две личности охотницы

пролог. Нестер. 3 апреля 2020 года.

Лишь стоило нам въехать под тень леса, как городская пыль и выхлопные газы разом сменились пьянящим коктейлем запахов. В нос ударила прохлада, пахнущая влажной хвоей, прелыми листьями и чем-то неуловимо живым, диким. Я вздохнула полной грудью, и этот воздух, свежий и лесной, наполнил меня до самых кончиков пальцев.
Вокруг, словно великаны-стражи, высились лиственные и хвойные деревья. Их ветви сплетались в густой полог, сквозь который солнечные лучи пробивались золотистыми лучами-кинжалами, выхватывая из полумглы трепетные папоротники и шапки мха на старых корягах. А на небольших полянках, куда солнце заглядывало смелее, росли ослепительные цветы, и высокая трава, усыпанная росой, переливалась и искрилась, будто рассыпанные самоцветы.
Решение переехать сюда, променять городскую суету на это тихое умиротворение, созревало в моей семье почти год. И вот, месяц назад, мы, наконец, решились и начали подготовку к переезду. Теперь лишь изредка предстояло выезжать в город за припасами, чтобы снова и снова возвращаться в этот зеленый храм спокойствия.
Я с теплотой посмотрела на свою большую семью, устроившуюся в машине. На моем плече устроилась Изабелла, моя младшая сестра, ее ровное дыхание говорило о безмятежном сне. На передних сиденьях Кайн и Раян, мои младшие братья, яростно, но шепотом (чтобы не разбудить сестер) спорили о чем-то своем, мальчишечьем. Папа, с сосредоточенным и спокойным лицом, вел машину по извилистой лесной дороге, а мама, укачивая на руках Лейсан, нашу самую младшую сестру, которой было всего пару недель от роду, напевала что-то тихое и колыбельное. с другой стороны от меня, сидела Кайла, еще одна моя сестра.
Мое сердце сжалось от счастья. Я улыбнулась и отвернулась к окну, чтобы смахнуть навернувшуюся слезу счастья. И тут же поймала на себе взгляды из другой машины. Уайлдер и Никсон, мои двоюродные братья, с энтузиазмом махали мне руками, а тетя Розали, сестра мамы и моя крестная, подмигнула, ее глаза лучились добротой и общим для нас всех предвкушением. За рулем их автомобиля сидел дядя Джарет, мой крестный, такой же собранный и внимательный, как и папа. Мы были не просто семьей — мы были целым маленьким племенем, въезжающим в свою новую, полную тайн жизнь.
Мы достигли пункта назначения. Передо мной вздымался унылый серый забор, за которым угадывались лишь смутные очертания крон деревьев, сулящие тишину и уединение.
Переступив через порог, я оказалась в просторном дворе. Прямо передо мной, в самом его центре, возвышалась массивная деревянная платформа, напоминающая сцену. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это и есть крыша самого дома, скрытого под землей. Эта платформа, которую я мысленно тут же окрестила «сценой», служила одновременно и настилом, и местом для отдыха под открытым небом.
С противоположной стороны, куда едва проникали лучи солнца, царил полумрак. Густые кроны деревьев отбрасывали глубокие тени, и именно там, в самой глубине, притаилась неприметная дверь — вход в жилище.
Я толкнула массивную створку, и передо мной открылся узкий проем, откуда вела вглубь крутая лестница. Без лишних раздумий я начала спускаться. Первый уровень встретил меня просторным пространством, объединяющим кухню, гостиную и дверь в ванную комнату. Отсюда же уходила вниз еще одна лестница, ведущая, как я предположила, в спальные комнаты.
Погружаясь глубже, я отмечала одну деталь: весь интерьер, от стен до мебели, был выдержан в гамме темных, глубоких древесных тонов — цвета венге, горького шоколада и старого дуба. Воздух был напоен запахом дерева и прохладной земли, создавая атмосферу надежного, дышащего спокойствием убежища.
Осмотрев дом, я поднялась на улицу, чтобы помочь родителям. Они вручили мне рюкзак и небольшой чемодан, а младшая сестра несла свой рюкзак и маленькую сумку. Изабелла шла рядом, с восхищением разглядывая лес, ее удивление вызывало у меня улыбку и умиление.
***
– Ну как тебе здесь? – выдохнула я, наконец разобравшись с сумками.
– Круто! – прошептала девятилетняя Иза, заворожённо глядя вокруг. – Так красиво...
Я ласково провела рукой по её белым волосам, и по лицу разлилась улыбка.
– Это только начало, Иза. Лес ещё успеет тебя удивить.
– А мы пойдём гулять? Ну, Несса, пожалуйста! – тут же принялась умолять она, и глаза её загорелись.
– Конечно, пойдём. - маленькая ладонь Беллы уверенно вложилась в мою. Хоть Изабелле и было девять, а мне тринадцать, и разница между нами была всего четыре года, она всё равно была такой миниатюрной и хрупкой по сравнению со мной. В этом жесте было столько доверия и тепла, что сердце отозвалось тихой, светлой радостью.
***
Лес поражал своей дикой, спокойной свободой. Ни суетливых прохожих, ни оглушительного рева машин — только шепот листвы, пение птиц и упругий ковер мха под ногами. Воздух, густой от запаха хвои и влажной земли, пьянил своей чистотой.
Мы с Изабелла бродили среди вековых стволов, забыв о времени, и вернулись в лагерь лишь тогда, когда позвонили родители: «Мясо на костре уже готово!»
Вечер прошел в умиротворяющей тишине. Мы ужинали дымной, невероятно вкусной едой, делились впечатлениями о лесе, строили планы и просто болтали обо всем на свете под мерцающее пламя костра и треск горящих поленьев.
Тогда я была просто счастлива. Смех давался легко, а будущее виделось бесконечным солнечным днем. Но это спокойствие было обманчивым, тишиной перед выстрелом. Я не знала, что уже тогда, в самой гуще счастья, кто-то или что-то незримое заводило часы, отсчитывая последние месяцы до того, как моя жизнь превратится в ад…

Глава 1. Нестер. Пару месяцев спустя.

Воздух после дождя был густым и свежим, пах мокрой землей и хвоей. Солнце пробивалось сквозь тучи, и весь лес искрился, усеянный алмазными каплями росы. Я шла, вдыхая эту прохладу полной грудью, как вдруг сквозь шелест листьев прозвучало мое имя.
Я обернулась. Передо мной стояла девушка. Рыжеватые веснушки рассыпались по ее носу и щекам, а из-под светлых, отросших у корней волос, собранных в два небрежных пучка, на меня смотрели теплые, карие глаза. Она была в просторных черных штанах и коричневом топе с длинными рукавами.
— Кто ты? — выдохнула я после паузы, впиваясь в нее взглядом.
— Меня зовут Айне, — ответила она, и уголки ее губ дрогнули в легкой улыбке.
— И откуда ты знаешь мое имя? — спросила я, и ее взгляд внезапно потускнел.
— Тебе лучше присесть.
— Зачем? —насторожилась я.
— Тебе правда лучше присесть, — ее глаза указали на небольшую полянку с замшелыми пнями. Не дожидаясь ответа, она направилась туда. Мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ней.
Я опустилась на твердую, шершавую древесину.
— Я села. Так кто ты?
— Я начну издалека. Ты знаешь, кто твои родители? — ее голос прозвучал тихо и серьезно.
Я фыркнула:
— Конечно. Эллиас и Джорджия А’девиль.
— Я не об именах. Твой отец — охотник. А мать — ведьма.
Я рассмеялась, но смех прозвучал фальшиво и резко.
— Смешно. А теперь скажи серьезно: откуда ты знаешь мое имя, и кто ты, черт возьми, такая?
— Дослушай. Твой отец, охотник, однажды влюбился в светлую ведьму-целительницу. Он отказался от своего ремесла, а она — от магии. Но ты — ее старшая дочь. Ведьмовская сила передается по крови, и этого не избежать. Но кровь отца-охотника смягчила дар. Тебе не передалась полноценная сила, лишь фамильяр. А я — это и есть твой фамильяр. Спроси у родителей, если не веришь.
Мои брови сдвинулись. Холодок пробежал по спине.
— Пожалуй так я и сделаю, — поднялась я с пня и быстрым шагом направилась к полянке, где должны были сидеть родители с тетей. Айне беззвучно последовала за мной по пятам.
Мы шли минут десять, пока не вышли на небольшую поляну.
Воздух, был с неприятным запахом, да таким, что им было трудно дышать, каждый глоток обжигал лёгкие, отдавая привкусом медной монеты и прелой листвы. И тогда, сквозь эту неподвижную пелену, я их увидела.
Сначала — лужи. Не одна, а несколько, темные и зловещие, сливающиеся в одно багровое озеро, впитывающееся в землю. Потом — силуэты. Мама, прижавшаяся к стволу старого дуба. Тётя, распластанная на траве. И папа... Он был на коленях, опираясь на одну руку, а другой прижимал к животу тёмное, алое пятно, что расползалось по его рубашке.
«Нет!» — этот крик родился где-то в глубине души, но так и не сорвался с губ. Вместо этого я рванулась вперед, подскальзываясь на кровавой грязи.
Глаза отца, затуманенные болью, встретились с моими. В них не было удивления, лишь бесконечная скорбь и какая-то леденящая решимость.
— Несса... — его голос был хриплым выдохом, едва слышным в звенящей тишине поляны. — Иди... сюда.
Я рухнула на колени перед ним, не в силах смотреть на рану, видя только его лицо, его муку. Руки мои дрожали, тряслись, не зная, куда прикоснуться, как помочь.
— Держись, всё будет хорошо, я вызову помощь... — залепетала я, судорожно пытаясь достать телефон.
— Не... не успеешь, — он с трудом покачал головой, и капля крови выкатилась из уголка его рта. Его пальцы, липкие и холодные, схватили мою руку с такой силой, что кости хрустнули. — Слушай. Они... они вернутся. За тобой. За вами.
Он судорожно потянулся за спину, к поясу, где в потертых ножнах лежал старый семейный клинок — тот самый, что висел над камином, реликвия, окутанная легендами. Он вложил его мне в руки. Рукоять была теплой от его тела и влажной от крови.
— Бери. Должен был... передать тебе... иначе. — он перевел дух, и в его глазах вспыхнул последний огонь. — Защищай... семью. Теперь... это твой долг. Защищай... себя. Обещай...
Обещание застряло у меня в горле комом. Защищать? От кого? Мир сузился до его угасающего взгляда, до тяжести клинка в моих руках, до невыносимой боли, разрывающей грудь.
— Обещай! — это было уже не просьбой, а приказом, последним усилием угасающей воли.
— Обещаю... — прошептала я, и в этот миг свет в его глазах погас. Рука, сжимавшая мою, ослабла и безжизненно упала на землю.
Всё внутри оборвалось. Сердце не заколотилось, а замерло, сжавшись в ледяной ком. Лёгкие отказались дышать. Я трясла его за плечо, потом маму, потом тётю — их тела были ещё теплыми, но пустота в их глазах была окончательной и бесповоротной.
Сознание отказывалось принимать эту картину. Они только что были живы! Он говорил со мной! Он вложил в мои руки этот проклятый клинок! Ум твердил, что это кошмар, но холодная, липкая рукоять в моей ладони была ужасающе реальной.
Они ушли. Забрали с собой свет и будущее, но навсегда оставили мне этот груз. Груз долга. Груз мести. Я сидела на коленях в кровавой грязи, сжимая фамильный клинок, и слезы, горячие и обжигающие, текли по моему лицу, но внутри всё вымерло и превратилось в лёд.
– Ведьмы… – тихо, без всякой интонации, констатировала Айне. Её взгляд скользнул по клинку в моей руке. – Аура. Я чувствую её. Липкую, ядовитую. Они были здесь. И это… их дело. Они знали, что ищут.
Её слова лишь оформили в звук ту ненависть, что начала кристаллизоваться в моей ледяной пустоте.
— Что же мне теперь делать? — прошептала я, и голос мой был чужим и пустым. — Он сказал... защищать. Но от кого?
— Не надо переживать, — механически проговорил новоявленный фамильяр. Ее слова были жалким шепотом на фоне рёва безмолвия в моей душе.
Я подняла на нее взгляд, залитый слезами, и попыталась подняться. Ноги подкосились, но я уперлась рукой с зажатым в ней клинком в землю. Он, этот кусок стали, стал единственной опорой в рушащемся мире.
— Мне… нужно позвонить дяде, — выдавила я, с трудом вытаскивая телефон другой, дрожащей рукой.
Гудки прозвучали как похоронный звон. И вот — голос, такой живой, такой неуместно нормальный.
— Слушаю, Несса. Алло? Ты где?
— На поляне… — мой голос дрожал, но в нем появилась новая, стальная нить. — Посреди леса... Они… они мертвы.
Слова снова застряли в горле, но теперь не только от горя. От осознания тяжести того, что навалилось на меня.
— Держись. Я уже выезжаю, — Джарет бросил трубку.
Тишина снова накрыла поляну. Но теперь она была другой. Она была полна зова. Ветер в кронах деревьев шептал не об утрате, а об обещании. Об обязанности. Я смотрела на клинок, на отражение своего искаженного болью лица в полированной стали.
«Защищай семью». – эхом пронеслись в голове, одни из последних слов родителя.
***
Приехав дядя застыл посреди поляны, будто врос в землю. В его глазах плескался животный ужас, отражая пламя костра, у которого лежали тела.
— Что… что здесь… — голос сорвался в хрип. Он рухнул на колени возле них.
— Они… они… — я закрыла лицо ладонями, заглушая рыдания. Лесной ветер выл в ветвях, срывая слова.
Дядя поднялся и подошёл, его шаги глухо ступали по хворосту.
— Ты видела? — спросил он на удивление ровно, и эта тишина в голосе была страшнее крика.
— Нет. Я хотела поговорить… пришла, а тут… — я не выдержала, прижавшись к его груди, в грубую ткань, пропахшую дымом и лесом.
Из тени кромки леса вышла Айне, её фигура сливалась с сумраком.
— Здравствуйте. - Мы обернулись. Её глаза холодно блеснули в отсветах огня. — Я — её фамильяр. Вы, должно быть, знали: ее мать была ведьмой, отец — охотником. В ней смешались обе крови. Фамильяр — есть, но магии… магии нет и не будет. — Айне сделала паузу, и в тишине был слышен только треск углей. — Я рассказала ей о родителях, но она не поверила. Решила спросить у них. Мы пришли, а здесь… это.
Лес вокруг затаился, будто прислушиваясь.
— Понятно, — сухо, без эмоций, отрубил дядя.
Я подняла взгляд на него мокрое от слёз лицо, искажаемое дрожащим светом пламени:
— Как думаешь, ещё можно что-то сделать?
Он медленно покачал головой, его взгляд скользнул за спину, в непроглядную тьму меж деревьев.
— Не думаю. — Он выдохнул, и пар от его дыхания смешался с дымом. — Но скорую… всё равно придётся вызвать. Отсюда.
Дядя повернулся и зашагал к машине, оставив меня у костра с Айне и тем, что осталось от моего мира. Его спину, широкую и сгорбленную, пожирала тьма. Я слышала, как хрустят под его ногами ветки, как хлопает дверца, как заглушенно звучит его голос в телефонной трубке. Деловито, без паники. Как будто вызывал сантехника.
Я опустила взгляд на клинок. Пламя костра играло на лезвии, и в его отблесках мне почудилось движение — темные, маслянистые тени, которые тут же растворялись в стали. Я сжала рукоять так, что суставы побелели. Боль была острой, ясной, единственной реальной вещью в этом кошмаре.
— Ты чувствуешь это? — тихо спросила Айне. Она стояла так близко, что я ощущала легкое тепло, исходящее от нее, странное и нечеловеческое.
— Что?
— Злобу. Она въелась в землю, в деревья. Она еще не выветрилась. Они ушли не так давно.
Я глубоко вдохнула. Воздух пах дымом, кровью и той самой густой, после-дождевой свежестью, которая теперь казалась злой насмешкой. И под этими запахами — что-то еще. Сладковато-приторное, как гнилые цветы, и едкое, как ржавое железо.
— Кто «они»?
— Те, кому не нужны были дети от смешанной крови. Те, кто считает это осквернением. Темные ведьмы. Аура… она ведьмовская. Сильная и старая.
Из леса вернулся дядя. Его лицо в свете костра было каменной маской.
— Скорая и будет через двадцать минут. — коротко бросил он. Его взгляд упал на клинок в моих руках. — Эллиас… он передал тебе это?
Я кивнула, не в силах вымолвить слово.
— Значит, так надо. Значит, знал. — Дядя тяжело опустился на пень напротив, провел ладонью по лицу. — Он говорил мне… что однажды может так случиться. Что долг перейдет. Я не верил. Думал, сказки.
— Какие сказки? — мой голос прозвучал резко. — ты все знал? И про маму, и про… это? И молчал?
Дядя посмотрел на меня. В его глазах не было оправданий. Только усталость, глубже любой пропасти.
Дядя застыл, глядя на меня через колеблющееся пламя, в кругу огня, время словно сжалось.
— Всё давно прекратили, — выдавил из себя он. Потом медленно, очень медленно опустился на корточки, подхватил с земли сухую ветку и беззвучно сломал ее надвое. — Прекратили. Да. - Он бросил обломки в огонь. — Твой отец... Эллиас. Он не просто отказался от ремесла. Он сломал свой лучший клинок на глазах у охотников. Прямо на Совете. Сказал, что охота кончена. Навсегда. — Дядя говорил ровно, монотонно, глядя в огонь. — Твоя мать... Джорджия. Она не просто перестала колдовать. Она совершила Обряд Молчания. Это когда ведьма добровольно запирает свою силу глубоко внутри, на семь печатей. Это необратимо. Больше не ведьма. Просто женщина.
Я слушала, не дыша. Клинок в моих руках стал тяжелее свинца.
— Мы думали... что этого хватит. Что они простят. Или забудут. — Он горько усмехнулся, и впервые за весь вечер в его голосе прорвалось что-то живое — старая, изъеденная ржавчиной боль. — Они построили дом на нейтральной земле. Завели детей. Жили тихо. Как мыши. Как будто их и нет на свете. Я... я даже перестал носить с собой серебро. Чтоб даже мысли не было.
Айне, стоявшая в тени, сделала едва заметное движение.
— Обряд Молчания — мощный щит. Он скрывает ауру, — тихо сказала она. — Но фамильяр... его появление... это вспышка. Как маяк. Щит его не скроет.
Дядя кивнул, не глядя на нее.
— Значит, они ждали. Все эти годы. Ждали сигнала. Ждали, когда цветок распустится, чтобы вырвать его с корнем. — Он поднял на меня взгляд. В его глазах не было утешения. Только горькая, выстраданная правда. — И твой отец... он знал. Чувствовал. Вот почему клинок всегда висел над камином. Не для красоты. Для напоминания. Себе. Им. Всем.
Глухой удар сердца отдался в висках. Они жили, зная. Каждый день. Зная, что покой — лишь временное перемирие. Что я, их дочь, стану тем самым колоколом, который позовет погоню.
— Почему ты мне ничего не сказал? — выдохнула я. В голосе не было уже прежней ярости, только изнеможение. — Я могла бы... я не знаю. Быть готовой.
— К чему? — спросил дядя с жестокой прямотой. — К тому, чтобы с детства ждать конца? Чтобы смотреть на каждую тень сбоку? Твой отец хотел, чтобы ты была счастлива. Хотя бы так. — Он снова провел рукой по лицу. — Это был его выбор. Ее выбор. Их долг — защитить тебя от их же мира. Даже ценой... этого.
Сирены заглушили все. На поляну ворвались мигающие синие огни, ослепительные фары. Лес заполнился чужими голосами, шагами, суетой. Мир ворвался сюда со своими формальностями, отодвигая кошмар на второй план, заворачивая его в полиэтилен и официальные формулировки.
Дядя встал, выпрямился, и в его осанке что-то изменилось. Сгорбленность исчезла. Он стал твердым, как гранитный валун.
— Теперь слушай меня внимательно, — сказал он тихо, но так, что каждое слово врезалось в сознание сквозь гам. — Ты ничего не видела. Ты пошла погулять, вернулась и нашла их. Ты в шоке. О фамильярах, ведьмах и охотниках ты не знаешь ровным счетом ничего. Клинок? Семейная реликвия. Отец, видимо, выронил его. Ты подняла. Понятно?
Я кивнула, сжимая рукоять. Рука дрожала, но не от страха. От ярости. Оттого, что мне снова придется лгать. Притворяться беспомощной. Прятаться.
Ну уж нет. Этого не будет. Никогда…