Друг отца. Запрети любить

ГЛАВА 1.

Мира

Время три часа ночи.

Я крадусь вдоль забора, стараясь не шуметь. Холод пробирает до костей, а тонкая кожанка совсем не греет.

Зачем я вообще пошла на эту вечеринку? Но мне хотелось доказать подругам, что я не маленькая девочка и могу хоть ненадолго убежать из-под власти своего отца. Теперь же каждая тень кажется врагом, а малейший шорох заставляет сердце подниматься к горлу.

Схватившись за толстые прутья, я осторожно перелезаю через забор. Руки подрагивают, ноги скользят по влажной поверхности, но я все-таки спрыгиваю на твердую землю. Приземлившись, замираю. Только бы никто не услышал.

В кармане вибрирует мобильный.

«Малышка, ну куда ты так рано сбежала?».

Прочитав сообщение, я закатываю глаза. Вот уж кто не понимает, в какой ситуации я оказалась.

Осматриваюсь и глубоко вздыхаю. Главное, не попасть в камеры.

Если отец узнает, что я сбежала…

Даже не хочу думать, что начнется!

Подтягиваясь к подоконнику ванной комнаты, я осторожно толкаю небольшое окно. Оно скрипит, и я застываю, напряженно прислушиваясь.

Тишина.

Слава богу!

Вваливаюсь внутрь и тут же чувствую, как сердце вырывается из груди. Кажется, оно бьется так громко, что может разбудить весь дом.

Прислушиваюсь, открывая дверь в коридор. Я делаю пару шагов, но вдруг слышу шорох из холла. Замерев, ловлю каждую мелочь.

Шаги.

Тяжелые и медленные. Затем раздается шепот. Слова не разобрать, но они звучат резко и нервно.

Нас грабят?!

Страх сковывает меня, но я заставляю себя подойти ближе. Прислоняюсь спиной к стене и осторожно выглядываю в дверной проем. Свет фонаря пробивается сквозь занавески, освещая пол, на котором мелькают тени. Две фигуры.

Отец. Его лицо мрачное, словно каменное, и мужчина в капюшоне. Между ними кто-то третий. Его тащат, поддерживая под руки. Рубашка залита кровью.

Мое горло мгновенно пересыхает, а ноги будто прирастают к полу.

Это что, сон? Или мой отец на самом деле втянут во что-то ужасное?

Отец, который всегда повторял, что честность – главное качество человека? Тот, кто запрещал мне даже поздно гулять, чтобы не попасть в неприятности?

Отец всегда знал, где я, с кем и зачем. Даже в универе я чувствую себя под микроскопом. Сегодня я хотела вырваться, хоть на пару часов. А теперь стою в доме, где мой отец прячет окровавленного мужчину.

Запах крови и сырой земли заполняет дом. К горлу подкатывает тошнота. Я обхватываю себя руками, чувствуя, как холод пронизывает до костей.

Они что-то говорят.

— Ему нужно время, чтобы прийти в себя, — тихо произносит незнакомец. — Ты уверен, что здесь безопасно?

— Здесь его никто не станет искать, — отвечает отец, бросая быстрый взгляд через плечо. Его голос глухой, напряженный. — Главное, чтобы он не умер.

Раненый тихо стонет. Его голос слабый, почти умоляющий. Я ловлю себя на мысли, что хочу броситься помочь, но ноги не двигаются.

Что, если меня заметят? Что, если я вообще не должна этого видеть и знать об этом раненном?

Мобильный опять вибрирует в кармане. Холодный пот выступает на лбу.

Черт!

Я медленно вытаскиваю телефон и нажимаю кнопку блокировки, даже не смотря на экран.

Прислушиваюсь. Кажется, не спалилась.

Мужчины исчезают за дверью, и я делаю попытку выдохнуть. Но тут…

— Мира, — грозный голос раздается прямо за моей спиной.

Я резко оборачиваюсь.

Отец.

Его лицо все еще мрачное, но теперь в глазах появляется нечто новое.

Злость? Тревога? Или страх?

Я не могу понять.

— Что ты здесь делаешь? — тихо спрашивает он, но я слышу и угрозу, от которой мурашки пробегают по коже.

Мужчина в капюшоне выходит из гостиной. Он хмурится, посмотрев на меня, и бросает отцу:

— Это твоя дочь? Ты уверен, что это не усложнит ситуацию?

Отец долго смотрит мне в глаза. Мое сердце готово выскочить из груди. В его взгляде смешались гнев и усталость.

— Она умеет держать язык за зубами, — медленно произносит он. — Правда, Мира?

ГЛАВА 2.

Мира

— Она не должна была это видеть. Ты ведь знаешь, чем это может закончиться, — раздается холодный голос «Капюшона».

Я стою, будто заколдованная, глядя на двоих мужчин, как на сцену из чужого фильма. Только это не фильм. Это мой дом. Мой отец. И я.

Папа не отрывает от меня взгляда. Его лицо, обычно собранное и жесткое, сейчас выглядит ранимым. Там тревога, гнев, и что-то похожее на страх. Он на секунду прикрывает глаза, шумно выдыхает, а потом медленно поворачивается к мужчине.

— Она. Моя. Дочь, — цедит он сквозь стиснутые зубы. — И она ничего никому не скажет.

Мужчина в капюшоне хмыкает, поворачивается ко мне. Лицо у него наполовину в тени, только нос и подбородок выхвачены слабым светом. Жесткие скулы, тонкие губы, синяк под глазом. Он смотрит так, будто хочет пронзить меня взглядом. Не злобно, но с каким-то расчетом.

— Надеюсь, ты прав, — бросает он. — Потому что если она откроет рот, то погибнем не только мы.

Мои пальцы мгновенно становятся холодными. Я не понимаю, что происходит, но от каждой фразы становится все хуже. Отец подходит ближе, очень близко. Его рука касается моего плеча – жест слишком мягкий для человека, только что прятавшего раненого.

— Мира, — шепчет он, — ты должна забыть, что увидела. Сейчас же. Это не обсуждается.

— Кто он? — я тоже перехожу на шепот. — Почему он весь в крови? Почему ты...

— Достаточно, — отрезает отец, и я сразу же закрываю свой рот от его интонации. Он говорит так, будто я ребенок, которому нельзя знать, что взрослые творят по ночам.

— Это ты... Ты кому-то помог, да? Он… он не враг? — я всматриваюсь вглубь коридора, туда, где они скрылись с окровавленным мужчиной.

— Он друг, — отвечает «Капюшон», прежде чем отец успевает. — И он спасет тебе жизнь, если ты научишься держать язык за зубами.

— Ты ей не угрожай, — резко обрывает его папа, вставая между нами.

Мужчина поднимает руки в притворном жесте умиротворения.

Я делаю шаг назад, потом еще один. Стена упирается в мою спину.

— Я не скажу никому, — говорю тихо. — Но вы оба должны мне объяснить. Хоть что-то. Папа...

Он будто сжимается. Его рука скользит по лицу, и он на мгновение отворачивается, будто прячет в своей мимике что-то важное. А потом он смотрит прямо мне в глаза.

— Завтра. Сейчас тебе нужно подняться наверх. Запри дверь и не выходи. Ни при каких обстоятельствах.

— А если он умрет? — спрашиваю я, затаив дыхание.

— Он не умрет. Мы этого не допустим.

Мужчина с капюшоном снова исчезает в тени. Только тихий голос доносится откуда-то из глубины дома:

— Странно. Она даже не боится.

Я действительно не боюсь. Сейчас уже нет. Я просто не чувствую ничего, пустота внутри.

Пока я прислушиваюсь к себе, не сразу замечаю, как суровый взгляд отца сканирует меня.

Сначала он опускается на мою кожанку, наполовину расстегнутую, под которой блестит топ с пайетками. Потом – на голые колени под короткой юбкой. Затем – на мои туфли на каблуке, с темными разводами на ремешках от сырой земли, которые я держу в руке.

Его глаза мгновенно сужаются.

— Ты куда вообще собралась в таком виде? — шипит папа.

Я открываю рот, но голоса нет, потому что я теряюсь. Но у меня на языке уже готова какая-то отговорка – банальная, глупая, как всегда. Но он уже смотрит на грязные каблуки, и в его лице что-то меняется.

Он все понял.

— Ты… ты только вернулась, — произносит он медленно, словно сам себе. — Ты была на улице. Ты ушла из дома.

Я с трудом сглатываю и вжимаю голову в плечи.

— Ты сбежала, шлялась непонятно где и с кем. И явилась в три часа ночи, — он резко стискивает челюсть.

В этот момент откуда не возьмись появляется «Капюшон». Его голос звучит сухо:

— Проблема растет, — бросает он с насмешкой.

Я хочу что-то сказать, оправдаться, закричать, что я не знала, что я не специально. Но в горле ком, и слова застревают где-то между стыдом и яростью. Папа на меня даже не смотрит, он смотрит сквозь меня, как будто сейчас решает, что со мной делать.

Но затем он поворачивается к мужчине:

— Это моя семья. Я разберусь.

И снова ко мне.

— Поднимись в комнату. Немедленно. Об этом мы тоже поговорим утром.

Я обреченно вздыхаю и топаю к лестнице. Поднимаюсь наверх, стараясь не смотреть на следы крови на полу. Каждый скрип под ногой кажется слишком громким. Я добираюсь до своей комнаты, закрываю дверь, запираю замок. Прислоняюсь к дереву спиной.

Мир все еще крутится, но уже не тот, что был раньше.

Подхожу к окну, прижимаюсь лбом к холодному стеклу. Внизу темно. Но где-то в доме – раненый мужчина, отец, которого я, возможно, не знаю, и тот, второй… с глазами, как ледяное лезвие.

Что бы это ни было – я уже внутри. И назад пути нет.

ГЛАВА 3.

Мира

Я почти не спала. Только под утро вырубилась не то от усталости, не то от ужаса, что периодически вырывал меня из затуманенной темноты. То мне слышалось, что в дверь кто-то скребется, то казалось, что за мной наблюдают, то снилось, что я бегу по маковому полю, а мои руки в крови.

Короче, как вы поняли, я нифига не выспалась. И эти патчи от темных кругов не помогают, зря только поверила Ясе с ее рекламой.

Сейчас в моей комнате светло, но слишком тихо.

Я поднимаюсь с кровати, голова чуть тяжелая. Но вдруг сердце замирает от одной мысли: а может, все это был сон? Ну, конечно, нелепый ночной кошмар.

Я на цыпочках подхожу к двери и прислушиваюсь. Ни шагов. Ни голосов. Ни единого звука, напоминающего о том, что вчера ночью в нашем доме была кровь.

Бесшумно открываю дверь. Дом молчит.

Прямо в пижаме, в мягкой футболке и коротких шортах в горошек, я быстро пробираюсь по коридору, словно кто-то может вынырнуть из-за угла.

Дверь в комнату отца приоткрыта. Заглядываю внутрь через проем. Пусто. Постель застелена, ни следа ночных событий. Ни чужих ботинок, ни окровавленных рубашек.

Я спускаюсь вниз, тихо и почти неслышно.

Дверь в папин кабинет закрыта, медленно опускаю ручку и толкаю ее плечом. Сама же осматриваюсь по сторонам.

Но в кабинете его тоже нет.

Живот неприятно скручивается. Все исчезло? Или меня на самом деле глючит?

Я прохожу мимо холла, туда, где они стояли ночью, где капала кровь.

Ни-че-го.

Пол чистый, ковер идеально лежит.

И вдруг меня осеняет. Гостевая комната – вот где уж я точно найду ответы на все свои вопросы. Ну, почти на все.

На носочках порхаю по паркету в сторону спальни. Очень тихо, чуть дыша, подхожу. Прижимаюсь ухом к дереву.

Ни звука. Ни шороха.

Только мое сердце громко колотится.

Дергаю ручку, заперто.

Пальцы слегка дрожат, я пробую еще раз.

Наверное, его уже увезли. Может, он был нужен только на ночь. Или… наоборот.

Нервно кусаю губу и пячусь назад. Делаю вывод, что в доме я все же одна.

Ну, и ладно.

Пожав себе самой плечами, я направляюсь на кухню.

Щелкаю кнопку кофеварки, раздается глухое жужжание машины.

Открываю хлебницу, достаю черный хлеб. Куриную ветчину режу тонкими слайсами, затем нарезаю огурец. Отрезанными попками прохожусь по лицу, это освежает.

Подпевая себе под нос, я мою лист салата.

Мотор кофемашины еще шумит, а я достаю телефон из кармана шорт, открываю чат с Ариной.

— Арина, как, блин, варить это яйцо пашот? — шепчу я, записывая подруге аудиосообщение. — Может, сегодня звезды сойдутся и у меня получится? Не рукожоп же я?! Короче, я на кухне, если что, ответь срочно про это яйцо.

Отправлено.

Жую хлеб, кислый вкус черного теста впивается в язык.

Арина присылает голосовушку через пару секунд, бодрым тоном, как всегда:

— Ты чего такая дерганая? Вода должна почти кипеть, не бурлить. Немного соли, делаешь воронку, капля уксуса, и осторожно опусти туда яйцо, без скорлупы, конечно. Только не заваривай его, поняла? Держи под контролем. Как свою жизнь, Мирка.

Я улыбаюсь. Первая настоящая улыбка за сутки.

И в этот момент я чувствую...

Что-то.

Как будто воздух за спиной меняется, становится плотнее и холоднее.

Медленно оборачиваюсь, и застываю.

В проеме стоит мужчина.

Бледный. Глаза ввалившиеся, будто все тело питается только болью.

Он опирается рукой на дверной косяк.

Черные волосы взъерошены, рубашки уже нет, только темные, низко посаженные брюки.

Мы смотрим друг на друга.

Я чувствую, как все внутри сжимается, холод ползет по позвонкам.

Он дышит тяжело, сухие губы приоткрыты, а взгляд – мутный, как у человека на грани.

Я замечаю бинты, его грудь плотно перетянута белой тканью, но один край уже темный. И пятно крови медленно растекается по повязке, все шире и шире, алое, живое.

— Ч-что…, — вырывается у меня.

Я делаю шаг назад, утыкаясь бедром в угол стола.

Хочу закричать, но горло сжимается спазмом, слова застревают внутри.

Мужчина делает шаг вперед. Его тело словно ломается под собственным весом. Он спотыкается, губы чуть шевелятся.

Я слышу:

— Воды…

А потом он с глухим и тяжелым звуком валится на пол.

— Господи! — шепчу я, подбегая к нему.

Колени предательски дрожат, я опускаюсь рядом. Он без сознания, грудь поднимается рывками. Лоб покрыт испариной. Кожа, бледная, как простыня.

— Папа! — кричу в панике. — Папа! Он здесь! Он… он умирает?!

Дом молчит, никто не отвечает.

А под моей рукой разливается темное и липкое тепло.

Кровь.

Настоящая.

Мамочки!

ГЛАВА 4.

Мира

Я резко отдергиваю ладонь, она вся в крови.

— Мамочки… мамочки…, — бормочу я, отползая назад, как будто прикосновение к нему может меня заразить.

Мужчина не двигается, только еле заметно подрагивает живот. Значит, дышит.

Пока дышит.

Где папа?! Где он, черт возьми?!

Я хватаю тряпку с кухонного стола: первое, что попадается под руку. На трясущихся коленках подползаю обратно к незнакомцу. Я сжимаю его широкое запястье, пульс есть, но слабый, рваный. Пытаюсь приподнять его голову, но она безвольно откидывается назад.

Тогда я прижимаю полотенце к его мощной груди, туда, где бинт уже не справляется. Кровь сочится сквозь ткань.

— П-пожалуйста, только не умирайте, — я даже не знаю, почему говорю это.

Этот мужчина лежит на кухонном полу, как что-то… запретное и хрупкое.

О, как бомба с тикающим механизмом! Одно неверное движение и все.

Надо звонить в скорую. Или нет? Что делать? Что делать? Что делать?

Паника окутывает меня с головой. Телефон лежит на столе.

А что я им скажу? Что в доме лежит умирающий незнакомец, и отец куда-то исчез?

Я смотрю на мужчину. Его лицо мне ничего не говорит. Он не похож на преступника, но и не похож на жертву.

Он протяжно стонет и вдруг дергается, как будто ему что-то снится. Точнее, его рука вслепую ищет опору. Я быстро ловлю его запястье.

— Тихо-тихо. Все в порядке, вы дома, вы в безопасности. Я… я попробую помочь.

Он что-то бормочет неразборчиво. Имя? Предупреждение?

Вдруг он дергается сильнее, глаза приоткрываются. В меня впивается мутный взгляд. Он смотрит прямо на меня.

И в ту же секунду сзади открывается дверь.

— Что здесь происходит?! — в проеме появляется отец.

Я оборачиваюсь на звук, вся в крови: ладони, футболка, колени.

— Он... он появился из ниоткуда… Я не знала, что делать… Он просто рухнул! Прямо тут! — я в панике. — Папа, он умирает!

Отец проходит мимо меня и резко опускается на колени рядом. Проверяет пульс, приподнимает голову мужчины.

— Черт, — шипит папа, — ты не должен был вставать.

Я отступаю на шаг, молча наблюдаю, мои руки дрожат.

И тут мужчина, пребывая все еще в бреду, шепчет:

— Где… я?

Отец замирает, всего на секунду, а потом он поворачивает ко мне голову:

— Мира, выйди из кухни. Сейчас же.

— Но… он же...

— СЕЙЧАС.

Я отступаю, как будто он толкнул меня физически.

— Хорошо, — шепчу я, чувствуя, как кровь на руках засыхает и стягивает кожу, по спине ползет ледяной страх. — Я просто хотела помочь.

Папа прижимает мужчину к себе, как будто пытается не дать ему рассыпаться на части. Его лицо каменное, губы сжаты.

Я выхожу в коридор, но не ухожу далеко. Прислоняюсь к стене, сердце бешено колотится. От испуга в горле пересохло.

Через приоткрытую дверь доносится отрывистое:

— Ты идиот. Мог ведь умереть.

Я медленно отхожу, не чувствуя пола под ногами, и поднимаюсь наверх. В ванной мою руки. Кровь не отмывается с первого раза. Под ногтями – черные обводы. Вода становится розовой, потом снова прозрачной.

Я смотрю на себя в зеркало. Девочка с испуганными глазами, растрепанными волосами и пятнами на футболке смотрит в ответ. Ей страшно. Но и... интересно. Слишком интересно.

Кто он такой? Почему папа спрятал его в доме?

И почему, когда он посмотрел на меня, пусть даже сквозь бред, сквозь боль, у меня сжался живот, словно я оказалась на краю крыши?

Я спускаюсь снова на первый этаж. Тишина. Кухня уже пуста. Ни отца, ни раненого. Медленно иду по коридору, открываю двери одна за другой.

Папа будто испарился.

И тогда я подхожу к той самой комнате, к гостевой спальне. Дверь закрыта.

Я, затаив дыхание, присаживаюсь на корточки, наклоняюсь ближе, как делала утром, но ничего не слышно.

И вдруг... в абсолютной тишине раздается звук. Едва уловимый. Щелчок. Как будто кто-то только что поставил на предохранитель пистолет.

Я замираю, вообще забываю, как дышать, а потом слышу низкий бас. Глухой, усталый, но отчетливый:

— Почему ты его спас?

Кто это? Капюшон? И кому он говорит это? Отец тоже там?

— Ты прекрасно знаешь почему, — раздраженно произносит папа. — Я не думал, что он так быстро очнется.

Тень скользит под дверью. Я быстро выпрямляюсь и отшатываюсь. И в этот момент пол скрипит под моей ногой.

Щелчок затвора раздается снова. Кто-то подходит к двери.

— Кто там? — звучит голос, уже совсем рядом.

Я замираю, не в силах ни двинуться, ни ответить.

И тогда ручка двери медленно начинает опускаться.

ГЛАВА 5.

Мира

Сердце бешено мечется в груди. Счет идет на доли секунд. Прятаться некуда: голые стены, гладкий пол, и я как на ладони, прямо перед дверью.

Делаю шаг назад, еще один. Спина быстро упирается в стену.

Щелчок замка, щель между дверью и косяком расширяется, и первое, что я вижу – это мужские туфли. Черные, блестящие, как у актера на красной дорожке.

Дверь полностью открывается, и на пороге оказывается мужчина.

Я быстро моргаю. Это он, без сомнений. Тот самый, в капюшоне. Но сейчас он выглядит иначе: на нем пиджак, темно-синяя рубашка, строгие брюки. Он не кажется угрожающим, он выглядит официально. Сдержанно, правда, но опасно сдержанно.

Мужчина цокает языком, глядя на меня, и качает головой, как взрослый, который застал ребенка возле разбитой вазы.

— Ты знаешь, что сделали с любопытной Варварой?

Он задал вопрос почти с лаской, и от этого мурашки бегут по спине.

Я поджимаю губы, киваю.

— Ага. На базаре нос оторвали.

В уголке его губ проступает тень насмешки, а его внимательные глаза сканируют меня от макушки до пят.

Но тут в гостевой раздаются еще шаги. Из-за спины мужчины появляется папа.

Я замечаю на его лице легкое раздражение, потому что я снова оказалась не в то время, не в том месте.

— Мира, — ровным тоном говорит он, но словно сквозь зубы. Папа никогда не кричит, когда по-настоящему зол, — раз уж ты засунула свой нос туда, куда не следует, иди и переоденься.

Я не двигаюсь.

— Сейчас же, — жестче произносит папа. — И спустись обратно. Мне нужна твоя помощь.

Мужчина у двери снова смотрит на меня. В его взгляде мелькает то ли интерес, то ли предупреждение. Может, и то, и другое. Его голова чуть наклоняется набок, словно он пытается меня разгадать.

Я поворачиваюсь и иду вверх по лестнице, чувствуя спиной этот взгляд. Кажется, если бы он дотронулся до меня, даже пальцем, на коже остался бы синяк.

Быстро залетаю в свою комнату, стягиваю окровавленную пижаму, надеваю домашние джинсовые шорты и майку на тонких бретелях.

Обратно спускаюсь медленно, осторожно наступая на каждую ступеньку. Папа ходит в гостевой спальне туда-сюда. Мужчина в пиджаке – «Капюшон» – стоит у окна, скрестив руки на груди. Его взгляд, брошенный на меня мельком, колет, как иголка.

Я неуверенно захожу в комнату, и первым делом взгляд сразу падает на кровать.

Раненный лежит без сознания. Грудь поднимается и опускается чуть заметно. Одеяло сбилось с плеча, бинт пропитан кровью, но уже сухой.

— Я считаю это плохой идеей, — холодно говорит «Капюшон», потирая щетинистый подбородок.

— А у нас не осталось хороших, — коротко отвечает папа. — Мира хотя бы присмотрит за Лекарем, пока нас не будет. Чтобы он снова не встал. Не хватало, чтобы рухнул где-нибудь на лестнице.

Лекарь?

Я хмурюсь.

Это имя? Или прозвище?

Папа поворачивается ко мне:

— Слушай меня внимательно, дочка. Не отходи от него. Если проснется, не паникуй, но и глаз с него не спускай. Поняла?

Я киваю. Внутри все сжимается, но я не могу сказать «нет».

— Я вернусь через пару часов, — бросает папа. — Не делай глупостей.

И они уходят. Дверь за ними захлопывается, и наступает идеальная тишина.

Я остаюсь одна с незнакомцем.

Любопытство зудит в ладошках, колется на кончиках пальцев.

Тихо подхожу ближе к кровати. Босые ноги касаются прохлады паркета.

Мужчина лежит неподвижно, лоб в испарине, тень щетины на скуле, темные ресницы тревожно дрожат, как будто он вот-вот проснется. Он выглядит уставшим, истощенным. Но в его лице, в резких скулах, в четко очерченных губах, в высоком лбу и в этом безжалостном изгибе бровей есть что-то...

Меня тянет ближе, как магнитом. Как мотылька манит на свет.

Волосы у него темные, с серебряными прожилками на висках. Не юноша, но в этом и сила. На вид ему лет сорок, он не похож на мальчиков с вечеринки. Вообще не похож. В нем живет опасность, тяжесть прожитых лет, тайна. И сила. Даже лежа, даже без сознания, он кажется центром комнаты. Центром чего-то большего. Словно весь воздух крутится вокруг него.

Я осторожно присаживаюсь на край кровати, мужчина не двигается. А у меня горло пересыхает.

Может, я схожу с ума. Может, все происходящее – все еще сон. Но я чувствую, как по животу пробегает дрожь. Легкая, как от музыки, когда включаешь что-то любимое на полную громкость. Сердце стучит чаще, и я даже не пытаюсь себя успокоить.

Я никогда не сидела вот так рядом с настоящим мужчиной. Грубым, взрослым. Отец, естественно, не в счет.

Что у них общего?

Незнакомец явно пришел из другого мира. Из того, где решают судьбы, стреляют без предупреждения и живут на грани.

И вдруг он чуть шевелится.

Я замираю. Не дышу.

Его веки подрагивают. Брови морщатся.

Появляется желание спрятаться, но оно быстро исчезает, пока я всматриваюсь в лицо мужчины. Может, он чувствует, что кто-то рядом? Чувствует меня?

Я так и сижу рядом с ним, слегка касаясь пальцами его загоревшего плеча.

Тишина в комнате, но вдруг... Мужчина медленно и тяжело выдыхает, а потом шепчет слова. Совсем тихо, едва-едва слышно…

ГЛАВА 6.

Мира

— Не дай им ее забрать, — выдыхает он.

Я приоткрываю рот, озадаченным взглядом осматриваю напряженное лицо мужчины.

— Кого? — еле слышно шепчу я, но в ответ тишина.

Кто «они»? Кто «она»?

Я почему-то автоматически думаю о себе. Ну, а кто еще? Наш дом, эта ситуация, этот мужчина – все как будто скручивается в одну спираль, и я в ее центре.

Возможно, слишком наивно так считать. Может, он говорил о другой. Например, о жене… или о сестре, или вообще о дочери.

Лекарь тихо вздыхает и опять проваливается в сон. Он весь в испарине. Щеки чуть влажные, по виску скатывается капелька пота. Он горячий, несмотря на то, что дрожит едва заметно. Так не должно быть. Папа сказал – следи. Я и слежу.

Я поднимаюсь, осторожно подхожу к тумбочке. Вытаскиваю из упаковки влажную салфетку. Запах приятный, цветочный.

— Ладно, — шепчу я. — Устроим небольшие банные процедуры. Вы же не против?

Хихикаю сама себе под нос. Сажусь рядом с Лекарем, но телом его не касаюсь. Салфетка в руке холодная, приятная. Но все же я наклоняюсь, очень медленно, боюсь, что он может очнуться от любого прикосновения.

Я осторожно касаюсь его лба, промачивающими движениями убираю испарину.

Он не шевелится.

Хорошо!

Двигаемся дальше – виски, скулы. Его кожа под моими пальцами теплая, щетина колется. Обвожу салфеткой линию челюсти, почти не дыша. Осторожно обвожу губы, и тут ловлю себя на мысли, что смотрю на них слишком долго. На эти губы. На эти красивые пухлые губы.

Это просто уход, Мира. Просто помощь. Так делают. Ты не медсестра, конечно, но надо сделать все по-человечески.

Только вот почему так трясутся пальцы?

Я убираю салфетку, сжимаю ее в комок. Внутри разрастается странное, тревожное тепло. Как будто я сделала что-то слишком личное. Как будто прикоснулась не просто к коже.

Он все так же без сознания, я встаю с кровати и подхожу к окну. Опускаюсь в старое кресло. Оно мягкое, обволакивающее, и пахнет свежестью кондиционера для белья. Недавно я сама лично меняла на нем чехол. Это кресло осталось от любимой бабули, я его бережно храню.

Покачивая ногой, сверлю мужчину взглядом.

Дышит?

Да. Фух.

И в этот момент экран телефона вспыхивает. Увидев отправителя сообщения, я стону от негодования.

Тимур: Ты где пропала, малая? Вчера было круто!

Тимур: у тебя все норм? ты на нас обиделась?

Я закатываю глаза, достал уже.

Тимур: а ты че ушла по-тихому?

Я снова смотрю на кровать. Лекарь все так же неподвижен.

И этот контраст между ним и Тимуром настолько разителен, что меня аж передергивает. Как будто Тимур из мира пластмассового, воздушного и невесомого. А мужчина на кровати – из железа, боли и чего-то очень, очень настоящего.

Я печатаю ответ с такой скоростью, как будто могу стереть сенсорные клавиши в порошок:

Я: Я видела, как ты зажимал Светку у бассейна.

Я: Отвали, Тимур.

Я: Не пиши мне больше!

Отправить, затем номер в блок, и короткий выдох.

Я все сделала правильно.

Телефон кладу экраном вниз, в десятый раз смотрю на мужчину.

— Кто ты такой? — шепчу я.

Он, конечно же, не отвечает. Только дыхание еле заметное, что мне приходится долго вглядываться.

Тишина.

Проходит час, два, а папы нет. Я уже начинаю жалеть, что согласилась сторожить этого раненного. Столько времени впустую. И скука тут смертная, я уже десять поз сменила на кресле.

Вот теперь сижу, обнимая колени, грызу губу. Но мой телефон снова вибрирует.

В соцсетях пришло оповещение от Аси: «Вызов! Через пять минут жду ролик под трек «Белая стрекоза любви». Без отмазок. Эстафету потом передаешь дальше. Я уже свой ролик выложила. Ха-ха!».

Я удивленно вскидываю брови.

Ого! Группа Quest Pistols и их песня «Белая стрекоза любви».

Ася прекрасно знает, что я легко подписываюсь под такого рода вызовы.

— Ладно, — говорю вслух, поглядывая на Лекаря. — Вы все равно без сознания. Что может пойти не так?

Вскакиваю с кресла и бегу в свою комнату. Мгновенно отыскиваю кольцевой светильник и так же быстро возвращаюсь в комнату.

Лекарь все в том же положении, не убежал.

Хи.

Вставляю телефон в держатель, трясущимися руками настраиваю угол. Включаю музыку и запись видео. Первые ноты, и я уже не в этой комнате, не в этом доме.

Я – танец, движение, игра.

«Когда настанет тот миг… тот час …

Тот щедрый миг любви.

Когда настанет тот миг…

Тот час, когда сольются наши сердца.

Ты знаешь, ты знаешь, ты знаешь,

Мне так одиноко, а ты уезжаешь, а ты уезжаешь,

Надолго, надолго.

Белая стрекоза любви,

Стрекоза в пути,

Белая стрекоза любви,

Стрекоза лети!...».

(Quest Pistols «Белая стрекоза любви»)

Я подпеваю и танцую от души. Легко, чуть по-дурацки, специально кривляюсь на камеру, пародируя стрекозу, машу руками, подпрыгиваю. Распущенные волосы следуют за моим телом. Разворачиваюсь, поднимаю плечи, верчу головой, будто я сама эта стрекоза, непонятная и странная, и в этом весь кайф.

Я закручиваюсь на пятках, ловлю ракурс, и вдруг взгляд падает на него.

Лекарь.

В кровати.

Открытые глаза.

Он смотрит. Я замираю.

Мир выключается, песня все еще доигрывает в телефоне, но теперь она звучит глупо, дико и не к месту.

Я не двигаюсь. Он тоже.

Только смотрит.

Наши глаза встречаются.

Может, он все еще не до конца в сознании?! Может, это просто реакция, какой-то остаточный сигнал мозга?!

Меня словно током прошибает.

Как будто я голая. Как будто он видел все.

— Ой, — вырывается из меня.

ГЛАВА 7.

Мира

— Я сдох и попал в рай? — хрипит мужчина.

В его глазах заметна мутная смесь боли и удивления, он никак не может сфокусироваться. Я медленно подхожу к кровати, с трудом переставляя тяжелые ноги, а Лекарь продолжает:

— И меня встречает красивый ангел?

Я замираю. Не моргаю. Не дышу. Не знаю, что сказать. Он медленно и лениво изучает меня взглядом, не торопится. А у меня ощущение, что меня сканируют, что присматриваются к каждому сантиметру моего тела.

Я открываю рот, но слова не выходят. Ни одного. Даже звука нет.

— Хотя нет, — продолжает он с сухим смешком, — не ангел, а белая стрекоза.

У меня язык к небу прилип, в горле вмиг пересохло. Молчание уже неловкое, и все же я не могу сдвинуться с места.

— В-воды хотите? — выдавливаю я наконец.

Он кивает, подбородок слегка дрожит. Пытается подняться, упирается локтем, и в следующее мгновение я срываюсь с места:

— Нет! — почти вскрикиваю я. — Вам нельзя вставать!

Я хватаю его за плечо, прижимаю обратно к подушке. Мышцы под моими пальцами напряженные, кожа горячая. Он щурится, сквозь зубы проходит стон боли.

— Тихо, — говорю я, — не надо.

Мужчина откидывается назад, глубоко дышит. Потом чуть приподнимает одеяло и смотрит на себя.

Я хватаю стакан с тумбочки, дрожащими руками наливаю воду. Но только я поворачиваюсь к Лекарю, как встречаюсь с его хмурым взглядом. Он недоверчиво смотрит на стакан с водой.

— Думаете, вода отравлена? — спрашиваю первое, что пришло на ум.

Мужчина молчит, только буравит меня подозрительным взглядом.

И тогда я, даже не думая, отпиваю прямо из стакана. Делаю большой глоток, смачивая свое пересохшее горло. Да, мне нужен был этот спасительный глоток.

— Засекать время будете?

Он улыбается уголком губ, а потом качает головой. Я подхожу ближе, аккуратно поднимаю его голову, подношу стакан к его губам. Он пьет жадно, но быстро устает.

— Спасибо, — глухо произносит он, снова откидываясь назад. — Так кто ты… и где я?

— Я… я… — я сглатываю. — Я ваша сиделка.

Супер, Мира! Ты – идиотка!

Он приподнимает бровь, как будто это слово звучит для него дико.

А я не понимаю, почему соврала? Язык сработал быстрее, чем мозг.

— Вы находитесь в доме Андрея Рудова, — добавляю я, стараясь говорить ровно, как будто мне действительно можно доверять. Хотя сама себе уже не верю.

Мужчина ничего не отвечает, только прикрывает глаза. А я стою рядом, держу пустой стакан, и не знаю, что делать дальше.

Он тяжело дышит, глаза все еще полуприкрыты, как будто он смотрит сквозь пелену боли или сквозь меня. Я ставлю стакан обратно на тумбочку, и только собираюсь уйти, как чувствую, как его пальцы касаются моей ноги.

Я замираю.

Сначала его прикосновение едва ощутимо – под коленом, потом чуть выше. Ладонь сухая, горячая, и все же движения осторожные, будто он проверяет: настоящая я или только галлюцинация. Пальцы скользят по моей коже, поднимаясь по задней стороне бедра. Я не двигаюсь. Не дышу. Сердце бешено стучит в груди.

— Красивая сиделка, — шепчет Лекарь и выдыхает.

Я вся вспыхиваю. В груди – какой-то электрический взрыв, в животе – странная дрожь, щекочущая и пугающая одновременно. Я должна бы отойти, отстраниться. Сказать «не смей» или хотя бы «осторожно». Но не могу.

Он поглаживает меня не грубо, не по-хозяйски, а словно извиняясь. Как будто прикасается не ко мне, а к чему-то, что давно потерял.

Хочется отодвинуться, но вместо этого я остаюсь. И даже, (Боже!), ловлю себя на том, что мои пальцы невольно сгибаются в кулаки, словно я пытаюсь удержаться за воздух. Мужчина тяжело выдыхает, его рука сползает обратно, замирает под коленом. Не держит, просто касается.

Я стою, словно прикованная к полу. Жар от ладони все еще ощущается на коже, даже когда он больше не двигается. И в этой тишине я впервые слышу, как громко и часто дышу сама.

Что со мной?

Именно в эту секунду открывается дверь.

— Очнулся, — с облегчением говорит папа, не скрывая своей радости.

Я резко отшатываюсь. Лекарь только кривит губы в усмешке, не двигаясь, но глаза его смотрят папе прямо в лицо.

— Я вижу, ты сильно побеспокоился о моем здоровье, — хрипит он, но в голосе слышится язвительность.

— А как же, — спокойно отвечает папа, подходя ближе к кровати. — Ты спас мне жизнь. Я теперь у тебя в долгу.

Он слегка кивает в мою сторону.

— Познакомься, Сань, это моя дочь, Мира.

Мое сердце тут же останавливается. Воздух в комнате густеет. Темные глаза этого самого «Сани» медленно скользят ко мне. Я вижу, как расширяются его зрачки, как улыбка, которая только что была на его губах, исчезает.

— Дочь, значит, — медленно проговаривает он, взглядом пронзая меня насквозь. — А я-то думал, что сиделка.

Я краснею до кончиков волос. Щеки пылают, уши горят. Мне хочется исчезнуть, раствориться в воздухе, как мыльный пузырь.

— Ну… я…, — мямлю, не зная, что сказать.

Саша не отводит взгляда, глаза его уже не путаются в боли – в них холодная ясность. Я чувствую, как он оценивает меня заново.

Папа не замечает неловкости или делает вид, что не замечает.

— Мира за тобой присматривала. Молодец, правда? — произносит он и улыбается.

— Ага, — кивает Саша.

Но я чувствую, как ледяной шлейф Сашиного взгляда скользит за мной, даже когда я делаю шаг назад. Теперь я не случайная девчонка у его постели, не просто красивая девчонка в шортах.

А Рудова Мира Андреевна.

Саша откидывается на подушку, будто устал, но губы его шевелятся, почти беззвучно. Я ловлю каждое его движение, прищуриваюсь. И вдруг он смотрит прямо на меня и говорит:

— Она уже была здесь раньше.

— Что? — переспрашивает папа.

Саша снова прикрывает глаза.

— Я помню ее запах.

Встречаю настороженный взгляд папы, и у меня вдруг по спине пролетает холодок.

ГЛАВА 8.

Мира

— Как это – уже была здесь? — переспрашивает папа, чуть наклонившись вперед.

Я пожимаю плечами, стараясь сохранить спокойствие. Вообще не понимаю о чем говорит этот мужчина.

— Видимо, когда он упал на кухне, — говорю спокойно, — он мог запомнить… запах.

Папа смотрит на меня на пару секунд дольше, чем хотелось бы. А потом отводит взгляд в сторону и выдыхает.

Он понимает, что это просто бред от переутомления или от ранения.

— Ладно, Сань, отдыхай, — сухо произносит папа. — Я зайду позже, потом и поговорим.

Па, убеждается, что мы на достаточном расстоянии от приоткрытой двери гостевой спальни, и только потом тихо спрашивает:

— Он больше ничего не говорил в бреду?

— Нет, — сразу же отвечаю я.

Вру убедительно. Эх, пропали во мне зачатки хорошей актрисы.

«Не дай им ее забрать» - всплывают слова Лекаря в голове. Очень любопытно о ком шла речь, я внимательно наблюдаю за папой, она задумчиво потирает подбородок, покрытой темной щетиной с проседью. Хочется спросить кого имел ввиду Саша, но как я теперь себя выдам?

Уже сбрехала ведь…

Я отвожу взгляд, чтобы не встретиться с ним глазами. Потому что если встретимся – все. Он почувствует. Он всегда чувствует.

— Ну и черт с ним, — бурчит он наконец. — Главное, чтобы швы не разошлись. Пусть полежит, восстановится.

Я киваю и делаю вид, что меня это вообще не трогает. Типа как скажешь, пап, я тут просто мимо проходила. И он уходит, оставляя за собой привычный запах – табак и мята.

Ая стою у лестницы, прислонившись поясницей к перилам, и в голове снова – эхом:

«Не дай им ее забрать…»

Кто «они»? Кого «ее»?

Я понимаю, что могла бы прямо сейчас вернуться, зайти обратно в комнату, задать Саше эти вопросы. Но не делаю этого. Потому что, как ни странно, мне становится страшно.

*****

Сижу на полу у кровати, опираясь о край матраса, листаю ленту в телефоне. Ноги уже затекли, волосы свалились на лицо. Но интернет засасывает в свои коварные сети, время летит незаметно.

За дверью раздаются шаги. Нет, не шаги. Один, тяжелый, уверенный.

Папа.

Я резко сажусь прямо, телефон автоматически гаснет в руке.

Он входит, не стучась.

Обычное дело.

Я напрягаюсь. Может, что-то случилось? С тем Сашей? Или ему снова нужна помощь – воду подать, бинт сменить, посмотреть, дышит ли?

— Ты думала, я забыл? — спрашивает папа сразу с порога.

Я поднимаюсь с пола, встаю напротив него, а мобильный бросаю на кровать.

— О чем?

Он закрывает за собой дверь и останавливается посреди комнаты, как прокурор. Руки в карманы не сует – это плохой знак. Значит, разговор будет длинный и серьезный.

— О ночи, Мира. О том, как ты удрала из дома и шлялась неизвестно где.

Я сглатываю, уголки моего рта чуть дергаются – нервная привычка.

— Я ведь думал, что ты взрослая, — продолжает он строгим тоном. — Что ты хотя бы понимаешь, в какое время мы живем. Какие люди ходят по улицам. Какие интересы крутятся вокруг этого дома. Вокруг меня. А теперь, видимо, и вокруг тебя.

— Это была просто вечеринка, — говорю тихо.

Глупо звучит, конечно, как оправдание девочки из дешевой мелодрамы.

— Просто вечеринка? — он хмыкает. — Просто.

Становится жарко. Противно жарко. Словно в комнате врубили все батареи, и они мгновенно сушат воздух.

— Тебе повезло, что я был занят раненым. Повезло, Мира. Иначе ты бы у меня неделю из дома не вышла.

— Пап, ну я же вернулась. Я же ничего…

— Ты ничего не поняла, — обрывает он грубо. — Ты живешь под крышей человека, который каждый день имеет дело с риском. С тайнами, о которых ты не имеешь права знать. И, поверь, если бы кто-то решил использовать тебя, чтобы добраться до меня – ты бы даже не успела пикнуть.

Я не выдерживаю и огрызаюсь:

— Я не маленькая.

Папа хмуро смотрит на меня.

— А я все равно буду тебя защищать, — произносит он. — Даже если ты уже не маленькая. Даже если ты меня за это возненавидишь.

Папа разворачивается и уже тянется к дверной ручке, но я вдруг произношу:

— Ты говорил, что важно быть честным.

Простите, но я не могу больше молчать!

Папа останавливается. Поворачивается ко мне не сразу, медленно, как будто слышать это ему неприятно, но важно.

— Ты всегда говорил, что надо делать все по совести. Что человек либо живет достойно, либо гниет. И что у нас в семье так заведено. А теперь тут незнакомец в крови, запертые комнаты, какие-то… полунамеки. Ты с кем-то заодно, о чем-то молчишь, и я… Я не знаю, что происходит, пап.

Он долго смотрит на меня. Его лицо не выдает ни одной эмоции, но я вижу, как в его глазах проступает усталость. Та, которую он обычно прячет за делами, встречами и списками покупок.

— Я не хочу, чтобы ты мне врал, — добавляю я тише. — Я ведь тебе верю.

Папа подходит ближе. Садится на край кровати, как в детстве, когда я болела, и он приносил чай с медом и с лимоном и гладил меня по спине.

— Ты права, — произносит он тихо. — Я всегда учил тебя жить с поднятой головой. И это не изменилось.

Он вздыхает, сцепив руки на коленях, и его голос становится хриплым.

— Но есть в жизни вещи, Мира, где одна ложь может спасти жизни. Где молчание – это не предательство, а защита. Не всегда я могу тебе рассказать все, не потому что не хочу, а потому что если ты не знаешь – ты не сможешь проговориться. Не сможешь ошибиться. И никто не сможет это использовать.

Он касается моей ладони крепко и по-отцовски.

— Я знаю, что ты взрослеешь, — говорит он. — Я вижу это. Но не все, что касается меня… касается тебя. Пока нет. И ты должна мне довериться. Как я доверяю тебе, когда оставляю тебя с ним.

Папа встает и теперь действительно уходит, но на пороге оборачивается.

— И еще. Я горжусь тобой. Даже когда злюсь.

Дверь тихо закрывается.

ГЛАВА 9.

Мира

Я спускаюсь на кухню босиком, тихо перебирая ногами по лестнице. Солнечный свет льется сквозь витражное окно, дробится на паркете, как разбившееся стекло. Пахнет жареным хлебом, сливочным маслом и ароматными травами.

На кухне возится тетя Таня в своей неизменной голубой накрахмаленной форме и с повязкой на голове. Ее движения отточенные, хозяйственные, как у балерины, у которой сцена – это плита и разделочный стол.

— Доброе утро, теть Тань, — говорю я, протирая глаза.

— Доброе, Мирочка, — улыбается она и закладывает тосты в тостер, ловко одной рукой достает из холодильника сливки, другой перемешивает овсянку на плите. — Как спалось?

— Нормально, — вру я и сажусь на высокий стул возле стола-острова.

Наблюдаю, как наша домработница берет серебристый поднос и начинает аккуратно выкладывать на него завтрак: чашка кофе, маленький кувшинчик со сливками, поджаренные тосты, масло в хрустальной креманке, варенье из черной смородины, маленькая порция омлета с зеленью.

— А это кому? — спрашиваю я, кивая на поднос.

— Так ведь друг Андрея Львовича гостит у вас, — с расстановкой отвечает она, даже не отрываясь от сервировки подноса. — Утром твой отец меня предупредил.

— Аааа. А сам он где?

— Уехал.

Я ловко спрыгиваю со стула.

— А давайте я отнесу поднос, — стараюсь предложить свою помощь беззаботно.

Тетя Таня на секунду замирает, смотрит на меня поверх очков.

— Тебе не трудно?

— Нет. Я как раз мимо пойду. Он все еще в гостевой?

Она кивает и подает мне поднос. Тяжелый и теплый, в нос бьет аромат свежесваренного кофе. Тетя Таня не любит кофеварку, всегда варит сама в турке.

Я иду медленно и осторожно. Стучать не приходится, дверь уже приоткрыта. Щель пускает узкую полоску света на пол. Я толкаю дверь плечом и заглядываю внутрь.

Александр сидит полусогнутый, прислонился спиной к подушке, с повязкой на груди. Свет мягко касается его лица, высвечивает щетину, тонкие морщины у глаз и уголков губ. Он не замечает меня сразу, а задумчиво смотрит в окно, пальцами перебирая край покрывала.

— Доброе утро, — тихо произношу я и переступаю порог. — Я принесла вам завтрак.

Он поворачивает голову. Его взгляд останавливается на мне чуть дольше, чем нужно. Руки начинают дрожать, и я боюсь, что сейчас вся посуда поскачет по подносу.

— Из тебя бы вышла отличная сиделка, — произносит он с хрипотцой. — Даже завтрак в постель приносишь.

— Если честно, то я чуть разлила кофе в блюдце, так что сиделка из меня никакущая.

Мужчина чуть улыбается. Я ставлю поднос на прикроватную тумбу, беру чашку кофе, подаю ему ее осторожно, чтобы не задеть рану. Его пальцы касаются моих. Всего лишь на мгновение, но этого хватает, чтобы по моему телу пробежал ток. Саша не убирает руку сразу.

— Вам лучше?

— Чувствую себя человеком, а это редкость в последнее время.

Я присаживаюсь на край кресла. Не слишком близко, но и не слишком далеко. Смотрю, как он берет тост, как аккуратно намазывает на него масло, а затем макает его в варенье.

Все движения оточенные, резкие, только по делу.

Я жадно наблюдаю, как он откусывает кусок, как с наслаждением пережевывает еду. И вдруг атмосфера становится интимной. Даже звук, с которым он жует, кажется мне личным. Запретным.

— А твой отец, он знает, что ты пришла?

Аааааа! Перекати-поле гуляет в моей голове…

Думай, Мира, думай!

— Вообще-то я пришла, чтобы забрать свой штатив с лампой, — бросаю взгляд на одинокий светильник, который стал свидетелем моего вчерашнего позора.

Саша долго смотрит на меня. Его глаза вообще не старые. Уставшие – да, но не старые. В них живет что-то, чего нет в парнях, с которыми я привыкла тусить. В них есть опыт и опасность.

— Ты не боишься меня?

Я сглатываю, задумываюсь, и решаю ответить честно.

— Немного, — говорю я. — Но не так, как стоило бы.

Он подносит чашку к губам, пьет, а потом тихо произносит:

— А зря.

И в этой фразе нет ни игры, ни угрозы. Только правда.

Я встаю. Кажется, пора драпать отсюда. Но сердце просит задержаться еще на минуту, побольше вдохнуть запах мужского дезодоранта, наглядеться на взрослого мужчину, торс которого оголен.

— Вам еще что-нибудь нужно? — спрашиваю я, уже на пороге.

Саша ставит чашку на поднос, медленно и беззвучно.

— Да. Помоги мне повязку поменять.

Мои ноги врастают в пол. Вот он – шанс еще немного побыть рядом с ним. Но менять повязку…?

— Я… Я не умею.

Мужчина чуть склоняет голову, уголки его губ поднимаются в почти невидимой улыбке – больше в глазах, чем на лице.

— Ты же слышала, как они меня называют?

— Лекарь? — тихо произношу я.

Он кивает.

— Значит, тебе повезло. У тебя будет лучший учитель. Я все расскажу и покажу. Ты только будешь работать своими волшебными руками под моим личным руководством.

Ох, жарко стало как-то, не?

Голос у него мягкий и низкий. Не приказывает. Не просит. Просто говорит спокойно и уверенно.

— Ну… ладно, — говорю я, и сама не понимаю, почему соглашаюсь.

Но ноги уже несут меня обратно в комнату, руки тянутся к подносу, отодвигают его дальше от кровати.

Саша чуть сдвигает простыню, открывая крепкие бедра, спрятанные за черными спортивными штанами. Я отлипаю от заметного бугра в районе паха и с трудом перевожу взгляд на повязку. Кровь чуть проступает по краю, алая на белом. Я чувствую, как у меня замирает сердце, как дрожат пальцы. И все же решаюсь остаться.

— Шкафчик в ванной. Верхняя полка. Там все, что нужно.

Я киваю и выхожу из комнаты, но на пороге все же оглядываюсь. Мужчина снова смотрит в окно, но я знаю (нет, чувствую!) его взгляд все еще на мне.

ГЛАВА 10.

Мира

Я стою в ванной и смотрю на себя.

В отражении вроде бы я, такая, как всегда. И совсем не такая, какой была вчера.

Майка чуть приспущена на плечо. Волосы небрежно подсохли, оставляя на висках пару вьющихся прядей. И все бы ничего, но я почему-то внимательно изучаю собственное лицо. Я пытаюсь понять, а что во мне есть такого, что может понравиться взрослому мужчине?

Я наклоняюсь ближе к зеркалу. Прикусанная губа, предательский маленький прыщик у носа, легкий румянец от жара, который растекался по телу, когда я была рядом с Сашей.

Надо перестать думать о нем!

Собираю волосы в хвост. Резинка соскальзывает с пальцев, и пока я поднимаю ее с кафельного пола, ловлю себя на мысли – хочу выглядеть красиво. Для него. Для раненого мужчины в постели. Для человека, которого я совсем не знаю.

Это глупо. Это стыдно. Это…

Правда?

Отражение в зеркале на секунду хмурится вместе со мной. Оно не выдаст, не осудит, но и не избавит от ощущения, будто я перехожу черту, даже просто думая о Саше.

Я резко выпрямляюсь. Хватит. Это – не романтика. Это всего лишь забота. Перевязка, медицинская необходимость.

Я открываю белый шкафчик над раковиной, достаю аптечку. Все в ней аккуратно разложено: бинты, антисептик, вата, перчатки. Даже йод есть. Что понадобится? Решаю взять всю аптечку и закрываю дверцу.

Мое лицо в зеркале исчезает.

Остается только желание поскорее вернуться в гостевую.

Тихо ступая по теплому полу, я вхожу в комнату.

Саша сидит в той же позе, облокотившись на подушки. Мой взгляд падает на его грудь, там уже расплылся синяк, похожий на чернильную кляксу.

У меня пересыхает во рту, и я резко торможу.

— Подойди, — спокойно говорит мужчина.

И я подхожу, словно загипнотизированная.

— Ничего страшного, — тихо добавляет он, — если станет плохо, скажи сразу.

Я едва сдерживаю дрожь в руках. Сажусь на край кровати. Он смотрит не на рану, а на меня. Внимательно, будто хочет прочесть мои мысли.

— Ты боишься крови?

— Боюсь… тебя, — чуть слышно отвечаю я и сразу же кусаю губу.

Зачем я это сказала?

Саша не улыбается, а просто кивает.

— Это правильно. Бояться – значит уважать.

Я открываю аптечку, вытаскиваю бинт, антисептик, ножницы, ватные диски. Я слишком сосредоточена, мои движения медленные. Я морально настраиваюсь на то, что сейчас увижу под повязкой.

— Дай мне руку, — просит он.

Я не понимаю, зачем, но даю.

Саша обхватывает мою ладонь своей, и кладет на свою грудь, чуть выше раны.

— Почувствуй. Живу. Дышу. Все под контролем.

Его кожа горячая. Моя – ледяная.

— Готова?

Я киваю.

Хотя я нихрена не готова!

Мужчина направляет мои пальцы и показывает, где держать, как обрезать старый бинт. Я стараюсь не смотреть на рану, но не могу. Глазами цепляюсь за каждую деталь: мясо, стянутое нитью, тонкая капля сукровицы.

Становится дурно.

— Смотри не на кровь, а на действие, — раздается его тихий голос почти над моим ухом. — Отвлекись. Это просто ткань. Просто шов.

Я медленно снимаю повязку, движения неловкие. Он не отстраняется от меня, наоборот, придвигается ближе.

— Хорошо, — шепчет он, — не бойся, ты все делаешь правильно.

Его бедро не случайно касается моего. Пространство между нами тает.

Я обрабатываю рану ваткой, мужчина чуть вздрагивает.

— Больно?

— Приятно, что ты рядом, — отвечает он, и я понимаю: он испытывает совсем не ту боль, которой я боялась.

Я прикладываю свежую марлю, разматываю бинт. Его пальцы снова накрывают мои.

— Туже. Еще. Да, так.

Я как будто слышу не только слова, я слышу его дыхание. Чувствую, как он смотрит на меня. Не просто как на девочку. Не просто как на дочку друга. А на женщину, которая делает для него что-то важное.

Повязка готова.

— Все? — спрашиваю я, спешно запихивая все в аптечку и стараясь не смотреть на него.

Саша молчит секунду, а потом тихо произносит:

— Все.

Мой взгляд цепляется за его губы, за уголок его рта, за щетину вдоль подбородка. Затем опускается на шею. Там, где кожа слегка блестит от жара.

Саша в этот момент смотрит на меня.

Я рядом. Он рядом.

И в следующую миллисекунду у меня что-то щелкает в голове.

Не раздумывая, просто потому, что дальше держать внутри это невозможно, я наклоняюсь к нему.

И целую в губы...

ГЛАВА 11.

Мира

Я не отстраняюсь, совсем не хочется. Мои губы касаются его неуверенно, я проверяю: правда ли он здесь? правда ли это происходит?

И тут… Саша отвечает на мой поцелуй.

Наши губы теперь не просто касаются друг друга, он медленно и лениво пробует меня на вкус, раздвигает своим влажным языком мои губы. А потом вдруг он становится другим. Жадным. Взрослым. Опытным.

Боже, как же хорошо он целуется! Я бы целовала его вечно!

Мое сердце бешено стучит в груди, точно хочет выскочить наружу.

Мужчина двигается совсем чуть-чуть, его ладонь шустро оказывается у меня на затылке. Он не жмет, но пальцы в волосах властные и управляющие.

Я не могу оторваться. Не хочу.

Становится жарко, Саша меня не отпускает.

Наши дыхания смешиваются. Моя спина выгибается, пальцы обхватывают мощную мужскую шею, чувствую его пульсирующую вену.

А потом он резко отрывается от меня, словно сдерживает что-то. Или себя. Или меня.

Между нами появляется воздух, я делаю рваный вдох, стараюсь сфокусироваться на мужском лице.

Саша смотрит на меня. Его взгляд не мягкий, а выжидающий. Я бы даже сказала: хищный.

— Тебе нужно уйти, — хрипло говорит он. — Сейчас же.

Я сижу на кровати и не шевелюсь.

— Мира, — он поднимает брови, давит голосом, — я на грани. Ты не знаешь, что со мной бывает, когда я перестаю сдерживаться.

И в этот момент я понимаю: этот мужчина не просто раненый гость в нашей гостевой спальне. Он – опасность. Но мой выбор уже сделан, сердце предательски сжимается от темного взгляда. В нем пылает огонь, желание, страсть… но руки Саши резко хватают мои запястья и отрывают от своей шеи.

И тут меня осеняет, что я натворила.

Я поцеловала его!

Я мгновенно вскакиваю с кровати и бегу в свою комнату. Закрываю за собой дверь, опираюсь спиной и медленно оседаю вниз.

Воздуха не хватает.

Сердце бухает в горле, и ладони дрожат. Я смотрю на них и словно впервые вижу, как будто это не мои руки обнимали его шею. Не мои губы прижимались к его.

Кончиками ледяных пальцев я трогаю пекущие губы.

Саша целовался так по-настоящему. Так, будто не имел на это права, но все равно позволил себе. И я позволила.

Господи, что это было?

Провожу руками по лицу, затем по волосам. Внутри все сжалось в тугой комок.

И хочется и страшно. И слишком все быстро.

— Мира, ты с ума сошла, — шепчу себе. — Он друг папы. Он старше. Он только что пришел в себя после ранения.

Но я вспоминаю, как он смотрел на меня, как его рука властно сжимала мой затылок.

Мурашки бегут по коже.

Я поднимаюсь с пола и сажусь на кровать, поджимаю под себя ноги, кутаюсь в плед. И все равно чувствую его рядом: его запах, его взгляд, его поцелуй.

Может, это просто случилось и все? Забыть!

Может, это больше не повторится? Не должно!

А если повторится?

Я закрываю глаза и снова чувствую, как он притягивает меня к себе. Как губы становятся требовательными, как я забываю дышать.

Мне нужно остыть. Остыть и прийти в себя.

А вместо этого, я лежу, смотрю в потолок… и улыбаюсь. Тихо, украдкой, только для себя.

Тянусь к мобильному.

— Алло, Аська?

— Приветик! — голос подруги веселый.

— Ты дома?

— Ага.

— Я сейчас приеду, — говорю быстро, будто боюсь передумать. — Срочно. Просто… мне надо.

Ася замолкает.

— У тебя голос такой странный, как будто ты натворила что-то.

— Просто жди. Через полчаса буду.

— Жду.

Я сбрасываю звонок и резко поднимаюсь. Хватаю джинсы, свитер, бросаю в сумку зарядку, кошелек. Все делаю быстро, словно бегу от пожара. Может, так и есть. Только пожар внутри.

Надо вырваться. Вырваться из дома, из мыслей, из губ, которые я до сих пор ощущаю.

Я спускаюсь вниз. По пути заплетаю волосы в небрежный пучок.

— Мирочка, а позавтракать? — тетя Таня показывается в холле, у нее в руках половник.

— Не хочу, спасибо, — отвечаю на бегу, натягивая кроссовки у порога.

И чуть не врезаюсь в папу. Он входит в дом с телефоном в руках.

— Ты куда? — строго спрашивает он.

— К Асе, прогуляемся с ней по магазинам.

Он смотрит пристально, и я стараюсь не моргнуть.

— Будь осторожна, — произносит папа. — И если что, сразу звони.

— Конечно, — выдавливаю улыбку и выхожу на крыльцо.

Холодный воздух хлещет по горящим щекам. Я иду по дорожке, стараясь не думать, не оборачиваться, не вспоминать.

Но когда я подхожу к машине, я все равно поворачиваю голову в сторону. И вижу окно гостевой спальни.

Саша стоит за стеклом. Он опирается на подоконник рукой, голый по пояс, в бинтах. Его лицо в полутени, но я четко замечаю, как он смотрит прямо на меня. Не машет, не двигается, буравит меня таинственным взглядом.

Как будто знал, что я обернусь.

Мир вокруг замирает. Вокруг – ни ветра, ни звука, только он и я. Между нами – стекло и десятки невысказанных слов.

Я отвожу взгляд, сажусь в машину, захлопываю дверь и завожу двигатель. Сердце снова стучит как бешеное.

Я уезжаю с надеждой, что у меня получится выбросить его из головы.

ГЛАВА 12.

Александр

Мира убегает.

Быстро, будто за ней погоня. Я даже не говорю «стой», только провожаю стройную фигуру взглядом, не шевелясь.

Не доверяю своему голосу. Не доверяю себе. Нихрена не понимаю, что только что произошло.

На губах еще пульсирует ее вкус: сладкий, молодой, неосторожный.

Пульс у самого в висках. Сердце будто выдрали, просмотрели на свет и закинули обратно, не спросив, хочу ли я.

Блядь!

Я падаю назад на подушку, закидываю руку на лицо. Пахнет ею.

Руки до сих пор помнят, как она дрожала под моими пальцами. Помнят ее короткое и нервное дыхание. Эта дерзкая девочка – дочь моего друга.

Да ты совсем мозгами поехал, Лекарь???

Я кусаю внутреннюю сторону щеки до крови.

Кто ты теперь, а? Больной, пьяный от жара старый ублюдок, который позволяет себе…

Ты же сам позволил ей дотронуться, сам разрешил ей остаться. И сам позволил поверить.

Сиделка. Твою мать! СИДЕЛКА.

Я резко сажусь.

Как я не понял сразу? Как не раскусил? Теряю сноровку.

Девчонка соврала, глядела прямо мне в глаза и врала. Маленькая лгунья в шортах, в легкой майке, аппетитно обтягивающей стоячую грудь, и с руками, которые трясутся, когда касаются бинта.

И все равно я позволил. Позволил ей прикасаться ко мне.

Я должен был поставить точку, дать по тормозам, сказать «нет». Но когда ее пухлые губы прижались к моим, я исчез.

Выпал в осадок. Стерся. Растворился. Осталась только она. Малая.

Нет, ни черта она уже не малая. Она – женщина. Красивая и сочная.

Невозможно об этом думать и не хотеть ее снова. Снова и снова.

Я даже не уверен, что это просто влечение. Что-то опасное. Что-то, что цепляется за грудную клетку. Как будто внутри что-то проснулось. Давно забытое, темное и настоящее.

Стараюсь дышать ровно. Не помогает.

Тогда я встаю и направляюсь к окну. Уже собираюсь задернуть штору, но резко останавливаюсь.

Мира выходит, нет, вылетает из дома. Пытается выглядеть спокойно, я наблюдаю за ее бегством. Она быстро семенит к машине, но внезапно тормозит и оборачивается. Мы встречаемся взглядами.

Я не отрываюсь, не моргаю, не прячусь. Пусть знает, пусть чувствует.

Мне хочется наказать тебя, глупышка, отшлепать так, чтобы твоя упругая попка покраснела.

Ты врала мне. А я, дурак, позволил себе лапать тебя, позволил себе прикоснуться к бархатной и нежной коже.

И теперь ты моя проблема.

Дверь скрипит, я поворачиваю голову и без удивления замечаю Андрея.

— Спишь?

— Уже нет, — хриплю я. — Что, совесть замучила?

Он усмехается, но взгляд у него темный. Друг закрывает за собой дверь, встает рядом с креслом, но не спешит садиться.

— Как ты?

— Живой, спасибо. Моя сиделка, — я специально делаю акцент на слово «сиделка», — работает отменно.

Андрюха хмурится. Я вижу, как его челюсть сжалась, но он молчит.

— Говори, — наконец бросаю я и устало вздыхаю. — Ты ведь пришел не просто спросить, как я.

— Ты бы тоже пришел, если б я оказался на твоем месте.

— Я не спорю. Я за тебя пулю поймал – не жалуюсь.

Он отворачивается к окну. В комнате повисает долгая пауза. Такая, от которой уже нервы начинают шалить.

— Они думают, что ты мертв, — тихо произносит Андрей.

Вот оно как. Я догадывался.

— И ты хочешь, чтобы они так и думали?

Андрей поднимает на меня взгляд. Теперь в нем появляется тот самый лед, которого я не видел много лет. Лицо человека, который может сделать то, что нужно без истерики и без пощады.

— Пока да.

— Хорошо. Только вопрос: как долго я буду здесь торчать, пока ты разруливаешь свои мутки?

— Это не мои мутки, Сань, — друг делает шаг ко мне. — Это были твои проблемы. Ты ввязался, а я тебя вытащил.

— Ты попросил меня поехать с тобой.

— Потому что знал, что ты – единственный, кто не сдастся. А ты полез спасать меня. В одиночку. Как идиот.

— Зато ты жив, — отрезаю я.

Он прикрывает глаза, шумно выдыхает.

— А у тебя очередная дырка в груди. Я в долгу, поэтому ты здесь. Поэтому твое имя нигде не всплывет. Ни камер, ни записей, ни звонков.

Андрей делает паузу, осматривает меня, а потом тихо добавляет:

— Если ты не наделаешь глупостей.

Я ловлю на себе его взгляд. Прямой. В лоб. Он что-то подозревает. Не все, но что-то.

Мы оба понимаем, к какому камню преткновения мы сейчас пришли.

— Я помню твою дочь совсем мелкой, — вырывается у меня. — С бантами, как у куклы. Вечно таскалась за нами по дачному участку. Все время спрашивала, можно ли ей с нами…

— Да, — Андрей усмехается, — она почему-то вечно тянулась к тебе. Помнишь, как ты за шкирку тащил ее из лодки?

— Время летит, — качаю головой. — Страшно, как быстро.

Он вдруг становится тише, взгляд уходит куда-то вглубь комнаты, мимо меня.

— Когда я смотрю на нее, я понимаю, насколько старый я стал.

— Да ладно тебе, — усмехаюсь. — Тебе всего лишь сорок четыре.

— Сорок четыре – это не двадцать, Сань, — голос друга становится ниже. — И ты не пацан, а это моя дочь.

Он делает шаг ближе.

— Я все понимаю. Ты спас мне жизнь. Я тебе доверяю.

Андрей смотрит мне прямо в глаза.

— Но не играй с ней. Понял? Она тебе не игрушка.

— Я знаю, кто она, — цежу я сквозь стиснутые зубы. — Лучше, чем ты думаешь.

— Тогда держи себя в руках, дружище, — Андрей сжимает мое здоровое плечо, — иначе я забуду, кто из нас кому должен.

Он разворачивается и уходит. Я смотрю на закрытую дверь, а мерзкое слово «игрушка» гремит в голове.

Мира – не игрушка. Она – пуля похлеще той, что в меня вошла.

И я уже чувствую, как она медленно раскрывает свои свинцовые раскуроченные стенки, распускаясь внутри, словно невинный цветок.

ГЛАВА 13.

Мира

Я рассматриваю свое отражение в огромном витринном стекле. Высокая, в светлом свитере, волосы скручены в небрежный пучок, передние пряди вьются у лица.

Все стало другим за последние сутки. Меня будто вывели за пределы привычной версии себя и сунули в новую, расплавленную и жутко растерянную. Внутри творится такой хаос, что страшно наводить порядок. Хочется махнуть рукой, типа «а, что будет – то будет».

— Ну что, шопинг-терапия? — Ася сжимает мою руку и тянет внутрь первого магазина. — Или ты опять будешь говорить, что тебе ничего не надо?

Я улыбаюсь, благодарная за ее болтовню. Я бы сейчас разревелась от одиночества, если бы не подруга.

— Надо, — говорю с натянутой улыбкой. — Очень надо.

Мы уже прошли мимо бутика с парфюмерией, мимо пары косметических магазинов, померили по кофточке, обсудили людей вокруг, посмеялись над одинаковыми куртками у двух парней. И вот теперь Ася дергает меня за локоть и улыбается с озорством.

— О, а давай вот сюда, — она кивает в сторону бутика нижнего белья. — Я хочу что-то красивое. И тебе надо, чтобы у твоего Тимура челюсть на пол упала.

От фразы «твоего Тимура» меня передергивает.

— От какого Тимура? — я поднимаю брови.

— Здрасьте, приехали, — Ася закатывает глаза, — парень с вечеринки. Высокий, с ямочкой на щеке, в терракотовом пиджаке. Сказал, что у тебя «невероятно честные глаза».

— Ага, честные, пока я не надену кружевной комплект за десять тысяч.

— Тьфу на тебя, — фыркает подруга и уже тянет меня внутрь.

Бутик утопает в мягком свете, полки аккуратно забиты кружевом, шелком, нежными тканями в разноцветных оттенках. Здесь пахнет ванилью и дорогой кожей. Музыка едва слышная, ласковая, почти интимная.

Я провожу рукой по черному комплекту с полупрозрачной чашкой, и внутри что-то щелкает. В голове внезапно возникает его взгляд. Пронзительный, внимательный. И тишина, в которой звучит только мое дыхание.

— Ты че зависла? — Ася уже держит два бюстгальтера: один сиреневый с бантом, второй, как спелая вишня. — Тебе какой больше нравится?

Я моргаю, выныривая из своих фантазий.

— Я сама посмотрю.

Беру со стойки нюдовый комплект с кружевом – утонченный и женственный. Сама не понимаю, зачем. Мне что, есть перед кем в нем красоваться?

Саша.

Я резко вешаю комплект обратно. Что за бред?! Он старше, он ранен, он вообще… гость отца. И все равно я вспоминаю, как его пальцы сжимали мою шею. Как он не дал мне отстраниться, как страстно целовал в ответ.

Я берусь за темно-зеленый, комплект бутылочного цвета. И уже мысленно представляю, как он будет смотреть на меня. Глаза чуть прищурены, челюсть напряжена.

Боже. Остановись.

— Эй, — Ася вдруг оказывается рядом. — Что-то с тобой не так, признавайся.

— Что?

— Ты ходишь как в трансе, говоришь отрывками. Лицо у тебя как у человека, который или влюбился, или сделал что-то очень-очень плохое.

Я прикусываю губу.

— Просто… дома гость. Друг отца.

— Ага, и ты, конечно же, с утра до ночи помогаешь ему решать кроссворды?

Я хмыкаю, а Ася продолжает:

— Он тебе что, нравится???

— Ну…, — я на секунду замираю. — Он… взрослый. Но он… такой… настоящий. Не как эти вечные «у тебя тик-ток есть?».

— Подожди. Сколько ему?

— Я не знаю точно. Около сорока, наверное. Может, чуть больше.

Ася таращит на меня глаза.

— Мира! Ты в своем уме? Он же старик!

— Какой он старик?! — огрызаюсь я, ее слова больно бьют и мне хочется защитить Сашу.

В бутике становится немного душно или это у меня внутри?

— А как же Тимурчик? — ехидно спрашивает Ася.

— Не знаю. Не хочу.

Она закатывает глаза, но с ухмылкой. Потом пожимает плечами и сует мне в руки кремовый комплект с тончайшей вышивкой.

— Возьми. С твоей фигурой будет сидеть убийственно. А если решишь его надеть, сделай это для себя любимой. Не для какого-то там дядьки. Хорошо?

Я киваю.

Наверное, хорошо.

Но в голове снова этот образ: я в белье, он стоит напротив. Молчит. Смотрит. И я понимаю, что ему уже ничего не нужно говорить.

Меня начинает трясти изнутри от этих мыслей.

Я ускользаю в примерочную, прикрывая за собой шторку. Хочется остаться наедине, оградиться от всего мира.

Шторка за мной шуршит, и я оказываюсь в маленьком уютном пространстве. Стены обиты серым бархатом, свет рассеянный, мягкий, будто специально создан для того, чтобы ты не видел недостатков – только то, во что хочешь поверить.

Я снимаю свитер, сбрасываю джинсы. Остаюсь в черном белье, простом и скучном.

Внимательно осматриваю себя в зеркале. Руки тонкие, талия есть, грудь... нормальная.

Я медленно надеваю кремовый комплект. Лиф нежный, кружево едва держит форму. Трусики с высокой посадкой, с прозрачными боками. Я верчу бедрами, приподнимаю волосы.

Взрослая и сексуальная.

Да, такие, как Тимур, сразу бы пробили своим стояком стратосферу.

Почти не дыша, я подхожу ближе к зеркалу. Стою так пару секунд, не в силах оторваться. Я красивая. Я знаю это, но это теперь будто угроза, а не дар.

Потому что я думаю о нем. О его глазах, когда он смотрел на меня, не моргая. О том, как стиснул челюсть, когда наши взгляды встретились в окне. Он стоял на первом этаже, я у машины, между нами – десятки шагов. Но в тот момент он был ближе, чем кто-либо в моей жизни.

И вот я здесь, стою почти голая. Думаю, как бы он на меня посмотрел сейчас.

Подошел бы? Сказал бы «сними»? Или «оставь»?

А может, просто подошел бы молча, взял за талию, прижал к себе, и прошептал мне в ухо что-то совсем неприличное?

Я крепче сжимаю бедра.

Боже, что со мной?

Я вспоминаю, как Саша откинулся на подушку, как сжал лицо рукой, и как он приятно пах, когда я меняла ему повязку. Запах кожи, немного табака, немного аптеки и мужской настоящий дурман.

ГЛАВА 14.

Мира

Я сворачиваю с дороги, колеса глухо стучат по неровной плитке нашего двора. Машина плавно замирает возле гаража. Выключаю двигатель, и какое-то время просто сижу, держась за руль.

Сердце все еще глупо барабанит в груди, словно я только что сделала что-то непозволительное, нарушила правила.

Возможно, так и есть.

На соседнем сиденье стоят пакеты с покупками. Тонкое кружево белья, шуршащие бумажные ленты. Я специально не смотрю туда. Не хочу вспоминать, как Ася выбрала для меня второй черный комплект и с улыбкой сказала: «Вот в этом ты точно сведешь с ума своего старика».

Он не старик! Блин!

Шумно выдыхаю, собираюсь с мыслями и выхожу из машины. Солнце катится к горизонту, длинные тени ложатся по дорожке, по фасаду дома. Я автоматически перевожу взгляд на окно гостевой спальни. Оно открыто, шторы опущены. Но в нем не видно ни силуэта, ни тени.

Не ждал.

Или специально не показывает, что ждал?

Ноги сами несут меня в дом. Дверь чуть скрипит, как всегда. В прихожей стоит запах свежего хлеба и кофе. Чуть дальше, ближе к гостиной, я ощущаю прохладу от кондиционера. Знакомый уют, который теперь почему-то только давит на грудь.

— Мирочка, ты вернулась? — голос тети Тани раздается откуда-то из кухни.

Я захожу, постановочно натягивая улыбку.

— Да.

Она выглядывает, вытирая руки о полотенце:

— Отец тебя ждет в кабинете.

Я замираю, а сердце снова делает глупый скачок.

— Зачем?

— Не знаю, милая. Но он просил тебя зайти сразу, как только ты вернешься.

Пакеты с покупками я оставляю у лестницы. Мне вдруг становится жарко. Неловко и глупо. Как будто я в чем-то провинилась, хотя папа еще ничего не сказал.

Дверь в кабинет приоткрыта. Я стучу, но отец уже смотрит на меня из-за стола:

— Заходи.

Он сидит, как всегда, прямо. В темной рубашке, внимательно осматривает меня. Это его особый режим – когда он не просто папа, а человек, привыкший принимать решения.

Я медленно вхожу в кабинет, присаживаюсь на кресло напротив.

— Все хорошо? — спрашиваю я, хотя знаю, что просто так он бы меня не позвал.

Да еще и срочно.

Папа кивает, смотрит мимо меня в окно, а потом переводит взгляд на меня.

— Расскажи, как прошел день. Где были?

Я моргаю, чуть выпрямляюсь:

— В торговом центре. Ничего особенного, так – по мелочи.

Он медленно кивает, мой ответ его устраивает.

— Слышал, ты не завтракала. Тетя Таня переживала.

— Не хотелось. Голову проветрить надо было.

Папа пристально изучает меня, и мне становится неловко. В животе появляется тревожное жужжание.

— Мира, я хочу, чтобы ты чувствовала себя здесь спокойно. Этот дом – твой, всегда был и будет. Ты можешь делать все, что хочешь. Но…

Он делает паузу. Слишком долгую, и это «но» цепляется за воздух между нами.

— Но я прошу тебя быть… осторожной.

Я непонимающе хмурюсь:

— Осторожной в чем?

— Ты уже взрослая, и я уважаю твое право на личное пространство, — голос папы спокоен, он не наезжает на меня, но от этого становится только страшнее. — Но люди… особенно те, кто рядом, тоже уязвимы. У них могут быть свои проблемы, свои ограничения и сложности.

Я отвожу взгляд. Внутри все сжимается.

— Ты про Сашу?

Папа долго смотрит на меня.

— Я про то, что некоторые дороги ведут к вещам, которые нельзя вернуть назад, — он деликатно подбирает слова, кидает тонкие намеки. — А я не хочу, чтобы ты пострадала.

Я молчу, потому что слова застряли где-то в горле.

Он наклоняется чуть ближе:

— Мира, он тебе не ровня. Ни по возрасту, ни по прошлому. Саня хороший человек, но… с другим грузом и с другими тенями за спиной.

— Я не ребенок, — вырывается у меня с нотой обиды.

— Именно. Поэтому я и говорю с тобой как со взрослой.

Папа не повышает голос, вообще ни разу не сорвался. Но я чувствую: внутри него буря. И эта буря не от злости, а от страха за меня.

— Я все поняла, — говорю тихо, и сам себе не верю.

— Надеюсь, — он кивает. — И еще: он – мой друг, ты – моя дочь. Не заставляй меня выбирать.

Его слова отрезвляют меня, как оплеуха. Я встаю, папа меня больше не задерживает, даже не обнимает. Только смотрит мне вслед, и я чувствую этот взгляд, как нож в спину.

Я выхожу из кабинета, аккуратно прикрывая дверь за собой. Спина мокрая от расшалившихся нервов.

Слова отца все еще звенят в ушах:

«Не заставляй меня выбирать».

Я делаю шаг к лестнице, потом еще один, и тут… замираю.

Саша стоит в проходе между лестницей и гостиной. В черной футболке, в темных спортивных штанах, босиком. Облокотился на стену плечом, руки в карманах. Голова чуть наклонена. Он смотрит на меня.

Ох, кажется, он все уже знает!

Я торможу, но всего лишь на пару секунд. А потом делаю вид, что просто иду. Обычный проход. Просто пройти мимо. Все нормально.

— Ты в порядке, стрекоза? — хрипло спрашивает мужчина.

Я останавливаюсь прямо рядом с ним, но не поднимаю глаз.

— А не должна?

— Ты бледная и злишься.

— Я не злюсь.

— А почему тогда дрожишь?

Мои пальцы реально подрагивают.

Проклятье!

Он все видит. Я смело поднимаю взгляд.

— Ты подслушивал?

— Нет, — он цокает и качает головой. — Но я не идиот.

Мы смотрим друг на друга. Между нами всего несколько шагов. Он не двигается, и я тоже. Воздух между нами напряжен.

Я делаю вдох:

— Он сказал, чтобы я была осторожной.

Саша отрывается от стены, приближается на шаг.

— Он прав.

Я не отступаю.

— Значит, ты тоже хочешь, чтобы я держалась подальше?

Он молчит и только смотрит. Его челюсть сжимается, скулы дергаются.

— Я хочу, чтобы ты понимала, во что лезешь, — тихо произносит он.

Я сглатываю, отступаю на шаг, не выдержав.

ГЛАВА 15.

Мира

Уже пошел второй час ночи, и мне не спится. Голову атакуют разные мысли. Невыносимо оставаться спокойной, зная, что на первом этаже спит он.

Я встаю с кровати, босиком и на цыпочках подхожу к пакету, брошенному у шкафа. Осторожно достаю тонкую коробку. Внутри красиво уложено кружево и шелк, черный, почти дымчатый, с едва уловимым запахом магазина. Достаю другой кремовый комплект с тончайшей вышивкой.

Быстро снимаю с себя хлопковую пижаму и медленно примеряю белье. Бретельки ложатся на плечи, кружево ласкает кожу, оно тянется, мягкое, едва ощутимое.

Я стою перед зеркалом в пол и не могу оторвать взгляд. Не потому что красиво, а потому что в какой-то момент мне кажется, что он смотрит на меня. В моей фантазии он сидит где-то в тени этой комнаты. Молчит. Сдерживается.

Я чувствую его взгляд на шее, на лопатках, на пояснице.

Сама себе внушаю?

Пф, конечно, фантазерка!

Я подношу ладонь к животу, внутри разрастается глупое, но жгучее тепло.

Я стою перед зеркалом, как вкопанная, и прислушиваюсь. Мне хочется услышать его хриплый голос, хочу услышать от него хоть одно слово. Представляю, как он делает шаг, подходит ко мне сзади. А потом говорит: «Ты сводишь меня с ума».

Радужный мыльный пузырь лопается, в комнате только я, мое отражение и то, чего никогда не будет.

Я зажмуриваюсь, отступаю и накидываю халат. Прячу белье, резко завязывая тонкий поясок.

На секунду я чувствую себя взрослой, опытной женщиной, коварной соблазнительницей. А в другую секунду – я все та же девчонка, которой стыдно даже думать обо всем этом.

Я ложусь обратно, натягиваю покрывало до подбородка и поворачиваюсь на бок. Шепчу в темноту:

— Отстань от меня, Саша.

Но он не отстанет, потому что он прочно засел у меня в голове. И мне страшно от такого чувства.

Почему он? Почему именно он?

Жила себе спокойно, не искала себе взрослого мужчину, да я вообще никого не искала. И уж точно не думала, что вот так просто и внезапно меня может накрыть с головой.

Не просто «понравился». Не просто «симпатичный». А как будто кто-то щелкнул пальцами и все, ты уже не вернешься обратно.

Это… любовь? С первого взгляда?

Да ну, глупости. Так не бывает. Это же фигня из сериалов. Взрослые люди так не делают, у них все по-другому. Рационально и по графику.

А я…

А у меня просто снесло крышу.

Он говорит «будь осторожна», папа говорит «он тебе не ровня», а я думаю только о том, как пахнет его кожа, когда он рядом. Как звучит его голос, когда он называет меня стрекозой. Как у него темнеют глаза, когда он злится или сдерживает желание.

Я ведь даже не знаю, что он ко мне чувствует по-настоящему. Может, это только мне кажется, что между нами что-то есть? Может, он просто взрослый, добрый, раненый?

А может, я не придумываю. Возможно, не все чувства поддаются логике.

Я переворачиваюсь на другой бок, утыкаюсь в подушку, вдыхаю запах своего нежного цветочного парфюма.

Любовь?

Я не знаю.

Нет, дальше лежать невыносимо. Встаю с кровати и выхожу из комнаты.

Халат плотно затянут на талии, босые ступни почти не слышны на лестнице. Дом спит. Только мне не спится. Я никогда не смогу заснуть, пока внутри так горит.

На кухне прохладно. Я открываю холодильник, беру графин с водой. Наливаю воду в высокий стакан, делаю глоток… и чуть не подпрыгиваю.

Голос. Низкий. Хрипловатый. Откуда-то сзади, из темноты.

— Не спится?

Я резко оборачиваюсь. Вода выплескивается, ледяной поток обжигает ткань халата. Она моментально темнеет, прилипает к коже, вырисовывая контуры тела.

— Блин, — я выдыхаю, прижимая стакан к груди, но поздно.

Саша стоит в дверном проеме, неосвещенный, почти растворенный в полумраке. На фоне света от уличного фонаря его лицо кажется более резким.

— Черт, — я пробую стряхнуть капли, тереблю ткань на груди, на животе, становится только хуже.

Мужчина не двигается, только внимательно следит за мной. Я чувствую его взгляд, как прикосновение.

— Нельзя так людей пугать, — тихо говорю я и оставляю пустой стакан на столе.

Саша делает шаг, сразу второй. Он отчаянно сдерживается. Только это и видно, он борется с собой из последних сил.

Он подходит ближе.

Очень близко!

— Тебе холодно? — спрашивает он, глядя прямо в глаза.

Я качаю головой.

Не холодно.

Жарко.

Очень-очень жарко!

Его рука поднимается, он касается только моего запястья. Большим пальцем медленно обводит косточку. Кожа тут тонкая, мужчина замирает, словно считывает мой пульс.

Я чувствую легкий запах табака. Наверное, ему тоже не спалось, и он выходил покурить.

— Ты дрожишь, стрекоза, — шепчет Саша.

Я сглатываю.

Молчание между нами натянуто, как леска. Одно движение, и она с легкостью порвется.

Я делаю шаг назад, а он не останавливает. Но взгляд не отводит.

И тут я…

Молча и не спеша развязываю пояс халата. Сначала он чуть распахивается, а потом падает с плеч, легко ложится у моих ног.

Я остаюсь в нежном кремовом белье и больше ни о чем не думаю.

Я просто смотрю ему в глаза. Саша не двигается.

Я вижу, как в нем что-то ломается. Как он хочет отвернуться, но не может. Как его глаза скользят по моим ключицам, по декольте, по линиям бедер. Он даже забывает, как дышать.

— Мира, — говорит он тихо, почти с надрывом, — ты не понимаешь…

Но я все понимаю. Я вижу это по его лицу.

Он горит.

Каждый мускул натянут и сдержан, губы сжаты, ноздри расширяются при тяжелом выдохе.

Саша медленно подходит ко мне, его рука тянется, почти касается, но замирает.

— Если я прикоснусь…, — его голос срывается, сипнет, — я не смогу остановиться.

А я…

Я смотрю на него широко раскрытыми глазами, с бешеным пульсом и с сердцем, которое мечется в груди.

ГЛАВА 16.

Мира

Саша долго смотрит на меня, даже не моргая. Его взгляд скользит по мне, по белью, которое я выбрала с мыслями о нем.

По ключицам. По животу. Ниже.

Я стою и не двигаюсь. Дышу медленно, но внутри все трясется от волнения.

А потом он вдруг опускается на корточки прямо передо мной. Мои колени подгибаются от напряжения. Он так близко, что я ощущаю его теплое и сдержанное дыхание на коже.

Я каменею окончательно. Кажется, даже сердце перестает биться.

Он не касается меня, просто дышит. Шумно вдыхает и смотрит так, как будто старается запомнить.

И тут он поднимает с пола мой халат. Встает и осторожно с нежностью, накидывает его на мои плечи. Пальцы замирают на поясе, но он не завязывает его, всего лишь отступает назад.

Я чувствую, как обида подступает к горлу.

— Саш, — вырывается у меня почти шепотом.

Он молчит.

— Саша, пожалуйста, — я делаю шаг к нему, — я не играю. Я… я люблю тебя.

Мужчина словно сжимается внутри, становится еще тверже, еще холоднее. А потом тихо и четко произносит:

— Нет, Мира, не любишь.

Я озадаченно моргаю, как он может так говорить? Он ведь не знает, что творится у меня внутри.

— Ч-что? — резко выдыхаю я.

— Ты всего лишь увлечена, заинтригована, сбита с толку, — низким голосом говорит он. — Это не любовь.

Я машинально завязываю халат. Пальцы дрожат, пояс выскальзывает, как и мое самообладание.

— Я не в твоем вкусе? — почти зло бросаю я.

Он медленно качает головой, не отрывая взгляда от моего лица.

— Ты – слишком в моем вкусе. В этом и проблема.

Между нами снова повисает тяжелая пауза. Он делает шаг назад, как будто усилием воли еще сильнее отрывает себя от меня.

— Но я не имею права.

— Почему? Потому что я дочь твоего друга?

Саша сжимает челюсть, а потом отвечает:

— Потому что ты слишком молода, чтобы понять, что влечение – не всегда про любовь. Потому что ты ищешь себя, а я тот, кто может тебя сбить. Потому что я знаю, чем это закончится. А ты – нет.

Я стою с опущенной головой, щеки горят.

Так стыдно. Так больно. А внутри все равно только он.

В кухне темно, только свет от уличного фонаря скользит по его лицу – щеки, скула, тень на шее. Он будто вырезан из стали. Никакой слабости.

Ни малейшей.

— Мира, — его голос становится мягче, но он все равно меня ранит, — я не должен был позволить этому случиться, не должен был реагировать.

— Но ты реагировал, — тихо говорю я. — Ты смотрел, ты хотел.

— Я взрослый мужик, Мира. И далеко не святой. Хотеть – не значит позволить.

Я делаю шаг босиком по холодному полу.

— А если я хочу? Почему никто не спрашивает, что я чувствую?

— Потому что ты не должна этого чувствовать, — твердо осекает он меня.

— Ты запрещаешь мне любить тебя?

— Да, я запрещаю. И потом ты сама будешь рада, что все случилось именно так.

Я нервно кусаю губу, посматриваю на него исподлобья.

— Ты женат?

— Нет. У меня никого нет.

— Почему?

Он вздыхает и проводит ладонью по своим черным волосам.

— Потому что я знаю, что такое потеря. Потому что я знаю, как сложно потом собрать себя по кускам. Потому что я умею отказываться от вещей, которые не должен брать.

— И я для тебя именно такая вещь?

— Нет. Ты не вещь, ты слишком настоящая, живая, подвижная. Именно поэтому… я не могу. Не должен.

Моя кожа горит от слов, от взгляда, от боли.

— А я не могу… не хотеть тебя, — вырывается у меня.

Саша подходит ближе, переходит на шепот.

— Не просто так у меня никого нет, Мира. Я выстроил стену, потому что знаю себя. Знаю, как могу затянуть, сломать и не нарочно сделать больно. А с тобой – это недопустимо.

Я смотрю на него снизу вверх, на его сдержанное лицо.

— Уже больно, — говорю я.

— Ты красивая и молодая девушка, Мира. Ты должна встречаться со своими ровесниками и ли с мужчинами, которые… ну, не настолько старше. Ты заслуживаешь легкости, романтики, глупых сообщений по ночам и беззаботных планов на будущее. А я…, — он опускает взгляд, — я из другого мира. Слишком много видел, слишком многое знаю, чтобы позволить себе жить так, как тебе хочется. Люди не поймут. Они будут смотреть на нас, как на что-то грязное. Будут осуждать тебя, а меня – жалеть или презирать. И мне будет все равно на окружающих, но тебе не будет. У нас не просто разница в возрасте, Мира. Между нами пропасть в том, как мы думаем, как видим этот мир. Ты только входишь в него, а я..., — он криво усмехается, — я уже знаю, где он трескается. И я не хочу, чтобы ты в это проваливалась рядом со мной.

А потом Саша уходит. Не глядя на меня, не говоря «прости». Потому что он опытный и сразу понимает: «прости» - это еще одна дверь, а он хочет закрыть все.

Стою в пустой кухне, в этом идиотском халате, прилипшем к телу после воды. Руки опущены, плечи дрожат. Что-то внутри трещит, будто ломается хребет.

Меня трясет.

Я разворачиваюсь и бегу наверх не чувствуя ступеней под ногами. Дверь в комнату хлопает за спиной. Я бросаюсь на кровать, лицом в подушку, и впервые за долгое время плачу по-настоящему. Не просто из-за обиды или усталости, а потому что больно, потому что хочется кричать.

Я зарываюсь в подушку глубже, чтобы никто не слышал моего плача, кулаки сжаты. Слезы горячие, соленые душат меня.

Он не прав! Это не просто увлечение, не просто интерес, не просто молодой бунт против границ. Ощущение, будто я без него – не я, а он говорит «нельзя».

Значит, любовь – это не только «хочу». Это еще и «не могу».

Утро приходит серым. Я просыпаюсь с ощущением, будто всю ночь разгружала вагоны. Подушка еще влажная от слез, и халат сброшен у подножья кровати.

Я не хочу вставать, не хочу видеть его.

Или наоборот – слишком хочу.

Выхожу из комнаты, плетусь как зомби. Шоркаю ступнями по лестнице, цепляюсь за перила, слышу, как на кухне хлопает дверца шкафчика.

ГЛАВА 17.

Мира

Прошла неделя.

Жизнь продолжает идти своим чередом, как часы, как поезд, который не ждет тех, кто опоздал на платформу.

Я встаю утром, пью кофе, улыбаюсь тете Тане, слушаю новости в машине. Хожу по улицам, посещаю учебу, делаю покупки, пишу дурацкие посты в своем блоге, отвечаю на сообщения Аси или Арины. Иногда даже смеюсь.

Всяческими способами я стараюсь не показывать внутренние переживания.

Но каждое утро начинается с желания – услышать его голос. Каждая ночь заканчивается мысленным вопросом: где он сейчас? Здоров ли? Затянулась ли его рана? Кто рядом с ним сейчас?

Я не плачу. Уже. Я живу на автопилоте.

Тимур написал, пригласил погулять. Я ответила: «может быть».

Он классный. Улыбка, уверенность, молодость. Девчонки с курса бы с ума сошли.

А я?

Я сижу напротив него в кофейне и слышу голос Саши. Где-то внутри. На контрасте.

Глубокий, чуть хриплый, теплый и взрослый, и он не сравним ни с кем.

— Малышка, ты вообще слушаешь меня? — спрашивает Тимур, щелкая пальцами перед моим лицом.

Я моргаю, пытаясь вырваться из воспоминаний.

— Прости, немного устала. В четверг последний экзамен и наконец-то каникулы, — без особой радости произношу я.

У нас с девчонками были грандиозные планы на это лето. Мы хотели слетать на море, а потом в горы.

Тимур сидит напротив меня и улыбается. А потом провожает до машины.

И я почти начинаю думать: может, Саша был просто иллюзией?

В следующие дни я окунаю себя с головой в учебу, зубрю билеты к экзамену, хотя никогда так не делала, всегда верила в удачу и писала шпоры. Ася говорит, что я изменилась, стала какой-то замкнутой и растерянной, вечно летаю в облаках.

Мне не нравится такая версия себя, поэтому, когда одногруппники решают отметить конец сессии в клубе, я не отказываюсь.

Все, Мира, пришло время отпустить мимолетное увлечение взрослым мужчиной и ворваться в молодежную тусовку. Тем более, папа был не против моего похода в клуб, он был горд, что сессию я сдала на одни пятерки.

Я стою у зеркала и крашу губы яркой красной помадой. Затем стираю салфеткой, потом снова наношу, но уже чуть приглушенный оттенок.

В комнате играют любимые песни, хочется, чтобы только они занимали мою голову. А еще я хочу, чтобы эта ночь прошла легко. Как в старые добрые времена.

— Ну, ты красотка, — Ася появляется в проеме двери, уже в белом брючном костюме с черным топом. — Тимур точно офигеет.

— В смысле Тимур? — я смотрю на подругу через зеркало. — Мы же идем со своими.

— И что? Думаешь, его не будет сегодня в клубе? Он же тот еще тусовщик, ни одной вечеринки не пропустит.

— Он мне не нравится, — бурчу я.

— Еще бы он тебе нравился. У тебя же теперь планка – таинственные мужчины от сорока и выше, — подмигивает она.

Я закатываю глаза, но не возражаю. Даже спорить с ней нет сил и в сотый раз доказывать, что Саше еще нет сорока…

В клубе громко. Музыка качает пол, потолок заволокло дымом, а воздух пахнет кальяном, духами и чужими телами.

Я действительно отключаюсь от всего, вливаюсь в компанию одногруппников, участвую в обсуждении преподов и других насущных тем.

А потом, как и пророчила Ася, я увидела в клубе Тимура. Он в белой рубашке, расстегнутой у воротника, с уверенной улыбкой и точно знает себе цену. Говорит легко, шутит, касается моей руки, поглаживает пальцами запястье.

— А ты всегда такая загадочная? — он склоняется ко мне ближе, перекрикивая музыку.

Я смеюсь, отстраняясь:

— Это, наверное, защитная реакция.

— От кого прячешься?

От себя. От него. От памяти.

— От скучных, — отвечаю я легко.

На танцполе темно, только мелькают вспышки света. Я двигаюсь, позволяю телу забыться в ритме. Волосы прилипают к шее. Ася кружится рядом, смеется. Девчонки с группы тоже танцуют с нами.

Тимур вдруг подходит сзади, кладет руки мне на талию. Его прикосновение уверенное и теплое. Я не отталкиваю.

Он наклоняется к самому уху:

— Пошли, проветримся?

Я киваю, и он, крепко сжав мою руку, ведет меня к выходу.

Мы сидим на ступеньках у выхода, снаружи прохладно. Улица почти пустая, скоро настанет рассвет. Парень молчит и смотрит на меня. Я чувствую, как он приближается, его рука касается моей, потом медленно скользит выше – к плечу.

— Мне с тобой хорошо, — говорит он. — Ты будто другая, не как все.

Я смотрю на него, и на секунду мне кажется – вот он. Шанс. Спасение. Новое начало.

Тимур тянется ко мне, я не отстраняюсь. Его губы почти касаются моих, но...

Внутри все протестует.

Не тот! Черт бы тебя побрал!

Я резко отстраняюсь назад, останавливая напор парня ладонью в грудь.

— Извини, — шепчу я.

Он разочарованно моргает.

— Я сделал что-то не так?

— Все так.

— Я понял, — усмехается Тимур и чешет затылок. — У тебя кто-то есть?

— Нет! — оправдываюсь я. — Я ни с кем не встречаюсь. Просто…

Ох, черт, глупое сердце! Ничего не просто!

Я начинаю дрожать от холода. Тимур приобнимает меня и прижимает к себе.

И я рада, что он больше не задает вопросов.

ГЛАВА 18.

Мира

Я сижу за столом на кухне, ковыряю вилкой творожник. Тетя Таня что-то говорит фоном, сплетничает о соседях, о погоде, о новой посудомойке. Я почти ее не слушаю. Все внутри меня ноет: вяло и упорно, как будто тело само помнит, как вчера я почти поцеловала Тимура. И как сильно этого не хотела.

Слышу шаги.

Папа входит в кухню, в идеально выглаженной рубашке и в сшитом на заказ костюме, несмотря на жару. Он как всегда спокойный и собранный.

— Андрей Львович, вы будете чай или кофе?

— Татьяна, оставь нас, — строго произносит папа, женщина спешно идет к выходу, по пусти схватив полотенце.

Как только она уходит, папа сам наливает себе чай и молча садится напротив. Несколько минут мы молчим, и только потом он говорит:

— Мира, я хотел с тобой поговорить.

Я поднимаю на него заинтересованный взгляд.

— Что-то случилось?

Он качает головой:

— Наоборот. Помнишь, я говорил про летнюю стажировку в издательстве в Санкт-Петербурге?

Я растерянно моргаю, а потом с трудом разлепляю сухие губы.

— Помню. Ты говорил, что они берут только студентов с опытом.

— Да. Но один из стажеров отвалился, и у них освободилось место. Редактор издательства – мой хороший знакомый, он позвонил мне вчера, я согласился отпустить тебя в Питер.

Он делает паузу, смотрит прямо в глаза.

— Мира, они готовы взять тебя на три месяца. Переезд, жилье – все обеспечат.

Секунду я просто молчу, потому что внутри все обрывается.

Питер. Новый город. И главное, что без него.

Если я еще тешила надеждой встретить Сашу здесь, то теперь…

— Ты серьезно? — тихо спрашиваю я.

— Абсолютно. Это хороший шанс. Для резюме, для будущего, да и просто для тебя самой.

Он не говорит вслух: «вырваться», «забыться», «переключиться». Но я слышу это между строк.

Я кладу вилку на тарелку и отодвигаю ее от себя.

— А ты уверен, что это сейчас правильно?

Папа чуть улыбается:

— Ты сама все решишь. Я просто открыл дверь.

Я наклоняюсь чуть ближе, кладу ладони на стол и тихо спрашиваю:

— Пап, а у тебя все хорошо?

Его брови чуть удивленно приподнимаются.

— Конечно, а что?

Я пожимаю плечами, не глядя прямо на него.

— Просто у меня такое ощущение, что ты тупо хочешь меня сбагрить из дома.

Папа отставляет кружку в сторону, складывает руки перед собой, смотрит внимательно. Не отмахивается и не смеется.

— Мира, — он делает паузу, будто подбирает слова, — я тебя люблю больше жизни. И была бы моя воля, я бы держал тебя рядом вечно. Но…

Он не договаривает, и я тихо заканчиваю за него:

— Но ты не можешь.

Папа кивает.

— Потому что ты уже не ребенок. Потому что мне хочется, чтобы ты выросла не в тени моего дома, не в тени моих друзей…

Он смотрит на меня значимо.

— А под своим собственным солнцем, в своем ритме, в своей жизни. Понимаешь?

У меня горло перехватывает, и я всего лишь молча киваю. Внутри все сжимается, он не гонит меня, он спасает.

— Пап, но все же, — произношу снова, глядя прямо на него, — то ты не отпускаешь меня на вечеринки. А тут в Питер, одну!

Папа протягивает руку, кладет ее поверх моей.

— Я отпускаю тебя, потому что люблю.

— И когда мне надо быть в Питере? — спрашиваю я, стараясь не выдать ни капли внутренней дрожи.

Папа делает глоток чая и спокойно отвечает:

— Через неделю. У тебя будет время собрать вещи, морально подготовиться и… — он делает паузу, — попрощаться.

Сердце пропускает удар.

— А если я не захочу?

Он смотрит на меня серьезно, чуть наклоняя голову.

— Иногда не хотеть – это нормально. Но не всегда правильно. Я прошу тебя, Мира, не воспринимать мое предложение в штыки. Подумай хорошо, дочка.

Блин, папа прав, он всегда говорит правильно.

И это бесит!

Я молча встаю, беру свою чашку, ставлю в раковину и выхожу. Не хлопаю дверью, а просто направляюсь к лестнице. Папа остался на кухне, и слышу, как звонит его телефон.

Я замираю в полутени коридора, а потом с внутренним раздирающим любопытством на носочках подхожу к двери кухни.

— Да, она поедет, — говорит он негромко, но твердо. — Я даю тебе сто процентов. Все будет, как мы договаривались.

Молчание. А я не дышу.

— Нет, она ничего не знает, и знать не должна.

Раздается звук чашки, поставленной на стол, щелчок блокировки мобильного, скрип ножки стула и шаги.

Я тихо скольжу вдоль стены к лестнице, затем быстро залетаю на второй этаж, перепрыгивая через несколько ступенек. А потом бегу к себе в комнату и спасаюсь там за запертой дверью.

ГЛАВА 19.

Мира

Я открываю дверцу шкафа в папином кабинете, и из верхнего ящика почти выпадает красивая коробка, перевязанная лентой цвета мокрого асфальта. Она не подписана, просто лежит, будто ждет меня.

Сначала я думаю, что это подарок для тети Тани или какой-нибудь формальный презент коллегам. Но коробка неожиданно легкая, словно в ней ничего и нет.

Интерес берет верх, я осторожно приподнимаю крышку и с любопытством заглядываю внутрь.

Внутри лежит плотный кремовый конверт с золотым тиснением. На нем написано каллиграфическим почерком с использованием черных чернил:

«Для Миры и Артема. Благотворительный вечер.

г. Санкт-Петербург, особняк на набережной реки Фонтанки.

Dress-code: Black Tie.

18 июня, 19:00».

Я сжимаю пальцами край конверта, чувствуя, как внутри просыпается ураган чувств: тревога, непонимание, холодная волна сомнений.

Артем? Кто это, черт побери?

Задняя сторона приглашения украшена многогранным гербом (словно прислано из самого 19 века) и с размашистой подписью: «Вас ждут. Все уже согласовано».

Я слышу шаги, испуганно прячу коробку обратно, захлопываю дверцу шкафа. Но времени привести себя в чувства не остается, папа заходит в кабинет и бросает беглый взгляд на меня.

— Что-то ищешь?

— Да, свой паспорт.

Я действительно пришла сюда за своими документами, я готовлюсь к стажировке в Питере и всегда отношусь к таким вещам с полной серьезностью.

Папа верит мне и кивает, затем подходит к столу, берет какие-то бумаги. Он вроде кажется спокойным, но теперь я начинаю замечать: он тоже нервничает. По-своему – идеально ровным дыханием и движениями, выверенными до миллиметра.

— Кстати, — вдруг говорит он, — в Петербурге состоится важный прием. Я хотел, чтобы ты туда сходила. Это хорошее общество, деловой круг, возможность заявить о себе. Там будут нужные люди.

Я прикусываю губу, начиная откровенно нервничать.

— А кто такой Артем?

Папа замирает на секунду, но потом говорит вполне буднично:

— Сын моего давнего партнера. Очень умный парень, поступил в Оксфорд, сейчас помогает отцу в семейном фонде. Прилетает на лето. Я подумал, что будет неплохо, если вы познакомитесь.

Мне хочется закричать: «Ты серьезно? Ты меня на прием с незнакомцем отправляешь, как товар?».

Но я держу лицо, как и он. Холодно и тихо.

Я даже уверена, что папа раскусил меня, заподозрил, что я нашла приглашение. И именно поэтому и решил мне рассказать об Артеме.

— То есть ты решил за меня? — недовольно спрашиваю я.

— Нет, — говорит он, подходя ближе, — я даю тебе шанс.

Он кладет руку мне на плечо, я не отстраняюсь.

— Я так понимаю, ты не собирался мне говорить о приглашении? Или надеялся, что я просто послушно надену платье, влезу в каблуки и пойду в неизвестный особняк с незнакомцем под ручку?

— Не драматизируй. Это всего лишь прием.

— С Артемом?

Папа молчит. Я резко отступаю назад, будто он меня ударил.

— Пап, ты зачем меня в Питер отправляешь? Скажи честно. Замуж? Договор? Фиктивный брак? Или просто: «моя дочь – ваша, только возьмите»?!

В его взгляде вспыхивает недовольство.

— Не говори так. Никогда! — его голос по-прежнему спокоен, но я прекрасно чувствую, как она напряжен.

— Тогда скажи, что происходит! — выкрикиваю я. — Ты отправляешь меня в другой город, к каким-то людям, на «прием» с каким-то «Артемом», и это не выглядит, как стажировка, пап. Это выглядит как…

— Хватит, — перебивает он. — Это выглядит как шанс. Единственный, Мира. Ты не понимаешь, в каком мире я живу. Там важны связи, контакты и надежные семьи. И да – в какой-то момент тебе придется делать выбор. Не сердцем, а головой.

Я сжимаю кулаки.

— А если я не хочу? Если я не готова быть пешкой?

Он смотрит на меня долго, потом тихо говорит:

— Тогда ты проиграешь.

Между нами вырастает невидимая стена, которую никто не хочет разрушить. Но я сделаю это первой, как бы больно не было. Он ведь мой отец, он растил меня один, когда мама умерла.

А теперь я совсем его не узнаю… куда же ты вляпался, папочка?!

— Я не твой проект, пап, — говорю я дрожащим голосом. — Я не инвестиция.

— А я не враг, — отвечает он и резко вздыхает. — Я просто пытаюсь сделать так, чтобы ты была в безопасности. Чтобы ты осталась на плаву, когда меня не станет.

Его слова выбивают почву из под моих ног.

— Ч-что? Зачем ты так говоришь?

Он отводит взгляд.

— Еще не время для откровений. Просто доверься мне, доченька.

Я смотрю на человека, который всегда был моей опорой. Но теперь он как незнакомец. Холодный, сильный, сдержанный. Он не спасает меня. Он жертвует мной ради чего-то большего, чего я пока не понимаю.

— Если ты так говоришь, то я тем более никуда не поеду. Я останусь тут с тобой.

— Это исключено!

— А чем эти люди в Питере лучше твоего друга Саши?

Папа резко впивается в меня прищуренным взглядом.

— Что ты сказала?

— Ты слышал. Чем они лучше? — я подхожу ближе, начинаю злиться. — От него ты меня отгородил, как от заразы. А они что, лучше? Они что, чистые? Не связаны с твоими делами? Или с чужими грязными деньгами?

— Не смей…

— Почему? Боишься услышать правду? — я уже не сдерживаюсь. — Ты привел в наш дом раненого человека. Не в больницу, а в дом. Значит, ты доверяешь ему. Ты спас ему жизнь. А теперь гонишь меня к людям, которых я даже не видела. И мне, значит, должно быть спокойно?

Он смотрит на меня, как на бомбу с замедленным действием.

— Саша не тот, кем ты его видишь, — выговаривает он медленно. — И я не обязан объяснять тебе, почему.

— А вот тут ты ошибаешься, — говорю я почти шепотом. — Обязан, потому что я больше бы доверяла Саше. И не потому, что он мне симпатичен, а потому что он настоящий. Потому что, когда смотрит – не врет. А эти твои покровители? Чего я от них жду? Фамилии в приглашении даже нет!

ГЛАВА 20.

Александр

Мясо шкворчит на решетке, дым поднимается ленивыми струями, пахнет розмарином и чесноком. Начало лета выдалось жарким, и солнце еще не собирается садиться, хотя время близится к вечеру. Стоим с Вадимом у мангала, Марк возится рядом, проверяя, чтобы угли не прогорали слишком быстро.

— Слушай, у тебя каждый раз мясо получается идеальным, — говорю Марку, переворачивая стейк. — Может, тебе в ресторане работать?

— Ага, еще мне только этого не хватало, — хохочет друг. — Мне бы дома с двумя детьми выжить. Кирюха вон, вчера на потолке нарисовал акулу.

Из дома доносится смех жены Марка – Киры. Что-то гремит на кухне, пахнет свежим хлебом и какой-то сливочной запеканкой. Дом у Марка теплый и живой, детский смех, хлопоты любимой женщины. У друга слишком нормальная жизнь для таких, как мы. Но я рад за него.

(Историю Марка и Киры читайте в книге «Холодов»: https://litnet.com/shrt/9eM4)

Пятилетний Кирилл выскакивает во двор босиком, с деревянным мечом в руках, весь в пыли и с радостной улыбкой на лице. Марк тут же приседает, ловит сына и подбрасывает высоко вверх. Ребенок хохочет, потом обнимает отца за шею.

У меня внутри все сжимается, потому что Марк сумел. Он смог вырваться, построить жизнь, семью, убежище. А мы с Вадимом зареклись…

Мы с Марком и Вадимом не просто друзья. Мы многое прошли вместе.

Есть вещи, которые не объяснишь. Как вкус крови на языке, когда лежишь на спине и считаешь, сколько секунд еще можешь дышать.

Горячая точка. Много лет назад. Край, где земля черная, как уголь, и все пахнет смертью. Нас туда забросили «временно», а остались мы там на месяцы. Сначала нас было десять. Потом восемь. Потом пятеро.

А однажды остались трое, и только один автомат на всех.

И тогда Марк, перебинтованный, с простреленной ногой, взвалил на плечо Вадима, у которого отказала правая рука, а я их прикрывал, поливая по кустам, и не мог чувствовать пальцы от холода и страха.

Мы вывезли друг друга из Ада. Буквально. На броне. На себе. На остатках воли.

С тех пор нас связывает крепкая дружба. Я могу позвонить Марку в три утра и просто сказать:

— Нужна машина и две куртки.

И он не спросит зачем, он просто скажет:

— Через двадцать минут.

С Вадимом то же самое. Он может быть в любой точке страны, но если я позову, он будет рядом. С сигаретой в зубах, с усталым лицом и стальным взглядом. Потому что он знает, что и я к нему приеду. Всегда.

Это не братство по крови. Это братство по боли и по выбору. Мы сделали его в тот день, когда приняли, что домой вернутся не все.

И теперь, когда я стою во дворе шикарного дома Марка, слышу, как из окна разливается хохот его двухлетней дочери, а сын носится по газону, ловко орудуя деревянным мечом, я понимаю: жить – страшнее, чем умирать. Потому что жить – это значит оставаться человеком даже после всего.

— Лекарь, ты че молчишь? — спрашивает Вадим и наливает мне в стакан холодного пива. — Вроде все живы, твоя рана затянулась, враги нас пока не нашли… что тебя так беспокоит?

Я качаю головой, врать нет смысла.

— Мира.

Марк хмыкает, вытаскивая готовый кусок мяса.

— А что с ней?

Я затягиваюсь сигаретой, задерживаю дым в легких.

— Все. Ничего. Я уехал.

— Ты уехал, а голова у тебя осталась там, — замечает Вадим.

Мне нечего ответить, потому что друг попал в яблочко.

— Ты правильно сделал, — наконец говорит Марк, подсовывая мне тарелку. — Она еще ребенок, Сань. У нее все впереди: универ, любовь, какие-нибудь мажоры с айфонами и геликами…

— Тимуры, — фыркает Вадим.

Я знал, что это неправильно. Что нельзя ни морально, ни по-человечески совать свои лапы в ее жизнь, когда сам ушел. Но и быть слепым не мог.

Когда уехал из дома Рудова, попросил Вадима:

— Присматривай. Не вмешивайся. Только наблюдай.

Он понял сразу и без вопросов.

Я не хотел знать, как она проводит каждую секунду. Мне не нужны были детали. Но я должен был быть уверен: все спокойно и она в безопасности. И если вдруг кто-то сунется к ней, я узнаю раньше, чем станет поздно.

А потом имя Тимура начало мелькать все чаще. В отчетах, в снимках, в голосе Вадима, который пытался держаться нейтрально, но я слышал, как его это бесит.

— Гладкий, — говорил он. — Из тех, кто улыбается маме, а через час трахает чью-то сестру в машине у подъезда. Богатый и слишком уверенный.

— Что-нибудь серьезное? — спросил я.

— Пока только глазки строит, но не отстает.

Я пробил его сам через своих людей.

Фамилия, универ, номера машин, папа – один из тех, кто «решает вопросы». Бизнес в серой зоне, но вылизан под ноль. Слишком много связей. Слишком много пустоты внутри.

Я сидел в своем кабинете и листал фотографии. Тимур с кем-то на яхте. Тимур с полуголыми девками на вечеринке. Тимур в клубе рядом с Мирой.

Захотелось поехать потом к этому щеглу и сломать ему челюсть. Но я не сделал этого. Потому что если я влезу, все пойдет по наклонной. Потому что у меня нет права быть рядом. Я сам ушел.

Но если он ее тронет хоть пальцем, я сразу же приеду. И он пожалеет, что вообще родился.

Марк смотрит на Вадима, потом на меня и хмурится.

— Но вообще, Лекарь, — его голос становится тише, он подозрительно оборачивается на крыльцо дома, — по Андрею сейчас пошел шорох.

Я поднимаю глаза на друга.

— В смысле?

— Вчера был звонок, — Вадим подключается к разговору, подходя ближе. — По цепочке передали: старые обиды, старые долги. Кто-то заинтересовался им плотно.

— Кто? — спрашиваю я.

Марк пожимает плечами, но лицо напряжено.

— Мы не знаем точно. Но тот, кто роется в прошлом Андрея – не из тех, кто просто так звонит.

— А Мира? — цепенею от накрывающей меня злости.

— Вот и вопрос, — кивает Вадим. — Андрей отправляет ее в Питер. Говорит, что стажировка. Но сам ты понимаешь, это не просто так. Прячет. Возможно, в обмен на что-то.

ГЛАВА 21.

Александр

Мы стоим на вершине холма. Внизу раскинулся ночной город. Ветер поднимается от оврага, несет запах пыли и травы. Андрей молчит. Я молчу. В таких местах лучше молчать, пока не назреет правда.

— Сань, ты помнишь, как мы познакомились? — тихо спрашивает Андрей, глядя на огни ночного города.

— Я пьяный был, — отвечаю я. — Ты – в дурацком пальто и с тремя гопниками вокруг.

— Да. Один против троих, а ты все равно влез.

— Потому что у тебя не было шансов, — ухмыляюсь я. — Я не герой, Андрюха. Я просто не люблю несправедливость, особенно к слабым.

Он поворачивает ко мне голову, чувствую его пристальный взгляд, но сам продолжаю смотреть вперед.

— Я тогда не был слабым, — уверенно говорит друг. — Просто не был готов к такому повороту.

— Никто не бывает.

— А ты был?

Я бросаю на него быстрый взгляд, он знает ответ, поэтому я молчу.

Нет. Я тоже не был.

Я тогда только-только вернулся из командировки – потерянный и сломанный. Работы нет, ПТСР, агрессия. Бухал в местном захудалом баре, а какие-то гопники стали прессовать мужика. Этим мужиком оказался Андрей. Я отпиздил тех гопников, спас Андрея, а он в качестве благодарности взял меня к себе телохранителем. Мы быстро нашли общий язык, подружились. А когда я решил уйти от Андрюхи, он не стал останавливать, помог открыть мне бизнес и окончательно встать на ноги.

Город шуршит под нами: машины, сирены, жизнь. Но здесь, на холме, царит вакуум. Точка без свидетелей.

— Зачем ты отправляешь ее в Питер? — наконец спрашиваю я. — Только давай без этих своих «это безопасно», «она под контролем», «это возможность». Ты меня знаешь. Я слышу, когда ты врешь.

Он резко садится на корягу у обрыва. Смотрит в ночное небо, как будто ищет там ответ.

— Потому что я должен, — устало вздыхает друг. — Не хочу, Сань, но должен.

Я опускаюсь рядом. Ветер шевелит кусты.

— Рассказывай.

— Есть люди, с которыми я работал раньше. Когда только поднимался. У них, оказывается, долгая память и долгая цепочка требований. Я заплатил деньгами, связями, информацией. Но сейчас они хотят другого.

— И ты решил, что ею можно платить?

— Нет! — его голос срывается. — Я никогда бы не... Я придумал схему, как ее увести. Устроить видимость – поездка, стажировка, безопасность. Мои люди там. Я все держу под контролем. Но…

— Но?

— Мне не нравится, что она рядом со мной. Все, чего я касаюсь, со временем рушится. Я не хочу, чтобы она шла по тем же граблям.

Я нервно стискиваю челюсть.

— Ты думаешь, что отсылая ее в Питер, она будет там под присмотром и таким образом ты ее защищаешь. Но ты забываешь одну простую вещь, Андрей.

Он переводит на меня взгляд, а я медленно встаю с коряги.

— Она твоя дочь. Молодая девчонка, которая одна окажется в огромном городе. И к кому ты там ее приставишь?

Друг молчит, а я делаю шаг к краю склона, смотрю на город, мерцающий внизу.

— Объясни мне только одно, — говорю тихо и почти спокойно. — Почему именно Питер? Почему не за границу? Почему не к матери?

Замечаю, как Андрей замирает. Лицо друга становится жестким.

— Я помогу с документами, — уверенно продолжаю я. — Другой паспорт, другая фамилия. Через два дня она будет в безопасности и на другом конце мира. Ты сам учил меня думать нестандартно.

Он резко вскакивает с коряги, сжимает кулаки. Тишина между нами натягивается до предела, как струна, которая вот-вот лопнет.

— А как ты себе это представляешь? — недовольно бросает он, прожигая меня гневным взглядом. — Мира, доченька, собирай вещи, ты летишь к маме. Кстати, она не умерла, а просто вляпалась в секту и свалила на Бали прокачивать, мать ее, свою женскую энергию и трахаться с каким-то Гуру, который возведет ее в какой-то ебенячий сан?

Он резко разворачивается ко мне. В глазах злость и боль.

— Или как они это называют, а? Анахата? Кундалини? Блядь, да вообще неважно. Знаешь, что важно? Что эта «чокнутая женщина», как ты сам говоришь, бросила ребенка. И даже ни разу не позвонила.

Я молчу. Друг в своей буре, пусть выговорится.

— Ты предлагаешь мне отправить Миру туда? К женщине, которая от нее отказалась, потому что «ребенок сбивает вибрации»?

— Если Мире действительно угрожает опасность, может, стоит пересмотреть свои принципы?

Андрюха осекается на мгновение. А потом он быстро подходит ко мне и грубо тычет пальцем мне в грудь:

— Вот будут у тебя свои дети, поймешь! Никогда! Никогда я не отправлю дочь в секту.

Я потираю затылок. Да, о секте и подозрительном псевдо-гуру я что-то не подумал.

Я кладу руку ему на плечо, слегка сжимаю его.

— Тогда не отказывайся от моей помощи. Ты не один.

Он сжимает губы, смотрит на ночной город.

— Я сейчас думаю о том, что моя дочь втюрилась в тебя. И я хочу набить тебе морду.

— Валяй, — я раскидываю руки в стороны и делаю шаг назад.

— Пообещай мне одно, Сань. Когда меня не станет, ты за ней присмотришь. Только как мой друг! И ничего большего!

— Я не могу тебе этого обещать, — говорю уверенно и готовлюсь получать в рожу. — Только скажу, что я не дам ее в обиду и закрою собой, если это потребуется.

— Блядь, ей всего лишь двадцать!

— Я знаю, — отвечаю тихо. — Именно поэтому я держусь из последних сил, Андрюх. Но ты же сам видишь, что она уже не ребенок.

Андрей тяжело выдыхает, подходит к краю обрыва, смотрит на темный город под нами.

— Она выросла в доме, где я каждую ночь проверял замки дважды. Я растил ее, думая, что смогу оградить от всего. А теперь понимаю – только хуже сделал.

Я молчу, сейчас не время его перебивать.

Друг оборачивается, его глаза налиты тревогой, болью, и тем, что не каждый мужчина способен признать в себе.

— Ты честный, Сань. Сломанный, но честный. Может, ты и был бы ей лучшим выбором... если бы не был таким же, как я.

ГЛАВА 22.

Мира

Питер встречает меня густым влажным воздухом и запахом дождя, хотя небо еще держится. На перроне шумно: чужие разговоры, объявления, стук колесиков чемоданов. Я выхожу из Сапсана и замираю на месте, пытаясь сообразить, куда идти.

И вдруг мой взгляд натыкается на слишком интересную табличку.

Неподалеку стоит парень лет двадцати пяти, в светло-бежевом пиджаке поверх серого худи, джинсы, кроссовки известной дорогой марки. Темные волосы слегка растрепаны, подбородок чуть небрит – стильно и дерзко. Он стоит у края платформы и держит в руках табличку, на которой фиолетовым маркером выведено:

«МИСС ВСЕЛЕННАЯ РУДОВА МИРА».

И ниже кривой рисунок, похожий на корону.

Я прыскаю со смеха, а затем беру за ручку свой чемодан и направляюсь к парню, по пути качая головой.

— Серьезно?

Он улыбается широко и чуть дерзко, словно у него и правда все в этой жизни под контролем.

— Хотел еще добавить «неповторимая», но не влезло. Артем. Меня обязали встречать богиню.

— Тогда богиня велит взять чемодан, — я киваю на свой багаж.

— Исполню с честью, Мисс Вселенная, — парень подхватывает мой чемодан так легко, словно он весит два килограмма, а не двадцать.

Мы идем к выходу, я стараюсь не потеряться в толпе. Шум вокзала глохнет позади.

— Слушай, — он смотрит на меня сбоку, пока катит чемодан по плитке, — я вот чего не понимаю: ты правда согласилась пойти на благотворительный вечер?

— А у меня был выбор? — усмехаюсь я. — Меня поставили перед фактом. Мол, прекрасный шанс и ты там будешь.

— Ну да, меня тоже подбросили туда, как малыша на утренник. Ощущение, что наши папаши решили сыграть в «Свидание вслепую: элитная версия».

Я смеюсь. Артем улыбается в ответ, не спеша и чуть лениво, а в глазах играет веселый огонек.

— Я уже представил: длинный стол, мы друг напротив друга, вокруг стеклянные фужеры, пафосные речи и взгляды: ну, ну, смотрите друг на друга, влюбляйтесь давайте, дети.

— Ты влюбляться планируешь? — поддеваю я его.

Он пожимает плечами.

— Если ты и в жизни такая же, как я написал на табличке – у меня нет шансов.

Артем усмехается, мы выходим на улицу. Перед нами стоит черный «Рэндж Ровер», и у меня перехватывает дыхание.

— Это твоя тачка?

— Ага, — он нажимает на брелок, и машина отзывается легким звуком.

— Ты что, олигарх?

— Только по пятницам и субботам, а сегодня вторник. Садись, Мисс Вселенная, покажу тебе город.

Я улыбаюсь и с радостью запрыгиваю на переднее сиденье, пока Артем воюет с моим чемоданом и запихивает его в багажник. Я быстро осматриваю салон: чисто, приятно пахнет.

Может, папа прав?! И Питер подарит мне много крутых возможностей?

Достаю из кармана джинсовки мобильный, звоню папе, но абонент выключен. Тогда я пишу ему сообщение, что добралась и что меня любезно встретили.

— Ну что, Мисс Вселенная, у нас два варианта, — говорит Артем, заводя двигатель, и рев мотора звучит приятно, как музыка. — Сначала заезжаем в издательство, потом на квартиру. Или наоборот?

— Давай в издательство, — отвечаю я, удобно усаживаясь на сиденье.

Кожаная обивка, приглушенный аромат чего-то дорогого и мужского.

— Принято, — парень уверенно направляет свой джип на проспект, легко лавируя в потоке машин.

Питер за окном мрачновато-серый, но все равно красивый. Его холод как будто меньше давит, чем московский.

— Кстати, — бросает Артем, не отрывая взгляда от дороги, — издательство, где ты будешь стажироваться, принадлежит моему отцу.

— Ого, — я прищуриваюсь, чуть усмехаясь. — То есть тебя уже ввели в курс всех моих дел?

Он смеется.

— Наследник империи обязан быть в курсе, кого пускают в святая святых. А еще мне сказали, что ты студентка журфака.

— Да, — киваю. — Хотя иногда это больше похоже на школу выживания, чем на университет.

— Ну, хоть честно, — он усмехается, чуть развернувшись ко мне. — Я сам… скажем так, не особо академический тип. У меня бизнес-школа за плечами, но душа к ней так и не прикипела. Клубы, друзья, поездки, тусовки – вот мой профиль. И если честно, Мира, семьей я пока не планирую обзаводиться.

И то, как он это говорит спокойно и без пафоса, мне вдруг даже нравится. Я выдыхаю и говорю честно:

— Отлично. Я тоже не горю желанием замуж. Так что, если нас сводят папаши, зря стараются.

Артем бросает на меня искренне довольный взгляд:

— Мы с тобой сработаемся.

Машина плавно сворачивает с главной улицы, и вскоре мы оказываемся перед строгим, сдержанным зданием с витражами и колоннами. Артем выходит первым, открывает мне дверь с легким кивком, будто я все еще «мисс вселенная».

— Прошу, будущая акула пера.

Я смеюсь, но внутри уже включается тревожная дрожь. Все кажется слишком большим, важным и новым. Мы заходим в здание, и тут…

…в нос ударяет запах. Тот самый. Древесный, с ноткой перца. Теплый и мужской, но не отдушкой, а настоящим. Как у Саши.

Я резко замираю, вглядываюсь в коридор. Обычные люди. Никого знакомого. Наверное, показалось.

Мало ли у кого может быть такой же парфюм. Тоже мне, нашла из-за чего нервничать.

— Все нормально? — Артем уже нажимает кнопку лифта.

Я сглатываю, выдыхаю и киваю.

— Да. Просто… запах... напомнил мне кое-что.

— Надеюсь, приятное?

— Само собой, — отвечаю я, стараясь выровнять дыхание.

Хотя внутри уже начинает гудеть странное предчувствие.

ГЛАВА 23.

Мира

Вечер обнимает город приятной прохладой. В Питере уже начались белые ночи, мне еще сложно привыкнуть к такому. И ветер сегодня не такой колючий, словно он знает, что мне не хочется сегодня мерзнуть, ведь я так легко одета.

Я выхожу из машины, поправляя подол вечернего платья. Бархат цвета глубокого изумруда струится по ногам, туфли с острыми носами щелкают по камню. Легкая маска скрывает глаза – изящная, с серебристыми завитками, она делает меня чуть загадочной и чуть недосягаемой.

— Ух ты, мисс Рудова, вы просто огонь, — шепчет довольный Артем, предлагая мне руку.

Парень и сам очень хорош: смокинг сидит на нем как влитой, бабочка четко на месте, взгляд лукавый, но уверенный.

Я улыбаюсь. Мне с ним легко, мы успели стать командой. И пусть я понимаю, что у нас ничего не будет, кроме ироничных перепалок и взаимных подколов, мне комфортно рядом с ним.

— Ты тоже ничего, мистер Наследник, — поддеваю я его и усмехаюсь. — Даже бабочку сам завязал?

— Разумеется. Мой батлер в отпуске, — шутит он, и мы вместе тихо смеемся.

Вечер проходит в старинном особняке, переоборудованном под зал для приемов. Все сияет хрусталем, на столах стоят бокалы шампанского и тонкие закуски, официанты скользят бесшумно. Все в масках. Кто-то в золотых, кто-то в черных, у некоторых – с перьями, у других – строгие венецианские. Пахнет дорогими духами и слишком большим количеством денег.

У меня возникает такое ощущение, что мы провалились в прошлое. Лет так на двести назад.

— Добро пожаловать в клуб тех, кто уже не знает, куда девать свои миллионы, — говорит Артем, склоняясь ближе к моему уху. — Тут половина зала – это питерская элита. Банкиры, застройщики, политики. Остальные – их жены и любовницы. Иногда в одном лице.

— А ты кто? — спрашиваю я и заглядываю в его веселое лицо.

— Вечный холостяк с хорошими связями, — отвечает он, не моргнув глазом.

Я уже две недели в Питере и знаете, я правда быстро втянулась. Живу в служебной квартире с огромными окнами и утренним светом. В издательстве меня приняли удивительно тепло, коллеги оказались не только классными профессионалами, но и искренними людьми. Я работаю в отделе редакции художественной прозы, корректирую тексты, пишу аннотации, иногда даже принимаю рукописи от новых авторов. Несколько раз уже сидела на собраниях с главным редактором. Да, с отцом Артема, и каждый раз ловила себя на мысли: мне это нравится. Черт возьми, я люблю эту стажировку.

Артем ведет меня вглубь зала, представляя знакомым. Я улыбаюсь, киваю, слегка машу бокалом, отвечаю на вопросы. Все идет гладко, но где-то внутри появляется тонкое, почти неощутимое напряжение. Как будто я на сцене. Как будто кто-то за мной наблюдает. Или... ждет.

Я касаюсь рукой маски, поправляю ее на лице и вдруг ловлю чужой взгляд. Черная маска, высокий мужчина у колонны. Встретив мой взгляд, он почти сливается с тенью. Я моргаю, и он исчезает.

Наверное, просто обычный гость. Может быть, какой-то богач-одиночка, любящий драматизм. Но почему-то сердце ускоряет ритм.

— Все в порядке? — Артем замечает мою растерянность.

— Да, просто... кажется, я кого-то узнала. Или перепутала.

Он кивает, мягко сжимая мою руку.

— Если что, я рядом. И у меня отличное чувство юмора. И правый хук тоже ничего так.

Я улыбаюсь, а мой взгляд снова ускользает в толпу. И в голове возникает вопрос:

А если это был не просто гость? А если кто-то пришел не за шампанским?

Перед официальной частью вечера проходит небольшой банкет. Все тихо общаются, музыканты играют тихую и расслабляющую музыку.

— О, вот это задница, — чуть ни не присвистывает Артем, когда мимо нас проплывает блондинка в обтягивающем красном платье.

— Артем, — шикаю я на него и хмурюсь, — как неприлично.

— Да ладно тебе, Мир. Кажется, я ее знаю. Ты не против, если я оставлю тебя ненадолго? Хочу подойти и поздороваться к этой симпотяжке.

— Иди уже, казанова. Ни одной юбки не пропустишь.

— Не твой, вот ты и бесишься, — шутит Артем и галантно целует мою руку.

Я остаюсь одна с бокалом в руке, слегка покачивая шампанское и слушая никчемный треп двух девушек в масках рядом. Обсуждают чьи-то туфли, чьего-то мужа, чью-то липосакцию. Ужас, как скучно.

— …и она всерьез сказала, что у нее «натуральный» бюст! — хихикает одна.

— На моих глазах доктор выносил его из операционной, — отвечает другая, и обе взрываются смехом, прикрывая ладошками рты.

Я закатываю глаза, пригубив шампанское. И почему такие вечера всегда одинаковые? Кружева, золото, ложь.

Нет, этот пафос не по мне.

— Прекрасная леди, — доносится голос сбоку, я оборачиваюсь.

Передо мной стоит высокий мужчина, крепкий, явно старше меня лет на десять, может больше. У него темно-синяя маска с бархатной отделкой, но глаза какие-то холодные. Он улыбается, но во мне возникает только неприятное чувство.

— Сейчас объявят медленный танец. Оставите его за мной?

Я натягиваю вежливую улыбку.

— Простите, я не танцую.

Он делает шаг ближе, я отступаю на полшага.

— Здесь все танцуют, — произносит он уже не так мягко. — Или вам кто-то запретил?

Я начинаю искать глазами Артема. Где он там, блин? Придушу его за то, что оставил меня одну.

— Извините, — произношу на этот раз жестче. — Я жду своего спутника.

Мужчина будто не слышит. Его ладонь уже тянется к моей талии. И в этот момент за моей спиной раздается голос.

Низкий. Четкий. Знакомый до дрожи.

— Милая леди уже пообещала свой первый танец мне.

Я замираю, даю себе пару секунд прийти в себя, а затем медленно оборачиваюсь, как в кино.

Саша стоит передо мной в смокинге. Черная маска скрывает верхнюю часть лица, но я бы узнала его в любой толпе.

Но он какой-то чуть другой – гладко выбрит, элегантен, сдержан, но внутри него все тот же огонь, все тот же стальной взгляд. Его глаза пожирают меня, а я не в силах сделать глубокий вдох.