мельком глянув на Марата, беру трубку:

— Привет, Наташ. Как ты?

— Нормально. Нога болит, подвернула вчера, но уже лучше. Сижу, отдыхаю.

— Вот и хорошо. Молодец, что бережёшь себя. Слушай… Платон частенько вспоминает о тебе.

Я сразу чувствую, как сжимаюсь. Мышцы живота сводит, горло перехватывает. Я мельком смотрю на Марата. Он тоже перестаёт жевать, будто уловил перемену в моей мимике, в дыхании. Я отворачиваюсь и замираю, прижав телефон ближе к уху.

— Эээ... А я о нём — нет. И предпочла бы и дальше не слышать.

— Наташ, ну что ты опять начинаешь? У тебя было время переварить информацию. Может, хватит?

Где-то на фоне слышатся шаги, гудки, чей-то голос, будто папа идёт по офису. Его тон всё больше обретает нажим.

— Мне никогда не будет достаточно времени на это. Я чётко обозначила свою позицию, пап, — говорю тише, но жёстко. И снова смотрю на Марата. Он внимательно следит за мной, слегка нахмурившись. Я чувствую от него молчаливую поддержку и благодарна за неё.

— А я свою, дочь. Придётся тебе смириться.

— И не подумаю.

— В таком случае у тебя есть примерно день на то, чтобы подготовиться.

— К чему? — я напрягаюсь, уже заранее зная, что услышу, и мне становится нехорошо.

— Платон приедет на пару дней. Дело молодое, я не стал препятствовать. Справлюсь тут пока без него.

Я хватаю ртом воздух, как будто на секунду забыла, как дышать. Сердце резко стучит в горле. К горлу подкатывает густая, липкая тошнота. Я отвожу взгляд, сжимаю пальцами край стола.