Дыхание Велеса

Пролог

Выражаю любовь и признательность

    моей супруге Анне за неоценимую помощь в

написании этой книги.

Деревня спала. Последняя лучина давно уже догорела и ставни в избах были наглухо затворены. Стали поговаривать, что в этих местах объявился огромный медведь. Видеть его не видели, а вот следы указывали на то, что зверь бродит где-то рядом.

Было тихо, и только волки подвывали на Луну со стороны леса. За что ей такая доля? Видно, никому она не приносила радости и от этого из века в век слышала в свой адрес только слова черных заговоров, ругательства и тоскливый вой.

Этой ночью на извилистой лесной дороге появился косматый старик. Лучи ночного светила озаряли его путь, растекаясь впереди бледными пятнами, а звезды подмигивали, выглядывая из-за темнеющих облаков. Посох странника cо стуком ударялся о землю, выбивая бурую пыль и отмеряя пройденные версты, которым не было конца и края. Полы длинного дорожного плаща, вытканного самой ночью, задевали за верхушки пряных трав.

Он явился сюда не один. Вот на пригорке, с которого он только что спустился, стали попарно загораться оранжевые огоньки глаз. Пять существ, которым они принадлежали, двигались среди деревьев на некотором удалении от старика, охватывая его полумесяцем. Их причудливые фигуры, покрытые жесткой шерстью, иногда попадали в столбы лунного света, и смертельный ужас сковал бы любого человека, повстречай он эту безмолвную и жуткую свиту на ночной дороге.

Лицо старика выглядело суровым. Тяжелым взглядом, от которого впору было валиться деревьям и дрожать земной тверди, смотрел он в сторону видневшегося вдали человеческого жилья. Когда-то там, на священном месте, горел неугасимый огонь - зничь, денно и нощно оберегаемый жрецами. По ночам языки пламени были видны за несколько верст, и горе постигало тех, кто не сумел уберечь костёр от дождя и ветра. Но давно уже не звучали требы старым богам, идолы были повержены, а вера пращуров растоптана. Ещё во времена досточтимого Великого князя Владимира Мономаха, пришли в эти края, заселённые племенами непокорных вятичей, греческие епископы с русскими воеводами, а те привели за собой вооруженные рати. И молвили так: «Подчинитесь нам по добру и платите дань с земли вашей. Примите веру новую, ибо и князья, и бояре ее уже приняли, теперь же дело за вами сталось». И пошли некоторые на берег озера и окунались в воды его и на грудь им, вместо оберегов, вешали крест, как символ их нового Бога. Те же, что остались верны язычеству, многое претерпели за это: добро их растаскивали, жилища сжигали, а самих изгоняли вон, называя «погаными», словно не славянами они были, а дикими половцами. И так хотели стереть их из народной памяти, что стали рисовать варварами, не имеющими до того ни письменности, ни милосердия, ни света разума - мол, приносили они своим богам человеческие жертвы и верили в деревянных истуканов. Но, разве Перун просил кого-то проливать на капищах людскую кровь? Вряд ли! Всё это выдумки воинствующих жрецов и безумцев, принявших осеннюю грозу за божий гнев. Так стоит ли по этим немногим судить об остальных? А идолы… Разве не являлись они для язычников тем же, чем являлись для христиан иконы? Воистину - немало пролилось крови под знамёнами старой веры и немало ещё прольётся под знамёнами новой, ибо учений множество, а суть человеческая неизменна.

С тяжёлым чувством взирал Велес, как самые преданные его последователи разбредались по свету. Он понимал - время древних богов уходит в прошлое; ведал, что Русь ожидают тяжёлые времена, и только единство веры могло сплотить разрозненные славянские племена, а многоликое язычество этого не позволяло: одни поклонялись Хорсу, другие громовержцу Перуну, а третьи Даждьбогу. Прячась среди лесов или растворяясь среди христиан, хранители древних знаний ещё долго печалились о своей судьбе и тайно справляли тризну по минувшим временам, но течение жизни неумолимо, и с каждым годом их становилось всё меньше. Даже он, Господин Дорог, не мог им помочь, ибо его силы таяли, лишенные жертвенных подношений и людских молитв. Но прежде чем навсегда уйти на верхние уровни Нави[1], Велес отправился в странствие по миру живых. Он навещал тех, кто остался верен ему - кого же находил достойным, принимал в свою свиту, даруя способность обращаться в любого зверя. Но избранных оказалось немного, и всех их можно было пересчитать по пальцам руки.

Горьки думы старика и виной тому не дальняя дорога, ожидавшая его впереди. Он привык к странствиям – не зря же кое-где его называли Водчим Всех Путей.

 Горько ему было оставлять этот мир, в котором он обучал людей мудрости и ремеслам, помогал сиротам, пас в небесах стада облаков и вдохновлял певцов-боянов.

Горько ему было, что былинного богатыря Волха Всеславича, которому он передал знания по магии и чародейству, поминали теперь не иначе, как исчадием ада.

Горько ему было, что даже Ясуням[2] оказалось неподвластно течение времени…

Старик вышел из чащи, оставляя за собой медвежьи следы, а затем миновал озеро, в котором, как в зеркале, отражались мириады звезд. Вот, наконец, предстала перед ним деревня, с самого края которой находилась искомая изба. Он взошел на крыльцо, вырубленное в земле и застеленное скрипучими половицами. Вдохнул, втягивая ноздрями стелящийся по двору туман и над его головой, словно из опрокинутой глиняной крынки, растекся Млечный Путь. В сырую землю вонзились ножи и свита старика, кувыркнувшись через них, приняла человеческий облик.

Теперь все было готово, чтобы призвать на службу последнего избранника.

[1] Навь - потусторонний, загробный мир.

[2] Ясуни - светлые, солнечные боги древних славян. Их темная противоложность - Дасуни. Бог Велес находился где-то посередине, познав в равной степени как силы света, так и силы тьмы.

Глава 1. Она

Наши дни.

Дыхание... Как немного требуется для того, чтобы жить. Какой простой алгоритм. Многие вещи вокруг нас меняются, но дыхание остается верным спутником до самой смерти. И я чувствую, как лёгкие наполняются прохладным осенним воздухом, с привкусом увядшей травы и мокрого асфальта.

Каждое утро я приезжаю к этой железнодорожной станции на машине, ставлю ее на стоянку (если так можно назвать изрытый колеями пустырь) и иду на платформу- ждать электричку. Какая у меня машина? Довольно обыкновенная: Шевроле-Ланос. Если честно, я обижаюсь, когда говорят, что ее задний бампер напоминает усы бравого запорожского казака...

Друзья зовут меня Рафаэлем. Мое детство и юность прошли в городишке с названием Ко́тов. Тогда машины у меня еще не было, и я пользовался услугами общественного транспорта - ездил на автобусе. В народе его в шутку называли «скотовозом» - это потому, что он «с Котова возит». Набивались в него и впрямь под завязку. Там-то, на автобусной остановке, я впервые и повстречал Ее.

Знаете, как создаются всякого рода теории? Нет? Отлично!

Вот пример рождения одной из них.

Сначала я день за днем наблюдал…

Она каждое утро приходила в одно и то же место. Мы всегда оказывались довольно близко друг от друга, разделенные двумя-тремя метрами мозолистого асфальта. Иногда, между нами стояли люди, но я ощущал ее присутствие даже сквозь них. Иногда я встречался с ней взглядом, и она тут же равнодушно отводила глаза. Гордая! Эта черта мне очень в ней нравилась. Наверное, те же чувства испытывал сказочный рыцарь перед штурмом неприступной башни, веруя, что будет вознаграждён любовью томящейся там принцессы.

Я тайком рассматривал ее прямую осанку и чуть приподнятый подбородок. Конечно, не только их... Я рассматривал ее всю: белые волосы; чуть опущенные ресницы, похожие на крылья бабочки; чувственные губы; тонкие наманикюренные пальцы и, наконец, плавные и соблазнительные линии груди и бедер. В такие моменты я удивлялся таланту Создателя, сотворившего подобное чудо. Она же, своим подчеркнутым безразличием к моей персоне, словно заявляла: «Смотри, наслаждайся, кусай локти! Мне тебя совершенно не жалко!»

Итак, вот моя теория: Она в меня влюблена.

Именно поэтому она и приходила на автобусную остановку каждое утро. Скажете - нет? Конечно, вы правы: всякая теория требует экспериментального подтверждения. Что ж, это тоже было…

Я мог с точно предсказать, что каждый день, в восемь часов утра, Она будет оказываться очень близко от меня, потому что я нужен ей как глоток утреннего кофе или как утренняя сигарета. Ей требовалось обязательно меня увидеть, иначе весь последующий день терял для нее всякий смысл.

И я ждал… Ждал…

Стрелка приближалась к восьми. Я немного замерзал на осеннем ветру, который шевелил мои волосы и полы пальто. Я даже поднял воротник, надеясь, что это убережет меня от простуды. На мокрый асфальт планировали желтые листья и тут же прилипали к нему, хотя некоторым везло больше: они шлепались в лужи и некоторое время плавали среди отражений облаков, пока не прибивались к расчерченному неровными штрихами берегу. Потом я обычно оглядывался. Все как всегда: вокруг одни и те же скучные, неинтересные лица.

Когда стрелка часов рассекала наискосок цифру восемь, моя теория подтверждалась. Незнакомка подходила к остановке и серые физиономии вокруг как будто светлели. Она мельком взглядывала на меня. «Неужели на моем лице нет ничего, что могло бы задержать твой взгляд? - размышлял я тогда. - Или для женщин лица не так уж и важны? Может, плечи тогда подкачать»? Но я ей нравился, определенно! Иначе, она смотрела бы «сквозь» меня, а не в глаза. И от ее взгляда у меня почему-то замирало дыхание, ломая установленный природой алгоритм.

Итак, моя теория получала экспериментальное подтверждение. Когда я приходил на остановку, Она приходила тоже. Когда я не приходил, не приходила и Она (правда, в этом случае я вообще не знал, кто туда приходил). Вывод был очевиден: она в меня влюблена.

Вы смеетесь? Крутите пальцем у виска?

Вы правы, но лишь отчасти. Я немного обманул вас, потому что моя теория все же верна, но только с точностью наоборот. Это я был влюблен в Нее и приходил на автобусную остановку только для того, чтобы ее увидеть. Не знаю, что меня тянуло к ней. Наверное, я буду банален, если скажу, что она казалась мне не такой, как все. В ней скрывалась какая-то мистическая, роковая тайна. И я совершенно не опасался, что прикоснувшись к этой тайне, я разочаруюсь, как это случалось с другими. Но пока я ворошил в голове подобные мысли, она заходила в автобус и уезжала. А я смотрел вслед, и затем неспеша плёлся в другую сторону.

Вскоре я узнал ее имя. Ее звали Анника. Рафаэль и Анника – не правда ли, романтично? Как я узнал? Очень просто...

Помните, еще в советские времена в автобусах, на поручнях, висели такие устройства, называемые компостерами? Когда автобус набивался битком, приходилось просить о помощи ближайшего пассажира, тот просил следующего и так далее. Наконец, билет, преодолевая по рукам душное пространство, достигал человека, который находился непосредственно возле компостера. Этот ответственный гражданин пробивал в бумажном фантике заветные дырки и тем же путем возвращал его обратно.

Но для Котова был характерен и более сложный алгоритм – это когда билет еще требовалось купить у водителя. Тогда сначала через весь автобус передавались деньги, обратно возвращался билет, ну а дальше вы уже знаете…Однажды кто-то передал водителю мятую «трёшку», забыв предупредить, что ему требовалась только одна поездка и тот выдал на нее целый рулон билетов. Всю эту макулатуру стали передавать обратно, в конец автобуса, пока кто-то не поинтересовался: «А что с этим делать? Компостировать?»  Ближайшее окружение ответа не знало, поэтому, пожав плечами, сердобольный гражданин решил прокомпостировать всю пачку. Ну, мало ли? Может, в автобусе едет футбольная команда вместе с болельщиками? Причем процедура эта потребовала от него немало времени и терпения, так как вся пачка за один раз в компостер не помещалась. Признаюсь, мне тогда стало жалко пассажира, так неосмотрительно расставшегося с целой «трешкой», ведь на неё можно было купить полтора килограмма докторской колбасы.

Глава 2. Охота

Наши дни.

Сейчас мне как никогда ясно, что моя тупая теория себя не оправдала .

Отматывая время назад, я вновь вспоминаю то хмурое, дождливое утро, когда Она впервые не пришла. Я ждал до последнего и видел, как автобус, выпустив из ржавой трубы облако вонючего сизого дыма, скрылся в конце улицы. 

В тот момент я походил на цыпленка из истории, озвученной Бертраном Расселом[1]. Этот цыпленок тоже придумал свою теорию, согласно которой фермер очень его любил. И у этой теории также имелось экспериментальное подтверждение.

Каждый день в одно и то же время фермер приносил цыпленку корм. Со временем этого корма становилось все больше и больше. И данный факт еще сильнее убеждал цыпленка в справедливости его теории, пока однажды фермер не свернул ему голову…

Анника исчезла. Я долго искал Ее. Расспрашивал знакомых, но никто из них ничего о Ней не знал. Видеть – видели, а кто Она, где жила – большой вопрос. Помню, на следующий день я встретился со своим другом Максом.

- Поехали в город, прошвырнемся, - предложил он.

- Почему бы и нет? – кисло согласился я.

На самом деле мы и так находились в городе, правда, на самой его окраине. Городом назывался центр нашего славного поселения. В те годы Котов был поделен на районы и в каждом из них имелась собственная «братва». Простых людей тогда не существовало в принципе. Каждый знал "погоняло" какого-нибудь криминального авторитета и при случае старался как-нибудь выпендриться; каждый мнил себя крутым. И не важно, что «авторитет» о своем протеже и слыхом ни слыхивал. Главное, почувствовать себя причастным к иной, недоступной жизни – полной денег, пафоса и кровавой романтики.

Тогда я и мой друг Макс стояли на распутье. Податься в бандиты, чтобы нас все уважали и боялись? Это выглядело очень заманчиво, почти как в кино, и мы даже пытались осуществить свои идиотские мечты, но к счастью у нас ничего не вышло. Причиной тому стали наши творческие и, в общем-то, беззлобные натуры.

В баре в тот вечер было накурено, как никогда, а в уши щедро лился шансон. На многих столиках небрежно лежали ключи от Жигулей или от какого-нибудь сарая, но обязательно с брелоком «BMW» или «Audi»  - для обозначения социального статуса. Рядом с ключами – огромные (по нынешним меркам) сотовые телефоны с торчащими антеннами, чтобы все понимали: здесь собрался как минимум цвет Сицилийской мафии.

Некоторое время мы сидели одни, а потом к нам присоединились какие-то подвыпившие «подруги». Так себе - на твердую "тройку". Мне не хотелось с ними общаться, но Макс уверовал, что сможет уговорить их на продолжение вечера. Заказал бутылку водки и нарезанный тонкими дольками соленый огурец. Как-то незаметно для меня и Макса, бутылка опустела, хотя мы с ним выпили только по рюмке.

- Максим, - запинаясь, промолвила одна из девушек, по имени Лена, - мне очень неловко, но я хочу тебя кое о чем попросить. Можно?

- Конечно, - обрадовался друг и, многозначительно посмотрел на меня.  «Похоже, наши прелестницы созрели» - читалось на его довольном лице. Судя по всему, он уже представлял, как Лена предложит отправиться к кому-нибудь на квартиру (обычно, так и происходило), но произнести заветные слова девушка никак не решалась. Сами мы подобных предложений никогда не делали: ради соблюдения приличия и из чувства уважения к дамам.

- Ребята, вы такие классные, - заворковала Лена, томно закатывая глаза. – Вы очень нам понравились. Правда, Юль?

Юля, маслянисто улыбаясь, с готовностью закивала.

- Я так стесняюсь, - продолжала Лена, краснея и заискивающе заглядывая нам в глаза.

- Да не бойся, глаголь, - подбодрил её Макс.

Он даже чуть подался вперед, видимо, чтобы услышать все раньше меня. Наверное, в мыслях он уже вызывал такси, а может, раздевал соблазнительную Лену у себя на квартире. Поэтому для него стало полной неожиданностью, когда она вдруг попросила:

 - Купите нам с Юлей еще бутылку водки…

Что ж - все понятно. Таких любительниц халявы в каждом клубе пруд пруди. Мы расплатились и ушли. Потом долго ждали свой автобус и, не дождавшись, побрели пешком через ночной город. Всю дорогу я думал о Ней. Даже когда рядом остановился милицейский уазик и без всяких объяснений, а тем более уговоров, нас в него запихали и увезли в направлении КПЗ, я продолжал раскладывать по минутам вчерашнее злополучное утро, пытаясь понять, в чем же я прокололся.

Потом минуло три месяца. Каждый день я приходил на нашу с Ней остановку, но она больше не появлялась. Какие только мысли не лезли в мою голову. Я так много всего передумал, что этого мне могло хватить на написание детективного романа. К сожалению, а может и к счастью, писателем я не был.

Время, видимо решив, что некоторые недели из моей жизни слишком скучны и их можно смело промотать вперед, остановилось только на следующем судьбоносном эпизоде. Макс тогда поступил в институт на факультет информатики, а я поехал в Пензу и подал документы в художественное училище имени Савицкого. Меня сразу приняли. Правда, проучился я там совсем недолго, потому что меня, оказывается, ждала армия и… война. Там, помимо тяги к искусству и живописи, у меня обнаружились способности к меткой стрельбе. Моя романтическая натура словно расщепилась надвое, и я с удивлением обнаружил, что внутри нее, помимо солнца и белых облаков, скрывалось нечто очень тёмное и холодное. Это был какой-то древний пласт серого, грязного льда и до поры до времени я просто не имел возможности разглядеть его в толще души. На войне, как правило, быстро понимаешь, кем ты являешься на самом деле. Главное не рехнуться от обилия полученных знаний, потому что подобный способ изучения человеческой сущности весьма далёк от погружения в дзэн, когда вокруг читают мантры и к потолку устремляются струйки благовоний.

Глава 3. Ведана

                                                                                              Лю-лю, Дрема пришла,

                                                                                              По-под зыбочку брела,

                                                                                              К Веде в люлечку легла,

                                                                                              Веду ручкой обняла.

                                                                                              Спи-ка, Ведонька, усни,

                                                                                              Крепкий сон к тебе приди.

                                                                                              Ручки белые прижми,

                                                                                              Глазки карие сожми.

                                                                                                         Колыбельная

Удельная Русь. Начало ХIII века.

В семье Протасия и Амелы настала радость. У них родилась дочь. Накануне, вечером, у Амелы начались схватки и Протасий немедленно отправился на другой край деревни за бабкой-повитухой.

- Куда торопишься? – спрашивали его по дороге.

- Жена рожает, - улыбаясь во весь рот, отвечал Протасий, и ускорял шаг. 

Вот уж действительно: радость так радость! Долгие годы, несмотря на все молитвы, тайные заговоры и подношения богине Макоше, никак не могли они с Амелой зачать дитя. Городские купцы говаривали, что в  заоблачной стране под названием Индия можно достать аметист-камень, отвар из которого помогает избавиться от бесплодия, вот только просили за него столько киевских гривен[0], сколько Протасий и вообразить себе не мог. Но однажды, когда уже истаяли последние надежды, его жена ощутила внутри себя новую жизнь и от радости кинулась к порубленной священной роще.

- Одари меня крепким здоровьем, Матушка-Мокоша, - шептала она перед торчавшим из земли пеньком, на месте которого когда-то возвышался идол, - чтоб детки мои рождались легко и в радости, чтобы тяжесть моя приплодом разродилась, на славу народу Православному[1].

По щекам её катились слёзы счастья, которые она утирала подолом нарядной понёвы, а тихий голос растворялся в гомоне лесных птиц, стрекоте кузнечников и журчании холодного ручья. 

Вскоре уже вся деревня знала, что Амела рожает. Когда повитуха отвела её в баню, Протасий изъявил желание побыть возле жены, но получил от повитухи крепкий отворот:

- Ступай-ступай, нечего тебе на бабьи дела смотреть. И без тебя управимся. Иди-ка лучше до колодца, да воды натаскай.

Протасий для виду повозмущался - хозяин все же, мужик, но делать нечего - покорился. И вот рано утром, еще до первых петухов, в бане раздался крик новорожденной, и даже месяц на небе как будто посветлел, заслышав его. Девочка уродилась справной и без видимых изъянов. Повитуха перевязала пуповину материнским волосом, а затем обрезала её, положив на прялку. Омыв девочку теплой водой, перенесла хрупкое сморщенное тельце на волчью шкуру, вывернутую мехом наружу, и новорожденная тут же притихла, суча по воздуху ручками и ножками: такая постель ей явно пришлась по нраву. Чуть погодя, девочку приложили к материнской груди и, насосавшись молозива, она сладко уснула.

Глава 4. Пробуждение

Наши дни.

Между ударами сердца спусковой крючок достиг последней черты. Внутри ружья что-то щелкнуло и одновременно с этим раздался выстрел. Смертоносный заряд картечи полетел навстречу волчице. Я уже представлял, как горячий свинец вопьется в ее шкуру, швырнет на белые простыни снега, окрашивая их в дымящееся красное. Но ничего подобного не произошло…

Я промахнулся? Это почти невозможно. Почти… Я не верил, что сейчас тот самый, исключительный случай, когда я был способен так оплошать. Но похоже, это был как раз он.

Что-то в этом мире пошло не так, не по задуманному сценарию! Знаю, такое у всех рано или поздно случается, этакая насмешка судьбы и природы над великими замыслами человечества, но, всё же неприятно осознавать, что органы чувств тебя обманывают и выдают неверную информацию. На всякий случай замечу: «Нет, я ничего такого не курю и не употребляю». 

Я видел, как заряд картечи срезал несколько еловых веток, взметая над ними снежную пыль, и ударился в ствол дерева. Оно качнулось треугольной макушкой и на несколько мгновений его окутало тончайшей белой вуалью. При других обстоятельствах я бы с удовольствием полюбовался этим прекрасным зрелищем, но волчица, идя намётом, неумолимо приближалась. Она хотела убить меня, и я искренне не понимал: почему?

Видимо, я сильно занервничал, потому что мой второй выстрел вообще ушел в пустоту - за спиной волчицы не шелохнулся ни один куст. «Может патроны с дефектом»? – подумал я, наблюдая, как мир начал внезапно меркнуть. Последний проблеск сознания озарил меня в тот момент, когда я тянулся к рукоятке ножа, висевшего на поясе. Затем я сделал судорожный вдох и все окончательно исчезло .

В общем, меня словно отключили от солнечных батареек…

- Эй, Рафаэль!

Неужели голос с того света?

 Я увидел себя в первом карауле. Стояла морозная ночь, под желтым фонарем поблескивали снежные сугробы. Я был завернут в овчинный тулуп, за спиной висел автомат с пристегнутым штык-ножом и заряженным магазином. Запасной - в подсумке на поясе. С другой стороны ремня находился чехол с телефонной трубкой и штепсельной вилкой, которую я должен был каждые 20 минут втыкать в розетку и докладывать обстановку в караульное помещение. На руках трехпалые шерстяные рукавицы и в них я, наверное, походил на камчатского краба. Я курсировал по тропинке вдоль склада и слушал, как под валенками по-новогоднему поскрипывал снег. Ночная дорога, тянувшаяся вдоль границы поста, торжественно тиха и безлюдна. Я сделал несколько шагов вперед и посмотрел в сторону оружейного склада, отыскивая глазами вышку соседского часового. Я должен помахать ему рукой и убедиться, что он тоже машет в ответ. Значит, все хорошо и можно возвращаться в исходную точку маршрута. Но вместо вышки я увидел залитый солнцем берег моря. На песчаном берегу стояла белая табуретка, а на ней лежала открытая книга в тканевом переплете. Ветер легонько шевелил страницы, а на заднем плане пенные волны безмятежно накатывали на берег. Кажется, я даже почувствовал запах соленых брызг. Судя по всему, мне так опостылела зима, с ее морозами и метелями, что моему дремлющему подсознанию захотелось тепла и лета. Я помотал головой, но наваждение не исчезало, и тогда я просто помахал рукой своему соседу (в этот момент я точно походил на краба) и пошел обратно. Через четыре часа, когда уже рассвело, я вновь заступил на пост и попытался понять, откуда среди колючей зимы взялось такое солнечное и ласковое море. Некоторое время я искал точку, из которой наблюдал свой ночной мираж. Оказалось, что за море я принял железную крышу оружейного склада, на карнизах которого лежал снег, а ветви деревьев, пожарный щит, кирпичные стены здания и желтый свет фонарей сложились в причудливую картину береговой полосы.

Почему я сейчас вспоминаю об этом? Наверное, потому, что я вновь чувствую страшный холод и мне очень хочется увидеть лето. Но разве та злобная волчица не растерзала меня?

- Эй, Рафаэль!

Машину болтало из стороны в сторону. Я приоткрыл глаза. В окне как сумасшедшие, скакали звезды и луна. Я лежал на дне уазика - «буханки» и только благодаря чьей-то заботливой руке, придерживающей меня, не бился головой о железный борт.

- Что с тобой случилось?

Я окончательно разлепил глаза и даже сквозь полумрак узнал Макса. На его лице лежала печать неподдельной тревоги.

- Я не знаю, - ответил я и попытался встать, но он вежливо попросил:

- Лучше лежи.

В машине находился еще кто-то или что-то. Скосив глаза, я увидел бесформенное тело. Оно лежало у противоположной стены, замотанное во что-то темное, а его белые волосы были разметаны по полу. Я вздрогнул.

- Это кто? – спросил я пересохшими губами.

Макс непонимающе посмотрел в указанном направлении, а после снова уставился на меня.

- Ну ты брат даешь, - покачал он головой. – Нет там никого. Это мешок с картошкой и твоя одежда.

- Я же вижу…

- Рафаэль, - резко оборвал он меня, - заткнись, будь так любезен. А покуда мы мчимся в больницу, я кратко поведаю тебе одну замечательную историю про глупого художника, который приехал поохотиться в наши забытые богом места.

Я в бессилии откинул голову на скрученные в комок тряпки. Они пахли машинным маслом, но исправно служили мне подушкой. Я закрыл глаза и приготовился слушать.

- Искали мы тебя целый час, - начал вещание Макс, – хорошо, что я знал место, куда ты отправился.  И скажи спасибо воронам - благодаря их дружному граю мы на тебя и вышли. Темень, ни черта не видно, а ты к тому же в белом маскхалате. Лежишь себе такой, в перелеске, обнявшись с ружьишком и почти без признаков жизни. Замерз ты, дружище, и банально уснул. Когда на тебя фонариком посветили, я думал, все - сгубили парня. Ты ведь такой синий был, что походил на мертвеца. Я уже начал придумывать, что родителям твоим скажу. Но слава богу, все обошлось. А вот почему ты себе ничего не отморозил - это большой научный вопрос.

Глава 5. Убийство

Наши дни.

На следующее утро я решил вернуться в Пензу. Не сказать, чтобы я отчего-то бежал, но в этот раз я окончательно убедился, что моя настоящая жизнь находится далеко отсюда. С Пензой я связывал свое будущее, а Котов тянул меня назад, несмотря на всю мою любовь к воспоминаниям и привязанность к прошлому. Наверное, внутри меня происходили какие-то перемены. В подобных случаях обычно хочется, чтобы и весь мир вокруг менялся, но здесь подобное казалось невозможным. К тому же, вчерашняя охота поставила меня перед фактом: адреналин мне отныне противопоказан.

Котов и его окрестности продолжали дышать воздухом минувших времен. Хотя нет, эти времена не минули, они просто остановились, застыли, вместе с памятником Ленину, который десятилетиями возвышался над центральной площадью. Почему я о нем вспомнил? Наверное, потому, что Владимир Ильич стоял там с вытянутой рукой, указывающей путь к светлому будущему, и эта рука была направлена как раз в сторону железнодорожного вокзала. Я уже собрался ехать за билетом, как вдруг за окном послышались голоса и тарахтенье мотора. Я отодвинул занавеску и увидел, как возле калитки Макса остановился милицейский уазик, сопровождаемый толпой сельчан.

- Макс, проснись, - крикнул я через плечо.

Он что-то промычал и перевернулся на другой бок. Пришлось действовать грубо: я подошел к кровати, взялся за железную спинку и хорошенько её потряс. В какой-то момент мне даже показалось, что сейчас с потолка посыплются спелые груши. Мой друг попытался спрятаться от меня под одеяло, которое я, не церемонясь, сдёрнул и бросил на кресло.

- Чего тебе не спится? – недовольно пробурчал Макс и сел, протирая глаза.

- Одевайся, к нам гости.

Макс ругнулся и сонно выглянул в окно. Как раз в этот момент из уазика вышли три человека. Двое были в милицейской форме, а третий в штатском. Когда калитка открылась, и этот третий ступил на дорожку, ведущую к дому, я как следует рассмотрел его мятый серый костюм, галстук, нечищеные ботинки, очки в металлической оправе и, наконец, кожаный портфель, который он держал в руке. Вся процессия направилась к «парадному входу». Сельчане остались топтаться возле забора и расходиться, судя по всему, не торопились. Видимо, за ночь сильно подморозило: я определил это по облачкам пара, который окутывал их лица. Словно суслики сурикаты, они по очереди поднимались на цыпочки и пытались через штакетник и кусты смородины рассмотреть происходящее во дворе.

Макс испуганно вытаращил на меня глаза:

- Ты вчера никого не убил?

- Я? Ты же сам сказал, что кроме ворон поблизости никого не было.

По глазам друга понял – он уже в этом не уверен. Теперь и у меня по спине пробежал неприятный холодок.

Не успел Макс натянуть джинсы (я в это время прятал под стол пустые банки из-под пива), как в дверь постучали.

- Хозяева, открывайте!

- Открой, - попросил Макс, запутавшись от волнения в штанине.

Я пошел открывать.

- Здравствуйте, - сухим голосом приветствовали меня с порога. – Милиция, следователь Грачёв.

- Доброе утро, - так же хмуро и безрадостно ответил я, чувствуя на себе пристальный  и холодный взгляд гостя.

- Вы хозяин дома?

- Нет, он, - я повернулся и указал на Макса, наконец-то завершившего процедуру одевания.

Слово за слово, и стала проясняться причина столь неожиданного визита. Рано утром, недалеко от деревни обнаружили растерзанное тело женщины. Место преступления представляло собой жуткое зрелище: внутренности жертвы оказались выпотрошены, а некоторые конечности обглоданы до самых костей. Сначала жители деревни подумали на волка, повадившегося нападать на их домашнюю скотину, но следы зубов и когтей на жертве оказались столь огромны, что эту версию с самого начала отмели. Следственная группа, вызванная к месту преступления, установила, что убийство произошло накануне вечером. И теперь милиция объезжала жителей села, разыскивая возможных свидетелей. Макса допросили быстро, а вот моя беседа со следователем по фамилии Грачёв несколько затянулась.

- Вас зовут Рафаэль?

- Нет, это мое прозвище, - ответил я, озвучив ему свои паспортные данные.

Следователь аккуратно и не спеша их записал.

- Почему Рафаэль? – поинтересовался он.

- Я художник.

- Такой же гениальный? – Грачёв ядовито улыбнулся.

«Он что, знаком с творчеством Санти?» - изумился я про себя.

- Нет, конечно. Просто рисую с самого детства - вот друзья так и прозвали. В шутку.

- Понятно. Говорите, вчера вечером вы находились на охоте?

- Да.

- Расскажите, что вы видели, и чем завершилась эта ваша охота?

Я, если честно, наивно надеялся, что не услышу этого вопроса; я даже посмотрел на Макса, ища на его лице хоть какую-то подсказку, но мой друг опустил глаза. Это означало одно: решай сам - о чём тебе говорить, а о чём молчать. Что ж, если я сейчас расскажу всю правду, то следователь наверняка сочтет меня душевно больным, а это, в данной ситуации, весьма некстати. Но всё же, в какой-то момент я подумал: "А вдруг это поможет мне отыскать Аннику?"- поэтому решил ничего не утаивать. Если Грачёв после допроса отправит меня в психиатрическую лечебницу, что ж: и великие люди там бывали, взять, хотя бы Федора Михайловича Достоевского. Так что, может всё и к лучшему.

- Сначала я увидел девушку, - заговорил я, толком не зная, с чего начать. - У неё были длинные белые волосы и довольно стройная фигура...

Проклятье! Что за бред я несу?

- Белые волосы, говорите? Девушка? - перебил следователь, явно заинтересовавшись: - Прекрасно! Вы её знаете?

- Да, её зовут Анника. Я встречал её раньше на автобусной остановке, в Котове.

Глава 6. Полнолуние

Удельная Русь. Начало XIII века.

До поры до времени жизнь в деревне, окруженной дремучими лесами и непролазными болотами, текла мирно. Каждый вечер рождались новые истории о кознях нечисти, обитавшей в чащах и округ кладбища. Оттого по темноте и ходили девушки стайками, чтобы не дать какому-нибудь лешему или упырю-кровососу уволочь себя в дьявольские дебри. Чуть послышится в темноте какой звук, осеняют они себя крестным знамением и шепчут молитву Богородице, торопясь уйти подальше от неспокойного места.

Проезжавшие через деревню купцы однажды сказывали, будто у ближайшей росстани[0] повстречали они злого духа-встречника. Явился он им в виде пылевого вихря, грозившего разметать обоз с товарами, пока кто-то не швырнул в самую его середину засапожный нож. Только после этого ураганный ветер стих, а нож со звоном упал на дорогу. Когда же хотели его поднять, то увидели, что клинок по рукоять обагрён кровью. 

- Коли опять подобное произойдёт, - со знанием дела советовали купцам местные мужики, - нужно наклониться и посмотреть на вихрь промеж ног - тогда узрите и самого демона. А так он пылью себя окружает, оттого со стороны и не виден.

Иногда, во время полной Луны, стали замечать возле деревни белую человеческую фигуру, на плече у которой сидел филин. Жутью веяло от этой парочки, ибо никто не знал, какие силы направляют их окутанное безмолвием движение. Но более всего пугали зловещие глаза филина, светящиеся в темноте подобно двум маленьким лунам. Правда, находились среди деревенских жителей и храбрецы...

Однажды парень, именем Архип, поспорил с сыном кузнеца, что пройдет он в полночь через кладбище.

- Коли жив-здоров вернусь, - заявил он, - и ничего со мной не станется, тогда ты подаришь мне охотничий нож.

- Это который? - поинтересовался сын кузнеца, которого звали Матвеем. - У нас их много в мастерской по стене развешано. 

- Тот, что ты сам неделю назад выковал.

- Хорошо. А коли проспоришь?

- Тогда отдам тебе свой амулет.

У Матвея тут же загорелись глаза:

- Из клыка черного волка? 

Архип степенно кивнул. Амулет и впрямь был хорош: оплетенный у основания тонкой медной проволокой, он имел железное кольцо, через которое мог продеваться кожаный гайтан. Отец рассказывал, что зверь, которому он когда-то принадлежал, был чёрен, как сама ночь. Угодив в капкан, волк яростно сопротивлялся, и один из охотников, рискнувший подойти слишком близко, оказался убит на месте. 

- Добро, - ответил Матвей, почесывая затылок и думая, как будет оправдываться перед тятей, если проиграет спор. В глубине души он надеялся, что Архип в последний момент струсит и через кладбище не пойдет.

Когда стало смеркаться, собрались вчетвером у заброшенного колодца. На небосклоне проклюнулись первые звезды и растекся масляный блин луны, приправленный клочьями серых облаков. Шли мимо леса, в зыбкой тишине, нарушаемой уханьем совы и шорохом в ночных травах.

 Когда-то, неподалеку отсюда, находилась священная роща, посреди которой раскинулись могучие ветви дуба. И был он настолько огромен, что через его дупло мог пролезть взрослый человек. Поговаривали, кто так делал, с того снималась всякая хворь и порча. Здесь возносили молитвы старым богам и приносили дары: жито, мед, яйца, а когда и зарезанного молодого петушка. Дуб по княжескому указу срубили, и теперь это место пустовало. Старожилы рассказывали, что целых три дня и три ночи тупили о него топоры и пилы. Только на утро четвертого дня его ствол страшно затрещал и со стоном повалился на землю, раздавив несколько человек. Поговаривали также, что пока дуб стоял, внутри него покоились души умерших пращуров. Теперь же не могли они сыскать себе места и светились мотыльками по болотам или иным гиблым местам.

Что ж, вот и кладбище. Кресты на заросших бузиною островках земли безмолвно уставились в ночное небо и от их вида у парней по коже пробежал мороз.

- Может, не надо? – в последний раз принялся умолять Архипа младший брат, Семен.

- Что, боязно? – свысока усмехнулся тот и поворотился к Матвею: - Договор в силе?

- В силе, - ответил тот, настороженно озираясь по сторонам и прислушиваясь к ночным шорохам.

- Ну, тогда ждите меня на той стороне, - бодрым голосом заявил Архип, хотя по лицу его вдруг стала разливаться мертвенная бледность.

Он сделал несколько неуверенных шагов, потом вдохнул всей грудью, пытаясь унять обуявший его страх, но вспомнив о предмете спора: железном ноже с длинным долом[1] и костяной рукоятью, пошел уверенней и вскоре растворился во мраке. Некоторое время еще слышался среди могил удаляющийся звук его шагов, но вскоре все стихло. Трое друзей побежали по тропинке, огибая кладбище полукругом. Там они должны были дожидаться Архипа и там же засвидетельствовать его победу или поражение в споре.

Время шло, а Архип так и не появлялся. Тут еще и луну, как назло, заволокло черными облаками, с поля подул ветер и лес закачался, заскрипел стволами осин, а следом за ним как будто качнулись кладбищенские кресты.  От всего этого в нутро парней пробрался ледяной ужас.

- Мне страшно, - заныл Семен. – Я домой хочу.

- А как же твой брат? – дрожащим голосом спросил его Матвей.

Но Семен ничего не ответил. Глаза его округлились, волосы поднялись дыбом, а лицо приняло такой вид, словно он наелся кислого щавеля. В голову тут же полезли рассказы о нечисти, до сих пор обитавшей в недрах леса, и о том, что скрип дерева – это просьба неупокоенной души о молитве.

И тут, с другой стороны кладбища, где несколько минут назад друзья расстались с Архипом, раздался страшный звук, будто кто-то принялся разгрызать толстую берцовую кость. В жилах у парней застыла кровь. Объятые ужасом, они подумали, что неведомое существо находится совсем рядом и уже наверняка их учуяло.