Дуэль сердец или Ещё одна история Сони Ростовой

Пролог (февраль 1812 года)

Февраль 1812 года, Москва

...Софи стремительно сделала пару шагов к каминной полке и открыла ящик. Взяла один пистолет и быстро проверила: он оказался заряженным. Увидев, что девушка проверяет оружие, Долохов начал подниматься из-за стола с намерением отобрать у неё пистолет, но Софи быстро направила на него ствол.

– Не двигайтесь! – резко сказала она. – Пистолет заряжен, я вижу. Дёрнетесь – выстрелю в вас без предупреждения!

Долохов выпрямился окончательно, кресло с грохотом упало позади него, оно они оба не обратили на это ни малейшего внимания. Лицо Долохова стало напряжённым и настороженным.

– Что вы затеяли? – спросил он. В его светлых глазах появился опасный стальной блеск.

Софи медленно сделала несколько шагов назад, не спуская глаз с Долохова и не опуская пистолета. Она отступила к двери в спальню и остановилась там. Потом кивнула головой в сторону каминной полки и сказала:

– Берите второй пистолет. Я уверена, он заряжен тоже. Скорее всего, вы с ними не расстаетесь, и они всегда у вас наготове на всякий случай. Если он не заряжен, я дам вам время зарядить его. А что я затеяла, вы спрашиваете? – И тут Софи невесело рассмеялась, но затем лицо её снова заледенело. – Я затеяла дуэль с вами! Почему только мужчинам разрешено дуэлировать между собой и наказывать подлецов с помощью дуэлей? Вы вместе с вашим приятелем Курагиным виноваты в том, что обманывали Наташу. Он лгал, что женится на ней, тогда как на самом деле наверняка готовил фальшивое венчание, которое должен был бы провести расстрига-поп. А вы помогали ему в этом грязном деле. Так что вы оба подтолкнули её к тому, что она в состоянии отчаяния приняла смертельную дозу яда! Вы оба виноваты в том, что она теперь мертва! Поэтому в моих глазах вы подлец и мерзавец! Только, к сожалению, никакой суд не может вас наказать. Мужчины в тех случаях, когда суд бессилен, вызывают негодяев на дуэль. Считайте, что и я вызвала вас на дуэль, чтоб заставить ответить за смерть моей подруги и сестры!

Долохов расхохотался, хотя и несколько деланно. Под дулом пистолета, который Софи твёрдо держала в руке и направляла на него, искренне и заразительно смеяться что-то не хотелось.

– Вы хоть знаете, с какой стороны за пистолет-то держаться?

С холодной улыбкой Софи ответила:

– Знаю. Пока мы с моим наставником ездили по Европе и постоянно переезжали из города в город, и из страны в страну, он неплохо обучил меня стрелять, чтобы защищаться в случае нападения. Потому что из-за постоянных войн на дорогах Европы сейчас очень небезопасно. Он учил меня стрелять именно из пистолетов этой системы. И у меня получалось весьма неплохо и метко. Поэтому можете быть уверены: я буду достойным противником. Я буду стоять здесь, у этой двери, а вы отойдете к другой двери. Так что между нами расстояние будет около десяти шагов. Ведь именно такое расстояние назначают мужчины-дуэлянты, когда желают драться насмерть? Места нам в этой комнате вполне хватит.

Долохов начал терять терпение.

– Бросьте пистолет, Софи! Хватит дурацких шуток! Я не собираюсь устраивать дуэль с женщиной. Если уж вас так потрясла смерть вашей кузины, то ищите Курагина и стреляйте в него. Он первопричина в этой истории!

– Я знаю, – холодно ответила Софи. – Но до него мне сейчас не добраться. Пьер Безухов сообщил, что ваш приятель скрылся из Москвы в неизвестном направлении. Я не могу бегать по всей России и разыскивать его. Кроме того, я уверена, что с этим мерзавцем со временем рассчитаются. Во-первых, отец Наташи. Он не простит смерти дочери. Во-вторых, её брат Николай. Он боевой офицер, стреляет метко и холодным оружием владеет отменно. В-третьих, князь Андрей Болконский, бывший жених Наташи и тоже военный. Уверена, что и он будет искать Курагина, чтобы вызвать его на дуэль. Кроме того, есть ещё младший брат Наташи – Петя. Ему пока всего пятнадцать лет, но он храбрый парень. Подрастёт на год или два и тоже сможет вызвать вашего подлого приятеля. Так что все мною перечисленные будут преследовать этого мерзавца – вашего дружка, как бешеную собаку, сколько бы он не бегал от них. И когда-нибудь до него доберутся. Кто-нибудь из четверых да пристрелит его на дуэли. А вот про ваше подлое участие в этом грязном деле знаю пока лишь я одна из родных Наташи. Так что именно мне судьба вручила шанс рассчитаться с вами за её смерть!

– Мне надоело слушать вашу ерунду! – загремел Долохов. – Я сожалею о смерти вашей кузины и даже о том, что помогал Курагину. Но никто из нас не предвидел такого исхода. И в любом случае я вам повторяю – никакой дуэли с вами, с женщиной, у меня не будет!

Софи вскинула голову выше. Рука её всё так же твёрдо сжимала пистолет, направленный прямо на Долохова.

– Тогда я просто пристрелю вас! – резко сказала она. – Мне плевать на ваши запоздалые сожаления! Наташу этим не вернёшь к жизни и не воскресишь. Запомните, единственный шанс у вас не быть сейчас убитым мною – это взять пистолет и стрелять в меня. Сейчас я начну отсчёт, как это полагается на дуэлях – «раз, два, три». Как только я скажу «три», я сразу же выстрелю в вас. Берите пистолет и цельтесь в меня, пока я даю вам время!

Долохов был вне себя. Ситуация всё меньше напоминала фарс и всё больше внушала опасения. Похоже, у проклятой девчонки намерения самые серьёзные, и она действительно может пристрелить его. Он подумал, что ему стоило бы броситься на Софи и попытаться силой отнять у неё пистолет. Но мешал стол, который стоял между ними. Да и где гарантии, что она не выстрелит, если он пошевелится? Вон она как смотрит: ни малейших проявлений женской слабости, колебаний или страха в глазах, одна холодная решимость и ярость. Кроме того, очевидно, Софи почувствовала, что он готов кинуться на неё, поэтому резким движением руки с пистолетом поймала Долохова на мушку и покачала головой с самым твёрдым видом.

– Я сказала – не дёргайтесь! Любая ваша попытка броситься на меня и отнять пистолет – и я сразу же стреляю!

Глава 1 (апрель - май 1808 года)

1808 год, Москва

– Нет, маэстро, вы должны услышать сами эту девушку! Клянусь вам, что ничего подобного вы в жизни не видели и не слышали! Она воистину виртуозна, и самое главное – такого уровня исполнительского мастерства достигла сама! У неё были учителя музыки, но это были просто самые обычные унылые барабанщики по клавишам! Тем не менее она каким-то чудом выработала собственную, совершенно уникальную технику игры на фортепиано. Её пальцы просто порхают по клавишам с такой скоростью, что и глаз не успевает, если она играет быстрые пьесы! Ни одной ошибки! Иногда играет свои фантазии с весьма талантливой изобретательностью, только ничего не записывает на ноты. И вообще, кажется, что ноты ей совсем не нужны! Она играет либо вообще без них, либо не глядя в них даже краем глаза! Феноменальный музыкальный слух и память! Ей достаточно один раз прослушать пьесу – и она уже воспроизводит её без ошибок!

Известный на всю Европу пианист Джакомо Савиано слушал восторженную речь своего племянника Франческо с некоторой скептической усмешкой. Они ехали в удобном экипаже по улицам весенней Москвы и всю дорогу племянник не переставал трещать о необыкновенных музыкальных достоинствах двух девушек из семьи графа Ростова, одной из которых он давал уроки пения. Зная хорошо неумеренную восторженность Франческо, маэстро сомневался, что способности девушек так уж велики. Франческо был влюбчив и готов осыпать комплиментами любую даму, если у неё было хорошенькое личико, независимо от того, насколько велики были её музыкальные таланты. Но что поделать, племянник всегда был такой. Молодость провёл беспутно, плохо распорядившись умениями, данными ему Богом. Ни певца из него не вышло, ни пианиста, хотя его родители, да и сам маэстро Савиано немало сил и денег вложили в его музыкальное обучение. Пожалуй, даже хорошо, что, спасаясь от кредиторов, племянник перебрался в Россию, когда прослышал, что тамошние аристократы и просто богатые люди хорошо платят иностранным музыкантам. И вот теперь он служит учителем в семействе графа Ростова и учит пению младшую дочь графа с труднопроизносимым для итальянского уха именем Наташа.

Сам маэстро Савиано в этом году тоже приехал на гастроли в Россию. Насчёт щедрости местных покровителей искусства ни он, ни племянник не ошиблись. Действительно, музыкантов из-за границы, имевших уже европейскую известность, принимали здесь в высшей степени почтительно и деньги платили хорошие. Два месяца маэстро провёл в Петербурге, а неделю назад приехал концертировать в Москву. И с ходу он получил несколько приглашений играть в домах самых знаменитых аристократов этого своеобразного русского города. А деньги за эти частные концерты предлагались очень хорошие.

И вот сейчас они с племянником ехали на частный концерт в дом графа Ростова. Племянник в Москве радостно встретил дядюшку, с которым давно не виделся, и выхлопотал ему приглашение в дом своего работодателя. Впрочем, по словам племянника, музыку в семье Ростовых все любили. Поэтому столь известный по всей Европе пианист как маэстро Джакомо Савиано так или иначе получил бы приглашение выступить в этом доме.

Пропуская мимо ушей восторженную трескотню племянника, Джакомо нежно улыбнулся своей возлюбленной супруге Лауре, которая сидела в экипаже рядом с ним. Вот уже тридцать лет как она была самой верной и преданной его подругой, помогала ему в первые, самые трудные годы, когда он только делал первые шаги в своей музыкальной карьере. И теперь с полным правом разделяла его успех и известность. Лучшей жены и соратницы он бы не мог себе представить, их взаимная любовь за тридцать лет брака не угасла. Жаль только, что Господь так и не послал им детей.

– Постой, Франческо, остановись ненадолго, у меня уже уши трещат от твоей болтовни, – добродушно прервал маэстро Джакомо непрекращающийся поток восторженных излияний племянника. – Лучше скажи мне вот что. Твоя ученица синьорина Наташа, та, которая поёт, это дочь графа Ростова, как я понял. А кто такая эта синьорина София, чьи якобы несравненные таланты пианистки-виртуозки ты так превозносишь?

Франческо с готовностью ответил:

– Синьорина София – это воспитанница графа. Она приходится ему двоюродной племянницей. Её родители давно умерли и не оставили ей ничего. Синьор граф взял её в свой дом и воспитал вместе со своей младшей дочерью. Они почти ровесницы, только синьорина София старше на год или полтора. Обе исключительно музыкальны и талантливы. Синьорина Наташа поёт как ангел, а синьорина София играет на фортепиано тоже как ангел, который учился на небесах райским мелодиям. Вы услышите сегодня обоих и поймёте, как я прав.

– Посмотрим, посмотрим, – снисходительно улыбнулся маэстро Джакомо.

***

Этот день был преисполнен для Сони и Наташи самых радостных ожиданий. В доме Ростовых давали большой вечер. Общество собиралось немалое: граф Илья Андреевич пригласил всех заметных людей светского общества Москвы. Главным украшением вечера должно было стать выступление известного на всю Европу итальянского пианиста маэстро Джакомо Савиано. Он совершал большое концертное турне по европейскому континенту и этой весной приехал в Россию. Отыграв два месяца в Петербурге, он, наконец, приехал и в Москву. Девушки семейства Ростовых тем более нетерпеливо ожидали его появления, потому что много слышали о нём от его племянника синьора Франческо Савиано, который два года назад приехал в Россию в качестве учителя пения и был тотчас же нанят семейством Ростовых для того, чтобы учить пению Наташу, обнаружившую отличный голос.

Незадолго до того, как приехал сам маэстро, Соня и Наташа вышли в большую гостиную, где уже было установлено фортепиано и стулья для зрителей. Маэстро сопровождали его супруга и племянник, который специально поехал за ним в гостиницу, где его дядя остановился. Когда Джакомо Савиано вошёл в зал, его радушно приветствовал сам граф Илья Андреевич и его супруга графиня Наталья Николаевна. По очереди он был представлен другим членам семейства Ростовых: дочерям Вере и Наташе, племяннице Соне и младшему сыну Пете. Старший сын графа и графини Николай Ростов в это время был на военной службе и находился со своим полком в Польше.

Глава 2 (июнь 1808 года)

«Если вы не выберетесь из этой семьи, то вы навсегда загубите свою жизнь».

Эти слова маэстро Савиано безостановочно звучали в ушах Сони в ночь, последующую после его необычного предложения. И самое главное – она понимала, что он прав. Понимала, что её уже никогда не признают своей в семье Ростовых и не дадут согласия на брак с Николаем. Да и она сама уже сомневалась, что хочет этого брака. Нерешительность Николая, его быстрая капитуляция перед требованиями семьи и матери ясно показали ей, что упрямо бороться за свою любовь так, как готова была бороться сама Соня, Николай никогда не будет. Да и есть ли у него любовь к ней? Когда любишь, хочешь каждую минуту быть рядом с любимым человеком, а Николай всегда легко уезжал от неё и жил своей жизнью, вряд ли особо тоскуя или вспоминая о ней.

И что ей тогда остается? Попытаться словить другого жениха, выйти замуж и стать хозяйкой своего дома, освободившись таким образом от власти Ростовых? При мысли об этом Соню охватывало отвращение. Любой другой, лишь бы был муж – этого она совершенно не хотела. Если она когда-нибудь и выйдет замуж, то только по любви, а не потому что «так полагается» каждой женщине. Первейшую необходимость замужества для женщины ей внушали с детства в семье Ростовых, но теперь она сомневалась в правильности этих внушений.

При таких складывающихся обстоятельствах её будущее в семье Ростовых виделось Соне совершенно безрадостным. Пройдут годы, она постареет, и всё, что останется ей – это жить в семье либо женившегося на богатой невесте Николая, либо в семье вышедшей замуж Наташи. Скорее всего, Наташе тоже подберут богатого жениха. Или она сама найдет его себе, но вряд ли он будет из бедняков. Что касается Сони, то она станет чудаковатой и для всех чужой «тётушкой Соней», а по сути – приживалкой, которая просто коптит небо, сама не зная зачем. Ну, разве что её используют для ухода за престарелыми родственниками или для присмотра за детьми.

От подобных представлений о своём будущем Соне хотелось тут же лечь и умереть. Раньше она гнала подобные мысли от себя, потому что они были слишком страшны, но сегодня ночью дала себе волю и во всех подробностях начала представлять себе свою будущую жизнь приживалки, которая неизбежна, если она останется с Ростовыми. Прежде она не видела никакого выхода из этой ситуации, но появился маэстро Савиано и, как добрый волшебник, дал ей надежду. Дал ей мечту, настолько ослепительную, что Соня не могла не зажмуриться и не испугаться, когда он впервые озвучил своё предложение. Но испугалась она только вначале.

А теперь ей хотелось принять его предложение. Просто безумно хотелось.

Соня давно уже не чувствовала себя своей не только в семье Ростовых, но и во всём высшем обществе Москвы, в котором она по воле судьбы вращалась. Из развлечений этого общества ей нравились лишь посещения театра. Ещё нравились посещения оперы, когда там ставились оперные или балетные спектакли. Нравились концерты, музыкальные вечера. Что касается остальных светских удовольствий, то все эти вечеринки, чаепития, приёмы, балы с каждым разом радовали всё меньше и меньше, становились всё скучнее и скучнее. Разговоры подруг казались глупыми. Ведь изо дня в день одно и то же – наряды, моды, прически, новый танец, привезённый из Франции, новый фасон платья, отделки, рукавчиков, длины подола, новый парикмахер, который умеет удивительно искусно завивать волосы горячими щипцами, не иссушая их при этом… А ещё сплетни, сплетни, сплетни, бесконечные сплетни: сплетни московские, сплетни петербургские, сплетни заграничные – на любой вкус! Как ей всё это наскучило, как надоело!

Теперь у неё появилась возможность уйти из этой жизни, где она с каждым днём чувствовала себя всё более чужой. Заняться тем, что она любила больше всего в жизни – музыкой, игрой на фортепиано. И не просто заняться, но и зарабатывать себе этим на жизнь, освободившись таким образом от своей зависимости от семьи Ростовых. Но… сможет ли она? Хватит ли сил и способностей? Соня чувствовала: хватит, только надо набраться смелости. Не трусить, не прятать голову пугливо за отговорки типа «ни одна женщина такого ещё не делала». В конце концов недаром она, прочитав однажды сочинение Мэри Уолстонкрафт «О правах женщины» [Уолстонкрафт Мэри (1759-1797) – британская писательница, философ XVIII века. Стала известна своим эссе «В защиту прав женщин» (1792), в котором она утверждала, что женщины не являются существами, стоящими на более низкой ступени развития по отношению к мужчинам, но кажутся такими из-за недостаточного образования], ещё тогда начала мечтать о возможности самостоятельной жизни. Только не знала, каким образом добиться самостоятельности, какой путь для этого выбрать. Ведь всё, для чего её готовили, для чего воспитывали её саму и её подруг – это была одна цель: девушка должна выйти замуж, иметь мужа и детей. Других возможностей женщинам её сословия, да и женщинам вообще даже не предлагали. Но вот теперь ей дали шанс идти по дороге самостоятельной жизни, и она не должна упускать его.

Ведь она действительно прекрасно играет на фортепиано, все знатоки, которые слышали её, всегда хвалили. А уж похвала такого мастера как маэстро Савиано вообще дорогого стоит. Соня вспомнила, как он, прикрыв глаза в восторженном изумлении, слушал её игру во время одного из уроков, и вполголоса произносил: «Geniale... geniale...» [«Гениально… гениально…» (итал.)] Если он прав и её способности действительно велики, то она сможет добиться очень многого.

Проведя бессонную ночь за такими размышлениями, к утру Соня решила: она примет предложение маэстро. Нужно только поговорить с дядей, графом Ильёй Андреевичем, и упросить его отпустить её.

На следующее утро, словно боясь потерять решимость, она заговорила об этом со своим дядей. Но, как и ожидала, нарвалась на категорический отказ. Старый граф был потрясён и возмущён: путь, который выбирала для себя племянница, казался скандальным ему и всему высшему свету.

Глава 3 (февраль 1812 года)

Февраль 1812 года, Москва

– Соня!.. Наташа!.. Наташа!.. Соня!.. Как я рада!.. Как я счастлива увидеть тебя снова… Как ты?.. А ты-то как?..

Софи и Наташа бросились обнимать друг друга уже на пороге дома Марьи Дмитриевны Ахросимовой, крёстной Наташи. Обе девушки превратились словно в вихрь из объятий, радостных восклицаний, улыбок и несвязных вопросов друг к другу, которые они выпаливали, даже не дожидаясь ответа. Две немолодых женщины смотрели на них: одна – с улыбкой, другая – сурово. Суровым взглядом пронзала их, конечно, Марья Дмитриевна, которой не очень нравилась эта встреча. Переждав некоторое время, она обратилась к обоим девушкам:

– Ну, хватит обниматься! Успеете ещё. Здравствуй, Софья. Наконец-то вернулась. Наталья твоё письмо получила, что ты в Москве будешь на этих твоих… как их там… гастролях… слово-то новомодное, и не выговоришь сразу. Упросила меня, чтоб ты со своей спутницей в моём доме пожила в это время, а не по гостиницам да постоялым дворам шастала. Я не против. Комната для тебя и твоей мадам заграничной уже приготовлена, сейчас лакей отведет тебя туда.

Софи с улыбкой оторвалась от Наташи и сказала:

– Здравствуйте, Марья Дмитриевна! Рада вас видеть и очень благодарна за приют. Мы с сеньорой Лаурой хотели остановиться в Английской гостинице, да вот Наташа написала из Отрадного, что будет зимой жить у вас и попросит, чтобы и нас вы тоже пустили на постой.

– Вот ещё, Английская гостиница, – ворчливо отозвалась Марья Дмитриевна. – Там такие деньги за постой дерут, что хоть святых выноси. Живи лучше у меня. Заодно и с Натальей наболтаетесь вдосталь. Давно ведь не виделись. Иди, иди в свою комнату, а ты, Наталья, иди к себе. Да, Софья, познакомь меня со своей мадам.

Софи представила Марье Дмитриевне приехавшую вместе с ней немолодую особу в тёмной одежде. Это была синьора Лаура Савиано, вдова маэстро Джакомо Савиано. Теперь она всегда сопровождала Софи в её поездках, так же, как когда-то сопровождала недавно умершего мужа. Женщины сказали друг другу несколько вежливых фраз на французском – это был единственный язык, на котором могли общаться русская Марья Дмитриевна и итальянка синьора Лаура.

После приветствий и знакомства Софи и синьора Лаура в сопровождении слуг Марьи Дмитриевны, которые несли их багаж, вслед за дворецким отправились в отведённую им комнату. Не успели Софи и синьора Лаура с помощью горничных начать распаковывать вещи, как в комнату вихрем ворвалась Наташа и потащила Софи в свою комнату. Софи еле успела дать указания приехавшей с ней своей горничной приготовить и разгладить для ужина парижское платье, а остальные разобрать и развесить. Синьора Лаура проводила уходящих девушек своей обычной доброй улыбкой. Она понимала, что давним подругам о многом надо переговорить после такой долгой разлуки.

В своей комнате Наташа усадила Софи на диван и, с удивлением глядя на Софи, тихо произнесла:

– Ты стала такой… я даже не знаю, как сказать… Какой-то уверенной в себе, смелой, а ещё… ещё такой… такой стильной, лощёной, какой-то заграничной…

Софи рассмеялась.

– Станешь тут уверенной в себе, когда приходится держать внимание публики на собственной особе в течение пары часов, пока длится концерт. Тут ни усталости, ни неуверенности показывать нельзя. Всегда надо быть на высоте, всегда хоть чуть-чуть, да стоять над публикой, а не вровень с ней, – Софи интонацией выделила слова «над публикой». – Ох, Наташа, если бы ты знала, как мне поначалу было страшно выходить на сцену! Всё-таки для меня не прошли даром годы пребывания в вашей семье, когда я старалась быть самим воплощением скоромности и кротости. Перед первыми концертами у меня холодели руки, ноги, меня трясло, мне казалось, что я сейчас в обморок грохнусь… Но ничего, я научилась справляться с собой, научилась преодолевать страх, научилась быть сильнее. А что касается лоска, так это мой новый гардероб. Мы с синьорой Лаурой перед тем, как возвращаться в Россию, заехали в Париж, и уж там я у месье Леруа, личного модельера императрицы Жозефины, заказала себе всё по последней моде.

– Знаешь, а я собирала все наши газеты и журналы, где встречала статьи о тебе, – Наташа бросилась к письменному столу, открыла один из ящиков, и вытащила кипу газет и журналов. – Вот, смотри, тут и «Московские ведомости», и «Русский вестник», и «Санкт-Петербургские ведомости», и «Аглая», а это «Journal du Nord» и «Troubadour du Nord».[«Московские ведомости», «Русский вестник», «Санкт-Петербургские ведомости», «Аглая», «Journal du Nord» («Северный журнал») и «Troubadour du Nord» («Северный трубадур») – газеты и журналы, издаваемые в России в начале XIX века; два последних издания выходили на французском языке, причём «Troubadour du Nord» был чисто музыкальным изданием]

Софи с улыбкой начала перебирать вырезки и закладки. Наташа выхватила их из рук кузины и начала восторженно читать отзывы.

– «Искусная пианистка, обладающая экспрессивной техникой, ясностью и пониманием композиции наряду с вдохновенным стилем исполнения… выразительный мелодический орнамент, удачно имитирующий стиль пения оперных певцов… юная исполнительница демонстрирует законченную технику, свойственную лишь самым опытным и зрелым мастерам…». Или вот: «Игра мадемуазель Ростовой представляла из себя верх утончённости и напевности, когда пианистка словно заставляла петь свой инструмент. Зрителям казалось, что она даже не нажимала на клавиши, её пальцы просто падали на них подобно каплям дождя, скользили как жемчужины по бархату». А вот тут ещё написали: «Трудно объяснить, что такое её игра, надобно слышать её, чтобы убедиться в том, что никакой фортепьянист не может приблизиться к чистоте, нежности, удивительной выразительности её игры. Никто другой не в состоянии сделать, подобно ей, даже простой гаммы в две или три октавы, в которой она усиливает и ослабляет звуки с постепенностью, ровностью непостижимой. Малейшая безделка становится величайшей трудностью для того, кто хочет выполнить её так, как делает она. У неё какой-то дивный способ прикосновения к клавишам. Под её перстами инструмент перестает быть безжизненным. Это уже не фортепьяно, жалкое по короткости своих звуков, кажется, будто слышишь пение со всеми его оттенками… Утончённая, лёгкая, жемчужная техника, фантастическое мастерство звуковых оттенков, варьирующихся от впечатляющего fortissimo до тающего в дымке, призрачного pianissimo».

Глава 4 (февраль 1812 года)

Через два дня после приезда в Москву Софи давала первый публичный концерт в зале Благородного собрания. Наташа со старым графом тоже поехали. Самый большой зал, который использовался и для концертов, и для балов, был забит публикой. Светской публике Москвы, даже не интересующейся музыкой, было очень любопытно взглянуть на бывшую воспитанницу семьи Ростовых, которая была и до отъезда довольно известна всем знакомцам графа Ильи Андреевича (а это была почти вся знать Москвы). А теперь она вернулась как европейская музыкальная знаменитость, да ещё со званием придворной пианистки Их Величеств Императриц.

Наташа с отцом заняли первые места, специально отведённые им по распоряжению Софи и приготовились слушать. Через некоторое время на небольшой помост в центре зала, где было установлено фортепиано, вышла Софи вся в белом: белое шёлковое платье, белые перчатки, белые туфли. В ушах и на шее сверкали бриллианты. Гладко зачесанные назад и собранные на затылке в простую прическу волосы подчеркивали прелесть и утончённость черт лица. Она вежливо поклонилась публике, в ответ раздались приветственные аплодисменты. Когда они стихли, Софи как-то замедленно, палец за пальцем, стянула длинные перчатки и положила их на край фортепиано. Словно выполняла какой-то волшебный ритуал. Наконец она села за инструмент, сложила ладони перед собой, как будто в молитве, а потом глубоко вздохнула и взяла первый аккорд.

Музыка полилась, затопляя весь зал и словно переливаясь через край. Продуманная, прочувствованная, с каким-то воздушным, даже можно сказать – кружевным изяществом извлечения звука и обработки мелодии. Она завораживала, как тихое колебание волн, как воздушные полувздохи, как пляска языков пламени в камине… Каждую минуту новые звуки чудесно разливались в мелодии, каждый раз они были поразительно разнообразны и, между тем, под этими новыми украшениями не исчезала первобытная прелесть звука и восхитительность переходов… Сама Софи была предельно сосредоточена и отрешена от внешнего мира. С мурашками, пробежавшими по телу, Наташа подумала, что сейчас Софи чем-то напоминает сказочную фею, повелительницу звуков. Как и прежде, нотами Софи не пользовалась, играла всё наизусть, и её игра была подобна волшебству. Она словно создавала музыку из воздуха, играя на своём фортепиано с такой лёгкостью и изяществом, что казалось, будто она сама являлась источником этой музыки. Её пальцы порхали по клавишам словно птицы, а музыка лилась из-под её рук, наполняя зал своей красотой и глубиной. Она играла так, будто каждая нота была частью её души, и она передавала её слушателям через свои руки и сердце. Зрители слушали её, словно заворожённые, а когда она закончила – зал взорвался громом аплодисментов.

Успех Софи был абсолютным и потрясающим. Два часа её выступления пролетели как одно мгновение, а когда концерт закончился, весь помост, на котором стояло фортепиано, был завален цветами. Особый успех выпал на заключительную часть концерта, когда Софи предложила зрителям давать ей музыкальные темы, чтоб она сыграла их в своей обработке. Ей передали из зала несколько листов с нотами, она выбрала несколько тем и виртуозно сыграла их в своей оригинальной аранжировке.

Когда Ростовы возвращались домой поздно ночью после концерта в карете, заваленной цветами, Наташа восторженно воскликнула:

– Соня, ты играла божественно! Мне хотелось и смеяться, и плакать одновременно! Я всегда знала, что ты талантлива, даже до твоего отъезда, но сейчас твоё мастерство выше всяких похвал!

Софи устало улыбнулась. Любой долгий концерт отнимал у неё много нервной энергии, и она всегда после многочасовых выступлений чувствовала себя изнурённой.

– Спасибо, Наташа! Я рада, что тебе понравилось. За границей я брала уроки мастерства у лучших пианистов, и надеюсь, эти уроки пошли мне впрок.

– Соня, а почему ты всегда выступаешь в белом? – полюбопытствовала Наташа. – Я читала, что ты все твои концертные платья белого цвета.

Софи покачала головой.

– Я не всегда играю в белом. На частные концерты в разных домах я одеваю платья разных цветов. Но на публичных концертах, где много зрителей, действительно одеваю только белое. А почему – сама не знаю. Считай, что это моя причуда. Скорее всего потому, что для первых концертов ещё в Париже я заказала себе белое платье, потому что белый цвет мне идёт. Так и повелось с той поры.

Наташа закусила губу и спросила ещё:

– Соня, там после выступления к тебе подходили наши старые знакомые – похвалить и поприветствовать. Они называли тебя, как и я – Соня. Но ты всех поправляла и говорила, что теперь твоё имя – Софи, и ты просишь называть тебя так. Почему тебе разонравилось имя «Соня»? И ещё – мне тоже называть тебя по-новому?

Софи улыбнулась и ответила:

– Ты можешь называть меня как хочешь. Но всё дело в том, что мне никогда не нравилось имя Соня. Что-то в нём есть сонное. И, кстати, впервые меня так назвали в вашем доме, когда привезли после смерти родителей. Сделала это твоя матушка. Дело в том, что ей хотелось сделать из меня тихую, послушную и скромную воспитанницу. Такой очень подходило имя Соня. Надо сказать, частично ей это удалось, хотя полностью переломить мой изначальный характер она всё же не смогла. Я просто притворялась тихой, послушной и скромной, чтобы не раздражать твою матушку и не нарываться на наказание. Но после моего отъезда из вашего дома я решила изо всех сил постараться и вернуться к себе прежней. И к своему прежнему имени. Мои родители называли меня Софи. Или Софией. Эти два имени мне нравятся гораздо больше. Мне кажется, они как-то лучше выражают мой изначальный характер.

Наташа внимательно посмотрела на неё и сказала:

– Тогда я тоже буду называть тебя Софи. Ты права – в тебе мало что осталось из того, что когда-то было тихой и скромной Соней. Но такой ты мне нравишься гораздо больше, – с улыбкой завершила Наташа.

Софи рассмеялась и сказала:

– Я сама себе такой нравлюсь гораздо больше! И если ты будешь называть меня Софи, я буду очень рада.

Глава 5 (февраль 1812 года)

Софи всегда знала, что Долохов очень нравится многим женщинам, хотя себя не могла в прошлом причислить к числу этих женщин. Да и сейчас она не испытывала к нему никакой симпатии. Судя по его поведению в театре и выражению лица в доме князя Долгорукова, он усвоил себе манеру презрительного отношения к высшему свету. В этом сезоне он несомненно был в центре внимания высшего московского общества, был нарасхват в лучших московских домах, куда его приглашали как экзотического гостя из экзотической страны. И, конечно, он был кумиром светских молодых мужчин, завидовавших его приключениям и популярности, а также предметом воздыханий московских дам и барышень. Несмотря на это, а возможно, и благодаря такому вниманию к его особе, он вёл себя так, как будто с каких-то высот, недоступных простым смертным, снисходил до тех, кто приглашал его в свои дома и заискивал перед ним. Хотя эти люди, чаще всего, были гораздо выше его по знатности, богатству и положению в свете. Долохов словно издевался над обычаями, ритуалами и приличиями аристократии. Его холодные глаза постоянно светились насмешливым блеском, как будто он потешался над всеми и каждым.

Вот и в этот вечер он отличился, устроив небольшой скандальчик во время танцев.

Когда Софи заканчивала танцевать первый танец, она заметила, что среди тех, кто не танцевал, а разговаривал, была небольшая группа людей, в которую входил Долохов и Жюли Карагина. Жюли о чём-то спросила Долохова, а он ответил ей с презрительно-холодной усмешкой. Сказанное, очевидно, было весьма обидным для Жюли, потому что её некрасивое лицо покрылось красными пятнами, она явно смутилась и быстро вышла. Мужчины, окружавшие Долохова, видимо одобрительно отнеслись к его словам, потому что они либо открыто ухмылялись, либо прятали улыбки. Женщины, однако, казались возмущёнными. В перерыве между танцами Софи подошла к немолодой княжне Катишь Мамонтовой, одной из кузин Пьера Безухова, которая была ей знакома ещё до отъезда Софи за границу. Теперь они возобновили знакомство. Катишь тоже стояла в группе, где были Жюли и Долохов, слышала их разговор, поэтому Софи вполголоса задала ей вопрос:

– Что случилось с Жюли?

Княжна бросила сердитый взгляд в сторону Долохова и так же вполголоса ответила:

– Этот человек нагрубил ей прямо при всех. Жюли просто задала ему вопрос, отчего он не женится. А он, представляете, ответил ей, что девушка сначала должна доказать ему свою любовь. Жюли спросила: чем же девушка должна вам доказать свою любовь? И тут Долохов сказал с самым наглым видом: она должна отдаться мне ещё до свадьбы, тогда я на ней женюсь! А ещё спросил Жюли: может быть, вы желаете сделать это? Ужасный человек, не правда ли?

При этих словах Софи тоже почувствовала негодование. Похоже, Долохов остался прежним – наглым и бесцеремонным типом. Вот зачем ему потребовалось так обрывать и смущать Жюли? Его дерзкий ответ на её вполне невинный вопрос был просто вопиющим нарушением всех светских правил, которые диктовали мужчинам разговаривать с дамами и барышнями исключительно вежливо. Понятно, что Жюли смутилась от такого хамства. Ведь она и так уже слыла неудачницей на брачном рынке. Несмотря на всё её богатство и страстное желание выйти замуж, в её двадцать семь лет желающих жениться на ней так и не нашлось.

Софи стало жаль Жюли и она пошла за ней. Очевидно, Жюли спряталась от скандала в дамской уборной, предполагала Софи. Так и оказалось. Когда Софи вошла, Жюли сидела на диване, и комкала в руке платочек. По её лицу было видно, что она не сдержала несколько слезинок, хотя сейчас уже и не плакала. Софи вспомнила, что когда-то неприязненно относилась к Жюли, ревнуя её к Николаю. Но ревность давно прошла, как и любое чувство к Николаю, и теперь Софи не чувствовала ничего, кроме женской солидарности и жалости к несправедливо оскорблённой Жюли. Она подсела к Карагиной и успокаивающим жестом положила свою ладонь на её руку.

– Полно, Жюли, не расстраивайтесь! Этот человек не стоит ваших слёз.

– Я не понимаю, за что… я просто спросила… а он так нагло… при всех… – всхлипнув, ответила Жюли.

– Ну-ну, перестаньте, не подавайте виду, – успокоительно похлопала её по руке Софи. – Пойдёмте, вместе со мной вернёмся обратно, и вы сделаете вид, что всё произошедшее вас не касается. Если сплетники увидят, что вы ничуть не расстроены и сохранили самообладание, то все разговоры быстро прекратятся. Сплетники – они как стервятники. Эти падальщики реагируют только на раненых существ и слетаются на их вид и запах, а если вы покажете, что ничуть не ранены и не задеты, то им делать будет нечего и они разочарованно разойдутся в разные стороны.

– Хотелось бы мне уметь сохранять такое же самообладание, как вы сейчас умеете, – невесело усмехнулась Жюли.

– Практикуйтесь больше, – улыбнулась ответно Софи. – У меня была большая практика выступлений перед публикой и умения держать перед ней лицо даже в самых сложных обстоятельствах. Вы тоже научитесь, если будете практиковаться. Пойдёмте и попробуем прямо сейчас.

Жюли послушно кивнула головой, сделала самое холодно-равнодушное лицо и после этого вместе с Софи вернулась в зал. Предсказание Софи сбылось. Как только Жюли вошла в зал, все взгляды обратились к ней. Но, следуя наставлениям Софи, Жюли «держала лицо», и вскоре все желающие заметить в ней следы смущения и расстройства были разочарованы.

И вот теперь этот человек, откровенно оскорбивший Жюли, приглашает и её, Софи, на танец! Но Софи совершенно не собиралась танцевать с человеком, который так нагло ведет себя с женщинами, пусть даже это не она сама. Кроме того, даже не признаваясь в этом сама себе, Софи опасалась танцевать с Долоховым. И это было всегда, с первого их знакомства шесть лет назад. Тогда, ещё шестнадцатилетней девочкой, она испытывала пугающую её смесь чувств, когда Долохов приглашал её на танец. Ей не давало покоя какое-то инстинктивное осознание его физической силы, чисто мужской привлекательности и темперамента, которые казались ей чуждыми и опасными для её женской природы. Но тогда, будучи застенчивой девочкой, она не осмеливалась отказывать ему в приглашении на танец. Однако теперь она чувствовала себя гораздо более сильной и независимой. И потому в ответ на его слова с приглашением на танец Софи легко и небрежно бросила Долохову:

Глава 6 (февраль 1812 года)

На следующий день Софи проснулась в самом скверном расположении духа. Воспоминания об отвратительной сцене с Долоховым не давали ей покоя ещё с вечера. Она уже много раз покаялась в том, что наговорила гадостей Долохову. Что он неуч, солдафон и прочее. Говоря ему обидные слова, Софи сама не верила в них – просто ей хотелось уязвить его побольнее после его намёка на то, что она когда-нибудь пойдёт к нему в содержанки. Она ведь прекрасно понимала: несмотря на разгульный образ жизни Долохов далеко не был дураком. А из её слов, сказанных ему на вечере, выходило, что он чуть ли не кретин. Он, конечно, тоже бросил ей оскорбительный намёк, но она могла просто прекратить после этого всякое общение с ним. И вот теперь про себя она думала, что не стоило ей доводить дело до скандала, хотя и не публичного, но всё же. Можно было проигнорировать слова Долохова и сразу прервать разговор с ним, отойдя куда-нибудь, а не отвечая оскорблениями на оскорбление. Или же настоять на том, что хочет уйти с вечера и не допустить разбирательства в диванной, когда князь Долгоруков заступился за неё и потребовал извинений у Долохова. Софи ещё тогда охватило тревожное чувство. Она знала, что Долохов не прощает даже малейший намёк на обиду, а тут его просто вышвыривают из дома. Это он наверняка воспринял как оглушительную оплеуху. Мстительность Долохова ей тоже была хорошо известна. Шесть лет назад в отместку за её отказ, который он, видимо, тоже воспринял как унижение, он обыграл Николая на огромную сумму. Софи помнила, каким ударом был этот проигрыш для семьи Ростовых, в которой денежные дела уже пошли неважно. И сейчас она боялась, что Долохов каким-то образом снова будет мстить за нанесённую из-за неё обиду. А ведь на сей раз обида была гораздо тяжелее. Значит, и месть он может выбрать более страшную, чем тогда, когда она ответила отказом на его предложение.

Но что он может сделать сейчас, думала про себя Софи. Обыграть снова Николая он не сможет. Их дружбе пришёл конец, да и Николай теперь далеко, в Польше. Нанести снова какой-нибудь удар по семье Ростовых? Но это тоже невозможно, теперь Долохов не вхож в дом её родственников и воспитателей. Как-то попытаться отомстить лично ей? Но что он может сделать ей? Она теперь будет гораздо осторожнее и постарается вообще больше нигде и никогда не пересекаться с этим типом. Такими мыслями Софи успокаивала себя, но получалось плохо. В её душе повисло тяжёлым грузом ощущение какого-то будущего несчастья, связанного с этим человеком.

Добавляло забот Софи и странное поведение Наташи. Уже несколько дней кузина была сама на себя не похожа. Постоянно задумывалась, невпопад отвечала на вопросы отца, или Марьи Дмитриевны, или самой Софи. Когда Софи однажды прямо задала ей вопрос: «Что с тобой творится, Наташа?», то Наташа отговорилась неважным самочувствием. Однако Софи чувствовала, что дело не в здоровье, кузину мучает что-то другое.

Тем не менее долго разбираться в настроении Наташи у Софи времени не было. Сегодня вечером она снова давала частный концерт в доме Архаровых. Три дня подряд концерты – это для Софи было достаточно тяжело. Хотя обычно она не затягивала выступления в частных домах, но любой концерт требовал максимальной нервной энергии. Редко после какого она не чувствовала себя уставшей и морально истощённой. Поэтому она не приняла ни одного приглашения на ближайшие дни и решила дать себе небольшую передышку. Впереди у неё был ещё один большой публичный концерт в Благородном собрании, который уж точно затянется на несколько часов, и Софи следовало поберечь силы.

Вечером Софи в сопровождении синьоры Лауры поехала к Архаровым. На сей раз, к счастью, никаких танцев не было. Софи просто после выступления пообщалась со старыми московскими знакомыми, осталась на ужин вместе с гостями, а потом они с синьорой Лаурой отправились домой к Марье Дмитриевне. Перед сном Софи захотела поговорить с Наташей, которая на сей раз к Архаровым на вечер не поехала из-за головной боли. Войдя в комнату кузины, она заметила, что Наташа, полностью одетая, дремлет на своей кровати. Софи хотела уже уйти к себе, но тут её взгляд упал на листок бумаги, лежащий открытым на столе. Она машинально скользнула по нему взглядом и вдруг заметила подпись: «Курагин». Софи знала, что читать чужие письма нельзя, и никогда этого не делала прежде. Но в данном случае не могла не нарушить свои же принципы – про Курагина ходили нехорошие слухи, он был человеком с изрядно подмоченной репутацией. Такой же гуляка и буян, как и Долохов, недаром они были в одной компании. О чём такой человек может писать Наташе? Ничем хорошим эта переписка для кузины не могла кончиться. Поэтому Софи решительно взяла письмо в руки и прочитала его.

Самые дурные её предчувствия оправдались. Это было любовное послание, в котором Курагин признавался Наташе в любви, заявлял, что какие-то тайные препятствия не позволяют ему прямо ездить в дом и искать её руки, но если она, Наташа, так же любит его, как и он её, то он её похитит и увезёт на край света. Софи пришла в ужас после прочтения этого письма. Теперь поведение Наташи в последние дни стало ей понятно.

Софи лихорадочно соображала. Очевидно, что Анатоль обратил внимание на Наташу и увлекся ею ещё при их встрече в театре. Недаром он потом подсаживал Наташу в карету после представления. Потом была вторая встреча на вечере у Элен Безуховой. Софи вспомнила, как Наташа танцевала с Курагиным, потом куда-то исчезла и вернулась с каким-то странным лицом. Курагина тоже в это время в танцевальном зале не было. Очевидно, тогда между ними что-то произошло. А какова роль Элен, сестры Курагина, в этом деле? Похоже, что она сыграла роль определённой сводни, недаром она настойчиво зазывала Наташу к себе. Скорее всего, она это делала по просьбе брата, думала Софи. Но как сама Наташа относится к увлечению Анатоля и к этому письму? Софи чувствовала потребность разобраться в этом и разбудила кузину.

Разговор с Наташей привёл Софи в ещё большее смятение. Наташа с самым восторженным видом сообщила кузине, что влюблена в Анатоля Курагина, что чувствует себя его рабой, и его – своим властелином. И что она никогда ничего подобного не испытывала ни к одному мужчине. И теперь она сделает всё, что Курагин ей прикажет. Напрасно Софи пыталась напомнить Наташе, что она, хоть и неофициально, но обручена с князем Андреем Болконским. Наташа смотрела на неё с таким видом, как будто уже и не помнила, кто это такой – Андрей Болконский. У Софи было ощущение, что Наташу будто околдовали или опоили каким-то дурманом.