Дворяне 1

Предисловие

    Так сложилось в советское время, что многие люди о своих предках мало знали. Это было не безопасно, если предки не являлись представителями рабочего класса.  Поэтому, зачастую  бабушки и дедушки были не многословны, рассказывая о своём прошлом. Мне в этом отношении повезло: мои бабушка и дедушка Сержпинские не побоялись рассказать мне о своих родителях, и я сначала кратко изложил эти сведения в виде родословной. Но текст получился объёмный, и я решил написать роман. Многие факты, из их рассказов мне удалось уточнить в интернете или  в Ярославском государственном архиве.  В конце книги некоторые архивные  справки прилагаются.   

Моя бабушка и мой дедушка

Сержпинские.

   Однажды, мы с дедом Сержпинским Сергеем Николаевичем, моим полным тёзкой, поехали в Ярославль. Когда мы проезжали на автобусе мимо старых казарм на Московском проспекте, он мне и говорит: «Вот с этих казарм начался Ярославский мятеж 1918 года. Я участвовал в его подавлении, а мой родственник был среди мятежников». Потом дед не однократно рассказывал мне о тех событиях во всех подробностях. Много интересного приходилось слышать из разговоров бабушки с её подругами о старом городе Данилове, Ярославской области, о людях, живших в начале двадцатого  века. Бабушкины родители владели имением в деревне Гарь, возле Данилова, и  крестьянский быт тоже не раз обсуждался, а я с интересом слушал и невольно запоминал, словно записывал на магнитофон. Запоминал я такие разговоры с раннего возраста.

      Я видел, как  дедушка часто делал записи в свой дневник. Мне было любопытно прочитать, что он там пишет, но я не мог разобрать его почерк, мелкий и ровный. Когда я вернулся со службы в армии и был совсем взрослым, то попросил его почитать что-нибудь из дневника, и он несколько раз мне зачитывал отрывки из той драгоценной толстой тетради. Неожиданно для меня, он вдруг сообщил, что сжёг свой дневник и объяснил это тем, что опасается за меня и других членов семьи, так как ругал в дневнике Сталина. В тот период репрессий уже не было, но опасения у него остались. 

      Была у бабушки родственница, двоюродная тётя, по материнской линии, Беляева Матрёна Никитична. Она работала служанкой у бабушкиных родителей в имении. Бабушку она старше лет на пятнадцать и знала много о жизни её родителей. Я помню, как она приходила к нам домой обедать и ужинать каждый день, так как у неё была минимальная пенсия 12 рублей, и она считала, что бабушка обязана её кормить. Она, не могла не разговаривать, сидя за столом. И каждый раз она что-нибудь вспоминала из прошлой жизни, рассказывала много интересного и смешного. Бабушка и дедушка очень хорошо к ней относились.

      Многие факты в истории страны, Советские руководители могли  исказить, если это было нужно, и  архивам не всегда можно доверять.  До сих пор историки не могут выяснить: «В октябре 1917 года был переворот или революция?» Дедушка был свидетелем этих событий.   Являясь студентом художественного училища барона Штиглица, он по заданию матросов, большевиков, охранял мост через мойку, вместе с другими  студентами. Мост находился не далеко от Зимнего дворца, и студенты узнали от юнкеров, как произошёл государственный переворот в России 25 октября 1917 г. 

    Условия жизни в городе Данилове, где в основном в романе описываются события, внешний вид города, совсем не менялись, вплоть  до 1950-60 годов. Я родился в 1948 году и с детского возраста запомнил облик Данилова. Он, по словам дедушки, выглядел так же, как и до 1917 года. Только после Великой Отечественной Войны город немножко начал меняться; на месте рынка, в центре города, посадили деревья и устроили красивый сквер, с памятником Ленину, и с цветочными клумбами. На окраинах Данилова начали строить индивидуальные, деревянные, дома бывшие колхозники, которым удавалось уйти из колхозов, а за кладбищем расширялись мелкие предприятия  (молокозавод, кирпичный завод и машинотракторная станция). Облик города менялся очень медленно, и только с  1970 года, когда возле завода[1] Деревообрабатывающих станков стали строить современные многоэтажные дома со всеми удобствами, город стал меняться.   Поэтому, с детских лет, пока я не уехал из Данилова, я хорошо помню этот дух старины, исходящий от деревянных, двухэтажных домов, которым было более ста лет. Но они хорошо сохранились, и в них ещё долго жили люди. Мне удалось запомнить и старую электростанцию в Данилове, расположенную за Преображенским прудом. Дедушка мне говорил, что паровой двигатель, вращающий электрогенератор в электростанции, был привезён при содействии дедушкиного отца, моего прадеда, в 1914 году. Прадед выучился на инженера по проектированию и ремонту паровых двигателей  и помог родственнику - предпринимателю установить этот двигатель для вращения пилорамы в Данилове, но при Советской власти паровой двигатель перенесли в электростанцию. Я жил с родителями не далеко от электростанции и слышал, как паровая машина и днём и ночью пыхтела, словно паровоз.

      Во время гражданской войны в Даниловском районе действовали отряды восставших крестьян под предводительством Константина Озерова, а среди бывших дворян и купечества, в первые годы Советской власти, создавались тайные организации для свержения этой незаконной, как они считали, власти. Но чекисты не дремали, постепенно выявлялись контрреволюционные элементы и подвергались репрессиям. Сержпинские и Верещагины на себе испытали репрессии. Верещагин Семён Александрович, отец моей бабушки, был арестован и его чуть не расстреляли.  Человеческая история развивается по спирали, по кругу, и нынешнему поколению необходимо знать уроки истории. Всё может повториться, но лишь с небольшими отличиями. «Отобрать и разделить» - это самый простой способ у людей установить справедливость.

Глава 1 Отдых в Евпатории

     В августе 1916 года на Крымском побережье Чёрного моря  стояла жаркая  погода. На  безоблачном небе  ярко светило палящее солнце, а тёмно-синяя, бесконечная морская даль у самого горизонта затянулась  дымкой. 

     Несмотря на тревожные  известия  с фронта,  на  пляже было всегда многолюдно.  По всему побережью Евпатории бродили и лежали полуобнажённые, загорелые люди, приехавшие с разных концов России.

     Большинство женщин старались соблюдать  приличие и одевали строгие купальные костюмы, однако от жары и духоты, многие из них потеряли всякий стыд и старались оголиться как можно больше.  На прибрежном песке часто попадались женщины, кое-как прикрытые узкими плавками и смущавшие своим видом молодых мужчин. Шедший по пляжу паренёк, такой же бронзовый от загара, как и большинство здешних обитателей, остановился возле девушки, лежавшей на песке. Её лицо было прикрыто газетой, а стройную фигуру обтягивал лёгкий купальник. Она не стеснялась оголить свой живот, а её грудь слегка прикрывал узкий лифчик.  Она почувствовала, что на неё кто-то смотрит, и выглянула из-под газеты.  

     Паренёк, смутившись, предложил:

     - Барышня, пойдёмте купаться, а то вы совсем сгорите на солнце.

     Она  нехотя приподнялась на локтях, оценивающе посмотрела на  юношу.

     -  Ладно, пойду, окунусь, только на глубину заходить не буду, плавать не умею.

     - Я тоже не умею плавать, – признался молодой человек, и они пошли по песку к едва заметным волнам, набегавшим на берег.   Рядом,  на мелководье, купались  ещё  три  девушки.

    Одна из них крикнула:

     - Катюша,  ты быстро находишь мальчиков.  Поделись опытом!

     Катюша не ответила, а, улыбнувшись, продолжала идти дальше, погружаясь в воду, пока вода не достигла её подбородка.  Она  окунулась с головой  и, вынырнув,  внимательно посмотрела на молодого человека.

      - Как  тебя зовут, незнакомец?  -   спросила она.  

      - Сергей Сержпинский.

      - Это что за фамилия такая? Польская или Еврейская?

      -  Да, нет, я русский.

      - А по какому случаю ты на море? Откуда приехал?

      - Я приехал с родителями и двумя братишками. У моего отца больные лёгкие, и ему врачи рекомендовали Крым. А живём мы в Петербурге, – ответил Сергей на вопрос девушки.

      - А здесь где живёте?

      - Здесь мы живём в гостинице, которая стоит рядом, на берегу.

      - Я тоже живу в этой гостинице, - сказала Катюша, - только за мной не ходи, я думаю, что ты мне в ухажёры не подходишь.    

      После этих слов она быстро направилась к берегу, разгребая руками  прозрачную морскую воду. Сергей последовал за ней в полной растерянности, размышляя: «Как же так? Ведь хорошо начиналось знакомство и вдруг такой поворот». Он никак не мог понять женской логики.

      - А чем я вам не подхожу? – крикнул он ей вдогонку.

      - Мне не понравилась твоя странная фамилия.

     Выйдя из воды, девушка подняла с земли  одежду, и, не одеваясь, в купальнике, пошла  вдоль берега, привлекая восхищённые взоры мужчин.  Подруги, не заметили её отсутствия и  продолжали  плескаться в морской воде.  

       «Моя фамилия тут не причём,- стал успокаивать себя Сергей, - наверное, слишком молод я для неё». Он понимал, что Кате на вид лет двадцать, а ему шестнадцать, и ей, конечно, нужны серьёзные отношения с парнем постарше.

      Сергей вспомнил, что мать послала его позвать отца, который в этот момент находился со своими новыми знакомыми в павильоне ресторана на берегу моря. Евпраксия Павловна (так звали  мать Сергея) купила у местных рыбаков свежую рыбу и собиралась приготовить её на костре, на  лоне природы.  С ней были два младших сына, Павлик и Глеб.  

      Сергей   вышел  из    воды   и    тоже   пошёл   вдоль   берега   по  направлению к павильону.

      Чтобы отвлечься от неприятного осадка на душе, после слов девушки, он взглянул на  морскую даль - там белели  паруса нескольких яхт. Казалось, что они совсем не двигались, а стояли на месте. Сергей всегда с завистью наблюдал за парусниками и мечтал также покататься по волнам.  Однако теперь это его не успокоило и не отвлекло от неприятных мыслей.  Ему вдруг стало ясно, что Катя не могла точно определить его возраст. За последнее время он быстро повзрослел и выглядел лет на восемнадцать, не меньше.  «Кто же наградил нашу семью такой странной фамилией? – размышлял Сергей, - надо спросить у отца. Может, мне поменять фамилию»?

      Павильон, в котором ужинал Николай Николаевич Сержпинский, был не большой, и мог вместить не более пятидесяти посетителей. Одновременно с Сергеем сюда подходили отдыхающие, мужчины были в плавках, а почти все женщины в купальниках, а их головы прикрывали  соломенные шляпы или  панамы из разноцветных тканей. Все эти люди садились за столики, возбуждённо разговаривали, кричали официантам.

     Отец, увидев сына, позвал его за свой столик.  Как раз у них с приятелями было одно свободное место. С отцом сидели бывший судья Голубев, и артист из  Ростова на Дону Володя Овчинников.  (Так они представились неделю назад при знакомстве). Держались новые знакомые всегда важно, вели заумные разговоры. Оба они из-за жары сидели в одних плавках, и в белых  панамах на головах. Николай Николаевич, опасаясь простудиться,  был в шёлковой светло-голубой рубашке, его голову и плечи прикрывала широкополая соломенная  шляпа. Выглядел он обыкновенно: худощавый, в очках, сквозь стёкла которых смотрели серые глаза.  Усы и бороду он недавно сбрил, считая, что так будет легче в жарком климате.  Бывший судья  без одежды, больше походил на  торговца, с такой же рыжей бородой, торчавшей  лопатой, и с большим животом. 

Глава 2 Воспоминания предыдущей жизни

      На вокзал в город Симферополь, Сержпинские приехали вовремя. Перед отходом поезда, они купили билеты в вагон первого класса, и, заняв места в отдельном уютном купе, смотрели в окно. По перрону ходили люди с вещами в руках, многие прощались с провожающими.  Среди гражданских лиц было много военных, это напоминало, что где-то идёт война. Однако, южное солнце и, ехавшие на морской курорт отдыхающие, отвлекали от мыслей о войне.

    И вот паровоз дал гудок, и вагон резко дёрнулся, со скрипом поехал вперёд, постепенно набирая скорость. Мимо проплывали  городские здания, затем, за городом начались сельские пейзажи. Глядя  в окно, Николай Николаевич, воодушевлённый приливом сил, понимая, что болезнь отступила,  мечтал о своей будущей карьере художника. По рассказам отца, он знал, что все предыдущие предки (пять поколений Сержпинских)  были художниками-любителями. Они в свободное от работы время писали картины, получалось не хуже, чем у профессионалов. Николай Николаевич с юных лет, по примеру отца, тоже  увлекался рисованием и живописью. Отец убеждал сына, что художники не все хорошо зарабатывают, и надо иметь настоящую профессию, чтобы зарабатывать себе на жизнь. По совету отца Николай поступил учиться не в художественную академию, а в техническое училище в городе Череповце. По окончанию училища он получил специальность инженера по ремонту и проектированию паровых двигателей.

      После училища он устроился на работу в Московский паровозостроительный завод. В Москве, после работы, он стал ходить на подготовительные курсы в художественное училище «Живописи, ваяния и зодчества», чтобы в дальнейшем поступить туда, учиться.  Он решил, вопреки наказам отца, стать художником.

                     Художественное училище в г. Тотьме.

      Однажды, в художественное училище,  зашёл великий князь Константин, дядя Николая второго. Он был большим ценителем искусства, опекал поэтов, писателей и художников, сам писал хорошие стихи, неплохо рисовал. В тот момент на вечерних курсах занимался и Николай Сержпинский. Увидев натюрморт, написанный им, Князь Константин воскликнул: «Это писал большой художник!»  Познакомившись с автором натюрморта, он посоветовал:  «Зачем тебе, Николай, учиться, ты и так можешь писать картины, и даже обучать других. Сейчас требуется в Петрозаводское ремесленное училище преподаватель по рисованию и технологии. Я дам тебе туда направление и будешь получать хорошую зарплату». Так, Николай стал жить и работать в Петрозаводске. После смерти матери, из Вытегры, в Петрозаводск переехал жить и отец Николая с младшими братьями, Костей и Сашей.

     Семейная жизнь Николая тоже началась в Петрозаводске. Здесь отец познакомил его с очаровательной девушкой, дочерью коллежского асессора, Евпраксией Павловной Альбитской. Она была очень образованной невестой: как и её три сестры, знала в совершенстве четыре иностранных языка: французский, немецкий, польский и итальянский, в летние каникулы ездила с отцом и сёстрами за границу. Свадьба у Николая и Евпраксии состоялась в июле 1899 года, в Петрозаводске.

     В марте 1902 года, из министерства образования Николаю Сержпинскому пришло в Петрозаводск письмо, с предложением   переехать в город Тотьму для работы в художественной ремесленной школе инспектором-учителем.  Посоветовавшись с женой, он согласился.

        Город Тотьма располагался в самом дальнем углу Вологодской губернии и был окружён непроходимыми лесами на десятки  километров вокруг. Дорог туда не было, связь с внешним миром осуществлялась лишь по реке Сухоне. Зимой, когда река замерзала, транспортное сообщение прекращалось, или ездили по льду на лошадях, если снегу было не много.  

                                                         Река Сухона 

     Город был маленький, преимущественно состоящий из деревянных одноэтажных домов, лишь в центре Тотьмы стояли кирпичные двухэтажные здания, построенные местными купцами. На Сержпинских большое впечатление в Тотьме произвело здание художественной ремесленной школы. Оно располагалось на окраине города на левом берегу реки Сухоны. Своей изящной архитектурой это трёхэтажное здание ни как не вписывалось в маленький городишко. Построено оно было в основном на средства мецената Токарева Николая  Ильича, уроженца этих мест.  

     Все эти воспоминания Николая, прервала жена:

      - Коля, ты будешь пить чай? – Громко спросила она, стараясь перекричать шум от стука колёс,  проникающий в открытое окно вагона.

      - Да, – ответил он, отводя от окна свой задумчивый взгляд.

     В вагоне становилось очень жарко из-за того, что крыша раскалилась от палящего южного солнца. В купе, в этот момент, проводник принёс на подносе горячий чай и пирожки. Выпив горячего чая, Николай Николаевич сильно вспотел и вынужден был снять намокшую рубашку. В  окно дул с наружи раскалённый воздух, не уменьшая  жары. Казалось, что люди в вагоне находились в бане, и по этому поводу все шутили, мол: «не хватало только тазиков с водой и веничка, чтобы попариться».   Евпраксия Павловна тоже разделась до купальника, а мальчишки сидели в одних трусах.

      - Коля, ты бы одел другую рубашку, а то простудишься, – беспокоилась жена.

      - А вы все не простудитесь?

      - Но ты же не здоров, тебе надо особо остерегаться.

      Николай Николаевич согласился и, достав из чемодана, свежую белую рубашку, переоделся.

Глава 3 Остановка в Данилове

       Поезд  отправился из Москвы точно по расписанию, в восемь часов утра.  Жена и дети с трудом довели больного до вагона Вологодского поезда. Николай Николаевич сильно ослаб и еле передвигал ноги. Выпив микстуру, какая имелась от простуды, он лёг на нижнюю полку в купе вагона и быстро уснул. Его дыхание было не ровное, он часто надрывно кашлял. Какое-то время кашлять перестал, и Евпраксия не могла понять: уснул он или впал в беспамятство. Но, вскоре муж открыл глаза и, задыхаясь,  слабым голосом произнёс: «Священника позовите, умираю!»

     - Где же я найду в поезде священника?  –  испугалась Евпраксия и заплакала.

    Дети тоже зарыдали, но Павлик, пересилив  себя, взял мокрый белый платок и приложил к потному лбу отца.  Он сильно потел от высокой  температуры, тяжело дышал,  задыхался и вновь потерял сознание. Евпраксия и дети хлопотали возле него,  пытаясь помочь: прикладывали мокрый платок к голове больного, но всё было безрезультатно.

    -- Мама, сходи, поищи врача, - сдерживаясь от слёз, сказал Павлик.

    -- Как я оставлю вас…, - всхлипывая,  проговорила мать. – Ладно, пройдусь по вагону…

    Мать ушла, а дети остались и не отводили глаз от отца. Глеб уткнулся головой в его ноги, прикрытые одеялом, и причитал плаксивым голосом:

     - Папа не умирай, я не хочу, чтобы ты умирал…

     Николай Николаевич и до этого имел бледный болезненный вид, но теперь он стал совсем не узнаваемый: лицо, заросшее щетиной, приобрело зеленоватый оттенок, как у покойника,  и появились  опухшие мешки под глазами.  Вскоре Евпраксия вернулась с какой-то женщиной в чёрном платке, похожей на монашку.

    Входя в купе, монашка тихо проговорила:

 - Надо надеяться на милость божию.

   Затем она начала не громко читать молитву, шевеля своим беззубым ртом.  Николай Николаевич очнулся и, увидев женщину в чёрном платке, произнёс:

    - Я очень виноват перед ними, - он с усилием указал пальцем на жену и детей.

    - Не надо, ничего не говори, - с ужасом в глазах прокричала Евпраксия. - Лежи тихо, Коленька, береги силы, ты не умрёшь, всё будет хорошо!

    - Умру, мне очень плохо. Прости, Планечка, что бросаю тебя одну с детьми… Ты молодая, найди хорошего отца для детей…

    Монашка закончила длинную молитву «за здравие», и, сложив руки на груди, продолжала стоять, склонив голову. Евпраксия всё поняла и сунула ей в руки трёхрублёвую ассигнацию.  После этого монашка торопливо удалилась.

    Поезд, в котором ехали Сержпинские, приближался к Ярославлю.  Находясь в бреду, Николай Николаевич вдруг затих. Жена предположила, что он уснул, но дыхания было не слышно. Тогда Евпраксия решила проверить пульс и испуганно, обращаясь к детям, сказала: «Отец  умер».

      Осознав, что произошло, они все трое долго рыдали. Наконец, измучавшись от слёз, начали думать, что делать. Мать напомнила Павлику и Глебу, что в уездном городе Данилове, который находится за Ярославлем по пути в Вологду, живёт её родная сестра Валентина. Она была замужем за Григорием Воденковым, и они имели в Данилове мясную лавку.

     Поезд в Ярославле стоял долго, и  Евпраксия успела дать телеграмму в Вологду, о том, что умер муж и приехать не может, а затем телеграфировала в Данилов, чтобы встречали её с покойником. От Ярославля до Данилова ехали около пяти часов. Железнодорожная колея была одна, поэтому поезд долго ждал на станциях-разъездах, чтобы не столкнуться со встречным поездом.   

      Пока ехали до Данилова, Евпраксия и дети молчали. Евпраксия переживала, как её встретит сестра? Получила ли она телеграмму о том, что в дороге умер Коля? Сомнений и тревог было много: надо где-то похоронить мужа, достойно, по христианским обычаям, с отпеванием в церкви. Временами ей казалось, что Коля не умер, а лежит без сознания, но в очередной раз, проверив пульс, она убеждалась, что он отошёл в мир иной. Для убедительности, она даже подставила к его рту зеркальце, но оно не запотело. Его лицо приняло спокойное выражение, словно он спит.  Евпраксия стала вслух с ним разговаривать плаксивым голосом:

    - Почему ты, Коля, не берёг себя, сидел на сквозняке у окна? Хотя я тебя ругала за это, а ты меня не послушался.

    Дети были рядом и, после слов матери, вновь зарыдали. Она и сама не удержалась и громко завыла, каким-то не своим голосом.

     В Данилове  Евпраксия не была ни разу, хотя муж  был два раза, но в дальнейшем она собиралась навестить сестру. Подъезжая к городу, она увидела деревянные дома, из-за которых выглядывали купола церквей.  Она не обратила внимания, на облик города, так как была подавлена своим горем, однако она поняла, что это такой же маленький уездный городок, как Тотьма.

     На дощатом перроне не большого деревянного вокзала Сержпинских встретила толпа родственников. Первой к Евпраксии бросилась в объятия сестра Валентина. Они обе расплакались, а Григорий – муж сестры,  старался спокойным басистым голосом их успокоить:

              - Ну, хватит реветь, Коля теперь будет в Раю, а там хорошо, – говорил он.

     Незнакомые мужчины из толпы родственников, вынесли из вагона Николая Николаевича и уложили на телегу, закрыв белой простынёй. Затем отвезли его в покойницкую часовню, которая находилась возле кладбищенской церкви. Через два дня Николая Николаевича похоронили на Даниловском кладбище. Провожали его в последний путь человек десять, не больше. В Данилове, при жизни, он был только два раза, в 1914 году, когда помогал устанавливать на пилораме паровой двигатель и через несколько месяцев проездом в Китай, на лечение,  поэтому здесь его мало кто знал.

Глава 4 Художественное училище

      Поезд в Петроград прибыл рано утром. Выйдя из вагона, Серёжа почувствовал, что на улице  прохладно, и  надел свою шинель гимназиста. С весны он шинель не надевал, и теперь рукава оказались ему слегка коротки. С удовлетворением он отметил, что  за  лето подрос и с  чемоданчиком в руке  направился к стоянке извозчиков.  Можно было, конечно, дойти до дома пешком, примерно за час, но это не безопасно: на безлюдных улицах Петрограда в это  раннее утро могли ограбить и даже убить. В последнее время здесь такие случаи были не редки. У вокзала, обычно, дежурили извозчики, с каретами и открытыми колясками.

     - Мне на Садовую улицу, - подошёл  Сергей к извозчику, с открытой коляской, и подал ему целковый[1].

     - Садись, барин, быстро доедем, -  проговорил в бороду извозчик, одетый в меховую безрукавку. Он потянул за вожжи, и лошадь, цокая подковами по каменной мостовой, побежала вперёд  по Невскому проспекту.

     Думая об отце, Серёжа не замечал красоты зданий, мимо которых проезжал. Не замечал  ещё по той причине, что жил около трёх лет в Петрограде, и много раз любовался этой великолепной архитектурой.  «Как там папа себя чувствует»,- думал он, подходя  к подъезду своего дома.  -  Мама обязательно должна написать мне обо всём в письме».

       Квартиры в этом четырёхэтажном  доме были дорогими, и жили здесь состоятельные люди. Дом соответствовал своей высокой цене и выглядел не хуже, чем здания на Невском проспекте, с неповторимой, оригинальной лепниной на стенах. На углу, недалеко от дома, рядом с Гостиным Двором, почти всегда дежурил городовой, а в каждом  подъезде несли службу швейцары. Квартира Сержпинских была скромной, по сравнению с соседними квартирами, и состояла из трёх комнат. А были в этом доме квартиры по семь и по десять  комнат. Серёжа открыл ключом дверь и с тоской на душе вошёл  внутрь помещения, где всё напоминало о родителях и братишках. Больше месяца отсутствовали Сержпинские, отдыхая на юге. На мебели и на рамах нескольких картин отца,  появилась пыль.     

Сергей Сержпинский студент.

     К вступительным экзаменам в художественное училище «барона Штиглица» Серёжа подготовился хорошо, поэтому двадцатого августа сдал  экзамены по всем предметам   на «отлично».  В училище было два факультета: на одном готовили  учителей рисования и черчения, а на другом -  художников-дизайнеров. Серёжа по совету отца выбрал факультет, где обучали по специальности учителя рисования и черчения. Срок обучения в училище был  три года.  Ещё  прошлым летом Николай Николаевич ходил с сыном  в училище, чтобы показать ему это необычное по красоте здание, больше похожее на дворец. Оно располагалось в центре Петербурга неподалёку от тенистых аллей Летнего сада. С первого сентября должна начаться  учёба, а пока, несколько дней были  свободны, и Серёжа думал, чем бы заняться в эти  дни.  В соседнем подъезде его дома, жила семья родственников  Альбитских, во главе с дядей Евпраксии Павловны, Увенарием, служившим священником в Исаакиевском соборе. Эта семья состояла из восьми человек: кроме дяди Увенария здесь жили его сын Аристарх с женой и их пятеро детей. Старший из детей был Вениамин, ровесник и одноклассник Сергея. Троюродные братья между собой дружили и, Серёже хотелось с ним увидеться. Домой к нему заходить не хотелось; Серёжа  был скромным и застенчивым молодым человеком, к тому же дядя Увенарий часто делал при встрече замечания насчёт соблюдения церковных правил, а Серёжа имел светское воспитание. Он долго гулял возле дома, надеясь встретить Вениамина, но тот не появлялся. В один из следующих дней он пошёл к другому приятелю, однокласснику, Диме Михееву.  Семья Михеевых была проще, и Серёжа зашёл к ним домой.

       Диму он дома застал и пригласил в кино. Сержпинский уже один раз был в «синематографе» вместе с мамой и братьями,  ему очень хотелось вновь туда сходить.  Денег Диме на кино родители не дали и пришлось купить  ему билет  из своих денег. Билет в кино стоил один рубль. Это были большие деньги, на рубль можно было купить целую сумку продуктов.  Например, Отец Димы, работающий администратором в ресторане, получал зарплату около двухсот рублей в месяц.  У Серёжи осталось сорок рублей от пятидесяти, и он считал себя богатым человеком, ведь в своём распоряжении у него никогда столько денег не было. Раньше, когда он учился в гимназии, мать ему давала на обед пятнадцать  копеек. Из этих денег удавалось ещё сэкономить три копейки на пирожное. С тех пор, как началась война, всё подорожало в несколько раз. Однако зарплаты тоже росли. Средняя зарплата рабочих в Петрограде в 1916 году составляла, примерно, от пятидесяти до ста рублей в месяц.

     Синематограф находился на Невском проспекте. Пока туда друзья шли, то оказались свидетелями перестрелки между полицейскими и парнем в рабочей спецовке, который отстреливаясь из нагана, ловко ушёл от преследования. Всё произошло быстро, и ребята даже не успели испугаться. Под впечатлением от перестрелки, друзья смотрели немой фильм, который оказался комедийным. Но смеялся, глядя на экран, только Димка, Серёжа всё переживал за полицейских, ведь они могли погибнуть, или кто-нибудь из случайных прохожих. К полицейским у него было особое уважительное отношение, так как в Тотьме работал полицейским родственник, по фамилии Сержпинский. «Что же это твориться? – думал он. – Почему государство не может навести порядок?» После окончания фильма,  Дима предложил:

     - Серёга, давай купим на Литейном проспекте самогонки и устроим праздник у тебя дома. Когда ещё представится такой случай?   (В тот период, не смотря на сухой закон, в некоторых местах торговали самогоном, рискуя попасть в тюрьму). Но Сергей засомневался:

Глава 5 Начало учёбы

     С первого сентября Сергей приступил к учёбе в художественном училище барона Штиглица. В училище он узнал историю создания этого уникального учебного заведения.

     Идея строительства художественного училища у барона Штиглица возникла совершенно случайно. На одном из балов, где присутствовали знатные и богатые люди, один из великих князей похвастался, что пожертвовал на благотворительное дело сто тысяч рублей. Штиглиц не без ехидства ответил великому князю: «Ну что такое сто тысяч? Я знаю человека, который пожертвовал целый миллион и сделал это без всякой рекламы». То есть он имел в виду себя. В 1876 году он вызвал архитектора Месмахера, автора постройки его дворца, и вручил ему чек на миллион рублей, спросив: «Что сейчас полезнее всего сделать для народного просвещения?» Месмахер, не задумываясь, сразу же сказал барону: «Основать художественно-промышленную   школу».     

     Учился Серёжа добросовестно. Он постоянно помнил наказы отца, что сын должен довершить то, что не успел отец. На учёбу уходило много времени, однако Серёжа иногда посещал театр, кино, общался с сокурсниками и троюродным братом Вениамином. Появился у него в училище хороший друг еврейской  национальности,  Аркадий Ройтман.[1] К евреям многие студенты относились с предубеждением, а Серёжа не стеснялся общественного мнения. Он относился к ним уважительно по примеру отца, который говорил, что у евреев много умных и талантливых людей, не меньше, чем в любой другой    национальности.

   В художественной ремесленной школе, в Тотьме, среди учителей был один еврей, а так же среди ссыльных, евреем являлся Луначарский.  Николай Николаевич хорошо этих людей знал и восхищался их интеллектом.

     Однажды в декабре Аркадий Ройтман предложил Сергею сходить на митинг, возле Путиловского завода. Был выходной день и друзья пошли   туда   из любопытства. Ни в каких  

революционных  кружках,  парни не состояли, но много слышали разговоров о том, что скоро будет революция. Народу на митинг собралось не много, человек двести, потому что ударил сильный мороз. Одеты парни были в свою студенческую форму, в тёмные шинели с блестящими металлическими пуговицами и выделялись в толпе.  Ораторы вставали на ящик и выкрикивали лозунги: «Долой царя! Да здравствует революция!» Один оратор выступал дольше других, наверное, был из образованных людей, хотя от волнения говорил он не очень складно. Смысл его выступления был примерно такой: «Карл Маркс предсказал революцию. Если в обществе большой разрыв между богатыми и бедными, то революция неизбежна. Народ обнищал из-за бессмысленной войны, цены растут быстрее, чем зарплата».

     Митинг закончился стихийно, никто его не  разгонял. Полиции не было. Серёжа и Аркадий заметно продрогли и пошли в сторону центра Петрограда, чтобы где-нибудь пообедать, а  по  пути  обсуждали услышанные разговоры на митинге. 

     - Действительно, всё подорожало, ёжась от холода, -  сказал Аркадий. – Ещё недавно можно было пообедать в столовой за тридцать копеек, а теперь и сорока копеек не хватает, уйдёшь, не сыт - не голоден. 

     - Это верно, - поддакнул Серёжа, хотя сам роста цен не заметил. Мама ему посылала по пятьдесят рублей ежемесячно, и о деньгах ему думать было некогда. Серёжа знал, что Аркадий нуждался, поэтому иногда платил за него в столовой.

   - А кто такой Карл Маркс? – спросил он, предполагая, что Аркаша, в курсе, если читал запрещённую литературу.

    - Карл Маркс это еврейский философ, живший в Германии, смущённо улыбнувшись, пояснил Аркаша. – Я пытался читать его книгу «Капитал», но ничего в ней не понял.  Её надо не просто читать, а вдумчиво изучать. У меня на это времени нет.

    За разговорами друзья быстро дошли до Невского проспекта, намереваясь там, в хорошей столовой пообедать, но обнаружили, что она закрыта по не известной причине. В этот момент по улице шёл отряд солдат в шинелях и папахах. На плечах они держали длинные винтовки со штыками. Не смотря, на мороз, они пели бравую песню, а их удары сапог о мостовую эхом откликались в стенах домов.  Прохожие останавливались и с любопытством смотрели на длинную колонну военных. В толпе зевак кто-то сказал:

    - Это гвардейцы Семёновцы  идут.

    Сергей и Аркадий совсем замёрзли в своей студенческой форменной одежде, и пошли в сторону от Невского проспекта, искать другую столовую. Серёжа уже хотел пригласить Аркашу домой к Альбитским, до дома отсюда было пять минут ходьбы, но передумал:  ведь дядя Увенарий в эти дни сильно болел,  всё внимание в семье было направлено на больного, а  появление постороннего человека в такой момент было бы не уместно.

    Пройдя несколько шагов, они наткнулись на вывеску «закусочная».  Евпраксия Павловна в наставлениях советовала сыну, что не следует заходить в такие заведения, как «закусочные», «харчевни», «пивные». «Туда ходят только пьяницы и воры». Но Серёжа проигнорировал этот наказ, хотелось просто погреться. 

     В закусочной было многолюдно: среди рабочего люда за отдельным столиком сидели две симпатичные девушки в дорогих меховых шапках, которые они не спешили снимать, наверное, тоже зашли погреться. Раздеваться здесь было не обязательно, но гардероб работал. Парни сняли свои шапки, шинели и отдали гардеробщику, усатому, пожилому мужичку. С собой они носили карманные блокноты и угольные карандаши, чтобы делать наброски. Это требовалось для отчёта по занятиям по курсу рисунка. Надо было сдать преподавателю в конце месяца не менее двадцати набросков, как угольным, так и графитным карандашом.  Присев за свободный столик, Сергей и Аркадий позвали официантку, подойдя, она спросила: