Двадцать шесть

Двадцать шесть

1

Наши дни.

В этом году май выдался тёплый. Дни были солнечные, воздух казался очаровательным. Но подмосковные вечера всё ещё оставались прохладными. Ночью температура падала ниже ноля, и спать в доме на колёсах было попросту невозможно. Хотя фургон для путешествий, который уже несколько лет не выезжал со двора, находился в рабочем состоянии. Обшивка его была без коррозий, окна скрыты металлическими ставнями, и колёса всегда подкачены. В этом марте Николай укрепил ещё и дверь. А в апреле поменял личинку замка и внутри фургона повесил атласную штору цвета бордо, закрывающую вход в уборную.

Уже стемнело и заметно похолодало. В тёплой куртке и вязаной шапке Николай прятался за новенькой шторой, вооружившись электрошокером, и прислушивался. Двадцать шесть лет он ждал этого майского вечера и жутко волновался, потому что предсказание, сегодня должно, наконец-то, сбыться.

Николай поджидал воров. Их должно быть двое. Они будут молоды и напористы. Но численный перевес и огромная разница в возрасте, вовсе не означают, что Николай проиграет им бой. Ему было уже семьдесят девять лет, но Николай надеялся победить в схватке, поскольку на кону стояла не только его жизнь и не столько его жизнь.

Сухощавый старик точно знал, когда произойдёт неизбежное. Он хорошо помнил место кровавого столкновения и силуэты фигур налётчиков, но не помнил их лиц, потому что видел их только однажды и мельком в странном сне, который и сном-то назвать нельзя. Скорее, это было мистическое видение или упреждающее послание, или как он любил повторять самому себе: стимул не стареть и оставаться в хорошей форме до судьбоносного часа.

Ещё он помнил татуировку на тыльной стороне ладони у одного из нападавших, в образе оскала хищного ягуара — и отсутствие фаланги на безымянном пальце правой руки у второго грабителя. Броские приметы он разглядел, когда эти двое душили его в фургоне между мойкой и газовой плитой. Николай, конечно, сопротивлялся и сожалел, что не смог оказать достойный отпор, но его смерть не была последней, поскольку налётчики на нём не остановились, а пошли в дом за Вероникой. Так что лучше в ближний бой с ними не ввязываться, вследствие недостатка физических сил. Всё-таки годы берут своё. В семьдесят девять схлестнуться в тесном помещении с двумя парнями, каждому из которых немногим за тридцать — чревато полным провалом.

Николай затаился за плотной шторкой, кончиками пальцев касаясь ручки шокера, слыша, как грабители шепчутся за стенкой фургона. Чем можно поживиться в доме на колёсах, одному богу известно. Клада здесь нет, сейфа с деньгами тоже; да и кто хранит ценности в стареньком прицепе, который предназначен для путешествий.

Старик готовился защищаться. Например, в тот момент, когда в фургон заглянет голова первого налётчика, можно напасть на него, врезав с размаху молотком по темечку, но это уже перебор. Поскольку, во-первых — удар здорово раззадорит грабителя снаружи, возможно, вооружённого чем-то более опасным, чем молоток, а во-вторых, что гораздо важнее — существует договор с потусторонним голосом, с которым двадцать шесть лет назад согласился Николай, а в устном договоре сказано, что убивать нападавших нельзя ни при каких обстоятельствах.

2

Вечер третьего мая 1997 года.

Николай Осокин вместе со своей женой Вероникой Осокиной на автомобиле «Фольксваген» попал в жуткое ДТП. Сухие сводки сообщали, что водитель «Фольксвагена», находясь в состоянии алкогольного опьянения, совершил неосмотрительный манёвр, вследствие чего, влетел точно под прицеп шведского грузовика, стоявшего на обочине. Николай получил травмы средней тяжести, а его жена Вероника перелом основания черепа.

Очнулся Николай на больничной койке, отчётливо помня, что семья возвращалась с дачи.

Между ним и женой случился горячий спор. Он громко ругался, затем дрогнул руль, машину занесло, был слышен визг колёс, потом попытка торможения, удар, темнота, и наконец, белоснежный туннель, который манил мягким светом.

Николай полюбил этот свет сразу и навсегда, как любил шумные застолья и себя в вечно хмельном празднике. Но ему не хотелось расставаться с женой, которую он тоже любил. Николай желал вернуться к своей Вероничке и потому, широко расставив руки, цеплялся за стены туннеля, которые были, будто побелены известью. Он тормозил свой полёт, отчаянно упирался, безумно и громко кричал, — и вдруг движение прекратилось.

Свет остался ярок. Он оказался в маленькой комнате с низким потолком. В комнате белые стены, совсем нет окон, нет дверей, нет мебели, но в одном из углов на полу стоял пузатый телевизор. Николай ещё подумал, что это допросная; что сейчас объявится небесный следователь или божественный судья с топором и цветами — и будет задавать свои вопросы, решая, куда отправить вновь прибывшую душу в рай или ад, выбирая, что подарить ему цветы или плаху.

Но прошла минута, потом другая, а он так и стоял в одиночестве. Затем включился телевизор и зазвучал голос, но не из телевизора, а будто из стен, из потолка, из пола. Голос проникал в самое сердце, потому что у него даже в тот момент было сердце, которое бешено стучало в груди.

— Одно условие, — без предисловий звучно трубил голос, который казался механическим.

Николай почему-то понял, что речь идёт не о нём, а о любимой Веронике. Голос предлагал сделать выбор, чтобы вернуть жизнь в женское тело.

— Ты должен быть верным ей всегда и до последних дней, если выбираешь жизнь, — поставил условие голос.

— Конечно, да! То есть, конечно, нет! Я не предам её никогда! Клянусь вам! — искренне уверял Николай.

Он действительно был честен с голосом. Ему было легко говорить и легко обещать, потому что Николай любил жену, да и его годы… Он уже не мальчик. Ему уже исполнилось пятьдесят три года. Полвека с хвостиком и теперь можно быть верным хоть до гробовой доски.

И голос смолк.

Николай понял, что сейчас снова откроется яркий туннель, как вдруг заметил, что телевизор в углу включил жуткое кино. Время в белой комнате с низким потолком бежало иначе, чем в обычной жизни, и телевизор работал тоже особенным образом, погружая зрителя в чудовищные перипетии фильма, словно Николай сам был одним из актёров. Потребовалась лишь секунда, чтобы увидеть и начало, и горький финал картины.