Двадцать шестая ночь. Вечность после

Пролог

Привет...

Жар-птица

– Милан, если что, завтрак на столе…Сегодня…Пойдёшь? – осторожно спрашивает взволнованная мама, наполовину выглянув из-за двери, но я молчу.

В последнее время я очень много молчу. Особенно дома. Пожалуй, мне хватает моего психолога, к которому меня направили вовсе не из-за «изнасилования». Нет…

После двадцать шестой роковой ночи меня отвели к гинекологу. Убедились, что я уже не девственница. Что имеются разрывы и прочее, ведь мы слишком увлекались, пока были вместе. Слишком забывались и немного превышали допустимую норму. На теле имелись кровоподтёки и синяки. Зафиксировав всё это, мать схватила меня за горло своим поступком. Она душила так сильно, что я перестала чувствовать своё тело. Я от него отказалась.

А спустя неделю жутких снов и жизни без Гордея у меня случилась первая паническая атака…

Знаете то чувство, когда тебя окружает одна боль…Когда ты чувствуешь, что вот-вот умрёшь, что тебя не станет, а причины этому ты не знаешь. Не можешь ничего сделать. Предотвратить страх и мучения. Только думаешь, что не сможешь больше дышать. В голове при этом стоит болезненный шум, уши закладывает. Всё тело словно прощается с тобой. В такие моменты мои мысли в том самом доме.

Я не проснулась тогда от прикосновений Гордея. Нет.

Я всё ещё в том доме, где меня насилуют снова и снова…А Солнце отнимают у меня раз и навсегда.

В такие моменты я там умираю.

Это случилось тогда впервые. Я уже тогда понимала, что со мной что-то не так.

И только после того, что произошло, мама отстала. Психолог рекомендовала ослабить давление и родители, как ни странно, послушались.

Только вот…

Мне ничего из этого не помогает. Ни таблетки, ни психотерапия. Ничего…

Я не видела Гордея уже долгих полгода.

По слухам, он отдыхает в Азове и решил остаться там навсегда. Сейчас зимняя сессия. Я хожу в университет, но порой приходится пропускать занятия.

Всё зависит от того, позволяет ли туда идти моё состояние.

Если он перешагнул всё, если справился, я за него искренне рада.

Тогда как сама…

Сломана настолько, что и не собрать вовсе. Скорее всего, никогда.

Однажды психотерапевт сказала мне, что депрессия – это не тогда, когда человек грустит или страдает. Это когда человек забывает про естественные нужды. Не стремится восполнить что-то в себе. Не реагирует на окружающий мир. Иными словами, то, что происходило со мной было настоящей депрессией с частыми проявлениями панического расстройства.

Вспомнить о себе помогли только таблетки, но приступы оставались. Хотя до этого я даже не ела. Похудела до сорока трёх килограмм. Превратилась в ходячий скелет. Серая кожа, синяки под глазами, вечная усталость. Меня часто рвало. Я думала, что забеременела тогда после всего, но это был стресс. Месячные приходили с перебоями. То, во что я превратилась не было похоже на ту прежнюю Милану. От той лучезарной бойкой девочки не осталось и следа.

Порой я приходила на учёбу, только потому что туда за руку вели родители. Меня собирала сама мама. Я ведь не могла даже одеться и расчесаться. Не брала в руки зубную щетку. Мне ничего не хотелось. И даже там я смотрела в одну точку, словно находилась вовсе не среди людей…Словно ничего вокруг не существовало. Это и был мой разрушенный мир, от которого остались лишь осколки.

Я знала только одного человека, который бы помог мне справиться с этим, но его рядом не было. Я сама его прогнала. Сама позволила всему случиться.

Эрнест Хемингуэй однажды сказал: «Если двое любят друг друга, это не может кончиться счастливо».

Это о нас? Это то о чём говорят великие и травят душу своими словами?

Грош цена такой любви, которая ломается о время и пространство.

Мы с тобой – время. Мы с тобой – вечность.

И я никогда этого не забуду.

Каждый день проклинаю ту двадцать шестую ночь. Я каждый день мечтаю проснуться и узнать, что все эти полгода – просто дурной сон. Что ничего этого не было. Есть мы… И мы неразделимы.

Собравшись, я вновь еду в университет с отцом. Он молчит. Я тоже.

Выхожу и следую в корпус как на автомате. Ни на кого не смотрю, ни с кем не разговариваю. Хотя в последнее время со мной всё чаще общается наша тихоня Шура. Раньше мне казалось, что она странная, но после всего я поняла, что странные все остальные. Она же…Спокойная, тихая и понимающая. Порой она просто сидит рядом и молчит, взяв меня за руку. Этого достаточно, чтобы я ощутила, что в мире есть кто-то, кто не станет лезть внутрь тебя и вытаскивать что-то, если ты не позволяешь. Этого достаточно, чтобы я хоть на секунду чувствовала себя живой.

– Слышали, Яровой возвращается, – шушуканье сверху подобно молнии прямо в сердце. Может мне это просто снится…А может от таблеток что-то послышалось…

Порой у меня такое бывает.

– В смысле? Он ведь забрал документы…Ты сама же говорила! – выдаёт Валеева в ответ возмущенным тоном.

– Я так думала, но нет. Писал что-то вроде по семейным обстоятельствам. Но говорят, что возвращается…Он писал Кристинке.

Глава 1.

От автора: Сегодня ещё глава, как подарочек для вас)

Жизнь без испытаний – это не жизнь.

Жар-птица

Кое-как справляюсь с приступом паники, но в универе больше не остаюсь. Семимильными шагами убегаю оттуда и несусь в сторону старого школьного сарая. На улице идёт снег, а я хочу там побыть. Только то место делает меня сильнее. Только там я всё ещё чувствую, что мы вместе.

– Что это за халупа?

– Глупая, это же тайник. Здесь можно хранить всё самое сокровенное. Здесь кроме сторожа никто не бывает, да и тот только берёт инвентарь. Уже сто лет здесь никто ничего не трогает…

– Откуда ты знаешь, Солнце?

– Оттуда…Знаю и всё. Смотри… Это мамино и папино.

Подхожу к высеченным на деревянной поверхности отметинам.

Е и А…

– Они тоже здесь учились?

– Да…В одном классе, Миланка. Прямо как мы…

– Выходит, и дружили?

– Нет, у них дружбы не было. Они, вроде как наоборот, всегда ругались, – подытоживает он, достав из кармана маленький перочинный ножик.

– Ух ты! Дай мне! – необдуманно и неловко выхватываю его из рук.

– Стой! Ты чего? Порежешься ведь…Ну вот… – Гордей смотрит на моё обиженное надутое лицо, а потом на порез на моей прохладной ладони, нежно взяв её и нахмурившись. – Дурочка. Болит?

– Нет, – вру, а на глазах наворачиваются слёзы. И это нам по восемь лет…

– Дай подую… Не ной только, нытик, – улыбается, а я вырываю руку, ещё сильнее надув губы, и он щёлкает меня по носу. – Возьми…Сама сделай. М и Г, идёт?

– Угу, – бубню себе под нос и начинаю выковыривать замысловатые завитки…

Столько лет прошло, а они всё тут… Непокрашенные нетронутые… Совершенно не поблёкшие…

Наши с ним М и Г…

Сжимаю ладонь в кулак и сажусь на лавку, выдыхая пар себе под нос. По щекам катятся слёзы, как бы они не превратились тут в льдинки.

Моя любовь не просто жива, она меня с потрохами съедает… Царапает и царапает сердце маленькими коготками, как будто незначимо, а на самом деле так даже больнее. Ведь это чувство постоянное. Лучше бы один раз…Лучше бы один раз лезвием и навсегда…Но нет…

С тобой так не бывает.

Ведь ты создан, чтобы причинять мне боль. Ровно, как и я тебе…

Домой возвращаюсь к намеченному времени. Как бы не застудиться с такими прогулками…Мне хватает проблем со здоровьем.

Отец контролирует моё возвращение, приехав с работы раньше положенного. Я молча следую к себе в комнату. Уже там достаю телефон и украдкой лезу на страницу Гордея. Я знаю, что он не заходил туда уже полгода, скорее всего, у него есть новая, но о существовании её я не знаю, поэтому смотрю его старые фото…Наши фото…В груди всё щемит. Вспоминая каждый день, проведенный с ним, думаю только о том, как безумно скучаю. Как хочу всё вернуть…Как мне не хватает его…

Рук, тепла, голоса, смеха…Признаний, шуток, разговоров о вечном, о главном, о том, что не даёт покоя. Я бы ему всё рассказала, как раньше…Я бы поделилась своей болью и его бы боль разделила. Мы бы справились, но столько воды утекло…

Идиллию нарушает вернувшаяся мама.

– Как прошёл день?

– Нормально, – откладываю телефон в сторону.

– Это хорошо. Милан…Мы хотели отметить День Рождения отца в субботу в ресторане. Ты поможешь мне выбрать наряд?

– Да, помогу, – сухо отвечаю, на что мама кивает. Боится заводить со мной разговор.

– Ты завтра идёшь к Ангелине Викторовне? – спрашивает меня про психолога, и я соглашаюсь одним кивком.

– Хорошо. Я тебя люблю, дочка…

Молчу в ответ на это. Уже полгода не говорила родителям, что люблю. Что хоть что-то к ним чувствую. Поняв, что снова не дождётся, мама выходит из моей комнаты, а я погружаюсь в сон, сжимая в руках свою подушку…

***

– Не успел приехать, уже с двумя замутил, прикиньте…Боже…Ну, Кристинка там конечно виснет на нём, просто оторваться не может, стерва, – заявляет Валеева, пока я смотрю в одну точку. Боже, как же хорошо, что я не учусь с ним на электротехническом…Как же невозможно хорошо.

– Жарова…Милана? – зовёт меня преподаватель по «Философии».

– Да?

– Вы здесь? Витаете где-то, как всегда. Поведайте нам, в чём же сущность рационализма?

– В разуме…

– А знаете представителей?

– Штраус, Декарт, Гегель…

– А кого же можно считать основоположником?

– Сократа конечно. Того, кто свято верил в то, что жизнь без испытаний – это не жизнь, – отвечаю, глядя Валентину Антоновичу в глаза, на что он отводит взгляд в сторону. Кажется, он понимает, что со мной что-то происходит…

– Достаточно. Хорошо. Слушайте лекцию, – продолжает он, а я снова роняю уставшую голову в тетрадь, отчего Сашка рядом вздыхает.

Глава 2.

Так ведь не смотрят, когда плевать?

Жар-птица

– Пить… – прошу тихим задушенным голосом, и вижу, что мама тут же подпрыгивает на месте. Белые стены. Больница…На ней медицинский халат. Всё гораздо хуже, чем я могла представить. Рука саднит…

– Милан…Малыш, как ты? Сейчас…Сейчас дам воды, – она тянется за стаканом и зовёт медсестру.

Та прибегает, что-то переключает. Сразу понимаю, что мы в каком-то частном учреждении, уж слишком приторная, словно сахар на зубах, палата и много показной суеты вокруг меня.

– Ты скоро поправишься…Мне жаль, – шепчет мама, взяв меня за руку, пока я заливаю в себя воду, словно в сухую землю.

– Ещё, пожалуйста… Что произошло?

Ненароком бросаю скользкий взгляд туда, где всё ещё болезненно пульсирует и жжёт. Вижу слезы зубов. Прокусила предплечье…

Отлично, чёрт возьми…Просто отлично.

– Новый приступ… Ты слишком… Слишком перенервничала… Милан… Скажи мне, детка… Что тогда случилось? Почему это всё происходит с тобой… Ведь даже Ангелина не может понять в чём дело…

Потому что я никогда и не рассказывала Ангелине правду…Вот почему.

Потому что вы с отцом сломали меня. Потому что забрали у меня его. Потому что угрожали. Потому что я его люблю, чёрт тебя дери, мама! Сильнее себя. Намного сильнее! Потому что вы разорвали нашу связь по живому! А теперь ты спрашиваешь, что тогда произошло…Господи, как же тошно…

Внутри всё кипит. А снаружи…

– Со мной всё нормально, мама, – прерываю я её. – Можешь оставить меня. Сколько я здесь пробуду?

– Врач рекомендует три дня.

– Прекрасно, – отвечаю, отвернувшись лицом к стене. Не хочу видеть.

Ничего к ней не чувствую. Не хочу даже спрашивать, где мой телефон. И она уходит, оставив меня одну.

А все эти три дня я пытаюсь повесить оковы на свои чувства. Обуздать их. Овладеть собой. Но всё время вспоминаю то, что было между нами в доме.

Не только плохое, нет…

Всё чаще вспоминаю хорошее.

Как Гордей прижимал меня к себе. Как сильно и отчаянно он любил. Защищал. Ценой своей жизни защищал…

Как с жадностью зверя целовал. Как хищно смотрел. Как сжимал, как брал. Как безысходно сражался с моими установками. Как перекодировал меня под себя. Полностью перепрошил…Словно жёсткий диск. Не оставлял выбора. Сделал меня своей…До самого основания. До его чётких границ, которые сам же изначально стирал. А потом каждый мой край, каждая точка, каждый закуток стал его…Он меня присвоил.

Кому-то очень повезет, ведь он поистине умеет любить. Громко, импульсивно…До боли в рёбрах и сорванного горла. Он такой… Сильный. И яркий, как Солнце…

Это то, что не перечеркнуть. Но…

Он ведь как-то смог это сделать…Вырвать всё из груди. Забыть… Свернуть. Значит, и я смогу. Значит, и мне нужно.

Идти дальше. Забыть. Думать о себе и своих чувствах. Иначе я просто перестану существовать. А чем же это отличается от самоубийства? Ничем…

Нужно перешагнуть…

Я сильная. И я иду дальше…

***

Через три дня выхожу из больницы. Ещё через два возвращаюсь в университет со справкой. Пока иду туда, стараюсь не смотреть по сторонам, но всё равно вижу Гордея с Кристиной, подъезжающих к корпусу на новой машине. Не знаю, что случилось со старой. Наверное, родители решили порадовать его новым подарком.

Он забрасывает ей на плечо свою длинную мощную руку и жмёт к себе, а у меня в груди всё разрывается. На тысячи…Нет. Десятки тысяч осколков. Не собрать…Не склеить обратно. Часть их уже не вернуть. Они безвозвратно утеряны в беспринципности и серости суровых реалий.

Господи, как же болит. Когда пройдет?

Когда я смогу нормально жить…

Я тоже хочу быть как ты…

Я тоже хочу выдавить всё, что скопилось в груди и связалось в порочный узел. Но сначала нужно развязать…

Не успеваю подойти к корпусу, как мой путь перегораживает тот самый Максим Ретушин. Я настолько отвыкла от людей, что чуть ли не подпрыгиваю, испуганно вздрогнув, а он, как всегда, нахально обхватывает за локоть и тормозит меня возле парковки. Парень он не маленький. Очень даже крупный. Всё же они с Гордеем оба нападающие в их футбольной команде.

– Приветик…Ты чего? Всё нормально? – спрашивает, когда я хмурюсь. Он не просто мне не нравится, после того раза, меня от него буквально тошнит.

«Ты и вправду целка, хочешь я это исправлю»…

– Не трогай… – пятясь, отхожу назад.

– Да релакс, – вскидывает он руки, а потом небрежно просовывает их в карманы джинсов. – Хотел спросить, как дела? Давно не общались. Ты что-то похудела совсем…

Какое ему вообще дело?

– Со мной всё нормально, – отрезаю грубо. Я совершенно не настроена с ним общаться. Плевать я на него хотела.

Мне кажется, у меня на лице всё написано. Отторжение, злость, отрицание.

Глава 3.

Зачем ты так?

Жар-птица

Он всё ещё смотрит. Не так как раньше, но…Всё равно особенно. В его взгляде я теряю все ориентиры. Чёрные, как смоль, глаза не щадят. Не лечат. На этот раз они меня живьём топят, словно маленького беззащитного котёнка.

– Яровой, надеюсь, ты всё понял!? – грубо твердит ректор, выходя из-за угла, на что он лишь выпускает меня из рук и поправляет лямку рюкзака на плече, глядя на неё жестоким беспринципным взором. Уверена, ему, как всегда, плевать на чужие нравоучения. – Свободен. Вам чего, Жарова?

Пока меня спрашивают, Гордей уже вылетает оттуда, проносясь мимо меня буйным вихрем, закручивающим в смертельную воронку. И я тут же выхожу из транса.

– Ничего, извините, – вылетаю следом за ним. И бегу…бегу на всех скоростях, потому что он ходит очень быстро. Он всегда так ходил. Импульсивный, шустрый, громкоголосый. Это всё о нём.

Нагоняю. Сердце разрывает от боли и страха.

Но я решила…

Я не могу больше молчать!

Настигаю его и незамедлительно вцепляюсь в правую руку, прихватывая за ткань чёрной толстовки.

– Что тебе от меня нужно?! – рявкает Яровой, пребывая в бешенстве. Смотрит так, словно сейчас растопчет. И меня, и моё сердце. Но я пока не готова сдаться. Нет.

– Поговорить, – шепчу, виновато на него глядя.

– Поговорить? – ухмыляется он с характерной усмешкой. – Ну уж нет, это не ко мне…

Он ещё раз обводит меня мажущим пренебрежительным взглядом. Словно выказывая мне своё превосходство и равнодушие. А внутри меня происходит извержение вулкана. Сейчас прорвёт…Точно…

Сейчас я снесу здесь всё этой огненной волной…

Он поправляет рюкзак на плече и снова разворачивается, а я всё не унимаюсь.

– Тогда что? – спрашиваю самонадеянно. Не знаю, что несёт в себе этот вопрос, но я подразумевала «Тогда что к тебе? На что я могу рассчитывать? Что ты готов мне дать?». Но естественно, я не произношу этого вслух.

– Что? – переспрашивает он в изумлении.

– Ты с ней…С Аносовой… – бормочу себе под нос, как бы жалко это не звучало. Но я не хочу скрывать боль от этого его поступка.

– Какое это имеет отношение к тебе? – грубо и скупо спрашивает с совершенно безэмоциональным выражением лица.

– Я просто хотела спросить, как ты…Как твои дела…Как… – мямлю, но он тут же перебивает:

– Жарова…Кончай ломать комедию. Я не настроен на мозгоёбства. Увы.

– Я вовсе не хотела этого, – хмурюсь и, слыша голоса сбоку, хватаю его за рукав, чтобы оттащить чуть подальше от чужих ушей. И, как не странно, он идёт со мной. Хоть и не уверена, что хочет этого.

– Тогда чего ты хотела? – спрашивает он грубым тоном, отдёргивая свою руку.

Я же…

Не знаю, что сказать. Выдыхаю. Чувствую, что внутри всё клокочет от этого разговора и того, что разрастается рядом с ним в моей грудной клетке. Ничего не прошло…Ничего не закончилось…

Я ведь вижу…Я ведь знаю.

А быть может, просто убеждаю себя в этом? Хочу в это верить, и разум выдаёт наиболее благоприятный исход…

– Зачем ты подрался с Ретушиным? – спрашиваю, глядя на него с вызовом, а он меняется в лице.

– Давай вот без этого, да? Не приплетай то, чего нет, – грубо осекает он меня, на что я фыркаю. – Он тебе даже не нравился. Помню, ты говорила так.

– Чего нет, значит…? Ладно. Видимо, только тебе можно таскаться с тем, кого ты сам же и обзывал последними словами, – припоминаю ему Аносову.

– Не нравится, что я ебу других? Это смущает? Говори прямо, – рявкает он, а я проглатываю язык. – Если так, предложи, что посущественнее и поговорим.

– О чём ты? – спрашиваю, нахмурившись.

– Брось, ты поняла меня, – с насмешкой выдаёт. Практически издевается.

– Нет, я не поняла, Гордей, объясни.

– Слушай, – отталкивается он от стены, и я вздрагиваю. А он плавной походкой приближается вплотную. – Хочешь, чтобы я трахал только тебя? Ок. Только намекни, малыш. Только скажи мне. Будем ебаться, как кролики, как ты любишь.

– Зачем ты так? – поднимаю на него взгляд, но только бешу его сильнее.

– Как? Как так?! Что опять, мать твою, не так?!

– Ты предлагаешь мне, что? Стать твоей шлюхой?! Как какая-то грязная подстилка Аносова?! Выходит, не так уж ты меня знаешь. Не такой уж ты мне друг был, раз так обо мне думаешь! – выплевываю я ему в лицо, пока вся кровь в жилах кипит. Я вся горю. От злости, от ярости, от всей этой грёбанной ситуации, в которой мы друг друга не слышим. Практически враги. Практически ненавидим. Практически убиваем, стреляя в упор.

– А всё, Жарова. Не друг, никто. Вообще, блядь, никто. И никогда больше не буду. Максимум – могу ебать тебя, если захочешь. И это всё, что я могу тебе дать. Это всё, что может быть между нами. Я больше в это болото нахуй не залезу. Ни по колено, ни по щиколотку, – заявляет он, вызвав у меня такую боль в грудной клетке, что я просто готова разрыдаться и упасть ему в ноги прямо сейчас.

Глава 4.

Ненавижу тебя.

Жар птица

Не знаю, сколько сил требуется, чтобы заставить себя встать и идти. Даже когда пара кончается, мои ноги меня не слушаются. Сашка что-то бормочет, а я словно нахожусь в вакууме. И как ей ещё не надоело со мной общаться?

Знаю только одно. Я должна высказать ему. Наконец собрать волю в кулак и высказать то, что сидит на подкорке. Потому как я не схаваю это дерьмо. Нет. Это трусость, это низость – вот так отдавать вещи, связывающие нас друг с другом. Исподтишка. Особенно после того, как мы с ним уже разговаривали. Это даже хуже, чем…

Чем предательство.

Считанные минуты проходят, прежде чем я вижу его в коридоре в толпе людей, которые чуть ли не задницу готовы ему лизать. Он спокойно живёт дальше. Общается с ними, обнимает ту девчонку. Бормочет ей что-то на ухо, а я иду к нему с видом палача. Ненавижу его. Так сильно ненавижу! Что хочу удушить.

Встречаемся взглядами, но не успевает он отреагировать, как я со всей дури начинаю бить его кулаками по грудной клетке. Вокруг сразу начинается гомон. Девчонки перешептываются, а парни присвистывают, когда он удерживает мои руки и сжимает челюсть от напряжения.

– Угомонись, блядь! – повышает на меня голос, а я продолжаю истерику.

– Какая же ты сволочь. Я тебя ненавижу! Ненавижу! – кричу на него, и он утягивает меня куда-то в конец коридора, после чего мы вваливаемся в пустой кабинет.

– Хрена ли ты там устроила?! У всех на глазах. Совсем дура?!

Подхожу к нему, вынимаю из рюкзака и показываю ту самую коробку, наткнувшись только на его равнодушие.

– Зачем ты это сделал? Зачем?! – начинаю снова бить его кулаками, а он просто стоит бесчувственной статуей, никак на меня не реагируя. Мне так тяжело на это смотреть, будто внутри острый наконечник, и он шевелится.

– Оно мне больше не нужно. Если и тебе нет, тогда выброси, – заявляет его холодный тон, и он снова спешит обойти меня, но я не позволяю, преграждая ему путь.

За что он так со мной? Не мог просто сам выбросить?

Нет…Он ведь специально это всё…

Хочет меня сломать. Хочет больнее. Жёстче. Чего он добивается???

– Гордей! Посмотри на меня! Посмотри, чёрт возьми! Что с тобой?! Это всё было! Всё было, как ни старайся – не вычеркнуть! Почему ты так себя ведешь?!

– Не вычеркнуть, говоришь? Ну, знаешь. Мне удалось. Я о тебе больше не думаю. Больше в голове нет одной единственной Миланы. И это злит, правда? Оооох, как это тебя злит…Ведь ты редкостная дрянь, которая не привыкла делиться…Ну, конечно… – он нервно смеётся, роняя взгляд на соседнюю стену, а потом снова смотрит прямо в душу. – Больше не подходи ко мне, Жарова. Больше не вздумай. Потому что в следующий раз я не буду так добр к тебе. Так снисходителен и так радушен. Могу и ляпнуть такое, что сломает раз и навсегда к херам. Осторожнее, Лана. С огнём играешь.

– Ты что ли пугать меня вздумал?! Думаешь, не сломана?! Думаешь, ты один здесь такой несчастный?! – во мне не просто буря начинается, а целый ураган Катрина. – Трус! Эгоист! Скотина! Ненавижу тебя! Думаешь, знаешь что такое боль?! – начинаю снова бить его, а потом на каком-то безумном адреналине хватаю эту коробку, вынимаю хрупкую статуэтку и швыряю её о кафельный пол, разбивая вдребезги. – Больно?! – кричу я, сжимая кулаки, пока он смотрит на меня, всячески стараясь спрятать эту свою боль. Но я её чувствую. Всем сердцем чувствую. Между рёбер её сминаю.

Я знаю, что она есть. Нельзя это просто выдумать…Нельзя…

Мне так горько оттого, что он давит это в себе. Так бесконечно плохо от этого.

Я прекращаю кричать. Сжимаю в тиски все эмоции. Внутри же меня через жернова мельницы перемалывает. На мелкие-мелкие крупицы разносит. А ради него я готова и на атомы разлететься. Пальцы въедаются в его толстовку сами. Нос втягивает запах, от которого тут же по всему телу волнами расходятся колючие мурашки.

Боже, я тебя люблю…Я так тебя люблю…

Обними меня…Обними…Пожалуйста, обними…

Но не успеваю я утонуть в нём, не успеваю сказать что-то ещё, как он грубо отрывает меня от себя и уходит прочь, словно действительно ничего ко мне больше не чувствует…

И это сбивает с ног. Это словно хлещет плетьми. Снова и снова по тем же ранам. В мясо. В кровь…

– Гордей! – задушено и хрипло кричу ему вслед, но он не оборачивается. Уходит. Просто уходит от меня, словно не понимает, как сильно я сожалею о том, что тогда случилось...

***

– И как ты себя чувствуешь? Твоя мама сказала, что тот парень вернулся…Есть за что беспокоиться? – спрашивает психолог на сеансе. Я же смотрю на неё волком. Внутри плещется ярость. Я ненавижу всех и вся после того, что они с нами сделали. С ужасом осознаю, что не доверяю людям. Вообще никому. Даже себе самой.

– Обсуждаете с мамой мои сеансы…Мило, – отвечаю, растягивая губы в недовольной усмешке. Я и не сомневалась, поэтому нихрена и не рассказывала.

– Нет, она лишь спрашивала о твоих успехах. Всё конфиденциально, – уверяет меня Ангелина, пока я пожимаю плечами.

– Вернулся да вернулся. Мне всё равно. Я ничего не чувствую.