Души Мортхайм

Глава 1

Привет, дорогой читатель!

Если ты любишь атмосферу викторианского тумана, немножко паровых машин с душами, фамильяров, которые болтают не хуже людей (а порой и язвят похлеще), и главных героинь, которые не теряются даже в самом странном мире — ты по адресу.

Эта история родилась из любви к городскому фэнтези, странным расследованиям, психологии и тонкой иронии. Я хотела рассказать о том, каково это — оказаться чужой в новом мире, но не сломаться. Не стать избранной, но найти, за что держаться. Или хотя бы того, кто будет рядом фыркать на всё происходящее (да-да, это ты, Лис).

В этом мире магия строится на памяти крови, машины — на душах, а здравый смысл… ну, он, как и в реальной жизни, под вопросом. Но зато будет много приключений, немного мрака и совсем чуть-чуть чувства, о котором не принято говорить вслух.

Спасибо, что открыли эту книгу. Надеюсь, вы здесь надолго.

С теплом,
Вероника Воронина

Трамвай гудел, как раненое животное. Пыльные окна отражали серый, облезлый город — стены покрыты слоем человеческой усталости, дворы будто созданы для безысходности, асфальт — для того, чтобы по нему плелись, не глядя под ноги. Алиса держалась за поручень, рассеянно глядя в стекло. День был обычным. А значит — плохим.

В сумке — пачка антидепрессантов, студенческий билет, сложенный вдвое справочник по психопатологиям и просроченный купон на кофе, который она всё равно не собиралась использовать. Её жизнь складывалась из таких деталей: ничего ужасного, но всё как-то глухо, криво, неправильно.

Однушка в коммуналке, где на потолке рос грибок — не декоративно, а с амбициями. Соседи были фоном: бабка, бросавшая соль у порога и называла Алису «психологичкой», и парень с фиолетовыми ногтями, по ночам орущий голосом Летова. Иногда они ссорились за чайник — мирно, конечно, как взрослые люди: через кипяток и угрозы вызвать Первый канал.

Кухня была территорией абсурда и опасности, поэтому Алиса чаще питалась в комнате. Доширак на подоконнике, бутерброды с горчицей и кофе перед сном — простая гастрономическая философия выживания.

Ночью снова снилась мать. Пьяная, с потёками туши, орёт в лицо: «Бесполезная девка!», — в комнате, где пахло лосьоном, табаком и чужими руками. Алиса проснулась от собственных слёз — впрочем, не в первый раз. Любовь в её доме всегда была в дефиците, заменённая чувством вины и вечным ощущением, что она мешает. Мать таскала её с собой по вечерам — не от заботы, а по привычке не отпускать ни на шаг. Те комнаты, где происходило «взрослое», запечатались в памяти не событиями, а запахами, светом ламп, звуками. Всё это осталось в ней, как кусочки черно-серого калейдоскопа.

Отец? Только голос по телефону — требующий, раздражённый, с вопросом: «Когда ты уже пришлёшь деньги?». Алиса в пятнадцать поняла, что родство не делает человека родным. Только уязвимым.

Наверное, именно тогда — в один из особенно тяжёлых вечеров — она решила стать психологом. Чтобы хоть немного понять, как жить в теле, которое болит изнутри. Её путь был вымощен подработками, стипендиями и враньём: «Я в порядке», «Я поела», «Мне не страшно», «Я иду к цели, а не просто пытаюсь себя починить».

Последние недели становилось хуже. На углу у аптеки, где горел одинокий фонарь, она увидела фигуру — высокий человек в кожаной куртке и с глазами, в которых не отражалось ни одного огонька. Он просто стоял и смотрел. А потом исчез, как будто его и не было.

Она пыталась рассказать куратору, но тот лишь посоветовал обратиться к специалисту. «Вы же сами учитесь на психотерапевта, Клемент. Вам ведь должно быть понятно, как работает проекция», — сказал он и громко захохотал. Его смех звучал, как щёлкающий выключатель — нервный и неуместный.

Вечером она шла домой. Дворы были пусты, мусорки — полны. Бездомные собаки, выбитые окна, ржавые качели, скрипящие от ветра. Город казался неживым, а она — чужой даже ему.

А потом… воздух изменился.

Он стал плотным, будто тягучим, как будто в лёгкие налили тёплого масла. Не было ни грома, ни вспышек. Только шаг — и всё вокруг пошло в дрожь. Асфальт утратил твёрдость. Земля исчезла. Она падала — в себя, сквозь себя, и наружу одновременно. Время перестало быть. Оно ломалось, как пластинка под иглой. Назад. Вперёд. Внутрь.

Но перед этим был сон.

Он стоял на краю чёрного поля — в траве, под неподвижным звёздным небом. Фигура в плаще, черты лица почти не видны. Только голос.

— Здесь ты не найдёшь спасения, — сказал он. Его голос был сухим, как осенние листья. — Но, может быть… смерть здесь не будет такой страшной, как в твоём мире.

Он сделал шаг ближе. И Алиса почувствовала, как в груди что-то оттаяло — не любовь, не радость, но, может быть, простое понимание. Признание. Он смотрел на неё не как на сломанную вещь. А как на что-то потерянное.

— Я не твой, — прошептал он. — Но, может быть, ты станешь моей.

…Воздух был плотным, пахло железом и чем-то горьким. Я закашлялась, опираясь на холодную стену подворотни. Всё тело болело — не от падения, а как будто само существование стало другим. В голове стоял глухой звон, а глаза видели пока сплошную муть..

Сначала я решила, что это удачно словленный приход. Недосып, антидепрессанты, хроническое голодание — с такой комбинацией неудивительно, и не то ещё привидится. Стены казались слишком живыми, воздух — слишком плотным, а звук — словно не отражался, а цеплялся за меня, как паутина.

— О-о, у нас тут новенькая, — услышала я голос слева. — И без обуви. Смело. Очень… экзистенциально.

Я подняла глаза. Передо мной стоял парень — худой, взъерошенный, с прилипшими к лбу белёсого цвета волосами. Он склонил голову набок, словно пытался улавливать мою панику, как радиосигнал. Лицо было беспокойным, всё в нём двигалось — губы, брови, глаза. Особенно глаза: блестящие, как у человека с жаром или в состоянии обострения.

Тонкие пальцы он безостановочно теребил край своей куртки. Словно куртка вот-вот развалится, если её не удерживать. Как будто одежда — это последнее, что отделяет его от полного распада.

Визуализация Кроэн Мортель

Предлагаю познакомится с нашим новым знакомым.
Дамы и господа - Кроэнн Мортель!

Глава 2

Кроэн шёл быстро, как будто дорога под ним вот-вот исчезнет. Он что-то напевал себе под нос, ритмично щёлкая пальцами и постукивая каблуками по булыжнику, дирижируя хаосу улицы. Я старалась не отставать, оглядываясь по сторонам — и с каждым шагом мир становился всё… реальнее. Не во сне. Не галлюцинация. Не психоз.

— Первый раз в Мортхайме, да? — спросил он, не оборачиваясь. — Плохое место для экскурсии. Хотя, если подумать, тут все улицы — тупики. Особенно моральные.

Мы вышли на широкий проспект, утопающий в дымке. Витые фонари свисали с арок, как мрачные серпы. Здания — массивные, серые, со следами ржавчины и чёрной плесени — выглядели так, будто архитекторы решили слепить город из вины и забвения.

Повсюду сновали люди. Или существа? Кто-то был слишком высоким, кто-то слишком угловатым. Один прохожий держал на поводке прозрачное существо с когтями, похожее на скелет курицы. Оно гавкало.

Я невольно усмехнулась.

— Что смешного? — Кроэн прищурился. — Только не говори, что ты влюбилась в наш индустриальный шарм.

— Просто… если это мой мозг всё создал, то у него отменное чувство юмора.

На углу сидела старушка в выцветшем зелёном платке, у ног — ящик, обитый бархатом и закопчённый свечной гарью. Поверх крышки лежала табличка: «Магические яйца — по цене воспоминаний». Цены были написаны мелом на деревянной дощечке, но одно из чисел кто-то явно стёр и на его месте появилось слово «жаль».

Изнутри доносилось тихое хоровое пение. Сначала я решила, что это просто старое радио, но, проходя ближе, поняла: звук исходит из самих яиц. Одно приоткрылось, и я краем глаза увидела, как внутри дрожит крошечная сияющая фигурка, будто поющая миниатюрная монашка из стекла.

Старушка посмотрела на меня и тихо сказала:

— Только не трогай жёлтое. Оно капризное. На прошлой неделе заклевало прокурора.

Я хихикнула.

— Что? — спросил Кроэн.

— А ты бы видел мой район. У нас как-то на маршрутке ехала коза. Обычная городская маршрутка, обычное утро. Только вот между бабушкой с авоськой и парнем в наушниках сидела коза — спокойно так, с достоинством. И никто ничего. Водитель только бросил: “За неё оплачивали.” Как будто это всё объясняет. А я стояла сзади и думала: может, я тоже коза, просто в человеческом виде?

Он посмотрел на меня боковым взглядом:

— Маршрутка, наушники, авоська….Ты либо при попадании в Мортхайм поломалась, либо уже была треснутая. Хотя… это уже не так и важно.

Мы миновали старый мост, где под арками спали существа с оскалами. Один открыл глаза, полные синего света. Я вздрогнула. Кроэн заметил:

— Не бойся. Это просто бывшие поэты. Их тут много. Никто не знает, как их разбудить.

Удивительно, но я начала дышать чуть легче. Этот город был безумен — но его безумие имело структуру. Логику снов. Я — как ребёнок, сбежавший из кошмара — вдруг оказалась в месте, где кошмар был нормой. И это… странным образом давало надежду.

— Ещё немного, — сказал Кроэн. — Я знаю, где можно переночевать. Надеюсь, у тебя нет аллергии на алкоголь, веселых дам и философию.

Я покачала головой и впервые за долгое время улыбнулась — пусть и устало, с оттенком безумия.

— Главное, чтобы не было фиалки в унитазе. У меня с ней личные счёты.

Кроэн хмыкнул.Мы свернули в узкий проулок, пахнущий ладаном и дешёвым спиртом. Переулок обрывался у здания, которое в этом квартале смотрелось так, будто заблудилось по пути в другой мир.

Это было… изящно.

Пятиэтажное здание сияло мягким, почти кожаным отблеском, как будто его фасад натирали феромонами и дорогим шампанским. Повсюду висели тяжёлые занавеси, балконы были украшены подушками, шелком и случайными предметами одежды. Над входом висела вывеска из меди: “Maison du Néant” Под ней — вензель в виде полуобнажённого павлина с повязкой на глазах. Надпись под вензелем гласила: “Стыд — это роскошь бедных.”

Я остановилась.

— Это... бордель? — осторожно спросила я.

Кроэн хмыкнул: — Технически — дом отдыха. Но да, бордель. Лучший в Мортхайме. Говорят, здесь даже жрецы стонали на непонятных языках.

— И мы сюда… зачем?

— А где ещё ты надеялась найти крышу, тепло, информацию, наркотики, сплетни и пирожные одновременно? Всё в одном. Как семейная терапия, только с гораздо меньшим количеством одежды. А может ты еще и работу найдешь….

Он толкнул дверь, и нас тут же встретил он.

Это был просто классический Дворецкий Дживс из английских романов.

Высокий мужчина с выражением лица, как у человека, который видел слишком много и ничего из этого не одобрил. В черном фраке, с тростью, словно выточенной из чистого сарказма, и моно́клем, в котором отражалась вся безысходность этого квартала.

— Господин Мортель, — поклонился он чуть ниже, чем требовала вежливость, — и... гостья без сопровождающего документа. Прелестно. У нас сегодня тематический вечер — "Проституция как метафора государства". Вам в зал "Розовый цинизм".

— Вестлер, ты как всегда — идеальная смесь собственного утонченного вкуса и омерзения от недостатков других, — отозвался Кроэн. — Где мадам Ню?

— Госпожа Нюренберг отдыхает после "сеанса с элементами политической поэзии". Её образ сегодня — "мать грядущих революций".

Я посмотрела на Кроэна с поднятой бровью.

— И ты уверен, что здесь мне безопасно?

— А где безопасно? На улице, где люди едят свой страх вилкой? Или в борделе, где хотя бы чай подают и никто не превратит тебя в амулет?

— А что вообще этот бордель делает в этом городе? Такое чувство, что его построили в другом месте, а потом он сам решил переехать.

Кроэн пожал плечами: — Говорят, он просто появился однажды утром. Готовый, с мебелью, со списком гостей, и даже со старыми спорами на стенах. Вроде бы это результат чьего-то желания. Или ошибки. Или очень дорогого проклятья.

— Чудесно, — пробормотала я.