Дюн Великолепный и крошка Плю

Глава первая, в которой мы знакомимся с героями

Анхел-рабад, комната Плю

— Вылезай! Быстро! Кому говорят? — сердито взывала Плю к таинственному оккупанту подкроватного пространства своей комнаты. — Лучше сам выковыривайся, пока я добрая!

Ползать по холодному полу на коленях попой кверху было непривычно и затруднительно, так что терпения девушке вряд ли надолго бы хватило. Однако тот, кого она уже полчаса пыталась выманить из укрытия разными способами, на ласковые призывы и пряничные обещания не поддавался. Из-под кровати доносилось лишь сиплое сопение, тяжкие вздохи, а временами глухой полузадушенный рык.

— Ха! Добрая она! — хрипло прокаркал подозрительно близко до отвращения знакомый голос, отчего попе сразу стало неуютно, тревожно и... колко! — Сиди, не высовывайся, скотинка неведомая! Эта добрячка вмиг тебя без перьев оставит!

И что это делается на свете белом? Это куда потерявшее всякий страх и совесть пернатое уселось?

Плю быстро перевернулась, резко опустив седалище на пол, отчего нахальная птица неожиданно рухнула с мягкого насеста, с громким стуком ударилась о каменные плиты шипастой башкой и ошарашенно закрутила ею, пытаясь понять, что приключилось.

Грозно уставившись на обнаглевшего питомца, Плю не замедлила возмутиться:

— Ты что же, всю жизнь мне будешь припоминать то несчастное перышко? Да я случайно, заметь, совершенно непреднамеренно его выдернула! У тебя вон новых уже штук сто наросло, а ты все не уймешься! И вообще, сам виноват! Нечего было…

И только она начала входить в раж, по привычке мгновенно включаясь в практически ежедневный спор, как была прервана быстро пришедшим в себя болтуном.

— Нечаянно она, ка-ак же! – даже не пытаясь скрыть сарказма, закаркал он вновь. — Не верь ей, тварюжка ин-ко-гни-тая! Сиди, где сидишь!

Кулак, зависший в опасной близости от клювастой морды не в меру общительного питомца, вмиг изменил направление его мыслей.

— Хава-айся там пока с голоду не подохнешь, сердешная! А потом добрейшая моя хозяюшка трупик твой подсохший из-под кроватки извлечет и… и передаст ентим… ну, как их там? А? — Вопросительный взгляд на волшебно прочищающий мозг кулак. — Ах да! Учёным отдадим для опытов ихних исследовательских. Вот!

Не успел затихнуть ворчливо-рокочущий голос, а кулак вернуться в исходное положение, как из-под кровати что-то полезло.

Императрица небесная! Что это?!

Черный-пречерный нос-пуговка, за ним два круглых от страха не менее черных глаза, а после, вытирая серым брюхом пыль, нехотя вылезло… существо.

И было оно, действительно, таинственное, неведомое и инкогнитое, ибо до сего дня ничего подобного никому в мире этом видеть не доводилось.

Четверть часа спустя там же

— Странная какая-то сороконожка, неправильная, — задумчиво произнес син Анхел Триста Одиннадцатый, внимательно изучая стоящее перед ним неизвестное существо.

Вернее, стояло там трое.

Его дочь, Карма Анхел (домашними нежно прозываемая просто Плю), ее друг и питомец Хучик (откликающийся исключительно на уважительное «дракон Хуч») и собственно таинственное создание неизвестной породы, в этом мире доселе неведомое.

Стояли они рядком, можно сказать, плечо к плечу, пятка к пятке, с трепетом ожидая вердикта мудрого повелителя одной из восточных провинций империи Маг-Син, именуемой испокон веков Анхел-рабадом.

Вердикт сильно затягивался, поскольку хозяин Анхел-рабада умищем располагал небыстрым и поспешные решения очень не уважал. Да и задача на этот раз была действительно трудна не по разуму — тварюжка инкогнитая идентификации поддаваться отказывалась и на наводящие вопросы почему-то не отвечала.

Маленькое щупленькое тельце, не больше женской руки от локтя до кончиков пальцев, гладкая грязно-серая шерстка на спинке и длинная курчавая на брюшке, печально поникший хохолок на круглой головешке, узкая мордочка с черными выразительными глазками и черным же носиком.

Ах да! Ну и собственно ножки. Не сорок, конечно, это син Анхел несколько преувеличил, но раз, два, три… восемь точно в наличие имелось.

Пронаблюдав за сложным мыслительным процессом, отражавшимся на физиономии отца, нос которого шевелился от усердия, помогая движению мыслей, Плю решила направить сина родителя в нужное ей русло:

— Па-ап, а давай оставим его у нас! — заканючила она жалобным с подвыванием голосом, переносимым отцом не дольше минуты. — Ну, пожа-алуйста! Он такой хоро-ошенький, ма-аленький, беспомощный. Папу-улечка!

Минута резко сократилась до десяти секунд.

— Да, в общем, какой может быть вред от такой крохотулечки? Конечно, пусть остается! — поспешно согласился син отец, начиная отступление в сторону выхода из покоев дочери. — Только помой его, что ли, – отважно добавил родитель, скрываясь за спасительной дверью.

Победный вопль радостно огласил помещение.

Где-то в Гоббийской пустыне

Дюн жалобно всхлипнул и с протяжным стоном упал на мягкое.

Глава вторая, в которой говорится об Анхелах, Великих Магунах и неслыханной императорской щедрости

Анхел-рабад, столовая, час спустя

Возбуждающе пахло пирогами и жареной маниокой — нежной, мясистой, с красивой золотистой корочкой. Насыщенный аромат любимых с детства блюд щекотал ноздри и будил в душе что-то такое, о наличие чего в своем организме Плю вспоминала только во время обеда.

За широким изобильным столом собралось все семейство Анхелов. Небольшое, но прожорливое. Вернее, сам син Анхел и его супруга ели немного, но юный энергичный организм Плю требовал огромного количества калорий. Мясо и рыба, пироги и капуста споро и радостно исчезали в нежно-розовом ротике, заставляя родительские сердца биться быстрее: отцово — от сознания того, что он неспособен ни в чем отказывать единственному дитятку, материнское — от тоски по своей стройной фигуре.

Да, сина Крутелла Анхел пребывала в печали от аппетита малышки Плю, и с тревогой провожала взглядом каждый кусочек, съедаемый чадом. Дело в том, что матери с дочерьми всегда были связаны неразрывной магической зависимостью. Все излишества, поглощенные девушкой, беспощадно и неотвратимо откладывались на бедрах и животе ее матери, превращая фигуру родительницы в шар.

Откуда взялось это явление, толком никто объяснить не мог, настолько оно было древним. Но все женщины в империи предпочитали рожать сыновей (их родственная связь на фигуре не отражалась), а те, кому довелось стать матерями девочек, заботились о том, чтобы дочери не переедали.

Сина Крутелла за питанием Плю тоже следила, особенно после того, как пришлось расширять дверь в их с мужем спальню и укреплять супружескую кровать. Тогда любящий супруг, добродушно посмеиваясь, стал называть женушку ласково «моя веская Кря», а сама она теперь жаждала замужества дочери с не меньшей силой, нежели Анхел Триста Одиннадцатый, и намного большей, чем их дочь. Ведь только замужество Плю и рождение ею собственной дочери могло прервать древнюю магию и освободить сину Крутеллу от тяжелой зависимости. Очень тяжелой. В прямом смысле слова.

Итак, семейство обедало.

Отец и дочь отдавали должное стараниям повара, которому особенно удавались пышные сладкие плюшки и восхитительно-соблазнительные шоколадные торты. Один из кулинарных шедевров сейчас с нетерпением дожидался своего триумфа на десертном столике.

Мать зорко следила за дочерью, незаметно отодвигая от нее блюда с особо жирными и сладкими кусочками. Домашний любимец Хуч восседал на своем обычном месте — на спинке стула Плю, не сводя любовно-алчущего взгляда с блюда жареных бананов, за которые готов был отдать все свои перья и хвост, а может быть, даже и самолично выдернуть один из драконьих зубов.

В тот момент, когда Плю потянулась к густому сливочному соусу, чтобы полить им любимую маниоку, ее мать с отточенной годами ловкостью переставила соусник на другой конец стола.

Плю скорбно посмотрела вслед ускользающего от нее желанного лакомства, горестно вздохнула и только открыла рот, чтобы выразить свое возмущение, как …

Вспышка!

Взрыв яростного алого света озарил столовую, ослепив на мгновение всех присутствующих и возвестив о прибытии не званых, но значимых гостей. На создание порталов были способны немногие, точнее, только магуны и их доверенные лица.

Едва магическое свечение начало угасать, оказалось, что гость хоть и незваный, зато один. И весьма примечательный.

Смуглолицый мужчина, судя по цвету кожи и глаз, безусловно имеющий отношение к магунской династии, стоял в центре угасающего портала и прожигал цепким взглядом растерявшееся семейство. В выразительных карих глазах явно читалось: «Ага! Попались! А что это вы тут делаете?»

И каждый член семейства Анхел почувствовал себя в чем-то виноватым и застуканным за крайне неблаговидным занятием. Плю резко оттолкнула от себя блюдо с жареной маниокой, сделав вид, что совершенно с ней незнакома и никогда в жизни не пробовала эту калорийную гадость.

Сина Крутелла, наоборот, быстро вернула на место украденный у дочери соусник, а Хучик замер, изобразив из себя маленькое безобидное и очень привлекательное дополнение к интерьеру столовой. Син Анхел же лихорадочно перебирал в памяти все свои провинности перед властью и быстро подсчитывал, сколько ему светит за недоплаченные казне налоги.

В общем, если неожиданный гость хотел напугать своим появлением хозяев Анхел-рабада, то мог поздравить себя с полным успехом. Однако вновь прибывший лишь одарил перепуганное семейство лукавой улыбкой и отвесил легкий поклон, уважив тем самым представителей знатного рода и не уронив положения императорского служащего.

Впрочем, син Анхел тоже был человеком неробкого десятка, посему оправился от неожиданности скоро, успев отметить и учтивый поклон гостя, и его достоинство. Вежливо улыбнувшись, он ответил, меж тем, довольно небрежным кивком и вопросом:

— Что привело в наши края доверенного слугу императора?

— Достойнейший син Анхел Триста Одиннадцатый, от имени нашего любомудрого и бесконечно абсолютизируемого императора прошу подарить мне несколько минут вашего драгоценного времени для конфиденциального и жизнезначимого разговора, — утомительно витиевато высказался черноокий гость и вновь поклонился.

Делать столь щедрые подарки незнакомцу, достойнейшему сину Анхелу совершенно не хотелось, но посланцам бесконечно абсолютизируемого императора не отказывают. Во избежание, так сказать.

Потому триста одиннадцатый хозяин Анхел-рабада поднялся, изобразив лицом и телом радостное нетерпение от предстоящего жизнезначимого разговора с посланцем любомудрого императора, и направился в свой кабинет, жестом пригласив все еще безымянного гостя присоединиться.

Глава третья, в которой речь пойдет о красоте и дочерней покорности

— Кто бы мог подумать, что уговорить семнадцатилетнюю девушку заняться сексом с незнакомым мужчиной, такая проблема! — размышлял вслух син Анхел, печально вздыхая.

Разговор с дочерью оставил неприятный осадок и сильное разочарование у сина родителя.

— Что, трудно ей, что ли? — обратился он к портрету своего могущественного предка, с которым любил побеседовать тихими семейными вечерами. — Чай, не убудет у нее ничего, наоборот, прибудет! Еще и опыт ценный получит. Когда ей еще представится шанс с таким великим жеребцом пообщаться? Да никогда!

Храброногий предок ему не ответил — не мог, поскольку портреты в этом мире не разговаривают. Но у поделившегося своими трудностями потомка осталось приятное чувство понятости. Славный принц участливо взирал на триста одиннадцатого отпрыска и словно говорил укоряющим взглядом: «Что за молодежь пошла!»

И действительно. Приветливая и обычно послушная родительской воле девочка наотрез отказалась рожать ребенка от Великого Магуна, даже встречаться с ним не захотела. Бессовестная!

И дела ей нет до родительских надежд. А вот супруга радостно поддержала своего благоверного. Когда через некоторое время после отбытия Канвоя семейство Анхел продолжило прерванный обед, высокородный син поделился известием о неожиданном предложении Повелителя и своими детопроизводственными планами.

Обычно сдержанная в проявлении эмоций, Крутелла не сумела скрыть удивленно-радостного всхлипа и, несмотря на то, что слыла женщиной морально устойчивой и добрачные отношения других сильно не одобряла, принялась помогать мужу в соблазнении их дочери.

— Доченька, — воззвала счастливая мать к чувствам любящего дитяти. — Соглашайся! Порадуй батюшку с матушкой, не ерепенься, крошечка моя добросердечная.

Видимо, прав был домашний любимец Хуч — доброты у его хозяйки было немного, родительские мольбы ее не тронули.

— Нет! — твердо заявила Плю и, как ни в чем не бывало, принялась за долгожданный десерт. Зря он, что ли, завлекал ее с самого начала обеда? Шоколадный тортик на ее тарелке прельщал девушку значительно больше секса с далеким и незнакомым мужчиной.

И чего родители придумали? Плю и без Великих Магунов хорошо живется.

Кстати, ранее упомянутый Хуч сидел тут же и наблюдал за этой сценой с восторженно-предвкушающей мордой — его хозяйку ждало много часов язвительных подколок и глумливых насмешек.

Видя неудачу супруги, син Анхел решил зайти с другой стороны и обратиться к разуму дочери, о котором он был довольно высокого мнения:

— Плю, послушай! Такая удача дважды не стучится. О сыне-магуне можно только мечтать…

— О дочери, — вставила сина Крутелла поспешно, но супруг сделал вид, что не услышал свою вторую половину.

— Твой сын станет не только продолжателем рода, но и получит способности, которых не имеет никто в наших краях. Он будет ма-гу-ном! — с придыханием произнес син, снова уносясь фантазией в светлое будущее.

И этот аргумент не подействовал на прожорливую кроху. Увлеченная вторым куском торта, который она в данный момент поспешно уничтожала, Плю вряд ли вообще расслышала отцову тираду. Ей надо было сполна использовать рассеянность матери — сина Крутелла в этот момент представляла, какие платья она пошьет после похудения, и за дочкой не следила.

— А что за побочное действие у магунского семени, хозяин? — вдруг влез в разговор Хучик, независимо почесывая когтем свой пестрый живот и косясь на сина Анхела лукавым зеленым глазом.

Ну да, подслушивал пернатый. А что такого? Какие могут быть тайны от домашних любимцев?

Син Анхел намек понял. Внимательно посмотрел на дракона и снова обратился к дочери:

— А о главном-то я не сказал! Ты ведь не только порадуешь папу с мамой, родив ребенка с магунскими способностями, ты и себе пользу принесешь. Семя магунов наделено волшебной силой, — таинственно понизил голос отец, — оно превращает любую дурнушку в красавицу и наделяет ее такими же способностями, какие имеет ее ребенок.

Довольный Анхел с победной улыбкой воззрился на непокорную дочь, ожидая бурного восторга от открывающихся перед нею перспектив, и нисколько не предполагал услышать:

— А кто здесь дурнушка-то? — удивилась Плю и наконец оторвалась от ополовиненного торта.

Некрасивой она себя вовсе не считала и комплексами от отсутствия стремящихся в бесконечность ног не страдала. Да и чего переживать, когда девяносто процентов сверстниц ничуть не краше?

Ну, крошечная. Ну, тощенькая. Ну, бледненькая с синеватым отливом. Подумаешь! А что реснички с бровками совершенно белые, так это даже хорошо — с желто-зелеными глазками пребывают в абсолютной гармонии, да и подкрашивать их одно удовольствие. Какой цвет нравится — тем и рисуй, хочешь — под платье, а хочешь — под обувь. Сегодня, например, накрасила розовым, в тон бусикам.

Да и кто сейчас высокий и черный, кроме магунов и повымерших портретных предков? Вот именно! Никто.

А если вы такой же, как все, значит — не урод. Так ведь?

***

— Не понимаю, зачем мне ехать к этому самому перу Дюну? — плакалась крошка Плю Хучику после сытного обеда и двухчасового выноса мозга желающими только добра родителями. — Ну, не понимаю! Мне же всего семнадцать исполнилось в прошлом месяце. Вся жизнь впереди! И ребенка я родить успею, и замуж… Ну вот скажи, на кой мне магунские способности?

Плю вошла в свою комнату и раздраженно хлопнула дверью.

Сидевший на хрупком хозяйском плечике питомец всю дорогу от самой столовой стоически слушал стенания, но поддерживать не спешил. Едва дверь за ними была закрыта, дракон предусмотрительно перелетел на стоявший в самом дальнем углу шкаф.

— Какая же ты эго-ист-ка, Плюшка, — пророкотал он оттуда, кося на девушку возмущенным глазом. — Все о себе да о себе! А обо мне ты подумала?

— Ты-то тут при чем? — Плю озадаченно воззрилась на хмурого питомца.

Глава четвертая, в которой мы знакомимся с императорским семейством

Гоббийская пустыня, шатер пера Дюна

День, ночь, день, ночь — свет, сумерки, темнота…

Все смешалось в один непрерывный поток однообразных лиц, рук, ног и прочих частей женских тел. Чьи-то глазки, носики, ротики мелькали перед замученным пером, не оставляя ни малейших воспоминаний.

В череде белых попок и прочих женских прелестей, которые таковыми теперь и не казались, мужчина ощущал себя механизмом, работающим исключительно на родовой силе, неуклонно и стремительно приближающейся к истощению. А впереди маячила еще целая неделя такого безжалостного марафона.

Всего год назад Великий Магун искренне бы удивился, повстречав себя нынешнего, изнуренного, жалкого, близкого к полному выгоранию магунской силы, всегда казавшейся неисчерпаемой.

Неужели это и есть цель его венценосного мучителя?

Выжать первого пера империи до последней капельки его первородного гена, отняв силы и внушив отвращение к противоположному полу.

Нет! На такую жестокость император неспособен.

Недаром в народе его прозвали Гневомилом, а иногда (в особо торжественных случаях) даже Беспредельномилостивым.

Гневливый, но отходчивый правитель вызывал у подданных почтение, густо замешенное на страхе и трепете перед магунской силой императора. Но в напрасной жестокости он никогда замечен не был.

И в его случае, первый пер империи не мог не признать, у дяди была вполне уважительная причина для недовольства. Сейчас Дюн был готов до конца признать свою вину и сожалел о том, что поддался минутной слабости, принесшей ему столько бед.

Кстати, о бедствиях. Что-то давно не видно его главного тюремщика с новыми орудиями пыток.

— Помяни дурака, он и явится, — прокомментировал Дюн появление в шатре сина Канвоя. — Неужели в этом захолустье еще остались не оприходованные мной девицы? Я уж со счета сбился, сколько их тут осчастливил. Ну, что скажешь мне, син Прихваст?

Иронично-насмешливый тон и оскорбительное обращение, если и задели верного слугу императора, то ответа не удостоились. Даже глаза Канвоя не сверкнули недобро, как случалось в самые первые месяцы пребывания высокородного узника под надзором. Потрепанный вид некогда блистательного красавца вызывал теперь сострадание даже у этого надзирателя, повидавшего всякое.

— Скажу, что их было ровнехонько тысяча девятьсот девяносто девять штук, — с поклоном произнес жалостливый тюремщик и с нескрываемой радостью добавил: — И еще у меня для Вашего Магунства есть чрезвычайно приятная новость. В честь рождения долгожданного наследника престола наш щедрейший и великодушнейший Повелитель дарит вам свое прощение и освобождает из-под стражи. Завтра!

— Что? — неожиданно тонким голосом выдал Дюн и некрасиво вытаращил и без того крупные очи.

Мысли в голове пера на секунду замерли, а потом рванули в разные стороны, взрывая мозг коктейлем из сомнений, радостного недоверия и отчаянной надежды.

— У Императора родился сын?! — эта мысль, позже всего достучавшаяся до его затуманенного усталостью сознания, остановила хаотичное метание разума и чувств.

Вот это да!

Несмотря на злость и обиду на родича, Дюн прекрасно сознавал важность прозвучавшей новости. Да что там сознавал! Был потрясен до глубины души, на некоторое время позабыв о собственных интересах. Оторванный на целый год от своего мира, занятый ублажением временных невест, он ничего не знал о предстоящих переменах в престолонаследии.

Правящая чета, а вместе с ней и вся империя, ожидала этого события долгие годы и почти потеряла надежду на рождение сына.

Император уже десять лет был женат на дочери своего кузена. В семье гордых правителей Маг-Сина родственные браки никого не удивляли, но плодовитости они не способствовали. Очень редко в семействе Великих Магунов вообще рождались дети, поэтому этот ребенок был поистине бесценным подарком Небесных покровителей и чудом из чудес. К тому же его появление сулило немалые перемены в правящей династии и раздачу бесчисленных милостей.

— А почему только завтра? — наконец вспомнил Дюн о собственной судьбе. Опоздать к распределению пряников было бы очень обидно.

Канвой пожал плечами и с немалой толикой сожаления (избавиться от своего подопечного ему хотелось не меньше, чем Дюну — от него) пояснил:

— Таков приказ императора. У Вашего Магунства на сегодня назначена встреча с еще одной невестой.

— Отчего же одной? — не сдержал горькой иронии пер Дюн. — Заводи всех разом! Мне не привыкать.

Кривая усмешка, исказившая породистое лицо, вызвала в сине Канвое что-то очень напоминающее стыд. Зависть к пользующемуся ошеломительным успехом у женщин жеребцу давно уже переросла в жалость к замученному собрату по полу и неловкость, что сам вынужден участвовать в этом особо жестоком наказании.

— В этой провинции неоплодотворенные девушки закончились, — скороговоркой произнес он и поспешно покинул помещение, оставляя высокородного пленника одного.

Мудрый син Прихваст знал, что для последней встречи пер Дюну понадобится много сил.

День тот же. Магунбург – столица империи Маг-Син

Круглые, младенчески мутные глазенки, не мигая, смотрели прямо в душу императора.

Кому-то могло показаться, что в детском взгляде не было никакого смысла, но император так не считал. Ведь перед ним лежал не обычный новорожденный кроха, но Его Высочество Наследник, а значит, праздное младенческое глядение было не в его природе и характере.

Посему Его грудничковое Высочество взирало на венценосного батюшку с глубоким смыслом, будто вопрошая своими пытливыми глазками: «Ну и что там в империи, отец? Доложи!»

Приятно удивленный и умиленный таким рвением к государственным делам император поспешил открыть продолжателю семейного предприятия все, что никому, кроме своей кровиночки, доверить не мог.

— Империя наша, сынок, велика и богата, — неторопливо и обстоятельно начал вводить в курс будущей профессии своего преемника отец народа. — Много в ней лесов, полей и рек. И вроде живем мы хорошо и спокойно, да только стали происходить в нашем государстве странные, необъяснимые метаморфозы.

Глава пятая, подготовительная

День тот же. Анхел-рабад

Син Триста Одиннадцатый нетерпеливо мерил нервными шагами свой обширный кабинет, по многолетней привычке разговаривая сам с собою вслух.

— Где? Где же он? Ведь обещал же вернуться за девчонкой. Скорей бы, пока эта упрямица не передумала. С нее станется. И кто ее, спрашивается, воспитывал, непослушницу малолетнюю?

Взволнованный син возмущался так громко, что не услышал, как дверь в его кабинет отворилась и в комнату бесшумно ступила его супруга. Подкрадываться незаметно было ее любимым развлечением.

Услышав последний, явно риторический, вопрос мужа, Крутелла печально улыбнулась — сейчас она тоже сожалела, что не подвергала дочь суровому воспитанию и не приучила ее беспрекословно подчиняться родительской воле.

— Еще не явился, — рассеянно констатировала она очевидное, останавливаясь точнехонько за спиной супруга.

Син Анхел в этот момент стоял у портрета Храброногого, стараясь в чертах великого предка прочитать ответ на свой вопрос. Внезапный звук голоса жены больно ударил по обнаженным и крайне чувствительным нервам.

— А-а-а! — коротко и страшно вскрикнул он, рефлекторно отскакивая к стене под защиту знаменитого родича.

В нечаянном прыжке своем испуганный син схватился двумя руками за портрет, отчего тяжеленная позолоченная рама сначала опасно накренилась, предупреждающе затрещав, а потом покинула свое привычное место и с совершенно неродственной силой обрушилась на голову неуклюжего потомка быстроногого принца, зацепив при этом и потрясенную супругу.

Оглушительная тишина, на несколько минут воцарившаяся в кабинете, была прервана звуком открывающегося портала. Появившийся в нем долгожданный посетитель обозрел представший пред его очами погром и сидящих на полу хозяев Анхел-рабада с величайшим спокойствием бывалого человека.

— А чё это вы тут делаете? — все же вырвалось из его уст, несмотря на хорошее воспитание и привычку к любым неожиданностям.

— Бе-беседуем, — в тон ему вежливо ответил хозяин дома, выбираясь из-под обломков картины.

Еще слегка оглушенный ударом, син Анхел осторожно ощупал выросшую на голове шишку, но даже не поморщился. Ни помятая одежда, ни быстро увеличивающийся на лбу бугорок не лишили Триста Одиннадцатого самообладания. Деловито отставив то, что осталось от портрета в сторону, он радостно обратился к Канвою:

— Что? Пора? — В этот момент будущее рода было гораздо важнее его прошлого.

— Да-да, конечно, — несколько рассеянно ответил гость, с интересом наблюдая за стараниями хозяйки дома подняться на ноги.

Солидная дама сделала уже не менее пяти тщетных попыток, но собственный вес и отсутствие навыков — последний раз сина падала лет тридцать назад — категорически затрудняли этот процесс.

— Ох! — крякнула несчастная, сделав очередную попытку, и с усталым вздохом снова откинулась назад.

Мужчины дружно проследили за мелькнувшими в ворохе пышной нижней юбки убедительно-круглыми коленками и, осененные одной и той же мыслью, ринулись на помощь.

Общими усилиями двух неслабых мужчин полновесная жертва дочернего аппетита наконец встала на собственные конечности и, не теряя драгоценного времени на бесполезные разговоры, с доступной ей скоростью отправилась за Плю.

Анхел-рабад. Где-то во дворце

— Ой! Ты мне все плечи оттоптал, — недовольно проворчала Плю, осторожно скосив глаза на Хуча.

Резкие движения были чреваты. Сложное сооружение из ее волос к горячим спорам и верчению головой не располагало.

— Ха! А за-ачем ты такое неудобное платье надела? — отозвался питомец, ничуть не смущенный словами девушки. — Скользкое оно какое-то, сползучее. Вон опять ты почти голая!

И правда. Платье, приготовленное синой Анхел к свиданию дочки с великим магуном, попутчиков в виде небольшого, но увесистого дракона и многолапого инкогнитого зверька не предусматривало. Оно вообще мало что предусматривало и почти ничего не скрывало.

Легкое полупрозрачное одеяние призвано было привлечь взоры привередливого мужчины, а оттого имело ярко-алый цвет (ведь всем известно: мужик — что бык), декольте до самого пупка и разрезы на юбке с четырех сторон.

Примерка сопровождалась едкими замечаниями Хучика и растерянным поскуливанием Лапкина.

— Косоглазие твоему перу обеспечено, — насмешливо комментировал Хуч, во все глаза таращась на невиданное доселе зрелище. Не заметив же должной реакции на свои слова, провокационно добавил. — А если у него сердце слабое — и вовсе помрет, сердешный. Пожалей мужика, Плюшка!

Но и эту реплику Плю оставила без внимания. В тот момент она с риском для жизни влезала в новые туфли, вернее сказать — на туфли, ибо высотой каблука они могли сравниться с небольшой табуреткой.

А красивые какие — глаз не отвести! Красные, блестящие, с огромным золотым бантом. В общем, сина Крутелла позаботилась о дочке, как о самой себе.

С трудом взгромоздившись на каблуки, Плю побалансировала с разведенными в сторону руками в поиске равновесия, а затем, осторожненько переступая отяжелевшими ногами (как минимум килограмма два добавилось), двинулась в пробный поход по комнате. Доковыляла до зеркала, стоявшего на туалетном столике, и с интересом воззрилась на свое отражение.

— Хуч, что не так с моей внешностью? — спросила Плю, с самым серьезным видом изучая тонкое бледное личико с большими желтыми с легкой зеленцой глазами и крошечными розовыми губками.

Раньше собственная наружность ее нисколько не волновала и пристальное внимание не привлекала. Да и что ее было разглядывать — о замужестве думать рано, а любящие родственники данного вопроса не поднимали. Теперь же, когда ей надо было предстать пред очи мужчины, который о женской красоте знал все и даже больше, и не только предстать, но и разбудить его магунское желание, вопрос внешней привлекательности обострился до предела.