Два мира и одна тайна русалки

Глава 1

Мне было четырнадцать, когда я впервые осмелилась уйти из дворца одна, без разрешения, без сопровождения. В ту ночь вода была темной, как чернильная клякса, в которой растекается молчание. Я скользила сквозь толщу океана, почти не касаясь кораллов и водорослей, будто сама стала частью соленой стихии. Мой хвост — синий, как лунная тень на поверхности, — плавно рассекал воду, оставляя за собой легкий шлейф серебра, будто сама ночь оборачивалась, чтобы посмотреть, куда я плыву.

Мне нужно было выбраться. Нужно было чувствовать. Дышать — пусть и не воздухом, которого у меня не было. Но чем-то другим. Тем, что живет глубоко внутри, ближе к сердцу, чем кровь.

Дворец... Я ненавидела его тишину. Ту тишину, которая была не умиротворением, а судом. Тишину, в которой каждое движение хвоста казалось преступлением. Все эти жемчужные залы, коридоры, где стены слушали, где чужие глаза всегда ждали, когда ты оступишься, — они душили меня. Я больше не могла быть только дочерью. Только русалкой. Только обещанием. Только принцессой.

Когда я поднималась выше, к границе между мирами, вода становилась холоднее, обнимала плечи, как старая подруга, которая предупреждает: не делай этого. Но я не слушала. Никогда не слушаю, когда дело касается звезд.

Я всплыла, осторожно — волны мягко расступились, словно признавали во мне свою. Моя голова вынырнула первой, за ней плечи. Волосы — длинные, голубые, с отблеском лунного света — прилипли к щекам и шее, тяжелые от соли.

И тогда я увидела небо.

Это было как вдох.

Как если бы я прожила всю жизнь под гнетом воды, и только теперь поняла, что мне не хватало воздуха. Звезды были повсюду — разбросаны небрежно, как жемчуг, который кто-то рассыпал в спешке. Они не были идеальными, не одинаковыми. Некоторые тусклые, другие яркие, некоторые будто двигались. Но именно это делало их настоящими.

Я не могла отвести взгляд.

Не знаю, сколько времени провела, с клеящимся сердцем, с замиранием в груди. Я не знаю, что именно искала. Может, знак. Может, доказательство, что есть что-то выше, чем трон на дне океана. Что-то, что зовет меня.

Я всего лишь девочка с хвостом и болью, которую никто не видит. Девочка, которая не умеет быть послушной. Которая хочет знать, почему внутри все ноет, когда она смотрит на небо.

Может, в следующую ночь я снова выплыву. Может, поднимусь чуть выше. Может, однажды я решусь коснуться берега.

Но пока — только это. Только небо и я. И звезды, которые не спрашивают, кто я такая.

Я знала, что родители будут переживать. Конечно будут. Мама всегда говорила, что даже выходить из дворца без сопровождения дельфинов — безрассудство. С ними было безопасно: они чуткие, быстрые, верные. А еще они умели читать воду лучше, чем любой королевский страж. Но я не взяла их с собой. Просто выскользнула из задней арки, и никто не следил, кто выходит. Я плыла одна. Сначала медленно, как будто еще была готова передумать. Но потом — быстрее.

Я знала, куда.

Берег.

Камни, черные и острые, те, к которым запрещали приближаться. “Слишком мелко, слишком опасно, слишком близко к людям,” — говорили взрослые. Но я не могла не плыть туда. Все внутри звало.

Мне хотелось. Правда хотелось. Не потому что я глупая или не понимаю, чем это может закончиться, а потому что внутри — в груди, в сердце, в самой глубине души — было это болезненное, неутихающее «а что если».

Вода становилась прохладнее, и темный песок на дне поднимался с каждым моим движением. Волны начали меняться — ближе к поверхности они жили своей жизнью. Рвались, бились, играли. Я поднялась выше, между скал, осторожно.

И тогда... в меня что-то ударило.

Маленький камушек. Простой, гладкий, безобидный. Но этого хватило, чтобы я замерла. Повернулась. Сердце — будто схватилось за что-то и потащило вверх, к горлу.

Он стоял на камнях. Человеческий мальчик. С двумя ногами — как рассказывала мама. У людей их две, и они умеют передвигаться по суше, быстро и уверенно. А он просто... стоял. И кидал камушки в воду. Они отскакивали от поверхности, будто танцевали. Я не могла отвести от него взгляда.

На его ногах не было хвоста, только странные разноцветные ткани, облегающие тело, как озера на закате — синие, зеленые, с теплыми отблесками. Я видела одежду только на рисунках, но вживую... она казалась почти волшебной. Он был... красивым. Не так, как наши. Иначе. Человечески.

Я хотела позвать его. И звала. Несколько раз. Но он не реагировал — потому что у них другой способ общения. Не как у нас, не через мысли и эмоции. У них слова. Губы. Звук.

Я не заметила, как оказалась слишком близко к берегу. Вода стала мельче, а дно — грубее. Песок колол кожу. Несколько камушков упали совсем рядом со мной. И я подняла взгляд.

Наши глаза встретились.

Его рот приоткрылся, пальцы сжались вокруг горсти камней, и он замер.

— Ты... ты потерялась? — медленно спросил он, и звук его голоса — реального, настоящего, не мысленного — ударил по мне. Внутри все сжалось. Не от страха. От того, как это было... странно. Живо.

Я покачала головой. Нет. Я не терялась. Я пришла. Сама.

Он сделал шаг к воде, но я инстинктивно отпрянула назад.

— Нет, не бойся меня, — сказал он тише, руки опустил. Пальцы больше не держали камни. — Почему... почему ты в воде?

Разве он не знал? Разве люди не знают про нас? Мы знаем про них. О, сколько историй я слышала. Или... не все люди знают? Только некоторые?

Я, не думая, подняла хвост над водой. Он вспыхнул в лунном свете, влажный, с отблеском синих чешуек, каждая из которых пела о море.

Мальчик ахнул. Его глаза расширились, будто весь его мир только что перевернулся. Он отшатнулся, выронил остаток камней, моргнул. Один, два, три раза. Как будто не верил в то, что видел.

— Ты что... — начал он, голос у него сорвался, стал хриплым. Он замолчал, провел рукой по волосам, как делают растерянные люди. — Русалка?

Слово вылетело из его уст как что-то невероятное. Как будто он не верил, что оно вообще может существовать вне сказок. Я занервничала. Может, не стоило показывать хвост. Может, он испугается. Может, он опасен. Как акулы. Я читала о них. Те, кто кажется безмятежными, но в один миг разрывают на части.

Глава 2

Аврора

Солнце в тот день было особенно теплым, его лучи проникали в воду, распадаясь на золотые нити, будто кто-то нарочно расчесывал море гигантским светлым гребнем. Они ложились на кожу приятно, почти ласково, и я на мгновение закрыла глаза, позволяя себе забыться. Я плавала возле рифа — собирала блестящие ракушки, перекладывала их с места на место, будто пыталась найти им идеальный порядок, тот самый, который, как мне казалось, все исправит внутри. Их форма, цвет, скользящая текстура под пальцами — все это успокаивало. Почти. Я слышала, как далеко в глубине поют киты. Медленно, задумчиво, их песня была похожа на сожаление. Или предчувствие. Мне казалось, они чувствовали то же, что и я: что-то потерянное, неуловимое, ускользающее.

Я почувствовала ее присутствие раньше, чем увидела. Ее магия — чуть солоноватая, с переливом лаванды, всегда витала в воде как аромат над садом. Тина. Моя сестра. Ее длинные фиолетовые волосы струились за ней, как волны в обратном течении, хвост сиял оттенками вечернего неба, а глаза были такими же — глубокими, серьезными, с вечным отражением размышлений, которые она редко проговаривала.

— Ты опять все перекладываешь? — мягко спросила она, подплывая ближе.
— Это помогает думать, — я улыбнулась, но улыбка не дошла до глаз.
— Или отвлекаться, — заметила она и взяла одну из ракушек, покрутив между пальцами. — Знаешь, ты могла бы просто поговорить. Со мной.

Я посмотрела на нее. Она всегда чувствовала больше, чем говорила. В ее голосе не было обвинения — только осторожность. Забота. Мне стало стыдно.

— Что ты хочешь услышать, Тина?

Она замолчала. Просто смотрела, глядя сквозь меня, как будто ждала, когда я перестану притворяться. А потом, совсем тихо, почти неслышно среди шума воды и движения наших тел, сказала:

— Я видела, как ты выплыла из дворца.

Мое сердце сжалось, будто кто-то стянул его тугой лентой. Она знала. Конечно, знала. Ни одно мое движение мимо нее не проходило незамеченным.

— Это опасно, Аврора, — продолжила она. — Ты знаешь, что там — берег. Люди. Мы не должны…

— Я знаю, — перебила я. Голос был тихий, без протеста. Я действительно знала. И знала, что она права. Все внутри подтверждало ее слова. Но…

— Обещай, что больше не пойдешь одна. Без стражи. Без разрешения. Обещай, что не выйдешь на поверхность.

Я кивнула. Не потому что хотела, а потому что не могла выносить тревогу в ее взгляде. Она была моей семьей, моей кровью, и ей было больно бояться за меня. Я не хотела причинять ей эту боль.

— Обещаю, — выдохнула я.

Но в ту же ночь, когда дворец погрузился в сон, когда стража дремала в полусонной ленивой смене, я снова выскользнула наружу. Море было темным, будто знало, что я лгу. Я плыла быстро, будто убегала от себя. От слов, которые дала. От сестры. От своего имени.

Я вернулась туда — к тем самым скалам, к берегу, где шорох песка еще помнил его шаги. Я всплыла осторожно, глядя на берег, как будто боялась разрушить воспоминание одним неправильным движением. Но его не было. Только пустота. И ветер. Я ждала. Долго. Пока небо не стало серым, пока солнце не вырвалось из-за горизонта, и вода вокруг не начала медленно согреваться. Он не пришел.

На следующий вечер — снова. Тот же путь, те же камни. Я чувствовала, как каждый раз сердце чуть сжимается, когда я появлялась на поверхности, — в надежде, в глупом ожидании. Пусто. И снова утро. Я оставалась до последнего, пока волны не начинали толкать меня обратно, словно природа сама напоминала: его здесь нет.

И еще раз. На третий день я уже знала, что будет. Но все равно пришла. Могла бы сказать себе, что просто дышу ночным воздухом. Или что слушаю звезды. Но нет. Я ждала. Его. Того, кто сказал, что мои глаза красивые. Того, кому я отдала кольцо.

Грусть — она не крикливая. Она не рыдает и не просит утешения. Она тихо садится рядом, кладет голову на плечо и шепчет тебе на ухо: «Он не придет». И ты не можешь ее прогнать. Она становится частью тебя.

Я опустилась в воду и позволила себе дрейфовать на спине, глядя в небо. Там звезды, а тут — я. И между нами — он. Тот, кто был всего мгновение. И стал вечностью.

В тот же день, когда солнце еще висело высоко над водой, окрашивая морскую гладь в сияющие оттенки янтаря и золота, в мою голову пришла мысль. Мысль, одновременно ужасная и — я не могла этого отрицать — пугающе притягательная. В голове она звучала, как шепот, как старая морская песня, которую поют русалки во время прилива, медленно, нараспев, пока волны не начинают казаться живыми. Я знала, что мне нельзя. Знала, что это глупо, опасно, и если кто-то узнает — последствия будут хуже шторма. Но он не выходил у меня из головы. Мальчик с ногами, с голосом, который звучал у меня в мыслях, как заклинание. И это кольцо, теперь в его руках. Я отдала ему не только символ королевской крови — я отдала что-то гораздо глубже.

И потому я ушла. Не ночью, не украдкой, а днем — прямо среди солнечного сияния, когда вода прозрачна, как стекло, и каждый страж знает, кто где находится. Я не знала, зачем это делаю до конца. Просто знала, куда плыву. К ней.

Старый затонувший корабль лежал на боку, словно уснувший зверь с раскрытой пастью. Его деревянные доски были потрескавшимися, заросшими водорослями, но в этом было что-то почти уютное. Здесь не чувствовалось страха — только забвение, полное покоя. Как будто сам океан решил оставить это место в покое.

Я проскользнула внутрь через старую трещину в обшивке и сразу ощутила тепло. Не от температуры — от самой атмосферы. Это было место, где время текло иначе. Широкое внутреннее помещение, где раньше, возможно, была капитанская каюта, теперь стало домом. Вдоль стен висели сушеные водоросли, привязанные шелковыми нитями к обломкам корабельных балок. Повсюду — полки, сделанные из ракушек и кораллов, и на каждой из них стояли склянки, пузырьки, амулеты, флаконы с мерцающими настоями, что светились в полумраке, будто в них пойманы звезды. Рядом — кости морских существ, перья гигантских птиц, камни с надписями, которые никто кроме нее не мог прочитать. Здесь пахло солью, чем-то горьким, водорослями, временем и тайнами.

Глава 3

Аврора

— Уверена, что ты готова ко всему этому, Аврора? — голос Жасмин прозвучал не осуждающе, не предостерегающе, а как последний якорь. Ее глаза были спокойными, но в них плавала тревога, тонкая, почти незаметная — как лунная рябь на поверхности воды.

Я стояла напротив нее, выпрямившись, как могла, хотя внутри все дрожало. В голове роились сотни мыслей, пугали, крутились, как водоворот: возможно, я больше никогда не увижу родителей. Маму с ее тихой силой. Отца, чей голос всегда звучал как море. Сестер, таких разных, но всегда рядом. Дворец. Коралловые своды, жемчужные залы. Смех, соль, песню китов...

Океан. Мой дом. Все, что я знала. Все, кем я была. Все, что любила.

Я буду видеть его лишь во снах. Буду скучать. Тосковать. И все же...

Мне всегда казалось, будто я не совсем на своем месте. Будто родилась не там, где должна. Словно мои кости, мои мысли — они принадлежали другому миру. Тому, что я лишь угадывала в голосах чаек, в книгах, в случайных звуках, доносившихся с берега. Я хотела узнать больше о людях, об их жизни, о том, как это — ходить, чувствовать землю под ногами, а не только воду вокруг. Я хотела услышать его голос снова. Слова, которые не отпускают меня. Я хотела идти рядом с ним. По песку. Без страха.

Возможно, однажды я все же вернусь. Если смогу. Если будет куда. Но сейчас...

— Уверена, — сказала я твердо, и плечи Жасмин медленно расслабились. Она кивнула, как тот, кто знал, что ответа не изменить.

— Тогда не будем медлить.

Она повернулась к своему столу, вытесанному из слоновой раковины, и ее руки начали быстро и ловко двигаться по флаконам и баночкам, будто сама стихия подсказывала, что делать. Один флакон был вытянутым и тонким, с серебристым осадком внутри, будто в нем плавал лунный свет. Другой — круглый и густо-синий, как глубина за пределами видимого. Она открывала, смешивала, переливала, добавляла странные водоросли, которые светились бледным, призрачным светом. Вода вокруг слегка замутилась, как будто чувствовала магию. Я ощущала вибрации, легкое гудение внутри ушей — древнее, живое.

Потом Жасмин обернулась. В одной руке у нее был флакон — внутри вязкая жидкость цвета мерцающего янтаря, тяжелая и непонятная. В другой — белая ткань, сложенная ровно, как ритуальный плат.

— Этим обернешься, как только всплывешь на сушу, — сказала она, протягивая ткань. — И после того как примешь это... — она наклонила флакон, чтобы я посмотрела, — не позволяй воде проникнуть в твой нос и рот. Иначе ты захлебнешься.

Я сдвинула брови. Это звучало... страшно. Жасмин не шутила. В ее голосе не было ни намека на гиперболу. Это было предупреждение, которое могло стоить жизни. Я медленно кивнула, будто тем самым ставила подпись под контрактом, от которого уже не отказаться.

— Что ж, — сказала она тише. — Тогда прими это, и наша сделка будет заключена.

Флакон оказался ближе, чем я думала. Он тянулся ко мне, словно хотел, чтобы я решилась быстрее. Я смотрела на него, потом на Жасмин. Она ничего не говорила. Только наблюдала. Не давила. Просто ждала, как кто-то, кто уже слишком часто видел, как делают выбор.

Я почувствовала, как пальцы дрожат. Может, не надо? Может, еще есть время передумать? Я же еще не выплыла. Еще не сделала шаг. Еще все можно вернуть. Все.

Но потом — вспышка. Его лицо. Его глаза. Его голос. Он сказал, что я красивая. Что у меня красивые глаза. Он смотрел на меня, будто я — чудо. И я… не могла отступить.

Мое сердце ударило раз, два. Я выхватила флакон быстрее, чем успела придумать страх, поднесла к губам. В последний раз взглянула на Жасмин — она смотрела внимательно, пристально, как будто пыталась прочитать, не дрогну ли я в последнюю секунду. И в этой тишине, на грани между дыханием и решением — я закрыла глаза.

И сделала глоток.

Жидкость из флакона оказалась на вкус мерзкой — горькой, как кора морской ели, густой и обжигающей, словно в ней плавала крошка расплавленного солнца. Я едва не выплюнула ее, но заставила себя проглотить. Губы скривились в гримасе отвращения, глаза невольно зажмурились, но… ничего не происходило. Ни вспышек, ни боли, ни магии. Только странная тяжесть в животе и тревожная тишина.

Я нахмурилась.

— Почему я… — начала я, но в тот же миг непонятное предчувствие сорвало мысль с языка.

Я вдохнула. Открыла рот. И это стало ошибкой. Вода хлынула внутрь, как будто все море решило войти в меня за раз. Паника разорвала грудную клетку. Я задыхалась. Глотала, кашляла, но легкие будто заперлись, выталкивая каждую каплю назад, а потом… тело начало гореть.

Не снаружи — изнутри.

Как будто кто-то поджег мою душу. Огонь прокатился по венам, резкий, рвущий. Мышцы скручивало, внутри все сжималось, каждый вдох — как удар ножа, каждое движение — как вспышка боли.

На лице Жасмин мелькнуло беспокойство. Настоящее. Не та спокойная мудрость, которой она дышала, а нечто резкое, живое. Она схватила белую ткань и закутала меня, обвив вокруг тела так бережно, будто укрывала не меня, а свою собственную тайну. Ее рука обняла мою талию, крепко, уверенно, и мы стремительно начали подниматься вверх.

Я терялась в ощущениях. Вода казалась густой, как мед. Я не понимала, что происходит: все внутри пульсировало, как от удара сердца, но сердце билось в тысячу раз быстрее. Казалось, я сгораю. Растворяюсь. Умираю. Или рождаюсь?

И вдруг — воздух.

Мы вынырнули. Солнце резануло по глазам, я едва могла удержать голову над поверхностью. Жасмин смотрела на меня. В ее взгляде было что-то прощальное. Она показала пальцем на мои губы.

Я попыталась понять, что она имеет в виду, и тогда, на чистом инстинкте, открыла рот.

И вдохнула.

Впервые.

Настоящий воздух ворвался в меня, прохладный, шершавый, с запахом соли и солнца. Я дышала. Не через жабры. Не через кожу. Я вдыхала, как человек. Мое тело трясло, я дрожала, но я дышала.

Она слегка улыбнулась.

Глава 4

Эдуард

Пятнадцать лет. Возраст, в котором ты вроде бы уже не ребенок, но и взрослым тебя не назвать. В котором ты понимаешь, как устроен мир, как устроены люди, но все еще ищешь в нем что-то большее — что-то, что прячется за пределами логики. Возможно ли в этом возрасте по-настоящему верить в мифических существ? Наверное, нет. Думаю, мозг уже успевает отфильтровать сказки от реальности, особенно если ты растешь среди экранов, фактов, новостей, где все всегда нужно доказать. Но иногда… иногда ты видишь что-то, что не вписывается в реальность. И тогда все рушится.

Я увидел русалку.

Настоящую. Не из книги. Не из мультика. Не из придуманного ночного сна. Живую. Хрупкую. Молчаливую. С голубыми волосами, которые скользили по ее плечам, как вода. С глазами — такого же цвета, как летнее небо перед дождем. Они смотрели прямо на меня. Смотрели так, как будто я существую. Не как прохожий, не как мальчишка на берегу, а как нечто важное. Мне хотелось дышать глубже, потому что от ее взгляда все внутри сводило.

Я не мог оторвать глаз. Просто… не мог. Молча сидел, кидал камешки в воду, как делал это сотни раз до того, и вдруг она. Русалка. Вода вокруг нее будто светилась. Я помню, как время в тот момент исчезло. Все стало звуком ее дыхания, которого я не слышал. Всплеском воды. Светом ее кожи. Я даже не знал, дышу ли я сам. Я знал только одно: если расскажу кому-то — никто не поверит. Абсолютно никто. Да я и сам бы не поверил. Меня бы записали в список психов, которым срочно нужен психолог, таблетки, карантин. И я не осуждал бы их. Сам ведь до сих пор не понимаю, как это возможно. Иногда мне кажется, что я придумал ее. Что все это случилось в голове. Иллюзия. Глюк. Что-то между сном и рассветом. А потом я прикасаюсь к подвеске на своей шее — тонкая цепочка, на ней голубое кольцо. Маленькое, холодное. Женское. Я не ношу украшений, но это — другое. Это не просто кольцо. Это ответ. Это доказательство. Это ее.

Я помню, как она протянула его, когда я уже уходил. Не сказала ни слова. Просто взгляд. Молча. Пальцы дрожали. Я не понял тогда, почему. Может, она прощалась. А может, надеялась. Не знаю. Но кольцо — у меня. И когда я не верю себе, не верю памяти, не верю глазам — я смотрю на него. И понимаю, что это было. Все. Настоящее.

Я встретил русалку. И с тех пор ни одно утро не начинается, как прежде.

Но, наверное, тяжелее всего было не осознать, что она существует. Не поверить в то, что я действительно видел ее, трогал ее кольцо, что она смотрела на меня своими невозможными глазами. Нет. Самым тяжелым было принять тот факт, что я больше никогда ее не увижу. Как-то особенно остро это стало понятно именно в тот день, когда мы уезжали. Все происходило так буднично, так обыденно, что это только усиливало внутренний контраст — когда в тебе что-то ломается, а снаружи жизнь продолжает идти дальше, как будто ничего не случилось. Мы переезжали. Родители спешили упаковать коробки, закрыть дела, заправить машину, снять жилье. А я… я просто молчал. Как будто каждое слово застревало у меня в горле и рассыпалось внутри, еще до того, как я успевал его выдохнуть. Я знал, что не могу рассказать. Ни одному человеку. Ни отцу, ни матери, ни другу. Потому что это не история, которую можно просто выложить за ужином. Это... тайна, которую носишь в себе, как занозу в сердце.

В день перед отъездом мы в последний раз поехали на тот пляж. Мама сказала, что будет приятно попрощаться с морем. И это был тот редкий момент, когда мы вдруг думали одинаково. Только она прощалась с видом, с шумом волн, с соленым ветром, а я — с ней. С русалкой. С девочкой, которая вынырнула из воды, как сон, и осталась во мне навсегда. Я стоял на том же месте, где мы встретились. Смотрел на горизонт. Смотрел, пока солнце не опустилось достаточно низко, чтобы вода стала цвета ее глаз. Я не звал. Не мог. Потому что если бы она была где-то рядом и не вышла ко мне — я бы не вынес. А если ее и правда не было... это было бы еще хуже. Я стоял там, и внутри что-то рвалось на части. Я знал, что уезжаю. Что, возможно, не вернусь. Или вернусь слишком поздно. Что время, это проклятое, всесильное время, может стереть даже самое настоящее чувство, если ты не рядом.

Утром мы собирали чемоданы, и все казалось просто — засунь рубашки, джинсы, наушники, ничего не забудь. Все шло по плану. Кроме одного: я не мог упаковать ее. Не мог уместить в сумку ни взгляд, ни дыхание рядом, ни тот момент, когда она улыбнулась, просто потому что я был. Я думал о том, вернусь ли я когда-нибудь. Я знал, что да. Пусть через год. Через десять. Я найду путь обратно. Но вернется ли она? Будет ли снова всплывать к берегу, искать глазами? Вспомнит ли? Или со временем решит, что тоже придумала меня? Просто мальчик, просто миг, просто фантазия, растворившаяся в шуме прибоя.

От этой мысли что-то внутри неприятно скручивалось. Не больно, но вязко. Как будто кто-то медленно сжимал кулак вокруг моей груди. Я чувствовал себя так, как если бы мне подарили самую дорогую машину в мире, дали прокатиться один круг… и отобрали. И ты не злишься. Ты даже благодарен, что вообще дали. Но черт, от этого не становится легче. Примерно так я себя и чувствовал. Как будто на секунду прикоснулся к чему-то невозможному. И теперь все вокруг стало серым. Привычным. Предсказуемым. А внутри — пустота, в форме русалки.

Глава 5

Аврора

Они появились внезапно. Сначала был только звук — глухой, тревожный, будто море загудело, рассердилось. Я подняла голову, и из-за деревьев, там, где берег встречался с дорогой, выехало нечто… чудовищное. Большое, прямоугольное, извергающее свет и вой. Оно мигало красными и синими огнями, которые отражались в воде, как проклятие, пульсирующее в ритме чужого мира. Я моргнула, потому что глаза не верили. Это не могло быть живым — оно не двигалось, как существо, но внутри точно что-то было. Кто-то.

Из этого странного, гудящего монстра вышли двое мужчин. Они были огромные. Не так, как кит или акула, не физически угрожающие, но как будто из другого материала — угловатые, плотные, тяжелые. У них были одинаковые темные костюмы, странного фасона, с блестящими значками на груди, и все в них — от походки до выражения лиц — говорило, что они не просто так здесь. Один из них держал что-то у рта и говорил, но я не слышала смысла — слова сливались в воздухе, как вода в шторм.

Мое сердце забилось слишком быстро. Я прижала ноги к груди и инстинктивно попятилась назад, ладони увязли в песке. Они шли ко мне. Один остановился чуть поодаль, а второй присел рядом, осторожно, медленно, будто подходил к напуганной рыбке.

— У вас что-то случилось? — спросил он. Его голос не был грубым. Наоборот, он звучал мягко, почти по-отечески, но все равно я вздрогнула.

Я не ответила, просто смотрела на него широко раскрытыми глазами. Его лицо было серьезным, но не сердитым. В нем было что-то... печальное, сдержанное. Он говорил со мной, как с кем-то, кто уже что-то потерял.

— Почему вы здесь одна? Где ваши друзья или родители?

Мой взгляд резко метнулся к воде. О, нет…

— О боже… ее родители утонули?! — воскликнула женщина, та самая, и ее голос теперь звучал уже громче, с паникой, но не в мою сторону, а сквозь меня, будто я — предмет, повод, сигнал.

Я резко повернулась обратно к мужчине и начала отчаянно мотать головой. Нет. Нет. Я не… они не утонули. Они живы. Просто не здесь. Они под водой. Они... просто там.

— Вы немая? Общаетесь языком жестов? — спросил он, медленно и выразительно показывая что-то руками, словно разыгрывал странный танец.

Я замерла. Немая? Что это значит? Не говорю? Но я… могу говорить. Внутри. С Жасмин. С мамой. С Тиной. С дельфинами. Но не так. Не этими... губами. Этим... ртом. Не языком. Я не знала, как.

Он снова что-то показал руками — странные жесты, движения, словно писал в воздухе. Люди так разговаривают? Как они вообще общаются, если каждый использует что-то свое? Уверена ли я, что знаю их мир? Что понимаю их правила?

В голове словно обрушилась волна. Я думала, что готова. Думала, что изучила достаточно. Читала, слушала, наблюдала. А теперь я сидела на берегу, в белом полотенце, под пристальными взглядами чужих людей, и не могла сказать ни слова. Меня считали сиротой. Немой. Странной. Я была для них загадкой. Потерянной девочкой. Но это не я потерялась. Это они не знали, кем я была.

И впервые за все время я испугалась по-настоящему. Не за то, что он меня не узнает. А за то, что я, возможно, вообще не знаю, что значит быть человеком.

Мужчина, что сидел рядом со мной, повернулся к другому. Между ними что-то произошло — не разговор, не слова, а будто обмен… эмоциями? Или у них тоже есть свой язык, но не жестов, не мыслей, а какой-то другой, земной, понятный только им? Их взгляды пересеклись, коротко, но в этом мгновении было больше, чем фраза. Как будто один спросил, а другой дал ответ. Или разрешение. И потом он снова посмотрел на меня.

— Не переживайте, — сказал он спокойно, голос был ровный, убаюкивающий, как прилив перед рассветом. — Мы привезем вас в участок и попытаемся связаться с вашими родными.

Мое сердце дернулось, как будто его ударили изнутри. Связаться? С моими родными? Я чуть не рассмеялась в панике. Представить, как кто-то говорит маме, что ее дочь найдена на суше.

Я широко раскрытыми глазами уставилась на мужчину, молча умоляя его… не делать этого. Не плыть на дно океана.

— Сможете подняться на ноги? — спросил он, и в голосе было столько вежливой заботы, что я едва не кивнула. Но… я посмотрела вниз, на свои новые конечности. Ноги. Они по-прежнему казались мне чужими, как будто не до конца моими. Я все еще не могла заставить их повиноваться. Я снова взглянула на мужчину и медленно, беззвучно покачала головой.

Он ничего не сказал. Только кивнул, словно ожидал именно этого. Потом выпрямился и шагнул ближе. Я не знала, чего ждать. Пульс подскочил, тело напряглось, но когда его руки аккуратно обняли меня под коленями и спиной, я почему-то… не испугалась. Он не был угрожающим. Его прикосновение было осторожным, почти отеческим. В нем было что-то знакомое — этот усталый взгляд, эти руки, пахнущие морем и землей, немного седины в висках. Он напомнил мне отца. Не тем, как выглядел. Тем, как держал. Словно нес не потерянную девочку, а что-то ценное. Хрупкое.

Я позволила. Он поднял меня на руки, легко, уверенно, и понес туда, где стоял тот гудящий монстр. Я смотрела на него ближе теперь — блестящий, темный, с огнями, все еще мигающими красным и синим, и он казался мне не машиной, а живым существом. Монстром. Не злым, но огромным, непонятным, чужим.

Мужчина открыл одну из его сторон — как будто у существа было чрево — и осторожно опустил меня внутрь. Внутри пахло… странно. Не солью, не морем, не водорослями. А чем-то резким, сухим, с оттенком железа и чего-то, что я не могла определить. Стены были твердые, но сидеть было мягко. Все казалось неестественным. Закрытая капсула. Без воды. Без звуков. Без движения… хотя нет.

Мы двигались.

Я не понимала, как. Мои ноги не двигались. Я сама не двигалась. Но все за окном начало меняться. Пейзаж, небо, цвет деревьев и даже свет — все сдвигалось, как будто земля под нами текла, как река. Я сидела неподвижно, а мир вокруг жил, бежал, проходил мимо, и это было… странно приятно. Как будто меня несла не вода, а само время.

Глава 6

Аврора

А потом… все стало еще менее понятно, чем раньше. Они спорили, переглядывались, бросали фразы, которые ничего не говорили мне, но, кажется, говорили все друг другу. Решали, куда меня деть, где оставить, к кому обратиться. Люди шептались, перебрасывались словами, называли какие-то «службы», «опеки», «центр». Я не знала, что это. Звучало холодно, как будто меня собирались отнести в хранилище, где складывают все непонятное.

Но тот мужчина — тот, что нес меня, дал мне свою одежду и укрыл, — вдруг сказал, что отвезет меня к себе. Домой. Он сказал это уверенно, почти спокойно, и все остальные, казалось, сразу стали немного тише. Второй мужчина нахмурился, как будто хотел возразить, но не стал. Только пожал плечами. Может, это их способ говорить «делай, как знаешь».

Домой. Я не знала, что значит его дом. Я не могла представить, как он выглядит. Точно не как наши коралловые дворцы, не как пещеры, где живут морские ведьмы. Без раковин. Без волн. Без звуков воды. И, несмотря на страх, мне стало интересно. Этот мир… я пришла сюда не только за ним. Я пришла за ощущением жизни здесь. И сейчас оно было ближе, чем когда-либо.

Я снова оказалась в его странном монстре, и мы тронулись. Но на этот раз я не просто сидела внутри. Я сделала первые шаги. Несколько. Он держал меня за локоть, не крепко — скорее, как опора. Мои ноги дрожали, цеплялись друг за друга, спотыкались, но я дошла. Неуверенно, почти смешно, но я сделала это. Подвиг. Настоящий. Для меня.

— Я отвезу тебя туда, где будет безопасно. К себе домой, — сказал он, повернувшись ко мне, когда мы двинулись с места. — Пока мы не разберемся, где твоя семья и откуда ты. Обещаю, тебе не будет грустно.

Он слегка улыбнулся. Мне хотелось верить.

— У меня прекрасная жена и дочь. Ей пятнадцать.

И тогда я выдала звук. Необъяснимый, короткий, почти выдох, но — настоящий.

— Ох… — он резко посмотрел на меня, удивленно и немного тронут. Я прижала губы, не зная, откуда это взялось. Я даже не почувствовала, как сказала. Не запомнила, как это звучит. Ох… это было удивление? Радость? Признание?

— Ты начинаешь говорить… — сказал он, и его голос стал чуть мягче. — Это радует.

Я улыбнулась. Это было впервые за все время, когда моя улыбка была настоящей.

Потом мы двигались долго. Пейзаж за окном менялся, как будто кто-то листал страницы сказки — одна, вторая, третья. Больше деревьев. Меньше людей. Широкие линии серого цвета под колесами, по которым двигался монстр, называемый машиной. Он не был живым, но в нем чувствовалась сила. Внутри было тихо. Он не говорил, и я тоже — потому что не знала как. Но это было… комфортно.

Когда мы остановились, я впервые увидела его «дом».

Он не был коралловым. Не был стеклянным, как раковины, или сделанным из рыбьих костей, как у шаманов. Он был… прямоугольным. С ровной, будто отрезанной крышей, с окнами, за которыми что-то светилось. На земле перед ним были маленькие деревья, окруженные ограждением. Окна были как глаза. Большие. Чужие. Я не понимала, как это может быть жилищем. Оно не двигалось, не дышало. Было как камень.

Он помог мне выйти. Я все еще шла плохо, но ноги слушались немного лучше. Воздух стал холоднее. Снова тот странный запах — смеси чего-то сладкого, горячего, чужого.

Он открыл дверь, и я вошла. Внутри не пахло морем. Вообще. Пахло теплом, хлебом, каким-то растением, цветами, возможно. Я услышала шаги. Легкие, быстрые. И тогда из-за угла вышла девушка. Человеческая. С глазами — настоящими, удивленными, как у чайки в шторм. Она была невысокой, с темными волосами и в мягкой одежде, как облако. Она остановилась, глядя на меня. Я глядела в ответ.

Именно в тот день, началась моя настоящая жизнь на суше.

4 года спустя.

Вчера мне исполнилось восемнадцать, дату моего дня рождения выбрал Даниэль. Все вокруг твердили, что это особенный возраст — граница между детством и чем-то новым, взрослым, настоящим. Что ж, возможно. Только это «взрослое» не стало откровением. Оно было странным и тяжелым, как мокрая ткань, прилипшая к коже. Восемнадцать. Мне теперь восемнадцать, но внутри я все еще где-то там, на берегу, где впервые вдохнула воздух, который жгло в легких.

С каждым годом здесь, на суше, я будто все больше вписываюсь в этот мир. Хожу, дышу, говорю, ношу одежду, которая мнется и пахнет чужим, ем еду, которую готовят на огне, а не приносят течения. И все-таки я не могу забыть. Я не могу перестать думать о настоящем доме — о воде, глубине, матери, чье лицо я помню только сквозь дрожь, о голосе отца, звучащем в голове, как эхо в раковине. Я вспоминаю их и чувствую, как в глазах поднимается соль. Не та, что в океане, а другая. Та, что болью выходит наружу. Я хочу увидеть их. Хочу сказать, что жива. Что скучаю. Что люблю. Но этого не случится. Никогда. Я это понимаю. Слишком много времени прошло. Слишком многое изменилось. Я стала другой.

Теперь я умею говорить. Я все еще не понимаю всех слов и интонаций, иногда теряюсь в длинных фразах и реагирую не так, как должна. Наверное, мои ответы иногда звучат глупо или по-детски, потому что внутри я застряла где-то в четырнадцати. Я — человек снаружи, но внутри я все еще та русалка, что смотрела на небо впервые.

С того дня, как я попала в этот дом, с того самого момента, как меня подняли из песка, все изменилось. Меня собирались отправить в интернат. Так здесь поступают с теми, кого не могут привязать к фамилии или документам. Но Даниэль… Даниэль настоял, что я останусь у них, хотя бы на время. Он сказал это твердо, как будто уже знал, что «временно» превратится в навсегда. Я привыкла к нему. Он странный, спокойный, с уставшим взглядом, но добрый. Такой тип мужчин, которые не боятся молчать. Его жена, Мелисса — женщина, которую можно обнять и понять, что тебе уже не холодно. У нее запах меда и лаванды, и голос, от которого хочется слушать, даже если не до конца понимаешь.