Духота

Духота

Духота

1.

Жара стоит одиннадцатый день. Теплый ветер несёт пыль с огородов, дороги усохли до серости, и в больших лужах, где всегда стоит вода и цветет дно зелеными плоскими водорослями сухо. В Уймонской долине пекло висит маревом над поселениями. Улицы пустынные, всё живое отсиживается в тени. Жара стоит аномальная, душно даже ночью.

На склонах жухнет трава, никнут цветы на клумбах. Горная клубника высохла, жухнет в траве. Коровы весь день лежат, пыхтя и отмахиваясь от гнуса в тени. Домой приходят пустые. Хозяйки не закрывают их в такие дни в пригонах, коровы едят ночами. Работа в огороде только рано утром и поздно вечером, пока светло. Ни сорняки, ни овощи не растут при такой жаре, а выйти победить последний рядок картошки – самоубийство.

На речке хорошо: в протоках ледяная прозрачная вода, даже в лютое пекло, но все как будто выросли, купается малышня. Молодежь сидит по домам. Кто с друзьями, кто один. Под кустами не отлежишься, то редкий комарик клюнет в нежную кожу, то стерня от скошенной косой “литовкой” травы, то мелкие насекомые, активно ползающие в прохладе.

Маша в такие дни лежит одна в доме, глотает книги. Мать что-то делает на кухне, не знает покоя. Она не читает с тех пор как отец ушел, предприняв перед этим попытку повесить маму на полотенце на двери в сенках. Отец любил читать, мама возненавидела. Девять или десять лет почти не притрагивается к книжкам.

– Лёнька вчера напился, буянил. Не говори ему ничего, обидится, не дай Бог что сделает с собой, – мама заглядывает в комнату.

– Хорошо, мам, я видела его ночью, завалился в одежде на диван, – между строк говорит Маша. – Ты же видела?

– Видела, видела. Он разулся тут, в доме грязные тапки бросил, – она брякает посудой, говорит из кухни, – Ну вот, чтобы не снять обувь на крыльце, пьяный совсем не соображает. А ты чо, мне плохо было от этого его поведения, не видела ли чо? Но ведь ты ж в свои книжки упрёшься, ничего не замечаешь. Спросила бы раньше. Не говори ему ничего, как бы не… его одноклассник в каком году вон в узду сунул башку? Ох, духота сведет меня с ума.

Шкафчики скрипят. Мама шепчет то ли проклятье, жалуясь на свою жизнь, то ли молитву. Маша прислушивается. Мама считает. Через минуту в комнату долетает запах корвалола.

Потом слышно, как мама садится на стул у холодной печки: открытая вьюшка как вытяжка тянет хоть какой-то воздух в дом. И тут дышится легче.

– Где вот его носит весь день? Пьёт поди уж, похмеляется в двадцать два года.

Маша смотрит в стену, взгляд цепляется за на календарь с иконой Божьей Матери Неупиваемая чаша. Под цифрами «2006 год» – дата от создания мира: 7516. Маша помнит, как после школьной линейки, последнего звонка для Лёнькиного девятого класса, всё село встрепенула новость. Рыжий Пашка, веселый девятиклассник, любимец школы, утром вместо линейки пошел за конём в рощу. И не вернулся. Оказалось, накануне он поссорился с матерью. Ну, потом его нашли. Повесился на узде.

– Помню, мам, было это ещё когда Ленька учился. Не скажу ему ничего, – внутри ворочается тошнотворный комок из обиды за мать и ненависти ко всему, в чем приходится жить.

2.

Мама на кухне задергивает ситцевую занавеску: солнце склонилось к закату и теперь жарит в западное окно. Кошка появилась откуда-то и села на пороге, смотрит строго на маму: значит корова и теленок пришли домой. А мама и Маша пьют горячий чай, едят домашний хлеб с прошлогодним смородиновым вареньем и не торопятся управляться со скотиной.

Ждут отчима, который весь день ходит где-то по своим родственникам или сидит у своей старой мамы. Если он не на смене в горах, где работает чабаном, он много времени проводит у своих.

– Маменькин младший сынок, никак не отлепится, – говорит мама между делом.

Отчим входит, словно и не уходил на весь день. Наливает чай в свой личный стакан, цепляет маму насмешливой речью, когда она спрашивает где был весь день. Маша видит это уже шесть лет. Родители часто ругаются, такая норма у них. Но отчим реагирует беззлобно, словно знает, что маме нравится дерзкий диалог. Он саркастичен, подкалывает жену, и потешается над её реакцией. Маша смотрит на него, как на замену. Радуется, что есть кому оставить тут маму, когда она уедет навсегда. Не на Леньку же.

Маша с отчимом почти не говорят, мама злится и боится, чужой мужик в семье всё-таки. А Маша любит его как отца и благодарит судьбу, что такой видный жених (непьющий, некурящий, с работой) выбрал именно маму.

Душным вечером, когда солнце таки село за гору, мама собирается доить корову. Маша тихо препирается с мамой.

– Сходила бы на дискотеку, – говорит мама и берет вонючий «коровий платок», чтобы не марать голову, сидя под говенным боком.

– Давай, я корову подою и пойду, как раньше. – Маша протягивает руки к платку, но знает, что мама всё равно откажется от помощи.

– Ну, раньше было две коровы, сейчас одна, я справлюсь. Иди, умойся, причешись. А то так и просидишь дома всю молодость, – повязывает платок узлом назад, прикрывая лоб.

Маша вздыхает, чувствуя сопротивление. Не хочется в клуб, она там с двенадцати лет отплясывала. Все девочки или враги теперь, или разъехались. Что там делать в семнадцать? Отбиваться от глупых парней? И дома сидеть – что толку. Одни и те же фильмы по первому каналу, отчим уснёт перед телевизором, с мамой говорить – нарываться на конфликт и нравоучения. Дневник не напишешь – читает и ругается потом. Пробовала прятать – находит. Книги днем читала, рукодельничать не хочется.

На танцах можно поговорить с ровесниками, узнать последние новости, а после прогуляться по ночному селу. Желательно в одиночестве. Ночью хорошо, стихи приходят.

Умыться хватит половины умывальника, ведро для слива еще не полное, можно не выносить. Маша чистит зубы, умывается, красит лицо, смачивает волосы – локоны завились в кудряшки, высохли, пока подбирала одежду.

Брякает дверь в сенках, по шагам и дыханию понятно: брат пришел. Он её в сенях снимает разбитые кроссовки, но через открытую в дом дверь хорошо слышно, как он возится там со шнурками.