Тишина была настолько гулкой, что я слышала, как где-то капает вода из плохо закрытого крана. Или, может, это было только в моей голове. Ещё один хлопок салюта за окном — я вздрогнула, и нож соскользнул с картофелины прямо в палец.
— Идиотка, — прошипела я себе, суя порезанный палец под ледяную струю. Кровь размывалась в воде, превращаясь в розоватые узоры. Новый год. Праздник, который я ненавидела всей душой.
Мне не нужны были чужие тосты, навязчивые вопросы о личной жизни и эти дежурные улыбки. Мне нужно было тихо досидеть до трёх ночи, закончить с картошкой и лечь спать с чувством выполненного долга. Но тишина в моей хрущёвке оказалась обманчивой — где-то гремела музыка, смеялись люди, а я стояла у раковины, как последняя дура, и смотрела, как моя кровь стекает в слив.
Ещё один залп, ближе. Стекла задребезжали.
— Всё, — решила я, смазав палец клеем БФ-6. Реставрация старых фолиантов научила меня странным лайфхакам. Натянула поверх пижамы пуховик, на ноги — тяжёлые ботинки. Пять минут. Всего пять минут на ледяной воздух, на чужие огни за окнами. На побег.
Переулок за домом был пуст и погружён в синеватую мглу. Снег хрустел под подошвами с таким звуком, будто кто-то скребёт ластиком по пергаменту. Я считала шаги до угла. Там — площадка у гаражей, откуда видно пол-города в праздничных огнях.
Голоса услышала раньше, чем увидела их.
— ...значит, договорились. Ты передашь, что следующий раз будет последним. Во всех смыслах.
Голос был ровным, без единой эмоциональной вибрации. Каждое слово падало, как отточенная льдинка. Я замерла, прижавшись к шершавой кирпичной стенке. Сердце вдруг застучало где-то в горле.
— Дамир, чувак, он же не поймёт с первого раза, — раздался другой, хрипловатый, с похабной усмешкой где-то в тембре. — Ему нужно всё на пальцах объяснить. А лучше — на костях.
— Уйди, — приказала я себе. — Развернись и иди. Сейчас же.
Но ноги не слушались. То самое проклятое любопытство, что заставляло меня часами разглядывать трещины на старых переплётах, приковало меня к месту. Я осторожно высунула голову.
На площадке, залитой жёлтым светом фонаря, стояли двое. И один сидел на корточках, прислонившись к ржавым гаражным воротам. Сидел как-то... неестественно.
Тот, что стоял спиной ко мне, был высок, одет в длинное тёмное пальто. Дорогое. Даже здесь, в грязи и снегу, оно выглядело безупречно. Это был голос-льдинка. Дамир.
Второй прислонился к стене, закуривая. Невысокий, но широченный в плечах. Кожаная куртка. Даже в полутьме виделась его насмешливая, резкая ухмылка. Эрис. Он сплюнул в снег.
— Ну что, концерт окончен? — спросил Эрис, глядя на сидящего.
Тот что-то пробормотал, моляще.
— А, вот как. Говори громче, не слышу.
Дамир сделал едва заметное движение рукой. Эрис вздохнул, как будто его оторвали от интересного занятия.
И в этот момент фейерверк разорвался где-то совсем близко, осветив всё ослепительно-белым.
Я увидела.
Бледное, искажённое лицо сидящего мужчины. Тёмное пятно на снегу у его ног. И профиль Дамира — ледяной, абсолютно спокойный, повёрнутый в мою сторону.
Он смотрел прямо на меня.
Не в мою сторону. Прямо в глаза, сквозь сумрак и падающие искры.
Я отпрянула за угол, сердце колотясь так, что звенело в ушах. Не видел. Не мог видеть. Это тень, игра света...
Шаги.
Тяжёлые, неторопливые, по хрустящему снегу. Не одни. Двоих.
Я побежала. Глупо, по-заячьи, шлёпая ботинками по сугробам. Задыхаясь от паники и ледяного воздуха, обжигающего лёгкие.
Не успела добежать и ста метров. Из тени между гаражами вышел Эрис. Не выбежал. Вышел. Как будто всегда тут стоял. Его ухмылка в свете фонаря казалась хищной.
— Куда так спешишь, красавица? — голос полон отвратительного, живого интереса. — Новый год встречать одна? Непорядок.
Я попятилась, наткнулась на замёрзшую стену гаража. Обернулась, чтобы бежать назад, и увидела его.
Дамир шёл по центру переулка медленно, неспешно, руки в карманах пальто. Лицо — спокойная маска. Но глаза... Тёмные, как зимнее небо. И в них — понимание. Он всё видел. Всё знал.
— Я... я ничего, — выдавила я, и мой голос прозвучал жалким писком. — Я просто шла...
— Мимо, — закончил за меня Эрис, подходя ближе. От него пахло морозом, табаком и чем-то металлическим. — Знаем, плавали. Не повезло, рыбка.
Дамир остановился в двух шагах. Его взгляд скользнул по моему лицу, по старому пуховику, по ботинкам. Оценивающе. Бесстрастно.
— Ты свидетель, — произнёс он. Тихий голос перекрыл вой сирены где-то вдали. — Неудачный свидетель.
— Я не буду ничего говорить! Я не видела! — запищала я, чувствуя, как слёзы подступают от беспомощности.
— Верю, — сказал Дамир без тени иронии. — Но им не поверят. Они тебя найдут. И спросят. И твоё «не видела» будет стоить тебе очень дорого.
Эрис свистнул.
— Дорого — это мягко сказано, снегирь. Из тебя кишки на фонарь повесят как гирлянду. Новогоднюю.
Я сглотнула комок в горле. Весь мир сузился до этих двух мужчин, до пара из их ртов, до жёлтого света фонаря, делавшего всё похожим на дешёвый триллер.
— Что... что вы хотите? — прошептала я.
Дамир вынул руку из кармана. Длинные пальцы, без перчаток. Показал жестом в сторону улицы, где в конце переулка стоял чёрный внедорожник, почти невидимый в темноте.
— Пока — поехать с нами. Пока мы решаем, что с тобой делать.
— А потом? — выдавила я.
— Потом посмотрим, — ответил Эрис, и его усмешка стала шире. — Может, убьём. Может, оставим. А может... — Его взгляд, наглый и оценивающий, медленно проплыл по мне, от ботинок до лица, — придумаем что-нибудь повеселее.
Дамир не одернул его. Он лишь слегка наклонил голову, продолжая смотреть на меня. Ждать.
Я поняла. Это не предложение. Это — приговор.
Бежать? Куда? Кричать? Кто услышит среди новогоднего гама?
Мои пальцы, порезанный и здоровый, судорожно сжали подол пуховика. В голове пронеслись обрывки: незаконченная реставрация книги XVIII века на столе, недоеденная картошка, тёплый свет лампы в пустой квартире. Вся моя тихая, правильная, одинокая жизнь.